И через пару секунд шестеро исчезли в джунглях, словно капля чернил в ведре чистейшей воды, в шести разных направлениях. Вот только что были - и нету. Была группа - и не стало группы, распалась на шесть совершенно самостоятельных тактических единиц.
      Правила игры, знаете ли.. В местах вроде здешних шестеро крепких мужиков, путешествующих кучей, непременно вызовут определенные подозрения подобные компании, доказано многолетней практикой, если и не партизанят, то отправляются в джунгли с некими предосудительными целями: скажем, раскопать древнюю индейскую могилку ради драгоценных безделушек, намыть нелегально золотишка, а то и перетащить через границу нечто контрабандное. Скверно относится здешняя Фемида к организованным группам странников - неважно, из местных уроженцев они состоят, или из чужаков, разве что к чужакам отношение еще подозрительнее.
      А вот одиночка - дело другое, будь он хоть трижды иностранец. Такова уж многолетняя национальная традиция. Поскольку здешние необжитые места крайне суровы к человеку, одинокий кладоискатель или "золотарь" предстает в глазах общественного мнения (да и Фемиды) чем-то вроде тронутого, таковым, строго говоря, и является. Группа - это предосудительно. Одинокий бродяга субъект, достойный брезгливой, покровительственной жалости...
      Именно поэтому им в свое время велели на определенном этапе рассыпаться. Возвращаться прежним путем, по воде, убив на это еще четыре дня, кому-то показалось рискованным, и им были даны соответствующие указания: поодиночке пробираться в ближайший городок, вооруженными нехитрыми, но правдоподобными легендами, выйти в условленную точку, явиться к надлежащему человеку, а далее, ребята, уже не ваше дело...
      В общем, по чащобе целеустремленно шагал вовсе не подводный диверсант, а одинокий странник в прочных джинсах, армейских ботинках из списанного имущества, холщовой куртке и широкополой шляпе, в какой тут щеголяет каждый второй, не считая каждого первого. О том, что в подкладке поношенной куртки как раз и была защита одна шестая доля добычи, никто здесь и не подозревал - а чтобы обнаружить спрятанное, пришлось бы не на шутку потрудиться, Мазур убил два часа, дабы разместить сокровище должным образом...
      За плечами у него болтался поношенный рюкзак, опять-таки выглядевший так, словно его приобрели у старьевщика, промышлявшего, помимо прочего, гешефтами со списанным армейским барахлом. Как ни приглядывайся, картина стандартная: очередной чужестранец, несолоно хлебавши возвращавшийся из джунглей - но, что отрадно, живым и здоровым...
      Во внутреннем кармане куртки, заботливо зашпиленном английской булавкой, в целлофановом пакете покоился замызганный австралийский паспорт, трудами спецов с другого континента выглядевший так, словно Мазур и впрямь таскал его с собой последние десять лет. В паспорте имелась здешняя виза, выполненная по всем правилам, с гербом государства и подписью неведомого чиновника, которую тот, доведись проверить, непременно признал бы за свою.
      Еще в пакете лежала столь же замызганная мореходная книжка - на то же имя, что и паспорт. Если верить обоим документам - а изготовлены они столь тщательно, что поверят многие - из джунглей объявился никакой не К. С. Мазур, а вовсе даже австралийский гражданин Джон Стьюгенботтхед.
      Как и следовало ожидать, фамилия эта была выбрана не с бухты-барахты, а опять-таки тщательно продумана спецами. Здешние жители, в языке которых слова произносятся так, как пишутся, не особенно и сильны в английской грамматике. Даже более простые фамилии англосаксонского происхождения аборигенам трудненько бывает произнести без запинки - а уж запомнить этакую, тем более воспроизвести на бумаге... Все продумано. Девяносто девять человек из ста, которым странник будет представляться, уже через три секунды забудут столь заковыристую фамилию и повторить ее ни за что не смогут. Возможны, конечно, исключения в виде какую-нибудь местного интеллектуала, окончившего один из престижных штатовских университетов - но откуда ему взяться здесь, в глухой северо-западной провинции? В столице разве что...
