Он скользил над светлым песчаным дном словно призрак или ангел – чересчур материальный для призрака и слишком грешный для ангела, признаться, но полет-скольжение в прозрачной воде и в самом деле был призрачно-бесшумным. Как-никак в своем деле он смотрелся если и не асом, то уж состоявшимся профессионалом, точно.
      Он шел замыкающим, на правом фланге. Дно здесь понижалось плавно, протяженным откосом, но остальные, плывшие далеко впереди, уже были значительно ниже: двое буксировали перед собой «око» (неимоверно засекреченную хреновину, больше всего напоминавшую снабженный короткими крыльями пылесос), за ними, чуть правее и сзади, размеренно колыхали ластами Волчонок с Черномором, еще правее – трое, еще правее и опять-таки сзади плыл Коля Триколенко, он же Морской Змей, ну, а замыкающим двигался Кирилл Мазур, по молодости лет не имевший клички (что служило источником легоньких потаенных терзаний, поскольку без клички ты как бы и неравноправен пока что вовсе, хоть и профессионал).
      Красота вокруг имела место такая, что у любого бездельника вроде Кусто от эстетического умиления спирало бы в зобу дыханье. Увы, в отличие от «туриста» Кусто, они были на работе. На серьезной работе. А потому и заросли кораллов, розовые и фиолетовые, причудливо-загадочные, и стайки рыбок – пестрых, полосатых, радужных – были сейчас для них чем-то вроде тех самых небесных красот, причудливых облаков и многоцветных закатов, на которые никогда не обращает внимания запаренный страдой крестьянский мужик. Какие там закаты, когда нужно выкосить ложок до дождя...
      В отлаженном походном ордере вдруг произошел секундный сбой.
      Первыми остановились ребята с «пылесосом». Тот, что справа, по кличке Папа Карло, дважды щелкнул кастаньетами – и его напарник по прозвищу Князь тоже притормозил с наработанной сноровкой, а там и остальные замкнули их в кольцо. Морской Змей, как и полагалось хорошему командиру, в соответствии с чапаевскими наставлениями держался повыше остальных, что вполне соответствовало сейчас земному «позади».
      Что-то там усмотрела на дне хитрая электроника. Однако у Кирилла – как наверняка и у остальных – не было и тени жгучего романтического предвкушения. За три дня случалось столько ложных тревог, что они плюнули на азарт и предвкушение. Электроника, хоть и хитрая, интеллектом не блистала, она попросту реагировала на любой металл, в точности так, как глупый дворовой щенок, еще не выросший в толкового цепного кобеля, тявкает на все, что оказывается в поле зрения. А металл мог оказаться самого разного происхождения – от искомого до прозаической вилки, оброненной за борт нерадивым коком с туристской яхты...
      Волчонок с Черномором прямо-таки поползли по дну, погружая в песок ножи, поднялись струйки взбаламученных песчинок из тех, что полегче, брызнули в стороны пестрые рыбешки.
      Кирилл, покосившись вправо, отплыл на пару метров левее – совсем недалеко, в разрыве ближайшего кораллового лабиринта, на песке распластался большой серый блин с плавниками-треугольниками и тонким хвостом. Скат-хвостокол, чтоб ему, твари такой, утонуть спьяну на неглубоком месте. Если приложит ядовитым шипом, мало не покажется. Пристукнуть бы гада, но, располагая лишь ножом, в такое предприятие ввязываться не стоит...
      Он все же не удержался, подобрал обломок мертвого коралла чуть побольше кулака, прицелился и аккуратненько запустил его по дуге так, что серому блину прилетело в точности по тому месту, где у собаки находится загривок.
      Песок взвихрился бесшумным взрывом – ушибленный скат рванул прочь, стелясь над самым дном, быстрее лани уходя на глубину. Осталось полное впечатление – что-то такое было в его движениях и развороте,– что изобиженный морской житель от души матернулся по-своему, на неразгаданном рыбьем языке.
      Морской Змей – как и полагается хорошему командиру, затылком видевший все, что происходило в расположении части,– энергично показал Кириллу кулак. Кирилл смущенно развел руками, автоматически изобразив на физиономии раскаяние, чего под маской все равно нельзя было углядеть.
      Очередная пустышка, конечно: Волчонок поднял руку, сжимая обтянутыми черной резиной пальцами здоровенный, тронутый ржавчиной шарикоподшипник с обрывком светлой капроновой лески. Все было понятно. Снова они столкнулись с изыском творческой фантазии местных рыбаков, присобачивавших к сетям в качестве грузил всевозможные тяжелые предметы. Морской Змей сделал недвусмысленный, с похабным оттенком жест – и подшипник полетел на дно. А все девятеро, размеренно колыша ластами, двинулись дальше в прежнем порядке.
      Над ними не поднялось ни единого воздушного пузырька – акваланги были с замкнутым циклом, так что ни одна живая душа не смогла бы определить на поверхности, что под лазурной и безмятежной морской гладью странствуют часами, с небольшими перерывами, новоявленные Ихтиандры наших дней. Их вообще словно бы и не было в океане, никому из посторонних и в голову не должно было прийти, что на «Сириусе» имеются аквалангисты, вот уже две недели утюжащие дно...
      Стоп! Кирилл замедлил темп, ушел вправо и ниже, повис над самым дном. Меньше всего ему хотелось поднимать шум из-за пустышки, но и остальных следовало немедленно оповестить о том, что задержался,– и он после секундного раздумья остался на прежнем месте, подхватил болтавшиеся у правого запястья кастаньеты и простучал один из условных сигналов.
      Прекрасно зная, что его не могли не услышать – звук в воде разносится далеко,– уже не оглядывался по сторонам, всецело сосредоточившись на странном предмете, чьи чересчур уж правильные геометрические формы наводили на мысль об искусственном его происхождении. В конце концов, лучше уж десять раз выловить подшипник или ржавую автомобильную рессору, чем упустить искомое...
      Кончиком ножа он аккуратно поддел непонятный предмет и, не встретив особого сопротивления, поднял его над песком. Потом перехватил рукой, показал подплывшему вплотную Морскому Змею. Остальные, встав в кружок, сблизили головы. Меж ними в приступе любопытства попыталась протиснуться большая золотистая макрель, но Волчонок безжалостно поддал ей ластом, отогнав, как бродячую собачонку,– и правильно, в конце концов, у рыбины наверняка не было соответствующих допусков, и подписок она не давала никаких, а следовательно, должна была убраться к чертовой матери...
      Больше всего это походило на полдюжины небольших дисков, словно бы сплавившихся меж собой в совершеннейшем беспорядке подобно абстрактной скульптуре, покрытых толстой известковой коркой. Теперь Мазур уже мог с уверенностью сказать, что это не раковины каких-то моллюсков,– загадочная штука оттягивала вниз ладонь, словно отлитая из металла. То же, очень похоже, пришло в голову взвесившему ее в руке Морскому Змею. Совсем недолго поразмышляв, он скупыми жестами распорядился обшарить этот участок дна скрупулезнее.
      Обшарили, приняв место находки за центр, от которого двигались по расширявшимся спиралям. Но ничего похожего более не нашли. Мазур тем временем успел поскрести находку лезвием ножа – и в одном месте словно бы проступили буквы. Однако приглядываться не было времени: убедившись в бесплодности дальнейших поисков и глянув на часы, Морской Змей дал команду возвращаться к судну.
      Сначала плыли по компасу, а потом в приборах не стало нужды – над головой, заслоняя солнечный свет, овальной исполинской тенью, чуточку размытой, замаячило днище «Сириуса».
      Круглый люк, располагавшийся метрах в трех пониже ватерлинии, был, конечно же, гостеприимно распахнут. Соблюдая давно оговоренный порядок, они один за другим головой вперед скользнули внутрь. Оказались в горизонтальной цистерне, не столь уж и обширной, но позволявшей разместиться гораздо уютнее, чем в переполненном автобусе.
      Цистерна с надписью «Живая рыба». Мазуру отчего-то всякий раз приходило на ум это сравнение. Убедившись, что все в наличии, а люк задраен, Морской Змей, неловкими прыжками перемещаясь по вогнутому дну цистерны, прошлепал в дальний конец и придавил ладонью черный резиновый пузырь, прикрывавший кнопку.
      В дальнем конце цистерны забурлило, к потолку толстой струей рванулись громадные бульбы воздушных пузырей. Процедура была нехитрая, но довольно долгая: прошло минут десять, прежде чем мощный поток сжатого воздуха вытеснил воду за борт, где ей и было самое место. Загубники они вынули, не дожидаясь конца процедуры,– как только торсы оказались над водой. На дне цистерны, как обычно, вода осталась чуть ли не по колено. Шлепая по ней, они гуськом прошли к торцу и, сняв ласты, стали осторожно подниматься по узкой железной лесенке к распахнувшемуся уже над головами второму люку.
      Один за другим перешагнув высокий железный бортик, оказались в обширном помещении, где было совершенно сухо, тепло, светло, а потому и уютно, хотя обставлена была каюта со спартанской простотой: длинный, привинченный к полу стол с такими же стульями да шеренга шкафчиков, куда складывали снаряжение. За столом уже суетился доктор Лымарь (давно заслуживший кличку, но обходившийся без таковой, поскольку с такой фамилией, по общему мнению, кличка как-то не особенно и нужна), расставлял кружки с горячим чаем, высыпал из пакета плитки шоколада, пачки печенья – все, как полагается после долгого погружения.
      Капитан-лейтенант Самарин смирненько сидел в углу стола, поблескивая своим знаменитым пенсне, из-за которого и получил меж своих кличку Лаврик – в память о заклейменном историей и лично Никитой Сергеевичем Лаврентии Палыче Берия. Вообще-то, зрение у Самарина и в самом деле требовало подспорья в виде парочки диоптрий, однако общественное мнение справедливо считало ветхозаветное пенсне легоньким выпендрежем, а потому не могло не отразить сие в соответствующей кличке. Почему «Лаврик», а не, к примеру, «Чехов»? Для любого посвященного вопрос снимался сам собой: свои-то знали, что капитан-лейтенант имеет честь представлять здесь вовсе не изящную словесность, а контрразведку флота...
      Лаврик, как уже отмечалось, сидел смирненько и с вопросами не лез, соблюдая ту самую неписаную традицию, которая давным-давно зафиксирована в русских сказках: сначала накорми-напои, а потом вопросы задавай... Терпеливо ждал, пока они, старательно обтершись полотенцами, хрустели печеньем и чавкали шоколадом, запивая все дегтярного цвета чаем. Ну, а когда налили по второй, этикет уже и позволял любопытствовать...
      – Как успехи? – спросил Лаврик нейтральным тоном.
      Ему было легче всех, если откровенно,– чуть ли не единственный здесь, кто не зависит от конкретного результата. Сиди себе, озаботясь контрразведывательным обеспечением операции, и точка. А если учесть, что зловещие иностранные шпионы пока что не беспокоили, поневоле вспоминалась фразочка из богомоловского романа о принципиальной разнице меж медведем и особистами. Топтыгин спит только зимой, зато особисты – круглый год... Если империалистические разведки так и не протянут свои блудливые щупальца, всегда можно изобразить в отчете дело так, будто это ты их распугал, заранее и предварительно.
      Хотя, по большому счету, Лаврик был парень не вредный, а это большой плюс, когда речь идет об особисте... Замполита и одного хватает выше головы.
      – А черт их знает,– сказал степенно Морской Змей, опустив в ладонь капитан-лейтенанту Мазурову находку.– Вот тут Кирилл выкопал что-то, какую-то хренотень...
      Лаврик присмотрелся – в обществе заглядывавшего ему через плечо Лымаря, ничуть доктору не препятствуя проявлять любопытство. Лымарь был свой, украшенный допусками и подписками, как барбоска блохами, при нужде мог и спуститься под воду, хотя, конечно, и не с той сноровкой, что остальные.
      При электрическом свете находка выглядела гораздо более ублюдочно, нежели под водой. Словно защищая ее от невысказанного пока вслух поношения, Мазур поторопился пояснить:
      – Я вон там, справа, поскреб ножом... Вроде бы буквы.
      – Это точно, что вроде бы,– задумчиво кивнул Лаврик.– Вроде и «P» латинское, вроде и «C» латинское... и как бы там ни было, под водой эта штука пролежала долго, а? Ишь обросла... Доктор, можешь что-нибудь изобрести, не вмешивая ученый мир?
      – Запросто,– сказал Лымарь.– Подручными средствами. Если это медь, мы ее в кефирчик, а если другой какой металл – тогда его уксусом пользительно... Давай сюда, пойду поэкспериментирую. Я так понимаю, это срочно?
      – Не обязательно,– загадочно ухмыльнулся Лаврик.– Вполне сойдет, ежели через часок проявятся первые результаты.
      Морской Змей резко поднял голову, уставился на него:
      – Это почему? Старик требует результаты как можно быстрее...
      – Друг мой, я вам когда-нибудь давал хреновые советы? – вкрадчиво поинтересовался Лаврик.– Вот видите... Сейчас я вам категорически советую о находочке доложить не в начале разговора, а где-нибудь ближе к концу...
      – Это почему?
      – А потому, собрат по званию, что Старик первым делом всерьез собирается вам всем учинить прежестокий втык с последующим распубликованием в приказе по лейб-гвардии... Нет, серьезно. Дракон ведет себя так, что свою кличку полностью оправдывает: третью люстру в каюте дожевывает... Ох, вынырнут, бает, эти водоплавающие, ох и вставлю я им извращенным образом...
      – Это за что?
      – Вам виднее, сударь мой,– развел руками Лаврик с видом крайнего простодушия.– Поройтесь в памяти и срочно вспомните, за что вас могут... извращенным образом. Я в ваши внутренние дела не посвящен, я как-никак советский контрразведчик, не царский жандарм с его негласною агентурою.
      – Самарин, не вредничай...
      – Честное слово, без понятия. Меня самого, по некоторым признакам, ждет та же процедура. Единственная догадка, на кою меня наталкивает профессиональное чутье,– не обошлось здесь без отдельных товарищей, облеченных, так сказать, особым доверием партии и правительства...
      – Ах, во-он оно что...– убито протянул Морской Змей.
      – Да уж очень похоже.
      – Затрахал...
      – Должность такая,– философски заключил Самарин.– В общем, кто предупрежден, тот вооружен. Усекли? Да, кстати, в дополнение к печальному есть и приятное, с некоторых точек зрения, известие. Пока вы плавали, радист перехватил одну буржуинскую станцию... Мао Цзе Дун помер. Вчера.
      – Ну ничего себе,– с чувством сказал Морской Змей.– А мне-то он бессмертным казался. С тех пор, как себя помню, Мао был на слуху. Насчет положительного смысла я, откровенно говоря, плохо и вспоминаю, зато в отрицательном столько склоняли... Погоди, он с какого года?
      – С девяносто третьего.
      – Семь плюс семьдесят шесть... Нехило.
      – Ага. А уж в Поднебесной сейчас веселуха...
