Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Огонь по своим

ModernLib.Net / Публицистика / Бушин Владимир / Огонь по своим - Чтение (стр. 10)
Автор: Бушин Владимир
Жанр: Публицистика

 

 


Что касается О. Волкова и Л. Разгона, то им вообще следовало бы всю жизнь благодарить судьбу за то, что лагерь избавил их от фронта, где они очень просто могли оказаться в числе тех более чем двадцати миллионов соотечественников, что не вернулись назад. А Д. Лихачеву, когда началась война, шел всего лишь 35-й год, и был он не инженером на танковом заводе, а младшим научным сотрудником в Институте русской литературы. Такие подлежали мобилизации в первую очередь. Как этот великий патриот и будущий лауреат Сталинской премии избежал ее, неизвестно…

Перейдя от дутых миллионов и сказочных курганов костей к своей личной судьбе, Смирнов и себя, отпрыска лауреата Ленинской премии, представил жертвой «преступного советского режима». Договорился до того, что, будучи известным режиссером да еще и секретарем Союза кинематографистов, не знал, как ему прокормить своих детушек. Ну, если Советская власть ничего не платила Смирнову за его фильмы, то это и впрямь «преступный режим», подобный ельцинскому. Но – со странностями. Григорий Бакланов, например, за свою повесть «Пядь земли» получил, надо полагать, неплохие гонорары, а Смирнов за фильм по этой повести, как видно, – ничего: ни славы, ни гонорара. Чем это объяснить, ума не приложу. Может, бесцветностью фильма? Тот же Бакланов, будучи в 1986-1993 годах главным редактором журнала «Знамя», я думаю, работал не на общественных началах, а Андрей Сергеевич работал секретарем Союза, как видно, только так…

Тут мне вспомнился его отец Сергей Сергеевич. В самом конце 50-х годов он стал главным редактором «Литературной газеты». Я тоже работал в то время там. Позже приходилось бывать у него и дома на проспекте Мира. Номер дома забыл, а квартиру почему-то помню до сих пор: №37… Знал бы автор «Брестской крепости», лауреат Ленинской премии, каким оборотнем окажется его отпрыск…

В той же телепередаче 7 февраля известный своей шустростью депутат Владимир Рыжков, внешне и куртуазными манерами очень похожий на беглого взяточника Станкевича, к десяти смирновским миллионам заключенных и к хрустевшим под ногами костям добавил еще «десятки тысяч священников, живьем зарытых в землю большевиками». И ведь так уверенно, с таким пылом говорил, будто сам только вчера чудом вылез из-под земли… Писатель Константин Лагунов, живущий в Тюмени (там, кстати, откуда юный Рыжков попал в Думу), не так давно написал книгу о тобольском антисоветском восстании в начале 1921 года. Вадим Кожинов писал об этой книге и ее авторе: «Он сумел в целом ряде отношений беспристрастно показать реальный ход событий, хотя – в соответствии с нынешними устремлениями – сосредоточил главное внимание на насилиях большевистской власти и ее вреднейших „ошибках“. Это отнюдь не упрек в адрес автора: действия большевиков так долго и всячески „лакировались“, что стремление как можно более „разоблачительно“ сказать сегодня об их власти и вполне понятно, и всецело оправдано».

Конечно, вполне понятно – в глазах антисоветчиков. Разумеется, всецело оправдано – в глазах антикоммунистов. Точно так же, допустим, как в глазах немецких фашистов и понятно, и оправдано как можно более «разоблачительно» сказать о фактах беззакония со стороны Красной Армии, увы, порой имевших место во время войны на немецкой земле… И вот, даже этот писатель, уделивший главное внимание «разоблачению» коммунистов, основываясь на документах, свидетельствах очевидцев, а может быть, и личных воспоминаниях, рассказывает, характеризует картину в целом: «Дикая ярость, невиданные зверства и жестокость – вот что отличало крестьянское восстание 1921 года. Коммунистов не расстреливают, а распиливают пилами или обливают холодной водой и замораживают. А еще разбивали дубинами черепа; заживо сжигали; вспарывали животы, набивая в брюшную полость зерно и мякину; волочили за скачущей лошадью; протыкали кольями, вилами, раскаленными пиками; разбивали молотками половые органы; топили в прорубях и колодцах. Трудно представить и описать все те нечеловеческие муки и пытки, через которые по пути к смерти прошли коммунисты и все те, кто хоть как-то проявлял благожелательное отношение к Советской власти» (с. 104).

И все это делалось не с кондачка, не в слепом порыве. Восставшие создали свою власть и свои карательные органы, в частности «следственную комиссию». Во главе ее был назначен не кто иной, а сельский священник Булатников. Странная должность для святого отца, не так ли, мусье Рыжков? Однако он от нее не отказался. И читаем в книге дальше: "По предложению священника приговаривались к расстрелу коммунисты и беспартийные советские служащие. Когда в одном бою повстанцам удалось захватить в плен 27 красноармейцев и среди крестьян разгорелся спор об их судьбе, Булатников, узнав об этом, немедленно явился на место судилища и сразу вынес приговор:

– Всех тюкнуть!

– Не твое дело, батюшка. Уходи, – вступился за пленных один крестьянин. Но батюшка все же настоял на своем: красноармейцев расстреляли".

И это был не единичный случай: «Приговоренных священником учителей, избачей, коммунистов убивали еще и специальным молотком с напаянными зубьями, и вилами» (с. 158).

Повторяю: все это написал автор, настроенный против коммунистов, а воспроизвел в своей книге «Россия. Век XX» В. Кожинов, который никогда в жизни коммунистом не был и даже в комсомол вступил только в университете. А батюшка Булатников, возможно, улизнул в свое время от справедливого суда, дожил до глубокой старости и перед смертью поведал Рыжкову, будущему депутату с мягким темечком, как коммунисты зарыли живьем в землю десятки тысяч священников… Господи, хоть бы одного депутата они зарыли или какого-нибудь Починка…

А знает ли этот Рыжков, как вели себя церковные иерархи во время войны на оккупированной немцами советской территории? Был фильм «Секретарь райкома». Там священник помогает партизанам. Очень хорошо. Такие, как Рыжков, изучают жизнь по фильмам, а между тем, увы, это не совсем одно и то же. Современный историк церкви Г.П. Горяченков пишет: «Были священнослужители, боровшиеся с захватчиками. Но основная их масса на оккупированной территории служила оккупантам. Их ненависть к Советской власти оказалась намного сильнее любви к родине» («Досье», №13, 2001). Исследователь называет конкретные имена. Так, в начале войны экзарху Прибалтики Сергию Воскресенскому Синод предложил эвакуироваться. Тот отказался, спрятался, а когда Ригу захватили немцы, предложил им свое сотрудничество. С ним заодно выступили архиепископы Даниил и Павел, епископы Иоанн и Макарий, игумен Псково-Печорского монастыря Павел Горшков. В этом монастыре названные иерархи чествовали фашистских «освободителей от большевистского ига». А потом они организовали во Пскове издание бюллетеней и листовок с призывами к нашим солдатам переходить на сторону немцев. По имеющимся сведениям, послушник упомянутого монастыря Ефим Петров лично расстрелял двадцать русских патриотов… На Украине с помощью немцев была восстановлена автокефальная церковь. О том, чем занимались, как держали себя в оккупации 15 епископов этой церкви, убедительно свидетельствует тот факт, что все они, кроме одного, сбежали на Запад вместе с немцами…

А с кем сейчас церковные иерархи – с народом, вымирающим по миллиону в год, или с властью, которая довела его до этого? Тут достаточно напомнить, что два года тому назад Патриарх в день рождения Ельцина, главного могильщика России, даря ему, видимо, золотую статуэтку святого князя Владимира, сказал перед лицом всего народа: «Вы, Борис Николаевич, Владимир Святой нашего времени!» И верные друзья облобызались… Так вот, говорю, неужели профессору Качановскому и его газете не осточертело все это чумное демократическое пустозвонство в духе Смирнова-Рыжкова?

Как литератора меня в публикации Ю. Качановского больше всего поразило вот что. Автор приводит восторженное высказывание писателя Сергея Залыгина о наших довоенных успехах – о коллективизации, о Кузбассе и Магнитке, о Днепрогэсе и Турксибе, о Сталинградском тракторном и т.д. И тут же, стремясь подтвердить справедливость приведенного высказывания, спрашивает: «Залыгин по своим взглядам сталинист-догматик? Ни в коей мере!» Удивительная постановка вопроса! Да разве только «сталинисты» восхищались и восхищаются нашими великими достижениями той поры? Разве одни лишь догматики могут сказать о них доброе слово? Для этого достаточно быть просто объективным и честным человеком. Сам же автор только что привел цитату из «Британской энциклопедии», где, надо полагать, сталинисты не имели решающего влияния: «Несмотря на первоначальные неудачи и голод 1932 года, новая система сельского хозяйства (колхозы) в последующие годы достигла высокой степени прочности» и т.д. И ни о чем другом, как именно о собственном демократическом догматизме Качановского, свидетельствует словосочетание «сталинист-догматик». Еще удивительней то, что Ю. Качановский пишет дальше о Залыгине: «Это был патриот России и человек свободомыслящий». Что ж, прекрасно. Только почему-то во время Великой Отечественной войны, пребывая в прекрасном солдатском возрасте, будущий Герой Социалистического Труда предпочел свой патриотизм проявить не на фронте с оружием в руках, а работая в Сибири гидрологом. Может, здоровьем был слаб? Так ведь почти до ста лет дожил. Дальше, будучи главным редактором «Нового мира», он не боялся идти «против ветра». Он опубликовал «Архипелаг ГУЛАГ», «Раковый корпус» и «Красное колесо» Солженицына". Не постижимо! На страницах «Советской России» говорится о публикации сочинений антисоветчика №1 как о доблести… Но что же это за «ветер», против которого будто бы бесстрашно шел Залыгин? Откуда он взялся? Ну, правда, случилась некоторая задержка с публикацией «Архипелага», но тут же шестнадцать энтузиастов патриотизма во главе с Валентином Распутиным и Натаном Эйдельманом кинулись к Генеральному секретарю Горбачеву, советником коего Распутин тогда был, с гневным протестом (Жорж Нива. «Солженицын», с. 28), и в августовском номере журнала за 1989 год печатание этой энциклопедии антисоветской лжи началось. Неужели профессор уже не помнит, что это было за время, куда дул тогда «ветер»? Напоминаю: во всех журналах и газетах, на телевидении и на радио уже сидели ставленники Яковлева, и во многих журналах, включая «Наш современник», напропалую печатались бесчисленные сочинения Солженицына. А Горбачев с трибуны Всесоюзного съезда народных депутатов объявил его великим писателем. Так что Залыгин не шел «против ветра», а на всех парах мчался, подгоняемый в спину этим «ветром». Поэтому смешно читать: «Он никогда не был перевертышем». Уважаемый профессор не понимает, что говорит. Залыгин – типичный оборотень, один из самых ослепительных образцов этой человеческой породы. И тем более мерзкий, что ведь был уже в возрасте не Собчака или Немцова – ему подкатывало под восемьдесят. Отвратителен вид старца, задрав штаны бегущего за юными демократами и даже обгоняющего их. Приведенные выше его похвалы Советской власти относятся к 1986 году, но настал 1989-й, и мы узнали совсем другого Залыгина – неутомимого пропагандиста антисоветчины. Он занимался ею и в 1990, и в 1991 годах, а в 1992-м, надо полагать, именно за это (за что же еще!) вдруг стал академиком сперва Российской, а тотчас и Нью-Йоркской академий наук.

В позапрошлом году стараниями "Научного издательства «Большая Российская Энциклопедия» и какого-то еще «Рандеву-АМ» выпущен биографический словарь «Русские писатели XX века» (главный редактор и составитель П.А. Николаев, тоже академик). Как вы думаете, читатель, кому посвящена там самая обстоятельная и пространная статья – Горькому? Блоку? Маяковскому? Алексею Толстому? Бунину? Шолохову?.. Нет, Солженицыну. Как вы думаете, кто ее написал – Коротич? Радзинский? Бакланов? Евтушенко? Наконец, какой-то Немзер?.. Нет, ее написал Герой Социалистического Труда американский академик Залыгин. Как вы думаете, есть ли в его статье критические соображения, хотя бы замечания о Солженицыне? Нет ни единого. Одни сплошные восторги. Словарь был подписан к печати 27 марта 2000 года, а 19 апреля, то есть через три недели, Герой Сергей Павлович, видимо, надорвавшись на этой статье, преставился.

Чем объяснить появление глав из книги Ю. Качановского в «Советской России», и случайность это или нечто характерное? Думаю, что тут проявилась одна застарелая болезнь нашего партийного руководства (а ведь главный редактор газеты – член ЦК КПРФ, кажется, даже президиума). Нерачительно, а то и бесцеремонно относясь к своим кадрам, наши руководители всегда бегали на цыпочках вокруг разного рода леваков, диссидентов, эмигрантов, иностранцев, а также – профессоров, докторов, академиков. Вспомните, как наши партбоссы цацкались, например, с Евтушенко, Вознесенским, Окуджавой… То сурово погрозят пальчиком за их фортели дома и за рубежом, то собрание сочинений издадут; то строго пожурят, глядя себе под ноги, то Госпремию выпишут; то гневно цыкнут, то орденок навесят; то беспощадно щелкнут в замшевых перчатках по лбу, то ключи от трех-четырехкомнатной квартиры и от дачи преподнесут на палехском подносе; то решительно осудят: «Ай-яй-яй!», то пошлют во Францию или Италию укреплять здоровье…

А с эмигрантами!.. Явился из Парижу средней кондиции писатель Владимир Максимов, и патриотические газеты уж и не знали, как да чем ему потрафить. Редколлегия «Правды» даже приняла беспрецедентное в истории журналистики решение и обнародовала его: под страхом увольнения запретить сотрудникам газеты притрагиваться к рукописям парижанина русским редакторским карандашом. И уж он развернулся!.. Возможно, такое же решение, но тайно приняла и «Советская Россия». Иначе чем объяснить, что с кладбищенским восторгом она печатает его статью «Надгробие для России»? И тут же похоронная картиночка: лежит мертвая царевна в собольей шубе – Россия. Иначе говоря, автор вырыл для всех нас братскую могилу, закопал живьем, а газета и надгробие водрузила в виде этой картиночки. Что полагается после похорон? Конечно, поминки. И в «Правде», пожалуйста, следом появляется его статья «Поминки по России». Так лидеры коммунизма спешили похоронить родную страну. А вспомните, как в свое время яростно обрушились патриоты на Н. Сванидзе за то, что он назвал комсомол «гитлерюгендом». Разумеется, негодяй. Но первым-то это сделал парижанин Максимов, и не где-нибудь, а на страницах «Правды». И все патриоты молчали…

Вскоре В. Максимов умер, успев передать свой журнал «Континент», конечно же, в руки не патриотов, а демократа Игоря Виноградова. После смерти парижанина «Советская Россия» кинулась печатать ньюйоркца Константина Ковалева. У него немало интересного, важного, нужного, но, увы, автор порой многословен, увлекается ненужными подробностями, частностями. Его надо было редактировать, сокращать. Нет! Давали целыми простынями. Как же-с, из Америки…

И вдруг нью-йоркский автор внезапно исчез, но появился оттуда же Виталий Рогальский. Ну, этот вообще… Чего стоит один его недавний рассказ о беседе недорезанного прохвоста Резуна с Маршалом Советского Союза Виктором Георгиевичем Куликовым. Маршал вынужден был обратиться в газету с письмом: как она могла подумать, что старый воин, член ВКП(б) с 1942 года, Герой Советского Союза, кавалер четырех орденов Ленина встречался с этим малограмотным психом и клеветником. Откуда взял это Рогальский? Оказывается, из американской еврейской газеты «Новое русское слово». А там даже имя маршала было переврано, да еще говорилось, к радости Резуна, распространяющего эту выдумку для придания себе значительности и веса, что он приговорен у нас к смертной казни. И все это сэр Рогальский вывалил на страницы газеты…

