Когда шестеро, со скрипом отодвинув стулья, вышли из кабинета, Директор набулькал себе полстакана «Боржоми» и медленно, без всякого удовольствия высосал, гулко глотая. Утер рот тыльной стороной ладони, поморщился:
      – Ну и дрянь, как ее люди пьют… Ладно, официальную часть, будем считать, закончили. Действуйте по той же схеме. А с думскими крикунами, слышь, поаккуратнее. Ни к чему нам сейчас в новую свару впутываться. Задобрите кого там погорластее, демократов из газеток подошлите, пусть осанну споют. Времени мало, надо, чтоб все без сучка, без задоринки…
      – Сделаем, Игорь Матвеевич, – оставшийся в кабинете Помощник чиркнул в блокноте.
      Директор побарабанил пальцами по столу, вспоминая, не забыл ли что важное. Вроде не забыл. Шумно выдохнул, отвлекаясь от уже обговоренных проблем, и сказал:
      – Давай теперь по «Тайге».
      Помощник закрыл папку, открыл другую, гораздо тоньше первой.
      – Операция в заключительной стадии. Группа на месте, отрабатывает территорию. Думаю, через два-три дня г р у з будет найден и извлечен.
      – Смотри, не позже. Его еще и вывезти надо.
      – Зона поиска слишком большая, тайга, сами понимаете… но работы ведутся ускоренными темпами. Не опоздаем.
      – Смотри, – повторил Директор, – головой ответишь.
      Помощник промолчал.
      «Ответит, – подумал Директор. – Ох как вы все у меня ответите…»
      Он оттолкнулся ладонями от столешницы, откатился на кресле к стене, где висела карта России, и в который уже раз посмотрел на крошечный кружок с пометкой «Шантарск» почти на противоположном конце страны. С ненавистью посмотрел. Будто стереть хотел взглядом. Только боль головная от Шантарска этого задрипанного, больше ничего. Сибирь же, дикари ведь, хренова туча верст отсюда, – а они еще ерепенятся. И работать мешают.
      – Что в городе? – спросил он.
      – Пока по-прежнему, – ответил Помощник, не заглядывая в папочку. – Функционирование ф и р м ы приторможено с нашей помощью, продолжается ее дискредитация в СМИ и по каналам УВД. Дело о партии наркотиков не закрыто, сейчас готовится несколько новых акций – в том числе и с привлечением общественности. Наши люди в тамошнем ФСБ докладывают, что…
      – А в самой ф и р м е? – перебил Директор.
      – Рыпаются. Ищут. Ангелом пущена информация, что против них копает некая зарубежная разведка, желающая сорвать контракт «Интеркрайта» с Ираком. Так что на истинных р а з р а б о т ч и к о в они не выйдут.
      – Да хрен с ними, с разработчиками! – рявкнул Директор, возвращаясь за стол. – Надо будет – отдай им кого-нибудь, отморозка этого, как его, Беса, пусть радуются и глотку ему грызут! Мне надо, чтобы пока мы вывозим груз из тайги, у них руки были связаны!
      – У них связаны руки, Игорь Матвеевич, – мягко сообщил Помощник.
      Директор успокоился, потянулся было к «Боржоми», но передумал. Брезгливо отодвинул бутылку подальше.
      – Генерал Глаголев?
      – На днях должен прибыть в столицу. На ковер. Получит пистон за берлинские делишки, утрется, и в Шантарск прилетит уже пенсионером.
      – Твоя работа?
      – Моя, – голос Помощника был невыразителен.
      – Тут ты молодец, – удовлетворенно сказал Директор. – Глаголев – зверюга еще тот. Его надо отодвинуть в первую очередь. Если успеет раньше наших до клада добраться… Кстати, – неожиданно спросил он, – вы нашли Озеровскую?
      Помощник скользнул взглядом в окно, где темнели на фоне закатного неба кремлевские башни.
      – Ищем. Она что-то заподозрила, Игорь Матвеевич, скрывается. Но найдем.
      – Уж найдите. – Взгляд Директора стал каменным. – Это девка знает слишком много, и если на нее выйдут люди Глаголева или этого бандита Фрола…
      – Фрол в эти игры играть не станет. Клады, даже т а к и е, ему неинтересны.
      – И все равно. И так уже каждая собака в городе судачит о том, что в тайге клад зарыт. Еще ломанутся копать, под ногами путаться начнут… Нам это надо? Короче, так, Геннадий Семенович. Акции против «Интеркрайта» усилить. Хватит уже миндальничать. Придумай что-нибудь э т а к о е. Силовое. Это раз. Комиссия сформирована?
      – Так точно. Президент вот-вот подпишет. Этим Решетов занимается.
      – Уж она им засадит «двадцать-двенадцать» по самые помидоры. Не до кладов будет… Это два. Что еще?
      Помощник сделал паузу, глядя по-прежнему в огромное, во всю стену окно кабинета. Наконец в его голосе появился эмоциональный оттенок.
      – Игорь Матвеевич, – сказал он нерешительно, заглянув в папочку, – Ангел докладывает, что Волк вышел на Матильду. Это та женщина, Марина Бурлаченко, которая вместе с Озеровской…
      Директор грохнул кулаком по столу так, что с бутылки «Боржоми» слетела крышечка.
      – Ну, так я и знал! А вы куда смотрели?! Прошляпили, да?
      – На самом деле все не так плохо, Игорь Матвеевич, – поторопился Помощник, вернув взгляд на Директора. – Даже если Волк поверит, что клад существует, что против «Интеркрайта» идет и г р а, ему все равно не успеть…
      – Вот только не надо! – Дир ектор таки налил себе еще «Боржоми» и махнул залпом, как водку. – Волк этот… как его… Напридумывали, блядь, кличек – Ангел, Волк, Матильда, шпионы хреновы! Как его зовут-то по-нормальному?!
      – Черский. Данил Петрович.
      – Ну да, Черский, правильно. Ты досье его смотрел? Внимательно смотрел? Он же гэбист бывший, из настоящих, он печенкой чует, откуда вонь идет… И что там у него с этой… Матильдой?
      – Еще неизвестно. Ангел отрабатывает.
      – Пока он отрабатывает, Черский найдет Озеровскую. А потом вычислит и Ангела! И ты опять будешь говорить, что не все так плохо, да?!
      Директор выбрался из-за стола, подошел к окну и замер, заложив руки за спину и покачиваясь с пятки на носок. «А ведь он меня не боится, – понял он вдруг. – Уважает – наверное, я ему нужен – разумеется. Но не боится, сволочь. Интересно, почему? Ведь если тонуть будем – вместе на дно пойдем, я всех вас за собой потащу. И Ликутова, и Решетова… Хотя Ликутов и Решетов меня первым утопить постараются, сучары…»
      – Значит, так, – негромко сказал он, не оборачиваясь. – Черского о т с т р а-н и т ь. Какими методами, – мне плевать. Но он должен точно и навсегда выйти из игры. У меня осталось всего несколько дней, и я не могу позволить себе рисковать. У нас осталось несколько дней, – с угрозой поправился Директор. – Тебе все понятно?
      – Да, Игорь Матвеевич, – очень спокойно сказал Помощник.
      – Все. Свободен. Иди работай. Завтра в три ко мне с докладом.
      Помощник вышел из-за стола, кивнул Директору от дверей – без чинопочитания, но и без наглости – и покинул кабинет.
      Но ни завтра, ни послезавтра они не встретились. И вообще Директор больше никогда не видел своего Помощника.

      Вообще-то, с квартиры Данил Черский прочно собрался съезжать. Были сильные подозрения, что засвечена, но, намотавшись за день, решил все же переночевать в последний раз в старой берлоге. Дверь выдержит любую атаку, подмога, в случае чего, примчится быстро, главное – не отираться на кухне…
      В дверь позвонили часов в десять вечера, когда он валялся на диване с детективом незабвенной леди Агаты и не столько читал, сколько похихикивал, представляя Агатиных аристократических убивцев и отравителей на просторах его милой Родины, где им моментально открутили бы головенки, как кутятам…
      Посмотрел в глазок и, не тревожа рацию, открыл. Ухмыльнулся:
      – Какие люди – и без охраны… Ну, заходите.
      Клебанов, старлей от УБОПа, вошел, остановился посреди прихожей, сунув руки в карманы исторической рыжей кожанки. Сегодня он выглядит еще более упрямым и принципиальным, потому Данил, воздержавшись от ехидных реплик, спросил вполне мирно:
      – А не выпить ли нам водочки?
      Он не особенно и удивился, когда опер, чуть заметно кивнув, направился было в кухню. Поторопился тормознуть:
      – Нет, давайте в комнату.
      – А…
      – Да я один, – сказал Данил.
      Ольга все-таки вернулась к матери, но он, понятно, не стал вдаваться в такие тонкости. А кухни опасался, чтобы не запустили в окно какую-нибудь пакость вроде маленькой аккуратненькой гранатки из портативной «мухи» – на балконе-то остекление с секретом, любая граната там и рванет, не пройдя в комнату… «Муха» – это вполне во вкусе Беса. А Бес, очень похоже, прослышал краем уха о кладе, только ничего толком не знает…
      Он, не зажигая света, принес из кухни тарелки, а из холодильника в прихожей – едва початую бутылку кошерной «Выборовой», которой снабжал Януш, поинтересовался:
      – Вы, часом, не антисемит?
      – Бог миловал, – сухо отозвался Клебанов.
      – Вот и отлично. Слеза, – повертел бутылку, всю в наклейках с надписями на иврите. – Хоть мы с вами не иудеи, причаститься стоит – нектар…
      Разлил по рюмкам. Сначала не сообразил, чем занят Клебанов, потом понял и откровенно фыркнул: старлей выискивал среди сварганенной на скорую руку закуски, не столь уж и изысканной, нечто совсем уж простенькое.
      – Ну, глупо, – сказал Данил. – Зачем же принципиальность до абсурда доводить? Колбасу вон берите…
      Выпили. Минутку посидели. Чтоб помочь гостю, который пришел сюда явно не в молчанку играть, он весело сообщил:
      – У меня чувство такое, дежа вю называется. Стойкое ощущение, что вы ко мне уже как-то приходили. И сидели мы вот так же на кухоньке, только без водочки. Это когда Есаула из СИЗО выпускали. Помните? Мы еще договорись вместе п о р а б о т а т ь, один, единственный разик… А еще у меня чувство, даже уверенность, что ваши приходы обычно влекут за собой кучу проблем – и что характерно, исключительно на мою бедную головушку… Да чего уж там, выкладывайте, с чем на этот раз пожаловали…
      – Меня посылают в Чечню, – сказал Клебанов. – Чистить тылы. Завтра полетит сводная группа от трех управлений.
      – Вот уж, честное слово, это не я, – сказал Данил, мигом став серьезным.
      – Догадываюсь. – Он поднял глаза, поиграл желваками. – Я вам больше не опасен, а?
      – А вы что, были для меня опасны? – невесело ухмыльнулся Данил и вновь наполнил рюмки. – Что-то не припоминаю…
      – Где Марина Бурлаченко?
      – Ну не под асфальтом же… – Данил, подавая пример, опрокинул рюмку.
      Ни с того ни с сего вдруг захотелось рассказать юному старлею все. В конце концов, ведь эта катавасия с трупами и погонями за несметными сокровищами началась с Ивлева, а об убийстве зава ВЦ «Интеркрайта» сообщил Данилу никто иной, как опер Клебанов. Вот глазенки оперок выкатит, когда услышит в с е, идеалист ты наш доморощенный…
      Нет, блажь, конечно. Нечего ему рассказывать.
      – Слушай, давай-ка бросим множественное число, за русским столом не принято как-то… – предложил Данил. – И ответь ты мне на один-единственный вопрос: твои дела передали кому-то другому или закрыли?
      Клебанов угрюмо молчал.
      – Господи ты боже мой, – с досадой сказал Данил. – Ты хоть понимаешь, что в Чечне тебе, как манекену, пальнут в спину некие заранее неустановленные личности – и адье? Это они, конечно, хорошо придумали. Отстранять от дела – вонь пойдет, а против исполнения служебного долга в диких теснинах Кавказа не больно-то и попрешь. Заерепенишься – выгонят, только и делов… Хочешь, отмажу? Без всяких меркантильных соображений?
      – Нет, спасибо.
      – Честно, без всякой отработки. На кой ты мне сдался, у меня полковники есть…
      – Я сказал, не нуждаюсь.
      – Бортко тебя, выходит, сдал, – задумчиво произнес Данил. – Он, конечно, мужик хороший, но беда его в том, что он – н а ч а л ь н и к. А любой начальник вынужден быть дипломатом, учитывать кучу тонкостей да помнить о куче ниточек, связывающих его с другими начальниками. Это не коррупция и не разорение рядов, это жизнь на грешной земле… А я ведь тебе пошел навстречу тогда – с Есаулом. Хоть и не обязан был. И когда речь зашла об Есауле, ты все-таки хоть капельку служебных тайн, да выдал…
      – Что тебе нужно?
      – На кого вы поставили засаду в киоске с гордым названием «Кинг-Конг». Это раз. Все, что тебе известно об убийствах Ивлева, его непутевой супруги и щелкопера Костерина. Это два. Кто среди ваших шишек влез в наезды на «Интеркрайт» и историю с кладом. Это три. Все.
      – А зачем?
      – А затем, что я терпеть не могу, когда всякая сволочь ползет в огород, который я подрядился стеречь, – сказал Данил. – И я им устрою панихиду с танками…
      – Вот то-то и оно. Не ты им должен устраивать панихиду, а я…
      – Ну так устраивай, – развел Данил руками. – Бардзо проше! Я тебе мешал?
      Клебанов медленно надул щеки, шумно выдохнул. Покосился на бутылку, и Данил наполнил по новой.
      – Я им должен устраивать панихиду… – повторил Клебанов. – Лично к тебе у меня злобы нет, но вот ваши шараги…
      – А это наш министр себе в башку девять граммов загнал или ваш? – вкрадчиво спросил Данил. – Шараги, говоришь? Между прочим, наркотой мы не торгуем. Пенсионеров ради квартир не душим. И пятиклассниц в эскорт не загоняем.
      – А все остальное?