      Ненадолго воцарилось молчание. Все хлебали приостывший чай, старательно оттягивая неизбежное, торжественную порку, как выразился бы бравый солдат Швейк. Один Самарин, не проявлявший желания гонять чаи, ритмично барабанил по уголку стола и тихонько напевал под нос:
 
Русский с китайцем братья навек,
крепнет единство народов и рас.
Плечи расправил простой человек,
с песней шагает простой человек,
Сталин и Мао слушают нас.
Москва-Пекин, Москва-Пекин,
идут, идут вперед народы.
За светлый труд, за прочный мир
под знаменем свободы...
 
      Один бог ведает, где Лаврик эту совершенно забытую песню откопал,– он был всего года на три старше Мазура, а следовательно, рос во времена, когда ее, по выражению классиков фантастики, высочайше запретили к распеванию. Должно быть, род занятий давал доступ к самой разной информации...
      – Короче,– сказал Лаврик, оборвав нудящее пенье.– Поступим согласно золотому правилу бывалого солдата: сначала молча и покорно получим сполна фитиль в задницу, а потом уж вспомним, что сегодняшний поиск принес-таки некоторые результаты. Как совершенно справедливо заметил Штирлиц, запоминается последняя фраза...
      – Возможно, это никакие не результаты...
      – Эта хреновина больше всего напоминает комок монет, судя по минерализованной поверхности пролежавших под водой чертову уйму времени. Еще не факт, что они непременно связаны с нашим объектом... но ведь это первая находка. До сих пор вы ничего вообще не находили. Резон?
      – Резон,– без особой радости в голосе согласился Морской Змей.– Ну, вы долго еще наливаться будете? Чай – не водка, много не выпьешь... Пошли?
      Он шумно отставил эмалированную кружку и поднялся первым. За ним поневоле потянулись остальные.
      – Мао, конечно, как был прохвостом, так и остался,– сказал сзади Лаврик.– Нет бы ему подождать еще годик, загнулся бы аккурат к шестидесятой годовщине Великого Октября, хорошо бы помер, полезно, агитационно. А он и тут свинью подложил напоследок...
      Его идеологически выдержанное замечание никто не стал комментировать. Вереницей они вышли в соседнее помещение, представлявшее собою на посторонний беглый взгляд самую обычную каптерку, порученную заботам крайне хозяйственного боцмана, где на покрашенных стеллажах в образцовом порядке лежала всякая необходимая на корабле всячина, от аккуратных бухточек тонкого каната до фонарей «летучая мышь» и ящиков с сигаретами «Прима». Подтянутый матросик из палубой команды как раз возился у одного из стеллажей, что-то там поправляя-перекладывая.
      Конечно, матросик был не матросик, а Лавриков подчиненный в лейтенантском звании. Мнимая каптерка служила этаким тамбуром для входа в самое засекреченное местечко «Сириуса», изолированный отсек, откуда незаметно для всего окружающего мира можно было выпускать в море аквалангистов, а потом принимать оных на борт. Большая часть команды и настоящих ученых (были на борту «Сириуса» и такие), конечно же, прекрасно знала, что к чему, знала, что в носовой части корабля есть помещеньица, о которых следует помалкивать даже наедине с собой перед зеркалом,– но, во-первых, весь этот народец был намертво опутан всевозможными подписками и проверен на сто кругов, а во-вторых, деталей, разумеется, не знал. Что там делают загадочные молодые люди самого штатского облика – лучше не вникать, а то в два счета станешь невыездным со всеми вытекающими последствиями. В каптерку посторонним вход воспрещен (о чем снаружи гласит соответствующая табличка на двери), да если и попадет туда посторонний, долгонько ему придется искать замаскированную дверь, не говоря уж о том, что без знания шифра замок ни за что не откроешь...
      Чтобы попасть на ют , пред светлы очи Дракона, пришлось пройти через шлюпочную палубу, где их ждала не особенно приятная встреча. Товарищ Панкратов, замполит (официально, само собой, числившийся третьим помощником капитана), как раз там и пребывал, восседал в напряженной позе на раскладном стульчике, старательно позируя седовласому художнику, прихваченному в рейс из Ленинграда. Художник был не то чтобы светило, но все же достаточно известный, маститый и отмеченный званиями-наградами. Что весьма немаловажно, маэстро был одним из немногих, кто вообще не подозревал об истинном лице «Сириуса» и половины его обитателей, витал себе в эмпиреях, откуда его, понятно, никто не торопился спускать. Очень уж идеально он придавал экспедиции должную респектабельность...
      Так они и сидели – маэстро упоенно возюкал кистью, замполит застыл в оцепенело-монументальной позе. Почему выбор мастера кисти пал на него, понять нетрудно: Панкратов, надо отдать ему должное, был чрезвычайно плакатен и фотогеничен, с красивой проседью на висках и физиономией старого полярного волка. Увы, никто не удосужился (да и права такого не имел) растолковать художнику, что сей благообразный субъект всю свою сознательную жизнь протирал форменные брюки в политотделах военно-морского флота аж с сорок четвертого года, когда оказался в рядах, и все его награды (планки носил постоянно, а как же), вроде бы свидетельствовавшие о славном боевом пути участника Великой Отечественной, отхвачены исключительно на берегу, а в море он выходил, по точным данным Лаврика, три раза в жизни, включая нынешний рейс...
      Они вереницей прошли мимо, стараясь не встречаться с замполитом взглядами,– а тот, наоборот, взирал на них прямо-таки с отеческой добротою и заботой, от чего еще сильнее хотелось смазать ему по сытой физиономии. К сожалению, мечта была насквозь несбыточная, Мазур это отчетливо понимал, как-никак не первоклассник уже...
      Дракон ждал их в кают-компании, пробурчал что-то, указывая на стулья, и, пока они неспешно рассаживались, без всякого нетерпения наблюдал за ними, сохраняя на широкой обветренной физиономии настоящего, неподдельного морского волка крайне удачную имитацию полнейшего равнодушия. Словно созвал поболтать о пустяках. Хреновые были симптомчики, товарищи офицеры... Успели уже привыкнуть к отцу-командиру и узнать, что предвещает то или иное выражение лица...
      Вот у Дракона, в отличие от Панкратова, на груди могучей не красовалось ни единой ленточки, хотя регалий имелось раза в три побольше, нежели у замполита. Показная скромность тут ни при чем – просто-напросто нельзя было человеку выступать в роли капитана мирного исследовательского судна Академии наук СССР, имея на груди такой иконостас. Понимающий наблюдатель с той стороны мог с одного взгляда понять, что к чему, почувствовать неладное. Вот и пришлось нашему Дракону оставить в одном из сейфов Главного штаба не только регалии, но и планки...
      Если по большому счету, Дракон был легендой. Начинал еще в знаменитом ЭПРОНе, потом стал одним из первых боевых пловцов – и в смысле заслуг, и в смысле хронологии. Временами Мазур добросовестно пытался себе представить, как это – быть одним из первых, но получалось у него плохо, точнее, не получалось никак. Все равно, что представить себя братьями Райт, Уточкиным или Гагариным. Принципиально непредставимо – какой из тебя, к свиньям, Уточкин, не говоря уж о Гагарине?
      – Располагайтесь, товарищи офицеры,– сказал Дракон голосочком, который старательно пытался сделать медовым.– Никому из форточки не дует? Пардон, я и запамятовал, какие у иллюминаторов форточки? Сдавать стал старик, на берег пора, на лавочку, в домино стучать...
      Они обреченно сгорбились – и эти симптомчики были прекрасно известны...
      – Ну, как служба? – поинтересовался Дракон, помаленьку наливаясь багровым румянцем от прямых, коротко подстриженных височков до воротника форменной рубахи.– Как оно, ничего? Что молчим? Старший по званию вам задает прямой вопрос... Старший лейтенант Мазур?
      – Так точно,– сказал Мазур.
      – Что – так точно? – ласково-грозно поинтересовался Дракон.
      – Виноват...– пробормотал Мазур, окончательно потерявшись и в очередной раз поняв, что Дед, не начав еще разноса, размазал его по подволоку.
      Настала такая тишина, что слышно было, как по столу ползает парочка захожих бактерий.
      – Вашу мать! – рявкнул Дракон.– Бабку вашу вперехлест через клюз и трипперного осьминога ей в жопу сапогом утрамбовать! – Вслед за тем он запустил такую руладу, что никто из присутствующих, пожалуй что, не сумел бы с первого раза запечатлеть ее на бумаге. Немного успокоившись, помолчал, обвел всех колючим взглядом и на полтона ниже поинтересовался: – Что это у вас, хорошие мои, ухи в трубочку свернулись? Хлипкий нынче офицер пошел, одно слово – мирного времени, продукт разрядки и факультативных курсов по эстетике... А по-простому-то говоря, якорь вам в жопу... И плевать, что не влезет...– Окончательно успокоившись, он обвел всех взглядом вторично, слева направо и справа налево, почти нормальным голосом спросил: – Хлопцы, вы что, от теплого моря и отдаленности Отечества помаленьку умом поплыли? Делать вам нечего? Дети малые? Два капитан-лейтенанта, восемь старлеев... Уж извините за пошлую, заигранную банальность, но на фронте в ваши годы командовали кто полком, кто кораблем... Охерели?
      Кому-то предстояло вызвать огонь на себя. Мазур решился – не из отваги, а главным образом оттого, что неизвестность смотрелась даже грознее громовой выволочки. Он, стараясь не опускать глаз, спросил:
      – Товарищ вице-адмирал, что вы имеете в виду?
      – Гондон,– сказал Дракон.– Товарищ старший лейтенант, это я не вам характеристику даю, а отвечаю на поставленный вами вопрос. Гондон я имею в виду. Каковой кто-то из вас, вместо того, чтобы использовать по прямому назначению или, на худой конец, в качестве жевательной резинки, пользанул сами знаете как...
      Мазур все же отвел взгляд, философски уставясь в потолок. Операция была проведена безукоризненно: импортный презерватив, в каковой залили не менее ведра воды, с превеликим тщанием, словно антикварную стеклянную вазу, транспортировали в каюту Панкратова и разместили, прикрыв простынкой, так, что со стороны это было совершенно незаметно. Многие знали, что у Панкратова есть привычка плюхаться на койку с маху, рывком... Вот и плюхнулся. Со всеми вытекающими, простите за невольный каламбур, последствиями.
      – Чья работа? – сварливо спросил Дракон.– Всехная? Или терпилу назначили, который героически будет за всех отдуваться? – Он помолчал.– Нет, не объявляется терпила... Круговую поруку лепите?
      – Разрешите, товарищ вице-адмирал? – рассудительно сказал Лаврик. Ему было чуточку легче, он, в отличие от остальных, все же не напрямую подчинялся Дракону.– Мне ваша позиция представляется несколько странной. Почему-то на роль подозреваемых в сделанной замполиту пакости вы в первую очередь назначили именно офицеров советского военно-морского флота. Боже упаси, мне по рангу не приличествует делать вам замечания, я просто хочу отметить некоторую странность такой точки зрения. Может создаться впечатление, что вы считаете, будто советские офицеры как раз и являются теми, кто в первую очередь готов делать пакости заместителю командира по политической...
      – Засунь язык в жопу,– ласково посоветовал Дракон.
      Лаврик его просьбу, разумеется, не выполнил, но замолчать замолчал.
      Нагнувшись к нему, Дракон с ухмылочкой протянул:
      – Сыночка, ты мне такое не лепи. У нас на дворе семьдесят шестой год, а не кое-какой предшествующий. Хоть и нацепил ты пенсню, а до абакумовских особистов тебе – как до Китая раком. Они волчары были, хоть и суки, а волчары, потому как не только подводили народ под петлю, но и сами под петлей ходили каждодневно, а это в людях воспитывает нешуточный профессионализм. Ты, сынок, супротив них, уж прости, бледная спирохета...
      – Вы меня неправильно поняли,– сказал Самарин.– Я просто хочу сказать, что не следует заранее суживать круг подозреваемых... На корабле пятьдесят пять человек, считая и команду, и научный состав. Если рассудить, капитан второго ранга Панкратов мог вызвать к себе повлекшие... эксцессы, неприязненное отношение не обязательно у присутствующих здесь. Учитывая склонность означенного кавторанга к тесному общению с женским полом и проистекающие отсюда на замкнутом пространстве коллизии...
      – Все сказал?
      – Все.
      – Умен ты, сынок, а глуп,– сообщил Дракон.– Все ты правильно говоришь, вот только одно совершенно упускаешь из виду: товарищ Панкратов писать будет не касаемо команды или научного состава. На это у них свои есть... замполиты. Писать товарищ Панкратов будет касаемо присутствующих. А писать он умеет кудряво, поверь старику...– Он вздохнул.– Ребятки, вы что, и в самом деле от заграничной экзотики малость охренели? Позабыли, что все ваши действия сопровождаются, помимо прочего, ворохом бумаг? А эти бумаги, между прочим, люди внимательно читают, поскольку деньги им как раз за это и платят. А то и звезды дают, вплоть до лампас. И за чтение, и за реагирование на сигналы.– Он говорил тихо, с расстановкой.– Ребятушки, неужели вы в самом деле считаете себя суперменами? Супермен – это персонаж разложившейся буржуазной культуры... как там дальше, Самарин? Ты ловчей меня сплетешь... В общем, поняли, о чем я. Вот, к примеру, старший лейтенант Мазур. Каковой о себе отчего-то возомнил, что является Колумбом и Дрейком в одном лице. А никакой он не Дрейк, не говоря уж о Колумбе. Дзержинку кончил? Так все кончали. Во Вьетнаме понырял? Так многие ныряли... к тому же во Вьетнаме ты, товарищ старлей, строго говоря, не работал, а купался, что несет непонятные непосвященным нюансы... а?
      Мазур кивнул, не поднимая глаз. Многие слова в их узком кругу, как частенько бывает, носили иной, непонятный непосвященным смысл. «Работал» – это значит, вступал под водой в активный контакт с... ну, скажем, с потенциальным противником. Грубее говоря, резался под водой с такими же, как сам, подводными хамами, убивал их насмерть, чтобы они тебя не убили. А ежели «купался», это означает, что твоя подводная деятельность протекала без непосредственного контакта с противником. Пусть даже тебя, как собаку, гоняли на боевых катерах и вертолетах, глушили гранатами, как рыбу, и в любой миг могли отправить к Нептуну. Все равно – «купался»...
      – Вот...– продолжал Дракон.– Даже не работал, а купался. Ну, искупнулся неплохо. «За боевые заслуги» имеешь, вьетнамское что-то там в придачу... Так это – у многих. Вот и все твои свершения на сегодняшний день, старлей. Ну, у этого,– он ткнул пальцем в сторону Морского Змея,– дела обстоят несколько авантажнее. И поработал пару раз, и орденок в придачу к паре медалей... Но все равно, хорошие мои, со столь куцым послужным списком вы еще котенки. И ежели один старательный службист отпишется, а другой на его писюлю отреагирует, сверкать вам вашими медальками где-нибудь на малом сторожевом корабле Северного флота. А тебе,– он кивнул в сторону Лаврика,– обеспечивать безопасность мореходства в Певеке или Игарке... Вбейте это себе в башку. И не думайте, что старый хрен вам чересчур уж мрачные картины рисует. И не таким орлам бумажки жизнь калечили. А вы... Гондон с водой... Дети малые... Он ведь на вас может качественно отоспаться, если не уйметесь. Ребята, я вам добра желаю...