      Разумеется, оба документа были поддельными, но для провинциальных стражей порядка сойдут. Местная контрразведка, обученная американцами, конечно же, ущучит фальшак, но для этого нужно попасть к ней в лапы, будучи отягощенным нешуточными подозрениями, а вот это как раз было Мазуру строго-настрого запрещено. Такая работа. Он просто обязан был не попасть в контрразведку, и все тут. В лепешку расшибись, но не попади...
      В том же кармане покоился хозяйственно перехваченный синей резинкой рулончик твердой валюты, сиречь долларов США - главным образом, пятерки, десятки и двадцатки, не бог весть какая сумма, а также гораздо более впечатляющая по объему охапка валюты местной. Увы, если учитывать, что курс ее к доллару равнялся примерно ста двадцати к одному, выходило даже меньше, чем в "гринбеках". А также - затертая фотография темноволосой симпатичной девушки - один Бог ведает, кто такая, да парочка снимков, изображавших типично австралийские домики где-то в пригороде. Малый джентельментский набор реликвий с далекой родины, учитывавший латиноамериканскую сентиментальность, былая любовь, изволите знать, а также отчий дом и родная улица... При случае не грех и продемонстрировать с затуманенным взором.
      В рюкзаке тоже не было ничего особенно интересного - запасные стираные джинсы, парочка чистых рубашек, зубная щетка с тюбиком пасты - бродяге это положено, коли он австралиец родом, пара банок консервов, початый флакон с обеззараживающими воду таблетками, старый компас, обшарпанный фонарик и прочая дребедень, изобличавшая в Джоне Стью-как-его-там достаточно опытного путешественника, матроса с немалым стажем, в один прекрасный день решившего поискать счастья на берегу. Предельно скромные пожитки, не способные привлечь внимание серьезных грабителей.
      Имелось и оружие, а как же. Приличных размеров охотничий нож, второй, карманный швейцарский перочинник с двумя десятками причиндалов, а также потертый пистолет-кольт более чем двадцатилетнего возраста, но ухоженный и смазанный - именно такое оружие можно без особых проблем приобрести в портовых трущобах. Все продумано. Здешние полицаи с большим подозрением относятся к субъектам с автоматическим оружием на плече, зато не особо навороченный карабин или простенький пистолет в кармане в здешних местах считаются непременным атрибутом уважающего себя кабальеро, письменного разрешения не требуют и, в общем, подозрений не вызывают, пока с их помощью не сотворят чего-то незаконного.
      Словом, с какой стороны ни взгляни, картина кристально ясна: очередной ловец неведомой удачи, привычная деталь пейзажа. Чтобы прикопатъся к такому вдумчиво и тщательно, нужны веские основания, а вот их-то как раз Мазур постарается не давать.
      - Пошла вон, подруга, - бодро, даже весело сказал он любопытной обезьянке, таращившейся. на него из переплетения лиан в вышине. - А то еще в свидетели попадешь. Брысь, кому говорю!
      Обезьяна заорала и пропала в кронах, а Мазур зашагал дальше, перепрыгивая через поваленные, гниющие стволы, зорко глядя под ноги - змей здесь было видимо-невидимо, их-то и следовало остерегаться в первую очередь. Прочие опасности вроде исполинских анаконд или свирепых ягуаров следовало отнести скорее на счет фантазии голливудских режиссеров. Анаконды водятся южнее, а ягуары попадаются редко, ищут добычу полегче, вроде дикой свиньи или обезьяны, и давным-давно усвоили, что от человека следует держаться подальше, пока он выглядит достойным соперником. И уж тем более здесь не сыщешь кровожадных индейцев-людоедов...
