Как всегда бывало со здешней аппаратурой, четкость оказалась фантастической, а цвета, краски и оттенки смотрелись в несколько раз ярче, свежее и прекраснее естественных. Словно бы распахнулось окно, но не в реальный мир – в лучший, более красочный. Жаль только, что открывшееся взору зрелище было бесконечно далеким от идиллий и пасторалей. И представало самым что ни на есть будничным, и не только по здешним меркам, – те, за кем они наблюдали, воевали вновь, только-то и всего. Кого можно удивить войнами?
      Сварог, однако, смотрел с любопытством: он впервые наблюдал со стороны осаду крепости. Все выглядело совсем иначе, нежели во время достопамятного сидения в осаде на хлебах у графа Сезара. Тогда подступившие к стенам воители выглядели и энергичнее, и даже романтичнее где-то, они старались изо всех сил, они с ног сбивались, ретиво суетясь, – по крайней мере, первое время.
      Теперь же и неискушенному наблюдателю ясно было, что осада тянулась долгонько и давно превратилась из романтического предприятия в опостылевшую повинность. Уяснить это оказалось легко еще и оттого, что снимавший находился в лагере осаждающих, поодаль от передовой, но и не в самом глубоком тылу. Как уточнил с отрешенным видом Гаудин, примерно посередине, меж лагерем и первой линией апрошей и контрэскарпов, кое-где подобравшихся к темно-серым стенам крепости на расстояние выстрела из лука. Последнее обстоятельство играло на руку скорее осажденным: траншеи, хоть и защищенные земляными валами со щитами из толстых жердей, были пустехоньки. Сварог уже прожил в этом мире достаточно, чтобы знать, сколь искусны здешние лучники в стрельбе по настильной траектории – когда утяжеленная стрела, обрушившись словно бы с ясного неба, порой не просто убивает, а пришпиливает неудачника к земле, словно жука в гербарии. Стрел превеликое множество – торчат в жердяных щитах, валяются на земле. Прямо на камеру рысцой двигалась кучка людей – солдаты в фиолетовых с черным мундирах волокли легкие носилки, кусок парусины на жердях. На носилках неподвижно вытянулся офицер, и из груди у него торчало длинное древко с алым оперением.
      Не так уж и много на Таларе мест, где луки с арбалетами до сих пор предпочитают огненному бою…
      – Гланская граница? – отчего-то полушепотом спросил он. – Осаждающие – в мундирах горротской пехоты, это я уже могу определить…
      Сидевший рядом Гаудин пошевелился, словно выйдя из задумчивости, хрустнул пальцами:
      – Что ж, вы освоились. Не припоминаю, чтобы з д е с ь вам вкладывали в голову знания о земных мундирах… Все верно. Горротско-гланская граница, неподалеку от Гасперийского перевала. Крепость Корромир, извечное яблоко раздора. Столько раз переходила из рук в руки, что известие об очередной схватке за нее вызывает нервный хохоток. Ронерцы даже сочинили поговорку: «Бесконечный, как драки за Корромир». Не слышали в Равене?
      – Не доводилось.
      И они вновь надолго замолчали, напряженно глядя на экран, не отводя глаз, ожидая неизвестно чего, – должно же что-то быть, не зря снимавший это человек погиб диковинной и жуткой смертью, превратившись в золотую статую…
      Но ничего особенного не происходило. Дюжина пушек на высоких желтых лафетах, поставленных колесом к колесу, ни шатко ни валко постреливала по воротам, в свою очередь служа мишенью для крепостных лучников, для редких мушкетных выстрелов. Из-за немаленького расстояния до стены стрелы теряли убойную силу, но и пушкари по той же причине не могли похвастаться особенными успехами: ядра небольшого калибра мячиками отскакивали от толстенных железных полос, сплошь покрывавших низкие широкие ворота. Этакий вялотекущий пат. Разместившиеся справа от пушек спешенные драгуны в расстегнутых синих кафтанах даже не смотрели в сторону пушкарей – сидели на земле в расслабленно-удобных позах опытных вояк, наловчившихся использовать любую передышку. Кто жевал, кто дымил трубочкой, кто просто расслабился душою и телом, погрузившись в недолгую солдатскую нирвану. Не похоже, чтобы их готовили к атаке.
      – Я, конечно, не специалист… – осторожно сказал Сварог. – Но есть стойкое подозрение, что с такими пушками они немногого добьются. Против крепости, я имею в виду. Это же дохлые полковушки, а тут нужны осадные орудия, ж е р л а…
      – Вот именно, – сказал Гаудин. – Но тут есть загвоздочка, благоприятствующая осажденным. По тамошним горным тропам чертовски трудно протащить осадные жерла. Недели две придется возиться. Потому-то Корромир всегда пытались брать лихим налетом. А если не получится сразу, осада затягивается надолго, как сейчас видим. Зауряднейшее зрелище.
