1. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К БАРОНУ СУББОТЕ

Он кричал во сне и проснулся от этого крика, не похожего на человеческий.

Там, далеко, за невесомым радужным занавесом забытья и боли, был бело-голубой вертолет, и молодой лейтенант в необмятом мундире, с прилипшей к губе забытой сигаретой, и потные шеи закостеневших от напряжения пилотов, и буро-зеленые квадраты полей — Эта Сторона. И удар, после которого все это пропало, но на смену не появилось ничего нового. Вообще ничего. Если что-то и появилось, то не принадлежало ему — оно было чужое. Теперь чужое и свое слилось, слилось прошлое и настоящее.

«Мне двадцать восемь лет, — сказал он себе. — Я — Гай. Олег Гай, писатель-фантаст, мобилизованный для специального задания Советом Безопасности ООН. Кажется, у меня есть полномочия, и, поскольку никому не известно, какими они должны быть, они, как полагается, как это водится, названы особыми. Особые полномочия. Звучит. Есть „вальтер“ 9,65 и достаточно патронов, удобная кобура желтой кожи и патронташ для обойм в тон. Убивать я, во всяком случае, могу. Хотя двух семерок перед моим номером нет, у меня вообще нет номера…»

Комната была роскошная — в прошлом. В настоящем это более всего напоминало покои обнищавшего аристократа, усердно скрывавшегося от кредиторов где-то очень далеко отсюда. Откровенно говоря, многое разломали и испакостили просто так, для колорита, забыв, что баррикады шестьдесят восьмого давным-давно снесены, Маркузе благопристойно умер, а Непал так и не стал новой Меккой, остался просто Непалом.

Зато телевизор работал, и красивая девушка в экономном купальнике предлагала индийский манговый сок, как и до Круга, захлебываясь от наигранного восторга, и это выглядело форменным идиотизмом, потому что передачу он смотрел внутри Круга. Кстати, индийские войска входили в состав обложившего Круг контингента ООН, но это ровным счетом ничего не значило — они ни в чем не виноваты, эти индийцы. Никто не виноват. Может быть, и сам Круг тоже.

Гай встал с бывшей роскошной постели и подошел к окну. За окном была пустынная улица, по которой неторопливо вальсировали пыльные вихри. Посвистывал ветер, и казалось, что во всем мире теперь так: пыль и ветер, ветер и песок, торжествуют Сахара и Гоби, злорадно посмеивается Такла-Макан, и от озера Байкал остался засыпанный песком котлован…

— Почему это случилось в Европе? — сказал Гай вслух.

Кретинизм. Как будто, произойди это в каком-нибудь паршивом Гаити, осталось бы только хихикать над тонтон-макутами.

— Но почему именно над тонтон-макутами? — вкрадчиво спросили сзади, где секунду назад никого еще не было.

Гай обернулся не спеша и без страха. Ко всем этим фокусам Гай, забывший вертолет и удар, привык и оставил спокойствие в наследство Гаю Вспомнившему.

Барон Суббота сидел в единственном приличном мягком кресле и светски улыбался. Одет он был классически — черная тройка, черный котелок, темные очки в массивной роговой оправе. Кожа на чисто выбритых щеках была дряблой, пожилой.

— Ну, не важно, — сказал Гай. — Тонтон-макуты там, или кто, не важно.

— Не важно, — согласился Барон Суббота. — Кстати, Гай, почему вы не убегаете с визгом? Изменились бы в лице, порадовали старика… Мелочь, а приятно.

— Бросьте.

— Брошу. Итак, Европа… Вас всех ужасно оскорбляет, что это случилось в Европе. Бедный обиженный континент… Пуп Земли. Не земли, а именно Земли. Смешно, Гай, честное слово. Великие географические открытия — европейцы с умными лицами, пыжась от гордости, открывают давным-давно известные их обитателям континенты и острова, дают названия давным-давно названному, и все это называется Историей. Смешно. А ведь как оскорбились бы вы, вздумай индейцы высадиться где-нибудь в Португалии, перекрестить на свой лад горы и реки и проповедовать веру в Уицилопотчли… Только потому, что вы успели раньше. Только потому, что у ваших предков были аркебузы, стальное оружие и колесные повозки, которых не было у индейцев. И так далее. Столетиями история почитала пупом Земли крохотный материк, который и континентом-то называешь из одной вежливости… И в этой суматохе вы успели, вернее, предпочли забыть, что порох и компас изобретены не вами, а в Африке выплавляли железо задолго до того, как это научились делать европейцы…

Гай молчал. Лучше было промолчать, в противном случае Барон Суббота мог завести в жуткие дебри, откуда нет выхода, перестаешь верить в то, что ты сам и твой мир существуете.

