И, пользуясь подходящей цитатой из великого баснописца Крылова, щуку бросили в реку. Экспроприации и террористические акты, бомбы и нелегальная литература из-за границы, наконец лсвенбургская школа бомбистов. Один из тех, кого Ульянов-Ленин именует «ценным партийным имуществом». В прошлом году был приговорен к смертной казни, но из-под стражи бежал, разыскивается по списку А-1. Сие означает, что данное лицо при обнаружении должно быть немедленно арестовано...

Приходилось идти на риск, не дожидаясь результатов своей придумки со стрельбой по андреевскому флагу. Уж он-то прекрасно себе представлял, сколь опасен Кудеяр, когда остается на свободе. Все повисло на волоске, все!

Не колеблясь, он спустился вниз и решительно постучал в нужную каюту. Когда Смайльс открыл, вошел внутрь прямо– таки силком, оттолкнув рыжего. И, прежде чем тот попытался возмутиться, сказал внушительно:

– Плохи дела, Смайльс. Вообще-то, я ожидал именно такого поворота событий и был к нему готов... Все равно действовать нужно немедленно.

– В чем дело? – невозмутимо поинтересовался рыжий бритт, натягивая китель.

– У вас есть оружие?

– А как же.

Рыжий полез в карман форменных брюк и продемонстрировал браунинг, второй номер.

– Неплохо, – сказал Бестужев. – Вижу, вы человек опытный... Вызовите матросов, не менее шести человек. Нужно тихонечко, по одному извлечь трех известных вам господ из кают, не поднимая шума, обезоружить и посадить под замок. Есть у вас подходящее помещение?

– Ну, найдется вообще-то... А в чем дело?

– Вы хорошо помните, кто меня привел на судно и дал вам надлежащие инструкции на мой счет?

– Конечно. Правда, старшего той троицы привел тот же самый человек и почти те же инструкции давал...

– Напрягите свой ум, Смайльс, – сказал Бестужев. – Вы ведь, я успел заметить, человек неглупый, иначе кто бы вам поручал такие дела... Когда вслед за одним человеком является другой с тем же поручением от того же лица, это во все времена означало, что первому не вполне доверяют и он нуждается в присмотре... Смайльс, вам хочется провести остаток жизни в сибирских соляных рудниках? Лично меня подобная перспектива нисколько не прельщает.

– Меня тоже, знаете ли, – угрюмо сообщил рыжий.

– Тогда действуйте, черт вас побери! – Да в чем дело?

– Один из троих – агент русской тайной полиции, – сказал Бестужев. – Я не знаю пока, кто именно, но в том, что среди них есть агент, не сомневаюсь. Как и Хаддок, кстати, – иначе бы он меня к вам и не присовокупил... Осталось слишком мало времени, чтобы попытаться провести расследование. Гораздо проще запереть всех троих под надежный замок. Потом разберемся, извинимся перед невиновными, они поймут и не обидятся, знаю я революционеров...

– Но выгрузка...

– Я тоже знаю тех, кто должен нас встречать, – нетерпеливо сказал Бестужев. – Об этой стороне дела не беспокойтесь. Ну, долго вы будете на меня таращиться? Вызовите шестерых матросов, по двое на пассажира, и пойдемте по каютам.

– Но Хаддок...

– Я отвечаю перед Хаддоком! – рявкнул Бестужев. – Я, а не вы! Беру на себя всю ответственность! Вам написать письменную расписку? Или без нее сообразите, что дело пахнет жареным?

Помощник колебался, но Бестужев видел, что уже сломал его – уверенным тоном, постоянными ссылками на майора, или, как выражаются нижние чины, нахрапом. По характеру Смайльс не из командиров, безупречный исполнитель, и только – иначе почему так долго ходит в помощниках? И теперь Смайльс, получив два взаимоисключающих указания, готов с радостью свалить всю ответственность на того, кто согласен ее принять. Да и «сибирские соляные рудники» действуют на воображение – именно они с легкой руки зарубежных щелкоперов отчего-то стали символом якобы творящихся в Российской империи ужасов. Впрочем, туда и в самом деле попадают иногда иностранные контрабандисты и те, кого поймали на запрещенных промыслах вроде добычи морских котиков в российских заповедных водах...

– Ну, что же вы стоите? – рявкнул Бестужев. Вздохнув, помощник направился к двери. Оказалось, что рыжий все же обладал некоторыми способностями к тактике: по его команде двое дюжих матросов, ступая почти бесшумно, вошли в первую каюту, где тотчас же послышалась отчаянная возня. В это же самое время еще четверо, разбившись на пары, ворвались в другие отведенные боевикам помещения. Все было проделано быстро и ловко, но они вытащили в коридор лишь Федора и его молодого напарника. Каюта Кудеяра оказалась пустой.

Как ни брыкались схваченные, их быстренько связали по рукам и заткнули рты не особенно чистыми тряпками.

– Нужно разослать матросов по судну искать третьего... – сказал Смайльс, отчего-то запыхавшись – как будто он тоже принимал деятельное участие в схватке, а не простоял все это время с Бестужевым в коридоре.

– Не самая удачная идея, – тихонько сказал Бестужев ему на ухо. – Вы представляете, как эта орава начнет носиться по кораблю? Будто стадо слонов. Они его вспугнут тут же, а он вооружен. Нельзя доверять низшим классам столь серьезное дело...

Он попал в самую точку – прекрасно успел усвоить за эти сутки с небольшим, что господа джентльмены относятся к тем, кого социал-демократическая пропаганда именует пролетариями, немногим лучше, чем к рабочему скоту. Вот и сейчас, несмотря на всю серьезность момента, Смайльс не сам вызвал матросов и отдал им приказы, а через боцмана общался...

– Пожалуй, вы правы, – сказал Смайльс. – Все равно, что поручить дюжине поденщиков ловить мышь в гостиной титулованной леди. Что вы предлагаете?

– Нужно их быстренько запереть, – сказал Бестужев. – Мы не особенно и нашумели, третий ничего не должен заподозрить... Где он может быть, черт возьми?

– Он любит бывать у второго помощника, играет там в шахматы...

– Тем лучше, – кивнул Бестужев. – Пусть себе играет и дальше. Попозже извлечем, тихо и деликатно...

Упиравшихся боевиков поволокли куда-то вниз, в жаркие, пахнущие машинным маслом и ржавчиной недра судна. Витые железные лесенки, толстые трубы под потолком, осклизлые от мерно капающей воды, ставший гораздо ближе размеренный грохот машин.., ну и лабиринты, господи прости! Шагавший последним Бестужев старательно запоминал дорогу.

Обмякших боевиков – терпение не отличавшихся деликатностью матросов лопнуло быстро, и оба получили по парочке полновесных ударов, после чего сопротивляться перестали вовсе, – бесцеремонно забросили в какую-то дверцу, заперли на висячий замок и вручили ключ старшему помощнику.

– Отошлите матросов, – тихонько посоветовал Бестужев. – У меня появилась совершенно гениальная идея. Господи, вот это план! Как мне раньше в голову не пришло?

Заинтригованный Смайльс что-то протрещал на языке туманного Альбиона, сделав столь пренебрежительное движение рукой, что ему позавидовал бы иной российский спесивый сноб. Матросы гуськом потянулись к лесенке. Помощник придвинулся ближе, сгорая от любопытства:

– Что вы...

Бестужев почти без замаха, но сильно, жестоко ударил его под душу. Подхватил обмякшего, прямо за шиворот морского кителя из отличного английского сукна, не дав упасть. Выхватил ключ из ладони, в два счета отпер замок и головой вперед забросил рыжего внутрь, во тьму, где на куче промасленных тряпок валялись еще не пришедшие в себя толком боевики. Но предварительно забрал браунинг мистера Смайльса, поскольку арестованным огнестрельного оружия иметь при себе не полагается...

Увы, пистолет Смайльса оказался незаряженным – рыжий чересчур уверенно себя чувствовал, надо полагать. Хмыкнув, Бестужев присел на корточки, затолкал бесполезный браунинг под какую-то трубу, холоднющую и склизкую, распрямился и повернул назад.

Как ни пытался запомнить дорогу, но все же едва вырвался назад по лабиринту железных лесенок, узких коридорчиков и переходов. После мрачных недр корабля даже серое море и серое небо показались чудесным пейзажем, а прохладный ветер был восхитителен...

Опасность уменьшилась, но не исчезла вовсе. Во-первых, Кудеяр где-то на свободе. Во-вторых, нельзя затягивать нынешнее состояние дел, нынешнее status quo[56] до бесконечности. Рано или поздно кто– нибудь примется искать Смайльса по служебной необходимости, поиски расширятся, дойдут до матросов, которые бесхитростно поведают, что мистер Смайльс, велев им запереть двух пассажиров, остался с третьим у врат узилища, после чего они его и не видели. Тут и самый глупый англичанин догадается, что следует незамедлительно взять за ворот этого самого пассажира, заглянуть ему в глаза и задать парочку каверзных вопросов...

Будем считать, что времени нет совсем. Так на что решиться и с чего начать? А вдруг...

Он выхватил бинокль из футляра и с яростной надеждой стал обозревать горизонт. Напрасно. Виднелось в отдалении несколько дымков, но это ни о чем еще не говорило. Ну что же...

– Руки подними, сволочь, – раздался сзади знакомый, увы, отнюдь недружелюбно звучавший, голос. – И без глупостей, иначе пристрелю...

Бестужев медленно поднял руки, уже понимая, что все пропало. Кудеяр, на сей раз чисто выбритый подобно актеру, стоял неподалеку, наведя на него браунинг. Он ничуть не изменился за эти несколько дней, вот только глаза поблескивали горячечно да лицо заметно осунулось.

– Сбрось бушлат, – скомандовал Кудеяр. Пришлось подчиниться – Бестужев стоял слишком далеко для броска, даже неопытный стрелок не оплошал бы, успел, а Кудеяр не из растяп и неучей...

– На четыре шага – назад!

Бестужев отступал, пока не почувствовал спиной холодные перила. Держа его под прицелом, не отводя глаз, Кудеяр присел на корточки и на ощупь проверил содержимое карманов. Нашарив револьвер, удовлетворенно хмыкнул:

– Другого оружия, как я понимаю, у тебя нет... – И, выпрямившись, надел бушлат на себя. То ли оттого, что ему было зябко в одной лишь шерстяной фуфайке на прохладном ветру, то ли не хотел терять лишнее время, доставая из карманов оружие и патроны.

Бестужев скосил глаза влево – нет, их не видно из рулевой рубки, их никто не видит, одни на пустой палубе... Бинокль все еще был зажат в руке, но толку от него никакого.

– Вас что, кто-то предупредил? – спросил он хмуро.

– Вот именно, любезный.., как же вас все-таки по-настоящему зовут? Впрочем, это уже и несущественно. Угадали. Успели вовремя предупредить о происходящих на борту странностях... Интересно, на что вы рассчитывали? Вы ведь не в состоянии связаться с берегом, и не похоже, чтобы нам успели подготовить западню...

– Вы полагаете?

– Полагаю, – кивнул Кудеяр. – Выслужиться захотели, сгоряча кинулись по следу, а? Лишней десятки захотелось?

– А про такие вещи, как долг, не слыхивали?

– Ого! – сказал Кудеяр, разглядывая его с интересом. – Что-то вы чересчур надменно держитесь для обычной «подметки» из охранного. Неужели голубой, а? Признаюсь, я не сталкивался с господами жандармскими офицерами, действующими под личиной... Вы не протестуете? Не разыгрываете в который раз бесхитростного авантюриста и казнокрада? Впрочем, это бессмысленно. Что бы вы ни придумали, этим невозможно будет объяснить ваше столь неожиданное присутствие на борту «Грейтона»... Я прав?

– Пoжалуй, – сказал Бестужев. – Глупо запираться. Я – офицер жандармерии.., и я неплохо поводил вас всех за нос, не так ли? Школу вам уже не восстановить, в Австро-Венгрии для нее теперь не самый подходящий климат. Ай-яй-яй, товарищ Кудеяр, стыдно. С вашим-то подпольным опытом и стажем... Попались, как мальчишка...

У него оставался один-единственный шанс – разозлить врага настолько, чтобы тот стал дергаться, нервничать, сбил бы внимание, позволил сделать бросок, метнуть бинокль... Изо всех сил стараясь оставаться хладнокровным, Кудеяр сказал:

– Ну что же, задумано было неплохо, вынужден отдать вам должное. Особенно изящна была задумка с мнимым убийством вами жандарма – на ней-то все и держалось фактически... Но вы ведь проиграли в конце-то концов.

– Как знать...

– Бросьте. Проиграли. Я не буду вести с вами длинные препирательства.., и убивать вас пока что не стану. Сейчас крикну матросов, освободим Смайльса... Не так уж часто к нам попадает офицер. Не платный агент, не изменник – доподлинный офицер из охранки. Вам еще предстоит пережить много интересного, когда вас будут расспрашивать те финские товарищи, что нас встретят. Методы у них, боюсь, далеки от салонных, они и горячих угольков могут в штаны насыпать, и косу в задницу вставить, и мужские ваши причиндалы засунуть в обыкновенную кухонную мясорубку... Глаза у него сверкали вовсе уж горячечно. И Бестужев вдруг понял.

– Ах, вот вы о чем... – усмехнулся он насколько мог презрительнее. – С этого и надо было начинать – с моих мужских причиндалов. Которые резвились там, куда и вы жаждали бы попасть, да вот беда, вам в том давно было отказано... «Ага!» – отметил он взволнованно. Подействовало, похоже...

– Ваши грязные намеки...

– Да бросьте, Дмитрий Петрович, – нагло усмехаясь, протянул Бестужев. – Какое там, к черту, идейное противостояние? О нем вы давно уж не вспоминаете... Так и скажите, как мужчина мужчине, что не можете простить мне Наденьку. Вы, кстати, знаете, что за печальная неприятность с ней произошла?

«Знает, – подумал он, глядя, как перекосилось лицо Кудеяра, как пылало вовсе уж лютой злобой. – То ли у него был свой человек среди эсеров, то ли как-то иначе дознался...»

– Вы мне еще и за это ответите, – зловеще пообещал Кудеяр.

– Видит бог, тут уж я совершенно ни при чем. Все претензии адресуйте Суменкову. Я ведь ее не принуждал работать на англичан. Не маленькая, сама все понимала...

– Молчать!

– Бог ты мой, а еще сын орловского потомственного дворянина, – пожал плечами Бестужев. – Где ваше воспитание? Впрочем, я вас прекрасно понимаю, Жилинский, – добавил он тоном истинного великодушия. – Положение ваше не из приятных. Вверенную вам школу бомбистов вы не сумели обезопасить от сотрудников охранного, теперь с нею покончено, когда-то еще возродится незнамо где. «Джона Грейтона» уже поджидают корабли пограничной стражи.., не хмыкайте, вскоре сами убедитесь.

Наконец, единственная женщина, которую вы, похоже, любили, не просто отвечала вам холодностью. Ох, не просто... Вы знаете, что она о вас говорила? Когда лежала разнеженная, полностью удовлетворенная... Повторить вам ее подлинные слова, Жилинский? – Он лгал лихо, цинично, стыдясь себя в глубине души, но зная, что иного выхода нет. – Что вы производили на нее впечатление, лишь пока она была молода и неискушенна. Когда ей не с кем было сравнивать. Тогда.., о, тогда вы на фоне ее неопытности казались лучшим на свете любовником. Но едва она приобрела некоторый опыт, поняла, насколько мал ваш отросточек, насколько неумело вы им виртуозите, как мало ей доставляете удовольствия... Как вы примитивны, эгоистичны и неуклюжи... Она рассказывала даже, как в Москве, в гостинице «Вилла Рода»...

Все!!! Отчаянным прыжком Бестужев метнулся влево и, пользуясь кратковременным приступом ярости, с которым Жилинский, на миг опустивший оружие, не успел совладать, ударил биноклем на ремне, как кистенем, вложив в этот удар всю ловкость и силу...

Вскрик боли. Браунинг отлетел в сторону, сверкнул над перилами – и канул за борт...

Они сцепились, хрипя и даже порою кусаясь – были забыты и джиу-джитсу; и все благородные правила борьбы. Колотя друг друга немилосердно и люто, словно пьяные мужики, топтались у борта...

Бестужев внезапно со страхом почувствовал, что не в силах совладать с противником, – тот казался буйным маньяком, обладавшим силой трех нормальных людей. Он не позволял себе поддаться панике, но все сильнее казалось, что он не с человеком борется, что его сдавила мертвой хваткой огромная африканская горилла...

Искры из глаз! Пропустив кулачный удар слева, Бестужев пошатнулся, ослепленный, – и новый удар швырнул ею на поручни. Почуяв под йогами пустоту, он отчаянно попытался за что-то уцепиться...

Стиснул пальцы до боли в суставах. Зрение понемногу вернулось, он висел, держась обеими руками за поручни, над серой, неприветливой водой, шумевшей далеко внизу, носки штиблет скользили по тронутому ржавчиной борту, ища опору, натыкались на заклепки, но тут же срывались...

Жилинский, отступив на пару шагов, вытянув в его сторону его же собственный наган, торопливо, с перекошенным яростью лицом, раз за разом давил на спуск – и раз за разом раздавались лишь слабые щелчки. Бестужев так и не нашел времени вытряхнуть из барабана стрелянные гильзы, перезарядить оружие, так два часа с бесполезным револьвером и проходил... Мелькали секунды – а казалось, часы проползали...

Сообразив, наконец, в чем дело, Жилинский, не сводя с корчившегося в нелепой позе Бестужева яростного взгляда, торопливо выбивал гильзы шомполом, потом полез в карман, принялся лихорадочно заталкивать патроны в гнезда...

Нога нашла точку опоры – и, понимая, что уже в следующий миг может ее и лишиться, Бестужев отчаянным рывком бросил тело вверх, так, словно одним прыжком предстояло взметнуться из кипящего адского котла к прелестям рая...

Он обрушился на Жилинского, сбил его с ног, и оба вновь покатились по палубе. Отбросив всякую цивилизованность, Бестужев ударил коленом по всем правилам подлой кабацкой драки. Жилинский, наверное, дико орал от непереносимой мужской боли, но штабс-ротмистру казалось, что он оглох. Он, нанес еще несколько ударов, не менее жестоко и метко, подхватил револьвер, пошатываясь, поднялся на ноги и встал над корчившимся врагом, цепляясь за поручни, чтобы не упасть. Легкие шумели, как кузнечные меха, во всем теле разлилась противная слабость. Неуклюже затолкав револьвер за пояс, он, покачиваясь, направился к висевшей неподалеку шлюпке, где еще раньше заприметил свернутую кольцом веревку изрядной длины, – аллах ее ведает, как она именовалась на морском жаргоне.

Прихватив ее, вернулся назад и принялся методично связывать слабо шевелившегося Жилинского, стараясь, чтобы многочисленные узлы были достаточно крепкими. Опутывал его тонкой смоленой веревкой, как паук паутиной пеленает пойманную муху. Пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы остановиться, – ведь этого достаточно, вполне...

Закончив, рухнул рядом с бомбистом, похожим скорее на какой-то гротескный сверток, и, бессмысленно уставясь в серое скучное небо, жадно хватал ртом воздух, чувствуя ломоту во всем теле, боль в челюсти и затылке, изжогу под ложечкой, куда однажды пришелся кулак Жилинского. Медленно поднял руку – в локте занозой застряла тягучая боль, – потрогал щеку, висок, волосы. Там было мокро и липко, на ладони остался густой мазок крови.

И сразу же новая боль колюче пронзила кровоточащий висок, куснула под ребра... Он не знал, сколько лежал так. Очнулся, услышав хриплый голос Жилинского:

– Сволочь... Что ты сделал, сволочь?..

– Упаковал добычу, – сказал Бестужев, улыбаясь окровавленными губами. – Только-то и всего...

– Сволочь...

– Ну, это тема для дискуссий... – откликнулся Бестужев.

Нашарил в кармане портсигар и осторожно сунул в рот тонкую германскую папиросу, придерживая мундштук распухшими губами. Палубу слегка покачивало, пароход целеустремленно вспарывал волны, словно огромный равнодушный зверь. Бестужев вспомнил Андрея Болконского – в самом деле, перед огромным куполом неба, серого с синими прорехами, казались крохотными и бессмысленными и пароход, и они оба, две шахматных фигуры с разных краев доски, абсурдным образом связанные воедино красивой и опасной женщиной, которой уже не было в живых, два уличных мальчишки, игравших в казаков-разбойников под величественным небосклоном...

– Дай закурить, сволочь...

– А повежливее? – спросил Бестужев, не поворачивая головы. – Где ж дворянское воспитание?

– Дайте, мы же русские люди...

– Ценное наблюдение, – сказал Бестужев, приподнялся на локте и сунул своему пленнику в рот папироску, поднес огонь, прикрывая его ладонями.

Какое-то время они молчали, потом Жилинский, неловко передвинув папироску губами в угол рта, спросил:

– Она что, и в самом деле рассказала про «Виллу Родэ»?

– Вздор, – усмехнулся Бестужев. – Жандармские штучки... Она вообще не говорила ничего об эротическом неудовольствии вами, сударь мой, так что можете успокоиться, я все это выдумал с ходу, нужно же было вас чем-то взбесить, чтобы появился шанс... Просто-напросто в вашем деле было мимолетное упоминание о ночи, проведенной в «Вилла Родэ» с некоей юной и очаровательной особой, я пошел ва-банк и выиграл, как оказалось...

Жилинский, глядя в небо с непонятной и странной в его положении беззаботной мечтательностью, протянул:

– Ну конечно, «Вилла Родэ»... Она уже тогда умела блистательно пренебрегать приличиями, без колебаний согласилась поехать со мной в это злачное местечко... Там все и произошло, я был ее первым мужчиной, слышите, вы?!

– А я, сдается мне, последним, – устало ответил Бестужев. – Ну и что? Все это абсурдно и нелепо сейчас... Вам бы подумать о будущем, милейший, отнюдь даже не приятном для вас, наоборот... – Он чувствовал, что в его словах и правда есть нечто садистическое, но остановиться уже не мог. – Я вас целехонысим доставлю в Россию, и там вы сядете на жесткую казенную скамью, по бокам которой согласно правилам всегда стоят конвойные... Тут и новые дела, и старый приговор...

– Бог мой, ну вы и болван... – совершенно спокойно сказал Жилинский. – Это ведь не культурная чопорная Англия с ее беспощадными судьями и строгим порядком, а матушка-Россия! Процесс, подобно множеству прежних, получит огласку, либеральная общественность поднимет бурю возмущения, пресса напомнит, что нынче не пятый год и следует властям проявлять благородство и милосердие, искать пути к национальному примирению... К облеченным властью лицам потянутся депутации, состоящие из известных в обществе людей и светских дам... Какая там виселица? Либо выйдет замена смертного приговора Сибирью, откуда не бежит разве что особенно ленивый, либо можно будет написать прошение на высочайшее имя. Да-да! Это господа народовольцы, замшелые антикварные экспонаты, считали для себя невозможным покаянно писать императору. Что до нас – мы несколько иначе смотрим на некоторые вещи, господин жандарм. Цель и в самом деле оправдывает средства, почему бы и не сочинить жалостливое письмецо Николашке, смеясь над ним в душе? Заранее можно ручаться, что ежели написать с умом, упомянуть о былой юношеской наивности, о кознях матерых подпольщиков, совративших бедного мальчика, об искреннем раскаянии – ваш блаженненький Ники растрогается и начертает: «Помиловать»... А потом все начнется сначала... Или я не прав? Сколько раз так уже случалось?

Он был прав, и Бестужев всерьез опасался, что именно так и произойдет, имеется множество примеров...

– Пристрелить вас, что ли? – задумчиво спросил он.

– Не получится, – хихикнул Жилинский. – Не сможете. Вы, сударик мой, слабы, в офицерских традициях воспитаны, не сможете через себя переступить. Потому мы вас и сметем когда-нибудь, что революция, в отличие от вашего заведения, не знает ни сантиментов, ни условностей...

Одну только целесообразность. Вы и не представляете, сколь страшна целесообразность, когда руководствуются только ею...

Бестужев не хотел признавать за ним правду, какую бы то ни было, но в глубине души знал, что эта правда была, и это его странным образом унижало, даже в этом положении.

– Вот взять хотя бы Суменкова, – , словоохотливо продолжал Жилинский. – Зная Бореньку давно, смею предполагать, что он вас отпустил отнюдь не потому, что поверил вашей легенде. Борис дьявольски хитер. Он играл беспроигрышно: при обоих вариантах оставался в прибыли. Если мы прикончим на «Грейтоне» прыткого жандарма – это хорошо, одним голубым мундиром меньше, а сам он рук не пачкал. Если пароход захватит полиция – снова неплохо. Большевики, главные соперники эсеров, понесут немалый урон. Куда ни поверни события – Борис в выигрыше. – В голосе Жилинского не было ни капли осуждения, скорее уж в нем звучала уважительная зависть.

– Ладно, в конце концов, ничего еще не решено... – сказал Бестужев вслух.

Собрал все силы и поднялся, подобрав валявшийся у самых поручней наган. Неуверенными шагами направился в сторону командного мостика, слегка пошатываясь и превозмогая распространявшуюся по всему телу боль, чувствуя, как из рассеченного виска снова тягуче поползла на щеку теплая кровь. Брел, перепачканный, в драной одежде, яростно подбадривая себя, напоминая себе самому вновь и вновь, что дело еще не кончено.

Вахтенный матрос разинул рот, узрев этакое чучело, вслед за тем попытался браво заступить дорогу, недовольно треща что это на альбионском национальном наречии, но Бестужев, вовсе не намеренный изображать деликатность, ткнул его дулом револьвера в скулу и с ласковым бешенством посоветовал по-русски:

– Пшел вон, мерзавец!

Вахтенный отшатнулся, меняясь в лице. Бестужев взобрался по высокой крутой лесенке, пинком распахнул дверь рулевой рубки. Штурвальный оторопело оглянулся на него. Осанистый капитан, стоявший у какого-то круглого приспособления с рукоятями и надписями по кругу, очевидно, решил быть истинным джентльменом до конца – он после первого замешательства выпрямился во весь рост, недовольно пожевал губами и буркнул:

– Как все это понимать? – – Меняйте курс, капитан, – твердо сказал Бестужев по-французски. – Мы идем в Ревель.

– Молодой человек, – неприязненно сказал капитан. – То, чем вы сейчас занимаетесь, морским правом квалифицируется как пиратство...

– Наоборот, – сказал Бестужев и, не стремясь к идеально точным формулировкам перевода, спокойно продолжал:

– Я офицер тайной политической полиции Российской империи. Объявляю ваше судно арестованным за контрабандный провоз оружия.

– Приказать-то легко, а выполнить будет потруднее... – сказал капитан и отдал какое-то приказание штурвальному.

Тот, бросив штурвал, попытался пройти к двери. Бестужев нажал на курок, и в остеклении рубки появилась круглая дырочка с тянувшимися от нее змеистыми трещинами, совсем рядом с головой матроса.

Тот сразу отступил, виновато косясь на капитана.

– Прикажите вашему человеку вернуться на место, – жестко распорядился Бестужев. – Я не намерен шутить. И средства выбирать не намерен. Право руля, капитан, держитесь береговой линии...

В рубке медленно расплывалось сизое марево – дымный порох оправдывал свое название...

Капитан что-то коротко приказал, и рулевой вернулся к высоченному штурвалу. Потом осанистый бритт повернулся к Бестужеву:

– Молодой человек, вы достаточно хорошо себе представляете, сколь трудную задачу на себя взвалили? Захватить корабль в одиночку – предприятие безнадежное. Рано или поздно будет тревога, вас попросту сомнут... Уберите оружие, и я.., и мы вместе поищем компромисс, который вам позволит убраться целым и невредимым...

– Вы полагаете, меня интересует такой компромисс?

– Нет, на что вы надеетесь? – протянул капитан невозмутимо. – Вы тут один, к тому же вот-вот потеряете сознание, у вас течет кровь, давайте...

Он умолк, когда над серыми волнами раскатился протяжный грохот орудийного выстрела.

Борясь с подступающей дурнотой, Бестужев поднял голову. По широкой дуге слева, отрезая «Грейтону» дорогу в открытое море, несся миноносец под андреевским флагом, длинный и низкий, со скошенными назад трубами. На корме колюче сверкали вспышки странного фонаря, яркого, ежесекундно перекрывавшегося горизонтальными планками.

Штурвальный пробормотал что-то, бледнея на глазах, – и капитан, поджав губы, перекинул рукоятки своего загадочного приспособления так, что стрелка, пройдя по дуге, замерла напротив надписи «Stop», значение которой мог понять даже человек, не владеющий английским.

Миноносец замедлял ход. Он был уже так близко, что Бестужев расслышал острый, пронзительный свист боцманской дудки. У поручней, гремя прикладами, торопливо строилась абордажная команда, и большую шлюпку на корме уже повернули, принялись опускать над водой.

Он смотрел, не опуская револьвера, борясь с дурнотой. На носу, у поручней, стояла кучка людей, все в черных морских «непромокаблях», одинаковые, как пингвины, но среди черных морских фуражек Бестужев разглядел другие, с голубым жандармским кантом, и даже, кажется, узнал поручика Лемке.

Только тогда он позволил себе сделать шаг назад и опереться спиной на прохладную стену рубки.