      Если бы он рычал, брызгал слюной, колотил кулаком по столу, все смотрелось бы гораздо несерьезнее. Но от его тихого, усталого голоса веяло чем-то настолько мрачным и непреложным, что Мазуру поневоле стало не по себе, словно лежал на рельсах перед яростно грохочущим поездом и знал, что отползти не успеет. Он поник на стуле. Стояла тишина.
      – Я вам добра желаю, обормоты...
      Мазур решился, рывком поднял голову:
      – Можно рассказать абстрактную притчу?
      – Ну-ну? – поднял бровь Дракон.
      – Человек идет с другом и девушкой в кино. Здесь, в городе. Получив законное разрешение на выход в город. Фильм, между прочим, не шедевр, но под категорию идеологических диверсий никак не попадает, его в Союзе скоро будут крутить, я сам в «Советском экране» читал. И тут появляется... некто. Орет, как на мальчишку, и происходит все это посреди улицы, никто из местных не понимает ни слова, но все равно... Он, видите ли, сомневается в полной идеологической чистоте сего фильма, а потому на всякий случай не рекомендует посещение кинотеатра, которое вдобавок может быть неправильно истолковано... Ну, и разное прочее... Полный набор.
      – Ага, понятно,– кивнул Дракон.– С Ирочкой был, что ли? Ну, ладно, ладно... Ну и что? Плюнь на дурака. Козырни, поблагодари за науку, кружным путем обойди пару кварталов, а потом отправляйся на другой сеанс. А ты – гондон с водой... Знали б вы, что там про вас понаписано... Гонор у них, видите ли, взыграл. Орелики, в нашем мире столько идиотов, что ежели собачиться с каждым, жизни не хватит. А уж собачиться с тем, у кого больше звезд, весьма даже чревато...
      – Что, позволять в лицо плевать? – угрюмо спросил Мазур.
      – Ну, уж так-то не стоит... Дипломатом надо быть. Учитывать сложности жизни и военной службы – так оно будет точнее. А вы, краса особого отдела? – уставился он на Самарина.– Вы-то что себе позволяете? Ну, снимают на здешних очаровательных ландшафтах кино какие-то португальские французы или бельгийские итальянцы... И пусть себе снимают. Какой вас черт дернул лезть и брать автограф у актрисы?
      – Все брали,– пожал плечами Лаврик.
      – Все – это все, а вы, сокол мой,– советский офицер. И, между прочим, контрразведчик. Они же не мультяшки там снимают про волка с зайцем, а самую натуральную порнографию. Известный на гнилом Западе порнографический сериал «Эммануэль». Вот, почитайте на досуге,– он хлопнул уграбистой ладонью по стопе газет.– Вот вам орган Союза писателей СССР, «Литературная газета». Изучите как следует статью советского писателя Василия Аксенова – он, помимо прочего, и этот сериал выводит на чистую воду, и эту вашу, как ее там, Сильвию Кристаль. Она в порнографии снимается, а вы ей блокнотик для автографа суете. Уж вам-то насчет идеологической выдержанности следовало бы помнить.
      – Он что, и меня заложил? – мрачно поинтересовался Лаврик.
      – Товарищ капитан-лейтенант, не «заложил», а вовремя по инстанциям просигнализировал; Бумажки – оне подшиваются...
      – Во-от кстати! – Лаврик несколько театрально хлопнул себя по лбу, распахнул папочку из кожзаменителя.– Товарищ вице-адмирал, я и забыл о своих прямых обязанностях... Тут у меня оформленный должным образом рапорт, в рамках контрразведывательного обеспечения операции. Рутина, конечно, однако каждая бумажка подшивается... Короче говоря, восемь дней назад капитан второго ранга Панкратов, находясь в городе, продал хозяину ресторанчика «Викторьез» две бутылки водки «Столичная» и четыре баночки черной икры вместимостью пятьдесят граммов каждая, за что получил некоторую сумму денег, конкретно – в фунтах стерлингов. Точная величина суммы в настоящий момент выясняется оперативным путем, но вряд ли это так уж существенно: главное, действия капитана второго ранга Панкратова самым беззастенчивым образом нарушают строгие предписания, перечень коих в моем рапорте приведен. Как вы совершенно справедливо заметили несколько минут назад, есть люди, обязанные реагировать на сигналы, в особенности когда речь идет о членах экспедиции, подобной нашей...
      Несколько мгновений Дракон ошарашенно таращился на него, потом, прямо-таки взвизгнув от избытка чувств, хлопнул себя по колену:
      – Н-ну, Самарин... Дезу не шьешь?
      – Товарищ вице-адмирал! – с видом оскорбленной невинности возопил Лаврик.– Повторяю, речь идет об оперативных данных, добытых с использованием местных источников. Название ресторанчика, имя хозяина, время и место – все полностью соответствует истине. Семьдесят шестой год на дворе, а не какой-то предшествующий... Прошу,– он широким жестом протянул бумагу Дракону.– Нужно будет подшить согласно заведенному порядку, по инстанциям отправить...
      Мазур мысленно оскалился – мстительно, недобро. Приходилось признать, что Лаврику они все должны как минимум литр. Конечно, он и себя, любимого, вытаскивал, не такой уж он альтруист, но все равно удачно получилось. Минус на минус дает плюс. Этой бумаженцией Панкратова можно будет заткнуть надолго. Что бы он там про них ни понаписал, Лаврикова «телега» – вещь не в пример серьезнее. Не за то вора бьют, что украл, а за то, что попался.
      – Ловко,– с ухмылочкой констатировал адмирал.– Ну, при таком раскладе, думается мне, сведем ситуацию к нулю. Поговорю с товарищем, объясню возможные последствия... Но вы у меня смотрите, кончайте выделываться. Один раз соскочили с карающего органа, в другой раз может и не пройти... Усекли? Всерьез усекли? – И он подпустил в голос того самого командного металла, ясно давшего понять, что малейшая несерьезность неуместна:– Поняли, я вас спрашиваю?
      Они молча закивали с приличествующими случаю физиономиями. Мазур понимал: дело и впрямь обстоит крайне серьезно, ребятки тоже это просекли. Но все равно во рту остается явственный привкус дешевого мыла. Не нашкодившие школьники, в конце-то концов, даже не провинившиеся курсанты. Офицеры, которым Родина доверила серьезную работу и государственную тайну. И тем не менее следует постоянно подыгрывать Панкратову по его правилам. Может, и не унизительно, но безусловно неприятно...
      – А самое главное я и забыл сказать, товарищ вице-адмирал,– после хорошо продуманной паузы произнес Лаврик.– Ребята нашли на дне что-то, крайне смахивающее на кучку монет, Лымарь их сейчас керосином драит...
      – Вот с этого и следовало начинать! – сварливо рявкнул Дракон.
      – Где же, когда пошли такие разносы... Обо всем забудешь. Начальство, когда оно тебя разносит, перебивать не положено.
      – Точно тебе говорю, далеко пойдешь,– хмыкнул Дракон, снимая увесистую трубку внутреннего телефона.
      Лымарь появился через минуту, гордо неся перед собой на плоском фарфоровом блюдечке три кружочка. Пояснил, не дожидаясь вопросов:
      – Крайние удалось отколупнуть и кое-как обработать, остальные так пока комком и лежат, часика через полтора отмякнут...
      Он звонко плюхнул блюдечко на стол, и все присутствующие, не особенно обращая внимание на субординацию, едва ли не стукнулись лбами, сдвинув головы над тусклыми кружочками. Мазур хорошо рассмотрел профиль человека с жирными щеками и лавровым венком на голове.
      – Точно! – ликующе воскликнул Лаврик.– Георг Третий! Две полкроны, серебряных, золотой в полгинеи! Семьсот семьдесят первый... эта тоже... а эта – семьдесят третий. Мне при подготовке так вбили в голову все картинки, аверсы, реверсы, разновидности, что я, наверное, и спросонья на ощупь фартинг от кроны отличу... Все соответствует. Как раз хватило бы времени, чтобы монеты попали сюда в карманах у морячков...
      – Не спеши,– сказал Дракон задумчиво.– Дырочку для ордена нужно вертеть не заранее, а только после вручения... То, что время соответствует, ни о чем еще не говорит. Английских, как и прочих кораблей здесь ходило немеренное количество. И то, что именно эта кучка – с «Агамемнона», еще не факт... Где нашли?
      Морской Змей старательно показал на огромной карте.
      – Вообще-то, приблизительно соответствует заданному квадрату,– констатировал Дракон.– Но в том-то и дело, что – приблизительно.
      – Точного места вообще никто не знает.
      – Ну, я и говорю...– Адмирал встряхнул блюдечко, так, что монеты жалобно брякнули.– Ладно, отнесемся к этому спокойно. Не будем бросаться в любые крайности. Это может оказаться и «Агамемнон». С тем же успехом монеты могут происходить с борта французского или индийского пирата, который где-то грабанул англичанина и вытряс карманы. Будем искать дальше... Да, я же вам не сказал. Судно уходит на стоянку, пару дней проведем в порту. Топливом заправиться, водички подлить и все такое прочее. Черт с вами, в город я вас и на сей раз выпущу, можете поглазеть на экзотику и пропустить баночку пивка... но если кто-то хоть один опять влипнет в историю, пусть и пустяковейшую, вся банда надолго останется без берега. Уж если вы мне суете круговую поруку, я вас таковой же повяжу, и не благодарите старого садиста, не за что... Вопросы есть? Вон Мазур что-то рот многозначительно разевает, как та рыбка из детского стишка... Ну?
      – Товарищ вице-адмирал...– медленно сказал Мазур.– А что, если фрегат все-таки булькнул в батиаль?  Мало ли куда его могло забросить штормом... Я не говорю, что надоело работать, боже упаси, просто задумываешься иногда: не пустышку ли тянем?
      – Резонно,– подумав, сказал адмирал.– Судя по лицам, наш юный старлей выразил общее мнение... Да? Ну что ж, вопрос, конечно, резонный. Место утонутия никому толком не известно, корабль мог и в батиаль булькнуть, и на абиссаль уйти... Только решать тут не нам, коли уж командование приказало копать канаву от забора и до заката, то выполняться приказ будет в точности. Там,– он ткнул в потолок толстым пальцем,– решат. Когда надо. От нас в данном случае ничего не зависит.– Он придвинул к себе блюдечко, поколупал ногтем лик незадачливого короля Георга.– Ишь, в лавровом листе, а ведь Америку просрал, токарь несчастный... Ладно, господа офицеры, я вас больше не держу. Грядите себе и постарайтесь употребить личное время с пользой, без всяких там презервативов, х-ха...
      Оказавшись на палубе в достаточном отдалении от адмиральской каюты, Лаврик сообщил:
      – Вода водой, горючка горючкой, но есть, други, еще одна причина. Послезавтра, как вам должно быть прекрасно известно, день рождения Владимира Ильича Ленина, и к здешнему монументу будет торжественное возложение венков. Советую побриться и отыскать комсомольские значки, ибо мы туда потопаем всем коллективом.
      – Ну, ничего себе,– грустно сказал Мазур.– А я свой оставил в Ленинграде, вместе с пожитками...
      – Я свой вообще потерял,– грустно признался Волчонок.– Остался, правда, знак ЦК ВЛКСМ «За воинскую доблесть», но он, как у Кири, на базе, да здесь его все равно надеть нельзя было бы – кто позволит так светиться... Хорош мирный океанолог со значком «За воинскую доблесть»...
      – Вот вечно я за вас отдувайся...– покрутил головой Лаврик.– Ладно, у меня чисто случайно с собой оказалась... горсточка. Спецфонд для проведения агитационной работы среди местного населения,– поторопился он добавить с ханжеским видом.– В общем, на всех хватит.
      Мазуру это известие показалось крайне интересным, он раза два видел в городе, на лотках у торговцев сувенирами, и пионерские значки, и комсомольские. Однако свои догадки, даже окажись они правдой, следовало держать при себе: Лаврик, в общем, был свой мужик, неплохой, не то что Панкратов... Пусть себе фарцует помаленьку, может, ему это в контрразведывательных целях потребно. Самому бы что-нибудь толкнуть, на жалкие суточные Ирину только в кино и сводишь, но ничего не догадался прихватить, а ведь советовали бывалые, неоднократно загранку посетившие. У самого-то опыта – один Вьетнам, братская державочка, где фарцовка символикой особенно не поощряется...
      Ребята ушли, а он задержался на палубе, за спиной у седого маэстро, клавшего на цветной портрет Панкратова последние, вовсе уж микроскопические мазочки, должно быть, весьма необходимые. Сам Панкратов уже убрался, и Мазур оказался с художником тет-а-тет.
      Идея пришла неожиданно и после короткого размышления показалась гениальной. Похихикивая мысленно, Мазур деликатно кашлянул, чтобы обратить на себя внимание, как и подобает воспитанному человеку. Потом осведомился:
      – Виктор Эрастович, а что вы потом с рисунком сделаете?
      – Подарю товарищу Панкратову, он просил,– охотно откликнулся маэстро.– Когда вернемся в Ленинград, устрою выставку, это заранее было обговорено, ну, а потом кое-что раздам, так сказать, натурщикам...– Он уставился на Мазура хитрым птичьим глазом.– А не хотите ли вы, милейший, у меня выпросить рисунок некоей молодой особы?
      «Господи, и этот в курсе»,– мысленно охнул Мазур, опасаясь, что покраснел. И произнес как можно равнодушнее:
      – Я об этом не думал, но мысль неплоха... В самом деле. А я вам красивую раковину раздобуду, идет?
      – Согласен. Благо молодая особа судьбу рисунка не оговаривала...
      – Но дело, собственно, не в этом,– сказал Мазур.– Я вот подумал, глядя на портрет нашего героического товарища Панкратова... Знаете, он по скромности натуры постеснялся вам сказать, не хотел утруждать излишне...
      – А в чем дело? – заинтересовался маэстро.
      – Понимаете ли, Виктор Эрастович,– задушевно сказал Мазур,– есть у моряков среди прочих и такая устоявшаяся традиция: они чертовски любят, чтобы их портреты были украшены, ну, скажем, сигнальными флагами... Вот здесь, к примеру,– он осторожно провел пальцем над портретом,– совсем неплохо смотрелся бы флагшток с полудюжиной флагов...
      – Думаете?
      – Уверен. Сам Панкратов ни за что не попросит, он деликатный, но могу вас заверить, ему очень понравится...
      Седой смущенно признался:
      – Знаете, Кирилл, я ведь совершенно не разбираюсь в этих ваших сигнальных флагах...
      – Большое дело! – фыркнул Мазур.– Хотите, подскажу в минуту?
      – Обяжете, голубчик...