      – Но отчего-то же он снимал…
      – Да, и отчего-то с ним обошлись… как обошлись. Не так уж и глупо было задумано. Не окажись там вас, мы могли и не узнать ничего. Золотую статую переплавили бы, а монета могла затеряться навсегда…
      И вновь напряженно уставился на экран. Сварог примолк – видно было, что Гаудину не до разговоров, – курил в полумраке, чувствуя себя неловко в пурпурной мантии хелльстадского короля (хорошо еще, митра стояла где-то на столе, освободив голову от лишней тяже­сти), казавшейся сейчас маскарадным нарядом посреди высоких экранов, россыпей разноцветных огоньков, компьютеров и прочих электронных игрушек. Увы, ничего тут не поделаешь: согласно строгому этикету, в Канцелярию земных дел, где они сейчас пребывали, полагалось являться одетым по всей форме – если ты из тех, кому таковая полагается по званию, по должности, по чину. Гаудин тоже восседал сейчас в парадном мундире своего ведомства, щедро изукрашенном жестким золотым шитьем, кисточками и гербовыми пуговицами, при всех орденах. Тонкий и абсурдный, чисто бюрократический юмор ситуации заключался в том, что Канцелярия земных дел была единственным присутственным местом, где Сварог, будучи земным королем, обязан был появляться исключительно в королевской «парадке» и никак иначе. Во всех других случаях можно было выбирать самому – меж мундиром Яшмовых Мушкетеров, камергерским кафтаном или попросту подобающим дворянину костюмом. Но коли уж тебя занесло в Канцелярию земных дел – будь любезен одеться по всей форме. При всех здешних дворянских вольностях, заставлявших поневоле вспомнить то ли Польшу семнадцатого столетия, то ли Швецию – восемнадцатого, там и сям правили бал скрупулезнейшие и незыблемые бюрократические регламенты, ничуть не зависевшие от особы, восседавшей в данный момент на императорском троне.
      С дворянской вольностью, между прочим, все обстоит гораздо проще, подумал он, невидяще уставясь на сонное шевеление канониров у окутанных тяжелым сизым дымом пушек. Все зависит от личности самодержца, от того, личность ли самодержец. Мало кто помнит, что во времена ставшего притчей во языцех польского шляхетского разгула по другую сторону Балтики, в Швеции, творилось то же самое. Словно отражение в зеркале, право слово. Заполнившее парламент шведское дворянство являло собою коллективного диктатора, плевавшего и на интересы всех прочих сословий, и на интересы государства. Единственной привилегией короля было то, что ему полагалось в парламенте два голоса, а не один, как у всех прочих (что, легко догадаться, ничего не решало). Жаркие дискуссии, кипевшие в парламенте, касались одного-единственного животрепещущего вопроса: кому продаваться? Выбор был невелик – Франция, Пруссия, Россия. Как легко догадаться, рвение парламентских ораторов, призывающих полностью подчинить шведскую политику и армию интересам одной из вышеназванных держав, напрямую зависело от полученного из данной державы золота, стыдливо именовавшегося «пенсионом». На горизонте реальнейшей угрозой замаячил неминуемый раздел Швеции меж тремя заинтересованными сторонами… как произошло с Польшей чуточку позже.
      В Польше так и не нашлось твердой руки. Зато молодой шведский король Густав-Адольф оказался гораздо умнее и хитрее, чем о нем полагало обленившееся умом от долгой вседозволенности дворянство. И когда в один далеко не прекрасный день в провинции вспыхнули крестьянские мятежи, ничего не подозревавший парламент без особых опасений доверил королю временное командование армией, ведать не ведая, что означенные мятежи как раз и разожжены тайными королевскими агентами (ради вящей скрупулезности нелишне упомянуть, что параллельно вспыхнули и бунты, к которым король не имел никакого касательства). Нежданно-негаданно в королевских руках оказались отборные полки, которые он быстро сумел расположить к себе. И кончилось все тем, что вскорости парламент оказался окружен пушками. У орудий браво вытянулись канониры с зажженными фитилями, по близлежащим улицам маршировали гвардейцы с примкнутыми багинетами, грохотали рассыпчатой дробью барабаны, носились взад-вперед, пыжась от собственной значимости, конные безусые поручики… Словом, происходящее являло собою картину классического военного переворота согласно лучшим образцам. Энергичным шагом вступивши в зал заседаний, король объявил господам дворянам, что по зрелому размышлению он решил покончить с прежним бардаком и править отныне самодержавно. Вообще-то, согласно свидетельствам очевидцев, король вроде бы благородно соглашался выслушать и иные мнения, противоречившие его замыслам, о чем и заявил во всеуслышание, – но окружавшие монарха подвыпившие гвардейцы со шпагами наголо что-то чересчур уж пристально озирались в поисках оппонентов и выглядели довольно хмуро. А посему все королевские предложения были приняты единогласно, самодержавие оказалось провозглашенным с некоей долей будничности, чуть ли не рутины. Правда, королю этого не простили, несколько лет спустя некий граф смертельно ранил его на балу, но возврата к прежним вольностям дворянство так и не дождалось…
      К превеликому сожалению, с бюрократией такие номера не проходят, потому что не существует, строго говоря, центра средоточия, некоего здания, которое можно захватить и парализовать лихим налетом подвыпивших гвардейцев с обнаженными клинками… Вспомнив об этом, Сварог немного погрустнел. Было, правда одно утешение: в его собственных владениях, что в Хелльстаде, что в Трех Королевствах, ни бюрократии, ни чиновников не существовало вовсе, а значит, не с кем и воевать. Правда, и народонаселения не имеется, если не считать нескольких сотен одичавших анахоретов, пересидевших напасть в Трех Королевствах за изгородью из серебряных монет и утвари. Что до обитателей Хелльстада, то они, за исключением мэтра Лагефеля, к роду человеческому не принадлежали вовсе, а потому вовсе уж вопиющей нелепицей было бы создавать бюрократический аппарат для управления ими. Чиновнику, конечно, все равно – за приличную плату и красивый вицмундир он согласится управлять и ронерскими землепашцами, и хелльстадскими гигантскими змеями-глорхами, но на кой черт королю…
      – Зашевелились!
      – Что? – встрепенулся Сварог.
      – Оживились что-то, – сказал Гаудин, не отрываясь от экрана.