— Просто беда, что вы уже цивилизованны, — продолжал Барон Суббота, безмятежно покачивая ногой. — Будь вы невежественнее, могли бы объявить виновниками Круга негров и евреев, перевешать их сколько удастся и немного облегчить душу. Правда, Круг остался бы, на успокоение… Хотите анекдот про молодую еврейку и программиста? Гай, вы никогда не спали с еврейками? Интересно, что чувствует при этом антисемит?

— Полите прочь, — сказал Гай.

— Но почему? Вы ведь изучаете Круг. Вы вспомнили, что должны изучать Круг. Так что изучайте и меня.

— Откуда вы? Вас ведь не должно быть.

— Ну да? — усмехнулся Барон Суббота. — Откуда вы знаете, как должно быть? Может, как раз ВАС и нет, а? Почему вы решили, что вы — есть? Ходите, едите, спите с девушкой, чувствуете боль — не мало ли аргументов, Гай? Разве вы не можете быть чьим-то сном. Что, если существует кто-то, чьи сны способны считать себя живыми людьми, и один из таких снов — вы, Гай? Сон, сон, сон, кошмар, утреннее сладкое видение… Все относительно в этом мире, Гай, цвета как такового не существует, для рентгеновского аппарата не существует вашей кожи и волос, и так далее, многое существует чисто условно, почему же вы не можете оказаться одной из условностей?

— Прочь, — сказал Гай хрипло.

— Ай-ай… Шаг за шагом вы, человечество, расстаетесь с иллюзиями. Нет богов, нет рая, нет ада, нет неподвижных звезд и плоской Земли, нет трех китов и семи Трубачей, сделайте еще один шаг, осмельтесь сознаться, что и вас нет и не было, и тогда…

Он замолчал, и нахлынули видения, горячечной пеленой застилая глаза, ломая волю, растворяя мозг. Вокруг тонущего «Титаника» по усеянной льдинами черной воде кружили пиратские каравеллы, в наполненном молоком бассейне какие-то эмансипированные девочки в джинсах топили стонущего вампира, пулеметы МГ сами собой строчили навстречу боевым колесницам, то ли египетским, то ли персидским, и колесницы мчались без седоков, хохочущие ландскнехты сдирали платье с гимназистки, опрокинув ее на зеленый мох ведьмина пригорка, и растопыренная ладонь скользила вниз по нежному животу, потом Джон Уилкс Бут прицелился, Чолгош дернул спуск, и толстая арбалетная стрела пробила шею Джона Кеннеди, страшно кричала Джекки, Клинт Хилл молотил кулаками по багажнику «линкольна», вторая стрела, уже ненужная, звякнула о багажник, а третья расщепилась об асфальт, -

три, три.

Три стрелы.

Раз стрела.

Два стрела.

Джона Лета унесла,

— спел Владимир Высоцкий, хряпнул гитару о колено, и очень жаль, потому что у всех Гамлетов дурацкая привычка уходить слишком рано, как это ни больно, а самые лучшие поэмы написаны теми, кто по причине непоявления на свет никогда не писал стихов, и какого же черта вы притворяетесь прожженными циниками, если в глубине души поголовно мечтаете о чистой девушке и лунных ночах, чтобы замирало сердце? Темное это дело. Вы уверены, что папе римскому никогда не хотелось выбить окно из рогатки, а Никите Хрущеву — подразнить обезьяну в зоопарке? Уверены? То-то и оно. Вы их только копните, гадов, а там и окажется, что Цезарь мечтал вышивать крестиком, а Америку по пьянке открыли этруски, но хитрый Колумб взял в соавторы королевскую чету и потому обскакал всех, мать вашу так и разэтак, вперехлест через клюз, ебона бабушка, пять дядь и одна тетя…

— Голова не болит? — вежливо спросил Барон Суббота.

