Глава шестая.

Мадемуазель и ревенант

Воспользовавшись свободным временем, Лямпе сделал то, что могло подождать до сего момента, – достал из жилетного кармана небольшую мельхиоровую зубочистку и распахнул дверцы гардероба.

Старательно, привычно измерил зубочисткой три отрезка – от задней стенки до чемодана, от передней и боковой до него же. Удовлетворенно хмыкнул. Ни один промер не совпадал с теми, первоначальными, которые он сделал, когда поставил сюда чемодан. Ошибки были пустяковые, в общем-то, от половины до трети вершка, те, кто аккуратненько вынимал его чемодан из гардероба – зачем же, кроме как ознакомиться с содержимым? – были не новички в своем ремесле, но полной скрупулезности не соблюли. Что ж, бог им судья. В чемодане не было ничего подозрительного или недозволенного, содержимое полностью соответствовало образу торгового немца среднего достатка, даже лютеранская Библия на немецком языке имелась. Кастет он сразу же переложил в карман, когда уходил.

Что ж, теперь никаких недомолвок не осталось, а это уже кое-что да значит... Крохотный обрывок черной нитки, умело приспособленный им на рукав второго костюма, исчез – ну как же, и висящую в гардеробе одежду перетряхнули...

Тем временем в номер деликатно проскользнул официант. Лямпе констатировал, что Прохор-Антуан не стал зарываться, в точности выполнив приказ: обильность подноса не переходит в гусарство, «бургундское», разумеется, без особых затей изготовлено где-нибудь на Кубани, но все же получше того пойла, которым бесхитростный Карандышев пытался напоить сановных гостей. «Положительно, лучше, – подумал Лямпе, понюхав горлышко раскупоренной бутылки. – Хотя, господа, с амброзией имеет мало общего...»

Для пущей фривольности он сбросил жилет, налил себе бокал и удобно устроился в кресле. В дверь вежливо царапнулись, и он откликнулся:

– Прошу!

Непринужденно впорхнувшее создание женского пола, быть может, и не способно было вдохновить на написание изысканных сонетов, однако, если смотреть на вещи прагматически, девица была достаточно молодая, смазливенькая и вполне свежая на вид, без вульгарной потасканности. Этакий темноволосый бесенок, надо полагать, по мнению Антуана, как раз и способный умаслить немецкое сердце.

Лямпе выжидательно поглядывал. Она без церемоний уселась на краешек стола, показав стройные щиколотки, очаровательно улыбнулась:

– Господам, угостите папироскою! Лямпе поморщился так, что это не могло остаться незамеченным. Девица проворно спрыгнула со стола, уселась в соседнее кресло и с показным смирением сложила руки на коленях. Вскинула на него живые карие глаза:

– Впросак попала? Некоторым господам нравится, когда с ними с самого начала со всей непринужденностью...

– Я, душенька моя, немец, – сказал Лямпе весело. – Моей немецкой душе дурно становится, когда вижу, что на столе сидят. На столе не сидят, за ним трапезничают...

– И только?

– И только, – сказал Лямпе.

– Скука какая... А у наших господ на столе еще и частенько пляшут... Девицы, то есть.

– Это, должно быть, неуютно?

– Пожалуй что, – охотно согласилась кареглазая. – Особенно бывает неуютно, когда босиком: то в тарелку наступишь, то на вилку пяткой напорешься... Дайте все же папиросочку? Вы, я вижу, курите, вон окурки в пепельнице... Лямпе раскрыл портсигар и поднес ей спичку. Девушка умело затянулась, разглядывая его столь же пытливо, – прикидывала, ясное дело, чего ей следует ожидать в смыслах плохого и хорошего.

– Ты уж сама за собой поухаживай, – сказал Лямпе. – Бери и наливай, что на тебя смотрит.

Она сноровисто осушила полный бокал «бургундского», вместо закуски глубоко затянулась и, совсем освоившись, протянула:

– Вы, стало быть, ваше степенство, из немцев...

– Ну и что? – сказал Лямпе. – Немец – такой же мужчина, ничуть не особенный...