      Праздно сидевшие драгуны, очевидно, повинуясь чьей-то команде, стали дружно подниматься на ноги, без спешки, но и не копаясь застегивали мундиры, нахлобучивали рокантоны, разбирали короткие штурмовые протазаны – широкие лезвия порой сталкивались с протяжным звоном, – затягивали перевязи с мечами и пистолетами. Там и сям словно из-под земли возникли энергично размахивавшие руками сержанты, послышалось их повелительное рычание, одинаковое под любыми звездами и во все времена, кое-где замаячили лейтенанты и капитаны, на правом фланге тяжело хлопнуло вынутое из чехла знамя, которое развернули одним энергичным рывком. Откуда-то из-за спины снимавшего появились еще драгуны, уже выстроенные в густые, локоть к локтю, шеренги, с подтянутыми офицерами, а слева выдвинулись несколько платунгов в зеленом – судя по высоким колпакам без полей, с медной отделкой, гренадеры. Штурмом попахивало все явственнее: шеренга за шеренгой продвигалась к траншеям, сбиваясь в плотную массу, удаляясь от зрителя, но благоразумно не приближаясь пока что к той незримой границе, за которой можно получить пулю или стрелу. Сразу в нескольких местах раздались резкие трели рожков. Пушки вдруг загромыхали чаще; едва они успевали грузно откатиться назад после выстрела, пробороздив каменистую землю станинами, голые до пояса канониры бросались к дулам с банниками и шуфлами.
      Сварог присмотрелся – и недоуменно воскликнул:
      – Да они же холостыми бьют, вы только посмотрите!
      – Очень похоже, – кивнул Гаудин. – Ни ядер не видно, ни картечи…
      Тяжелый дым понемногу заволакивал пространство меж орудиями и стеной, канониры суетились в черно-сизых струях, словно черти на адской кухне, с крепостной стены, приглушенный немаленьким расстоянием, донесся звук горна – в крепости играли боевую тревогу. Шеренги горротцев все густели, знамен уже развернулось не менее полудюжины, справа над рядами поднялся вексиллум…
      Изображение дернулось – снимавший, такое впечатление, переместился вперед. Объектив на уровне человече­ской груди – уж не в орден ли камера вмонтирована? Или – в пуговицу? Сварог хотел спросить об этом, но постеснялся приставать с такими мелочами – очень уж напряженным, застывшим стало лицо начальника тайной полиции.
      На правом фланге взвилось королевское знамя, белое с черным солнцем. Грохотали барабаны, но из-за безостановочного рева пушек это можно было понять лишь по бешеному мельканию палочек в руках застывших статуями барабанщиков. Ветер дул в спину снимавшему, и дым стелился к крепости, уже едва видневшейся за мутно-серой пеленой.
      «Только идиот способен сейчас броситься на приступ, – подумал Сварог. – Штурмовых лестниц не видно, ворота целехоньки, со стен можно косить наступающих, как куропаток в садке. И все же они, несомненно, готовятся к броску… их командир то ли сошел с ума, то ли имеет в заначке что-то коварное». Снимавший резко развернулся влево, захватив в объектив высокого генерала в перехваченной алой орденской лентой черной кирасе, окруженного кучкой раззолоченных штабных и адъютантов. Черная бородка с первыми седыми нитями, черные пронзительные глаза, отрешенно-умное лицо, судя по первому впечатлению – тот еще волк. Сварог поневоле оценил птицу по полету – если штабные нет-нет, да и принимали картинные позы, словно рассчитывая на восхищение дам или художников-баталистов (хотя поблизости не имелось ни первых, ни вторых), без нужды сжимали эфесы мечей и, горделиво этак подбочениваясь, отставляли ножку (один, болван этакий, даже поднес к глазу подзорную трубу, словно и впрямь надеялся рассмотреть что-то в непроглядном пушечном дыму), то бородатый генерал, не глядя по сторонам и не отвлекаясь на напыщенные позы, спокойно, несуетливо р а б о т а л – отдавал короткие приказы, изредка сопровождая их скупыми жестами, и шеренга выстроившихся перед ним вестовых таяла в лихорадочном темпе. Отдав честь и крутнувшись на каблуках, юные кадеты опрометью разбегались в разные стороны, привычно придерживая ножны. Умел человек грамотно работать, Сварог даже залюбовался. Вот только лицо генерала было отчего-то исполнено то ли брезгливости, то ли неприязни, застывшей прямо-таки маской. Когда появились новые лица, числом трое, генерал откровенно отвернулся от них, зло поджав губы. Похоже, ему хотелось от души сплюнуть под ноги. Но не плюнул, а, явственно превозмогая себя, обернулся к подошедшим, преувеличенно низко поклонился. Что-то за всем этим должно было крыться…
      Вообще-то, троица была странноватая. Можно выразиться, дисгармоничная. Молодцеватый полковник в неизвестном Сварогу мундире, гражданский чиновник неизвестного Сварогу ранга (не настолько уж хорошо он разбирался в горротских униформах), субъект в дворянском платье, не особенно и роскошном, державший на поводке высокого черного пса, похожего на гланского ладара – пастушьего волкодава. Полковник, хотя и молодцеват, все же не похож на строевого командира, что-то неуловимое в его поведении заставляет думать, что на боевых он оказался, очень может быть, впервые в жизни. А его цивильные спутники и вовсе уж неуместны здесь, на фоне подготовки к штурму. Однако держится троица вполне уверенно, подошли к генералу, словно не видя, насколько он недоволен их появлением, встали рядом как ни в чем не бывало…
      – Что это за мундиры? – не выдержал Сварог.