Гай медленно всплывал на поверхность. В голове прояснялось, ветер свистел за окном. Только не сойти с ума, господи, сказал он себе. Я — Олег Гай; вертолет, насколько я помню, разбился, не долетев до расчетной точки, но как я попал сюда?

Ведь я почти в центре Круга? Отсюда километров сто в любую сторону. Вот и попробуй выбраться…

Ему было страшно. Как никогда. По другую сторону незримой черты остались обеспечивающие безопасность страны и лично его ядерные ракеты, готовый всегда прийти на помощь уголовный розыск, ходившие по расписанию поезда, «скорая помощь» и многое другое. И все остальное. Здравый смысл в том числе. Иррациональное лезло из всех щелей, шипело в уши, Барон Суббота, злой дух гаитянских поверий, удобно устроился в единственном приличном кресле, а вчера по пыльной улице скакали кентавры, у которых был торс человека, а нижняя часть — от барса, и он все время боялся ночами, что Данута превратится в постели в нечто ужасное…

— Молчите? — сказал Барон Суббота. — Эх, европейцы, европейцы. Все-то у вас не как у людей. Не ждали, а оно вот пришло. Думали, в Европе без вашего позволения мышь не прошмыгнет, а появился Круг. Почитать вам Блока? Хорошо писал, паразит… Нет? Ну, я не настаиваю. Знаете, отчего на Марсе нет жизни? Потому что, будь она там, она бы задохнулась, ведь нужного количества кислорода в атмосфере Марса нет…

— Снова начинаете?

— Ага, — покладисто и невозмутимо признался Барон Суббота. — Иррационализм — это приятно. В рациональном материализме есть что-то от скучного домика немецкого бюргера, а иррационализм — нет, шалишь… Вот, например, Красные Вертолеты, в которых летают все эти шимпанзе, медведи и рыси и расстреливают людей с воздуха. Чистой воды сюрр, верно? У зверей не бывает вертолетов с пулеметами. А здесь у них пулеметы есть, вот и все. Галиматья-то не в вертолетах, а в том, что звери стреляют в людей. И только. Может быть, когда вы стреляли в зверей, зверям это казалось иррационализмом, а теперь они выдали вам вашу долю сюрра. Так-то, Гай. Такали мы, такали да и протакали, как гласит русская пословица. Или поговорка. И ни черта вы тут не поймете. Кстати, вы обратили внимание, что в Круге сексу отведено изрядно места? Намеки, виденьица с эротической подкладкой, Данута ваша… Вполне объяснимо, кутить так кутить. С точки зрения тюльпана, все ваши постельные упражнения, предшествующие дитю, — иррационализм в кубе. Для вас-то это удовольствие, а для бабочки или настурции — бред дикий. Как же в таких условиях говорить всерьез о контакте с альтаирцами? Сначала договоритесь с рыбами и цветами вашей собственной планеты. Объясните им свою жизнь. Разделайтесь со всеми относительностями. Входя во Вселенную, вытирайте ноги, иначе могут в шею вытолкать…

Он вытянул худую руку, поймал за конец свою последнюю фразу, не успевшую растаять в воздухе, и поиграл ею, перебирая слова, как четки.

И исчез. Запах его дорогого французского одеколона свернулся в комок и, пища, шмыгнул под кровать. Сплюнув, Гай потащился в ванную, почти с интересом прикидывая, что там на сей раз.

Ничего там такого особенного сегодня не было. Одно паскудство. Голубая ванна, вчера упорно показывавшая вместо отражения Гая Тадж-Махал и Кремль, теперь была полна до краев протухшей тинистой водой. Из воды торчала синяя распухшая харя утопленника — в его зубах, прихваченная за хвост, трепетала серебристая рыбка. Гай выжидательно взглянул.

— Были когда-то и мы рысаками… — хмуро сказал утопленник. Рыбка упала в воду и обрадованно ушла на глубину. Пожав плечами. Гай открыл кран и стал глотать пахнувшую хвоей холодную воду. Вот уже три дня вода пахла хвоей.