      Экзотика вокруг была самая безобидная. Попугаи и еще какие-то яркие птахи запросто порхали меж стволами, как какие-нибудь воробьи, гирлянды ползучих растений свисали с деревьев и кустарников, порой можно было усмотреть великолепную орхидею, а однажды Мазур увидел на ветке большого ленивца, который, оправдывая свое название, даже не пошевелился, хотя прекрасно видел идущего. И преспокойно пошел дальше - все эти красоты в данный текущий момент были ему совершенно ни к чему, ему следовало побыстрее и без хлопот попасть из точки А в точку Б и убраться с этого континента...
      ГЛАВА ТРЕТЬЯ
      ПРОФЕССОР ПЛЕЙШНЕР НА ЦВЕТОЧНОЙ УЛИЦЕ
      Через четыре с лишним часа, счастливо разминувшись с несколькими змеюками подколодными, так и не встретив ни ягуаров, ни людей (что в подобной чащобе порой опаснее любого хищника), Мазур вышел именно туда, куда стремился, в точку, знакомую ему до сих пор исключительно по карте. Поднялся на вершину обширного, пологого холма, частью поросшего густым кустарником, частью зиявшего проплешинами сухой красноватой земли.
      Как и предупреждали, идеальный наблюдательный пункт. Вид открывается на несколько километров вокруг.
      Справа виднелась Панамерикана - длиннейшее шоссе, прорезавшее с севера на юг обе Америки - и там наблюдалось довольно оживленное движение. Ради въедливой пунктуальности Мазур достал из рюкзака обшарпанную, поцарапанную подзорную трубу самого что ни на есть непрезентабельного облика, с клеймом никому не известной фирмы (между нами, посвященными, не существовавшей отроду в славном городе Берне). Зато увеличение она давала восьмидесятикратное, и, что немаловажно, не могла служить уликой (мол, куплена с рук в лавочке старьевщика то ли в Сингапуре, то ли в Кейптауне)...
      Вмиг раздвинув ее на всю длину, Мазур застыл в позе этакого первопроходца-конкистадора давным-давно прошедших времен.
      По шоссе деловито пролетали разнообразнейшие самоходы всех цветов, размеров, марок и возраста - легковушки суперсовременные, сверкающие новеньким лаком, легковушки времен чуть ли не Второй мировой, старенькие автобусы, громадные грузовики-траки, невесть откуда взявшаяся и неведомо куда спешившая пожарная машина... Довольно скоро он отметил, что среди всего этого разнообразия не попадается ни военных, ни полицейских машин, вообще в окрестностях, насколько можно судить по тому, что он видел с верхотуры, не наблюдается ни малейших признаков чрезвычайщины, как-то: мобильных патрулей, постов на обочине, проверки документов, застав, блокпостов... Ничего подобного. Сие ценное наблюдение не на шутку прибавляло оптимизма.
      Он посмотрел левее - там от Панамериканы отходила асфальтированная дорога, не в пример уже, далеко не такая оживленная. И утыкалась она прямехонько в тот самый городок, где их шестерка должна была выйти на местного нелегала.
      Городок простирался себе которую сотню лет - частью в низине, часть по пологим склонам окружающих холмов. Захолустье, здешний Урюпинск. Никаких небоскребов, самые высокие здания, какие удалось рассмотреть, гордо вздымались аж на три-четыре этажа. На улицах - большей частью узких, кривых и немощеных - никакого оживления не наблюдается. Попробуем определиться...
      В уме он поворачивал городок и так и этак, словно крохотный макет на столе, И очень скоро смог привязаться к известным заранее ориентирам острый шпиль старинной католической церкви, водонапорная башня из бурого кирпича, полукруглая площадь с бездействующим фонтаном посередине...
      Как и подобает истому головорезу из спецназа, он чуточку свысока относился к кабинетным труженикам невидимого фронта. Однако приходилось признать, что и они порой не зря едят хлеб... Географы в штатском, как оказалось, натаскали его на совесть, демонстрируя вороха фотографий и карт, чертя по ним маршруты карандашиком, перечисляя ориентиры. Отсюда Мазур не мог разглядеть ни нужный ему отель, ни площадь с милитаристскими украшениями - и то, и другое заслоняли дома - но он уже знал, как пройти к цели, не расспрашивая прохожих.