      – Военный – из Канцелярии Главного штаба. Судя по нашивкам на левом плече, труженик канцелярского стола. Среди наград ни одной боевой. Гражданский – в мундире Королевского кабинета, королевский советник. Чин немаленький. Но что ему тут понадобилось, ума не приложу. Генералу они не по нутру, сразу видно, однако терпит…
      С изображением вдруг что-то произошло. В мгновение ока. Люди и предметы выглядели теперь резко-контрастными, почти что черно-белыми, поблекло многоцветье красок, исчезли полутона и оттенки, батальная сцена походила теперь на блеклую старинную гравюру. Зато исчез пушечный дым, ставший теперь едва заметным туманом, неуловимой дымкой, и можно было разглядеть крепостные стены. Конечно же, там готовились к отражению штурма – на стенах полно людей, над каждым зубцом поблескивает каска, а меж зубцами торчат дула мушкетов и в гораздо большем количестве – арбалеты. На площадке над воротами дымит круглый котел со смолой – совсем уж древнее средство, но по-прежнему эффективное… Ворота, как и следовало ожидать, целехоньки.
      – Догадался переключить на другой диапазон… – машинально прокомментировал Гаудин. – Раньше нужно было…
      – А к е м он там был? – спросил Сварог.
      – Не знаю, – сухо ответил Гаудин. – Долго не приходило отчетов, есть своя специфика…
      Боевые порядки осаждающих были безукоризненны. Сварог физически ощущал повисшую над бранным полем напряженную тишину, знакомую по прежней жизни.
      Он не уловил момента, когда черная собака сорвалась с поводка. А может, ее отпустили специально. Черное поджарое тело мелькнуло меж солдатами, стелясь в целеустремленном, неудержимом беге, перемахнуло траншею по широкому дощатому мостику. Две других траншеи пес просто-напросто перепрыгнул с изумительным проворством – и помчался к воротам, его бег напоминал полет стрелы по прямой. Со стен, насколько Сварог разглядел, по собаке не стреляли.
      Он на секунду отвел глаза от собаки, привлеченный шевелением меж зубцов, и потому не успел заметить, как э т о произошло…
      Казалось, крепость сотряслась, словно бумажная, – но это, скорее всего, вздрогнул снимавший, как любой на его месте. Ослепительное, лимонно-желтое пламя рванулось из проема ворот, мгновенно распространилось, взлетев над зубцами, – и с внутреннего двора крепости взлетели гейзеры огня, пожирая корчившиеся на стенах фигурки, взметнулись над зубцами чудовищными плюмажами, выше флюгеров на башнях… Крепость вмиг окуталась странным пламенем, напоминая теперь уголек в печи.
      Горротские шеренги пришли в движение. Надрывались рожки, трещали барабаны, ряд за рядом, сомкнув строй, опустив протазаны, двигался к бушующему пламени – без особой, сразу видно, охоты, но сержанты неистовствовали, крутя палашами над головой, орали офицеры, в боевых порядках размеренно шагал генерал в черной кирасе, сопровождаемый штабными и адъютантами, уже не принимавшими картинных поз. Судя по поведению всех, происшедшее им было в диковинку, – но приказ и воинский долг гнали вперед, прямо в пламя, сожравшее уже, кажется, всех до единого защитников крепости.
      Сварог отыскал взглядом странную троицу: они-то не двинулись с места, стояли, сложив руки на груди, переглядываясь с гордым видом несомненных триумфаторов. Удалось даже расслышать, как полковник проговорил:
      – …не меньше, чем «Рубиновый клинок», господа мои, честью клянусь! А то и «Солнышко» с мечами и цепью! Вот попомните мои слова, такая удача…
      Лимонно-желтое пламя волшебным образом утихло, унялось, исчезло совершенно. Что-то полыхало в крепости, что-то дымило, чадные языки огня вставали над стенами, но это было и н о е, привычное, человеческое, если можно так сказать, лишенное всякой необычности и странности… Стены были пусты, а вместо ворот зиял проем, камни покрывал слой копоти, и можно было рассмотреть валявшиеся во дворе ссохшиеся трупы, больше напоминавшие головешки…
      По рядам прокатился рев – ободренные исчезновением диковинного пламени, штурмующие ринулись вперед, расстроив боевые порядки, сломав строй, обгоняя офицеров. Пытаясь опередить всех остальных, знаменосец с королевским штандартом, явно зарабатывая положенный за подвиг орден, припустил к воротам заячьими прыжками, так, что за ним с трудом поспевали четыре штандарт-юнкера с мечами наголо. Ну конечно, той дюжине, что первой ворвется в неприятельскую крепость, полагается не просто орден, а еще и почетная подвеска к нему, изображающая башню… Ах, как чешут ближайшие, отпихивая друг друга…
      Знаменосец ухитрился-таки первым влететь в ворота, сообразив в последний миг наклонить знамя, чтобы не сломать о низкий свод золоченое навершие древка. Вот и готов свежий кавалер. Следом повалили окончательно сломавшие строй солдаты. Генерал в окружении блестящей, повеселевшей свиты остановился неподалеку от ворот, подбоченившись, – как и предписано здешними воинскими обычаями, дожидался, когда какой-нибудь прыткий офицерик, пыжась от выпавшей на его долю нешуточной чести, доложит по всем правилам, что фортеция взята. Тогда только и подобает полководцу величественно вступить под своды покоренной твердыни…
      Вспыхнул свет. Изображение погасло.
      – Раутар говорил, нужно просмотреть покадрово… – тусклым голосом сказал Сварог.
