Существовала, конечно, теоретическая возможность, что те самые компетентные органы в лице некоего продажного майора поставили на прослушку и его новехонькую, две минуты как активированную «симку». Однако что-то плохо верилось в такую расторопность помянутых органов: это же не голливудский блокбастер. К тому же против Смолина сейчас действовал не потенциал конторы, способный при иных условиях проявить нешуточную мощь, а один-единственный купленный козел, что, разумеется, возможности оборотня сужает…
      Так что Смолин, не терзаясь манией преследования, преспокойно набрал номер и, когда собеседник откликнулся, начал разговор убитым голосом:
      – Сергей Леонидыч? Смолин некто… Я вас вынужден огорчить. Нет, не потому, что не достал… Как раз наоборот, достал, и великолепнейшую штуку, именно то, что вам требовалось. Беда только, что эту штуку у меня совершенно беззаконным образом менты забрали… Да, вот именно. Прицепились к моему парнишке - ну, вы его помните - который по дурости провокаторам в штатском продал примитивный морской кортик… нет, вы-то тогда брали добрый, сталинский, а им он толкнул современную железку. Обыск устроили, выгребли все мои предметы… Да, я и сам прекрасно понимаю, что обязаны будут вернуть, но когда это еще будет, вы их знаете… А вам, я помню, срочно… Но что же тут поделать, натуральнейший фарс-мажор с упором на первое слово… Я-то, сами понимаете, все выполнил четко, что заказывали, то и раздобыл оперативно - подлинное, великолепное просто. А дальнейшее, вы ж понимаете, предвидеть никто не мог. Ну, понятно, именно в таких предметах и кроется главная угроза, смешно их и сравнивать по степени опасности с какими-то жалкими автоматами-гранатами… Самое обидное, что времени осталось мало, и вторую такую мне уже в сжатые сроки не достать, такие вещи определенного времени требуют…
      Закончив разговор, Смолин откинулся на спинку сиденья и цинично ухмыльнулся. Легко было представить, что за паническая злость воцарилась сейчас в паре-тройке достаточно высоких кабинетов областной администрации. Через три дня в славную Шантарскую губернию ожидается с визитом весьма значительный федеральный деятель. Как повелось со времен первых бюрократов, то есть наверное, с Древнего Шумера (или где там еще чиновничество оформилось как класс?), высокого гостя надлежало принять со всем пылом сибирского гостеприимства, тем более что власти областные кое о чем собирались визитера просить. А поскольку достоверно было известно, что главное хобби у гостя - императорский российский холодняк, то знающие люди из «белого дома» моментально кинулись в первую очередь к Смолину.
      Смолин, как обычно, не подвел. Поломавшись для приличия и посетовав на трудности ремесла и дефицит раритетов (когда это тарова-тый купец вел себя иначе?!), он безбожно задрал цену (у этих бабло не свое, не кровное, им его не жалко), зато, нырнув в свои закрома, и вещичку подобрал редкую, из особого фонда для таких вот случаев: не просто кортик российского авиатора, а наградной, с «клюковкой». Не «сборка», а подлинная вещица, дожидавшаяся своего часа.
      Ну, и переправил кортик в магазинный сейф, чтобы потом не ездить. И укатила редкость вместе со всем прочим, небрежно сваленным кучей в какую-то мешковину…
      Смолин осклабился еще шире. Господа чиновники, точно известно, не утерпели и через окружение высокой персоны радостно проинформировали означенную, что именно ее ожидает во глубине сибирских руд. По той же достоверной информации, высокая персона пришла в восторг… И что теперь?
      Разумеется, Смолин ни о чем не просил прямо своего чиновного собеседника, ни словечком, ни интонацией на просьбу не намекнул. Во исполнение полезного завета Михаила Афанасьевича и извечной лагерной мудрости.