      – Остальное? – Данил говорил спокойно. – Представь себе такую картинку: были овечки, был вокруг них двухметровый забор, были пастухи с двустволками и волкодавами. Потом пришел новый председатель колхоза, пастухов разогнал, собак перестрелял, а забор за бутылку продал на дрова… Пришли волки. Может, их и следует стрелять, только не кажется ли тебе, друг ситный, что волки тут явление вторичное, а вина лежит прежде всего на председателе? Хоть он сам со всех трибун серых разбойников и поносит последними словами…
      – Ну, эту философию мы слышали…
      – А ты можешь другую предложить? – спросил Данил. – Можешь? Может, ради светлого будущего нас всех стоит перестрелять? Только если ты завтра хлопнешь черного губернатора Фрола и моего непосредственного начальника Кузьмича, на их место моментально встанут в первом случае Слон, во втором – какой-нибудь Мильков. Их тоже? Так это ж до бесконечности может тянуться, и придется тебе положить столько народу, что свихнешься, не дойдя до половины очереди…
      – Значит, следует окончательно отдать вам все на откуп?
      – Чуть-чуть не так, – сказал Данил. – Взять все самое лучшее… не лыбься, самое лучшее. В конце-то концов, где были бы работяги, не купи Фрол завод? А? Отсечь самый откровенный криминал, а в остальном – ну, смириться, что ли, амнистию объявить, предупредить, что уж впредь-то, при малейшем прегрешении… Нет другого пути, поздно. А максимализм – он только в розовой юности хорош… Либо будем налаживать жизнь с теми, кто есть, либо, в самом деле, бульдозерами жмуров в овраги грести. Вот только не захочет никто в овраги, и начнется такая войнушка, что обезлюдеет одна шестая… Понимаешь, все упирается в разумный компромисс, это в сказках выбираешь меж добром и злом, а в жизни тебе постоянно приходится меж двух зол болтаться… И так, чтоб вечно оставаться посередине, не бывает, хоть ты тресни.
      – А интересно, что бы ты на моем месте делал? – Клебанов спросил это без всякого ехидства.
      – Я тебе скажу так, – сказал Данил, – я бы покрывал своего генерала. Из той самой корпоративности и ради чести мундира. Покрывал бы, воруй он, бери взятки, копай он клады в свободное от работы время. Но если бы он пошел через кровь, пусть даже стороною, я бы закусил удила. Все стерплю, кроме крови. Стрелять надо только в ответ. А уж если бы мой генерал вдобавок подставил меня, как тебя с Чечней, если бы он спалил в печурке все, что я накопал, а меня – и со мной неизвестное количество будущих жмуров, в перспективе, – загнал в расход в буквальном смысле, а не в бухгалтерском… Я бы и с чертом закорешился, лишь бы приложить его мордой об стол… Вот такая у меня философия. Не самая, понимаешь ли, гуманная и передовая, но на большее не способен, в чем честно и подписываюсь… Хочешь, я тебе облегчу задачу? Еще по одной?
      – Не будем пока…
      – Как хочешь, – спокойно пожал плечами Данил. – Так вот, я уже накопал достаточно, чтобы более-менее представить картину. Я ее тебе набросаю щедрыми мазками, в стиле импрессионистов, ты слушай и корректируй… Лева Костерин пришел к кому-то из ваших бонз. У него были хорошие отношения со многими вашими, от генералов до лейтенантов и ниже, он, насколько я теперь понимаю, жил с вами в симбиозе, как Юлиан Семенов со столичными женералями. Рассказал, что прослышал о кладе и готов сдать его в доход государства, но просит пособить в борьбе за его законные двадцать пять процентов. Признаться, здесь версия раздваивается, появляются варианты. Либо он с самого начала угодил на кого-то гнилого, либо гнилой подключился уже потом. В общем Бортко был в курсе. Потому ты моментально и развил бурную деятельность, едва узнал об убийстве Ивлева. И киосочек ваш не зря торчал под окнами у Светланы… Ты, парень принципиальный, поначалу всерьез задумался, не я ли прознал про клад и решил отхватить его целиком… Потом ты, правда, прослышал про Есаула и начал кое-что соображать. Допускаю, понял уже, что кто-то из ваших верхов тоже воспылал страстью к червонцам. Только «гнилушка»-то ваша приметила твою бурную деятельность и при первом удобном случае занесла в списочек на Чечню… Ну? Пожидаев это или Скаличев?
      – Скаличев, – сказал Клебанов, не глядя на него.
      «А все-таки я молодец», – сказал себе Данил. И спросил:
      – Насчет «Кинг-Конга» я все правильно просек?
      – Почти. На генерала Глаголева пришел тяжелый материальчик – соучастие в хищениях в период пребывания за рубежом, контакты с криминалом через дочку…
      – Откуда материал? ФСК? То бишь ФСБ – по-новому?
      – Нет, – сказал Клебанов. – Бортко мне так и не сказал, откуда.
      – Я ж говорю – дипломат… Значит, кто-то хотел его вашими рученьками утопить?
      – Очень похоже, – сказал Клебанов. – Только след был дохлый. Не знаю, что там у него было за бугром, но мы быстро разобрались, что Светлана на связную, да еще с серьезным криминалом, никак не тянет. А о младшей разговор всерьез и начинать глупо. Что я в рапорте и изложил. И получил головоломку от Скаличева. Он требовал…
      – Подгонять факты под гипотезу?
      – Можно и так сказать… – грустно усмехнулся Клебанов.
      – То есть козла отпущения он уже приготовил?
      – Да. Из вас его было бы гораздо затруднительнее сделать.
      – Ну, уж вашему Скаличеву мы не по зубам… – не без законной гордости сказал Данил. – Но ведь не Скаличев пускал Есаула в работу?
      – Конечно, не он, – Клебанов помолчал и, словно бросаясь в холодную воду, махнул рукой. – Коли уж пошел разговор… Скаличев не рискнет руководить прямой уголовщиной. Кишка тонка. Не берусь гадать, как он поступит, если другого выхода не будет, но пока что, судя по всему, что я о нем знаю, он всего лишь приготовил какой-то ход, позволивший бы ему выступить в роли открывателя клада. Двадцать пять процентов на одного можно получить и без мокрого… Младший брат у него – майор морской пехоты. Пенсионер. Твоего возраста. Подобрать еще парочку надежных мужиков – и можно опередить любых охотников за сокровищами.
      – Юлия Озеровская – тебе такое имя что-нибудь говорит? – спросил Данил.
      – Конечно. Костерин и про нее рассказывал. Я думаю так – Скаличев ее возьмет, когда она прилетит. Она собиралась прилететь… Все можно сделать чисто. Как ни крути, вынос статуэток из музея даже не нужно п о д в о д и ть под кражу – это и есть классическая кража. Отмазок у нее здесь нет. Можно предложить сделку, на одной чаше весов – свобода и, возможно, какая-то крохотная доля, на другой… И в тайгу пойдет братишка Скаличева. Никакой мокрухи…
      – Если не считать, что тебя загоняют в Чечню, – хмыкнул Данил.
      – Не верится мне, что он там подсунет киллера…
      – А какая, собственно, разница? – спросил Данил. – У тебя на сколько командировка?
      – «В связи с требованиями оперативной обстановки». Наши говорят, как минимум на месяц.
      – Вот видишь, – сказал Данил. – Вернешься через месяц – а он уже строит кирпичную дачку на законные проценты. И никому ты ничего не докажешь, хоть лоб себе разбей.
      – Сам знаю, – угрюмо отозвался Клебанов.
      – Кто наезжал на Бурлаченко, как по-твоему?
      – Только не Скаличев. Ему это совершенно ни к чему, он хочет Юлию. Судя по исполнению, Бес.
      – Ты сам-то в клад веришь?
      – Пожалуй, – подумав, кивнул Клебанов. – Очень уж много народу положили…
      – А чей это клад, как думаешь?
      – Не знаю, – пожал плечами опер. – То ли Колчака, то ли Иваницкого, наверное… Да какая разница?
      «И я не знаю», – согласился с ним Данил и сказал:
      – Тоже верно… Значит, что мы имеем? Бортко против него не попрет? Нет, конечно… Пока нет мокрухи. Скаличев знает о кладе, я тоже, Бес, судя по всему, краем уха что-то прослышал… – Данил помолчал. – И вот тут мы, старина, возвращаемся в исходную точку. К Иксу. Икс тоже знает про клад. Он каким-то боком повязан и с государственными структурами, и с Бесом, и уж он-то мокрухи не боится, ты сам его работу на вокзале видел… У тебя на его счет есть соображения?
      – Никаких. Как ни ломай голову. Бортко мне говорил, что Скаличев сказал, будто Есаул работал на какую-то серьезную государственную контору…
      – А сам Бортко этому верил? – спросил Данил.
      – Верил. Что-то ему генерал такое привел в доказательство. Времена сейчас такие, что и я готов поверить…
      – А я тем более, – кивнул Данил. – Вздрогнем? – он наполнил рюмки, и оба выпили. – Ну что ж, генерала своего ты мне сдал красиво… Ведь сдал? Думаешь, я поверю, будто ты пришел ко мне в полном расстройстве чувств и при первых же пришедших мне в голову аргументах поднял руки? И хочешь, чтобы мы, как пауки в банке, схлестнулись?
      – А почему бы и нет? – Клебанов, чуть улыбаясь, смотрел ему в глаза. – Откровенность за откровенность…
      – Ну, если уж начали обнажать душу, ты мне вот что скажи – почему ты его сдал? Ведь не будет он устраивать никакой мокрушки, все обставит галантно, и три четверти клада попадет-таки государству…
      – Потому что хочу, чтобы государству попало с т о процентов, – сказал Клебанов. – Очень уж много крови на этот клад натекло…
      – А не разворуют его?
      – Постараюсь, чтобы не разворовали. Ты это, кстати, тоже учти. Я из Чечни рано или поздно вернусь… – Он не без некоторого сожаления покосился на полупустую бутылку водки и встал: – Спасибо за угощение. Пойду.
      – Поедешь, – сказал Данил. – Сейчас вызову тебе тачку. И не спорь. Я, знаешь ли, человек недоверчивый. Не хочу, чтобы тебе в подъезде вогнали пулю из той гнуснопрославленной бесшумки, а потом подкинули ее мне под дверь… Понятно? Глотни на посошок, пока я брякаю.
      Он вышел в кухню, но передумал, тихонько прокрался на площадку и включил рацию:
      – Шестой? В темпе – д в о е ч к у экипажей ко мне… Один для пассажира, к подъезду. Второй пусть болтается в отдалении, на глаза не лезет… – выключил машинку и ухмыльнулся. – Ну, Бортко, хитрован…

      В половине третьего, едва он вошел в вестибюль, охранник вышел из-за стойки и подал бумажку:
      – Звонили по нашему номеру… Записал слово в слово.
      – «Выйду, когда срастется, сломаю обе». Подписи не было?
      – Сказали, что вы знаете.
      – Да еще бы мне не знать… – проворчал Данил.
      Прошел мимо лестницы, вышел во внутренний дворик, остановился у двухэтажного домика, когда-то выполнявшего функции конюшни, а теперь отданного под дежурку для части «зондеркоманды». Свистнул. В окно высунулся Японец.
      – Кондрата, – сказал Данил.
      Выскочил Кондрат, торопливо дожевывая что-то. Данил, повелительно мотнув головой, отошел в глубь двора, спросил:
      – Чисто?
      – Обижаете, шеф, – пожал плечами широкий, как трехстворчатый шкаф, хохол. – В полном соответствии с инструкциями. Японец, дуболом ретивый, хотел для комплекта дать в соску, только я помню насчет от и до… Вырубил аккуратненько, потом ломанул левую дубинкой, вот тут, – он коснулся своей лапищи повыше запястья. – Потом брякнули в «скорую» и укатили.
      – Ладно, шагай, – кивнул Данил.
      Клебанов, конечно, в ярости. Только со сломанной рукой в Чечню его никто не пошлет, а у Данила давно уже копились стойкие подозрения, что эта командировочка стала бы для старлея билетом в один конец, а обратно пришлось бы передвигаться в качестве груза. Под лаконичным наименованием «200». Пацан еще не понял, что стал узелочком, какие в иных случаях принято аккуратно выстригать из переплетения нитей…
      Посмотрел на часы. До встречи с Хилем – минут сорок. Не спеша направился обратно.
      Ольга стояла на площадке второго этажа, и Данил сразу понял, что она не выскочила покурить, а дожидается его. Жаль что некуда свернуть. Откровенно говоря, ее возвращение к матери выглядело самым простым и лучшим исходом, и не было никакой охоты участвовать в дурацком шоу под названием «выяснение отношений». А судя по ее трагическому лицу, именно такой спектакль и числился в сегодняшнем репертуаре. Хорошо было Штирлицу – его фемины пропуска в здание РСХА не имели, иначе непременно устроила бы какая-нибудь из них разборку прямо под дверью Шелленберга…
      – Ну? – спросил он нейтральным тоном.
      Ольга опустила глаза, словно бы собираясь с духом. Выдохнула:
      – Меня шантажируют…
      Все постороннее отлетело мгновенно, он стал машиной. Взял ее за локоть, подтолкнул наверх. Почти не глядя, набрал шифр, отключавший невидимые лучики «вопилки», провел Ольгу по коридору и распахнул дверь в свой кабинет, бросив Митрадоре:
      – Меня нет.
      Сел в кресло и нажал кнопку под столешницей, включая замаскированный магнитофон.
      – Они хотели…
      – Стоп, – сказал Данил. – Давай по порядку. Когда пришли, во сколько, домой пришли или подсекли на улице…
      – Сегодня утром, когда шла к остановке. Подъехала машина, кажется…
      – Детали потом.
      – Подошел парень, протянул мне раскрытый блокнот и спросил: «Это не вы, Олечка, потеряли?» В блокноте лежала фотография. Цветная. Обыкновенная, не полароидная.
      – Значит, есть негативы, – спокойно сказал Данил, вспоминая более чем фривольные снимочки с участием Ольги и двух девиц. – А что за фотография? Из цикла: «Милые забавы на хате у Светы»?
      – Нет. Это только в одном месте могли снять – дома у Рамоны, когда она и эта культуристка… Но ведь не было фотоаппарата…
      – Фотоаппарат еще не обязательно стоит на треноге посреди комнаты, – тем же безразличным тоном сказал он. – Его и замаскировать можно, знаешь ли. Дальше?