      – Значит, так,– воспрянул душой Мазур, видя, что розыгрыш прекрасно удастся.– Можно карандашик и этот вот листок? Это, как легко догадаться, Панкратов. Вот так, косо, идет у него за спиной флагшток. Шесть флагов, смотрите и запоминайте. Сначала – прямоугольный, красный с желтым крестом... вот так, у меня коряво получается, но вы улавливаете, а? Отлично. Теперь – снова прямоугольник, желто-синий, нет, полосы вертикальные, третий – треугольный, желто-красный, здесь цвета – по горизонтали, потом... Самый последний чуть посложнее остальных... Улавливаете?
      – Большое дело! – беззлобно передразнил его маэстро.– Мы это сделаем не откладывая, в минуту...
      Стоя у него за левым плечом, Мазур испытал нешуточное удовольствие, глядя, как в соседстве с красивой проседью товарища Панкратова возникают шесть сигнальных флагов. Все они были буквенные, сиречь обозначали ту или иную букву алфавита и согласно «Военно-морскому своду сигналов СССР» именовались следующим образом: «Яко», «Покой», «Иже», «Земля», «Добро», «Аз». Любому понимающему человеку достаточно беглого взгляда – и товарищ Панкратов опозорен навсегда. Подобные истории незамедлительно попадают в морской фольклор и надолго в него впечатываются, особо удачные шутки и розыгрыши поминают долгие года, они перепархивают с флота на флот, от Балтики до Курил, обрастая смачными подробностями, сочиненными уже самими рассказчиками...
      Главное, виновник небезобидной шутки так и останется безнаказанным. Панкратов, моряк исключительно по названию и форме, в сигнальных флагах не разбирается совершенно, как и в большинстве других морских реалий. Много воды утечет, прежде чем этот портрет окажется у него на стенке, да и потом еще не скоро отыщется кто-то, умеющий читать флаги,– общается Панкратов, надо полагать, с такими же береговыми крысами. Но рано или поздно кто-то понимающий определит, что к чему, вот только Мазур к тому времени окажется вне пределов панкратовской мстительности, это уж точно. Хорошая месть, право, есть в ней что-то от коварной изощренности Востока... Мазур был доволен собой.
      На всякий случай следовало покинуть место преступления. Он перешел на шлюпочную палубу, встал у металлического планшира и, бездумно улыбаясь, смотрел на море, искрившееся мириадами солнечных зайчиков. «Сириус» уже шел к далекому острову Баэ, еще в незапамятные времена прозванному Райским.
      Как не впервые уже, старший лейтенант Кирилл Мазур испытал приятно возбуждавшее чувство причастности к государственным тайнам. Мало кто из адмиралов был в эту тайну посвящен, а вот старший лейтенант Мазур знал все или почти все, потому что оказался среди тех, без кого в данный момент не обойтись...
      Двести с лишним лет назад, в семьсот семьдесят четвертом, британский военный фрегат «Агамемнон», следуя из Индии в метрополию, был застигнут штормом где-то в здешних местах, близ Ахатинских островов (к тому времени уже лет тридцать как отобранных англичанами у оплошавших французов), и, таково уж было его невезение, пошел ко дну едва ли не со всем экипажем. Шлюпки с оставшимися в живых то ли разбило на безлюдных атоллах, коих в этих местах и сейчас множество, то ли потопило тем же ураганом. Как бы там ни было, никто не спасся.
      История, в общем, банальная для любого океана, но в том-то все и дело, что «Агамемнон» вез из Индии захваченные там огромадные ценности, заключавшиеся главным образом в золоте и драгоценных камнях. И то, и другое, как известно, может без всякого для себя ущерба пролежать на морском дне хоть тысячу лет, нимало не утратив ценности, наоборот, лишь увеличив таковую. А стоила вся эта музыка, как выразился Дракон вслед за Остапом Бендером, миллиончиков тридцать долларов. По нынешним ценам.
      Конечно, далее начинались многозначительные неясности и умолчания. Мазуру, понятное дело, вовсе не полагалось знать иных подробностей. Как вышло, что сведения о приблизительном месте катастрофы и грузе попали не к потомкам адмирала Нельсона, а в Главный штаб советского военно-морского флота, как вышло, что сами англичане оказались не у дел, Мазур представления не имел, а спрашивать, конечно же, не полагалось. Впрочем, по большому счету, эти подробности и несущественны. Главное, как было им сказано на инструктаже, ценности до сих пор покоятся где-то на дне, вероятнее всего, в международных водах, а потому любой, кто постарается их потихоньку извлечь, отнюдь не со всех точек зрения может считаться злостно преступившим международное право. Победителей не судят, в конце-то концов,– особенно если победитель проявит похвальную скромность и не станет кричать о своих достижениях на всех углах... И вообще, чем меньше вопросов, товарищи офицеры, тем лучше. Не дети малые, не на портовом буксире службу несете, малость повидали зарубежный мир, кое-что позвякивает на груди, так что высоким доверием облечены не зря. Через левое плечо кругом, отбыть к месту дислокации. Соответствующие подписки взяты давно, но дополнительная не помешает, так что навестите предварительно пятый кабинетик...
      Вот только предприятие, казавшееся на Родине чем-то вроде лихого кавалерийского наскока, давно уже обернулось нудным и долгим блужданием под водой, где дни походили один на другой, а находки вплоть до сегодняшнего дня не имели ничего общего не только с «Агамемноном», но и со всем восемнадцатым веком... Таково уж было их цыганское счастье. Остается надеяться, что сегодняшние монеты с незадачливым Георгом эту поганую тенденцию все же сломают. Вдруг да сломают...

      Глупости, конечно. Никуда они не врывались, ошвартовались вполне чинно и благонамеренно, как и полагалось мирному советскому научно-исследовательскому судну, плававшему под флагом солидного ученого учреждения, Института океанологии имени П.П. Ширшова Академии наук СССР. Да и порт уже одиннадцать месяцев был не английским, а всецело принадлежал новому суверенному государству, Республике Ахатинских островов, снабженному почти всеми атрибутами суверенитета, от президента с парламентом до флага и денег (которым, правда, по старой памяти все еще предпочитали английскую валюту, пока что имевшую хождение наравне). Вот только собственной армии здесь не имелось, но в ней, по рассуждению, и не было особой нужды. Военным флотом, быть может, и следовало обзавестись, но вот бронетанковые силы на островах совершенно ни к чему, как и авиация, любой реактивный истребитель, разгонись он чуточку, моментально выскочит из суверенного воздушного пространства, и хорошо, если не окажется ненароком в мадагаскарском или танзанийском...
      Мазур перечитал письмо от Ани вторично, хотя, откровенно признаться, оно этого и не заслуживало вовсе. Если честно, письмо было никакое. Писанное доброму знакомому, и только. Ни «да», ни «нет», вообще ни единого намека на будущий разрыв или, наоборот, освященный ЗАГСом союз, равно как ни тени намека на то, что отправительницу и адресата все же, как ни крути, связывают кое-какие общие воспоминания интимного характера. Парочка дежурных ленинградских новостей, вялый интерес к тому, как проходит служба в загадочной в/ч 25476 (для всего остального мира Мазур сейчас пребывал в командировке где-то на Дальнем Востоке), умеренно-тепловатые пожелания удачи... И все такое прочее. И вновь совершенно непонятно, кто же ты, собственно говоря, такой: жених или отставной любовник. Фотографию прислала, на фоне «зеленого джигита», сиречь Медного Всадника, но вот черкануть на ней хотя бы пару словечек не удосужилась.
      Странно, но Мазур, в общем, не ощутил ожидаемого душевного смятения, равным образом не чувствовал тоски, уныния или чего-то схожего. То ли устал уже пребывать в душевном раздрае, то ли в ответ на все хорошее начал охладевать и сам. Он честно (по инерции, если совсем честно) попытался вызвать в душе надлежащую тоску. Аня очень уж лукаво улыбалась на фоне «зеленого джигита», очень уж ладненько обтягивал фигурку светлый плащик, да и с теми самыми общими воспоминаниями с маху не расстанешься. Но получалось плоховато. Чересчур уж все затянулось, настолько, что не хотелось ни сердиться, ни тосковать...
      Он все же примостил фотографию на столик, рядом с той, где Аня, в красном купальничке, закинула руки за голову, сияя ослепительной улыбкой роковой женщины. Выполнил некую формальность, попахивающую штампом: моряк в дальнем плавании, далекая невеста, которая, очень может быть, и не невеста вовсе... Хотя, когда он представил ее в той же ситуации, но с другим, внутри явственно закипело, но это могло оказаться всего-навсего оскорбленной гордостью былого собственника... И ведь мир не рухнет! Как выразился бы любимый писатель, будет другая. Такая же. Или лучше. Какие наши годы? И вообще, когда стану адмиралом, пожалеет по-настоящему, потому что адмиралом я стану отнюдь не в шестьдесят, будем надеяться, гораздо раньше...
      В конце концов он решительно спрятал письмо в тумбочку, кое-как запихав его в конверт, покосился на обе фотографии и, вздохнув философски, как и полагалось настоящему мужику, направился к выходу. У самого порога спохватился, вернулся. Надел очки с простыми стеклами, в комплекте с его пушистой шкиперской бородушкой придававшие Мазуру вид заправского молодого доцента, этакого вундеркинда от науки. Приказы не обсуждаются. Именно его физиономию куратор в Ленинграде признал достойной очков и бородки,– а вот Волчонку не повезло гораздо больше, начальство по своим неведомым соображением велело именно ему отрастить битловские патлы, коих Волчонок терпеть не мог, но против начальства не попрешь... Ушел в ботву, как миленький.
      «Сириус» был освещен ярко, словно в преддверии некоего праздника: кроме дежурных ламп, по обеим бортам сияло еще не менее дюжины. На своем обычном месте восседал седовласый Виктор Эрастович, свято веривший, простая интеллигентская душа, что вся эта иллюминация зажжена для его удобства благодаря душевной широте капитана. На самом деле лампы были зажжены не из почтения к живописи, а по более прозаичному, но, разумеется, секретному поводу: они облегчали наблюдение вахтенным. Аквалангист из понимающих, вздумай он пошнырять под водой у бортов, сразу заметил бы люк шлюзовой камеры и сделал выводы. Вряд ли удалось бы ему воспрепятствовать (как запретишь в чужом порту плавать вокруг мирного научного судна?!), но вот заметить его – это уже полдела. Сразу будешь знать: есть к тебе интерес со стороны определенного народа, есть...
      Музыка, долетавшая со стороны большой кают-компании, позволяла без особых усилий сделать нехитрый логический вывод: там снова танцы. Мазура, естественно, потянуло туда, но он все же задержался у планшира выкурить сигаретку.
      И, конечно же, не остался незамеченным – «Русалка» опять приперлась с моря и ошвартовалась, как и в прошлый раз, по соседству с «Сириусом», чему не было ни поводов, ни смысла, ни возможности препятствовать. Ну, а то, что яхта и ее хозяин группу чертовски раздражали, приходилось списать на неизбежные издержки.
      «Акула капитализма, мать его»,– про себя чертыхнулся Мазур, стараясь не пялиться слишком уж откровенно на вольготно разметавшуюся в шезлонге блондинку в крохотном алом купальничке. Блондинка его тоже заметила, не мудрено, корабли разделяло всего-то метров восемь, чуть приподняла высокий бокал, стервочка, в знак приветствия, закинула ногу на ногу, ничуть не смущаясь скудостью одеяния. Уходить в спешке было бы и вовсе глупо, так что Мазур остался на прежнем месте, дымя.
      «Интересно, на чем этот хрен мериканский сколотил состояние, что смог себе позволить такую вот яхту? Суденышко не такое уж маленькое, тонн пятьсот водоизмещением, так что и яхтой-то его именовать не вполне правильно – океанская посудина, пришла сюда из порта приписки, сиречь Сан-Франциско, конечно же, своим ходом. То глушат вискарь прямо на палубе, то болтаются по морю, где заблагорассудится. Прибавочную стоимость, содранную с пролетариата, прожигают, одним словом. Но хороша „Русалка“, ничего не скажешь, а уж русалки на борту...»
      – Мое почтение, товарищ коммунист! – жизнерадостно рявкнули на яхте.
      Мазур досадливо поморщился и решил стоять на прежнем месте, благо оставалось еще полсигареты. На палубе «Русалки» нарисовался владелец, мистер Драйтон, жизнерадостный калифорнийский облом. Что печально, он вовсе не походил на хрестоматийный образ капиталиста – старого брюхатого урода, чахнувшего на мешке со златом, злодейски уворованным у трудового американского народа, как рабочего класса, так и угнетаемого монополиями фермерства. Лет ему было не более сорока, никаких признаков ожирения не наблюдалось, скорее уж походил фигурой на жилистого спортсмена, а рожей – на ковбоя из вестернов. Импозантен был, собака, даже в плавках, говоря откровенно. Зависть, конечно, не пробирала, не имеет советский офицер права завидовать ни этаким яхтам, ни этаким блондинкам, ибо принадлежит все это осужденному историей классу, коему предстоит уйти в небытие... Но все равно некий дискомфорт чувствовался.
      – Товарищ Сирил! – рявкнул Драйтон. (Помнит ведь имя, стервь калифорнийская!) – Ну что, приказать перекинуть сходню? Заходите в гости, хлопнем по бокальчику! Гейл,– он показал высоким стаканом на девицу,– жаждет с вами познакомиться, у нее нет никакого опыта с русскими, вдруг вы ее научите чему-то полезному?
      – Благодарю, недосуг,– сказал Мазур, сделав светский жест.
      – Товарищ Сирил, честное слово, мы не из ЦРУ! – заржал Драйтон.– ЦРУ, между нами говоря, не столь уж щедро оплачиваемая контора, мальчики из Лэнгли себе не могут позволить ни таких яхт, ни таких девочек! Все заработано собственными трудами! А вот вы, товарищ Сирил, не из Кей-Джи-Би ли? Очень уж вы классно болтаете по-английски, а это наводит на подозрения... Кто еще может у вас знать английский, кроме людей из Кей-Джи-Би?
      – Вы читаете чересчур уж старые газеты, мистер Драйтон,– сказал Мазур беззлобно.– Английский у нас хорошо преподают. И вообще, ваш Кеннеди в свое время сам признавал, что образование у нас поставлено лучше...
      – Ого! – рявкнул Драйтон.– Гейл, малютка, будь бдительной! Товарищ Сирил начал коммунистическую пропаганду... Осторожно, он в два счета запишет тебя в колхоз, где все женщины общие... Сирил, не надувайте щеки так обиженно, я шучу! Нет, в самом деле, заходите, выпьем! Или боитесь этого вашего комиссара? Он, между прочим, в прошлую вашу стоянку не просто подглядывал за Гейл и Моникой, а в бинокль на них из своей каюты таращился... Так что поймет.
      – Положительно, все знания о нас вы черпаете из каких-то замшелых источников,– сказал Мазур.– Комиссаров давно уже нет... кстати, комиссаров первыми как раз вы придумали.
      – Ну?!
      – Вот вам и «ну»! Вернетесь в Штаты, сходите в хорошую библиотеку. Там прочтете: в сороковые годы прошлого века в вашей армии как раз и ввели комиссаров – правительственный чиновник, надзирающий на моральным духом солдат. Точно вам говорю.
      – Сирил, ну вы точно – Кей-Джи-Би! Откуда все это знаете?
      – Книги читаю.
      – Оно и видно, совсем заучились. Позовите лучше вашу брюнеточку, с которой вы в прошлый раз ворковали у шлюпок, и ступайте в гости. Мне уже осточертели одни и те же рожи на борту. Не бойтесь, я вас похищать не стану, я не педик... Кстати, как зовут брюнеточку?
      «Сука глазастая,– сердито подумал Мазур.– Не порт, а форменная деревушка, где каждый чих далеко разносится. Потопить бы тебя, акула капитализма. Ах, как я потопил бы тебя, будь такой приказ, качественно и в сжатые сроки пустил на дно. Заряд в пластиковой оболочке, эквивалент примерно шестисот граммов тротила, в три секунды прикрепляется хотя бы к левому борту, метрах в трех левее от места, где ржет эта американская жердь, на метр пониже ватерлинии... прикрыть кумулятивной полусферой, закрепить таковую – и в пять минут пойдет твоя лоханка к морскому царю...»
      Не подозревая о том, что Мазур мог без особенного напряга проделать с его роскошной яхтой, Драйтон с пьяной настойчивостью заорал:
      – Ладно, Сирил, что мы будем собачиться? В самом деле, валяйте в гости! Посидим, выпьем, распропагандируем друг друга, Гейл вам покажет свою каюту... Ведь тянет, по глазам видно! Когда вам еще выпадет шанс побывать на яхте настоящего миллионера?
      – Всего наилучшего,– сказал Мазур, сделал ручкой, отвернулся и направился на ют.
      Не стоило чересчур уж долго болтать с этим загнивающим буржуем – Панкратов, чего доброго, и в самом деле углядит, опять пойдет писать губерния... За спиной раздался серебристый смех Гейл, Мазур чуть не споткнулся, сердито ускорил шаг.
      Танцы в большой кают-компании протекали не оживленно и не вяло, как обычно, в общем: восемь пар колыхались в медленном танце, а поскольку дам более и не имелось, еще человек пятнадцать мужского пола, главным образом научный состав, подпирали стенку и просиживали стулья, по исконному обычаю русских танцулек притворяясь, что им ужасно скучно, неинтересно, и вообще они в глубине души только и мечтают о том, как бы отсюда слинять. Только Волчонок не выглядел скучающим, поскольку был при деле, надзирал за магнитофоном. Да вездесущий Панкратов в своем уголке глядел соколом, озаряя угол доброй улыбкой наставника молодежи, снисходительно допускающего столь безыдейные увеселения. Правда, как подметил Мазур, взгляд политического сокола частенько скользил по фигурке аспирантки Светы (что со стороны Панкратова было проигрышно во всех смыслах, ибо со Светочкой откровенно подружился Дракон).
      Мазур присел не в уголке, но и не на виду. Хорошо расслышал, как Панкратов наставительно сообщил Волчонку:
      – Нет, Сережа, ты это импортное вытье убери, есть же отличная советская эстрада...
      – Семен Иванович, это ж у меня «Генералы песчаных карьеров»,– не моргнув глазом, ответствовал Волчонок.– Фильм, сами знаете, идеологически выдержанный, о тяжелой судьбе подростков в странах капитала... Соответствующие рецензии в нашей прессе имели место быть.
      – Да? – с некоторым сомнением сказал замполит.– Не врешь?
      – Семен Иваныч, сами можете в библиотеке порыться.
      Панкратов вздохнул:
      – Ну ладно, запускай уж...
      Не дожидаясь, когда Волчонок установит бобину, Мазур встал и целеустремленно направился в тот угол, где рядом с Ириной так и вился тот, пижонистый и хлыщеватый, один из тех, кто представлял на судне чистую науку. То ли кандидат, то ли уже доктор, из вундеркиндов, в общем. Небрежно бросил ему:
      – Пардон, месье...– и, закрепляя успех, повернулся к Ирине: – Вы позволите?
      Кажется, выиграл раунд: бородатый вундеркинд не успел опомниться и предпринять контрмеры, а Ирина с мимолетной улыбкой, снова заставившей его старлейское сердце ухнуть куда-то в сладкую тоску, послушно пошла впереди него на середину кают-компании. Тут и мелодия грянула из обшарпанных динамиков, грустная, плавная, завораживавшая совершенно непонятным языком – португальским, кажется. Знатоков португальского в группе не было ни единого – слишком много времени прошло с тех пор, как островами владели «португезы», всякое их влияние давно исчезло и язык тоже...
      В мозгу у Мазура сам собой ложился на музыку чей-то доморощенный перевод, который они на базе пели под гитару:
 
Пускай опасность ходит по пятам, да, по пятам...
Нас полицаи ловят здесь и там,
и здесь, и там, и здесь, и там.
Нас генералами не зря зовут,
они себя в обиду не дадут...
 
      Ирина колыхалась в его объятиях, полузакрыв глаза, но Мазур, с женщинами, в общем, не новичок, все же не чувствовал, чтобы между ними проскочила пресловутая искра, установилась не определимая словами связь. Он был сам по себе, девушка – сама по себе, и от этого брала тоска. Чуть опустил голову, коснулся щекой ее распущенных темных волос, попытался притянуть к себе, на самую чуточку, чтобы только это было многозначительно и выломилось за пределы обычных танцевальных объятий. И тут же почувствовал, как ее тело под тонким платьем легонько напряглось – опять-таки знак, не позволивший сократить дистанцию ни на миллиметр.
      – Ира...– сказал он тихонько.
      – Что?
      – А не полюбоваться ли нам звездами? Они прекрасны в эту пору...
      – У меня в школе всегда двойка была по астрономии.
      – Вот я и постараюсь школьные знания расширить. Нет, я не в том смысле...
      – А в каком? – смешливо шепнула она на ухо.
      Мазур замолчал – она вновь ухитрилась в два счета загнать ухажера в тупичок...
      – Интересно выглядит на корабле флирт, правда? – прошептала Ирина.– Все обычные штампы моментально отпадают. Две уловки только и остались: звезды на палубе посмотреть да в каюту зайти чайку выпить...
      – Ира...
      – Ну что? Я самая лучшая на свете, да? Это у тебя эффект ограниченного пространства, да и юбок тут мало. Остынь...
      – Что с тобой сегодня?
      – Со мной? Ровным счетом ничего. Танцую вот...
      Мазур тяжко вздохнул про себя: как будто и не с ней неделю назад до рассвета целовался на палубе, как будто не этим самым ладоням позволялись кое-какие вольности... Выходит, все это ровным счетом ничего и не значило? Научится он когда-нибудь понимать женщин или это только адмиралам дано? Взять вон Свету: ведь спит с Драконом, полкоманды в курсе, а ему пятьдесят восемь, старик, как же так получается?
      – Ну что ты надулся? – тихонько засмеялась она.
      – Ничего подобного.
      – Надулся-надулся... Кирилл, я женщина взрослая. Замужем была.
      – Ну, на сколько ты там меня старше...
      – На полтора года. Но не в том дело.
      – А в чем?
      – Пацанчик ты еще, мой верный обожатель. Хочешь, прямо сейчас, на людях, вопьюсь в губы страстным поцелуем? – Почувствовав, что Мазур от неожиданности легонько отпрянул, она прыснула: – Ну вот, я и говорю...
      – Играешь ты со мной, а?
      – Ну вот, слава богу, догадался наконец... Я – молодая ветреная женщина, мне так по судовой роли положено. А тебе положено мяться, вздыхать и уныло тосковать. Умеешь? Хочешь, пойдем к тебе в каюту? Или – ко мне? Или – не пойдем, чтобы замполита зря не дразнить, он, хоть по Светкиным коленкам взглядом и елозит, службу знает четко. Бдит-с.
      – Дать бы тебе в ухо,– неожиданно сказал Мазур.
      – А вот это уже интересно,– промурлыкала Ирина.– Это уже называется – действовать в правильном направлении... Впечатление производит, а как же. Ну, дай. Только легонько.
      – Не могу.
      – Это пуркуа?
      – Нравишься ты мне чертовски.
      – Ой, как романтично... Ну, не дуйся. Может, мне надоест уже сегодня роковую женщину изображать. Мы, женщины, создания непредсказуемые. Ты лучше скажи, почему это ты, хоть я тебе и нравлюсь чертовски, вокруг француженки вился? Я, конечно, про красоточку Мадлен. Имя-то какое пошлое, стандартное до одури...
      – Вовсе я вокруг нее не вился,– сказал Мазур.– Это она вокруг нас вьется, и романтики здесь нет ни малейшей. Она ж журналистка, ей, хоть расшибись, сенсации нужно раскапывать. А какие здесь сенсации? Вот и надеется от «руссо маримано» выдоить хоть капельку того, что сойдет за новости...
      – Ага, оправдываться начал?
      – Ничего подобного. Чист я перед тобой, как слезинка. Ирин, может, все же...
      – Посмотрим,– пообещала она.– А пока, если ты не заметил, уж пару минут как быстрый танец лабают...
      – Ну и черт с ним, подумаешь...
      – И верно...
      Они колыхались в медленном танце, пока не наступил короткий перерыв. Ирина вернулась на прежнее место. Провожая ее унылым взглядом, Мазур в очередной раз назвал себя дураком, в очередной раз пообещал себе завязать с этим безнадежным делом – и, конечно, в очередной раз сообразил, что так на это и не отважится, будет по-прежнему, как она совершенно точно подметила, мяться, вздыхать и уныло тосковать...
      – А не выйти ли нам погулять, старый?
      Это, конечно, был молодой вундеркинд. Мазур не раздумывал:
      – А пожалуй что, месье...
      Стараясь не привлекать внимания излишней поспешностью, они прошли в конец коридора, где в тупичке-загогулине висел огромный красный огнетушитель, а в ведре с песком покоились во множестве скукоженные окурки.
      – Ну? – спросил Мазур вяло.
      – А не кажется ли вам, друг мой, что нам пора как следует стукнуться? – осведомился вундеркинд.
      – В каком смысле?
      – От ситуации зависит. Может, морально, а может, и по принципу «Морда-морда, я кулак, иду на сближение!»
      – Причина?
      – Старый, ну ты ж не дурак?
      – Да вроде,– сказал Мазур.
      – Вот видишь. Хоть и атеист я, а скажу тебе, как на духу: с этой девушкой я намерен дружить. Вдумчиво и углубленно.
      – А она?
      – Мы ж мужики, старый... Кто-то да должен отвалить в сторонку. У меня вот твоя кандидатура возникла...
      – Странно,– сказал Мазур.– А у меня, наоборот, твоя... Уловил?
      «Что ж ты делаешь, идиот?» – прямо-таки взвыл он про себя.
      Эту ситуацию он прекрасно знал еще по Вьетнаму. «Запомните одно,– талдычило начальство, независимо от личности и звания.– На задании ваш организм вам попросту не принадлежит. Организм ваш – казенная собственность. Избегать любых травм, как геенны огненной. Боевой пловец со сломанным пальцем, ушибленным коленом или вывихнутой рукой – балласт форменный, и не более того. А посему смотрите у меня!» Самое печальное, что начальство было кругом право: иногда слишком многое поставлено на карту. Каким бы ни был многообещающим кадром Толя Чехарин, а когда в Камране подрался с вьетнамскими летунами и всего-то лишь расшиб кулак так, что через недельку зажило бы, как на собаке,– вылетел в Союз быстрее баллистической ракеты. До Северного флота дело не дошло, но неприятностей он поимел вагон и маленькую тележку, крупно повезло парню, что вообще оставили в бригаде...
      Так что драться нельзя. И не драться нельзя. Положеньице... Мазур мог бы разделать этого пижона, как бог черепаху, но ведь возможны любые случайности, от которых виртуозное владение боевой рукопашной не спасает...
      – Позвольте, ребята? – Самарин непринужденно протиснулся меж ними, раздвинул их в стороны и дружелюбно осклабился: – Вы тут, часом, не дуэль намерены устроить?
      – А если бы? – с вызовом поинтересовался вундеркинд.
      Лаврик подкинул на ладони принесенный с собой прямоугольный сверток, тщательно завернутый в газету «Советский спорт», и в три секунды освободил его от бумаги. Обнаружился качественный, нимало не выкрошившийся кирпич темно-морковного цвета.
      Вундеркинд отступил на шаг, удивленно пробормотав:
      – Эт-то как понимать?
      – Смотри сюда,– сказал Лаврик и ловко вложил кирпич ему в руки.– Целый ведь, без подвоха? Погляди-погляди, изучи... Целый? А теперь глянь и оцени...
      Он положил кирпич на крышку высокого пожарного ящика, без замаха, без крика сделал молниеносное движение рукой. Чуть слышно скрежетнуло. Лаврик взял в ладони две половинки кирпича, продемонстрировал их бородатому доценту и грустно-ласковым тоном сообщил:
      – У меня еще плохо получается, а вот этот парень,– он кивнул на Мазура,– то же самое делает и быстрее, и качественнее, уж ты поверь моему честному слову. Ну не может он с тобой стукаться, чудило, по причине своего полного превосходства, неохота ему за тебя сидеть, научный ты наш... Ты уж к нему не липни, а? Пусть девочка сама решает. Она ж, по-моему, еще совершенно ничья, так что не стоит тут мне мушкетеров из первого тома изображать... Ну, разбежались, соколы?
      Вундеркинд молча таращился то на него, то на кирпич, то на Мазура. Разрубленный пополам кирпич был, что ни говори, аргументом весомым. В конце концов бородач, отчаянно пытаясь сохранить лицо, отступил на шажок и сказал Мазуру:
      – Это не значит, старый, что я от своих намерений касательно девушки отказываюсь...
      – Да ради бога,– сказал Лаврик.– Только чтоб без дуэлей мне... А то невыездными люди в три секунды становятся...
      Глядя вслед сопернику, удалявшемуся так, чтобы ни за что не произвести впечатления испуганного, Мазур недовольно сказал:
      – Ну, и к чему эти номера?
      Лаврик поморщился:
      – Слушай, тебя что, мало предупреждали? А рученьку бы вывихнул?
      – Да ладно...
      – Нет уж,– сказал Лаврик чужим, жестким голосом.– Ты все это прими ближе к интеллекту и не забывай, фендрик, что говоришь со старшим по званию...– Лицо у него было тоже чужое, напряженное и жесткое.– Ну?
      – Извините, товарищ капитан-лейтенант...– серьезно сказал Мазур.
      – Вот это лучше, хотя «вы» и звание были не-обязательны... Итак?
      – Слово офицера, не повторится,– сказал Мазур.
      – Совсем хорошо...– Лаврик огляделся и, убедившись в полном отсутствии посторонних, сказал уже обычным тоном: – Придется тебе, голуба, пока суд да дело, пока стоянка, на меня маленько поработать.
      – В смысле?