      В таком случае, не будем медлить, поскольку вечер близится, скоро упадет темнота, и все равно придется во исполнение инструкций ночевать в отеле напротив: если заявиться не вовремя, особо подчеркивалось, хозяин явки тебя в упор не узнает, сколько ни талдычь пароль. Мазур, как человек военный, признавал справедливость именно такой тактики и намеревался четко следовать приказу, потому что иначе просто не умел.
      Примерно через полчаса он вошел в городок уверенной, неспешной походкой бывалого странника, повидавшего на своем пути превеликое множество таких вот местечек, и к тому же знающего дорогу. Шагал с должной усталостью и равнодушием, с радостью отмечая, что аборигены, если и попадаются на пути, удостаивают его лишь мимолетного взгляда, в котором не загорается и крохотной искорки интереса или удивления. Таких, как Мазур, здесь навидались, сразу ясно.
      Повсюду были вывески, которых он не мог прочитать по причине полного незнания испанского. Разговоры прохожих тоже были совершенно непонятны. По обе стороны извилистой улочки тянулись одноэтажные домики с небольшими палисадниками, где запросто, как у нас анютины глазки, росли всякие экзотические цветы; с чистыми занавесочками на окнах, аккуратными калитками непривычных очертаний, кованными железными заборчиками, выкрашенными в разные, порой самые неожиданные цвета. Почти стемнело, и там и сям вспыхнули старомодные уличные фонари. В какой-то миг Мазуру показалось, что он спит и видит сон - бредет человеком-невидимкой по странным улочкам, и говор сплошь непонятный, и никому до него нет дела... В этом, как ни странно, было что-то приятное - в том, что никому до него и дела нет...
      Ага, вот оно! Площадь в виде почти правильного треугольника, где посередине, на невысоком, квадратном кирпичном постаменте возвышается пушка времен Первой мировой, и под ее стволом сложена пирамидка из вовсе уж старинных ядер, какими палили лет за сто до появления на конвейере таких вот трехдюймовок - сюрреалистическое сочетание, если вдуматься, но местных, надо полагать, вполне устраивает. Ибо наглядно показывает доблесть, проявленную их державой в Первую мировую: ну как же, она отправила на европейский фронт целый стрелковый батальон и торжественно порвала отношения с Германской империей, а вдобавок оду в шестнадцатом береговые батареи одного из военных портов целых два часа палили по той точке у горизонта, где какому-то бдительному вояке почудился германский крейсер... Объективности ради стоит уточнить, что во Вторую мировую здешний, пусть и невеликий военно-морской флот вместе с союзниками патрулировал прилегающие воды и пару раз вроде бы даже стрелял по настоящим, а не привидевшимся подводным лодкам кригс-марине.
      Нужный дом располагался на другой стороне площади, фасадом к ней, - но Мазур даже не посмотрел в его сторону, потому что время уже наступило неурочное. Ощущая некоторое нетерпение - интересно, первый он добрался или кто-то из ребят опередил? - он направился прямиком к двухэтажному отелю, построенному из того же бурого кирпича. Потемневшая вывеска на сей раз не могла поставить в тупик даже Мазура, знавшего по-испански лишь пяток самых известных слов. Во-первых, ему подробно рассказали об этом именно отеле, а, во-вторых, не нужно быть завзятым полиглотом, чтобы сообразить, что означает надпись "Ноtel Eldorado". Тоже мне, бином Ньютона...
      По обе стороны входной двери - невысокое крылечко, обе стеклянные половинки двери расписаны потемневшими цветами и узорами - горели неяркие желтые шары на древних витых кронштейнах. Мазур повернул ручку и вошел в обширный вестибюль, тускло освещенный, с потертым ковром под ногами и массивными, неподъемными креслами, обтянутыми потускневшей материей. Тихо, и пылью пахнет.