      – Он сказал, чтобы я садилась в машину. Я села. Там они показали еще несколько… – Ольга упорно избегала его взгляда. – Почище. И сказали, что у них отщелкана полная кассета. Что они отдадут все маме… – она закрыла лицо левой рукой. – Она же не перенесет, у нее больное сердце, она и без того вбила себе в голову, начитавшись газет, что частный бизнес – это сплошь заказные убийства и тому подобное… А о фирме сейчас столько всякого пишут… Если она увидит…
      Данил общался с ее мамой пару раз. В самом деле, женщина была, мягко говоря, старомодная. Из тех, кому штаб-квартирой мафии кажется и паршивый коммерческий ларек. Плюс – членский билет партии Нины Андреевой. Пожалуй, просмотри она снимки, запечатлевшие дочку приятно проводящей время в обществе двух лесбиянок, инфаркт и в самом деле обеспечен с железной непреложностью…
      – Но негативы они благородно пообещали вернуть? А что хотели взамен?
      – Бронзового Будду. Который стоит у тебя в квартире.
      – И все?
      – Все.
      Данил мысленно себе поаплодировал. Он не ждал удара так скоро и с этого именно направления, но это детали. Главное, теперь он совершенно точно знал: за квартирой Марины следили. И за его квартирой тоже. И видели, как он вчера вечером пронес к себе домой тяжелый сверток, по габаритам и отчасти форме вполне соответствовавший Будде. Признаться, в свертке вместо Будды лежали железяки, упакованные, правда, так, чтобы у стороннего наблюдателя мысль заработала в должном направлении. Она и заработала. Клюнули, падлы… Наезжать на него самого, конечно, не рискнули.
      – И конечно, были всякие угрозы? На случай, если ты все же мне пожалуешься?
      – Да. Они не знают, похоже, что мы с тобой… разъехались. Сказали: раз у меня есть ключи и я знаю, как отключать сигнализацию, могу преспокойно положить его в сумку и вынести. Послезавтра, в десять утра, я и должна его взять.
      – А если бы я остался дома?
      – Я так и спросила. Тогда они заржали и сказали: постараются, чтобы тебя не было дома… А в половине одиннадцатого я должна уже быть на Овражной, походить по рынку. Там ко мне подойдут, скажут: «Я от Чебурашки», заберут сумку и отдадут негативы.
      «Задумка – не высший класс, но и не столь уж топорно составлена, – мысленно отметил Данил. – Послезавтра суббота, день торговый, вавилонское столпотворение людей и машин, не хватит народу, чтобы оцепить барахолку и внедрить в толпу должное количество топтунов. Прочного невода не получится. Значит, брать придется жестко – и учитывать, что „посланец Чебурашки“ вполне может оказаться непосвященным звенышком. Но почему шантажисты оттягивают до субботы? Медлить в такой ситуации станет лишь совершеннейший олух. Идиотство какое…»
      Он поднял голову. По щекам Ольги ползли слезинки, размывая тушь.
      – Не хнычь, – сказал Данил жестко. – Раньше надо было думать. Талдычат вам, что никак нельзя давать поводов для шантажа, да все хаханьки… да не реви ты, – добавил он помягче. – Попробуем их взять. По почерку видно, «махновцы». И до рынка ты, вероятнее всего, не доедешь. Рванут у тебя сумку, когда выйдешь из подъезда, вот и все дела. Ничего, подсуетимся…
      – Но ведь негативы…
      – Да эта шобла в любом случае негативы тебе не отдаст, – сказал Данил. – Станут они упускать такую возможность – взять тебя за нежное горлышко… А за маму ты не беспокойся. Придет к маме очень обходительный мент, весь из себя в значках и в погонах, и объяснит вежливо, что некие негодяи хотели тебя, Жанну д’Арк частного бизнеса, злодейски скомпрометировать. Изготовили разные там фотомонтажи на японской-то технике… Только их переловили, повязали, доказали подделку и наказали… Поверит мама обходительному менту? Ну вот видишь… Сопли отставить. Теперь настал черед деталей, опиши-ка их подробно, фотолюбителей хреновых…
 
 
      …Жора Хилкевич прибыл на свидание с кожаной итальянской папочкой, в костюме и при галстуке, что твой Боровой. И держался, Данил подметил, не в пример вальяжнее, прямо-таки на равных. Прежний страх прошел, у таких субъектов он всегда проходит быстро, стоит вновь оказаться в уютном окружении старых дружков, – а потому страх следует периодически освежать… Однако Данил пока что был само дружелюбие.
      – Принес? – спросил он вполне миролюбиво.
      Жора вытащил из папочки листок машинописи, пояснил:
      – Это Астральная Мама сегодня с утра изрекла, Гнедой мне велел срочно отволочь в «Листок»…
      – Значит, под Гнедым теперь ходишь?
      – Ну…
      – И что, легче жить стало?
      – Ну, Гнедой выше планки бошку не высовывает, так что с ним ни во что и не влипнешь…
      Данил внимательно прочитал очередное послание с Нептуна.
      «Очередное противостояние черных и белых субстанций Высшего разума, избравших полем битвы Сибирь, объясняется геопатогенными особенностями структуры мировой гравитации, по-прежнему остающейся для ученых всего мира загадкой. Канал космических энергий, пронизывающих Землю, проходит через Шантарск, и потому на жителях нашего города лежит особенная ответственность, в том числе и за нарушение Космических Законов Высшего Разума. Черное сияние астрала пронизывает каждый камешек бывшего булдыгинского особняка. Зародилось это еще при чекистах, в годы незаконных репрессий, и подпитывалось за все время пребывания в доме органов КГБ. Вместо того чтобы встать на сторону Белой Иерархии и очистить души от влияния способных сохраняться столетиями отходов черной мыслительной деятельности, нынешние владельцы особняка, сами того не ведая, давно уже подвергаются влиянию Черных, зомбирующих структур, перестраивающих психополе человека так, что он становится неосознанным агентом Черной Иерархии, действующим во имя увеличения и распространения Зла во Вселенной. Этим и объясняется резко возросшее количество преступлений, в которые оказались замешанными работники „Интеркрайта“, – здесь и торговля наркотиками, и череда странных смертей, на самом деле вызванных тем, что здоровое биополе планеты отторгает черную ауру новоявленных зомби. И конца этому не видно, следует ожидать еще более крепнущего сопротивления Земли (ибо планета – такое же живое существо) попыткам Черных Иерархий при посредстве своих, в сущности, биороботов, способствовать перекрытию каналов, по которым Земля подпитывается чистыми энергиями Доброты и Красоты. Сама Земля восстанет против попыток использовать ее для примитивной наживы и разрушения энергетически-информационного слоя. Если этого до сих пор не осознали обитатели отмеченного черной аурой гнезда – тем хуже для них. Несчастья и беды будут множиться, пока не настанет очищение».
      – Лихо закручено, – сказал Данил. – Сам-то ты что об этом думаешь?
      – Да херня все это, – с философской простотой сказал Хиль. – Понять не могу, зачем с этой шизой возятся…
      – А кто возится-то? – спросил Данил. – Кто ей, и без того подвинутой, новые глюки подбрасывает?
      – Я откуда знаю? Мое дело – следить, чтобы у нее денежки были. Может, этот… интеллигент? Вроде бы возили его туда…
      – А где он сейчас?
      – Вроде пропал куда-то. Он же всегда так, вынырнет, покрутится с Бесом, а потом, смотришь, опять запропал… Сейчас с ним приезжал еще один мужик, вот он-то, говорят, прописался у Беса в офисе…
      – На Луговой?
      – Ага. А самого «интеллигента» что-то я не видел последние дни. И хрен с ним. Взгляд больно поганый, все кажется, будто вот-вот расколет…
      – Боишься? – ласково поинтересовался Данил.
      – Я ж не Штирлиц, – огрызнулся Хиль. – Расколют – и косточек потом не найдут. Штирлицу хоть звезды вешали…
      – Это ты ненавязчиво намекаешь насчет тугриков?
      – А что? – он ухмыльнулся. – Шпионам положено.
      – И ничего интересного у тебя больше нет?
      – Да ничего.
      – Значит, тугрики… – сказал Данил.
      Огляделся. Машина Хиля и две Даниловых тачки стояли метрах в ста, у бывшего музея Ленина. Прохожих в крохотном неухоженном парке, примыкавшем к протоке реки Шантары, не было, как всегда в эту пору. Крутилась пара собачников, но довольно далеко, да и собачники были окрестные, давно примелькавшиеся – Данил здесь встречался не с одним Хилем и подступы изучил на совесть.
      Он вернул Хилю идиотское послание с Нептуна, так и оставшееся непонятным. Обаятельно улыбнулся, повторил:
      – Значит, тугрики…
      И коротко, без замаха врезал собеседнику в солнечное сплетение. Взял за ухо и стукнул физиономией об собственное же Хилево колено, но легонько, так, чтобы не пустить крови. Сидел и ждал, когда коммерческий директор малость одыбается.
      – Петрович, ну ты чего? – прохрипел Хиль, хватая воздух полной грудью.
      – Смотрю я на тебя, паскуда, и жалею, что не утопил, – сказал Данил. – Так это еще не поздно оформить. Отпустили мы тебя живым, потусовался среди своих и воспрянул духом, а? Штирлиц сраный… Ты же на этой самой машине приезжал с Гнедым за моей девочкой, фотографиями ее стращали…
      – Так это не я!
      – Она ж номер заметила, козел ты недоделанный, – сказал Данил. – И описала вас с Гнедым довольно точно…
      – Нет, быть-то я там был… Только наехать на нее Гнедому велел Бес. Мне отказываться, что ли, когда берут за водилу? Так и сказать – мол, я Черскому стучу, так что мне с вами, ребята, не с руки?
      – А почему промолчал?
      – Ну…
      – Да потому, что все еще надеешься и рыбку съесть, и на хрен сесть, – сказал Данил. – Только не получится у тебя, потому что ты дерьмо, и кукарекать будешь исключительно по моему приказу… Двойной агент, мать твою… Кому нужна статуэтка, самому Бесу?
      – Похоже… Тот мужик, что от «интеллигента», вроде бы отговаривал, да Бес же у нас самый умный…
      – Кто поедет послезавтра забирать у нее сумку?
      – Гнедой. С ребятами. На моей тачке… Вроде бы и тот мужик с ними собирался. Для подстраховки.
      – А брать сумку вы, конечно, будете, когда она выйдет из дома?
      – Ага, – Жора хотел ухмыльнуться, но вовремя передумал. – Вы бы толклись на рынке…
      – Стратеги вы, я смотрю, – сказал Данил. – Только твоя машина будет?
      – Может, две. Не решили еще. И возле дома пошлют кого-нибудь заранее потоптаться.
      – Так, – сказал Данил. – А чем это вы, голубчики, решили меня отвлечь? Чтобы в то время меня гарантированно не было дома?
      – Сукой буду, не знаю… – он заторопился: – Я так прикидываю, что-нибудь подпалят или устроят пальбу у какой-нибудь вашей фирмы, чтобы ты туда дернул…
      – А пленку, конечно, отдавать не собираетесь?
      – Гнедой сказал, нужно и дальше держать на крючке… Слушай, Петрович, очень уж Бес уверен, что вам настанет скорый звиздец…
      – Потому ты и решил, что со мной можно вилять? – нехорошо усмехнулся Данил. – Гони подробности, курва…
 
 
      …В свое время пансионат этот, носивший идиллическое наименование «Кедровый бор», был построен для отдыха умученных трудами праведными облисполкомовцев – в противоположной от зоны промышленных выбросов стороне, понятно. Были и кедры, и поросшие лесом сопки, нависшие над десятком уютных домиков, окольцованных надежной оградой. Потом Советы отменили вместе с их исполкомами, но к широким массам эта благодать, естественно, не попала, потому что массы здесь все равно не уместились бы. И пришел «Интеркрайт», но, в противоположность поручику Ржевскому из бессмертного анекдота, ничего не опошлил. Наоборот, еще более благоустроил и облагородил малость обветшавшие в последние годы угодья. Иностранных партнеров обычно возили именно сюда – тех, кто не интересовался ни рыбалкой, ни охотой, ни прочей экзотикой. Стол был хорош, напитков море разливанное, горничные отзывчивые. А поскольку «варяжские гости» в гордыне своей самонадеянно полагали, что сибирские варвары отроду не слыхали об искусстве под названием «промышленный шпионаж», они, как правило, болтали меж собою совершенно свободно. А пленочка вертелась…
      Данил подождал, пока откроют зеленые ворота, проехал на территорию и притормозил у двухэтажного теремка-дирекции. Пробыв там минут двадцать, вышел и, насвистывая, направился к одному из коттеджей, этакой псевдорусской избе, бревенчатой, но крытой красной голландской черепицей. Примерно такую, должно быть, воздвиг бы голливудский режиссер, возьмись он экранизировать «Тихий Дон» со Шварценеггером и Джимми Ли Кертис в главных ролях. Впрочем, домики были недурны и нравились всем, как импортным визитерам, так и своим.
      Он деликатно постучал, и дверь тотчас же открылась.
      – Я вас в окно увидела, – сказала Марина.
      Выглядела она уже не в пример спокойнее и симпатичнее – порой неполные сутки на капиталистическом довольствии способны творить с очаровательными женщинами, пусть и подавленными, сущие чудеса. А то ведь смотреть было на нее больно, когда Данил явился к ней домой за подробностями о кладе и Будде. Данил невольно окинул ее вполне мужским взглядом, что она, конечно же, отметила и самую чуточку встревожилась – видимо, решила, дуреха, что ее заставят тут же отрабатывать роскошь и комфорт постоялого двора. Села, попыталась прикрыть подолом колени, но из этого ничего не вышло.
      – Какие впечатления? – спросил Данил светски.
      – Ну, прелесть, конечно. Я думала, будет чуточку вульгарнее. Такие слухи ходят о ваших дачах, а здесь все вполне комильфотно…
      – Это потому, что мы уже старые и оттого спокойные, – сказал Данил. – Пацанчики – те, действительно, пошуметь любят…
      – Нет, правда, сказка…
      «Кого и стоит пожалеть в этой жизни – подумал Данил, – так это таких вот тридцатилетних интеллигентов обоего пола. Институт она закончила году в восемьдесят восьмом, едва успела встать на ноги и малость оглядеться, заявился мордатый внучек известного в советской истории деда, расстреливавшего хакасов пачками чуть ли не в этих самых местах, – и завертелась либерализация, чуть ли не моментально отшвырнувшая гуманитариев к параше. Лева Костерин, правда, сухую корку не глодал, но любовнице при любом раскладе не особенно-то и много перепадает. Хотя телевизор наверняка ей Лева презентовал, очень уж контрастировал со всем прочим интерьером. Да и квартирку успела от советской власти получить. А тут на сером фоне скучной нищеты и клад замаячил. Как там у Юлиана? Девочка впервые увидела столько продуктов. Бедная девочка. А тут и продуктов не было перед глазами, разве что долетал упоительный запашок. Золота».