– Правдочка ваша. Насчет этого все вы, господа, одинаковы, каких бы ни были кровей... – она послала Лямпе озорной взглад. – А касаемо немцев – есть свои удобства. Бородой щекотать не будете, немецкие господа всегда бритые, вот и вас взять... Вас как по именам-отчествам?

– Леонид Карлович. А тебя?

– Анечка, – сказала она кокетливо.

– Анюта, значит, – сказал Лямпе. – Хорошее русское имя – Анюта. Я тебе нравлюсь?

– Посмотрим, ваше степенство, Леонид Карлович. Если бедную девушку обижать не будете...

– Насчет этого можешь быть спокойна, – сказал Лямпе. – Не обижу. Что немедленно и докажу...

Он вынул бумажник, одну за другой выложил на стол пять пятирублевок, придвинул к ней:

– Можешь сразу прятать в ридикюльчик, краса моя...

Последовать его совету Анюта не торопилась. Уставилась на Лямпе живыми глазами умного и хитрого молодого зверька, прошедшего в лесу неплохую науку выживания. Коснувшись верхней бумажки указательным пальчиком, украшенным колечком дутого золота, настороженно спросила:

– Что, сразу? Все мое?

– Сразу, – кивнул Лямпе. Девушка насторожилась еще больше:

– А можно узнать, с какой такой радости? Может вы, Леонид Карлович, из таких господ, которые... Вам что, чего-то такого особенного подавай?

– Ты, Анюта, я вижу, весьма даже не дура? – усмехнулся Лямпе, наливая себе и ей.

– Жизнь научит калачи есть...

– Успокойся, – сказал Лямпе, подавая ей бокал. – Угадала, краса моя, мне от тебя и в самом деле нужно кое-что особенное, но отнюдь не в пошлом смысле, а в самом что ни на есть деловом... Давно ты.., при гостинице?

– Года полтора, – настороженность из глаз не пропадала.

– Значит, говоря по-простецки, знаешь все ходы-выходы: как эта коммерция проистекает, кто ее двигает и каким образом...

– А вы не из полиции будете?

– Неужели похоже? – ухмыльнулся Лямпе.

– Не особенно. Господа сыщики – если они, конечно, по службе, а не по личной надобности – главным образом грохают кулаком по столу и стращают словесами. А чтобы деньги вот так выкладывать – за ними не водится...

– Вот именно, – сказал Лямпе, пригубив из своего бокала. – Хорошо, Анюта, поговорим в открытую. Я и в самом деле по торговой части, но интересы у меня, знаешь ли, весьма разносторонние. Знаешь, в чем главное проворство торгового человека? Усмотреть, какого товара на рынке мало или нет вовсе, – и, понятное дело, тут же самому озаботиться продажею... У меня, красавица, в России по разным городам восемь домов.., поняла? – он изобразил пальцами в воздухе нечто игривое. – Поняла, умница... И вот в один прекрасный день заинтересовался я вашим богоспасаемым городом – и обнаружил, что здесь, уж прости, имеет место быть форменная дикость. Домов в вашем Шантарске нет ни единого, верно? А вести дела так, как их здесь ведет ваш Прохор, он же Антуан, и дюжина ему подобных, коих я не видел, но заранее могу себе представить, – с точки зрения толкового человека и есть сущая дикость... Во всем нужен порядок – и налаженные предприятия. Чем я и намерен вплотную заняться. Все поняла?

Она закивала. Судя по умным глазенкам, на смену настороженности пришел жгучий интерес.

– Одним словом, я намерен вкладывать сюда капиталы, – сказал Лямпе. – Но поскольку в вашем городе человек я новый, мне позарез необходим кто-то, кто меня введет в курс дела. И, скажу тебе без всякого обмана, человек такой очень быстро может стать моей правой рукой. По глазам вижу, соображаешь...

– А почему я? – поинтересовалась она с примечательной смесью опасений и надежды.