— Сучье это дело — тонуть, — признался утопленник и брезгливо понюхал воду. Вода воняла. — Неэстетично. Когда расстреливают, там хоть героизм проявить можно, а так… Вряд ли лорд Китченер тонул гордо. Никто гордо не тонет, все барахтаются, пузыри пускают, никто вниз не хочет, один Мартин Иден сумел красиво, и тот выдуманный. Красиво выглядела Джульетта, когда нож в себя вогнала, а вот если бы ее в грязной ванне топили…

— Русалки, — сказал Гай для поддержания разговора.

— Шлюхи, — веско сообщил утопленник. — И каждая девочку изображает. Навидался. Пять раз подхватывал. Вообще не то сейчас дно. Испакостили. Прежде тонула чистая публика — мореходы, флибустьеры, первопроходцы, одним словом, а после ваших двух мировых поднаперло швали. Половина русалок нынче с триппером. Или на худой конец с Треппером. У Нептуна трезубец сперли. Ваши морячки с «Варяга» Тихоокеанскую Республику Дна провозгласили, Посейдона, как нетрудового элемента, в Северный Ледовитый выслали, японские водяные в Канск сбежали и фантастику пишут. Спрут какой-то появился тронутый, всех уверяет, что он — семнадцатилетняя балерина. До чего дошло — Морской Змей в эмиграцию на Венеру сбежал, побоялся, что после хека с минтаем и за него возьмутся, на котлеты пустят…

Он еще что-то ныл, загибал пальцы, жаловался и обличал, грозил и хныкал, но Гай уже не слушал. Сигареты кончились, и нужно было тащиться на угол, к тому же сегодня утром принесли пригласительный билет на бал к Серому Графу.

2. БАЛ КАК ОН ЕСТЬ

Лифт не работал. В нем накануне поселилась Белая Мышь, Собиравшая Факты О Разложении, и жильцы боялись связываться — у Мыши был мандат, который она почему-то показывала сложенным вчетверо, но все равно ее на всякий случай обходили. А Мышь работала. Вот и сейчас из-за двери слышалось противное скрипение пера по плохой бумаге и занудливый тенорок:

— …а поскольку вышеизложенное в свете вышеуказанного влечет нижеследующее по отношению к поименованному…

Гай нажал кнопку вызова. Дверца чуть приоткрылась, и в щель высунулась белая мордочка с юркими красными бисеринками глаз:

— Вам кого?

— Спуститься.

— Гай… — задумчиво сказала Белая Мышь, С.Ф.О.Р. — Так… Гай — это, несомненно, в родстве с Гаем Гракхом, каковой, будучи древним римлянином, жил в древнем мире и автоматически является консервативным рабовладельцем.

— А прогрессивная деятельность? — спросил Гай, немного опешив от этих генеалогических изысканий.

— Либеральный типичный представитель, — авторитетно пояснила Белая Мышь. — Распространял экспансию Рима в Африку, — следовательно, колониалист. — Она надела золотое пенсне и важно добавила: — Волюнтарист. Родня у вас, молодой человек, не того. Так что пешочком.

На улице по-прежнему кружила пыль, волоча за собой клочки газет и обрывки иллюзий. Посреди маленькой круглой площади у вычурного бронзового монумента Неизвестному Подлецу корячился зеленый лепесток Вечного Огня, и в почетном карауле, как всегда, стояли четверо в форме войск НКВД, с медными цифрами 37 на малиновых петлицах. Полупрозрачный призрак Ежова задумчиво и мрачно сидел неподалеку.

— Глупо, — сказал он Гаю, когда тот подошел поближе. — Все наша славянская расхлябанность… подвела… Подпишешь приказы, напьешься, спать завалишься, а Берия — хитрее, это тебе не наш брат русак, обошел как стоячего, чертов мингрел…

Гай ускорил шаги. Возле огромного, но варварски обшарпанного особняка графа Дракулы на широких ступенях собралась всегдашняя компания. Два залетных вервольфа в замшевых пиджаках скучающе щупали повизгивающую для порядка ведьму, у всех троих были унылые лица пресыщенных акселератов, знающих наперед, что и этот день будет как две капли воды похож на вчерашний, и завтрашний, и все остальные грядущие дни. Рядом один домовой татуировал другому на левой ягодице: «Есть ли жизнь на Земле?» Бродил взад-вперед, утопив руки в карманах, щекотуны-безобразники неизвестно из каких мифов. Черти ваксили копыта. Выводок шишиг сочинял Алле Пугачевой письмо с просьбой об автографе. Бродил неприкаянным чужаком бородатый маг из Атлантиды, которого никто не понимал и не собирался общаться, хотя он ко всем так и лез. До настоящего вечернего загула было еще далеко. Опохмелялись в сторонке лешие с опухшими славянскими харями.