      Марина чуточку напряженно молчала.
      – Обслуга ходит на цыпочках? – спросил Данил. – Холодильник полный?
      – Да, спасибо… Признаться, я холодильник очень активно осваивать взялась… Кое-что вообще впервые вижу.
      – Будьте как дома, кухня не обеднеет, – махнул рукой Данил. – Все равно воруют по неистребимой советской привычке, как ни воспитывай… – Он закурил и широко улыбнулся. – Мариночка, ведь вы поросюшка. Вы очаровательная поросюшка, но все равно…
      – Вы о чем?
      – Понимаете, в такие игры стоит играть, когда играть умеешь… – сказал Данил мягко. – А вы не умеете. Был еще один московский телефончик, по которому Юлию можно выцепить при крайней нужде. Вот вы вчера глубоким вечером, учтя разницу во времени, ей и позвонили, – он кивнул в сторону голубого финского аппарата. – От него ведь провод не тянется непосредственно в город, все идет через коммутатор, а там, говоря суконным языком, и номер вызываемого абонента фиксируется, и кассета вертится… Только что я, уж простите, слушал ваш разговор. Про то, что все рухнуло, всех поубивали, а вы сами ввергнуты в узилище… Должен оценить ваш такт – как-никак назвали это узилище комфортабельным в полном соответствии с исторической правдой.
      Она отчаянно покраснела. Покосилась в сторону постели.
      – А вот это вы бросьте, – сказал Данил. – Женщина вы, скажем прямо, очаровательная, а во мне голубого только и есть, что куртка, но не собираюсь я вас насильно укладывать, право… Болтовня все насчет наших нравов. Меня другое в данный момент интересует… Куда вы его засунули? Под ванну куда-нибудь, а? «Книги» пресловутые, из-за которых чемодан-де мне руку и оттягивал…
      Марина сидела с видом провалившейся разведчицы, достаточно умной, чтобы не выдавать свой откопанный гестаповцами парашют за оконную занавеску.
      – В общем-то я и без вашего с Юлией разговора доискался уже, что Будд в музее было два, – сказал Данил. – И вынесли вы обоих, звезда моя… Второго тоже распечатали?
      – Нет, – сказала она, все еще заливаясь румянцем. – Юлия сказала, что найденного в первом вполне достаточно, полностью завершенный текст… Конечно, неудобно вышло…
      – Да господи, ни в чем я вас не упрекаю, с чего бы мне вдруг? – сказал Данил примирительно. – Я бы на вашем месте тоже не доверял… Вот только получилось у вас совершенно по-детски. Я же говорю, это не ваши игры, у вас в таких ни навыка, ни, честно скажем, возможностей… Ну, несите уж.
      Она осталась сидеть. Спросила, опустив глаза:
      – Получается, я, как пишут в романах, целиком и полностью в ваших руках?
      – Получается, – сказал Данил. – Только я бы на вашем месте не комплексовал и не переживал. Есть руки и похуже, успели уже убедиться…
      – Скажите честно. Я хоть что-то получу? По-моему, вас на моем месте этот вопрос тоже заботил бы до чрезвычайности. Поживите-ка на музейную зарплату…
      – Вопрос, конечно, резонный, – сказал Данил, подумав. – И отвечу я вам совершенно честно. Вы мне все равно нужны. Чтобы я мог контролировать Юлию, если она вздумает вилять – будут еще нюансы и сложности, как без них в таком деле… Убивать вас никто не будет, мы не «Коза ностра», да и смысла нет… Будь вы торговым посредником, получили бы на приличной сделке процентов пять. Столько я и намерен вам предложить. Поймите, ведь ваш личный вклад, минимальнейший. Нужно еще найти и взять – а это, ручаюсь, та еще работка…
      – А сколько это – пять процентов?
      – Ну, мы же не видели еще клада, мы, честно говоря, до конца и не уверены… В любом случае – миллионы. И миллионы. Признаюсь, мне не хочется сдавать все государству. Я лучше продам сам.
      – А вас не поймают? – спросила она с искренней тревогой.
      – Постараюсь, чтобы не поймали. До сих пор не ловили как-то…
      – Это и называется – бизнес?
      – Это называется – плоды перестройки, – сказал Данил. – Ну, несите товарища Гаутаму…
      Она и в самом деле направилась в ванную. Данил повертел в руках тяжелого, как пара кирпичей, загадочно ухмылявшегося толстячка, потряс, приблизив ухо – нет, ничего не стучало, не болталось.
      – Если все, как с первым, там пергаментный свиток, обложенный чем-то вроде ваты, – сказала Марина. – Вата набита очень туго…
      – А он не рассыплется?
      – Нет. Пергамент – вещь прочная, да и пролежал без доступа воздуха…
      – Долго, как по-вашему?
      – Лет пятьсот.
      – Ого! – сказал Данил. – Вообще-то лет пятьсот назад у нас тут ничего интересного и не происходило… Ермак еще не нагрянул.
      – Зато постоянно вторгались маньчжуры. Потому-то местные племена, кстати, моментально и пошли в московские подъясачные. Сказания твердят – кровь рекой текла… Маньчжуры гребли все под метелку, были основания прятать и хранить места в глубокой тайне. Если только оставались в живых те, кто помнил и знал… Статуэтка, правда, изготовлена не у нас, здесь практически не было буддистов, одни язычники. Юго-восточнее, по направлению к Байкалу… Она принадлежит к так называемой «школе Дугаржап-Мэнкэ» – по названию одного из дацанов… а может, имени мастера. До сих пор не установлено точно.
      – Но ведь этак и клад окажется черт знает у какого черта на куличках? – спросил Данил. – Вы не задумывались? Тогда придется еще труднее…
      – Юлия сказала – «это у нас».
      – Юлия, Юлия… – проворчал Данил. – Вечно этот припев. Думаете, она позвонит, как обещала?
      – Очень хочется думать… – сказала Марина с ноткой колебания. – Одно я определенно поняла, вы-то наверняка не уловили, – она уже покинула ту квартиру, где была вчера, где-то скрывается… А ваш… коммутатор может определить, откуда звонили?
      – Не в случае с межгородом, – пожал плечами Данил. – Попробуем что-нибудь придумать, но сомневаюсь…
      – Это повышает мои шансы? – глянула она вполне кокетливо. – Вы ведь сами говорите, что я – единственное звено…
      – А если – не единственное? – резонно спросил Данил. – Если она к тому же свалится нам на голову с целой шайкой москвичей, тоже жаждущих процента?
      – Вряд ли она доверится кому-то в столице, – серьезно сказала Марина. – Вот там-то гораздо больше шансов оказаться лишней у стола. Нам, как старым знакомым, она доверяет больше хотя бы потому, что прекрасно изучила и хорошо представляет, чего от нас ждать…
      – А вы, я смотрю, обладаете толикой здорового цинизма? – хмыкнул Данил.
      – Время такое, – в тон ему ответила Марина.
      – Ну да, всегда время виновато… – пробормотал Данил под нос. – Ладно, я пошел в гараж. Там есть хорошая мастерская, а мне вопросов задавать не принято. Вас не коробит, что вскрытие будет произведено в столь антинаучных условиях?
      – Ох, после того как ребята черт знает где вскрывали первую… Вы покажете, если что-то найдется?
      – Непременно.
      – Можно, я немного пока выпью?
      – Бога ради, – сказал он. – Только не увлекайтесь, вдруг мне потребуется консультация…
 
 
      …Пока басовито гудел станок и повизгивал металл по металлу, он стоял в сторонке, у окна. Любопытство было какое-то ленивое, вторичное, что ли.
      – Готово, – сказал механик.
      Данил обернулся. Парень держал Будду основанием вверх, как вазу – и там, чуть пониже среза, виднелся плотный сероватый ком, туго вбитый в пустотелое туловище творца учения о нирване.
      – Благодарю, – сказал Данил. – И забыть начисто…
      Он так и нес статуэтку до коттеджа, в той же позиции, зажав под мышкой срезанный бронзовый кружок. Пытался вспомнить по дороге имена каких-то исторических личностей или названия городов, связанных с этими местами в пятнадцатом веке, но, как ни изощрялся, не вспомнил. Потому что, кажется, так ничего об этом и не читал. И не смог бы сказать точно, были ли здесь или возле Байкала какие-то города.
      Марина встретила его любопытно-хмельным взглядом. Успела уже «усидеть» полбутылки ликера – и на сей раз не озаботилась возней с юбкой, так что Данил, предвидя кое-что наперед, иронически хмыкнул. Про себя, конечно. Ножки безусловно заслуживали внимания – а вот прямолинейная женская логика, незамысловатая, как гребешок, заслуживала лишь сожаления. Ну да, уже не две, а три пуговички расстегнуты…
      – Цирковой номер, – сказал он, садясь и устраивая Будду меж колен. – Чем бы нам… ага.
      Подцепил этот ком, и в самом деле оказавшийся чем-то вроде плотной ваты, вилкой и лезвием собственного перочинного ножика. Легонько потянул, примеряясь. Ком выскочил легко. Марина чихнула, смешно морща нос. Ему самому явственно щекотал ноздри сухой и летучий запах – то ли пыли, то ли кожи. Теми же археологическими орудиями осторожно развернул слежавшуюся вату. Обнаружился сероватый сверток толщиной с граненый стакан.
      – Пергамент? – спросил он.
      – Ага. Бумаги здесь делать не умели, а папируса не было. – Марина почти касалась его щеки своей, так что Данил чувствовал свежий запах ее кожи. – Разворачивайте, не бойтесь, там был точно такой же, и он выдержал…
      Он осторожно отогнул краешек. Пергамент и в самом деле не собирался рассыпаться в прах – но так и норовил свернуться назад, в более привычную за столетия позицию. Данил крепче сжал пальцы.
      Черные строчки выведены аккуратно, но буквы совершенно незнакомые, напоминавшие то ли пляшущих брейк муравьев, то ли обрывки паутины.
      – Ну да, тайджиутский, как и в первом тексте… – Марина заглядывала ему через, плечо. – По-моему, и текст тот же – я столько на него таращилась… Но не ручаюсь.
      – М-да, я бы тоже не ручался, – с сомнением покачал головой Данил, пытаясь сообразить, в чем заключаются различия меж иероглифами, и уловить какую-то систему. Но все эти закорючки выглядели одинаковыми. – Это слова или буквы?
      – Помесь букв со слоговым письмом.
      – Вы так-таки ничего и не понимаете?
      Марина покачала головой:
      – Я изучала только древнехягасский, и то, каюсь, скверно. – Ткнула пальчиком с ярко-красным ногтем. – По-моему, это означает «конь». Юлия показывала, – озорно блеснула глазами. – А в иных случаях – еще и «мужскую силу»…
      Отняла палец, и загадочный знак тут же стал неотличим от прочих, затерявшись среди них. Чуть закинула голову, прикрыла глаза, полуоткрыла губы и откровенно ждала ответного хода. Данил усмехнулся и, перехватив левой рукой искавшую его плечо ладонь, прошептал ей на ухо, чувствуя, признаться, некое электрическое мельтешение в крови:
      – Думаешь, это увеличит процент?
      – Я не блядь, – жарко прошептала она в ответ. – Просто хочется. Все как в кино, – перехватила-таки его руку и уверенно повела вверх по гладкому бедру. – И никаких тихих пристаней, надоело, когда тебя вместо жилетки держат…
      Данил неловко расстегивал крепление кобуры – она вечно мешала в столь непредвиденных ситуациях. Впрочем, не такая уж неожиданная ситуация и была – женщины весьма стереотипны, если речь заходит о закреплении договоров… Справился наконец с подпружиненной скобой и, не глядя, кинул кобуру подальше на широкую постель. В конце концов он был живым человеком и тоже жаждал отвлечься от сложностей. И, снимая с нее платье, стягивая невесомые трусики, боялся одного – вдруг запищит рация, случалось ей взвывать некстати…

      Он сидел в уголке аппаратной, забившись поглубже меж полированным стеллажом и стеной, чтобы не торчать над душой у радиста. Но радист все равно то и дело оглядывался на него, виновато пожимал плечами.
      «Леший» не подал в девять утра «три семерки». Вообще не вышел на связь, чего не случалось не только на памяти Данила, но и за все время существования левого платинового прииска.
      «Заимка» молчала. Несмотря на то что в дополнение к личной рации Самура там была запасная, проверявшаяся ежедневно. Вызывать их самих было бы бессмысленно, рация «заимки» никогда не работала на прием…
      Курил он уже беспрестанно. Конечно, оставались уютные естественные объяснения – землетрясение, паводок, приступ скарлатины, все одновременно отравились колбасой. Напал снежный человек или вылезший из речки Беди заблудившийся динозавр. Упал метеорит. Загорелась тайга. И прочее – читайте сборник «Антология таинственных случаев» с любой страницы…
      До половины десятого он старался внушить себе, что молчание «Лешего» никак не связано с последними событиями. Самур мог подвернуть ногу, забредя ненароком далеко от прииска, по глупой случайности не взял с собой оружия, не смог выстрелом подать сигнал бедствия, и товарищи по работе (никто из которых не имеет права лезть к рации в отсутствие бригадира) отправились его искать…
      Одно немаловажное уточнение: Самур н и к о г д а не уходил с прииска. А в те дни, когда он уезжал в Шантарск, на рацию получал право сесть доверенный. Тот же доверенный, кстати, случись с Самуром что-то непредвиденное, просто обязан был выйти на связь и дать «три девятки». У него был свой заместитель, а у того – свой, и так далее, по цепочке…
      В десять Данил уже просто курил, не строя версий. Радист представления не имел, отчего «три семерки» от «Лешего» так важны – он просто-напросто знал, что от абонента с этим позывным в с е г д а, что ни день, поступают в девять утра «три семерки». А сегодня их не поступило. Поневоле станешь дергаться…
      В пять минут одиннадцатого Данил решительно поднял его со стула повелительным жестом, сел, нацепил наушники и распорядился:
      – Вызывай «Марала».
      Радист, неуклюже изогнувшись рядом, принялся вызывать.