      – Это успеется, – отмахнулся Гаудин. – По-моему, и так все ясно. Я помню ваш отчет. В точности так обстояло в Равене с теми двумя пожарами, верно? Разве что там были люди, а здесь – собака. Принцип один. Живые существа, представляющие собою мощные зажигательные бомбы…
      – Ага, вот именно, – сказал Сварог. – Нет другого объяснения. Псина подбежала к воротам – и моментально полыхнуло… Что это было такое?
      – Не знаю, – быстро, досадливо ответил Гаудин. – Не знаю, вот и все…
      Впервые за все время, что Сварог его знал, бесстрастный и ироничный глава тайной полиции Империи вы­глядел растерянным. Но это моментально прошло, вернулась преж­няя маска, олицетворение меланхоличной загадочности.
      – Я не знаю, – повторил Гаудин совсем спокойно. – И не скажу, что это приводит меня в уныние, а о страхе и речи быть не может. Там, внизу, хватает не разрешенных пока загадок. Сейчас прибавилась новая, только и всего. Вздумай я предаваться терзаниям из-за каждой новой загадки, давно бы сошел с ума. Но зрелище впечатляет, признаться. Это что-то новенькое. Как бы мне хотелось добраться до короля Стахора…
      – Но у вас есть…
      – Эта запись? Увы, доказательством она служить не может. – Улыбка Гаудина тоже была прежней, насквозь знакомой. – Все доказательства – я имею в виду пса – бесследно исчезли. Как т е, в Равене… Вам не раз уже, должно быть, приходилось слышать, что мы живем в эпоху просвещенной монархии. Нельзя призвать Стахора к ответу на основании этой записи. Ч т о мы ему, собственно, можем предъявить? Вспомните, что вам сказал Раутар по поводу происшедшего с ним: не магия, а чистейшей воды наука. Подозреваю, мы и теперь имеем дело с чем-то похожим… а это опять-таки усложняет поиск доказательств. Неминуемы бюрократические игры и засасывающие, словно болото, бесконечные словопрения. С ходу можно сказать, что первым поднимет шум милорд имперский наместник Горрота, которому обязательно покажется, что данное разбирательство ставит под сомнение его компетентность и служебное рвение. Вам-то такое в диковинку, а я уже научен горьким опытом. Наместники – народец своеобразный. Снова начнут кричать, что я веду подкопы посредством данного случая под сам институт имперских наместников, пытаюсь создать впечатление, будто они не в силах сами контролировать происходящее во вверенных им королевствах, – и так далее, и тому подобное…
      Сварог произнес безразличным тоном:
      – Раутар говорил о некоем Ледяном Докторе. Он особенно подчеркивал, что Ледяной Доктор – в Горроте…
      Гаудин выпрямился в кресле, его голос звучал сухо и непреклонно:
      – Вздор. Даже у толковых профессионалов есть свои пунктики и заблуждения. К тому же состояние, в котором он тогда находился, могло повлиять на психику. Вы, конечно, не знаете, откуда вам знать… Так вот, за последние сорок лет Ледяного Доктора с превеликим шумом и вселенской помпою «обнаруживали» трижды. В разных уголках Талара. И всякий раз оказывалось, что тамошние странности имели более приземленное объяснение. Это порочная привычка, право, – связывать любую странность с Ледяным Доктором. Нет никакого Доктора. Больше нет. Был, да весь вышел. Когда сбили его драккар, я был в одной из боевых машин, ясно вам? Я вел погоню, я видел его труп, который впоследствии опознали… А вы говорите!
      – Ну, я просто повторяю то, что слышал от Раутара, – сказал Сварог примирительно. – То, что он просил непременно довести до вашего сведения. Я прилежно отрапортовал, и не более того. Собственно, я плохо представляю, что это за Доктор такой… Даже не знаю, с земли он или… отсюда.
      – Отсюда, – сказал Гаудин. – Немного найдется людей, которых я бы с превеликим удовольствием зарезал собственными руками. Не убил на дуэли, не застрелил, а именно зарезал бы, как крестьяне режут скотину, и рука не дрогнула бы, пусть это и несовместимо с дворянской честью… Уникальная была личность, лорд Сварог. И гораздо дольше, чем следовало, украшала собою Магистериум…
      – А все-таки, он антланец или лар?
      – Лар, к сожалению, – поморщился Гаудин. – Потому и смог развлекаться так долго. Не спорю, вполне возможно, он был и вправду гением… но вот имелась ли у него душа, сильно сомневаюсь. Как учит меня жизненный опыт, тех, кто реально заключил договор с дьяволом и продал душу, в сто раз меньше, чем о том судачит молва… и мне временами кажется, что уж у него-то договор б ы л… Попробуйте представить себе ученого с могучим, холодным умом, но абсолютно не отягощенного морально-этическими препонами…
      – Представляю.