      Никогда ничего не просите. В крайнем случае лицемерно сокрушайтесь, напирая на то, что свои обязательства вы свято выполнили, а подобного форс-мажора ожидать не мог никто. Этого достаточно. Ручаться можно, что уже совсем скоро пришедшие в тоскливый ужас чиновнички нач-нут названивать милицейским деятелям в тяжелых погонах и трагическим голосом вопрошать что-нибудь вроде: «Потап Потапыч, когда твои обормоты перестанут фигней маяться? Заниматься им нечем, что ли?!» И последуют, к бабке-гадалке не ходи, некие действия - то бишь утробное начальственное рявканье…
      Смолин набрал еще один номер и тем же сокрушенным, исполненным вселенской печали голосом пробубнил:
      – Семен Сидорыч? Узнали? Богатым буду. Хотя с такими погаными сюрпризами вряд ли… Огорчить я вас хочу. Редкость ваша неожиданно оказалась в недрах вашего же ведомства как вешдок… Тут такие пляски…
      Он в соответствующих выражениях вторично изложил недавнюю печальную историю - и, выслушав ответный рык, перемежавшийся семиэтажными конструкциями, опять-таки ни о чем не просил прямо, даже не заикался - просто-напросто в голос печалился и сокрушался, не зная, как жить дальше…
      Эта коллизия выглядела еще более интересно: поскольку неплохой, в общем, мужик Сидор Сидорыч носил милицейские полковничьи погоны (кои, не исключено, мог сменить вскорости и на генеральские). И была у него одна, но пламенная страсть - клинки императорской Японии (вкупе, естественно, с Маньчжоу-го и прочими подмандатными территориями). Тут как раз Смолину подвернулся японский кортик, сам по себе достаточно стандартный, но с неизвестной эмблемой на планке, каковая не значилась ни в одном каталоге. Даже с относительно близкими по времени клинками Европы и прочих континентов такое случается сплошь и рядом, что уж говорить о Стране восходящего солнца, где обожали разнообразие эмблем и деталей. Нюансов тут масса: скажем, флотский якорек с тросиком, имеющийся на эфесе, означает не просто флот, а департамент морских тюрем. Но это исключительно в том случае, если тросик перекинут через правую лапу якоря. А ежели через левую - то этот ножик носили при парадной форме не просто флотские, не просто плавучие тюремщики, а оркестранты означенного департамента. Условный пример, конечно, но именно так дело и обстояло.
      Сидорыч, лет двадцать собиравший свою коллекцию, узрев неведомый специалистам экземпляр (подлинный стопроцентно!), конечно же, воспылал, воспламенился, как любой знаток на его месте. И ручаться можно, барабанит сейчас по клавишам, с матом вопрошая у коллег по конторе, какого хрена их подчиненные занимаются ерундой вместо дела… Отчего в скором времени опять-таки проистекут интересные коллизии. Как бы там ни обернулось, очень скоро у Летягина накрученные старшие пацаны начнут язвительно интересоваться, чем он, собственно, занимается вместо серьезного дела. И будет означенный товарищ приплясывать, как ужик на горячей сковородке… Боже упаси, никто не будет нарушать закон и оказывать давление на следствие - но вот некие закулисные кричал-ки, ворчалки, материлки вскорости произойдут…
      Вот теперь можно было и предать себя в руки правоохранительных органов. Смолин вылез из машины, перешел улицу на зеленый свет и после недолгих неизбежных формальностей был допущен в здание РОВД, где, прикинув нумерацию, поднялся на третий этаж, постучался в нужную дверь и был призван внутрь.
      В небольшой обшарпанной комнатке стояли два стола - один свободный, а за другим восседала ничем не примечательная особа в штатском лет сорока, чуток располневшая, со скучным лицом бухгалтерши. Собственно, не восседала, а попросту пребывала - в унылом скудном интерьере.