      «Марал», личный контакт Данила, год назад осел в деревне Чарушниково, купил дом, выходивший тремя окнами на единственную дорогу, по которой из села могли проехать машины к Беде, и занялся довольно нехитрым делом – сидел и ждал. У моря погоды. Больше ничего в его обязанности не входило – жить себе и немедленно сообщать, если в окрестностях начнется подозрительное шевеление, и в случае такового подать Самуру сигнал тревоги по «Всплеску», крошке-рации одноразового действия. «Марал» был вертухаем в отставке, всю жизнь мечтал доживать век в деревне и оттого своими обязанностями не тяготился ничуть (да к тому же из-за каких-то загадочных свойств организма спал часа по три в сутки, чутко, как собака). Данил в свое время побывал там и убедился, что дело у бывшего «сапога» поставлено на совесть – поперек узкой, стиснутой соснами однопутки тот положил стокилограммовую тракторную борону, и при малейшем шевелении около нее посторонних во дворе оживал злющий цепной кобель, способный лаем поднять мертвого. Односельчане, считавшие новопоселенца бывшим начальником охраны какого-то засекреченного космодрома (Данил сам пустил эту фишку, выпив с мужиками на бревнах у магазина), отнеслись ко всему как к милому безобидному чудачеству малость свихнувшегося на строгой секретной работе мужика, прозвав его «комендантом Беди». В деревне весьма терпимы к чудачествам, если только они безобидные. А посторонние в ту сторону, к Беде, и не ездили – охотники и шишкобои привыкли отправляться пешком, геологи давно не наведывались…
      В наушниках затрещало.
      – «Марал», говорит «Марал».
      – Это Кирилл, – сказал Данил.
      После короткого молчания поинтересовались:
      – Начальник, точно вы?
      – Лампадка у тебя белая, с красными точками, – сказал Данил.
      – Точно, – хехекнул «Марал». – Что стряслось?
      – У вас спокойно?
      – Спокойней некуда. Даже ветра нету. Борона как валялась, так и валяется, Левко дрыхнет в конуре, а по небу ничего не жужжало… У соседа с нашего конца «Ниву» угнали, так и не нашли пока, но это ж не по вашей части… А так все тихо.
      – Посматривай, – сказал Данил.
      – А что такое?
      – Молчат.
      – Ох, ни хрена… Начальник, тишина была полная.
      – Все равно посматривай, – сказал Данил. – И если хоть что-то непривычное нарисуется, дай знать. Конец.
      Он вернул радисту наушники, освободил стул и вновь перебрался за стеллаж. Истреблял одну «Опалину» за другой. А еще минут через двадцать дверь аппаратной распахнулась, на пороге встала Митрадора:
      – Данила Петрович!
      Он вышел в коридор, ощущая некоторую невесомость в коленках.
      – Звонил Самур, он на «пятерке».
      – Что еще?
      – Все. Сказал, немедленно…
      Данил заглянул в аппаратную, бросил радисту:
      – Все дела побоку, сиди на волне «Марала», – и направился к лестнице, приказав Митрадоре через плечо: – Дежурный экипаж за мной…
      «Пятерка» означала однокомнатную квартирку километрах в трех отсюда, «лежку» Самура на самый крайний случай. О чем, кроме него, знал только Данил.
      Его ребятки, тоже ставшие за последние дни чуточку нервными, посыпались из «Волги», моментально взяв его в кольцо, отпугивая редких прохожих хмурыми взглядами. На лестнице он их опередил, прыжками взбежал на третий этаж, позвонил – дилин-дин, дилин.
      Самур открыл моментально, видимо, так и стоял у глазка. Он был ненормально бледен, отчего волосы и усы выглядели вовсе уж антрацитовыми, и почему-то казался располневшим. Данил кивнул своим, чтобы остались на площадке, прошел в комнату. Постель с кровати сорвана, валяются изодранные на ленты простыни и еще какие-то тряпки в бурых, залубеневших пятнах, на столе – откупоренная, но непочатая бутылка коньяка, тут же «стечкин» с глушителем и патроны россыпью.
      Данил взял пистолет, нюхнул – кисло шибало гарью…
      – Садись, – сказал Самур, вошел следом, как-то скособочась, прижимая левую руку к боку. Тяжело упал на стул. – Налей мне, пожалуйста. Промедол прошел, а сил нету…
      – Тебя что, ранили? – Данил оглянулся на жуткие тряпки. – Где телефон? Сейчас все оформим…
      – Сиди, Барс. Поздно. Налей мне. У пророка ничего не сказано про коньяк, его можно… – он зажмурился и выцедил полстакана, как воду. Шумно выдохнул, передернулся всем телом. – Поздно, две пули, буду умирать…
      – Ты…
      – Молчи, да! – Самур ос калился, как зверь. – Ты мужчина, нет? Я тебе сват-брат, да? Сиди, слушай! Совсем времени нет, я чую, у нас в семье всегда чуяли, дедушка Гафур… – он прикрыл глаза, залопотал на каком-то непонятном языке, опомнился. – Никого больше нет, Барс. Налетели до рассвета, в час волка, собаки не лаяли, их я думаю, положили из бесшумок, Салих стоял на карауле, а тревоги не поднял, значит, его тоже, сразу… Барс, они не требовали сдаться, не кричали про руки вверх, они убивали всех…
      – Кто? Сколько их было?
      – Все в камуфляже, в масках… – Самур снова закрыл глаза. – Мы стреляли, только они убивали одного за другим, одного за другим, мы были как овчарки у стада, а они как волки, они пришли, чтоб убивать без разговоров… Человек пятнадцать. У них ни один ствол не стрелял громко, все были бесшумные, совсем как у нас, ни одного выстрела не было громкого… Это не власти, это абреки. Нет больше Шадизаровых, только маленькие, там, в ауле… Все было бесшумно, понимаешь? Только раненые стонали, кричали, у нас и у них… Они своих добили потом, еще раньше, чем наших. Я видел… Всех Шадизаровых убили, Барс. А я убежал, когда никого уже не осталось. Я не трус, слышишь? Не трус! Нужно было рассказать…
      – Да конечно, – тихо сказал Данил. – Никто и не говорит, что ты трус, никто… Значит, это ты взял «Ниву» в деревне?
      – Я. Собака у них не гавкала, взял еще рубашки с веревки, отъехал подальше, порвал, завязался… Они гнались сначала по лесу, я спрятался в темноте, мимо проскочили… У нас у всех одежда была темная, так в старину заведено, ночью не видно, если что… Вот и получилось – если что… Откуда знаешь про «Ниву»? Я ее бросил за квартал отсюда.
      – Знаю, – отмахнулся Данил.
      – Ты умный… У тебя кто-то в деревне?
      – Да. Но ничего он не заметил.
      – Он бы не услышал, – сказал Самур, чуть покачиваясь всем телом. – Ни одного выстрела не было громкого… Налей еще. Все сказал, можно теперь. Они не власть, Барс, так и скажи Ивану. Скажи, я ничего не мог сделать, ты бы тоже не сделал ничего.
      – В деревне все было спокойно?
      – Ни одна собака не брехала, только когда я шел… Они пришли тайгой, если и была машина, оставили далеко. Барс, запомни, мусульманина хоронят в тот же день… У вас есть мусульманское кладбище, отвези ночью, закопай…
      – Не дури, – сказал Данил. – Сейчас оформим все…
      – Ты всегда был умный, а теперь глупый. Меня еще утром убили, я только погодил умирать, пока не доделаю дела, потому что мы – Шадизаровы… Прадедушка грабил вашу почту… При царе Александре… Почитай потом Коран, хоть суру… Мусульманину не нужен гроб, заверни в белую материю… И почитай хоть суру, может, подо мной мост и не рухнет… – Он склонился вперед, оперся на стол грудью. – Горы, горы, горы… Меня еще утром убили, а ты не понимаешь… Похорони до полночи, постарайся…
      Данил встал, огляделся в поисках телефона. Не было никакого риска, имелся эскулап и на такой вариант…
      За его спиной шумно упало тело, опрокинулся стул, посыпались патроны со стола, раскатились, стуча.
      Самур, откинув левую руку и подобрав под себя правую, лежал посреди комнаты. Данил перевернул его. Из-под незастегнутой рубашки выпирали полосы туго намотанной простыни, на боку и на животе слева все еще расплывались темно-алые пятна. Пульс не прощупывался, как ни старался Данил. На груди, пониже ключиц, виднелась наколка – какая-то фраза арабской вязью. Приложенное к губам зеркальце осталось незамутненным – пожалуй, он и в самом деле был убит там, в тайге, лишь долг и честь – что там под этим ни понимай – гнали его сто пятьдесят километров. Люди иногда умирают не раньше, чем успеют доделать дело, какие бы законы ни были писаны природой на сей счет…
      Данил налил себе коньяку и медленно выпил. Глядя на лежащего, в который раз спрашивал себя – должно ведь быть что-то еще? Помимо денег, которые тебе так и не пригодятся, помимо обязанности складывать самородок к самородку, помимо необходимости соблюдать правила игры? Должно быть что-то еще, иначе отчего люди совершают гораздо больше того, что от них требуется, и не спешат выставлять за это писаный счет?
      Он аккуратно стер свои отпечатки со всего, к чему притрагивался, нашел ключи, осмотрел замок, убедившись, что сможет без проблем открыть его снаружи, когда понадобится, и вышел к торчавшим на площадке ребятам. Бросил, ни на кого не глядя:
      – Пошли…
 
 
      – Полчаса назад проперли, – докладывал «Марал». – Борону отволокли сами, у них там было шестерок до едрени матери. Значит, так: грузовик с медведем на дверцах, внутренние войска, полный кузов лысопогонников. Две штатских «Волги», в одной маячила папаха, вторая сплошь с цивильными. Два «уазика» в ментовской раскраске. Еще грузовик, номер военный, никаких эмблем. И два УАЗа-фургонетки, новенькие, темно-красные. Участковый с ними на своем драндулете, суетился, словно шило в жопе. Над тайгой мотается вертушка. В эфире жуткая суетня, – он явственно хихикнул. – Деревня на ушах стоит, кто-то даже про летающую тарелку болтает…
      – Все?
      – Нового ничего пока.
      – Отключайся и сиди тихонечко, – сказал Данил. – В случае чего, ты у нас – радиолюбитель зарегистрированный, на это и бей. Конец связи.
      Еще через полтора часа на основе радиоперехватов и вспугнутых с гнезда информаторов из соответствующих структур картина нарисовалась более-менее полная. Почти. Упомянутые структуры получили сведения, что в тайге, в четырех километрах от деревни Чарушниково, произошла нехилая перестрелка с широким применением автоматического оружия. Отправленный на рекогносцировку участковый узрел такое, что орал потом в телефонную трубку, словно на другую планету пытался докричаться. Два десятка трупов, автоматы с глушителями, импортные рации дальнего действия, два сожженных ненашенских джипа, мертвые волкодавы, головешки барака, просыпанные, в спешке, очевидно, зерна самородной платины, настоящий прииск, обустроенный не хуже, чем это сделало бы государство с его возможностями… Участковый клянется и божится, что принимал тамошний табор за мирных геологов. На Бедю выехала суперпредставительная команда из самых первых лиц, отмеченных лампасами и погонами без просветов, зато с большенькими звездами. Чуть позже Данилу сообщили, что по тому же маршруту проследовал вертолет с заместителем губернатора, а на полосе готовится к взлету еще один, и в него грузятся военные.
      Словом, провал был полный, была «заимка» – и нету. Каретников исчез где-то в городе, а следом разлетелись и особо доверенные его штабисты. Кузьмич, как доложили, все еще пребывал в верхах, совместно с прочими народными избранниками решая в областной Думе чрезвычайно животрепещущий вопрос о финансировании очередного Всесибирского фестиваля симфонической музыки и балета.
      Еще через час выяснили, что утечка информации пока что определенно не планируется – пресс-служба УВД пребывает в состоянии покоя, журналисты погрязли в текущих делах. Намерения властей предержащих еще не поддавались анализу и толкованию по нехватке информации, однако Данил не сомневался в одном: неизвестные, напавшие на прииск, ничуть не заботились о «языке», вовсе даже наоборот. Правда, оптимизма это не прибавляло: на мертвых, как широко известно, можно валить все, что твоя душенька пожелает, оправдываться они не в состоянии. Пессимистично глядя на вещи, можно ожидать чего угодно: от вороха интеркрайтовских бланков, живописно разбросанных на пожарище, до появления Лжесамура, красочно излагавшего бы по телевидению, как нехороший человек Лалетин держал его прикованным к тачке и заставлял копать платину, угрожая зарезать любимого дедушку.
      Впрочем, это уже перебор. Как-никак мы в своем поместье, и не найдут они концов, ручаться можно – но прииск потерян, судьба месячной добычи подернута туманом…
      В восемь вечера Данилу позвонил Кузьмич, велел не дергаться, прилежно собирать информацию без лишней суеты, а завтра быть в готовности чуть свет. Голос у него был самый обычный – но что-то чересчур много металла в нем, совершенно спокойные люди так не держатся…
 
 
      …Кладбище это, расположенное километрах в десяти от города, у ведущего на глухие севера Кучумского тракта, в народе исстари именовалось «татарским». Хоронить здесь перестали еще перед Отечественной. Нынешние шантарские мусульмане, два года назад отстроившие мечеть, открыли новое, на западной окраине города. Этого, в общем, тоже не забывали – но большинство памятников или уже лежали на заросшей высоченным бурьяном земле, или покосились, готовые рухнуть. Иному несведущему могло показаться, что нога человека здесь не ступала лет пятьдесят, однако Данил-то знал: по мусульманским обычаям запрещалось выправлять надгробья, что бы с ними ни происходило потом, они, раз навсегда поставленные, отныне – в руке Аллаха…
      «Ниссан» свернул с тракта в совершеннейшем мраке, покатил к ограде, увенчанной по углам потускневшими полумесяцами. Все трое были в очках ночного видения – прямоугольные коробочки с двумя окулярами пристегнуты к затылку широкими «шлейками» – и оттого мир вокруг выглядел мрачно-сумеречным, полным всевозможных оттенков серого, резких полутонов, словно бы напрочь чужим уголком иномерного пространства. Оттого и потайные похороны казались чем-то чуточку нереальным…
      Данил загнал машину в ворота, поставил так, чтобы ограда ее прикрывала. Наблюдать за ними, правда, было некому – движения на тракте почти нет, как обычно в эту пору, только однажды навстречу пронеслась издали ослеплявшая фарами легковушка. Импортные «совиные глазки» моментально накрылись бы – сильный луч света мгновенно и бесповоротно выводит из строя фотокатод – но их снаряжение было отечественным. Не из патриотизма, а оттого, что полуголодные научные головы где-то на Урале выдумали ночные гляделки, света, пусть от прожектора, ничуть не боявшиеся.
      Данил шагал впереди, неся лопаты. Кондрат и дядя Миша волокли следом длинный, смутно белевший в темноте сверток. Покосившиеся каменные доски, закругленные сверху, обелиски с полуосыпавшейся золоченой вязью, шарами, увенчанными полумесяцами, истлевшие доски, неожиданная надпись на русском: «О Аллах, суди Равиля не по его делам, а по милосердию твоему».
      Пока те двое копали, Данил прохаживался вокруг, время от времени трогая рукоятку «Беретты» на поясе. У него редко выпадали случаи, когда общение с представителями власти оказалось бы столь неприятным, буде таковые нагрянут. Вполне вероятно, Кузьмич не одобрил бы, из очень гнилой ситуации пришлось бы потом вытаскивать – но он должен сделать все именно так, как Самур и просил. Иначе окончательно превратимся в волчью стаю, обреченную в любой момент на отстрел с вертолетов.
      Ходили слухи, что на заброшенные кладбища вокруг города начали собираться местные сатанисты, неведомо откуда вынырнувшие с началом перестройки, Мазуркевич говорил, что у них лежит рапорт ППС о распятой на кресте собаке с выколотыми глазами – но то, правда, было на православном, а сюда вроде бы полезть не должны… Еще трижды по тракту проносились огни, два раза это были трейлеры, один раз – мотоцикл.
      Все. Дядя Миша, тихонько поругиваясь и утирая ползущий из-под «коробочки» пот, тронул его за рукав. Данил обернулся, подошел. Яма тщательно забросана вровень с землей, прикрыта трухлявыми досками из кучи поблизости. Что ж, все лучше, чем у иных, о которых неизвестно даже, какой смертью они погибли, не говоря уж о могилах… «Стечкин» с глушителем давно разобран на детали, а детали, упакованные в мятые консервные банки, покоятся в дюжине урн по всем концам города. Квартира старательно почищена. Все концы оборвались…
      Он сходил к машине, принес толстую книгу, сказал негромко:
      – Хотите, ждите в машине…
      Кондрат, пожав плечами, ушел к «ниссану», а дядя Миша остался, стоял рядом, сдернув «очки», и слушал, как Данил негромко читает из Корана:
      – Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Клянусь утром и ночью, когда она густеет! Не покинул тебя твой Господь и не возненавидел. Ведь последнее для тебя – лучше, чем первое. Ведь даст тебе твой Господь, и ты будешь доволен. Разве не нашел Он тебя сиротой – и приютил? И нашел тебя заблудшим – и направил на путь? И нашел тебя бедным – и обогатил? И вот сироту ты не притесняй, а просящего не отгоняй, а о милости твоего Господа возвещай. Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Разве Мы не раскрыли тебе твою грудь? И не сняли с тебя твою ношу, которая тяготила твою спину? И возвысили твое поминание? Ведь, поистине, с тягостью легкость, – поистине, с тягостью легкость! И когда ты покончишь, то труждайся и к твоему Господу устремляйся!
      Захлопнул книгу, постоял.
      – Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу… – проворчал, пошевелившись, дядя Миша. – Хоть ихнюю Библию почитали… Родные-то есть?
      – Да вроде, – сказал Данил.
 
 
      …Иван Кузьмич Лалетин, благодетель и директор АО «Интеркрайт», сидел в его кабинете, закинув ногу на ногу, говорил негромко, порой блуждая взглядом по кропотливо отреставрированной лепнине потолка:
      – У следствия – ни малейших зацепок, какую бы то ни было связь с нами установить невозможно. То же и с нападавшими. Люди из ниоткуда. Каретников там уже накопал какие-то детальки, потом посмотришь. Последнюю добычу они унесли, оставили лишь горсточку для усугубления декораций. Даже если не будет целенаправленной печатной атаки вроде той, что с контейнером, шила в мешке, конечно, не утаишь, немного обязательно просочится, деревенским рот не завяжешь, да и кто-нибудь из погонников рано или поздно проговорится… Самое интересное начнется потом, эту шахточку придется оприходовать в доход области и позаботиться о ее дальнейшей судьбе. Тут-то и посмотрим, как поведет себя Соколик… Выдели для этого дела особую группу, в дубляж Максимке. Если мы прииск подгребем вполне легально и законно, кое-что вернем… Губернатор вернется из заграниц через неделю, но возня начнется, как только пронюхают. Если Соколик и впрямь вильнет на сторону, придется болезному припомнить все съеденные пирожные… Этот вариант тоже учитывай. Папочка на него хорошая?
      – Потоньше, чем на нас, но увесистая… – хмыкнул Данил.
      – Не лыбься, – сквозь зубы сказал Кузьмич. – Нашу папочку еще не вытащили. Однако пыль с нее сдули… Фрол что-то занервничал, а у него нюх не хуже нашего с тобой… Так, что еще?
      – Что-то ты словно прощаешься… – сказал Данил. – Уезжаешь?
      – Да. На недельку, ориентировочно.
      – В столицу?
      – Да нет. На остров Мэн.
      – Так… – сказал Данил. – В царство бесхвостых кошек и оффшорных компаний… Что, колокольчик брякнул?
      – С чего ты взял?
      Данил посмотрел ему в глаза:
      – Слушай, мне-то уж надо знать. Полагается просто.
      – Не дергайся, – сказал Кузьмич. – Я ж тебе не институтка в конце-то концов. Нам крепко напинали под жопу, согласен, но сматываться за бугор в такой ситуации станет лишь мелкая сявка, – он жестко усмехнулся. – Мы-то понимаем, что при нужде звякнет какая-нибудь падла инглезам, закопошится Интерпол – и выдернут тебя, раба божьего, хоть с Фолклендов, невзирая на твою британскую паспортину. Это ведь островитяне, кстати, и пустили в оборот мыслишку, что джентльмен – тот, кто не попадается…
      – Да ладно, – сказал Данил. – Я чисто теоретически…
      – А мыслишка-то у тебя была?
      – Ну, тень мыслишки, – сказал Данил без всякого смущения. – Я ведь в эти игры играю неполных полтора года, не то что некоторые, имею право на скороспелые… мыслишки.
      – Ты что, так до дох пор и не понял, с кем связался? – усмешка у друга детства была волчьей. – Я не для того лез из Судорчаги, чтобы при первом звоночке понапихать долларов за голенища и смываться доживать век в обществе бесхвостых кошек… Мы еще побарахтаемся, как те лягушки в сметане. Гильдия нас пока что не списала, и в Шантарске еще долго не осмелятся палить нам в спину из рогатки… Только, видишь ли, бывают моменты, когда жизненно необходимо отъехать подальше и посидеть недельку-другую на далекой веранде. Исключительно для того, чтобы твоя персона не дразнила своим присутствием, чтобы не задавали тебе лишних вопросов, пусть неофициальных, но, право, абсолютно тебе ненужных. Если бы Меченый вздумал в августе отсиживаться не в Крыму, а где-нибудь в Испании с визитом, смотришь, и не турнули бы по тридцать третьей… Порекомендовали мне так, понимаешь ли.
      – Ну, тогда я чуточку иначе сформулирую, – сказал Данил. – Не получится ли, что после твоего отъезда кое-кто обнаглеет не по чину? И труднее станет работать?
      – Выкинь из головы. Во-первых, не обнаглеют, хреновенький был бы механизм, держись он на мне одном. Во-вторых, все замотивировано, там, на Мэне, как раз собирают тусовочку некие потенциальные инвесторы – народец, как достоверно известно, бедноватый и жуликоватый, но кто здесь об этом ведает-то? И в-третьих, я тут не особенно и нужен, согласись. Тебя и без меня прикроют, возникни такая нужда.
      – Логично, – сказал Данил. – От Карема так и не позвонили?
      – Нет. Он определенно не успел… Правда, беднее мы от этого не стали, верно? В общем, на хозяйстве остается Стрельников. Имеет строжайшие указания тебе ни в коем случае не мешать. Его распоряжения выполнять только в той части, что касается охраны предприятий и противодействия экономическому шпионажу. Во всем остальном у тебя руки развязаны. Если что, выходи на Фрола, пора вам познакомиться наконец, он тобой интересовался…
      – А с кладом как быть?
      Лалетин досадливо поморщился:
      – Брось ты это к чертовой матери. Не верю я в клад.
      – Очень уж гладко все притирается, – упрямо сказал Данил. – Все. И непонятные наезды, и то, что положили кучу народу, статуэтки, наконец…
      – А в статуэтках был план, начерченный в Маньчжурии снедаемыми эмигрантской тоской поручиком Голицыным и корнетом Оболенским… – Лалетин глянул на часы, поудобнее устроился в кресле. – Время еще есть, делать больше нечего, давай развеемся, о кладах поболтаем. Не забыл, как мы в Судорчаге под кузницей копали? Тридцать пять лет пролетело, пора бы и охолонуть. Скажи-ка мне, как связать с золотом Колчака или Иваницкого всех этих столичных специалистов по древнетюркской мове? Что, Иваницкий, спрятав захоронку, писал пояснения этими каракульками? – он взял закатанный в пластик пергамент, повертел. – Непонятно даже, как его правильно держать, то ли этак, то ли так, то ли вообще набок повернуть… Или это каппелевские офицеры, прятавшие золото адмирала, другого языка не нашли?
      – Вообще-то да, – сказал Данил раздумчиво. – Есть некоторое несоответствие. Иваницкий, конечно, трахал приятных девочек из сагайских кочевий, как на счетах щелкал, но не было тогда у сагайцев письменности, как и у прочих племен…
      – А эта твоя Лолита, Ларочка, меня не убеждает. Потому что у нее нет ничего, кроме завлекательных побасенок. Положи ее в постельку, если так хочется, при глубочайшей конспирации, только зачем уши развешивать?
      – И все равно, – сказал Данил. – Ивлева ведь грохнули из-за Будды…
      – А у тебя есть точные доказательства, что – из-за Будды? – прищурился Кузьмич.
      – Нет, – признался Данил.
      – Вот видишь? Нет н и к а к и х доказательств. Участие Скаличева меня тоже не убеждает. Во-первых, он сам мог погнаться за миражом, а во-вторых, ты опять-таки не знаешь точно, вошел он в игру или нет. Чего ни коснись – догадки, гипотезы, версии… В конце концов эти иероглифы с несравнимо большей долей вероятности могут оказаться буддийской молитвой. Ом-мане падми хум… На чем все держится? На том, что некая Юлия сказала, будто в статуэтке лежала бумажка, а на бумажке-де намазюканы координаты клада… Вдобавок никто эту Юлию и в глаза-то не видел. Очень может быть, она еще появится и выдоит приличные денежки у которого-нибудь дурака – на накладные расходы, плату консультантам, переводчикам, на закупку снаряжения… Конечно, и у нас в отечестве есть профессиональные искатели кладов, этакая микромафия. Только гораздо чаще под этой маркой работают Бендеры. И на западе тоже. Там целая индустрия – карты фабрикуют, миноискатели списанные под шумок распродают вагонами… Сколько раз продавали Эйфелеву башню, ты не помнишь? И ведь облапошивали не наших пенсионеров, социализмом вскормленных, – коренных западных людей, вроде бы всосавших с материнским молочком иммунитет… Когда у тебя выдастся свободная минутка, поговори с Максимкой. Он тебя сводит в архив, к рассекреченному по давности лет и благодаря перестройке. Есть там любопытная папочка – эмигранты-кладоискатели на территории бывшей Шантарской губернии. Я весной одалживал для Элки, да и сам не удержался, прочитал. Очень, знаешь ли, завлекательно. Чертежами с крестиками «эмики» торговали что в Европе, что в Маньчжурии. И попадалась на эту удочку куча народа, в том числе и импортного. Выкладывали приличные денежки, лезли через границу, кто сам, кто нанимал ходоков – а потом выяснялось, что и часовен-то таких сроду не стояло, и сопок таких нет, от которых следует-де отсчитывать семьдесят лаптей на запад и три аршина на восток… А если и было что, давненько выковыряли комиссары и пустили на мировую революцию, или, как в случае с Бендером, построили клуб – люстры с висюльками, в пальто не пускают. Между прочим, такая китайская грамота даже удобнее, чем чертеж с крестиками. Гораздо дольше можно голову морочить…
      – Очень уж древний вид и у пергамента, и у Будд…
      – Значит, это не золото Колчака и не клад Иваницкого. Априорно. Ты, кстати, возраст не изучал?
      – Максим Каретников занимается.
      – Только, я тебя умоляю, воздержись от лишних трат… – поморщился Лалетин, – Фирма, конечно, все снесет, но это же выйдет сплошное удовлетворение любопытства за казенный счет.
      – Могу заплатить из своих.
      – Господи, да брось ты эти игрушки! – с сердцем сказал Кузьмич. – Как дите, ну честное слово… Сплошной детский сад. Ну, с Бесом все более-менее просто – мало он читал в детстве, насмотрелся по видаку триллеров с кладами, глазенки разгорелись… Скаличев тоже дуб хороший. А Глаголеву в столицу хочется, он ради такого шанса не то что клад Колчака искать будет – нас с тобой в китайские шпионы произведет… Кстати, я не верю, что у Колчака было время и возможность зарывать золото. Повсюду ведь напирали партизаны. Господа офицеры растаскали – сколько могли напихать в карманы. А остальное уперли чехи, на чем потом и основали «Легия-банк», золотой запас незалежной Чехословакии… А у Иваницкого много и не было. Ну, пудик, два… Это не кубометры. Как услышишь про кубометры – тут обычно сказка и начинается… И если уж строить максимально приближенные к реальности версии, то вполне может оказаться, что всей этой дурацкой болтовней о кладах прикрывали другую, более плотскую операцию… Налет на «заимку», скажем. Ты такой вариант не просчитывал?
      – Нет.
      – Подумай в тишине, – сказал Лалетин. – Кто бы сейчас, после прискорбных событий, ни завладел «заимкой» официально, при некоторой изворотливости ума и должных связях без особого труда обеспечит неплохой левый доход… Что, если всеми сюрреалистическими наездами, всеми побасенками о золоте адмирала как раз и прикрывали интерес к «заимке»? Впереди аж две предвыборных кампании, и денег они потребуют диких… От всех заинтересованных лиц. А платина – это денежки. И, между прочим, ради такого куша вполне рентабельным было бы истратить груду зеленых на наркотик для Байкальска и остальные курбеты. Окупится за месяц, а потом пойдет чистая прибыль.