      – Да нет, вряд ли, – убежденно сказал Гаудин. – Уверен, не представляете. Если как-нибудь захотите обеспечить себе стойкую бессонницу на несколько ночей, попросите у меня его досье. Я вам его предоставлю. Там все отчеты о его лихих экспериментах – по крайней мере о тех, которые стали известны. С недельку вас не хуже болотной лихорадки будет колотить отвращение к миру и человечеству, гарантирую. – Он понизил голос. – Канцлера, знаете ли, вытошнило, когда он осматривал лаборатории, а уж его светлости лучше, чем кому-либо, знакома изнанка нашего мира, вся грязь, все стыдные тайны… Были, например, эксперименты с генной инженерией: вроде попыток получить гибрид человека с крокодилом или создать дерево-людоеда вроде кусай-дуба из ратагайских сказок. Женщины, которым не давали родить, – пытались сделать так, чтобы ребенок и далее развивался во чреве. Это Ледяной Доктор вычитал в каких-то древних книгах, что таким путем некогда выращивали сильнейших магов-эмпатов… Попытки создать собственных кентавров, в подражание сильванским. Животные с человеческим мозгом. И так далее, и тому подобное. За всяким экспериментом – десятки уничтоженных людей, как антланцев, так и похищенных на Харуме. Все-таки он был гением, мерзавец этакий. Многие им сотворенные монстры, как ни удивительно… функционировали, и довольно сносно. Я до сих пор не уверен, что мы вскрыли в с е. И в с е нашли… В общем, он заигрался, как частенько случается с подобными типами, даже гениальными, тем более гениальными. Лабораторным сырьем стали, самое малое, шестеро ларов. Увы, действовать пришлось в страшной спешке, а потому все закончилось банальной и бездарной перестрелкой с погоней… но как бы там ни было, мы его настигли и прикончили. – Он мечтательно прищурился. – Тогда мы болезненно и весьма качественно прищемили хвост Магистериуму с его любимыми теориями о безграничных путях познания, не скованных никакими запретами и моралью. Нагнали страху. Возмущение в обществе было чересчур велико. На какое-то время они, в Магистериуме, притихли, перестали заглядывать з а г р а н ь. Но, как показал ваш случай, всех сорняков так и не вырвали. По чести говоря, я и теперь, после недавних арестов, не уверен, что мы выдрали все корешки. «Черная радуга» – вещь серьезная…
      Сварог понимающе помолчал. Уж тут-то он прекрасно был осведомлен. Ему успели рассказать подробно о том, как две боевые машины Магистериума вышли на перехват его ковров-самолетов, чтобы уничтожить без колебаний всех, кто там был, о том, как поднятые по тревоге браганты Серебряной Бригады в коротком и яростном воздушном бою, не стесняясь в средствах, остановили преданных науке интеллектуалов… В результате чего, будем реалистами, у Сварога прибавилось в Магистериуме потаенных недругов, о чем он старался не думать…
      – А может, все же…
      – Бросьте, – поморщился Гаудин. – Говорю вам, мы опознали труп со стопроцентной вероятностью. Есть методы…
      – Но ведь не на пустом же месте родилось убеждение, что он уцелел? Если уж его «находили» трижды? Было, надо понимать, нечто, сближавшее эти случаи…
      – Глупости, – сказал Гаудин. – Похожесть еще не означает тождественности. Забудьте о нем. Раутар, как и кое-кто из его предшественников, гонялся за миражами. Безусловно, у короля Стахора есть потаенные лаборатории, где работают над какой-то, вульгарно выразимся, чертовщиной… но это, уверен, абсолютно з е м н о е. А уровень земного чернокнижья, в том числе и того, что пока укрывается от нашей службы, не настолько уж высок. А что до Ледяного Доктора… Видите ли, все без исключения его эксперименты требовали з д е ш н е й аппаратуры, здешних возможностей, здешних достижений. И никак иначе. Допустим – исключительно ради вас на миг допустим! – что он остался жив. Чисто теоретически, абстрактно допустим. И что же? Никакой гений не способен, скрываясь где-то на земле, восстановить оборудование, даже жалкое подобие здешних лабораторий. Нет, исключено. А эти три… живых бомбы… Я повторяю, до сих пор там и сям всплывает из небытия нечто, считавшееся прочно забытым. Или объявляется очередной гений – гении, прах их побери, совершенно непредсказуемы. Но ничего страшного. Если хотите, возьмите у меня так называемый «Кодекс жути ночной». Под этим пышным названием скрывается сухой отчет о примерно двухстах с лишним феноменах, которые мы до сих пор не в состоянии объяснить. Ну и что? Все это – мелконькие, локальные феномены, в большинстве вовсе не опасные при условии осторожного с ними обращения. Вы – человек здесь новый, а потому, простите, с детским восторгом бросаетесь к иным сомнительным сенсациям. А я долгонько служу, многого насмотрелся… Словом, «Кодекс» я вам пришлю нынче же вечером. Изучите на сон грядущий. И станете гораздо спокойнее относиться к разным чудесам… Ну, а что касается Горрота… Доберемся когда-нибудь и до Стахора. И умельцев, мастерящих живые бомбы, непременно возьмем. Невозможно предвидеть появления иных гениев, предвидеть, что им может прийти в голову. Однако в ы я в л е н н ы х хитроумцев не так уж трудно вылавливать… – Он вдруг ухмыльнулся. – Вот взять хотя бы вас. Нет, я не в том смысле, что вас следует вылавливать… Я о том, что вы собственной рукой покончили с одной из самых жутких и устойчивых легенд – я о Хелльстаде. А ведь тысячи лет люди сочиняли страшные сказки… И как же вы себя теперь чувствуете в роли хелльстадского короля?
      – Как идиот, – признался Сварог. – Нет никаких страшных тайн – по крайней мере, мало-мальски б о л ь ш и х. Мелочишки, правда, наберется целый ворох, но это не то… По большому счету, у меня в руках вдруг оказалась огромная, сложная игрушка – я еще не изучил Хелльстад до конца, но выводы могу сделать уже теперь. Действительность оказалась донельзя прозаической: кучка реликтовых чудовищ, немножко тварей, в свое время сконструированных покойным королем, несколько уцелевших со времен Шторма зданий… Знаете, вашему миру крупно повезло. Подумать страшно, что могло случиться, если бы в свое время власть над Хелльстадом захватил кто-то поумнее и несколько разностороннее покойного короля…
      – Но ведь сейчас, по-моему, именно это и произошло? – каким-то незнакомым голосом, пусть и с деланной бравадой, сказал Гаудин.
      Нехорошее у него было сейчас лицо… Молчание затянулось. Они не смотрели друг другу в глаза. Наконец Сварог сказал с кривой улыбкой:
      – Типун мне на язык… Скажите сразу, я, вообще-то, смогу по окончании нашего разговора из этой комнаты выйти? И пойти куда захочу? И не опасаться, что по дороге или чуточку позже вдруг…
      Он прекрасно понимал, что улыбочка у него сейчас вымученная. В точности как та, что прямо-таки зеркальным отражением застыла сейчас на застывшем лице Гаудина.
      – Полноте, к чему такие мысли и подозрения, – мягко сказал Гаудин. – Императрица ни за что не позволила бы и не простила нам…
      – Многозначительная оговорка, – сказал Сварог. – Открывает простор для домыслов и реконструкций кое-каких недавних бесед, посвященных моей скромной персоне. Дискуссии о моей дальнейшей участи были, надо полагать, весьма оживленными?
      – А вы ожидали чего-то другого? – серьезно спросил Гаудин. – Нет, в самом деле? Бросьте, вы не настолько наивны. Интересно, на моем месте вы что, встретили бы новость о новом хозяине Хелльстада милой и лучезарной улыбкой идиота? Позвольте усомниться.
      – Послушайте, – в сердцах сказал Сварог. – Я вовсе не стремился заполучить эту шапку. – Он сердито хлопнул ладонью по безвинной митре из серебряных сосновых шишек тончайшей работы. – На землю меня отправили вы. И в Хелльстад, строго говоря, меня загнал не только Конгер с Амондом, но еще и вы, обозначив именно такие условия игры. Вам не кажется? Можно подумать, что я рвался к хелльстадскому трону из всех человеческих сил… Да я с превеликим удовольствием убрался бы оттуда, отпусти он нас по-хорошему!
      – Согласен, все произошло по глупой случайности. Но ведь это ничего не меняет…
      – Так выйду я отсюда или нет? – почти грубо спросил Сварог.
      – Да выйдете, успокойтесь… – усмехнулся Гаудин. – Позвольте быть с вами предельно откровенным, как встарь: дискуссии о вашем будущем и в самом деле имели место… и они были, нетрудно догадаться, более чем оживленными. Но они отнюдь не напоминали деловую встречу наемных убийц в окраинном трактире. И людоедских предложений прозвучало гораздо меньше, чем вам, сдается, мерещится. Во-первых, ситуация из тех, что не терпит излишней торопливости. Во-вторых… Вы знаете, мы не испытываем перед Хелльстадом столь уж паниче­ского страха. Как-никак все эти пять тысяч лет он не доставлял окружающему миру ни малейших неприятностей. Гипотезы о том, что Хелльстад представляет собой самозамкнувшуюся систему, ничуть не склонную к внешней экспансии, родились не сегодня и не вчера. Их вдумчиво разрабатывали еще наши предки – и оказались, в общем, правы. В конце-то концов, у нас достаточно возможно­стей, чтобы справиться и с Хелльстадом. В-третьих же… Можете не верить, но порой я испытываю к вам самую обычную человеческую симпатию. И хочу верить, что сумел вас немного узнать. И потому не жду от вас особенных неприятностей. Конечно, некий риск остается… Власть всегда меняет людей, частенько не в лучшую сторону, эта нехитрая и печальная истина проверена всей историей человечества. А уж власть над Хелльстадом… И как тут не зародиться опасениям? Вполне понятно, что вас еще долго будут пристально изучать, и к интересу здесь примешивается боязнь…
      – Боязнь чего?
      – Если пользоваться строго научной формулировкой – неизвестно чего, – грустно усмехнулся Гаудин. – В том-то и беда. Больше всего люди склонны пугаться неизвестного, и ваш покорный слуга отнюдь не исключение. Вы только поймите меня правильно, ситуация деликатнейшая, хотелось бы обойтись без детских обид и ненужного гонора… Меня тоже нужно понять, дураков и любителей решать сложные вопросы с кавалерийского наскока я умею сдерживать… но и сам просто обязан немного тревожиться… По долгу службы, если хотите. Даже если вы со мной искренни и не держите камня за пазухой, есть другая опасность… В Хелльстаде не одни лишь игрушки да реликтовые чудища. Коли уж там имеются, как бы это лучше сформулировать… законсервированные кусочки прошлого, можно опасаться самого худшего. Я даже не того боюсь, что вы в один прекрасный день начнете играть против нас. Я боюсь, что там может покоиться н е ч т о. О чем даже покойный король не подозревал. Бывали уже… ситуации. Когда после совершенно безобидных слов или действий вдруг распахивалась некая бездна и оттуда появлялось то самое нечто. Вы же сами с чем-то подобным сталкивались – тогда, в туннеле, когда неведомо откуда, очень может быть, из того загадочного зеркала, на вас двинулся великан…
      – Да, воспоминания мерзопакостнейшие, – согласился Сварог.
      – Со старыми зеркалами вообще следует быть предельно осторожным, имейте в виду… Итак, вернемся к Хелльстаду. С одним неприятным сюрпризом мы уже столкнулись – я имею в виду подземное государство крохотных человечков, этот ваш Токеранг. Вы ведь не имеете на него никаких средств влияния?