– Да потому, что ты первая мне попалась на глаза, – сказал Лямпе веско и убедительно. – И, что главное, ты, по-моему, неглупая. Будь на твоем месте, Анюта, какая-нибудь Даша или Катя и реши я, что в голове у нее отнюдь не солома, – ей бы денежки и достались. Мне, понимаешь ли, нет особой разницы, кого брать в помощницы. Были бы у нее мозги и жизненное проворство... Или тебе такое предложение не по вкусу?

– Да что вы такое говорите! – энергично воскликнула Анюта. – Наоборот, Леонид Карлович, мне такое очень даже по вкусу... – и она торопливо убрала деньги в бисерный ридикюльчик.

По ее лицу Лямпе видел, что наживка проглочена. В самом деле, гораздо прибыльнее и приятнее быть чем-то вроде домоправительницы в «веселом доме», нежели одной из девиц...

– Я так понимаю, мы договорились? – спросил Лямпе.

– С полным нашим удовольствием!

– Прекрасно, – сказал он. – Ну, тогда слушай внимательно, Анюта, и постарайся себя показать с лучшей стороны... Как вести дело, как ладить о властями и с полицией, меня учить не нужно, сама понимаешь. Но чтобы мне здесь у вас, так сказать, укорениться, нужно знать во всех подробностях, как обстоят в вашем Шантарске дела... Начнем простоты ради с этой самой гостиницы – поскольку, я так подозреваю, во всех остальных постановка дела немногим отличается?

– Правильно подозреваете, Леонид Карлович, – откликнулась Анюта с неведомо откуда появившейся у нее степенностью. – Везде, если подумать, одинаково. Разница в том только, что в одном месте девицы получше, а в другом – поплоше.

– Ну, на тебя глядя, и не подумаешь насчет «поплоше», – улыбнулся ей Лямпе, прекрасно помнивший, что путь к сердцу женщины лежит через ее уши. – Анюточка, радость моя, ты глазками-то не играй, начинаем обсуждать серьезные вещи... Значит, как у нас в этой самой гостинице поставлено дело? Клиент загорелся потребностью общения с девицей... И на сцене появляется наш Прохор?

– Не совсем, Леонид Карлович, – серьезно сказала Анюта. – Прошка, да и Северьян с Алексеем – это тоже коридорные, – они главным образом на подхвате. Своего рода приказчики. А хозяин сего.., промысла, выражаясь купеческими словами, – Ваня Тутушкин. Который тут, в гостинице, арендует бильярдную. Он, Ваня Тутушкин, и есть на манер хозяина или распорядителя, а уж коридорные у него на подхвате. Постоялец, как вы говорите, загорелся потребностью общения, и обращается он в первую очередь к коридорному, но все они сей же час бегут к Ване. Поскольку Ваня и нанимает девиц на работу, и ведет всякий учет, и улаживает с полицией разные там шероховатости.., одним словом, полный хозяин, понимаете? А коридорные у него на проценте. В прочих гостиницах в точности так обстоит, только там, понятно, не Ваня Тутушкин, а кто-то еще, и...

– Я прекрасно понял, – сказал Лямпе. – Говорю же, дело знакомое. Молодцом, Анюта, я уже вижу, что деньги выложил не зря. Понял уже, что начинать надо с Вани Тутушкина... Ты меня с ним сведи, – Ой, Леонид Карлович... – вздохнула она с непритворным огорчением. – Я бы и рада, только Ваня уж с неделю как тут не появлялся. Никто не знает, что с ним такое. Вроде и не запойный, сроду с ним такого не случалось, а вот поди ж ты – как сквозь землю провалился...

Лямпе насторожился, но виду не подал, конечно. Он пробыл в Шантарске всего несколько часов, но уже успел подметить весьма устойчивую тенденцию – люди, тем или иным образом причастные к делу, приобрели скверную привычку бесследно пропадать...

– Как растаял, – продолжала Анюта деловито. – Коридорные, ясно, рады-радешеньки – все, что Ване Тутушкину причиталось, им в карманы капает. Если девиц взять, им, в общем, без особой разницы, – но все равно, без Вани нет того порядка. Без хозяина, говорят, и дом сирота. Ваня, тот и проследит, чтобы все было чинно-благородно, и с полицией уладит, а Прошка с Алешкой не имеют ни того весу, ни авантажности... Верно вы говорите, нужен настоящий хозяин.