Табунок зевающих кикимор в латаных повойниках водил хоровод, гнусавя:

Не кукушки прокричали — плачет Танина родня.

На виске у Тани рана от лихого кистеня.

Алым венчиком кровинки запеклися на челе, хороша была Танюша, краше не было в селе…

Благообразный домовой аккомпанировал им, выводя на балалайке душещипательно-ушещипательные рулады, а неподалеку хмуро сидел единственный, кого Гай немного уважал, — упырь Савва Иванович. Серая пара висела на нем мешком, у него было умное морщинистое и усталое лицо деревенского конюха, почитывавшего вечерами Монтеня и Плиния.

— Ты садись. Гай, покурим, — сказал он. И подвинулся.

Гай сел рядом.

— Мерзко все это, ей-черту. Распустились. Паноптикум. Хлам. И тошно. Ну почему мне такая бессмыслица, а, Гай? Знаешь, я бы хотел пройтись по Парижу или на худой конец по Берну и чтобы рядом девушка в джинсах, а ночевать можно и в палатке. Или тайга, а, Гай? Свежо, бензином не воняет, ручьи чистейшие, ягоды, орехи, туристов этих сучьих нет с их транзисторами и байдарками. Хоть бы кто-нибудь меня полюбил, Гай. Тошно ведь. Шлюхи надоели. Инородная нечисть зажимает. Веришь, нет, тишины хочу…

— Да… — сказал Гай.

— Тошно. Кстати, тут Юлька бродит. Изнасилует она тебя сегодня, Гай, это как пить дать. Вот придешь сегодня на бал, а она тебя и того, стерва…

— Не приду, — сказал Гай.

— Придешь, куда денешься. Все мы не в силах не прийти на дьявольский бал… И забудь про Европу, тебе уже не пробиться туда, к реальности, есть только Круг. Извини, Гай, я тебя на минутку покину.

Савва Иванович встал, ловко сцапал за лацканы прохожего со стандартным лицом среднестатистического обывателя и привычно приказал:

— Стой, падло. Кровь высосу.

— Но почему я? — крикнул, бледнея, среднестатистический обыватель.

— А что же ты думал? — сказал Савва Иваныч, ощерив клыки. — Привык видеть монстров и оборотней только на экране, да? Привык, что война — за тысячи миль от тебя, что хунты бесчинствуют где-то на другой планете? Что бы там ни творилось, ты сидел дома, холил грыжу, плодил ублюдков. Вермахт пер на Восток — а ты сидел у телевизора. Расстреливали Блюхера — а ты кушал кофий. Убивали прокуроров в Милане и студентов в Сан-Сальвадоре — а ты похрапывал. Только почему ты решил, что так будет вечно? Поймала тебя жизнь, и никуда тебе не деться.

Гай не отвернулся — привык. Савва Иваныч вернулся к нему, стряхивая кровь с жестоких прокуренных усов. Раскрыл серебряный портсигар с гравировкой: «Делегату 5-й отчетно-выборной конференции упырей. Бурчало-Гадюкинск». Среди нечистой силы считалось своего рода шиком иметь при себе серебряные безделушки.