      В дальнем конце вестибюля на старомодной конторке горела настольная лампа с сиреневым стеклянным абажуром, по первому впечатлению, ровесница военного монумента, а за ней в ленивой позе восседал индивидуум немногим моложе и лампы, и монумента, взиравший на Мазура с философским спокойствием счастливца, измерявшего время не часами и даже не веками, а, пожалуй что, геологическими периодами. Полное впечатление, что человек с таким лицом и не подозревает о существовании столь мизерных отрезков, как минуты и часы. Было в старике нечто от изначальной и вечной египетской пирамиды.
      Он так и не шелохнулся, пока Мазур преодолевал обширный полутемный вестибюль. Лишь когда вошедший, непринужденно опершись локтями на широкую стойку, выжидательно пожал плечами, старик вяло произнес пару фраз по-испански.
      - Нон абла эспаньоль, - пустил в ход Мазур одну из немногочисленных домашних заготовок. - Может быть, вы говорите по-английски?
      - Конечно, сеньор, - сказал старик на том же наречии. - Как я догадываюсь, вы хотите снять номер?
      Перед лицом такой проницательности Мазур даже не попытался уверять, будто ищет, где можно подковать лошадь или купить прогулочную яхту. И кивнул, стараясь придать себе столь же философский вид никуда не спешащего человека.
      - Надолго?
      - Для начала - дня на три, - сказал Мазур.
      - Ваш багаж прибудет?
      Мазур мотнул головой и, не вдаваясь в долгие объяснения, продемонстрировал тощий рюкзак.
      - Шестьдесят долларов, - сообщил старикан. - Тысяча извинений, сеньор, но у нас полагается платить вперед...
      Цена, как тут же сообразил прошедший горнило вдумчивых инструктажей Мазур, была безбожно задранной, но спорить не приходилось. Наверняка высокая плата была чем-то вроде своеобразной страховки - всякого можно ждать от вышедших из джунглей бродяг: чего доброго, по пьянке апартамент спалит или засунет под кровать полкило контрабандного кокаина, так что хозяин потом на взятки полиции разорится...
      А посему Мазур без всякой торговли достал рулончик "гринбеков", освободил его от резинки, отсчитал четыре десятки и четыре пятерки, придвинул деньги к старикану. Тот без всякого проворства, без тени алчности лениво смахнул их в выдвинутый со скрипом ящик стола, осведомился:
      - Надеюсь, документы у сеньора в порядке?
      - И паспорт, и виза, - Мазур сделал ленивое движение рукой к внутреннему карману. - Желаете взглянуть?
      Старик поднял ладонь:
      - К чему мне, сеньор, я же не полицейский... Если документы в порядке - буэно. У нас цивилизованная страна, и полиция не любит людей без документов. У вас же самого будут неприятности, если что не так... Места у нас своеобразные, и народец попадается тоже... своеобразный. Слышали, что вчера случилось на американской базе?
      - Слышал что-то краем уха, - сказал Мазур. Ухмыльнулся: - Ну, уж тут-то я решительно ни при чем...
      - И слава богу, сеньор, и слава богу, - протянул старик. - От таких вещей нужно держаться подальше. Утром в ту сторону прошла колонна с солдатами, летают вертолеты, по джунглям рыщут и гринго, и наша жандармерия, в такое время документы должны быть в полном прядке... - он придвинул к себе толстую растрепанную книгу и ловко раскрыл ее в нужном месте. - Как мне вас зарегистрировать, сеньор? И нацелился на чистую графу старомодной авторучкой. Мазур не без внутреннего злорадства сказал:
      - Меня зовут Джон Стьюгенботтхед.
      Ремесло содержателя гостиницы, если заниматься им достаточно долго, непременно воспитывает в человеке терпение и выдержку. Старикан остался непроницаемым, но явственно вздохнул. Переспросил кротко:
      - Простите, как ваша фамилия?
      - Стьюгенботтхед, - сказал Мазур, ухмыляясь про себя.