Что же касается непомерной любви наших лидеров к докторам-профессорам, то об этом красноречиво свидетельствуют хотя бы два факта. Во-первых, сам тов. Зюганов пожелал стать доктором философских наук и стал им, превзойдя тем самым многих политиков, начиная с В.И. Ленина. Во-вторых, в нынешнем президиуме ЦК КПРФ среди 17 его членов нет ни одного рабочего и крестьянина, но зато сплошь интеллигенция – доктора, профессора да академики пенсионного возраста. В 2004 году станет пенсионером и сам тов. Зюганов… К числу таких пенсионеров принадлежит и профессор Ю. Качановский. А появление глав из его книги на страницах «Советской России» знаменует тот печальный факт, что советские рубежи оппозиции стремительно размываются, чего лидеры даже не замечают.

«Патриот», № 12, 13. Март 2002 г.

В ЗАЩИТУ БОЛЬШЕВИКА (А.Бобров)

Не раз мне приходилось сталкиваться с неприязненным, даже враждебным отношением наших выдающихся патриотов к Луначарскому. Чем не угодил им Анатолий Васильевич? Что раздражало их в нем? Казалось бы, уж одно то, как много сделал он почти за двенадцать лет на посту наркома и за тридцать лет литературной деятельности для сбережения русского реалистического искусства, должно бы укоротить иные языки. Ведь это он еще в пору бума Пикассо и Шагала сказал до сих пор не устаревшие, даже как никогда злободневные ныне слова: «Шутовство и щегольство – самая гибельная эпидемия среди современных художников». И нет оснований думать, что сейчас он отрекся бы, как Солженицын от «Пира победителей», от такой, допустим, оценки: «Претенциозным кривлянием и какой-то болезнью вкуса веет от работ Шагала» (Об искусстве. М., 1982, с. 207). Это он в дни разгула театрального модернизма выдвинул дерзкий лозунг: «Назад к Островскому!», что тотчас вызвало язвительный отклик Маяковского «К мамонту! К Островскому! Назад». Уж не говорю о том, что в молодости Луначарский знавал и Лукьяновскую тюрьму в Киеве, и знаменитые Кресты в Петербурге, и ссылку в Вологде, и бегство от преследования властей за границу…

Так нет же, злые языки не устают! Видимо, больше всего не по душе знаменитым патриотам сама фамилия Луначарский. Действительно, в ней есть нечто уж больно красивое: и луна, и чары, и Чарская… Но чем лучше, хотя бы, допустим, фамилии Мухин, Блохин, Тараканов? Или Волков, Лисицын, Бобров?.. Еще когда Сергей Михалков писал:

А Пушкин, Глинка, Пирогов

Прославились навеки.

И вывод, стало быть, таков:

Все дело в человеке.

И Луначарский был прекрасным человеком.

Тогда, может быть, большим патриотам не нравится имя жены наркома – Н.А. Розенель? Но это его вторая жена, а первый раз он женился в 1902 году на А.А. Малиновской, сестре известного философа, писателя, директора Института переливания крови А.А. Богданова, настоящая фамилия которого тоже Малиновский. С другой стороны, тогда у многих наших наркомов жены непостижимым образом имели фамилии того же происхождения, что и Розенель: У Рыкова – Нина Семеновна Маршак (тетка бывшего драматурга М. Шатрова), у Бухарина – Эсфирь Исааковна Гурвич, потом – Анна Михайловна Лурье, у Молотова – Полина Семеновна Жемчужина-Карповская, у Калинина – Екатерина Ивановна Лоорберг, у Кирова – Мария Львовна Маркус, у Куйбышева – Евгения Самойловна Коган, у Андреева – Дора Моисеевна Хазан, даже у Ежова жену звали Суламифь Израилевна, и даже у сталинского секретаря Поскребышева – Бронислава Соломоновна… Я уж не говорю, на ком были женаты Троцкий, Каменев, Зиновьев, Каганович, Ягода, Литвинов (Валлах), Ярославский (Губельман), редактор «Правды» Мехлис, редактор «Известий» Стеклов (Нахамкис), начальники ПУРа Иван Сергеевич Гусев (Яков Давидович Драбкин) и Ян Борисович Гамарник… Так что Розенель отнюдь не выглядела в этой большой одноцветной стае белой вороной. Пожалуй, только жены Ленина да Сталина были тут досадным сепаратистским исключением. В чем же, наконец, дело?

Неужели вражда к Луначарскому объясняется просто элементарной неосведомленностью? Очень на то похоже… Вот свежайший примерчик. Известный поэт и публицист Александр Бобров, лауреат премии им. Фатьянова, в статье «Рвачи на кормлении» («Советская Россия», 31 июля 2003 г.) высказал, на мой взгляд, справедливые суждения о Викторе Ерофееве, который, оказывается, в перерывы между своими явлениями на телеэкране прочитал все тридцать томов Достоевского, и о Алексее Фатьянове. Очень хорошо. Но вдруг ни с того ни с сего между этими двумя именами вставляет такое странное суждение: "В летние дни 1921 года Максим Горький написал Ленину пространное письмо, где настаивал на том, чтобы Блоку разрешили выехать лечиться за границу. Вот его аргумент: «Честный писатель, неспособный на хулу и клевету по адресу Совправительства». Нет, это не совсем так: письмо действительно пространное, но главный аргумент был иной: «А.А. Блок умирает от цинги и астмы…»

Читаем Боброва дальше: «Но письмо попало к почитаемому либеральной интеллигенцией наркому просвещения Луначарскому, который резко воспротивился отъезду Блока, наплевав на уверенность Горького в благородстве поэта». Вот ведь как! Резко воспротивился да еще смачно наплевал и на Горького, и на Блока. Странно. Ведь Луначарский любил Горького, высоко ценил и много писал о нем, как и о Блоке. Выходит, Луначарский и виноват в смерти поэта. Но прежде хотелось бы знать, с одной стороны, какая такая «либеральная интеллигенция» почитает большевика Луначарского, – Швыдкой? Радзинский? Хакамада?.. Молчание… С другой стороны, если я почитаю, то – «либеральный интеллигент» из названной компании? Ну, спасибо, Александр Бобров.

Однако почему же Луначарский так подло вел себя по отношению к Блоку, не говоря уж о Горьком? Ведь и того и другого, повторяю, он очень высоко ценил. Чего хотел теперь? Какую цель преследовал? Боброву это не известно. Или знает, но боится сказать: страшно…

А вот Владимир Солоухин, тоже писавший об этом, не только знал, в чем дело, но в свое время на страницах антисоветской «Литературной России» и открыл секрет. Оказывается, это Ленин не хотел выпускать больного, а не Луначарский. Почему? А потому, говорит, что «испугался нелояльности поэта». Какая нелояльность? Откуда взялась? В чем проявилась? Это Солоухину было неизвестно. Да разве не Блок написал первую поэму о революции, осенив ее образом Христа? Разве не он возглашал там: «Революционный держите шаг! Неугомонный не дремлет враг!» Разве не он писал: «Может ли интеллигенция работать с большевиками? Может и обязана»? И личным примером своего активного сотрудничества показывал, как это надо делать. И всем этим вызывал бешеную злобу эмиграции. Одна фурия Гиппиус Зинаида чего стоила. Почище Хакамады и Новодворской, вместе взятых. Ей, давным-давно имевшей квартиру в Париже, где уже в 1920 году и оказалась ее трехчленная семья, ужасно хотелось, чтобы в квартиру Блока определили на постой взвод красноармейцев.

Ну а если все-таки тогда в микроскоп обнаружили нелояльность, то чего уж так-то пугаться ее именно в то время и в данном конкретном случае? В книге «При свете дня» (на сей «свет» в 1992 году деньги предоставила американская фирма Belka Traiding Corporation) Солоухин писал: «К этому времени Ленина не очень заботила лояльность к большевистскому режиму какого-нибудь отдельного интеллигента. В конце концов, уже находились в эмиграции и вовсе не были лояльны к большевикам десятки русских интеллигентов (Бунин, Куприн, Мережковский, Ив. Шмелев, Шаляпин, Цветаева), и от их нелояльности большевистский режим не рушился». Это не совсем так: к тому времени, к лету 1921 года, из названных шести уехали за границу лишь трое первых, а трое остальных пребывали на родине. Но это несущественно.

Важно, как Солоухин думал: «Выиграна Гражданская война, бояться было уже нечего. Не случайно легко выпустили Ходасевича и два десятка ученых-философов». Это не совсем так: война продолжалось еще целый год, Ходасевич тоже еще год оставался в России, и «философский пароход» с учеными тоже отчалит на следующий год.

Так почему же при столь надежной, по мнению любимца фирмы Belka Traiding Corporation, обстановке Ленин все-таки не хотел выпускать Блока за границу? Хотите верьте, хотите нет: Солоухин божился, что Ленин приказал отравить поэта, и теперь пугала не его нелояльность за границей, а то, что тамошние врачи установят факт отравления. Да почему же Ленин не опасался, что сей злодейский факт мог установить – ведь не такой уж трудный случай! – хотя бы доктор А.Г. Пекелис, лечивший Блока, и даже целый консилиум известных врачей Петрограда, состоявшийся 18 июня 1921 года? Неужели Владимир Ильич так высоко ставил иностранных врачей и так низко – русских? На это у Солоухина ответа опять не было.

Но главное-то вот в чем: с какой стати Ленин приказал отравить Блока? Даже если согласиться, что после исторического бабаха «Авроры» никаких нравственных соображений уже не существовало, – зачем? Почему? С какой целью? Уж ежели кого надо было тогда во имя мировой революции травить мышьяком, так это прежде всего Максима Горького. Именно в ту пору, когда Блок призывал к революционной бдительности и осенял Октябрьскую революцию именем Христа, Алексей Максимович на страницах своей газеты «Новая жизнь» являл по отношению не только к новой власти, но и лично к Ленину уж такую «нелояльность», что хоть святых выноси. А у него, в отличие от Блока, великая слава, мировая известность. Тут действительно можно было испугаться отъезда за границу. Вот его и мышьяком бы!.. Но ничего подобного! Наоборот, Ленин советует своему недавнему ненавистнику поехать за границу. А 21 декабря 1921 года Политбюро ЦК («Предложение т. Ленина») принимает постановление: «Включить т. Горького в число товарищей, лечащихся за границей, и поручить т. Крестинскому проверить, чтобы он был вполне обеспечен необходимой для лечения суммой» (Власть и художественная интеллигенция. М., 1999. с. 30).

Нет, уверял Солоухин, до убийства Горького очередь дойдет лет через пятнадцать, его уморит мышьяком Сталин, а сейчас подлежал истреблению именно Блок, он по алфавиту раньше. И представьте себе, ему было даже точно известно, кто именно отравил поэта, – коварная красавица Лариса Рейснер, жена Федора Раскольникова, пламенная публицистка, которой было тогда двадцать пять лет. Есть доказательства? Еще бы! «Блок бывал несколько раз у нее дома, обедал и ужинал». Слышите? У-жи-нал! Разве это не доказательство? Действительно, в январе 1921 года поэт, которому предстояло несколько выступлений здесь, приехал из Петрограда в Москву, поужинал у Ларисы, а в августе, через восемь месяцев, умер – вот какой ужасный яд красавица Лариса сыпанула ему в тарелку или в бокал.

О, это была та еще штучка!! В книге Солоухина «Последняя ступень» (М., 1995), где он в аннотации назван «писателем-самородком» (с дипломом Литинститута за голенищем!), очень осведомленный персонаж по имени Кирилл, в котором почему-то некоторые разглядели Илью Глазунова, многолетнего друга самородка, говорит о ней: «Сука, жила в особняке, держала слуг, в шампанском купалась…» И еще: «жила, занимая особняк с прислугой, принимала ванны из шампанского». Между прочим, Глазунов едва ли мог это сказать: поди, сам живет ныне в особняке и купается уж если не в шампанском, то в кока-коле.

Очень основательно просветила Солоухина об этой роковой женщине покойная Надежда Мандельштам. В ее воспоминаниях он прочитал и вставил в свое криминальное исследование:

«Лариса была способна на многое. Все, кого она знала, погибли, не прожив своей жизни». Жуткое дело и очень убедительно. Правда, не совсем ясно, что значит «прожить свою жизнь» – шестьдесят лет? восемьдесят? сто? И откуда Мандельштам знала, кому какой век отмерен? С другой стороны, если «все (!), кого она знала, погибли (!)» раньше времени, то почему бы не назвать двух-трех? Наконец, знакомыми Рейснер, как известно, были, например, Вера Инбер, Корней Чуковский, Рюрик Ивнев, Виктор Шкловский, мой сосед по даче Оскар Курганов… Так вот, никто из них не погиб, а тихо умерли своей смертью, при этом первая прожила 82 года, второй – 87 лет, третий – 90, четвертый – 91, пятый – 92. Интересно, как им удалось избежать преждевременной гибели и так долго держаться?

Да, много было в этой женщине таинственного, говорил Солоухин. Еще и умерла в тридцать лет. Надо же! Ну кто из порядочных людей с чистой совестью умирает в таком возрасте! И в подтверждение загадочности Солоухин опять цитировал Н. Мандельштам: «Мне не верится: неужели обыкновенный тиф мог унести эту полную жизни красавицу?» Действительно, обыкновенный тиф косил тогда тысячи и тысячи обыкновенных людей, но тут-то была необыкновенная красавица! Известно же, что на них, на таких красавиц, абсолютно не действуют ни тиф, ни чума, ни сибирская язва, а может, и атомная бомба. И совершенно ясно, что Лариса Рейснер нарочно, целенаправленно умерла, мерзавка, чтобы унести в могилу тайну смерти Блока и ответственности за нее Ленина; а может, и Луначарского. Пастернак, у которого Андрей Вознесенский перенял склонность к погребальным одам, писал о смерти Ларисы:

Бреди же в глубь преданья, героиня.

Нет, этот путь не утомит ступни.

Ширяй, как высь, над мыслями моими:

Мне хорошо в твоей большой тени.

По-моему, первая и последняя строки тут вполне вразумительны.

Теперь вернемся на землю и обратимся к документам. Так вот, сперва не Горький писал Ленину о Блоке и не Луначарский перехватил письмо да наплевал на него, как уверяет А. Бобров, а сам Луначарский еще 8 июля 1921 года направил письмо наркому иностранных дел Г.В. Чичерину, в Особый отдел ВЧК В.Р. Менжинскому и управляющему делами Совнаркома Н.П. Горбунову. Сразу по трем высоким адресам! Поскольку обвинения Боброва слишком тяжкие, придется дать это письмо достаточно полно: «Общее положение писателей в России чрезвычайно тяжелое. Вам, вероятно, известно дело об отпуске за границу Сологуба и просьбы о том же Ремизова и Белого; но особенно трагично повернулось дело с Александром Блоком, несомненно, самым талантливым и наиболее нам симпатизирующим из известных русских поэтов. Я предпринимал все зависящие от меня шаги, как в смысле разрешения Блоку отпуска за границу, так и в смысле его устройства в сколько-нибудь удовлетворительных условиях здесь». Из последних слов видно, что это письмо не первая попытка Луначарского помочь поэту.

Дальше: «Блок сейчас тяжело болен цингой и серьезно психически расстроен, так что боится тяжелого психического заболевания. Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучили его <…> Я еще раз (еще раз! – В.Б.) в самой энергичной форме протестую против невнимательного отношения ведомств к нуждам крупнейших русских писателей и с той же энергией ходатайствую о немедленном разрешении Блоку выехать в Финляндию для лечения» (там же, с. 22). Интересно знать, писал ли когда-нибудь Бобров с такой же энергией подобные письма хотя бы в райком партии. Ведь дело не в должности, а в любви к родной культуре, в желании защитить ее…


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29