- Уилл, умоляю вас, будьте проще! - воскликнул Кромвель. - У нас нет времени, скоро ищейки герцога заполонят весь Лондон, и в первую очередь - порты...

- Ну хорошо, перейдем к грубой прозе жизни, если этого требует дело, - неожиданно легко согласился Шакспур, грустно покосился на опустевшую бутылку и проворно достал из-под стола новую. - Не хотите ли стаканчик, Дэртэньен?

- Если только маленький, - осторожно сказал д'Артаньян. - Благодарю вас... Уилл, вы и в самом деле сможете нам помочь?

- А это, следовательно, против Бекингэма? - спросил Уилл.

- Не то слово, - сказал д'Артаньян, отставив пустой стаканчик.

- Тогда сам бог велел вам помочь, - сказал Уилл злорадно. - Ко мне только что заходил лорд Фобингью, завзятый театрал, не гнушающийся моим скромным обществом. И рассказал последние дворцовые сплетни. И без того все знали, что Бекингэм высокомернейшим образом держится с обеими королевами: родительницей и супругой Карла. Но вот вчера... Когда молодая королева напомнила герцогу о пропасти, разделяющей их персоны, Бекингэм ответил ей нагло: "У нас, в Англии, иным королевам и головы рубили..."

- Сказать это дочери Генриха Наваррского? - скрипнул зубами д'Артаньян. - Ничего, дайте мне добраться до Парижа, и его ждет превеликий конфуз... не Париж, конечно, а Бекингэма чертова!

- Послушайте, Дэртэньен, - сказал Шакспур неожиданно трезвым и крайне серьезным голосом. - Мы вот тут болтаем, и я к вам присматриваюсь... Вы, должно быть, еще почти что и не бреете бороду?

Да не растет как-то, - смущенно сознался д'Артаньян. - С усами обстоит еще более-менее пристойно, а вот борода...

- Вот именно, щеки у вас гладкие, как у девицы...

"Эге-ге! - подумал д'Артаньян. - Уж не питает ли молодчик итальянских пристрастий? Нет, человек, написавший столько стихов и пьес о возвышенной любви к женщинам, определенно любит только их..."

И он благоразумно промолчал, ожидая дальнейшего развития событий. Смерив его зорким и внимательным взглядом, зачем-то загадочно поводив в воздухе пальцем, словно художник, кладущий кистью мазки на холст, Шакспур продолжал:

- Послушайте, Дэртэньен... Вам очень дороги ваши усы?

- Ну, вообще-то, они мне придают вид настоящего гвардейца...

- Усы, знаете ли, имеют свойство быстро отрастать, - сказал Шакспур, теребя свои. - Если ради того, чтобы быстро и благополучно выбраться из Англии, вам придется пожертвовать вашими великолепными усами, вы согласитесь?

- Как выражался один из наших королей, я готов потерять все, кроме чести, - подумав, произнес д'Артаньян.

- Ловлю вас на слове, - сказал Шакспур и, набрав в грудь побольше воздуха, заорал: - Чаплин, Джек Чаплин, негодяй этакий! Если ты еще на ногах, поди сюда!

Вбежал не старый еще человек и выжидательно остановился у стола, преданно глядя на Шакспура.

- Вот, позвольте вам рекомендовать, - сказал Уилл, сделав величественный жест рукой. - Человек из хорошей семьи, имеющей даже право на герб, но вот уже восьмой год как прибился к моей труппе. Неимоверно ему хочется быть актером - но актер из него, как из герцога Бекингэма монах-отшельник, сколько я ему это ни объяснял, все впустую. Джек, в тысячный раз тебе повторяю: если в семействе Чаплин и будут актеры, то не иначе, как твой пра-пра-правнук... Но! - он воздел указательный палец. - Зато у Джека есть и несомненное достоинство. Мало сыщется в наших театрах людей, равных ему в умении мастерски гримировать...

- Мастерски - что? - переспросил д'Артаньян.

- Сами увидите, - отрезал Шакспур. - Эй, Джек, немедленно тащи сюда все свои причиндалы, да не забудь прежде всего бритву и мыло. Молодому человеку следует сначала сбрить усы...

- А остальным? - попятился д'Артаньян.

- Насчет остальных у меня другие замыслы, - беспрекословно отрезал Шакспур. - Извольте повиноваться, Дэртэньен, если хотите незамеченным улизнуть из Англии! Если ваша компания вызовет у кого-то хоть тень подозрения, то, когда вас поведут на виселицу, потребуйте, чтобы меня повесили вместе с вами. Только, клянусь вам самым святым для меня, поэзией и театром, до такого ни за что не дойдет! Вы имеете дело с Уиллом Шакспуром и его правой рукой, Джеком Чаплином, а эти джентльмены, пусть пьяницы и бабники, но мастера своего дела! Вытащите из угла вон тот табурет, Дэртэньен, и садитесь поближе к свету... Почитать вам новые стихи ради скоротания времени?

- Охотно, - оживился д'Артаньян. - Только, бога ради, помедленнее, Уилл, чтобы я мог запомнить и прочесть потом... одной даме.

- Я, кажется, догадываюсь, кому...

Вбежал Джек Чаплин с тазом в одной руке и бритвенным прибором в другой. Подчиняясь неизбежному, д'Артаньян поудобнее устроился на шаткой табуретке и внимательно слушал, как декламирует старина Уилл:

Украдкой время с тонким мастерством

Волшебный праздник создает для глаз

И в то же время в беге круговом

Уносит все, что радовало нас.

Часов и дней безудержный поток

Уводит лето в сумрак зимних дней,

Где нет листвы, застыл в деревьях сок,

Земля мертва и белый плащ на ней.

И только аромат цветущих роз -

Летучий пленник, запертый в стекле, -

Напоминает в стужу и мороз,

О том, что лето было на земле.

Свой прежний блеск утратили цветы,

Но сохранили душу красоты...

"Как ему это удается? - думал д'Артаньян, покорно подставляя лицо сверкающей бритве. - Нет, черт возьми, как ему это удается? Те же самые слова, которые мы все знаем, все до единого по отдельности знакомы - но он как-то ухитряется складывать их особенным образом, так что получается сущая драгоценность... Ну почему так не умею я?"

- Ну вот, - удовлетворенно сказал Шакспур. - Теперь еще добавить изрядное количество театрального грима, нанесенного с неподражаемым мастерством Джека Чаплина... А платье...

Он шумно отодвинул стул, встал и прошелся вдоль ряда костюмов, задумчиво трогая то одно, то другое женское платье.

У д'Артаньяна стали зарождаться чудовищные подозрения, но он предусмотрительно молчал, помня гасконскую пословицу. Наконец Уилл хмыкнул:

- В самом деле... Платье кормилицы Джульетты как нельзя лучше подойдет, вы с Ричардом одной комплекции...

- Что? - воскликнул д'Артаньян, выпрямляясь во весь свой долговязый рост. - Мне, потомку крестоносцев, прикажете бежать в женском платье?!

- Молодой человек! - неожиданно могучим басом прикрикнул Уилл. - Я знаю по крайней мере один случай, когда король бежал из темницы в женском платье! Самый настоящий король!

- Д'Артаньян, нужно использовать любой шанс... - сказал де Вард.

- Хорошо вам говорить... - пробурчал гасконец.

- Кардинал ждет... - сказал его друг безжалостно.

- Ну хорошо, - сказал д'Артаньян смиренно. - Только пообещайте мне, господа, что эта история останется меж нами. Мало ли что там происходило с королями - у них-то есть масса средств сделать так, чтобы над ними не смеялись...

* * *

... Вот так и получилось, что в порт, где ожидало суденышко, прибыли не трое молодых дворян при шпагах, а пуританское семейство, вовсе не отягощенное орудиями убийства (надежно запрятанными в багаже). Впереди медленно, как и подобает пожилому человеку, давно отвыкшему носиться сломя голову, выступал седовласый и седоусый старец, отягощенный годами, с изборожденным морщинами лицом, сутулый и определенно немощный. Д'Артаньян и сам решительно не узнавал де Варда в этом старце, казавшимся современником крестовых походов, по чистой случайности зажившемся на этом свете. Этот самый Джек Чаплин и в самом деле был непревзойденным мастером, настолько, что более суеверный, чем наш гасконец, человек мог бы подумать, что здесь не обошлось без колдовства, - даже стоя вплотную к де Варду, невозможно было узнать в почтенном старце молодого гвардейца кардинала...

Каюзак тоже подвергся разительной перемене - его, правда, не стали обращать в старика, но волосы и усы из темно-русых стали цвета перца с солью, а нарисованные морщины прибавили не менее двадцати лет к его натуральным двадцати пяти. Он тоже был одет с показной пуританской скромностью - и вдобавок покоился на носилках, закрытый до груди темным покрывалом, закрыв глаза и временами жалобно постанывая. Затея с носилками была придумана Уиллом, чтобы скрыть то, с чем не смогли бы справиться ни переодевание, ни мастерство Джека Чаплина, - великанский рост Каюзака. Трудно определить рост возлежащего на носилках под бесформенным покрывалом больного, если только не измерять его скрупулезно портновским футом, до чего вряд ли кто-нибудь додумался бы...

Тяжелее всего пришлось д'Артаньяну, имевшему облик скромной, немного мужеподобной - что в Англии не редкость - высокой девицы в строгом, чуть ли не монашеском темном платье давным-давно вышедшего из моды фасона. Ему приходилось ежеминутно следить за собой, чтобы семенить меленько, как девицам и приличествует, не размахивать руками при ходьбе, как гвардеец, не наступать на платье - черт, как они только передвигаются в этих мешках до полу, ухитрившись ни разу не споткнуться и не запутаться?! - не смотреть дерзко на зевак и уж тем более не искать на боку эфес шпаги. Уилл муштровал его достаточно долго, и д'Артаньян более-менее справлялся со своей ролью, набеленный и нарумяненный (что входило в некоторое противоречие с нравами пуритан, но, в конце концов, кто станет вносить суровую критику?).

Самыми суровыми критиками должны были стать соглядатаи - а их-то наметанным глазом д'Артаньян увидел по прибытии в порт не менее полудюжины. Искусных среди них было мало, должно быть, Винтер и Бекингзм действовали по принципу "числом поболее, ценою подешевле", и эти субъекты чересчур уж преувеличенно изображали беззаботное любопытство. А другие, наоборот, не давали себе труда скрывать, что зорко наблюдают за всяким встречным-поперечным, прямо-таки буравя его подозрительными взглядами.

Однако они выдержали испытание. Поначалу взгляды сыщиков скрестились на новоприбывших - и, мелкими шажками проходя в портовые ворота, д'Артаньян чувствовал себя словно бы под обстрелом дюжины мушкетов. Очень похоже, у него было не самое доброе и благостное выражение лица - но это, в конце концов, ничему не вредило. Как мужчина он считал себя если не красавцем, то, по крайней мере, привлекательным малым - а вот девица из него получилась довольно-таки уродливая, но это только к лучшему: нет ничего удивительного в том, что некрасивая девушка дуется на весь белый свет...

Никто к ним так и не прицепился. Но предстояло пережить еще немало неприятных минут - пока глава семейства, то бишь де Вард, ходил в канцелярию начальника порта отметить разрешение на отплытие, столь неосмотрительно выданное Бекингэмом "Арамису". В нем, правда, не значилось никакого имени и не было указано количество отплывающих - но кто знает, вдруг у Бекингэма хватило ума, опомнившись, отменить все собственные разрешения?

Оказалось, не хватило - де Вард беспрепятственно вышел из канцелярии в столь прекрасном расположении духа, что это было заметно даже под мастерским гримом. То ли Бекингэм забыл о своей неосмотрительной щедрости, то ли полагал, что д'Артаньян с друзьями уже все равно успел бежать из Англии, - вряд ли Винтер стал с ним откровенничать касаемо своих планов насчет гасконца...

Слуги вынесли на палубу носилки с болезным. Помогли подняться по узкой доске немощному главе семейства, столь добросовестно изображавшему дряхлость, что д'Артаньян прямо-таки умилился. В завершение столь же галантно и бережно помогли подняться на корабль угрюмой некрасивой барышне-пуританке.

И захлопали по ветру паруса, и поплыли назад лондонские улицы, и сердце д'Артаньяна исполнилось ликования... Увы, ему еще долго пришлось пребывать в женском облике - на всякий случай. Лишь когда они вышли из устья Темзы в открытое море и отдалились от него на парочку лье, капитан - человек, далеко не во все посвященный, но доверенный - смилостивился наконец, и д'Артаньян с превеликой радостью содрал с себя в крохотной тесной каютке ненавистные сценические тряпки, облачился в свой подлинный наряд, но долго еще с помощью вымоченной в капитанском уиски тряпке убирал с лица все следы мнимой принадлежности к женскому полу.

Гораздо позже, когда они проплывали мимо белых скал Дувра, увенчанных могучей крепостью, казавшейся на таком расстоянии детской игрушкой, оттуда вдруг послышался приглушенный расстоянием грохот, и над скалами взвилось тугое белое облачко. А потом то же самое повторилось еще дважды.

- Сигнал, - буркнул капитан, стоявший рядом с ним у невысокого борта. - Все порты Англии закрыты.

"Похоже, мы вовремя успели покинуть этот чертов остров, - подумал гасконец. - Спохватился, должно быть, герцог..."

И в голове у него сами собой сложились вирши: к сожалению, снова одно только начало, к которому, как ни бился, не придумал складного продолжения:

Пушки с пристани палят,

Кораблю пристать велят...

А впрочем, пушечный гром уже не имел к ним никакого отношения - можно было беспрепятственно плыть дальше, вряд ли даже обладавший орлиным взором человек разглядел бы со стен Дуврской крепости тех, кто стоял на палубе суденышка с пышным названием "Лесная роза" и опознал бы в них самых теперь, пожалуй, записных личных врагов герцога Бекингэма... Ускользнули, господа!

"Атос меня беспокоит, - размышлял д'Артаньян. - Нам уже ничем нельзя помешать, дело сделано, птичка упорхнула, вскорости мы будем во Франции и галопом помчимся в Париж с драгоценной добычей, сулящей нешуточные неприятности нашей королеве... и все же меня беспокоит Атос. Именно тем, что он там наличествует, возле недалекого умом герцога... Сам не пойму, в чем причины и корни беспокойства, но оно не отпускает ни на минуту... Интересно, как поступит с ней Людовик? Судя по тому, что я о нем знаю, это ревнивец почище незабвенного Бриквиля - еще и оттого, что сам мало на что способен, как и Бриквиль. Ссылка или монастырь? Отрубить эту очаровательную головку у Людовика все же не хватит духу, сдается мне, это не Генрих Восьмой Английский, а жаль... Значит, монастырь или ссылка. Печально, но что поделаешь? Коли уж ты королева, то не блуди, а ежели блудишь, так делай это с умом. Черт побери, именно так наверняка высказались бы мои земляки, поведись им узнать кое-какие государственные тайны. Волк меня заешь, вот это жизнь, вот это фортуна! Кто бы мог подумать пару месяцев назад, что нищий и юный гасконский дворянин будет держать в своих руках судьбу королевы Франции, сестры испанского короля?!"

Он коснулся груди. Там, под камзолом, чуть слева, прощупывалась твердая выпуклость, кожаный мешочек с двумя подвесками. Сколько бы ни стоили эти немаленькие алмазы, у них была еще одна цена, в сто раз большая, но истинное ее значение понимали лишь немногие посвященные.

Незавидная судьба Анны Австрийской быстро приближалась к французским берегам под старым, выбеленным ветрами и морской солью парусом из прочной генуэзской ткани, по месту выделки именовавшейся на разных языках то "дженезе", то "джинсо"...