      Однако он недооценил старикана. Тот разделался с проблемой молниеносно - попросту придвинул Мазуру толстенный гроссбух и попросил, не моргнув глазом:
      - Напишите уж сами, а то я человек необразованный, темный, могу исковеркать вашу благородную фамилию, и сеньор, быть может, будет задет... Поставьте число, потом фамилию, потом распишитесь, и на этом с формальностями будет покончено...
      Мазур бросил на страницу, заполненную лишь наполовину, пытливый взгляд. Согласно проставленным датам, сегодня, до его появления, в отеле зарегистрировались три постояльца. Быть может, все трое и были его добрыми друзьями. Или двое. Или один. Или - никто. Он представления не имел, под какими именами выступают остальные пятеро. Никто из шестерки не знал, какие имена и подданство получили другие - так надежнее, правила игры...
      Он поставил дату, вывел фамилию и неразборчиво расписался. Придвинул книгу хозяину. Тот, небрежно ее захлопнув, осведомился:
      - Путешествовать изволите?
      Ему наверняка было скучно торчать тут в полном одиночестве. К тому же интерес мог быть и профессиональным - мы, знаете ли, не вчера родились, и прекрасно знаем, что повсюду на свете гостиничный персонал оказывает специфические услуги соответствующим органам. Что ж, австралиец с непроизносимой фамилией вовсе не был угрюмым, нелюдимым, наоборот, рубаха-парень, болтун и весельчак, готовый чесать язык с любым встречным-поперечным и скрывать ему абсолютно нечего...
      Старательно поддерживая свой сценический образ, Мазур поудобнее облокотился на стойку и с ухмылкой сказал:
      - Вы, должно быть, имеете в виду, не турист ли я? Да что вы, сеньор, ничего подобного. Вот уж не думал, что парень вроде меня похож на туриста с одним-то жалким рюкзачком и полупустым карманом? Я моряк, знаете ли. Из Австралии. Слыхали?
      - Ну, как же. Когда-то учил в школе. У вас там кенгуру и бумеранги... Значит, сеньор - моряк? Это, должно быть, так романтично? Я в детстве хотел сбежать из дома и устроиться юнгой на корабль... Не получилось. Романтично, должно быть...
      Издевался или говорил серьезно? Хрен поймешь... Мазур терпеливо продолжал:
      - Помилуйте, сеньор, какая там романтика? Лет сто назад - быть может, хотя крепко сомневаюсь... Работы много, а денег мало. Вот я и решил сменить профессию. В порту мне встретился один сеньор, и у него была совершенно точная карта богатого клада, закопанного в те времена, когда ваши прадеды здесь воевали за независимость...
      Старик произнес мягко, чуть свысока:
      - Молодой человек, таких карт обычно в тысячу раз больше, чем кладов...
      - Вот и я очень быстро пришел к тем же выводам, - сказал Мазур, - и вовремя, сдается мне, пошел на попятный, так что не успел потерять ни денег, ни жизни. Махнул на все рукой и потихонечку убрался из этого самого кладоискательского лагеря. Предлагал то же самое сделать другим, но они не послушались. Ну, это их проблемы. Нет там никакого клада. А вот в чащобе бродят не только ягуары, а и герильеро. Прихватит полиция, оправдывайся потом... Короче, я решил возвращаться в порт. Документы в порядке, подыщу хорошее судно - и снова в море. Это надежнее, чем гоняться за несуществующими кладами... У вас в горе не найдется работы для парня вроде меня? Я бы с удовольствием подработал где-нибудь пару месяцев.
      - Даже не представляю, где у нас может найти себе применение моряк... А что вы еще умеете, сеньор?
      Мазур старательно задумался:
      - Ну... Машины вожу неплохо. Знаю моторы. Силенкой бог не обидел, смею думать. - О своем умении неплохо стрелять он упоминать не стал - такое вряд ли сойдет за достоинство, скорее насторожит...