— Вот так и живем, — пожаловался он, разминая «Приму». — Мелочь людишки. Рвань. Кровь из него сосать противно, да и какая там кровь, гнусь одна, потом желудком маешься, язву нажить можно… Нет отыскать бы интеллектуалочку, да махнуть в Париж к «Максиму», однако боюсь, ностальгия по березкам и забегаловкам замучает. А… — безнадежно махнул он рукой. — Ну их всех в болото, именуемое научно-техническим прогрессом, как говаривал Перуныч, что на Оке от мазута перекинулся. Пошли на бал. Гай, собираются уже. Постараемся импортной нежити морду набить, тяжело русскому упырю в Европах, хоть волком вой… В случае чего я на тебя рассчитываю. Устроим переполох, чтобы душа из них вон…

Они поднялись по неметенной отроду лестнице. У двери стоял для парада мохнорылый черт в ливрее, успевший уже наклюкаться. В большом зале настраивали инструменты, и визготня струн доносилась сюда в вестибюль. Гости съезжались. Внутри было гораздо чище, сверкала позолота, ламбрекены и тому подобная мишура. Весело болтая, прошли мимо три шотландские ведьмы в коротких платьицах, а следом, разглаживая усы, торопился солидный грузин, торговавший здесь апельсинами. Шушукались в углу приглашенные для большего бардака гомосексуалисты. Бесшумно проскользнули исполинские муравьи-кровососники, ставшие в последнее время трудами фантастов серьезными конкурентами традиционным упырям. В другом углу реготали — шайка молодых дипломатов из альтаирского посольства загнала в угол Еремея Парнова, стянула с него штаны и полосовала прутьями по заднице за то, что он в инопланетян не верил. Парной кричал, что теперь верит, но ему резонно возражали, что теперь-то теперь, а вот раньше-то? Грузин успел уже договориться с самой блудоглазенькой из шотландочек и поволок ее в одну из бесчисленных комнатушек-сношальниц.

— И сюда поналезли… — проворчал Савва Иваныч. — Ну погоди, сучий прах, я вам сегодня устрою Варфоломееву ночь…

Музыканты играли мазурку, и несколько пар уже мчались по кругу. Всех этих новомодных шейков и ча-ча-ча здесь по старинке не признавали, у руководства Всеадским Советом прочно стояли, сидели и лежали классики-консерваторы. Гай, прислонившись к колонне, лениво озирался. Видно было, что назревает нешуточная драка — Савва Иваныч демонстративно курил махорку и плевал на пол, хотя и то и другое считалось моветоном, а вокруг него постепенно смыкалось подкрепление, закаленная в славянофильских битвах нежить: известный дебошир леший Сукин-Распросукин Кот, парочка водяных, исподтишка поигрывавших кастетами, Лихо Одноглазое, без которого не обходился ни один скандал, и домовой Федька Вырвипуп, оставшийся не у дел, после того как в Пропойске снесли церковь Николы Мирликийского, мешавшую какому-то там строительству.

— Это ж просто скандал, — подзуживал Савва Иваныч. — Славян затерли вконец, куда ни глянь — тролли да гномы с прочими кобольдами. Где же жизненное пространство? Где боевой и сплоченный союз славянской нечисти? Или мы уже не в состоянии по рылу въехать? Или матушка-Русь оскудела талантами? О-го-го, мы еще способны…

Любопытно, что в быту это был интеллигентнейший человек громадной эрудиции, но, начиная интриговать, он каждый раз скатывался к лубочным призывам.

— А может быть, не надо так-то? — робко вмешался леший Полуэкт, старичок с чеховской бородкой. — Как-никак нечисть нечисти друг и брат…

— Нечисть нечисти люпус эст, — небрежно отмахнулся Савва Иваныч. — Ты, Полуэкт, слишком долго при Кунсткамере проторчал, и эта развращенная Западом интеллектуальная среда тебя погубила. Мы — нечисть из глубинки, истовая, кондовая… ну, словом, по Блоку и Бушкову. Компромиссов не признаем, так что катись отсюда, старче, пока я тебе ненароком окуляры не расшиб…

Публики прибывало. Колыхались огоньки черных свечей, звенели шпоры, мелькали крахмальные пластроны, ментики, мантии, остро посверкивали бриллиантовые перстни, мотались напомаженные чертячьи хвосты. Проворные вурдалаки рангом пониже в красных камзолах разносили шампанское и коктейль «Чистилище». Звенел вальс Штрауса, и панна Юля Пшевская кружилась с бравым вампиром с острова Мэн, первым секретарем мэнского посольства при резиденции Дракулы. Ходили слухи, что Юленька — любовница Франкенштейна и дуэль будет как два пальца, потому что этот консульский хлыщ нагло обхаживает панну вторую неделю, а Виктор — человек ревнивый. Не так давно все эти балы и сплетни всерьез интересовали Гая, но он успел убедиться, что полезной информации отсюда не выжмешь.