– Может, поискать Ваню? – спросил Лямпе безразличным тоном. – Где он проживает?

– Где-то в Ольховке, я точно и не знаю...

– А Прохор, к примеру, знает?

– Должен знать, – уверенно сказала Анюта. – Они у Вани дома, бывало, выпивали. Должен знать. Вы у него поинтересуйтесь. Только... – она заторопилась, – только не вздумайте, Леонид Карлович, его на должность брать, очень уж легкомысленный человечишка, и вороват, чтоб вы знали...

– Не беспокойся, – усмехнулся Лямпе. – Я ж немец, слов на ветер не бросаю. Если договорились, что ты у меня будешь правой рукой, с уговора уже не сойдем, Анюта.., а по отчеству?

– Степановна.

– Сговорено, Анна Степановна... По бокальчику? – тоном заправского волокиты предложил Лямпе. – Итак... Расскажи мне про девиц. Их тут.., определенный круг?

– Простите?

– Ну, есть какое-то число постоянных или берут со стороны?

– Со стороны – никак невозможно, – рассудительно пояснила Анюта. – Не знаю, как у вас в России, а здесь, в приличной гостинице, абы кого к клиенту-то и не пошлешь. Нужно к человеку присмотреться, чтобы потом неприятностей не вышло, – болезни там или пропажи чего ценного... Я сама сюда поступала по большой протекции, было кому словечко замолвить, а как вы думали? Всего девиц... – она наморщила лоб. – Глаша... Надя.., одиннадцать. Это – не считая благородных.

– Кого? – искренне не понял Лямпе.

– Неужели у вас в России такого нету? – удивилась Анюта. – Как бы вам объяснить, Леонид Карлович... Ну вот мы, девицы, только этим и зарабатываем. А есть еще и благородные. Вовсе даже из приличной семьи, кто и замужем, и за очень даже солидными господами, – она наморщила носик. – Только, выражаясь простонародно, бес их свербит. Любовника завести опасно для репутации, город наш не столь и великий, а в кровати с посторонним мужичком побаловать хочется. Вот и крутят.., с проезжающими. Кто, чего скрывать, и деньги берет, а кто – из чистого удовольствия. И этаких вот, благородных, с дюжинку наберется. Мы, девицы, с ними не знаемся – поскольку им такое невместно. – Анюта зло фыркнула. – Мы, изволите ли видеть, Леонид Карлович, проститутки, а о не – из барской прихоти. Взять меня лично, не пойму, в чем тут разница, но нами они брезгуют. Проскользнет такая под вуалькою – и шито-крыто...

– А устраивает дела опять же Ваня Тутушкин?

– Он, конечно. Ваня – человек тороватый и обхождение знает. Кое-кто из них и с ним, чтоб вы знали... – на сей раз в ее голосе была не неприязнь, а, скорее, зависть. – Ванюша, даром что из мещан, а держаться в обществе умеет... Ну, а если рассуждать согласно нашей с вами коммерции, Леонид Карлович, то вам, конечно, нужно будет и этих благородных брать под свое крылышко. Во-первых, от них тоже есть приличный доход. Господа за «приличную» порой платят не в пример дороже.., хоть и не пойму, в чем уж такое отличие, – прищурилась она мстительно, – чего они такое умеют, что мы не умеем? А во-вторых, Ваня с их помощью обделывает всякие разные дела. Ну, сами, наверное, понимаете? О том попросить, то уладить... Вообще-то, им можно и справедливость воздать – из-за них и полиция меньше шастает, тоже знает, что к чему, да помалкивает. – Она оглянулась на дверь, понизила голос. – Вот взять хотя бы женушку господина судебного следователя Аргамакова, госпожу надворную советницу... Да-с, Леонид Карлович! Ба-альшие деньги красотка гребет с богатых господ – по большому выбору да при великой тайне... И не одна она, я вам такое порассказать могу, глаза у нас имеются и уши тоже, как ни хоронись, а от своих не скроешь... Вот еще из-за чего коридорные и бесятся – им к благородным ходу нет, все шло через Ванюшу, а поскольку он неделю в отсутствии, дела, соответственно, встали... – она допила бокал. – И даже гимназистки есть, между прочим. Имеются любители среди господ...