      Старик непритворно озаботился:
      - Не знаю даже, что вам и сказать с ходу, сеньор... Жизнь у нас простая и незатейливая, рабочих хватает, местным уроженцам негде руки приложить. Такое уж местечко. Вот в двадцатые годы, когда был каучуковый бум... Вы не слышали про каучуковый бум? О-о... Через наш городок проходила дорога на север, в Урупарибу, а уж там-то был настоящий размах... Дворцы из привозного мрамора, оперный театр, скопированный с какого-то знаменитого европейского, и там пели европейские звезды... А потом бум прошел. Нас это задело гораздо меньше, а вот Урупарибу превратился в город-призрак - со всеми его мраморными дворцами, фонтанами и прочей роскошью. Люди разъехались, город совершенно обезлюдел, разрушается помаленьку, все заросло кустарником и опутано лианами... Вы знаете, я порасспрашиваю. Вдруг да понадобится кому-то толковый водитель или механик. Наши люди, признаться, с моторами возиться не любят, а иногда без этого не обойдешься...
      - Буду вам чрезвычайно обязан, - сказал Мазур.
      Пока что все вроде бы в порядке. Недалекий малый, словоохотливый и безобидный, который никуда не спешит, наоборот, выражает желание осесть в городке... Не вызывает подозрений, а? Будем надеяться, что так...
      Старик снял с доски и протянул ему ключ, прицепленный к огромной деревянной груше с облупившейся синей краской:
      - Вот, извольте, сеньор. Второй апартамент. Во-он та дверь. Рукомойник там есть, кровать, разумеется, тоже, а все, гм-м, прочие усовершенствования - в конце коридора. Желаю удачи на новом месте...
      - Благодарю, - сказал Мазур.
      Отпер указанную дверь, вошел и щелкнул выключателем. Комната была обширной, металлическая кровать, столик и пара стульев - умилительно старомодными. Постельное белье, к его некоторому изумлению, оказалось чистым.
      Сунув под подушку кольт с патроном в стволе - вполне уместная предосторожность и для диверсанта, и для лесного бродяги - Мазур плюхнулся в тяжеленное кресло, снял куртку, старательно ее ощупал. Что ж, если не знать, что там зашито, можно принять за непромокаемую подкладку...
      Расшнуровав тяжеленные армейские ботинки - приходится лишь посочувствовать здешним армеутам, советские сапоги хоть и неказистые, да полегче - блаженно вытянул ноги и выкурил сигарету, неспешно затягиваясь. Потом погасил свет, подошел к высоченному окну, отвел москитную сетку и чуть приоткрыл правую створку.
      Осторожно выглянул, укрываясь за сеткой. С наступлением темноты площадь ожила - там и сям под фонарями прогуливались парочки и целые компании, явственно доносился женский смех, разговоры на непонятном языке. Справа, где размещался здешний ресторанчик - длинный, открытый с четырех сторон навес над двойным рядом столов и лавок - доносились переборы гитары и звуки какого-то иного музыкального инструмента, незнакомого, послышалась песня, слабый звук вылетевшей пробки, перезвон стаканов.
      "Здешний Бродвей, - понятливо отметил Мазур. - Ночная жизнь в полном разгаре. Вообще, чинно гуляют, культурно. Пьют, конечно, но нажравшихся не видно и не слышно. У нас в похожем провинциальном городишке, что греха таить, кто-нибудь давно бы уже штакетину выламывал с целью вразумления оппонента, и матюги звучали бы, и права б качали... А тут все культурненько, полное впечатление, им и дела нет, что страна пребывает под пятой реакционной американской военщины, осуществляющей империалистическое проникновение в Латинскую Америку. Им бы партком действующий и лекторов из общества "Знание", а то беззаботные, спасу нет..."
      Он сердито фыркнул, почувствовал легкую зависть оттого, что был чужим на этом беззаботном празднике жизни с его мягкими гитарными переборами, девичьим смехом и оплетенными бутылями вина. Присмотрелся к нужному зданию на противоположном конце площади, почти напротив отеля.