Неподалеку умиротворенно слушал музыку и полизывал мороженое Брэм Стокер, почетный председатель Всеадского Совета, удостоенный за заслуги в вампирологии Большого Креста Адского Пламени с марсианскими алмазами. Шайка Саввы Иваныча только и ждала повода, и он вскоре представился — какой-то англизированный заморский тролль в дымчатых очках наступил Сукину-Распросукину Коту на ногу, которую леший специально и подставил. Не размениваясь на пошлую перебранку, Сукин Кот сгреб обидчика за ворот смокинга и с молодецким уханьем принялся молотить кулачищем по чему ни попадя. Бросившихся на помощь соотечественнику кобольдов встретили кастетами водяные, а сзади налетели с разлапистыми подсвечникам Лихо Одноглазое и Вырвипуп. По залу с гиком и гоготом, сшибая танцующих, покатился клубок, в котором уже не разобрать было, кто кого лупит и чем. Остальные не обращали внимания, танцы продолжались, оркестр, заглушая безобразный шум драки, заиграл полонез Огинского, считавшийся здесь белым танцем, и Гай поначалу не удивился, когда к нему подошла Юля Пшевская, с готовностью щелкнул каблуками, но девушка схватила его за руку и потащила по коридору. За спиной орали и ухали, матерились на разный лад, в драку, хватая подсвечники, бросались опоздавшие лешие и тролли; оглянувшись в дверях. Гай успел увидеть, как Савва Иваныч неподражаемо колотит выхваченной у музыканта виолончелью короля Коля, а кто-то зеленобородый торопливо колдует в углу, перебирая завороженные четки, но непонятно, на чьей он стороне, очень уж космополитического облика…

— Вздорная компания, — пожаловалась панна Юлька с милой гримаской.

Была она русоволосая и голубоглазая, в кружевном бальном платье, духи ее пахли возбуждающе и загадочно. Пухлые детские губки, невинное личико, но, приглядевшись, отыщешь в нем что-то настораживающее…

— Ты куда меня тащишь? — поинтересовался Гай.

— Где не помешают, — пояснила она. — Вот сюда хотя бы. Запирай дверь и помоги мне снять эти кружева, ужасно застежки неудобные.

За стеной могуче храпели с присвистом — там отсыпался после вчерашнего бронтозавр Гугуцэ. Расстегнуть эти неудобные застежки, на которые она жаловалась, оказалось неожиданно легко, оставалось пробормотать на скорую руку несколько бездарных комплиментов, чтобы создать видимость глубокой страсти, едва ли не любви, тактично убежало сквозь стену ненароком заглянувшее привидение, Юлькины маленькие груди умещались в ладонях, и взбираться на высокую кровать с дурацким балдахином не было охоты, так что пришлось опрокинуть ее прямо на смятые бальные кружева, кусая покорные губы, запах расплавленного воска возбуждал, и она уже стонать не могла, едва не теряя сознание, и то, что Гай с ней делал, было уже форменным зверством, но он, с удивившим его самого ожесточением, вдыхая горьковатый аромат девичьего пота, проникал все глубже, пока к прежним горячим запахам не применился голубой аромат крови. Тогда он опомнился, встал и стал собирать разбросанную одежду. Юлька осталась лежать на измятом бальном наряде, разгоряченная, растрепанная и все равно красивая, кровь на ее ногах превратилась в стайку алых бабочек, упорхнувших в каминную трубу.

— Ну и ну, — сказала она, повернув голову и не вставая. — Ты меня форменным образом изнасиловал. Гай. Хотя так даже интереснее. Как ты думаешь, ребенок у меня будет?

— А черт его знает, — проворчал Гай. Бежать, бежать отсюда, наплевав на задание, дураку ясно, что выполнить его не удастся… Что-то пушистое, неуловимо голубое смялось в его душе. Данута, с запоздалым раскаянием подумал он. Совсем плохо. Правда, если верить авторитетам вроде Саввы Иваныча, даже роковые треугольники в наше время устарели, роковой двенадцатиугольник, не меньше…

Когда они вернулись в зал, драка почти утихла.