      – Здрасте, - сказал Смолин нейтральным тоном, лишенным как подобострастия, так и напора. - Повесточка у меня тут, свидетелем к дознавателю Кияшко…
      – Я Кияшко, - скучным голосом сообщила «бухгалтерша». - Давайте… Ну да…
      И на ее физиономии отразилось еще большее уныние - от предвкушения новой бумажной бодяги, конечно. Стол у нее и без того завален папками, из которых, как тесто из квашни, лезли листы, листики, бланки пустые и бланки заполненные. Устраиваясь на шатком стуле, Смолин прикинул первые впечатления. Реальный дознаватель, как правило, и есть такая вот унылая баба, едва виднеющаяся из-за вороха осточертевших ей бумаг. Времена нынче спокойные и стабильные, а потому давным-давно канули в безвестность яркие типажи прошлого царствования вроде Даши Шевчук, незабвенной Рыжей. Как-то так получилось, что, когда пришел стабилизец, как-то скучно и незаметно улетучилась Рыжая из органов (вряд ли по своему горячему желанию), спокойно осела на хорошей пенсии, благо нешуточная выслуга дозволяла, - и сейчас тихо-мирно работала у Равиля в его агентстве. Наступили времена, когда в некоторых конторах сильные личности оказались не ко двору…
      Кияшко Н. В. тем временем извлекла прекрасно знакомый Смолину по прошлой жизни бланк протокола и нацелилась на него дешевенькой авторучкой:
      – Значит, Смолин Василий Яковлевич…
      – Ну, если точно, как в официальных бумагах полагается, то не Смолин, а Гринберг, - сказал Смолин и, предупреждая вопросы, положил на стол раскрытый на соответствующей странице паспорт. - По старой памяти меня кличут Смолиным, но я уж семнадцать лет как Гринберг. По бывшей жене. Романтическая была история, но рассказывать долго, да и зачем вам?
      Он улыбнулся мечтательно и широко - про себя, разумеется. Все именно так и обстояло, паспорт был самый настоящий: на соответствующей страничке стоял штамп о заключении брака с гражданкой С. М. Гринберг, а на другой - о расторжении брака законным образом.
      Милейшей особой была Сонечка Гринберг, восторженная сионистка из потомственных интеллигентов. Другая бы на ее месте содрала за подобную услугу приличные бабки, а вот идеалистка Соня, всерьез проникшись житейскими горестями утратившего все свидетельствующие о его еврействе документы В. Я. Смолина (житейские перипетии родителей, вихри враждебные государственного антисемитизма и все такое прочее), пошла навстречу совершенно бесплатно, добрая душа…
      Тогда, в девяностом, Смолин, как и многие, не то чтобы боялся каких-то жутких катаклизмов на шестой части света, но всерьез задумывался: а не пойдут ли дела так, что придется сваливать! Не хотелось ужасно (кому он был нужен за рубежами Отечества, где в тамошний антикварный бизнес вклиниться было невероятно трудно), но времена настали такие, что поневоле дрожь до пяток прошибала и никто ничего не понимал…
      Одним словом, тут и подвернулась Сонечка, с которой Смолин по всем правилам расписался - при полном одобрении интеллигентных родителей, тоже жаждавших помочь хорошему мальчику. Если бы приперло и пришлось бы вставать на крыло, то в этом случае Маэстро успел бы поработать со смолинским свидетельством о рождении так, что ни одна зараза в Эрец Исроэл не обнаружила бы подделки - кучу народу Маэстро обратил подобным образом в еврейство, и ни один из них на земле обетованной не оскандалился.
      Какое-то время Смолин (ах, пардон, Гринберг!) прожил в Шантарске практически полноправным евреем - даже синагогу навещал, старательно припадая к истокам. В некотором смысле прекрасные были времена: достаточно было по поводу и без повода завопить истошно: «Люди добрые, гевальт! Черносотенцы еврея мордуют!», как на подмогу выскакивала толпа перестроечных интеллигентов, не склонных вдумчиво разбираться, за что именно мордуют еврея и существуют ли черносотенцы в природе вообще. Ну, а облеченные властью лица, в том числе и доблестные представители органов, узрев могендовид на шее, старались без особой нужды не связываться. Прекрасные были времена, право, даже жалко, что они ушли в безвозвратное небытие…
      Ну с тех пор много воды утекло. Перестроечные интеллигенты частью вымерли, частью оказались на помойке истории, на вопли об антисемитизме не спешат реагировать мгновенно, а стараются, циники, разобраться в сути дела. На мифических черносотенцев теперь мало что свалишь, их в стране полтора идиота, три болвана да еще разве что постаревший Эдичка Цитрус. Соня Гринберг на земле предков давным-давно избавилась от романтического идеализма, владеет тремя кафе в Тель-Авиве и двумя в Хевроне, причем дела у нее идут успешнейшим образом: оказалось нежданно, что ее жизненное призвание как раз в том и заключалось, чтобы стать процветающей ре-стораторшей. Даже перезванивается с ней Смолин иногда, благо все попытки вытащить бывшего супруга в Израиль Сонечка давно оставила, ей теперь не до сионистской романтики: поставщики, официанты, налоговая, местные власти и прочие бытовые хлопоты - какая уж тут романтика и личный вклад в святое дело алии…
      – Гринберг, значит…
      – А вы что, супротив нас, евреев, что-нибудь имеете? - спросил Смолин без всякого запала, просто развлечения ради.