      Небольшой двухэтажный домик старинной постройки - неизменный бурый кирпич, высокие окна. Во двор ведут глухие ворота с полукруглым верхом, над ними - кирпичная арка. На втором этаже горят все три окна по фасаду, на первом, отсюда видно - магазинчик с темной витриной, заставленной чем-то неразличимым. Интересно все же, кто хозяин - местный вербанутый элемент или надежно обосновавшийся под чужой личиной Вася Иванов из какого-нибудь Талдома? Вот положеньице, ха - профессор Плейшнер на Цветочной улице... А что, похоже. Только никак нельзя проявить себя растяпой, подобным Плейшнеру, с которым, как известно, воздух свободы сыграл злую шутку...
      Поразмыслив, он разделся и забрался в постель - не было смысла бдить всю ночь у окна, следовало выспаться, потому что один Бог ведает, придется ли спать завтра ночью. Солдат всегда здоров, солдат на все готов, и пыль, как из ковров...
      ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
      "Я ВАМ НЕ ПЛЕЙШНЕР!"
      Пробуждение было мирным и абсолютно спокойным. Никто не стоял над постелью, не тыкал автоматом в рожу, не требовал расколоться немедленно и всех выдать - в общем, день начинается неплохо...
      Умывшись над рукомойником и посетив "прочие усовершенствования" в конце коридора, Мазур заботливо одернул начиненную куртку, являвшую собою самый настоящий клад, и браво направился к стойке. Старичка там на сей раз не было. Повесив ключ на соответствующий гвоздик, Мазур вышел на улицу, под безмятежно голубое небо. Погода стояла приятная, до полуденной жары еще далеко.
      Огляделся с видом своего человека, уже прижившеюся здесь. Местная ресторация - тот самый навес над двумя длинными лавками - уже приступила к работе. В торце ее дымила железная печка, на которой шкворчало не менее полудюжины сковородок и парочка кастрюль, распространявших не самые аппетитные на свете, но все же приятные запахи, позволявшие надеяться, что обойдется без экзотики в виде каких-нибудь маринованных ящериц или тушеного с черемшой каймана. Рядом возвышался старомодный белый холодильник с огромной никелированной ручкой - электрический проход от него тянулся куда-то на задворки отеля.
      Мазур лениво побрел в ту сторону. Уже издали он заметил, что ресторанные посетители четко разделились на две группы, занявшие места в двух противоположных концах заведения. На одном - судя по всему, местные, уткнувшиеся в свои тарелки с отрешенным видом. На другом - четверо коротко стриженых парней, выставивших перед собой целую батарею пивных бутылочек.
      "Э-ге-ге, - сказал себе Мазур, приглядевшись к ним. - Упитанные, кровь с молоком, бошки у всех на единый манер оболваненные, цивильная одежонка немудрящая... Да тут и гадать нечего. Вы, соколики мои, ручаться можно, с той самой базы будете, доподлинная US ARMY. Крепенько же вам повезло, что вчера ночью никто из вас в карауле не стоял..."
      У печки суетился веселый абориген со щербатой улыбкой, давно нестриженый, в потертых джинсах и белой майке. Мазур договорился с ним в два счета на смеси ломаного английского и выразительных жестов, заплатил местную деньгу - огромную, четырехцветную, с разлапистым государственным гербом и экзотическими птицами - получил глубокую тарелку, где дымилось жареное мясо с какими-то овощами, две бутылочки пива, и вновь ощутил себя своим человеком в Латинской Америке.
      Несколько секунд он колебался - как поступил бы на его месте заправский бродяга родом из Австралии? - и, сделав выбор, направился в сторону коротко стриженых парней. Всякий, кто не местный - непременно гринго, а гринго обязаны держаться вместе...
      - Эй, найдется тут местечко для белого человека? - спросил он сидевшего ближе всех к нему солдатика.
      Тот покосился без особого интереса:
      - Для белого найдется, а местной макаке - сразу в рожу...
      Подобающе осклабившись, Мазур бросил, опуская на стол тарелку и бутылки: