Тщательно притворив за собой дверь ванной, Мазур старательно изничтожал оба российских загранпаспорта, свой и Анкин. Меньше всего возни было со страничками: изрезал их на мелкие кусочки крохотными ножницами, имевшимися при швейцарском ноже, в два счета сжег в раковине. С фотографиями и особенно красными обложками пришлось повозиться, резать их еще мельче, чтобы лучше горели. Но все равно, возни хватало: плохо горели, медленно, неохотно, чадно, ванная наполнилась едкой химической вонью, Мазур перхал, мотал головой, смаргивая слезы, но все равно стоически держался, пока не разделался с уликами окончательно. Обильно побрызгал каким-то освежителем воздуха, изведя не менее чем полбаллончика, смыл хрусткий пепел, намочил носовой платок и тщательно протер раковину. Гарь понемногу улетучивалась, воздух очистился. В крайнем случае, если кто и почует, решат, что русские курили какую-нибудь дурь, здесь этим никого не удивишь, и сами смолят, и заезжим не удивляются...
      С этими паспортами они пересекли границу, после чего аусвайсы стали не нужны. Во внутреннем кармане пиджака лежала еще парочка – опять-таки российские, но уже с другими вымышленными анкетными данными. Визы, как и в первых, стояли правильные, подделка была того класса, который уличные постовые обнаружить не способны, – да и не всякий сыскарь сподобится, тут нужны оч-чень скрупулезные исследования, а контрразведка местная хиленькая, поскольку и государство не из крупных, оттого и здешних должностных лиц покупать проще, чем в странах побольше. Вот и обнаруживаются тут разные... гидрографические экспедиции с убедительными бумагами и неведомо какими путями доставленными в страну крылатыми ракетами.
      Теперь все было в порядке. Те, что пересекли границу, растворились в воздухе, как не бывало, и взамен объявились совершенно другие люди, если верить документам, обосновавшиеся в стране еще четыре дня назад...
      Он вышел из ванной – коротко стриженный типчик в легкомысленной пестрой рубашечке, звеневший златой цепью на шее, которая, пожалуй, удержала бы и солидного кобеля, сверкавший золотыми г а й к а м и на пальцах. Классический образ нового русского, в реальности, в общем, почти вымерший, но все еще встречавшийся в экзотических уголках. Маскировка была надежнейшая: за последние годы к таким именно красавцам весь мир успел привыкнуть и относился без малейшего подозрения, разве что с опаской – мало ли что могут выкинуть, монстры...
      В глубине души Мазур испытывал даже нешуточное облегчение: по сравнению со старыми временами маскировка упростилась несказанно. Лет двадцать назад, посланный и м п е р и е й, он представал бы в облике австралийца из глубинки, поляка или вовсе уж экзотического исландца. Пришлось бы тщательно п о д п у с к а т ь в английскую речь соответствующие жаргонные словечки, придирчиво конструировать акцент, быть готовым к каверзным вопросам о далекой «родине», опасаться самого жуткого – нечаянного земляка... И еще масса других заморочек. А теперь – извольте любоваться! Ни ухищрений, ни сложных версий. Чисто конкретный Вася Пупкин с фунтом золота на шее, россиянин, а как же... а в лоб кто хочет? Честно признаться, благодать...
      Анка раскинулась в кресле у окна, одетая крайне легкомысленно – белые кружевные трусики и символическая маечка. Ну, и, соответственно, своя пара фунтов золота вкупе с фунтом косметики. Покосившись на нее, Мазур проворчал:
      – Накинула бы что-нибудь, а то я стесняюсь...
      – Ага, – сказала Анка. – Ты еще покрасней маковым цветом... По физиономии видно, какой ты стеснительный... Вообще, я в интересах дела. Вживаюсь в роль. Блядь я при новом русском, или уже где? Мне образ нарабатывать надо. Глотни, я и тебе стаканчик намешала, – она сунула Мазуру высокий стакан, приятно позвякивавший кубиками льда. – Ты тут бывал когда-нибудь?
      – Один раз, – ответил Мазур лаконично, – давным-давно.
      И в прошлый раз, двадцать лет назад, все, разумеется, обстояло совершенно иначе, командировка проходила, как водится, в жутко антисанитарных условиях: совершенно нелегально, темнющей безлунной ночью, с аквалангом на горбу, а потом, когда они, как им и было положено, бесшумно растворились в ночной тьме, на берегу пылало и грохотало, пламя стояло до небес, разбегались везучие уцелевшие, пулеметы охраны наобум лупили в ночь, одним словом, конец света в отдельно взятом регионе. Ну, и нечего было лазить через границу с подрывными зарядами, нечего было пакостить республике, взятой под покровительство Москвы... В старые времена, если уж взялся за такое дело, жди гостей. И если кто не спрятался, гости не виноваты...
      Он присел на подоконник, тоже уставился в окно. Уютный тихий пансионат, состоявший из крохотных отдельных домиков, располагался на вершине холма, и вид оттуда открывался роскошный: заросший пальмами, спускавшийся к океану пологий откос, полоса белого песка, необозримая морская гладь до горизонта, вся в солнечных зайчиках, разноцветные паруса маленьких яхт, белый корабль в миле от берега, справа виднеется белоснежный отель, очень современный, похожий на декорацию из дорогого блокбастера из галактической жизни...
      – Нужно было осесть вон в том отеле, – сказала Анка, развернувшись с креслом и закинув ноги ему на колени. – Настоящий муравейник, народу столько, что в два счета затеряешься...
      – Ну, в таких местечках есть своя прелесть, – сказал Мазур. – В этаких вот муравейниках, между прочим, полно агентуры – туристическая полиция, контрразведка, прочей твари по паре. А за таким вот пансионом очень трудно наблюдать, любой топтун издалека виден.
      Он не старался говорить наставительно, разыгрывать из себя крутого профессионала – как-никак им предстояло работать вместе, и, похоже, не только в этой операции; следовало с самого начала выстроить нормальные отношения, не подавляя опытом и авторитетом. В принципе, именно так за все годы службы он с новичками и держался, так что ничего нового придумывать не пришлось: максимум такта, терпения и выдержки, и только...
      – Понятно, шеф... то есть папик, – сказала Анка с независимым видом. – Или мне тебя Коляном кликать?
      – Лучше уж просто Николаем, – сказал Мазур. – Без всяких «папиков», что за чушь...
      – Поняла, Коленька. Тебе мои ноги не мешают?
      – Ноги как ноги, – сказал Мазур. – В моем вкусе.
      – Ого! Намек на то, что мне пора трусы стягивать?
      – Да ладно тебе, – сказал Мазур вполне миролюбиво. – В жизни малолеток не принуждал, пользуясь служебным положением.
      Кажется, он ненароком угодил в болевую точку: Анка мгновенно убрала ноги, стукнув пятками по полу, ощетинилась, как разъяренный дикобраз, глаза самым натуральным образом метали молнии:
      – Эй, супермен! Я тебе не малолетка!
      Очень мило, констатировал Мазур. Похоже, совершенно нечаянно разбередил к о м п л е к с ы. П о к а ч а т ь ее в этом направлении малость, что ли? Скуки ради, времени-то до оговоренной встречи предостаточно...
      – А кто ж ты, красавица? – пожал он плечами, уже подпустив в голос толику того самого превосходства. – По сравнению с некоторыми, пардон, зелена...
      – Это с тобой, что ли, К о л ю н ч и к?
      – А хотя бы, – сказал Мазур.
      – Ага, – сказала Анка, испепеляя его взглядом. Выразительные у нее были глазищи, серые, большие, красивые, в общем. – Началось. Супермен с ранешних времен, крейсера в одиночку топил перочинным ножиком, красное знамя водружал везде, где свободный камушек отыщется... Ты, пожалуйста, таким тоном со мной больше не разговаривай. Я понимаю, что ты старший, синьор Робинзон, а я, соответственно, Пятница, но все равно, за базаром следи...
      – А то – что?
      – А то как бы в ухо не прилетело нечаянным образом.
      – Да ну?
      Она взмыла из кресла, отступила на три шага, на середину большой пустоватой комнаты, сузив глаза, усмехнулась не без вызова:
      – Попробовать хочешь, папик? Стакан поставь...
      Все еще ухмыляясь во весь рот, Мазур отставил стакан на подоконник, к самой раме, лениво сделал два шага, готовый, конечно, к любым проявлениям щенячьего гонора, но все же благодушный и снисходительный...
      Она метнулась так резво, что Мазур едва удержал девчонку в надлежащем темпе восприятия, проследил бросок стройной, загорелой ноги...
      И едва не пропустил удар в ухо пяткой другой ноги – так ловко и молниеносно девка крутнулась, сделав опорной ту конечность, что вроде бы должна была ударить. Буквально в самый последний миг заслонился классическим блоком, поставил второй – и она его едва не проломила, азартно, коротко выдохнув.
      Моментально стряхнув леность, Мазур сгруппировался. Анка наседала в великолепном каскаде уходов, ложных и настоящих атак, удары посыпались градом – причем, что характерно, н а с т о я щ и е, способные вмиг оглушить кого-то похлипче Мазура.
      Он опомнился окончательно. Он умел оценивать такие вещи в краткие секунды. И должен был признать, что напоролся не на обычную верткую спортсменочку, а нечто посерьезнее... и опаснее. Его попытку нанести пару-тройку п р и м и т и в н ы х плюх Анка отразила без труда, а потом и парочку плюх посерьезнее. Так что Мазуру пришлось работать всерьез и выложиться по полной.
      Они кружили по комнате почти бесшумно, время от времени обмениваясь молниеносными, уже в полную силу, ударами, пробуя друг на друге всевозможные финты, хитрушки и п о д с т у п ы, как выражаются поляки. Паршивка уже успела – пусть и один-единственный раз – чувствительно угодить Мазуру по ребрам справа. И он понял: если бы хотела, ударила бы всерьез, ломая означенные ребра к чертовой матери.
      Следовало отнестись к ней со всей серьезностью. Т а к о г о он все же не ожидал, орешек попался крепкий, не один зуб хрустнет к чертям собачьим. Мазур, конечно, ничуточки не паниковал, с чего бы вдруг, но в глубине души вынужден был признать: противник ему, что редко случалось, попался вполне р а в н ы й. Будь это драчка всерьез, на убийство, шансы, признаемся наедине с собой, были пятьдесят на пятьдесят. Могло обернуться так, а могло и эдак... Он поймал себя на том, что готов самую чуточку, один разок п а н и к н у т ь, – а ведь такое с ним случалось единожды в жизни, темной ночью, на палубе того суденышка, когда вот так же наседала очаровательная чертовка Мэй Лань, и в мозгу у Мазура полыхнула вспышечка с о м н е н и я. Один черт ведает, чем могло кончиться, не поймай ее тогда Лаврик на мушку, не всади аккуратно автоматную очередь...
      Нет на этом свете непобедимых суперменов. К тому же т о г д а Мазур был чуть ли не наполовину моложе, а сейчас против него были еще и годы. Ему далеко было не то что до дряхлости, до минутной слабости, но все равно, есть чисто технические причины: и связки-сухожилия не те, что в тридцать лет, и суставы малость поизносились, и опорно-двигательный аппарат не тот, что в тридцать, и все прочее... А на него азартно наседало юное создание, крепенькое, как огурчик, не имевшее за спиной чуть ли не тридцати лет адски трудной р а б о т ы, сжигавшей и организм, и нервные клетки, и ни разу не дырявленное пулями...
      Он не паниковал, конечно, не чувствовал себя проигравшим, но ощущал, что вынужден выкладываться по полной, из кожи вон лез, на максимуме работал, – а вот девчонка, полное впечатление, еще имела в запасе кое-какие резервы...
      Она внезапно остановилась, встала смирнехонько, опустив руки по швам, и Мазур в азарте едва успел затормозить, опустить занесенную руку. Констатировал с ноткой грусти, что дышит чаще и глубже, чем встарь, зато Анка вымотана значительно меньше.
      – Ну что? – спросила она нормальным голосом, подойдя вплотную. – Следует ко мне серьезно относиться?
      – Следует, – признал Мазур.
      – Вот то-то.
      Она не злорадствовала, не пыталась уязвить, а значит, была вдобавок достаточно умна. Действительно, ухо с ней следует держать востро, девочка сложнее, чем показалась сначала...
      – Ну как, замотала я тебя?
      – Да нет, – сказал Мазур, криво ухмыляясь. – До этого все же не дошло... Но я согласен: ты – серьезный человек, Пятница, точно. Придется тебя произвести в полноправные напарницы.
      – Ах, как приятно слышать... – Анка, глядя ему в глаза, улыбалась уже не насмешливо, а как-то иначе. – Скрепим равноправные отношения, Робинзон?
      – Это как?
      Она одним движением скинула маечку, прижалась к нему всем телом, приятно пахнущим свежим девичьим потом и дорогими духами, обхватила за талию и промурлыкала на ухо:
      – Трусики сам любишь снимать или как? Ладно, пошли... – и отступила, недвусмысленно таща его к постели.
      Сопротивляться Мазур и не собирался, поскольку это было бы форменным идиотством, – нормальный мужик, когда его тянет в постель красивая девка, обряженная лишь в кружевные трусики, просто не может упираться и блеять что-то насчет моральных принципов. Голову рубите, не имеет права. В особенности если он – засланный казачок, пока что далекий от раскрытия тех тайн, которые его послали добыть...
      В постели он столкнулся с совершенно другим созданием – ни тени напористости, никакого желания доминировать, девчонка откровенно пыталась угадать его желания и выполнять их самым качественным образом, так что Мазур переживал отнюдь не худшие минуты в своей жизни.
      И оказался через часок совершенно вымотанным. Валялся на широченной и мягчайшей буржуйской постели, по-прежнему в дурацкой златой цепи, что кот ученый, а пленительное создание, прильнув к его плечу самым женственным образом, сообщило на ухо, мастерски смешивая нецензурные слова с романтическими, что он мужик хоть куда и давненько ее так хорошо не раскладывали.
      Мазур, уже вернувший себе профессиональную ясность мышления, под ее затуманенным взглядом состроил исключительно глупую физиономию, полную мужской самонадеянности, типа «А то, крошка!». На деле он, в э т и х баталиях честно не полагавший себя суперменом, был уверен, что ему примитивно дурят башку. Чешут за ушком, как глупого пуделька. Чтобы распустил хвост, взлетел на седьмое небо, а значит, в чем-то крупно проиграл...
      Он прекрасно помнил, что с Олесей она вела себя совершенно иначе – откровенно подавляла, держалась этаким наглым и самоуверенным мужиком. Это ей гораздо больше подходило, нежели талантливая попытка разыграть сейчас покорную мужчине слабенькую скромницу.
      Ну что же, будем лицедействовать – и старательно притворяться, что не замечаем чужого лицедейства. Не в первый раз в жизни, не в десятый – и есть подозрения, что далеко не в последний, какие наши годы, если разобраться...
      – Впечатления? – скромненько поинтересовалось очаровательное создание, старательно потупив глазки.
      – А что – впечатления? Зашибись, – честно сказал Мазур.
      – Хороша?
      – А то.
      – Ну вот, а ты к Олеське прилип...
      – Да ничего я к ней не прилип.
      – Ладно тебе. Ты ж ее трахаешь.
      – А ты что, ревнуешь? – усмехнулся Мазур. – Знаешь, я о себе самого хорошего мнения, но уж ни за что не поверю, что ты ко мне в одночасье воспылала испепеляющей страстью со всеми сопутствующими эмоциями... Вроде жгучей ревности.
      – Да ладно, это я так... Есть у меня подозрения, что ты ее понужаешь для пользы дела.
      – Какого?
      – А хрен его знает, – задумчиво произнесла Анка. – На всякий случай, авось да выйдет из этого какой-нибудь толк...
      – Извини, – сказал Мазур. – А сейчас в этой постели что-то другое происходит?
      – Конечно, другое, – убежденно сказала Анка. – Я с тобой просто-напросто устанавливаю нормальные человеческие отношения. Мало того, что напарники, так еще и трахаемся. Это, знаешь ли, сближает, если ты не знал...
      – Ну вот, – сказал Мазур, – может, я тоже попросту хочу с Олеськой сблизиться...
      – Расклад немножко другой, милый Коленька. Олеська для тебя – начальство, работодатель. А с тобой мы – одного поля ягоды, наемный пролетариат, которому даже цепей терять нельзя по причине их полного отсутствия.
      – Но она, в принципе, тоже – пролетариат...
      – О л е с я? Адмирал, а рассказать тебе, как тебя дурят? На самом деле никакой это не менеджер по каким-то там связям, а, держись за подушку, одна из х о з я е в...
      Вот теперь в ее голосе звучало то самое несомненное превосходство...
      – Да ладно тебе.
      – Я серьезно, – сказала Анка. – Ты, святая душа, ее полагаешь наемной шпаной навроде уборщицы... ну, а я-то совершенно точно выяснила, что все обстоит как раз наоборот. Точно тебе говорю, уж поверь на слово. Выяснила достоверно, – призналась она не без самодовольства. – И обязательно постараюсь выяснить еще что-нибудь не менее полезное. Она, без дураков – из х о з я е в. И всего предприятия, и этой страны тоже.
      – Ни хрена себе, – сказал Мазур. – Интересные открытия, девочка. Знаешь, я тебе отчего-то верю. По врожденной своей подозрительности к жизни и к людям.
      – И правильно делаешь. Нам надо держаться вместе. Потому что я, признаюсь тебе откровенно, всем этим сраным олигархам обоего пола не верю ни на копейку. И постоянно жду подвоха. В чем он будет заключаться, точно не знаю, но он будет. То ли заплатят меньше, чем обещали, то ли выйдет совсем плохо – пристукнут к чертовой матери, чтобы все секреты так и оставались в узком кругу. Ты с этой точки зрения никогда события не рассматривал?
      – Признаться, нет, – сказал Мазур.
      – А зря. Думаешь, если ты адмирал, тебя посовестятся прикончить, когда станешь не нужен? Еще как, за милую душу. Знаешь, я к нынешнему своему положению карабкалась с самого низа. В таком дерьме бултыхалась... А все же выкарабкалась. И есть у меня одна-единственная маленькая слабость: хочу пожить подольше и побогаче. А для этого нужно держать ушки на макушке, вертеть головой на сто восемьдесят градусов и никому не доверять. Ну, почти никому. Тебе вот можно доверять самую чуточку больше, чем другим. Потому что ты хочешь от жизни того же самого – и выжить, и при деньгах оказаться. Отсюда вытекает, что нам с тобой имеет смысл быть напарниками не только в грязных делах, которые на нас взваливают... Доходит?
      – Вполне, – сказал Мазур серьезно. – Толпой, как известно, и батьку бить легче...
      – Ну так как? – спросила Анка, приподнявшись на локте и уставившись на него пытливо. – Можно сказать, что мы в е с ь м а подружились?
      – Пожалуй, – сказал Мазур. – В том, что ты говоришь, есть большой резон. Оба на службе, оба, в принципе, не более чем наемники, которые с в о и м и никогда не станут... И черт их знает, что им в голову насчет нас взбредет по миновании в нас надобности, тут ты совершенно права... А как ты узнала, кто она такая на самом деле?
      – Ну, это уж мои маленькие женские секреты, – сказала Анка с самой обворожительной улыбкой. – Главное, узнала вот. Не думай, что я с этой минуты перед тобой буду распахивать душу н а с т е ж ь. Не тот жизненный опыт. Я тебе просто-напросто доверяю самую капельку больше, чем прочим, вот и все. Но это, поверь, немало.
      – Верю... – сказал Мазур.
      – И, бога ради, не пытайся со м н о й играть в игры. Ты, конечно, на тот свет отправил гораздо больше народу, но и у меня, скажу по секрету, есть пара жмуриков на счету. Так что крови, если что, не испугаюсь.
      – Верю, – повторил Мазур так же серьезно. – Коли уж у нас пошел столь откровенный разговор... Это ведь тебя я тогда встретил в Москве, на лестнице?
      – Когда вы собрались навестить Удава? – безмятежно произнесла Анка, улыбаясь ему мирно и невинно. – Было дело, напарничек... Было дело. Отметилась. Так что ты уж относись ко мне серьезно и дружбу не паскудь... Договорились?
      – Договорились, – сказал Мазур веско.
      – От Олеськи тебе удалось что-нибудь интересное узнать? В промежутке меж двумя позами? – спросила Анка уже деловым тоном.
      – Ничего, – честно сказал Мазур. – Я и не особенно старался, по правде говоря. Баба умная и под случайным мужиком не разомлеет… думаю, под неслучайным тоже. Так что я, конечно, пробовал осторожненько прояснить то и это, но без особых успехов...
      – Аналогично, Ватсон, – сказала Анка. – Я ведь ее тоже малость разложила. Иногда, для разнообразия, могу пошалить с девочками. Так, пикантности ради. Но, признаюсь тебе по совести, я ее завалила не удовольствия ради, а сразу после того, как узнала, кто она на самом деле такая. Эксперимента ради. Так вот, могу тебе со всей уверенностью сказать, что допрежь того она с женщиной ни разу не пробовала. И не похоже, чтобы ей понравилось. Но внезапно прорвавшуюся страсть талантливо изображала стервочка, через большое «не могу и не хочу». И потому возникают разные интересные вопросы. Точнее, один-единственный: почему дамочка такого формата не протестует, когда ей задирают подол наемные служащие вроде нас с тобой. Интересно, верно?
      – Безусловно, – сказал Мазур.
      – Правдоподобных ответов тут всего два: либо она шлюха последняя, на что ох как не похоже, либо мы оба ей зачем-то чертовски необходимы. Настолько, что она стоически терпит, пока мы ее валяем...
      – А з а ч е м? – спросил Мазур с искренним интересом. – Не пробовала докопаться?
      – Не доискалась пока. Но что-то тут должно быть, нешуточное, серьезное... И это не забота о целости и сохранности президента – я-то в этом никаким боком не замешана, я вообще все это время сижу без дела, слушаю туманные намеки насчет того, что мой выход на арену еще впереди...
      – Так-таки и никаких следочков?
      – Один, смутный, – сказала Анка. – Вроде бы будущее предприятие связано с алмазами. Этакие зыбкие, непроверенные данные. Но, хоть убей, не пойму, в чем тут фокус. Наши с тобой работодатели и так д е р ж а т три четверти акций алмазных приисков, а остальное у президента, через подставных лиц, понятно.
      – Все-то ты знаешь...
      – Шалею от безделья, вот и приходится работать на себя, – сказала Анка. – Благо среди здешних богатеньких Буратин находятся такие, что язык распускают после того, как предприимчивая девушка сама язык распустит... – она усмехнулась с мечтательным цинизмом. – Так что парочку болтунов я тут выдоила не только в прямом смысле, но и в переносном. Что-то готовится, с алмазами связанное... и это меня окончательно сбивает с толку. Алмазы и так и х н и е. Не собираются же они у президента отбирать его долю? Совершенно нерационально. Нынешнее состояние дел гораздо выгоднее. И не будут они красть эти долбаные камешки у самих себя... Измучилась я над этим ребусом.
      – Хорошо тебе, – сказал Мазур, нисколечко не играя. – А я вот и до таких мелочей не докопался. Некогда. С места в карьер заставили президента оберегать, как собственные яйца...
      – Должна сказать, у тебя получается. Этих, в Королевском Краале, ты хорошо сделал.
      – Учили, знаешь ли, – сказал Мазур скромненько.
      Настроение у него самую чуточку испортилось – потому что второй раз, теперь из чужих уст, выслушал те самые вопросы, которыми задавался без малейших пока что шансов ребусы разгадать. Умная девочка, пронырливая, с ней надо держать ухо востро, такая в случае чего в затылок бабахнет, глазом не моргнув...
      – Всадить бы этой холеной выдре пару иголок под ухоженные ноготки... – мечтательно сказала Анка. – Иногда так и подмывает...
      – Злая ты девочка, – сказал Мазур.
      – Я-то? Да брось. Наоборот, добрая и душевная, пока меня не обижают. Стихи даже люблю... про доброту.
      – Стихи? – изумился Мазур.
      – А ты думал. Душевные стихи о добрых людях, – она подняла голову, глядя в лицо Мазуру лукаво и весело, продекламировала:
 
На исходе века
взял и ниспроверг
злого человека
добрый человек.
Из гранатомета
шлёп его, козла!
Стало быть, добро-то
посильнее зла...
 
      – Сильно, – сказал Мазур. – Сама сочинила?
      – Где уж мне. Читала где-то. Что так смотришь? Приходилось и книжки читать, в том числе и серьезные... только толку от этого оказалось мало.
      – Москвичка? – спросил Мазур напрямую.
      – А что?
      – На-армальный ма-асковский говорок.
      – Ну, москвичка. Черт-те в каком поколении, с дореволюционных времен. Только и это само по себе принесло мало пользы. Уж если господа адмиралы отправляются на левые заработки, то нищете вроде меня сам бог велел...

      Своего человека Мазур заметил сразу, едва тот показался метрах в ста от того зонта, где они с Анкой обосновались. Моментально узнал по фотографии, да и немудрено: субъект оказался колоритным, с точки зрения Мазура, обладавшим совершенно ненужным набором запоминающихся примет. Ну, что поделать, у каждого ремесла свои заморочки...
      В ожидании Мазур приосанился, еще непринужденнее развалился в синем шезлонге – классическая новорусская харя в шортах и легкой рубашечке, распахнутой настежь, чтобы продемонстрировать якорную цепь из благородного металла во всей красе. Мазур давно уже отметил с удовольствием, что соседи справа и слева, болтавшие на неизвестных ему языках, косились на него не то чтобы испуганно, но в несомненном ожидании чего-нибудь этакого. Судя по взглядам, уже сталкивались с беззаботными отдыхающими из России, что им веселья и оптимизма не прибавило...
      Анка тоже не подкачала, полулежала в экстравагантнейшем купальнике, скорее напоминавшем пучок узких ленточек, лениво озирая окружающее вавилонское столпотворение с пресыщенным и даже брезгливым видом, тянула что-то ледяное из высокого стакана, картинно отставив мизинец – классическая Дуня из-под Тамбова, подцепленная если не на панели, то безусловно где-то поблизости от таковой. От нее за кабельтов шибало вульгарностью и деревенской простотой, что и требовалось.
      Когда приближавшемуся к о н т а к т у осталось до них прошагать метров пять, Мазур откровенно повернул голову и уставился тому прямо в глаза. Субъект лет тридцати в ярком прикиде, с наголо бритой головой, усиками в ниточку и узенькой бородкой, охватывавшей лишь самую оконечность подбородка. При этом незнакомец вовсе не выглядел братком или чем-то аналогичным, а как раз и производил впечатление человека творческого. Быть может, еще и оттого, что на нем не было ни грамма золотишка – зато в левом ухе болталась массивная серьга, вроде бы серебряная, в виде креста на полумесяце.