      – Тебе не кажется, что прелестная Мадлен болтается вокруг наших людей чересчур навязчиво?
      – Черт ее знает,– серьезно сказал Мазур.– Может, обычная журналистка. А может, ищет подходы. Тут я не спец, это уже по твоей части...
      – Так-то оно так,– сказал Лаврик.– Только куда ж мы денемся без поддержки широких слоев советского общества? В общем, если человек ищет подходы, самым выигрышным будет не пускать это дело на волю волн, на самотек, а заботливо подставить кандидатуру. Так оно гораздо выигрышнее, согласен? Вот и умница. Ты уже уловил направление моей пытливой мысли?
      – Хочешь сказать...
      – Ну да,– безмятежно признался Лаврик.– Дорогой мой старлей, на вас возложена почетная миссия сыграть живца. Помнится, она тебя, как и парочку других, в ресторан приглашала, контакт усиленно налаживала? Все, конечно, как и подобает советским людям за рубежом, героически отмели поползновения... Так вот, если она завтра опять станет вокруг нас болтаться, разрешаю поддаться на провокацию. Иди, куда ни позовет, пей вискарик, ежели угостит, в общем, плыви по течению... Между прочим, я не в самодеятельность играю. Дракон полностью в курсе, сегодня санкционировал. Уж извини, что именно на тебя пала миссия, но так уж сложилось. «Вказивка» сверху пришла, нам положено откозырять и сполнять... Справишься, дело нехитрое.
      – Но я же...
      – Все понимаю. А что поделать? – развел руками Лаврик.– Нет у меня своих людей для такого мероприятия, те, что есть, на конкретных участках пашут... Выше головы своих хлопот.
      – Ну, а если она все же – резидент?
      – В таком случае, естественно, будет тебя вербовать. Вербуйся, коли начальство разрешает. Поломайся, конечно, как семиклассница, когда ее физрук к стеночке притиснет в спортзале, попищи – мол, я не такая, я жду трамвая, я этого в жизни не делала, страшно мне... Ты ж у нас парень неглупый, а? Только не переигрывай, побольше естественности... Мелкие проколы сойдут – в конце концов, не каждый день тебя вербуют. Самое-то главное – никто тебя, орла нашего, наказывать не будет. Сорвется – так сорвется. Не Штирлиц, ежели по большому счету.
      – Озадачил ты меня...– честно признался Мазур.
      – Извини, меня тоже начальство озадачило.
      – Может, она все же журналистка без двойного дна? – вслух подумал Мазур.– Нормальная баба, хоть и старовата, годочков тридцать пять... Раскованная только...
      – Вообще хорошо,– усмехнулся Лаврик.– Масса сложностей снимается автоматически. Но скажу тебе честно: что-то у меня свербит в районе ответственного за нюх органа. Так и свербит. Словами внятно выразить не могу, а инстинкт чечетку выбивает...– Он полез в карман.– Вот тебе, кстати, полсотни фунтиков, которые стерлинги. Чтобы не выглядел совершеннейшим альфонсом. Свои, поди, все до пенсюка на адмиральскую дочку Ирочку потратил? Бери-бери, это у нас официальные командировочные, скажем так.
      Мазур неловко засунул деньги в карман, пожал плечами:
      – Самарин, это все-таки, как серпом по известному предмету...
      – Привыкай,– ухмыльнулся Лаврик.– Уж прости циника, но после этого дела тебе хар-рошая запись добавится в личный листок: участие в контрразведывательном мероприятии и проявленные при этом... Пусть даже тянем пустышку – но мероприятие-то тем не менее состоялось, а? То-то... А теперь иди себе, танцуй дальше, только, я тебя умоляю, помни, что пальчики ты беречь обязан, как пианист...
      Он поднял крышку пожарного ящика, бросил на кучу песка обе половинки кирпича, хмыкнул и подмигнул.

      С утра на судне стараниями товарища Панкратова прямо-таки нагнеталась торжественная обстановка: динамики, включенные на полную громкость, в данный момент как раз сообщали на всю прилегающую акваторию:
 
И вновь продолжается бой!
И сердцу тревожно в груди!
И Ленин, такой молодой,
И юный Октябрь впереди!
 
      Сам же товарищ Панкратов, сияя надраенными регалиями, суетился, что твой колобок, он то исчезал в недрах «Сириуса», то вновь возникал на палубе, неутомимо напоминая всем и каждому, что товарищи мужского пола обязаны надеть галстуки, а лица пола женского – особое внимание уделить длине юбок, понятно, в сторону максимума, отличающих советского человека за рубежом приличий. Натолкнувшись на Мазура, он, видно, замотался уже настолько, что прошипел:
      – Комсомольский значок есть, а награды где?
      – Това-арищ Панкратов...– сказал Мазур тихонько.– Мне что, «За боевые заслуги» нужно было с собой прихватить? Вопреки строжайшим инструкциям начальства?
      Панкратов очнулся:
      – А? Н-да, точно... Галстук поправьте.– Он с определенным сомнением покосился на пенсне принаряженного Лаврика, явно настроенный недоброжелательно по отношению к сему нехитрому оптическому прибору. Не удержался:
      – Вид у вас...
      – Вы никогда не видели портретов товарища Луначарского в пенсне? – преспокойно осведомился Самарин.
      – А, ну да... Ладно, проходите в автобус.– Он покосился вправо и, стараясь проделать это понезаметнее, от души сплюнул : – Тв-варь такая, расстрелял бы...
      Справа, на палубе «Русалки», калифорнийский облом Драйтон прилагал все усилия, чтобы испаскудить святой для каждого советского человека праздник: вся его компашка, состоявшая из него самого, ослепительных блондинок Гейл с Моникой и четырех бездельников мужского пола, маршировала взад-вперед от носа к надстройке, причем Драйтон что есть мочи колотил в местный барабан, похожий на половинку дыни. На шее у всех алели куски материи, долженствующие, надо полагать, изображать пионерские галстуки, вся банда, включая девушек, была лишь в плавках. Мало того, по сигналу Драйтона они время от времени дружно орали:
      – Лье-нин! Парртия! Комунисм!
      И еще что-то неразборчивое, что, скорее всего, было вовсе уж исковерканными русскими словами. На Панкратова жутко было смотреть, он клокотал и кипел, как распаявшийся самовар, но прекрасно понимал, что ничего не в силах предпринять,– провокаторы не покидали суверенной американской территории, каковой согласно международным законам являлась «Русалка», мало того, вели себя так, словно и не подозревали о присутствии метрах в пяти от их корыта советского судна «Сириус»...
      – Послу напишу докладную,– жалобно пропыхтел Панкратов.– Пусть подаст ноту...
      – Не получится,– изображая полнейшее равнодушие, пожал плечами Лаврик.– Зацепки не усмотрит. Вот если бы они к нам на палубу полезли... Пойдемте?
      ...Бюст Ленина располагался в весьма живописном месте – совсем неподалеку от берега океана, под величественными пальмами. Мазур впервые участвовал в такой церемонии и поначалу увлекся, смотрел во все глаза. Самого президента островной республики так и не дождались, должно быть, занят вовсе уж неотложными государственными делами, зато на черном «Ситроене» под эскортом четырех мотоциклистов в белых шлемах и белых крагах прибыл его высокопревосходительство Арман Лажевен, губернатор острова, по здешнему обычаю соединявший в своих руках все мыслимые власти, от судебной и полицейской до таможенной и культурно-просветительской. Осанистый и вальяжный был господин, смуглый и курчавый, с четырьмя наградами на груди. Мазур таращился на него и свиту во все глаза, он так и не успел привыкнуть к весьма экзотическому облику местных жителей. Здесь, на островах, смешалась кровь африканских рабов и пиратов всех европейских национальностей, французских колонистов, английских и арабских моряков, китайцев, индийцев, мадагаскарцев. И потому проще всего было сказать, что коренные ахатинцы походили исключительно сами на себя: смуглые, курчавые, с выразительными чертами лица, то недвусмысленно напоминавших о близкой Африке, то казавшихся инопланетянами-гуманоидами с неведомой планеты. Попадались настолько красивые девушки, что мужику их даже не хотелось – трудно представить этих марсианок в прозаической постели.
      Увы, постепенно все стало оборачиваться неинтересной рутиной – сначала возложили гирлянды ярких тропических цветов советские дипломаты и губернатор со свитой, потом к бюсту с такими же гирляндами потянулись местные, потом произносили речи, гости и хозяева, потом подростки устроили длиннющий концерт с песнями и декламацией на четырех языках. Становилось все скучнее. Мазур, когда Самарин незаметно подтолкнул его локтем, переключил внимание на кучку иностранных журналистов – те тоже уже откровенно скучали, засняв все достойное внимания.
      Мадлен он отыскал взглядом довольно быстро. Она тоже, полное впечатление, умирала от скуки, лениво облокотясь на капот своего простенького зеленого «джипа», ее оруженосец-оператор, положив камеру на капот, старательно пускал кольца дыма, с той же скукой озирая многолюдное собрание.
      Конечно, она старше Мазура лет на десять. Но все равно была хороша – синеглазая блондинка в защитного цвета шортах и белой блузке, небрежно расстегнутой ровно настолько, чтобы ничего не явить нескромным взглядам, но заставить мужские мысли свернуть на избитую тропку. Добросовестно попытавшись усмотреть в ней хоть какие-то отличительные признаки разведчицы, Мазур вскоре мысленно расписался в полнейшем бессилии: он попросту понятия не имел, что это должны быть за признаки. Даже темных очков не носила. З-заданьице... Но как ее блузка обтягивает, господа офицеры, товарищ Панкратов все глаза украдкой проглядел...
      Неужели кончилось? Да, похоже, отбой. Его высокопревосходительство, чинно беседуя с советским послом, направляется к своей машине, мотоциклисты подобрались, замолотили подошвами по стартерам, произошел тот неуловимый перелом, после которого аудитория рассыпается на кучки и группки, перестав осознавать себя участниками.
      – Вперед, друг мой, вперед...– посоветовал на ухо Самарин.– Валяй со всей непосредственностью, подзадержись сначала, пока наши малость подрассосутся,– и с богом...
      Добросовестно потоптавшись у монумента, сделав вид, что увлеченно разглядывает надпись на нем и орнамент, Мазур мало-помалу отбился от потока соотечественников и взял курс чуточку левее, так, чтобы он пролегал неподалеку от «джипа». Разведчик из него был никудышный, но, с другой стороны, здесь требовалось не мастерство Штирлица, а обычная ловкость молодого мужика, с определенных пор умеющего якобы невзначай столкнуться с конкретной девушкой на улице, а там и заговорить.
      Одним словом, он топал себе, не особенно пялясь по сторонам, всем видом показывая, что бредет скучающе, без ясной цели,– и очень быстро достиг своей цели. Был замечен.
      – Сирил!
      Вот теперь можно было совершенно непринужденно остановиться. Он подпустил радушия в улыбку:
      – Здравствуйте, Мадлен!
      И с самым живейшим интересом уставился на крыло «джипа».
      – Сирил, вы меня разочаровываете,– сказала француженка.– Мы с вами третий раз сталкиваемся, и каждый раз вы, виляя взглядом, таращитесь мимо меня на мою машину...
      – Завидую,– сказал Мазур.– У нас таких нет.
      – А как же «все советское – самое лучшее»?
      Русского она не знала, но по-английски трещала не хуже Мазура, так что языкового барьера не возникало.
      – А я и не говорю, что ваша машина лучше наших,– сказал Мазур с простецкой ухмылкой.– Я говорю, что у нас таких нет.
      – А вы, оказывается, дипломат...
      – Увы,– сказал он.– Я скучный ихтиолог. Совершенно неподходящий материал для интервью.
      – Глупости,– энергично сказала Мадлен.– Хороший репортер должен сделать интервью из чего угодно.
      – Тут нет ничего для меня обидного? «Из чего угодно» – это, знаете ли, может означать нечто вовсе уж непрезентабельное...
      Оператор по имени Жиль лениво курил, совершенно не интересуясь разговором. Если он и был разведчиком, то – гениальным. Столь законченное равнодушие ко всему на свете, включая и Мазура, и свою начальницу, нужно уметь сыграть...
      – Помилуйте, Сирил! Я только хотела сказать, что интервью можно сделать изо всего. Даже из вашей скучной ихтиологии. Особенно если учесть, что на этом острове не происходит ровным счетом ничего интересного. Вчера в полиции сообщили, что, по их данным, поблизости от Баэ вроде бы была замечена шхуна контрабандистов – и на эту голую косточку дружно кинулись все мои коллеги, включая меня... Наиболее циничные засняли парочку парусов на горизонте и отослали снимки в качестве иллюстрации подлинного судна контрабандистов. Увы, мне воспитание не позволяет прибегать к подобным финтам. Скука... Даже сепаратисты куда-то подевались. Они не пытались взять вас на абордаж?
      – Мы их вообще не видели,– сказал Мазур чистую правду.– Пока неделю торчали в море, видели массу судов и суденышек, но не станешь же запрашивать у каждого, кто он такой. Пусть себе мимо плывут, так спокойнее...
      – И никакого морского змея?
      Мазур навострил было уши, но тут же сообразил, что она имела в виду, конечно же, не Колю Триколенко, а легендарное чудище из пучины.
      – Увы...– пожал он плечами.
      – Я же говорю, непроходимая скука...– грустно сказала Мадлен.– Ну хоть капельку интересного, умоляю!
      – Увы,– повторил Мазур.– Я вам могу, конечно, рассказать, как мы пытаемся обнаружить скопления рыбы вдали от традиционной шельфовой зоны, над подводными хребтами...
      – Сирил, бога ради! – она в комическом ужасе зажала уши.– По-английски эта абракадабра звучит особенно угнетающе...
      Поправив бутафорские очки, Мазур печально пожал плечами:
      – Вот видите, ничем не могу быть вам полезным...
      И этак бочком, с видом не желающего навязывать свое общество воспитанного человека, отодвинулся на шажок в сторону. И тут же остановился, услышав энергичное:
      – Подождите!
      – Да?
      – В конце-то концов...– протянула Мадлен, откровенно разглядывая его с легкой улыбкой.– Если постараться, можно сделать интервью с самым обычным советским человеком. У себя на родине он, в общем, типичен, но для нашего читателя и зрителя – предельно экзотичен... Вообще удивительно, что мы с вами вот так простецки болтаем один на один. Ваши люди – я и о «Сириусе» и вообще – от меня откровенно шарахаются, как будто я шпионка...
      – Должны же здесь быть шпионы,– сказал Мазур.
      – Ого! Масса. Учитывая, что спецслужб здесь, собственно говоря, не существует. Англичане тут, как и во всех своих колониях, поставили неплохую полицию, которая почти вся и досталась в наследство президенту, но много времени пройдет, прежде чем на ее основе местные родят контрразведку... Так что здесь вольготно разгуливает масса агентов – ваших и американских, юаровских и кенийских...
      – Покажите хоть одного,– сказал Мазур.– В жизни не видел шпиона.
      – Ну-у! Я в теоретическом смысле, Сирил. Сами понимаете, толкового тайного агента даже прыткая журналистка не вычислит... Впрочем... Ваш второй секретарь наверняка шпион. У нас где-то писали, что все вторые секретари ваших посольств – шпионы... ну, истины ради стоит добавить, что и все вторые секретари янки наверняка тоже... Вот ваш зам-по-лит – вряд ли шпион. Чересчур недалек для шпиона. Шепчут злые языки насчет во-он того индийца... Но точно никто не знает... Итак?
      – Что?
      – Вы согласны выпить кофе с представительницей империализма и дать ей совершенно аполитичное интервью? Как живет молодой советский ученый, что он хочет от жизни, нравятся ли ему блондинки?
      – Особенно синеглазые,– сказал Мазур, глядя ей в глаза.
      Мадлен чуть подняла бровь, рассмеялась:
      – Ого! Вы любопытный экземпляр, Сирил. Хотя бы потому, что не убегаете от меня с визгом: «Провокация»!
      – А я не из пугливых,– сказал Мазур.
      – Но как же инструкции? Выходить в город только группами под начальством особого человека?
      – Ну, у нас начинают на это смотреть сквозь пальцы,– сказал Мазур.– Я не говорю «смотрят», однако помаленьку начинают...
      – Приятно слышать. В таком случае едем?
      – А почему бы и нет?
      – Деньги у меня есть, не беспокойтесь.
      – У меня тоже есть деньги,– сухо сказал Мазур.– Уж на кофе хватит.
      – Вы прелесть, Сирил. С такой комической важностью это произносите... Ну, не вздумайте обижаться. Я женщина ехидная, такова работа...
      Она повернулась и что-то бросила оператору. Тот равнодушно пожал плечами, подхватил с капота камеру и побрел в глубь парка.
      – Лентяй потрясающий,– пояснила Мадлен.– В глубине души он вам глубоко благодарен. Сейчас возьмет упаковку пива и будет до вечера валяться на газоне, разглядывая студенток из колледжа искусств... По лености даже не пытаясь с ними познакомиться. Едем? – она ловко запрыгнула на место водителя.
      Мазур уселся с ней рядом. Скрежетнула коробка передач, и «джип» шустро понесся в город. Вокруг потянулись старомодные дома из красного кирпича, классически английские, невысокие, как на подбор,– согласно старому правилу, здесь отчего-то запрещалось строить здания, которые были бы выше пальм. Мазур засмотрелся на непритязательный памятный знак – глыбку красного местного песчаника, на которой был грубо высечен якорь.
      Именно на этом самом месте, если верить старожилам, двести с лишним лет назад вздернули на виселицу знаменитого пирата Оливье Левасера, он же – Ла Бюз. Восходя на эшафот, старавшийся умереть красиво джентльмен удачи, по преданиям, швырнул в толпу листок с шифром и крикнул, что все его закопанные сокровища достанутся тому, кто эту головоломку прочитает. Шифр этот давным-давно опубликован не только в западной, но и в советской печати, но что-то не слышно о счастливчиках, которым удалось бы его расщелкать. Быть может, это просто-напросто подделка. Или Ла Бюз ценил хорошую шутку, а потому заранее состряпал совершеннейшую бессмыслицу... Самарин в свое время говорил, что они у себя в нерабочее время попробовали разгрызть шифровку с помощью нехилой ЭВМ, но результат оказался унылым. Быть может, и насчет «Агамемнона» все врут? «Агамемнона» ищет не одна лишь группа Дракона – в тех местах долго утюжили море два советских корабля, «гидрологические» только по названию, а на самом деле набитые хитрой аппаратурой, способной отыскать на дне морском ту самую пресловутую иголку. Безуспешно. Может, все же не там искали? Мало ли куда мог утащить шторм потерявший управление фрегат...
      – Сирил?
      – Да?
      – Можно сделать вам страшное предложение?
      – Вербовку категорически отвергаю,– сказал Мазур, ухмыляясь.– С порога.
      – Ну, какой вы... Извините за цинизм, но какому дельному шпиону нужна ваша ихтиология и промысловые рыбы?
      – Тогда?
      – Хотите посмотреть стриптиз? На прошлой неделе на Виктория-стрит открылось новое, весьма приличное заведение. Я своими глазами видела, как ваши люди с великими предосторожностями покупали «Плейбой» и подобные ему журналы...
      «Ага,– сказал себе Мазур, испытывая нечто вроде неподдельного охотничьего азарта.– Началося. В точности как на лекциях засекреченных преподавателей. А там и фотокамера в пудренице, и предъявят тебе потом цветную фотографию – твоя похотливая рожа на фоне безыдейно обнаженной женской попки... Классический вербовочный подход. Только наша задача как раз в том и состоит, чтобы уцапать наживку и с хрустом ее зажевать, чавкая, слюни пуская...»
      – Боитесь?
      – Думаю,– сказал Мазур.– Я же говорю – у нас на многое лишь начинают смотреть сквозь пальцы...
      – Господи, никто не узнает.
      – Гарантируете?
      – Гарантирую. Хозяева приличных заведений не любят всех этих шпионских подвохов, да будет вам известно. Принимают несложные, но эффективные меры...
      – А, ладно! – Мазур ухарски махнул рукой.– Что-то у меня и в самом деле сегодня настроение лихое...
      – М-да...– покачала головой Мадлен, не отрывая глаз от дороги.– И в самом деле, что-то сдвинулось в мироощущении советских людей...
      – Мужчина остается мужчиной,– браво сказал Мазур. Подумал, не выпятить ли гордо грудь, но по размышлении счел это явным перебором.
      – Вообще-то да, отец мне рассказывал, как в сорок пятом ваши морские пехотинцы, те, что шли с американцами в составе армии Риджуэя, веселились в Париже... Хотя при дядюшке Джо инструкции были не в пример строже.
      – Вот видишь,– сказал Мазур браво.– Такие уж мы, моряки. На корабле любой кабинетный ученый очень скоро себя начинает настоящим моряком чувствовать...
      Он лишь похмыкивал про себя. Такие чудеса в жизни советского офицера случаются редко: заявиться с натуральной француженкой, возможной шпионкой, в заведение, где показывают символ буржуазного разложения, сиречь стриптиз,– и начальство при этом не то что в курсе, но еще и подкинуло валюты на эту наглую эскападу... Жаль, нельзя никому рассказать, иначе от зависти тихо падали бы на асфальт рядами...
      Лихо свернув направо, Мадлен притерла машину к тротуару и выключила мотор. Мазур огляделся. Улочка, застроенная теми самыми старомодными домами с вовсе уж бесполезными в здешнем климате каминными трубами, выглядела, в общем, благопристойно и вовсе не производила впечатления окраинных трущоб, рассадника порока. Довольно близко к центру города, вон чинно шагает пожилая мулатка с внучонком, а там полицейский прохаживается... Впрочем, это ничего еще не значит. «Сириус» тоже выглядит вполне мирным и респектабельным кораблем, а спуститесь в каптерку и нажмите нужные кнопки на кодовом замке – в другой мир попадете...
      – Ну? – с любопытством спросила Мадлен.– Не передумали?
      – Считайте, что я гордо выпятил челюсть, а глаза у меня отливают стальным блеском,– сказал Мазур. Поправил галстук и украдкой отстегнул с лацкана комсомольский значок, дабы не подвергать компрометации моральный облик строителя коммунизма. Среди публики могли оказаться люди, разбирающиеся в таких значках, в том числе и падкие на сенсацию буржуазные репортеры.
      – В таком случае возьмите меня под руку и...
      – И постарайтесь не выглядеть деревенщиной,– закончил за нее Мазур.– Постараюсь, мадам...
      – Мадемуазель, точности ради...
      Они вошли в вестибюль, напомнивший Мазуру какой-то фильм, где действие происходило в старинном английском клубе. Именно так здесь все и выглядело – позолота, темно-вишневые портьеры, старинная мебель. Ничего удивительного, наверняка осталось в неприкосновенности после ухода отсюда детей туманного Альбиона – в отличие от пары-тройки других мест, независимость островам досталась мирно, без особой стрельбы и беспорядков. Это уж потом, как по волшебству, вынырнули сепаратисты, начались ночные взрывы и пальба...
      Пожилой седовласый ахатинец в строгом смокинге с красной бабочкой, вынырнув из-за портьеры, словно привидение, что-то спросил у Мадлен по-французски, выслушал короткий ответ и, вежливо кивая, согнулся в полупоклоне, захватил край тяжелой бархатной портьеры и отодвинул ее как раз настолько, чтобы мог пройти человек. Пропустив Мадлен вперед, Мазур браво направился следом, чувствуя себя заправским Джеймсом Бондом. Журналистка уверенно направилась меж столиками в дальний левый угол.
      Ничего такого уж жуткого и отмеченного жирной печатью порока Мазур в немаленьком зале не узрел. Разговаривали сидящие, конечно, не шепотом, и табачный дым едва успевали размешивать многолопастные вентиляторы, но все же чуть ли не каждый провинциальный советский ресторан выглядел по сравнению с этим залом едва ли не шалманом.
      «Так,– подумал Мазур.– Интересно. Что, чисто случайно здесь оказался свободный столик, к которому она так уверенно прошла? Их, свободных, почти что и нету... Жаль, с французским обстоит предельно хреново, ни слова не понял из их реплик».
      Официант, возникший над плечом бесшумной тенью, вмиг расставил на столе бутылку вина, бокалы и тарелочки с какой-то местной кулинарной экзотикой. В полсекунды выдернул пробку с помощью огромного никелированного приспособления, смахивающего на пыточный инструмент. Вежливо бормотнул что-то и растаял, как не было.
      «Порядок,– сказал себе Мазур.– Она себе наливает из той же бутылки, первая пригубила, так что с этой стороны можно неприятностей не ждать...»
      – Ну, и каковы впечатления? – с любопытством спросила Мадлен.
      – Подождите, дайте набраться впечатлений,– сказал Мазур, глядя на круглую сцену, выложенную матово-желтыми деревянными плашками.
      Нельзя сказать, чтобы зрелище ошеломляло. Как-никак, а за время долгого перехода из Ленинграда насмотрелись по телевизору иностранных передач, в том числе и с клубничкой,– как ни проявлял бдительность товарищ Панкратов, разорваться он не мог, то в одной, то в другой кают-компании да успевали полюбоваться пикантным зрелищем.
      Здесь все выглядело довольно пристойно: под томную тихую музыку, определенно претендующую на восточный колорит, танцевала, понемногу освобождаясь от одежды, ладненькая белокурая девица европейского облика. Личико у нее вовсе не выглядело порочным, скорее отрешенно-улыбчивым, позы и выгибания, в общем, смотрелись не так уж и развратно, и, по большому счету, это было красиво. Положа руку на сердце, совершенно непонятно, почему это зрелище на одной шестой части земного шара понадобилось запрещать.
      Мазур, откровенно признаться, засмотрелся, хотя и было чуточку стыдно оттого, что свет в зале не погашен, все видят то же, что и он, и знают, что он это видит. Давала о себе знать праведная комсомольская закалка, да и замполит чудился за спиной, ощущался едва ли не осязаемо...
      Краешком глаза он видел, что Мадлен с легкой улыбкой наблюдает за ним, и изо всех сил старался придать себе равнодушно-бывалый вид. На сцену выпорхнула еще одна прелестница, смугленькая креолка, крутнулась волчком, приблизилась к блондинке, успевшей уже полностью разоблачиться,– и началось полубалетное действо с мимолетными объятиями, белыми ладонями на смуглых бедрах, смуглыми ладонями на белой груди. И все такое прочее.
      Мазур невольно отвел взгляд – это чересчур уж выламывалось за рамки социалистической морали.
      – Интересно, а вы знаете, что чуточку покраснели? – послышался рядом безмятежный голосок Мадлен, тщательно маскировавшей легкую насмешку.
      Мазур поджал губы, не то чтобы сердился, но чувствовал себя немного неловко и неуклюже.
      – Ну, не дуйтесь,– сказала Мадлен, лукаво поглядывая на него поверх бокала.– Хотите маленький секрет? На женщин такая чуть-чуть отдающая варварством неиспорченность порой производит даже большее впечатление, нежели ковбойская уверенность...
      «Интересно, туда ли она клонит, о чем мне думается?» – подумал Мазур. Он попытался представить, что предпринял бы на его месте Штирлиц, но получалось плохо – Штирлиц общался главным образом с одноглазыми гестаповцами и лысыми абверовцами, а этот опыт здесь совершенно не годился. Не станешь же бить Мадлен коньячной бутылкой по голове?
      Мельком глянув на нежничавшую парочку, Мадлен осведомилась тоном благовоспитанной девочки:
      – Интересно, лесбийская любовь вас пугает или возбуждает?
      «Тебя бы, красотка, на партийное собрание,– подумал Мазур,– посвященное целиком твоему персональному делу – с аморалкой, бытовым разложением и прочими ужасами. То-то повертелась бы... Поняла бы, где настоящий ужас, а не в вашем фильме с этим, как его там, Фредди Крюгером...»
      – Показать вам еще одну достопримечательность этого заведения? – спросила Мадлен, ни сном ни духом не подозревавшая, какие ужасы ей уготовила обиженная фантазия Мазура.
      – Сделайте одолжение.
      – Пойдемте.
      Она уверенно направилась к портьере в дальнем углу. Мазур механически двинулся следом и оказался в узком коридоре с двойным рядом дверей, где было полутемно и тихо, а достопримечательностей, на первый взгляд, имелось примерно столько же, сколько их может оказаться в Антарктиде. Мадлен остановилась перед одной из дверей, ничем на вид не отличавшейся от остальных, отперла ее своим ключом и вошла первой.
      Мазур огляделся. Опять-таки никаких достопримечательностей – чисто, прибрано, старинная кровать с высокими железными спинками, две кресла, столик, шторы задернуты.
      За спиной у него звонко щелкнул старомодный замок.
      – Ну, и как это понимать? – спросил он спокойно.
      Мадлен подошла к нему вплотную, медленно подняла руку, легонько потянула его галстук, приспустив узел. Так же плавно убрала руку, прищурилась:
      – Тебе объяснять или сам догадаешься? Попробуй с трех раз...
      В конце-то концов, он тут оказался с санкции начальства. А если что не так, не наше дело – как говорится, Родина велела...
      Взять ее за плечи и легонько притянуть к себе, не думая при этом о возможных объективах, оказалось не таким уж трудным делом. Природа брала свое, и в сочетании с дозволением начальства смесь получалась убойная. Мазур раздел ее без особой неуклюжести, благо не впервые в жизни это проделывал, да и сопротивления никакого, одно молчаливое поощрение синим взглядом. Стал снимать пиджак, но закончить эту нехитрую процедуру не успел – Мадлен гибко опустилась перед ним на колени...
      Вот это с ним проделывали впервые. В первый миг он инстинктивно сжался в нешуточном испуге, показалось, что ее зубы сейчас вонзятся в беззащитную плоть, но тут же выяснилось, что дело обстоит не так уж скверно, даже наоборот. Сначала в голове еще прыгали всякие мысли, от «Да это ж извращение!» до «Как же дальше? Неужели проглотит или как-то по-другому полагается?!». Потом и мысли отлетели, потому что стало чертовски приятно. Он пялился в потолок, избегая опускать взгляд на ритмично колыхавшуюся светловолосую головку, в мозгах крутилось одно: «Вот это да-а!» Осторожно погладил ее по голове, легонько прижал пальцами затылок – она не противилась, наоборот, ее это словно подхлестнуло.
      Позже, когда они оказались на мягкой старинной постели, вовсе не скрипучей, Мазуру пришлось пережить еще немало неизведанного. Смешно, но в какой-то миг он и впрямь ощутил себя совращаемой семиклассницей – слава богу, это быстро прошло. Главное, не ударил в грязь лицом.
      Лежа с ней рядом и ласково-лениво перебирая золотистые пряди, он с каким-то нездоровым интересом ждал, когда же начнется. По всем канонам, согласно многочисленным примерам из откровений засекреченных лекторов, сейчас в дверь должна была ввалиться целая ватага хмурых типов в надвинутых на глаза шляпах, комната обязана озариться сполохами ослепительных фотовспышек, а вперед протиснется особо отвратный шпик и сквозь зубы процедит что-то вроде: «Либо вы принимаете наше предложение, товарищ Мазур, либо...»
      Но время шло, а в тихую комнату никто не врывался. Мазур даже ощутил легкое разочарование. И постарался успокоить себя тем, что врываться им вовсе не обязательно: вон в той симпатичной люстре очень удобно вмонтировать широкоугольный объектив, сейчас его отпустят, а через пару дней подойдет незнакомец... стоп, что-то тут не клеится! Какая может быть «пара дней», если они вскоре вновь уйдут в море и неизвестно когда вернутся. Не будут же те ждать возвращения «Сириуса» в СССР? Или будут? Вот тогда и получится настоящая хохма, когда станут разыскивать в Институте океанологии старшего научного сотрудника по фамилии Мазур...
      – Думаешь о чем-то серьезном? – тихонько спросила Мадлен.
      – Думаю, зачем я тебе.
      – А низачем,– сказала она.– Просто стало интересно – каковы эти русские. Тебе ведь, положа руку на сердце, было интересно, каковы же эти француженки?
      – Ну, вообще-то...
      – А если честно?
      – Если честно, то да.
      – Вот видишь. Не обиделся?
      – За что? – усмехнулся Мазур.– Не такой уж я глупый романтик, чтобы полагать, будто ты с трех беглых взглядов влюбилась в меня без памяти. Не столь уж я о себе высокого мнения... Приключение так приключение.
      – Вот и прекрасно,– с облегчением вздохнула она.– А то я уже боялась совершенно непредсказуемой реакции загадочной славянской души...
      – Интересно, откуда ты эту душу знаешь? По книгам?
      – Ну, главным образом,– призналась Мадлен смущенно.– Достоевский и Чехов...
      – Милая, с тех пор много воды утекло...– сказал Мазур.– А вот я, признаюсь тебе честно, о французах сужу главным образом по Дюма...
      – Ну, со времен Дюма тоже много воды утекло.
      – Как сказать... Дело в том, что все это приключение очень удачно ложится на мои впечатления от Дюма, понимаешь?
      – Ничего себе! – присвистнула Мадлен.– И какой же у тебя перед глазами встает женский образ? Неужели миледи?
      – Ну почему? Есть более приятные, взять королеву Марго...
      – Спасибо, шевалье...
      – Я серьезно.
      – И все же ты романтик,– фыркнула Мадлен.– Сирил, большую часть жизни я – напористая и неутомимая журналистка, робот в юбке...
      – Успокойся,– сказал Мазур.– Я и не собираюсь в тебя влюбляться, так что... ох! Это обязательно – так щипаться?
      – Да, не романтик...
      – Какой есть. Но должен заметить, что ты временами – чертовски приятный робот.
      – Боже мой,– грустно вздохнула Мадлен, вставая с постели.– Мне иногда кажется, что меня крупно разыграли. Ну не похож ты на русского! Обычный, остроумный, раскованный парень...
      – Ну что поделать,– сказал Мазур.– Нет у меня балалайки. А русские – они разные. Если ты не знала. Слушай... У нас есть что-то, хотя бы отдаленно напоминающее будущее?
      – Романтик...
      – Я же сказал – отдаленно напоминающее...
      – Не знаю,– серьезно сказала Мадлен, застегивая блузку.– Мне по душе та самая варварская неискушенность, ты милый парень... Я бы согласилась с тобой дружить и дальше... при условии, что ты не станешь забивать себе голову романтикой. Понимаешь, романтики я боюсь. Она совершенно не гармонирует с нашим веком... Тебя устраивает такая мимолетная подруга, циничная и прагматичная?
      – Вполне.
      – Хорошо подумал?
      – Ага.
      – Вот только как нам все устроить на будущее? Ты отчаянно храбришься и заверяешь, что у вас настали другие времена... но я-то знаю, милый, что ты можешь нарваться на неприятности...
      – Глупости,– сказал Мазур.– У меня отличные отношения с капитаном, в город иногда хожу один... Скажи, где я могу тебя найти,– и проблема снимется.
      – Вот визитная карточка. Только сначала обязательно позвони...
      – Я понятливый,– сказал Мазур.– Разумеется, позвоню. Я ж понимаю, что эту очаровательную комнатку ты не ради меня сняла и не сегодня... И в твою личную жизнь лезть не собираюсь.
      – Милый, ты – само совершенство... Пошли?
      Выходя вслед за ней на тихую улочку, Мазур ощутил смесь самых разнообразных чувств – от ублаженного мужского самолюбия (а все-таки хорошо!) до жгучего любопытства: неужели так и не кинутся наперерез хмурые типы в нахлобученных на лоб шляпах?
      Не кинулись. Пуста была улочка. Даже полицейский куда-то запропастился.
      – Тебя подвезти? – спросила Мадлен.
      – Нет, спасибо,– сказал Мазур.– Пройдусь еще по городу. Скоро нам опять в море, хочется по твердой земле как следует побродить.
      – Ну что ж... Звони.
      Мадлен чмокнула его в щеку, села за руль, и «джип» лихо рванул с места. На взгляд Мазура, прощание получилось несколько суховатое, но так уж, видимо, у буржуев полагается. Ну и ладно, не влюбленный мальчишка, в самом-то деле. Справедливости ради следует признать, что приключение получилось по-настоящему захватывающее, так что не будем требовать от жизни слишком многого, не ждешь же ты, чтобы она в тебя влюбилась со всем пылом, в Союз с тобой запросилась, чтобы вступить там в партию и поднимать Нечерноземье?
      «Ирина»,– с запоздалым раскаянием вспомнил он. Но тут же успокоился – Мадлен, это, знаете ли, совсем другое. Это, говоря суконно, выполнение задания командования, и не более того. А Ирина есть Ирина, волнующая, желанная, капризная и ветреная адмиральская дочка, пусть даже в некотором смысле и боевой товарищ – как-никак шифровальщица в одном с ним звании, о чем большая часть экипажа понятия не имеет...
      Он не спеша брел вдоль кромки тротуара, вновь прокручивая в памяти кое-какие сцены только что закончившегося свидания, те самые, которые особенно хотелось повторить. Один записной ходок с улыбочками и подмигиваньями рассказывал, что не только женщины нас таким вот образом, но и мужики их примерно так же...
      – Месье! – и на него обрушилась длиннющая тирада на языке Гюго и Фантомаса.
      Мазур повернулся в ту сторону, медленно освобождаясь от сладких видений. Какой-то хрен импортный, лысенький пузан в шортах и пестрой гавайке, аж подпрыгивал от нетерпения, махая у Мазура перед носом планом города и тараторя что-то на мове лягушатников. Рядом с ним угрюмо торчал второй, повыше, с гораздо более пышной шевелюрой, но одетый столь же легкомысленно. Оба были нагружены рюкзаками – свеженькие туристы, надо полагать, пилигримы... Мазур, любовник великолепной француженки, любил сейчас весь мир, а потому охотно остановился, поскреб в затылке:
      – Нон парле франсе... Ду ю спик инглиш?
      – О, немного! – обрадованно воскликнул толстяк.– Мистер, вы мне можете показать на этом чертовом листе, где тут есть порт... порт...
      – Порт-Шарль? – догадался Мазур.– Порт-Шарль примерно здесь... вот только, мистер, я плохо представляю, как называется эта улица, где мы находимся...
      – Вон там табличка...
      Мазур повернул голову в указанном направлении.
      Он еще успел отметить краем глаза чужую руку, рванувшуюся к его лицу из-за спины, успел сообразить, что это определенно длинный,– а вот предпринять ничего не успел. Едко-морозная дурманящая волна ворвалась в ноздри, в рот, прокатилась до пяток, и он осел на подгибавшихся ногах, последней вспышкой сознания зафиксировав скрежет автомобильных тормозов над самым ухом...

      Пробуждение слегка напоминало похмелье средней степени – пока балансировал меж забытьем и явью, в голову лезла всякая чушь, то ли сны, то ли галлюцинации, тут же бесследно пропадавшие из памяти, трудно было так сразу сообразить, где он, во рту стоял привкус бумаги, голова легонько кружилась. Тщательно проморгавшись, Мазур так и лежал не шевелясь, пока не понял, что окончательно вынырнул в реальность. Но и тогда не шелохнулся, оценивая окружающее, насколько мог.
      Какая-то добрая душа – осьминога ей в задницу и сапогом утрамбовать! – сняла с него туфли и расслабила узел галстука, после чего уложила на узкую постель. Комната оказалась чем-то вроде мансарды – высоко над головой белел скошенный потолок с одним-единственным окном, до которого не удалось бы не то что дотянуться, но и допрыгнуть. Обширная мансарда, но пустоватая – кроме кровати, на которой он простирался, имелись лишь два стула с высокими спинками, ветхие на вид, да нечто вроде туалетного столика с помутневшим от времени зеркалом.
      Решившись, Мазур встал, сунул ноги в расшнурованные туфли, пошарил по карманам. Пусто. Выгребли абсолютно все – деньги, сигареты, даже комсомольский значок. Загранпаспорт, к счастью, остался на судне, но из кармана пропало удостоверение научного сотрудника Института океанологии.
      Пахло застарелой пылью и чем-то вроде залежавшегося гуталина. Как следует проинвентаризовав свои ощущения, Мазур сделал вывод, что чувствует себя, в общем, неплохо. Голова почти что и не кружится, вот только бумажный привкус во рту не проходит.
      Подошел к двери, подергал ручку, покрутил ее. Попробовал открыть дверь сначала от себя, потом к себе. Безрезультатно. Тогда, не колеблясь, что есть мочи врезал по ней ногой. И еще раз, и еще. Взлетела пыль, заставившая расчихаться, но дверь, сколоченная на совесть еще при англичанах, устояла. И почти сразу же в замке звонко щелкнул ключ.
      Мазур из предосторожности отступил на шаг. Дверь приоткрыли, ровно настолько, чтобы в нее смог заглянуть чей-то глаз, потом она распахнулась наружу, вошел парнище повыше Мазура примерно на голову, в полотняных брюках и майке с короткими рукавами, открывавшими нехилые бицепсы. Положив руку на заткнутый за пояс короткоствольный револьвер, энергично пожевывая резинку, с непроницаемым выражением лица потеснил Мазура грудью в глубину комнаты, толчком заставил усесться на кровать и протянул по-английски:
      – Сиди спокойно, парень, а то рассержусь...
      Угроза эта Мазура не испугала вовсе – за то время, что пятился к постели, он десять раз успел бы настучать верзиле по болевым точкам организма, перевести в горизонталь и забрать пушку. Вот только проделывать это с военной точки зрения было бы весьма неосмотрительно, не зная, сколько еще человек в доме, где они дислоцируются и чем располагают. Кроме того, он понятия не имел, где находится сам дом. Развязывать при таком раскладе военные действия чертовски неразумно...
      Энергично вошли двое, те самые, что так примитивно поймали его в ловушку, лысенький пузан и меланхоличный жердяй. Без особой спешки разместились на стульях, оказавшихся гораздо прочнее, чем думалось поначалу. Лысый как ни в чем не бывало улыбнулся:
      – Как себя чувствуете, Сирил?
      Решив, что самое время оскорбиться и качать права, Мазур повысил голос:
      – Я требую немедленно...
      – Да-да-да-да-да! – поднял ладонь лысый.– Немедленно вызвать советского консула или кого-то вроде... Вы умный человек, господин Мазур?
      – Да вроде бы,– осторожно сказал Мазур.
      – Надеюсь, в таком случае прекрасно понимаете: мы решились пригласить вас в гости, гм... несколько нетрадиционным способом отнюдь не для того, чтобы при первом же истеричном вашем крике немедленно испугаться и сломя голову бежать за советскими дипломатами...
      – Почему это – истеричном? – набычился Мазур.
      – Ну, извините, если я неудачно выбрал термин... Как себя чувствуете?
      – Нормально.
      – Химия нового поколения,– расплылся в улыбке лысый.– Старые средства надолго выбивали из колеи... Прогресс идет вперед... Меня зовут Тэйт. Это – Джерри,– кивнул он на меланхоличного.– А этого юношу зовут Чак, и, как вы, должно быть, догадываетесь, в его задачу входит присматривать, чтобы вы вели себя прилично.
      «Неужели началось? – с любопытством подумал Мазур.– Приключение с Мадлен было увертюрой, вот теперь началась опера... Что же, сейчас начнут предъявлять насквозь порнографические фотографии? Надо же, не ошибся Лаврик... Настоящие шпионы, мля!»
      – Кто вы такие? – сердито бросил он.
      – Филантропы,– расплылся в улыбке Тэйт.– Благодетели. Помогаем молодым людям вроде вас найти свою дорогу в жизни... Шучу, господин Мазур. Мы все – прозаичные государственные служащие. Скучно тянем лямку, работая на одну из государственных контор...
      – Интересно, как она называется? – спросил Мазур.– Часом, не Центральное разведывательное управление?
      – Мальчик мой, разве в названии суть? Суть – в возможностях. А возможности неплохи, как вы успели убедиться.
      – Ну, пока что все отдает дешевым боевиком...– сказал Мазур.
      – Знаете, даже дешевые боевики черпают сюжеты из жизни. Вы, быть может, согласитесь, что примененные к вам методы были хотя и дешевыми, но весьма эффективными? Результат достигнут полностью. Точнее, первая фаза. Теперь нам с вами предстоит серьезно поговорить.
      – А почему вы уверены, что я буду с вами разговаривать?
      – Джерри, покажите молодому человеку наши сюрпризы...
      Хмурый Джерри, распахнув тонкую папочку, сунул Мазуру в руку несколько больших цветных снимков. Прощальный поцелуй с Мадлен возле «джипа». Хорошо снято: его ладонь у нее на груди, объятие самое недвусмысленное. Но почему нет снимков того, что происходило внутри? Смотрелось бы не в пример убойнее...