      – Ох, да ни против кого я ничего не имею, мне б с вас показания снять… - не поднимая глаз от протокола, откликнулась Кияшко Н. В. - Под судом и следствием, конечно, не состояли…
      – Конечно, - нагло солгал Смолин. Строго говоря, он не лжесвидетельствовал.
      Гражданин Гринберг под судом и следствием не состоял отроду, он за Смолина не ответчик.
      Благо все судимости (тут уж Смолин в свое время озаботился) давным-давно законнейшим образом погашены, так что все в порядке…
      – Ну, и что вы можете показать в качестве свидетеля по данному делу? - равнодушно вопросила Кияшко Н. В.
      Смолин пожал плечами:
      – В качестве свидетеля по данному делу мне показать нечего.
      – Это почему?
      – Да потому, - Смолин снова пожал плечами: - я ж сам при прискорбном факте незаконной продажи не присутствовал, ничего не видел, не знаю ничего… Я даже слышал, что продавец мой показал, что никакой такой незаконной продажи не было, а попросту он…
      Он изъяснялся многословно, открыто, с видом человека, готового просидеть тут до заката, словоохотливо толкуя обо всем на свете, - так оно гораздо лучше, чем с каменной физиономией уходить в отказ, талдыча про пятьдесят первую статью…
      Видно было, что на Кияшко его готовность к словесному извержению оказала обратное действие: она явно чуточку испугалась, что придется слушать клиента долго. Поторопилась прервать:
      – Я не в этом смысле… Никто и не говорит, что вы там были, что-то слышали, видели… Свидетель - понятие растяжимое. В данном случае…
      Какое-то время она нудно, устало объясняла Смолину те процессуальные тонкости, которые он в свое время испытал на собственной шкуре. Однако, разумеется, не стал ее просвещать, а старательно, со вниманием выслушал, ответил с туповатым видом:
      – Ах, вот оно что…
      – Магазин, следовательно, принадлежит вам?
      – Да, вот именно.
      – А гражданин Большаков Игорь Петрович работает на вас по найму?
      – Да, - ответил Смолин. - Что до трудовой, страховки и прочих необходимых деталей…
      – Не нужно, не нужно, - оборвала его до-знавательша. - Работает по найму… У вас в магазине это обычная практика - торговать холодным оружием?
      – Отроду мы таким холодным оружием не торговали, - сказал Смолин, в данный момент являя собою столь завершенный образец порядочности, что с него можно было писать агитплакат типа «Дорогу честному бизнесу!» - Я человек законопослушный, торгую только тем, что законом разрешено… Поскольку…
      – Так и запишем - не торговали… Следовательно, с гражданином Большаковым такое впервые?
      – Ну конечно, - подтвердил Смолин. - Молодой, глупый, знаете наверняка, какие они нынче…
      – Холодное оружие он продал по собственной инициативе?
      – А, собственно, какое такое холодное оружие? - спросил Смолин бесстрастно. - Насколько я знаю, все вертится вокруг паршивого морского кортика… Мы с пацанами в детстве в войнушку с таким играли…
      – Вы тогда законов не нарушали, - не поднимая глаз, сообщила Кияшко. - Если речь о детях, кончилось бы изъятием… А ваш Большаков холодное оружие продал. Чем совершил уголовно наказуемое деяние.
      – Кортик он просто дал посмотреть под залог. Тем же тусклым голосом Кияшко произнесла:
      – Есть акт экспертизы, признающий данный кортик холодным оружием, тем более образцом штатного вооружения…
      «Учтем», - подумал Смолин и сказал:
      – Я ваших тонкостей не знаю… В общем, с ним такое впервые - так и запишите.
      – Впервые… - она написала несколько слов. - Теперь об изъятом в вашем магазине другом холодном оружии…
      – Это о котором же?
      – Вот акт изъятия. У вас должна быть копия.
      – Ах, это… Ага, есть копия. Но при чем тут «холодное оружие»? В акте ничего подобного не написано, тут просто: «сабля в ножнах, с эмблемой на эфесе в виде…» и так далее.
      – На него тоже есть акт экспертизы. Практически все представленные образцы признаны холодным оружием… Кому оно принадлежит, Василий Яковлевич?
      – Мне, - ответил Смолин с тем же туповатым выражением лица. - А что, по этому поводу могут быть какие-то претензии? Мне адвокат давно растолковал все подробно: ни хранение, ни даже перевозка холодного оружия уголовным деянием не считаются. Я ж им не торгую и, боже упаси, не изготавливаю.
      – Значит, все перечисленное в акте…
      – Моя собственность, - сказал Смолин. - Надарили кучу в свое время, знали мою слабость… Кто в точности, уж и не упомнишь, столько лет прошло…
      – Вы коллекционер?
      – Я-то? - пожал плечами Смолин. - Отроду ничего не коллекционировал.
      – Зачем вам тогда столько сабель и прочего? Если вы не коллекционер? Существуют строгие правила экспонирования коллекций…
      – Да говорю же, никакой я не коллекционер, - сказал Смолин преспокойно. - Просто… Я тут домик купил наконец, вот и обустраиваю. У каждого свои причуды. Мне захотелось, чтобы на стене в кабинете висело штук двадцать сабель. Столько раз в кино видел, в замках всяких лордов… Но это ведь еще не означает автоматически, что я сразу уж «коллекционер». Вот вы мне скажите: есть в кодексе, вообще в законах точное, юридически выверенное, четко сформулированное понятие «коллекционер»?
      Кияшко наконец-то подняла на него глаза, помолчала и с некоторым удивлением призналась:
      – Что-то не припомню… А ведь в самом деле…
      Смолин самым циничнейшим образом ухмылялся - понятно, про себя. Действительно, существовали особые регламенты, касавшиеся оружейных коллекций. Но не существовало точного, юридически выверенного, четко сформулированного понятия «коллекционер». А потому не было в природе юридической закавыки, позволяющей навесить ярлычок, вот этот - именно что коллекционер, а тот - просто-напросто стену украшает старыми шпагами красоты ради…
      – Знаете магазин «Рукоделие»? - спросил Смолин. - Ну вот… в витрине куча старинных утюгов, прялок и прочего. Добрую половину, кстати, хозяйка у меня покупала. И что, ее можно назвать коллекционером? Это просто интерьер. Вот так и со мной обстоит. Никакой я не коллекционер, просто хочу, чтобы в кабинете было красиво… Если я, с точки зрения закона все же «коллекционер», так и объясните…
      Она отмахнулась:
      – В конце концов, это не мое дело… Значит, все перечисленное в акте принадлежит вам?
      – Ага.
      – А с какой целью вы все это держали в магазине?
      – Ну уж не для продажи, конечно, - сказал Смолин спокойно. - Я, понимаете ли, через месяц планирую дом закончить, развесить все, расставить… Есть хороший мастер, который быстро, качественно и недорого все реставрирует - что опять-таки законам не противоречит. Ножны покрасить, рукоять укрепить, чтобы не болталась, винтик вставить… Реставрация, одним словом. А то половина вещей такие убитые… Почистить, чтоб блестело, а то и никелировать…
      – А координаты мастера дать можете?
      – Пожалуйста, пишите. Он легально работает, кузнец с лицензией…
      Координаты можно давать смело, никого не подводя: Паша-Молоток человек свой, все подтвердит в лучшем виде…
      – Парнишку жалко, - заметил Смолин, когда в процессе обозначилась некоторая заминка. - Вы уж скажите по секрету, какие перспективы? Ведь глупость совершеннейшая, если подумать…
      – Перспективы… - Кияшко Н. В. покривилась, будто лимона щедро откусила. - У меня и так дел невпроворот, а тут еще подсовывают такое… - спохватившись, она приняла официальный вид: - Прочитайте и напишите вот здесь: «Мною прочитано и с моих слов записано верно»… Если у вас есть замечания…
      – Да нет, - проворчал Смолин, - все правильно… Где, здесь?
      – И внизу каждой страницы поставьте… ну, как букву «зет».
      – Интересно… - сказал Смолин, притворяясь, будто рисует эти «буквы зю» впервые в жизни.
      …Покидать здание, будучи отправлен восвояси, он не торопился - срочных неотложных дел не было, все только что происшедшее следовало обдумать в темпе вальса. Он стоял у выходившего на широкий двор окна, хмуро наблюдая, как здоровенные ребята с резиновыми аргументами на поясе выгружают без особых церемоний из старенького «лунохода» табунок щупленьких субъектов среднеазиатского вида: ага, опять, надо полагать, незаконных мигрантов наловили…
      Итак… Судя по первым впечатлениям, дознаватель Кияшко Н. В. и впрямь является той, за кого себя выдает: то есть до предела замотанной, усталой бабой, вынужденной ежедневно перелопачивать чертову уйму казенных бумаг, значительная часть коих яйца выеденного не стоит, потому что посвящена пустякам, формализму. Девятый вал канцеляриста, какого в любой системе выше крыши…
      Конечно, все это теоретически может оказаться хитрейшей игрой, а Кияшко Н.В. - великолепной актрисой, блестяще изобразившей замотанную жизнью и ненужной работой простую русскую бабу. С ментами нужно держать ухо востро и не вестись на то, как они выглядят…
      Вот только у Смолина был достаточно богатый опыт общения со всевозможными операми-кумовьями - достаточный, чтобы полагаться на чутье, интуицию, нюх. Все вышеперечисленное как раз прямо-таки кричало, что верны именно первые впечатления. Что с дознавателем все обстоит именно так, как он сейчас думает: дело это она воспринимает исключительно в качестве досадной обузы, прекрасно осознавая его ничтожность и тягомотные перспективы. Премиальных ни рубля не получит, а вот времени и сил на пустяшные бумаги убьет массу…
      Зачем, скажите на милость, подсовывать сейчас Смолину великолепную актрису и вести тонкую игру? Ради заполнения того убогого протокола, который он только что подписал, украсив внизу каждую страницу буквой «зю»? Не стоит овчинка выделки, ей-же-ей…
      Одним словом, оставляя все же некоторый малый процент на возможные неожиданности, следует признать, что дела обстоят следующим образом: коварных подходцев пока что нет, тонкой игры нет, Смолина выдернули, чтобы подписать рядовую, формальную бумагу. Ну, а когда до этой тетки доберется в скором времени разъяренный утратой «японца» Сидорыч… В общем, еще побарахтаемся…
      – Господин Смолин! - прервал его размышления хрипловатый женский голос.
      Смолин остановился и без излишней поспешности поднял голову. Дорогу к машине ему преграждала целая компания: некто, судя по доступной обозрению части туловища, безусловно мужского пола, нацелился на Смолина объективом здоровенной видеокамеры, второй торчал на подхвате с охапкой каких-то кабелей, а дамочка, стоя меж обоими упомянутыми, тыкала микрофоном чуть ли не в смолинский нос и возбужденно тараторила, словно опасалась, что он все же немыслимым кенгурячьим прыжком их перепрыгнет и бросится наутек:
      – Шестнадцатый канал, передача «Городские сенсации»! Господин Смолин, вы не откажетесь прокомментировать последние события?
      Смолин остановился, приосанился и, от всей души надеясь, что его улыбка имеет несомненное сходство с голливудской, начал, глядя старательно в объектив:
      – Охотно. Последние события, на мой непросвещенный взгляд, демонстрируют, что президентские выборы в США будут чертовски интересными и непредсказуемыми…
      Телевизионная дамочка прямо-таки шарахнулась, отведя микрофон в сторону так резко, словно Смолин собирался откусить половину. Смолин таращился на нее невинно и благожелательно, с обаятельнейшей улыбкой.
      Ящик он периодически смотрел, конечно - и об этой персоне имел некоторое представление, цензурными словами никак не описуемое. Это и была звезда шестнадцатого Нателла Чу-чина по прозвищу Чуча, известная фантастической тупостью и проистекавшим отсюда невежеством решительно во всем. Беда только, что она тем не менее с поразительной назойливостью маячила на экране, как ворона над помойкой, с невероятным апломбом выдавая в эфир такие перлы, что имевшие однажды неосторожность согласиться на интервью потом от нее бегали как черт от ладана. Примечательное было создание: рост метр с шиньоном, курносая вечно обиженная физиономия страдающего поносом мопса, похмельные мешки под глазами даже в трезвый период. Соплей перешибешь - но вреда и вони от нее…
      Смолин моментально подобрался, словно шлепал на лыжах по заросшему летней травкой минному полю. Ухо следовало держать востро и базар фильтровать с величайшим тщанием - иначе Чуча, ухватившись за случайную обмолвку, такую интерпретацию выдаст в эфир, так расцветит собственными идиотскими комментариями, что света белого не взвидишь. Сам он до сих пор с ней не сталкивался, но телевизора-то насмотрелся…
      – Ну что вы шутите, - обиженным тоном протянула репортерша, вновь тыча микрофоном ему в нос. - Я имею в виду последние события вокруг вашего магазина.
      – Это какие? - с безмятежным видом осведомился Смолин, продолжая улыбаться будущим зрителям, словно два Ричарда Гира и полдюжины Ди Каприо.
      – Ну у вас же в магазине торговали оружием…
      – Впервые слышу, - изумился Смолин. - В моем магазине отроду оружием не торговали.
      – То есть как? У вас же был обыск?
      – Следственное мероприятие под названием «обыск» еще не является следствием торговли оружием, - охотно разъяснил Смолин скучней-.шим тоном бывшего лектора по марксизму-ленинизму, выступающего перед пенсионерами в ЖЭКе.
      Он с нескрываемой радостью отметил, что Чуча оказалась моментально сбитой с панталыку и нить разговора на какое-то время потеряла. Впрочем, благодаря большому опыту она оклемалась почти сразу же, напористо, проку-ренно захрипела:
      – Вы же не будете отрицать, что вашего продавца арестовали за торговлю оружием?
      – Это вас кто-то обманул, - светски улыбаясь, поведал Смолин. - Никто моего продавца и не думал арестовывать, он на свободе пребывает, совершенно как мы с вами…
      – Но он торговал оружием?
      – Каким? - ласково, благожелательно спросил Смолин. - Уточните, пожалуйста. Оружие бывает огнестрельное и холодное, газовое и травматическое, спортивное, боевое и гражданское, составляющее принадлежность национального костюма. Есть еще категория предметов, оружием с точки зрения закона не являющаяся, но становящаяся таковым исключительно после того, как с помощью этих предметов было совершено деяние, подпадающее под категорию уголовного преступления…
      Телезвездочка таращилась на него прямо-таки очумело - то, что Смолин говорил, явно не умещалось в пространстве ее немногочисленных извилин. Нетрудно было догадаться, что выстроенная ею нехитрая тема разговора пошла насмарку.
      Смолин ждал, сияя улыбкой. От собаки бежать ни в коем случае нельзя - цапнет за ногу. Точно так же весьма чревато уходить быстрым шагом от какого-нибудь шакала телекамеры - снимет твою удаляющуюся спину и прокомментирует, как его левой пятке, угодно. Нам скрывать нечего, мы люди контактные и с прессой всегда готовые общаться живейшим образом…
      После недолгого промедления Чучина вновь ринулась в атаку:
      – Ваш продавец нож кому-то продал?
      – У меня приличное заведение, - обиделся Смолин, - и продавец у меня - парнишка приличный, с высшим образованием, интеллигент в первом поколении, можно сказать. Ножами сроду не торговал, вас, точно, обманул кто-то…
      – Кортик! - обрадованно взвизгнула репортерша, что-то определенно припомнив и вернув себе некоторую уверенность. - Он морской кортик продал!
      – Да не продавал он никаких кортиков, - с величайшим терпением и нетускнеющей голливудской улыбкой сообщил Смолин. - Разве что дал кому-то посмотреть кортик, а на него зачем-то дело завели…
      – В милиции говорят, что он торговал оружием…
      – Говорят, в городе Рязани пироги с глазами, - резвился Смолин, - их едять, а они глядять…
      – Я вас серьезно спрашиваю.
      – А я вам серьезно отвечаю, мадемуазель: я же не служу в милиции и не могу знать, что там говорят…
      – Но вас же только что допрашивали по этому делу?
      – И тут вы что-то путаете, право, - вздохнул Смолин. - Я сюда заходил узнать, как документы на охотничье ружье выправляют. Решил вот на старости лет рябчиков пострелять, говорят, супец получается классный…