      – Об этом, каюсь, я что-то и не подумал, – сказал Данил.
      – А ты подумай. Отнюдь не поздно. Вполне реальное и насквозь земное объяснение. Глаз не спускай с Соколика. Если он собрался торгануть «заимку» на сторону, обязательно зашевелится, это ж блядь редкостная… Прошли уже сутки. Никто и не пытался устроить какую-то инсценировку, доказывающую якобы нашу связь с прииском. Его просто засветили. Выставили на всеобщее обозрение, а значит, на продажу… Постарайся не оплошать. За то, что истратил кучу денег на отработку всех этих вариантов с престарелыми профессорами, не упрекаю – но впредь с этим кончай. И если попадет тебе в руки совершенно надежный план с крестиками, ты уж сначала точно выясни, не в Ольховке ли его нарисовали в запрошлую пятницу… – Кузьмич встал и похлопал его по плечу. – Ладно, я полетел. Держи ухо востро, – дружески ухмыльнулся. – А если и в самом деле откопаешь у нас в подвале колчаковское золотишко, бери его себе, может, на портсигар хватит… Не верю я в этот клад, а потому и на долю не претендую.
      – Слово не воробей, – ухмыльнулся и Данил, потягиваясь.
      – Не претендую, так и запиши, – Кузьмич откровенно забавлялся. – Тебе генеральская дочка в жены набивается, такая супружница, привыкшая к Европам, расходов потребует. Считай, мой подарок на свадебку. Разве что мне – монетку на брелок… И не более того. Чао!
      Данил долго сидел, глядя на обитую коричневой кожей дверь. Пробормотал под нос:
      – Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу, снимите шляпу…
      Не было поводов ни для печали, ни для обид. На то и шеф, чтобы осуществлять общее руководство, ломать голову над делами банковскими, заводскими и гильдейскими, чирикать с импортными людьми и мило беседовать с истеблишментом. Для грязных дел есть майор в отставке, которого для того и нанимали, чтобы чистил сортиры. Если уехал, значит, так надо. Полезно иногда пересидеть подобные нервотрепки. Не попросит политического убежища в стране бесхвостых кошек, в самом-то деле. И ни за что не бросит всего, что оттяпано в незримых миру, бесшумных акульих поединках у кусачих рыбок, оказавшихся нерасторопнее и мельче. Вернется…
      А вот что до клада… Друг Ванюша – золотая голова, прошел лучшую в мире школу делового человека, академию советских аппаратных игр. В «кузнице кадров» хватало и дураков, но многие вышли оттуда волчарами с компьютером в голове. В мире деловых интриг, противоречащих друг другу законов и неисполняемых указов, в бардаке, именуемом «экономикой постсоветского пространства», в мире биржевых котировок, прибылей-убытков, словом, в том самом мире, где сам Данил остается не более чем позавчера спрыгнувшим с дерева туземцем, Иван Кузьмич Лалетин – царь и бог, любое его суждение следует принимать безоговорочно.
      Другое дело – мир плаща и кинжала. Вот здесь уже Данил – идеально подогнанный по резьбе шурупчик.
      В «пространстве Лалетина» кладов попросту не существует. Господа банкиры и заводчики в такие игры не играют. И не понять им, что такое – предчувствия сыскаря…
      Он не смог бы облечь в слова то, что чувствовал. Вполне вероятно, и не было на свете таких слов. Зато была уверенность – ч т о-т о в с е ж е е с т ь. Клад – не обманка и не болтовня вокруг пустого места. Пусть и нет пока членораздельных аргументов…
      Подумав, он встал и пошел в конец коридора, на «склад». Это была самая обыкновенная комнатка, оставленная свободной на случай, если придется ненадолго складывать разные пустячки, не заслуживающие почетного хранения в подвале, бронированной двери и сложного замка.
      На стеллаже – два картонных ящика с газовыми баллонами в полиэтиленовой упаковке, целлофановый пакет с полураздетой девицей (кто-то забрал из буфета продуктовый заказ, ветчинкой явственно попахивает), наплечная кобура с порванной поясной петлей, стопочка глянцевито-ярких каталогов немецкой фирмы, промышлявшей оружием самозащиты, непочатая банка кофе и початый блок «Мальборо». В углу, прямо на полу, – ивлевский компьютер и магнитофон с колонками… а где Будды?!
      Данил прилежно потыкался во все углы, как будто фигурки могли самостоятельно убежать за холодильник. И, не тратя времени на чесанье в затылке, признаваемое некоторыми за важный компонент мыслительного процесса, бросился к коменданту. У его третьего этажа был свой комендант (выполнявший, честно признаться, главным образом функции Данилова внутреннего надзирателя и стукача).
      Внутреннее расследование, длившееся не больше двадцати минут, выявило простой, как мычание, факт: фигурки Будды пропали бесследно, а за компанию с ними исчез миляга Подснежник, которому сейчас полагалось бы сидеть в кабинете и корпеть над конкретными текущими делами. Часа полтора назад он как ни в чем не бывало покинул здание, и охранники припомнили, что сумка висела у него через плечо, а без специального распоряжения своих на выходе не шмонали.
      Он, конечно, не вернется. Такие номера откалывают, чтобы не возвращаться. Данил, как ни странно, ощущал скорее удовлетворение. Что-то подтвердилось. Хоть он и не понимал что…
      Каретников пожимал плечами раз, наверное, в пятый:
      – Тайника в них быть не могло. Просвечивали рентгеном обе. Никаких пустот. Есть, правда, раковины, но это уже дефекты изготовления, определенно массового производства…
      – В институт цветных металлов обращались? – хмыкнул Данил.
      Верный сподвижник, из-за волнения глухой к любой иронии, пожал плечами в шестой раз:
      – Нет, в лабораторию радиозавода. Все-таки наше хозяйство, так было проще и быстрее – по-прежнему режимное, обошлось без лишних вопросов… Я попросил сделать рентгеновские снимки, лежат у меня в столе.
      – Материал – бронза?
      – Бронза, никаких сомнений. И не лучшего качества. Они наскоблили опилок, сделали спектральный анализ, результаты изложены письменно. Статуэтки вышли из одной мастерской. Эксперт заверяет: на той, что досталась нам уже выпотрошенной, было закрепленное намертво основание, наверняка идентичное «вашей» фигурке. Его сняли, судя по микроследам, от десяти до пятнадцати дней назад. Как он сказал, внутренняя поверхность обеих статуэток все время их существования была защищена от внешних воздействий.
      – Консервная банка, другими словами? – сказал Данил.
      – Можно и так сказать.
      – А возраст этих консервных банок?
      – Возраст? – Каретников развел руками. – Вот с определением возраста было посложнее. У нас нет такой аппаратуры. Здесь необходимо…
      – Я помню, какая аппаратура необходима, – угрюмо сказал Данил. – Но статуэток у нас уже нет, так что бессмысленно… Нет, ну зачем он спер обе фигурки? И, кстати, вы стопроцентно уверены, что он работал на милицию?
      – Георгин его сдал четко. Звание, анкетные данные, круг интересов…
      – Перепроверяли?
      – Чисто формально. Следуя вашему указанию…
      – Да что вы, я вас ни в чем не упрекаю, – сказал Данил. – Ну кто мог подумать… Обстоятельства, правда, имеют пакостное свойство меняться. Займитесь лично. Потревожьте Георгина, дерните за все ниточки, какие только есть.
      – Вы подозреваете, что он работал не только на милицию?
      – Начинаю я что-то так подозревать, – признался Данил. – Сюрреализм и милиция – две вещи несовместные. А здесь пошел сюр…

      – Нападение? – спросил Каретников, морща лоб.
      – Вряд ли, – сказал Данил. – Автоматная очередь по окнам, граната, нечто в этом роде…
      – Где?
      – Представления не имею.
      Они обменялись напряженными взглядами.
      – Я, конечно, дам сигнал на «состояние „Бастион“», но гарантии… – пожал плечами Данил.
      Не было никаких гарантий. И дивизии в их распоряжении не было. Невозможно угадать, какое из разбросанных по всему городу предприятий «Интеркрайта» подвергнется налету, охрана, конечно, везде поднята на ноги и усилена, насколько возможно. Однако в такой ситуации все козыри у нападающего, только он знает м е с т о…
      – Вы все-таки едете?
      – Да, – сказал Данил. – Я беру минимум людей, все равно полдюжины мальчиков в данной ситуации ничего не решают…
      – И все остается на мне…
      Данил усмехнулся:
      – На вас, Максим, х л о п о т ы. А ответственность, увы, остается на мне. Это ж я, зная о готовящейся пакости, уехал все же лично руководить не самой важной операцией… Так и будете говорить в свое время.
      – Неужели вы думаете…
      – Да ничего я не думаю, – сказал Данил. – Просто знаю, что никому не хочется оставаться крайним, вот и все… Такова селяви. Я грустный философ… Сейчас двадцать минут десятого. И н ц и д е н т, вероятнее всего, произойдет около десяти, не ровно в десять, но около.
      – Насколько я понимаю, вы не хотите, чтобы я выходил с вами на связь, если…
      – Боюсь, мне попросту будет некогда, – сказал Данил. – Вам опять написать бумажечку, как в прошлый раз, по поводу бесславно провалившейся операции «Хаджи»?
      – Не нужно.
      – Благородно с вашей стороны…
      – Данила Петрович, можно откровенно?
      – Боже мой, мы ж свои люди, затаившиеся наемники партократии…
      – Согласитесь, что во всем этом есть какой-то оттенок устройства за казенный счет личных дел…
      Данил долго смотрел на Каретникова кроткими глазами газели – пока верный зам не стал нервничать, хоть и старался этого не показать.
      – Максим, это уже запредел, я ведь и обидеться могу… – сказал он тихо. – Тут не личные дела, тут контрвербовочная операция в ее классической наготе. Вы профессионал или уже где?
      – Я сказал, если помните – о т т е н о к. – Каретников помолчал. – Глупо прикидываться, что у меня нет потаенных желаний – где вы видели заместителя, ни разу не мечтавшего сесть на место начальника? Но я не собираюсь целиться вам в спину, если вы это имеете в виду. И не млею от восторга, глядя, как вы сами загоняете себя в ловушку. Вы все поставили на зеро. На этот клад, которого, быть может, и не существует. Простите, но это имеет кое-что общее с паранойей. Параноик тупо и целеустремленно подгоняет все под свою версию. Его размышления и действия отличаются безукоризненной логикой – вот только исходная посылка с самого начала была неверна… Вы загоняете себя на тот же путь. Ваши действия…
      Данил встал и не улыбнулся – просто растянул губы в подобии улыбки:
      – Максим, я, право, ценю вашу заботу обо мне, равно как и корпоративную солидарность. На этой мажорной ноте и закончим…
      «Сожрет меня Максимка, стоит только споткнуться, – думал он, спускаясь в „туннель“. – Высший пилотаж интриги: это когда камня за пазухой не держат, а открыто, разводя руками и улыбаясь смущенно, признаются, что слопают тебя при первой возможности. Появляется некий оттенок благородства, тебе вроде бы и протестовать неудобно, человек ведь предупредил, честно глядя в глаза, что утопит при первой твоей оплошности. И прекрасно знает, якобы отговаривая, что ты его советами ни за что не воспользуешься…»
 
 
      …Первых ласточек Бесовой «наружки» засекли еще в половине десятого. Равиль, удобно устроившийся с биноклем в слуховом окне на чердаке пятиэтажки напротив, после нескольких минут наблюдения за появившейся во дворе молодой супружеской парой окончательно утвердился в своих подозрениях и вышел на связь. Мамаша что-то очень уж равнодушно везла колясочку, игнорируя мелкие ухабы, а папаша, когда они устроились на скамеечке почти напротив подъезда, ерзал, то и дело лазил правой рукой под мышку, словно у него там завелась блоха…
      Степаша выпустил сестренку. Катенька старательно поболталась по двору, время от времени громко взывая к запропастившемуся щенку. Поводок у нее был в руке. В конце концов она зашла со спины к молодым супругам, сидевшим молча и напряженно, и доложила потом брату, что в коляске и в самом деле просматривается нечто закрытое одеяльцем, но мордашки сосунка что-то не видать, а этот покрытый одеяльцем предмет для ребенка чересчур плоский и продолговатый, зато, если допустить, что там захован какой-нибудь «узик» или «ингрем», все прекрасно вписывается…
      Данил к этому времени уже сидел в трехстах метрах от места в машине «скорой помощи». Машина была самая настоящая, снабженная всеми аксессуарами еще на заводе, но не числилась ни в одной подстанции «скорой», ее словно бы и не существовало в природе. Финт, правда, был беспроигрышный – видели ль вы когда-нибудь гаишника, тормозящего поспешающую по своим делам «скорую»?
      В девять сорок пять во двор прикултыхал старенький «Москвич-412» (как уверяют знающие люди, в свое время слизанный с голландской малолитражки ДАФ). Вылез мужичок лет сорока, лицом и обликом типичный непьющий пролетарий, поднял капот и принялся возиться, разложив такой ассортимент ключей и отверток, что с первого взгляда становилось ясно: это надолго. Вел он себя спокойно, вокруг почти и не зыркал – вот только по описанию что-то смахивал на «помощника интеллигента», как его описывал Хиль. У Данила даже кожа на затылке пошла холодными мурашками от щекочущего предчувствия возможной удачи.
      Никакого постороннего радиообмена за все это время зафиксировано не было. В подъезде никто не торчал.
      В девять пятьдесят на частнике с желтым таксистским «гребешком» приехала Ольга. Равиль передал «пятерку» и, Данил знал, что все идет по сценарию: «таксист», получив законную плату, отъезжать не торопился, а попытался сунуться следом за нею в подъезд, громко интересуясь номером квартиры или хотя бы телефончиком. Когда Ольга скрылась, огляделся и решительно направился к «молодым супругам», единственным живым существам во дворе, если не считать по пояс погрузившегося под капот «пролетария». Среди своих этот таксист был известен под кличкой Японец…
      Рация у него в кармане была включена, и Данил ясно слышал нагловатый басок сподвижника:
      – Слышь, братила, ты местный?
