— Значит, побеждаем все же мы?

— Наше поражение вовсе не означает вашей победы, — отрезала прекрасная, разгоряченная скоростью Алена. — Я уже не о Мефистофеле говорю, не о спектакле. — Элкар резко затормозил, задним ходом въехал под выгнутый стеклянный козырек. — Приехали. Третий час ночи, мамочка… Ничего, завтра будем спать до полудня… Что с тобой?

— А что?

— У тебя лицо на миг стало то ли чужое, то ли испуганное, — сказала Алена.

— Глупости, — сказал Снерг как можно беззаботнее. — По ассоциации вспомнил, что в полдень фильм, и пойдет для Южной Америки.

— Ну вот, вечно ты… Кто это который раз клялся забыть о делах, переступая мой порог?

— Я больше не буду, — сказал Снерг.

— То-то, — поцеловала его в щеку Алена.

«Ничего не заподозрила, хорошая моя, — с тоскливой безнадежностью подумал Снерг, — и сказать ей ничего нельзя — встревожится только, а от этого легче не станет, да и не по-мужски это, сначала нужно самому во всем разобраться, выдернуть занозу проклятую…»

— Ой, Стах! Ты их — оттуда?

Алена замерла на пороге, комнату заливал густой аромат тропического леса, свежий и пряный, яркие охапки пронизанных лианами цветов были везде — на полу, на синей пушистой тахте. Снерг не старался разложить их очень уж аккуратно, они были красивы сами по себе, такие нездешние. Пилоты на красноярском космодроме были свои парни, давно знакомые и все понимающие, и все равно пришлось потрудиться, пока он довез эту груду радужных запахов до Саянска — в трех грузовых мобилях, сюда, на третий этаж, таскал сам — почему-то не хотелось брать киберов, вмешивать их в это дело.

— И все — сам?

— Ну, в Мехико мне немножко помогли, — сказал Снерг нарочито безразлично — он всегда в глубине души побаивался полностью подчиняться нежности, хотя и ругал себя за это не единожды.

Алена сплела пальцы у него на затылке, Снерг обнял ее, притянул, и не стало ничего, кроме них и запаха нездешних цветов.

Снерг лежал на спине и слушал ровное дыхание спящей Алены. Глаза закрыть не решался — боялся, что уснет. Раза два он уже зажмуривался, но тело тут же пронизывала мгновенная судорога, ощущение падения, и он просыпался, не успев заснуть. Он понимал — долго так продолжаться не может, нужно на что-то решаться…

Когда колыхание на границе полудремы и бодрствования стало непереносимым, он встал, накинул халат и прошел на балкон, осторожно обходя начавшие уже вянуть цветы. Наступал тот неуловимый переход от ночи к рассвету, утренний час, когда исчезли последние звезды, и перламутрово-серое небо должно вот-вот поголубеть. Мир был чист и свеж, новое утро означало новые надежды, но Снерг чувствовал себя опустошенным.

Так было всегда, каждый раз повторялось. Сначала блекло брезжила идея, как свет самой далекой звезды, потом она обретала четкие контуры, и начиналась работа, адова пахота, на всем протяжении которой Снерг прямо-таки панически боялся умереть вдруг, не закончив. А потом — монтаж, озвучивание, перевод на кристалломатрицы, и наконец наступал самый последний день — перед ним на столе лежали несколько голубых полупрозрачных двенадцатигранников. Конец. И Снерг без сожаления выбрасывал из сердца готовый фильм, забывал, как дикие звери забывают о выросших детенышах, был опустошен, ощущал себя ненужным никому, самому себе в том числе. До следующего легкого укола в сердце, означавшего — вот оно. Новая тема. Так было со многими, он специально расспрашивал, когда был моложе и неопытнее, считал себя отклонением от нормы и не понимал, что законы творчества едины для всех.

В комнате мягко прошлепали босые ноги, Снерг почувствовал взгляд Алены и напрягся.

— Ты почему не спишь, суеверная актриса? — спросил он не оборачиваясь.

— Потому что чуткая, как нерв, — ответила Алена слегка хрипловатым, непроснувшимся голосом. — И хочу, чтобы ты хоть немного выспался после своих заброшенных городов.

— Я спал.

— Врешь, — сказала Алена убежденно. — Вот и врешь.

— Почему ты так решила?

— Я тебя всегда чувствую, сам знаешь. Пошли. — Алена бесцеремонно сгребла его за воротник халата и потащила в комнату. Снерг покорно пошел. Ему пришло в голову, что сегодня, быть может, все и обойдется — должны же когда-нибудь кончиться эти кошмары?

Алена уложила его в постель, преувеличенно заботливо, как младенцу, подоткнула одеяло, критически осмотрела и осталась довольна. Отошла к столику, выдвинула верхний ящик.

— Ну вот, — сказала она. — Теперь король Глобовидения будет дрыхнуть без задних ног, а Глобовидение и остальное человечество подождут…

Снерг увидел направленный на него изящный параболоид «Морфея», успел еще приподняться, хотел что-то сказать, но воздух сгустился, бархатной маской лег на лицо, что-то мягкое нежно и властно закрыло ему глаза, Снерг успел еще почувствовать, как затылок вжимается в подушку, и больше ничего не видел и не чувствовал. Алена села на постель, подперла щеку кулачком и долго смотрела на него с тревогой, которую тщательно скрывала весь вечер.

— …Рос! Рос! Рос! — кричали справа и слева от Снерга.

Они надвигались стеной, выставив щетину копий с тусклыми широкими наконечниками, мрачные всадники в броне, на забранных железом конях, и Снерг, — тот, кем был сейчас Снерг, — подумал, что не так уж хороши дела у этих собак, раз они бросили в бой «бессмертных», но легче от этого не будет, силы слишком уж неравны, но что делать, остается драться и драться… Он поволок из ножен взвизгнувший широкий меч и, горяча себя перед схваткой, заорал:

— Рос! Рос!

И побежал вперед, звук его шагов растворился в слитном гуле сотен ног, гремели, сталкиваясь, алые щиты, в гущу мрачных всадников летели через головы бегущих стрелы, и кто-то уже сполз с седла, несколько копий дернулись и выпали из частокола тусклой смерти. Катафрактарии умеряли аллюр, осаженные на полном скаку кони недоумевающе храпели, молотили передними ногами по воздуху, и уже первые мечи ударили по копьям, отсекая наконечники, по панцирям, по лошадям,

Р-раз! И лезвие меча опускается на оскаленную, пенную конскую морду, на огромный, налитый ужасом лиловый глаз. В нос остро шибает кислый запах крови.

Эх! «Бессмертный» промахивается, и древко копья лишь обжигает кожу на шее, а секундой позже Снерг срывает с коня потерявшего равновесие врага и бьет рукоятью меча в лицо — не размахнуться уже для рубящего удара в толчее, все перемешалось.

Снерг не чувствовал ударявших по броне вражеских мечей, он колол, рубил, когда удавалось, бил щитом, прорывался вперед — потому что оставалось только драться. И конников опрокинули, они поворачивали коней, уносились галопом, следом мчались лошади с пустыми седлами, враг бежал, и вслед ему несся крик:

— Рос! Рос! Рос!

Только почему не трогаются с места обращенные задом к бегущим высокие крытые повозки?

Холстины вдруг раздернулись, и навстречу бегущим ратникам ударили золотисто-черные толстые струи бурлящего огня. Снерга обдало нестерпимым жаром, меч выскользнул из руки. Он ослеп, катался по земле и горел, боль рвала тело, не стало мира и неба, ничего, кроме боли…

Неуловимо, зыбко, нереально просто заволокшая глаза боль перелилась в соленый густой запах океана. Снерг стоял у деревянного борта корабля, у его лица подрагивал, словно дышало большое сильное животное, туго выгнутый ветром жесткий парус. И море, море — до горизонта.

На его плечах тяжело лежал тусклый панцирь, круглое выпуклое изображение оскаленной звериной морды прикрывало грудь, у бедра угадывалась литая рукоять меча.

Справа раздался длинный крик, и Снерг обернулся. Человек в таком же панцире и шлеме с черным щетинистым гребнем, — Снерг откуда-то знал, что это его помощник, — показывал рукой на море. Застучали по палубе ноги бегущих, резанул уши вопль медного рога.

По правому борту маячил корабль с зарифленными парусами, по-акульи длинный и узкий, было в нем что-то неуловимо-хищное, угроза. Снерг знал — это враг.

Он обернулся к мачте. Отдавал резкие команды, которых не понимал репортер Глобовидения, но, видимо, в них были толк и смысл — забегали матросы, заскрипели канаты, из трюма волокли что-то тяжелое и длинное, укутанное грубой тканью, корабль разворачивался носом к противнику, шел на сближение, но врага, казалось, это нисколько не заботило, он покачивался на волнах выброшенной доской, и над самым его бортом, на корме вспыхнул ослепительно белый огонь, дымящийся луч толщиной с оглоблю наискось чиркнул по парусу, упал на палубу, и корабль вспыхнул, как пучок соломы, весь мир состоял из обжигающего белого пламени…

…Он кричал во сне и проснулся от этого крика, не похожего на человеческий. Помотал головой, проморгался, окончательно отгоняя сон, резавший глаза, словно песок, увидел знакомый потолок, залитую солнцем комнату и попытался сообразить — во сне или наяву он кричал? Наверное, все-таки во сне, иначе из кухни непременно прибежала бы Алена, а она, Снерг слышал, безмятежно возилась с завтраком. Ну и прекрасно, удалось обойтись без ответов и на этот раз, хотя она явно что-то почувствовала, нельзя долго обманывать женщину, которая тебя любит и знает насквозь — особенно если абсолютно нет навыков по части обмана, лжи…

Цветов уже не было, ни одного — роботы-уборщики постарались.