– Анюта, да ты, я вижу, сущий клад, – чуть ли не растроганно сказал Лямпе. – Что бы я без тебя делал?

– Я такая, – стрельнула она глазами. – Вы, Леонид Карлович, очень даже правильно выбор на мне остановили. Судьба, не иначе. Так мне и бабка говорила – будет тебе, Анька, через твое востроумие богатый интерес... Вы меня только не обманите, ладно? Я вам выкладываю все...

– Немец не обманет, – заверил Лямпе.

– Да знаю я. Тем и приятно – что с немцем во главе. Уж не сочтите, что подлизываюсь, но с немцем дела пойдут. Наслышаны-с, немец – господин дельный, без разгильдяйства... Что вам еще рассказать, Леонид Карлович?

– Дай подумать, – протянул Лямпе, старательно притворяясь, что раздумывает. – Вообще-то, для общего ознакомления достаточно, тут надо не разговаривать, а искать твоего Ваню Тутушкина... – он мысленно строил словесную конструкцию, не вызывающую ни малейших подозрений, этакий мостик к интересовавшей его цели. – А Ваня Тутушкин, судя по твоим словам, исчез, как привидение... Вот, кстати, о привидениях... – он размашистыми движениями налил Анюте, потом себе, жадно выпил, притворяясь, будто пьян гораздо более, чем оно было на самом деле. – Анечка, ты в привидения веришь?

– Я сама не видела, и слава богу. Люди говорят, бывает...

– Еще как, – кивнул Лямпе. Склонился к ней и серьезно сказал:

– Я вот тоже сначала не верил, насмехался и сомневался. Пока не узрел привидение своими глазами. В этом вот номере.

Как он и ожидал, Анюта фыркнула:

– Ой, да что вы такое говорите!

Наклонившись к ней еще ниже, доверительно взяв за локоток, Лямпе принялся рассказывать ту самую историю, что часом ранее преподнес Антуану-Прохору: как ему, трезвому и пребывавшему в полном умственном здравии, вдруг привиделся в зеркале – всего-то полтора часа назад, средь бела дня! – незнакомец в чиновничьем сюртуке с петлицами, с блестящим пистолетиком в руке, смертельно бледный, с простреленным виском...

Он говорил насколько мог убедительно, описывая внешность Струмилина возможно более точно. И не пропустил момента, когда личико Анюты, поначалу недоверчивое, насмешливое, вдруг изменилось резко. Карие глаза покруглели, умело накрашенный ротик приоткрылся. Девушку прямо-таки затрясло, она покосилась на вышеупомянутое зеркало, игравшее центральную роль во всей этой истории, шумно передвинула кресло так, чтобы оказаться к нему спиной. Похоже было, нехитрая операция под названием «Мадемуазель и ревенант» увенчалась успехом...

– Вот такие дела, – сказал Лямпе, притворяясь, будто не видит, немчура бесчувственная, ее откровенного испуга. – На Библии могу поклясться: видел. Как тебя сейчас, и не был пьян, уж точно.

– Это он, наверное, и есть... – почти прошептала Анюта, боязливо таращась на него снизу вверх.

– Кто? – притворяясь безразличным, спросил Лямпе.

Она замялась, но вскоре отважилась:

– Не следовало бы говорить, да мы же с вами теперь, Леонид Карлович, делом повязаны... В этом самом номере дней девять назад чиновник застрелился от несчастной любви. Я его допрежь того видела дважды, и выглядел он, в точности как вы описали, – высокий, красивый, темный волосом и бородкой... Полиция об этом настрого запретила поминать – хозяину, сами понимаете, такое ни к чему, иных господ может и отпугнуть, вот он, надо полагать, и сунул кому надо, чтобы постращали... Только мы-то знаем, среди своих слух прошел, Прошка под великим секретом проболтался Северьяну, Северьян спьяну рассказал Наденьке, а она уж понесла дальше, хоть и с оглядочкой...