      – А чо такое? – послышался настороженный голос «молодого супруга».
      – Эта телочка, не знаешь, в какой квартире?
      – А чо?
      – Ну, братила… Ты-то, конечно, окольцованный и с прибавлением… Что, так быстро забыл, как молодым был?
      – Ты бы ехал отсюда…
      – Что, замужем? А муж со шкаф, или как?
      У «супруга», видимо, лопнуло терпение:
      – Бей по газам, говорю! – После короткого молчания, должно быть, заполненного интенсивной мозговой деятельностью, «молодожен» отыскал-таки веский, на его взгляд, аргумент: – У нее мужик – мой кореш.
      – Ну? – Японец, в соответствии с инструкциями, не собирался отступать так просто. – А ты, братила, не свистишь? В тачке она мне пела, что не замужем…
      – Я тебе не говорю, что замужем… – на ходу импровизировал «супруг».
      – Ну, так это ж ничего еще не значит, земеля? Может, твой корешок с ней по-хамски обращается, что-то у нее вид грустнее некуда… Он ее как, удовлетворяет?
      – Да кати ты отсюда, козел!
      – Че? – Японец, как любой на его месте, оскорбился. – Ой-ти нате, хрен из-под кровати… Ты не много на себя берешь, пацан? У тебя вежливо спросили, а ты козлить начал? Ты меня держал, тютик? За базаром следи, блоха…
      Что-то пискнула «молодая супруга». Свара разгоралась, как искусно сложенный костер.
      – Барс, «москвич» на них определенно давит косяка, – доложил Равиль. – Под мышку лазил, будто поправлял «бомбу»…
      И тут же подключился Степаша:
      – Катят глисты! Одной телегой!
      Данил расстегнул белоснежный халат и кивнул водителю. «Скорая» тронулась с места. Из рации, настроенной на Японца, неслись уже сплошные маты. Данил вытащил «беретту» и опустил стекло в окне со своей стороны. Распорядился:
      – Кондрат, держишь автолюбителя. Ежели что, царапай. Видимость?
      – Как на ладошке…
      Каждый, понятно, видел только свой кусочек поля боя, но если собрать воедино их впечатления, общая картина выглядела следующим образом…
      Стоило Ольге выйти из подъезда, рядом, истерически провизжав тормозами, остановилась уже знакомая Данилу Жорина «тойота» (Японец и «молодожен» в это время уже начали хватать друг друга за лацканы, а «супруга» в полной растерянности полезла их разнимать, случайно отпихнув при этом коляску и ничуть этим не встревожившись, так что стало окончательно ясно: нет там никакого киндера…) Выскочивший Гнедой что-то шепнул Ольге, сунул в руку крохотный сверточек, вырвал красную сумку, бросил ее под сиденье и запрыгнул следом. Жора моментально рванул машину. «Скорая» аккуратненько заблокировала ей проезд, и Данил нажал кнопку на черной коробочке.
      В «тойоте» что-то рвануло, не особенно и громко, но салон моментально заволокло тяжелым желтым дымом. Владелец «москвича» распрямился, как пружина, поворачивался уже с пистолетом в руке. Кондрат, засевший на кухне у Данила с отлаженной, как швейцарский хронометр, мелкашкой, аккуратно всадил ему пулю в предплечье. На фоне взвывшей дурным кошачьим мявом сирены «скорой» выстрел совершенно потерялся для слуха. Японец тем временем вырубил «молодожена», а из «скорой» вылетели остальные трое.
      Данил окинул взглядом окрестности. Второй машины не было. Из «тойоты», кашляя и хрипя, выползали на карачках четверо. Ничего страшного, если прикинуть, с ними не произошло – попросту сработала машинка, какую на Западе подкладывают в денежные мешки инкассаторам на случай налета… Дыма много, дым едкий, но никто еще от этого не помер.
      «Пролетарий» попытался было поднять пистолет левой, но Данил уже его достал, выкрутил левую, прижав к себе спиной и прошипев сквозь зубы:
      – Тихо, больной, не дергайтесь…
      Под ногами у них валялся тупорыленький ПСС…
      Какую-то секунду «пролетарий» еще принимал Данила за настоящего врача, заорал сгоряча, выдираясь:
      – Отойдите, не ваше дело!
      И поник от мастерского удара ребром ладони повыше уха. Пачкая халат кровью, Данил проволок его к машине, затолкнул внутрь. Японец уже извлек из коляски «узик» с деревянными щечками рукоятки, повертел.
      – Брось дуру! – крикнул Данил. – Мало ли что могло на этом «узике» висеть…
      В окнах кое-где замаячили немногочисленные зеваки. Пассажиры «тойоты» все еще пребывали на карачках. Данил свистнул, мимоходом врезал Гнедому носком ботинка по горлу, схватил Ольгу за локоть, протащил к «скорой». Крикнул Японцу, указывая рукой:
      – Вон тот ствол подбери!
      Запрыгнул в машину последним, шофер врубил сирену, и они понеслись прочь с крайне деловым видом, но соблюдая правила движения. Ольга торопливо разворачивала сверточек.
      Пленки там, конечно, не оказалось – пустая кассета:
      – Я же тебе говорил… – пожал плечами Данил. – Не расстраивайся, помни про запасной вариант… Вася, вырубай сирену и давай помедленнее…
      Пленный все еще не пришел в себя. Японец, разорвав ему рукав, перевязывал рану натуго.
      – Обшмонайте наскоро, – распорядился Данил. – Чтобы…
      В тесно набитом людьми салоне словно развернулась туго скрученная пружина – пленник дернулся с пола, молниеносно крутнулся, выдираясь, невольно взвыв от боли, совсем рядом с Данилом мелькнуло его лицо, оскаленное в гримасе, все в мелких бисеринках пота, несколько секунд крутилась неразбериха и толчея, под Ольгин визг, азартные вскрики…
      Кондрат ошарашил его сцепленными кулаками по темени, буквально в последний миг – вертясь в тесноте, раненый успел ударом подошвы угодить по ручке, дверь распахнулась, сзади недовольно мявкнул чей-то клаксон. Мог и выпрыгнуть…
      – Ну, ребятки, это мы волка поймали… – сказал Данил, стягивая перепачканный халат. – А вертится, а визжит… Вот что, со мной остаются Кондрат и Японец, все остальные живенько пересаживаются и дуют на службу, как путние… Тормози.
      Когда лишний народ пересел в шедший следом «скорпио», Данил вызвал Каретникова. Минуту слушал, выключил рацию, с силой провел ладонью по лицу…
      Около десяти в окно «Интеркрайт-Транспорта» на Каландаришвили влетела граната, пущенная из «мухи». Стреляли из машины, тут же скрывшейся. Два человека убиты, в том числе и директор «Транспорта», состояние двух раненых оптимизма не вселяет, в здании полно силовиков, пожарных и прочих приятных людей…
      Он совершенно точно знал, что не мог ничего предотвратить, но легче от этого на душе не стало. Автоматически отметил неточность в донесении – конечно же, из машины не больно-то и пустишь «муху», не будешь знать потом, как проветрить салон, стреляли с улицы, а на машине только скрылись…
      – Куда? – через пару минут решился спросить водитель.
      – Наручники надели? – обернулся Данил. – Ага… Давай-ка на дальнюю дачу…
      – Вас вызывает третий.
      – Что там, Максим? – спросил Данил севшим голосом.
      – Вас ищет Бортко.
      – Меня нет, – сказал Данил. – Пропал я, растворился… Понятно? Выкручивайтесь пока сами, как хотите, а я дематериализовался…
 
 
      «Дальняя дача» располагалась в лесу, километрах в десяти от восточной окраины Шантарска. Собственно говоря, это была и не дача вовсе – просто каменный домик довоенной постройки, бывшая лодочная станция на берегу озера Белое, знаменитого исключительно тем, что в восемнадцатом колчаковцы тут утопили по-тихому зверски проворовавшегося ротмистра из интендантства, сгоряча с возвращением красных произведенного было пропагандистами Тухачевского в героические подпольщики, но уже через полгода разжалованного. Лодочная станция тихо закрылась в конце семидесятых, когда построили новую в черте города, рыба в озере перевелась еще раньше, так что домик два десятка лет ветшал, никому решительно не нужный, кроме заезжавших сюда на мотоциклах юных парочек. В свое время его купили исключительно в качестве того самого запаса, который не тянет карман, – мало ли что… В порядок кое-как привели, но не было ни особого комфорта, ни постоянного сторожа – так, крыша над головой. В основном сюда ездили «зондеркомандовцы» тренироваться в стрельбе на пленэре, а иногда на близлежащих полянах натаскивали собак для охраны завода.
      Данил вылез первым, вдохнул полной грудью чистейший воздух. Пахло слежавшейся хвоей и тиной, стояла тишина, полуразрушенный причал, проломленный там и сям, торчал над водой грустной декорацией к какому-нибудь суперпатриотическому фильму о гибнущей русской деревне (по ящику Данил видел намедни похожий).
      Вытащили пленного, несколько бледного от потери крови, но откровенно шарившего по сторонам цепким волчьим взглядом. Все окна в домике закрыты деревянными ставнями, у берега догнивает парочка лодок, чуть возвышающихся над водой носом и кормой. В солнечные дни пейзаж довольно веселый, но сейчас небо заволокли сероватые облака, отчего общее впечатление было скорее унылое.
      – Ну, поверти головушкой, – сказал Данил. – В твои годы пора бы знать: если куда и везут, не завязав глаз, то это значит, что обратно и без тебя поехать могут… Метров сорок от берега отплыть – и глы-ыбоко…
      – Что-то не вижу я целой лодки, – сказал незнакомец недрогнувшим голосом.
      – Ну, лодку и не обязательно… – пожал плечами Данил. – Дать тебе по башке, сунуть за руль, пустить машину в озеро – и разбирайся потом… Она, между прочим, нигде не зарегистрирована, а все документы на нее насквозь фальшивые…
      – А эти потом не проболтаются?
      – Лепим профессионала? – спросил Данил спокойно, не втягиваясь в перебранку. – Это хорошо… Это очень хорошо. Профессионал, по крайней мере, точно знает, когда не следует больше вилять, а следует говорить одну только правду, и ничего, кроме правды… Они не проболтаются. До сих пор за ними такой слабости не водилось и в более пикантных ситуациях.
      – А те шестеро?
      – Которые?
      – В «тойоте» было четверо. И еще двое, с коляской…
      – Это уже мои проблемы, – сказал Данил. – Пусть ябедничают пахану, как-нибудь разочтемся…
      – Вы уверены, что жалоба пойдет к пахану?
      – Стоп, – сказал Данил. – Ребята, оттащите-ка этого хама в дом и обыщите как следует. И для тонуса… – он мигнул Кондрату. – Что-то он чересчур спокоен, сволочь…
      Японец с Кондратом поволокли добычу в дом. Вася, по примеру всех шоферов, где бы они ни служили, в детском саду или в мафии, от происходящего устранился полностью – бродил вокруг машины, попинывая колеса. Упрекать его не следовало – ничего, кроме виртуозной езды и умения держать язык за зубами, в его обязанности и не входило.
      Данил влез в машину, достал из бардачка трофей – чуточку неуклюжий на вид ПСС с широкой рукояткой. Выщелкнул обойму. Шесть необычно длинных патронов, больше похожих на винтовочные, седьмой в стволе. Сам он об этой пушке только слышал, но в руках держал впервые. Если верить рекламе, пробивает двухмиллиметровый стальной лист с двадцати пяти метров, на вооружение поступил буквально только что в самые серьезные конторы…
      Подошел Кондрат, протянул свой собственный берет, использованный вместо пакета:
      – Все барахлишко. Приварили малость, Японец трошки добавляет. Интересного гриба нашли, командир…
      Сигареты, зажигалка, ключи, носовой платок перочинный ножик, бумажник… И красное удостоверение.
      Федеральный комитет гражданской защиты, следственный отдел. Уполномоченный по особым поручениям капитан Липатов Юрий Павлович. Фотография соответствует. Исполнение – на уровне. Сработано не хуже корочек того волчары, как его, Логуна.
      Комитет этот был создан буквально месяца три назад, как слышал Данил – в результате очередных игр в верхах. То ли правительство решило обзавестись собственными преторианцами, то ли в полном соответствии с законом Паркинсона размножились почкованием совершенно другого подчинения структуры. Подробностями Данил как-то не интересовался, просто пробежал сводку. Для его службы сей новорожденный комитет пока что не представлял ни угрозы, ни интереса, потому что функции его, как частенько в последнее время случается с госучреждениями, не вполне еще ясны и самим работающим там. С одной стороны – похоже на дублера «конторы Шойгу», Министерства чрезвычайных ситуаций – ибо вменено в обязанность наводить порядок при стихийных бедствиях и массовых беспорядках, для чего придаются воинские подразделения. С другой стороны, в составе ФКГЗ создан следственный отдел, чьи задачи обрисованы предельно туманно – «содействие правоохранительным и иным органам, контролирующим соблюдение Конституции и законности». Любой иностранный адвокат или политик, столкнувшись у себя с такой конторой, рехнулся бы умом, но в родном Отечестве сходило и не такое.
      Что там еще? Ходили слухи, что ФКГЗ создан специально под своего главу, г-на Кучина, успевшего в неполных сорок три года и наследить изрядно, и отметиться в отечественной политической жизни, вроде бы не раз тонувшего, но с завидным постоянством всплывавшего то в Верховном Совете, то в президентской администрации, то в Думе. По этому поводу, как водится, каждая уважающая себя газета публиковала свои собственные версии, расходившиеся с версиями всех остальных сородичей. Дума на ФКГЗ пока что особенно не нападала – коммунисты и жириновцы привычно-занудно талдычили сначала про разрастание репрессивных органов и, как следствие, грядущую отмену выборов, «Выбор России», чисто из принципа, защищал новорожденный комитет страстно, но невразумительно, Явлинский отмалчивался, а депутат Марычев появился в зале с очком от унитаза на шее, символизируя собою нечто апокалипсическое. Потом все единодушно умолкли – видимо, пытались залучить новую политическую звездочку к своему биваку и потому от оскорблений воздерживались. Милиция, ФСБ и прокуратура в частных разговорах сохраняли редкостное единодушие, отзываясь о следственном отделе ФКГЗ кто непечатно-иронически, кто иронически-непечатно. Но на публике представители всех без исключения «силовиков», конечно же, высказывали надежду, что создание ФКГЗ послужит, укрепит и станет залогом…