«Она правильно сделала, — подумал Снерг, — при дневном свете увядшие цветы выглядели бы смешно и жалко, всему свое время, всему своя мера…»

Он долго стоял под душем, пуская то ледяную, то горячую воду, растирался до жжения кожи жестким полотенцем, и вошел в кухню, чувствуя себя исключительно бодрым, свежим и готовым сворачивать горы — самое время забрезжить идее…

На углу стола стояли несколько тарелочек и чашка кофе, приготовленный на одного завтрак, что было довольно странно — Алена любила завтракать вместе с ним, кормить его, а сейчас сидела поодаль, в белых брюках и белой вышитой блузке (за пристрастие к белому Снерг называл ее порой то Снегурочкой, то Снежной королевой), с видом строгим и серьезным. Кажется, будет сцена, сообразил Снерг. Крайне редко, но случалось и такое. Неужели?

Снерг смотрел на нее. Молчание переходило в неловкость, неловкость — в напряженность, а он по-прежнему ничего не понимал. Или просто боялся кое о чем догадываться.

— Доброе утро, малыш, — сказал он как ни в чем не бывало. — Позавтракала уже?

— А притворяешься ты бездарно, — сказала Алена.

— Ну, я же не актер, — пожал он плечами.

Обычно Алена всерьез сердилась, когда он поминал всуе ее профессию, но сейчас прием не подействовал, то ли в силу избитости, то ли по другим причинам. Снерга более устроило бы первое.

Алена невозмутимо молчала.

— Что случилось?

— Ничего особенного, — сказала она отстраненно. — Сиди себе и завтракай.

Резко поднялась и вышла, едва не опрокинув широким рукавом его чашку, это было уже совсем серьезно. Снерг торопливо последовал за ней, Алена его словно бы и не видела — села на тахту, сложила руки на груди и стала демонстративно смотреть в окно. Снерг потоптался и сказал:

— Аленка…

Никакой реакции.

— Хочешь, на колени встану?

— Хоть на голову, — отрезала Алена. — Как там тебе удобнее, будь как дома.

— Ну, так, — сказал Снерг. — Сейчас сграбастаю и буду держать вниз головой, пока не оттаешь. Трудно сохранять ледяную невозмутимость, когда тебя держат вниз головой, не так ли? А визжать и вырываться ты посчитаешь ниже своего достоинства, я тебя знаю.

— Ох, как же мы друг друга знаем…

— Итак?

— Садись-ка, — Алена смотрела на него сухими глазами, но Снергу все равно казалось, что она плачет. — И пожалуйста, изволь отнестись серьезно ко всему, что я скажу. Ты меня снова обидел. И снова не заметил, а ведь копится… Почему ты боишься спать, уснуть? Молчи. Если начал подыскивать слова, значит, собираешься врать. Ну нельзя же так, Стах. Я все понимаю — не жена, не имею права лезть в тайники души… предположим, и жена порой на то не имеет права, но суть в другом. Я верю, что ты меня любишь, ты веришь, что я тебя люблю, но разве этого достаточно? Я имею право знать, что с тобой. Иначе что у нас останется — одна постель?

— Понимаешь, я…

— Понимаю превосходно. Еще один атавистический комплекс — не доверять женщине свои сложности, это так не по-мужски, чуть ли не унизительно… Да ведь нам как раз нужно доверие, чурбан, доверяя, силу вы проявляете, а не слабость! Что с тобой происходит?

— Я не понимаю, — сказал Снерг. — Сны снятся дикие, ну прямо хоть с ума сходи…

— Кошмары?

— Не совсем то. Кошмары — это чудовища, фантасмагории… А здесь как раз реальность, но от этой реальности спятишь скорее, чем от кошмаров. Битвы, почти сплошные битвы, разные века, разные страны, одни я приблизительно могу опознать, другие — нет. И во всех я активно участвую. Иногда меня убивают, иногда нет, иногда обрывается на середине — просыпаюсь. А иногда бывает, что, уснув вновь, смотрю с того места, на котором прервалось… То дерусь за что-то хорошее, то вовсе даже наоборот — и буянить в захваченных городах не раз случалось. Но до чего все реально, знала бы ты, — боль, ощущения, скрупулезная точность действия… Словно во сне живу чужими жизнями. Передумал всякое — какая-нибудь генетическая болезнь, а то и просыпается наследственная память — есть у медиков теория, будто это все же возможно… Знала бы ты, до чего это иногда страшно…

— Но почему же ты к врачу не пошел?

— Сам не знаю, — сказал Снерг. — Три раза собирался, но каждый раз что-то останавливало, словно срабатывал некий предохранитель…

— И давно это началось?

— Около месяца назад. Пойми, я ведь уже начал снимать, фильм был на середине, и вдруг улетать к врачам? Я же не умею останавливаться на середине, пусть даже горит земля под ногами. Ты же сама творческий человек, ты поймешь.

— Значит, вот как… — сказала Лена. — Бедный ты мой… А теперь я ничего не понимаю. Прости, я тоже кое-что утаила. Помнишь Вельяминова, психолога из Звездного Флота? Мы с ним встречались в сто втором на Сордогнохе.

— Постой-постой, — раздумчиво сказал Снерг. — Такая шкиперская рыжая бородка, перстень с радужником — он любит притворяться чуточку чудаком…

Он помнил врача, в жизни каждого современного человека масса таких знакомых — неплохие парни, но потом дороги разошлись, люди так и остались случайными знакомыми — просто не в человеческих силах поддерживать тесную дружбу со всеми хорошими людьми, встретившимися на твоем пути, времени не хватит.

— Вот-вот, он самый, — сказала Алена. — Он мне звонил за день до твоего приезда. И весьма дотошно выспрашивал о твоем здоровье — хорошо ли спишь, не жалуешься ли на кошмары, как тебе работается. А потом не так уж хитро сделал вид, что ничего серьезного за его расспросами не кроется — пишет он, дескать, какую-то работу о творческих людях. Понял теперь? Я и без него заметила бы, что с тобой что-то неладное… Но ты понимаешь, что означает его звонок?

— Что я — не единственный, — сказал Снерг. — Это многое меняет, и вообще… Аленушка, а если это — идея? Если это и есть новый фильм? Вдобавок все осмыслено человеком, с которым происходит то же самое… великолепно!

— Неисправим… — Алена вздохнула, подняв глаза к потолку.

— Но ты ведь не любила бы меня другим?

— Уже веселишься?

— Веселюсь, — сказал Снерг. — Значит, есть другие, с которыми происходит то же самое. Когда чудеса происходят с тобой одним, можно сгоряча и поверить в Сатану. Но когда чудеса запущены в серию — это уже Природа, так что никакой меланхолии. Если появилась какая-то экзотическая болезнь — вылечат, в двадцать втором веке живем. — Он распростерся на тахте и изобразил на лице высшую степень блаженства — ему в самом деле стало вдруг легко и хорошо. — И позвоню-ка я сейчас рыжему шкиперу…

— Поздравляю, — сказала Алена. — Ты становишься серьезным. Если так пойдет и дальше, с тобой можно будет говорить и о других серьезных вещах…

— О каких?

— Потом… Иди поешь. И я тоже. Я ведь из-за твоих батальных кошмаров и не завтракала, дурачок, Стах Снерг этакий…

— Вельяминов оставил номер?

— Оставил адрес. Он сказал, что будет в лаборатории у Черного моря до конца месяца. Лабораторию только что построили, и видеофона там пока что нет. Но ты можешь прилететь в любое время.

— Любопытно, — сказал Снерг. — Выходит, он словно бы знает, что я к нему непременно явлюсь, и ждет.

— Да. Да… — в ее глазах мелькнул испуг. — Стах, я чего-то недопонимаю…

— Не волнуйся, — сказал Снерг. — Это наверняка к лучшему — то, что он словно бы заранее знает что-то. Вот что, обойдусь-ка я без завтрака. В Красноярске что-нибудь перехвачу. Чтобы побыстрее кончить с этим делом. — Он шагнул к двери и остановился. — Возьму-ка я аппаратуру на всякий случай…

У элкара он обернулся, прощально посмотрел вверх. Алена стояла на балконе, медленно махала рукой, все было, как обычно, он снова улетал, она снова провожала, но что-то вторглось в жизнь, предупреждало о себе, пусть и едва слышно пока, словно крик в горах, такой далекий, что его воспринимаешь, скорее, сознанием, чем слухом, но не сомневаешься, что не почудился он, что был…

Снерг помахал Алене и звонко захлопнул дверцу.