      – Ни малейших, – признался Сварог. – Мэтр Лагефель клянется и божится, что мой предшественник о них знал, но воздействовать никак не мог. Кажется, он не врет, я проверил, покопался в компьютере. Не могу сказать, что освоил его, как свою спальню, но по поводу Токеранга он всякий раз выдавал полное отсутствие информации…
      – А ведь опасность нешуточная, вам не кажется?
      – Да, – сказал Сварог, глядя в пол, меж носков своих мягких коричневых сапог. – Но я обещал с ними посчитаться, и, будьте уверены, посчитаюсь. Делии я им не прощу, у меня до сих пор стоит перед глазами Морская площадь и летящая ракета… А ведь Лесная Дева была права: маленькие опасности иногда страшнее больших… Вы зажигали фонари возле резиденций наместников?
      – До сих пор зажигаем. Никакого результата.
      – Боюсь, это может означать одно, – уверенно сказал Сварог. – Авторов послания выявили, разоблачили и поволокли куда следует для задушевной беседы – то есть такой, когда берут за душу, лезут в нее с сапогами…
      – Признаться, меня их невзгоды не особенно волнуют, – усмехнулся Гаудин. – Быть может, даже лучше будет, если там, под землей, окончательно победят изоляционисты. Если вдумчиво изучить послание, станет ясно, что там нет и тени альтруизма. Наши неизвестные друзья изощренно торговались, якобы невзначай упоминали о своей силе…
      – Что-то их противники мало похожи на изоляционистов, – сказал Сварог. – Помнится, речь там шла о том, что ведутся работы по возвращению им «нормальных» размеров… Они что, и в самом деле могут представлять опасность для… для нас?
      – Для н а с – вряд ли.
      – Значит, для земли, – уверенно сказал Сварог. – Я с некоторых пор принимаю земные беды близко к сердцу…
      – Вы это произнесли таким тоном, словно я-то – бездушный монстр… – покривил губы Гаудин. – Зря. Мне вовсе не хочется, чтобы у земных королевств начались неприятности. В конце концов, речь идет о наших вассалах, которых мы обязаны защищать… Уже началась лихорадочная работа. Увы, мы испокон веков создавали систему контроля и наблюдения, охватывающую лишь землю, земную твердь. Никто не занимался морскими глубинами, вообще всем, что лежит ниже уровня воды. И дело не только в нерадении. Есть обстоятельства…
      – Какие?
      – Всякие, – уклончиво сказал Гаудин. – Объективные, право же, причины… Мы срочно постараемся исправить упущение, но, как вы понимаете, здесь есть сложности. Магистериум лучше пока не посвящать – неизвестно, куда их заведет в данном случае гипертрофированная страсть к познанию… А вот Хелльстад – это целиком ваша забота. Наши технические средства там по-прежнему бессильны, отыскать вход в подземелье – должен же он существовать! – можете только вы.
      – А почему, собственно, ваша техника там не рабо­тает?
      – Не знаю, – сказал Гаудин. – Честное слово. Такое впечатление, что для решения этой загадки нужно сначала доискаться до причин и сущности самого Шторма. А эти задачи до сих пор не решены, хотя используются самые разные средства…
      – В том числе и проект «Алмазная стрела»?
      Какое-то время Гаудин ошеломленно молчал. Его улыбка была натянутой:
      – Лорд Сварог, вы великолепны… О проекте «Алмазная стрела» осведомлен не всякий член Палаты Пэров… Кто вам мог проболтаться? Вряд ли императрица. Следовательно, выбор невелик: либо Борн, либо Ройл. Пожалуй, все-таки Ройл – окажись это Борн, вы проговорились бы раньше, после первого возвращения с земли. Значит, Ройл… Интриган чертов. Да, существует такой проект. Отчаянные попытки если не создать машину времени, способную перенести разведчика в прошлое, то хотя бы увидеть это прошлое. Увы, достижений пока никаких, кроме неудач… Не хочу очернять Ройла в ваших глазах, но, право же, в отшельники его загнало не разочарование в нашем образе жизни, а собственное бессилие, научная импотенция. Он сделал слишком много широковещательных заявлений о грядущих успехах, но в итоге ничегошеньки не добился. Душевный кризис, череда скандалов, разрыв отношений, бегство на этот его островок…
      – А может, задача вообще не имеет решения?
      – В том-то и оно, что имеет, – печально сказал Гаудин. – Ладно, поделюсь кое-какими тайнами, вы и без того уже знаете столько, что заслуживаете то ли пожизненной изоляции в замке Клай, то ли допуска по высшей форме… Так вот, в о д н у сторону межвременные тоннели, случалось, срабатывали…
      – Подождите. Насчет замка Клай – это все же циничная шутка?
      – Да конечно, – пожал плечами Гаудин. – Дело обстоит как раз наоборот – ее величество, скажу вам по секрету, намерена ввести вас вскорости в Палату Пэров вместо лорда Алферса, а это как раз и подразумевает совершенно иной уровень допуска к тайнам… Так вот, о Шторме со всей уверенностью можно сказать одно: катаклизм сей сопровождался, помимо всех прочих эффектов, часть которых нам до сих пор неизвестна, еще и страннейшими искажениями пространства-времени. Учено выражаясь, имели место проколы пространственно-временного континуума, отличавшиеся различной протяженностью вектора… Не стесняйтесь признаться, что ничего не поняли. Я сам в свое время стал более-менее разбираться в сути явлений лишь после многочасовых лекций… Если проще – были случаи, когда в результате пронесшегося над планетой Шторма материальные… и даже разумные объекты оказывались выброшенными из прошлого в будущее. То есть – из времен Шторма в наши. В семьсот третьем году над континентом вдруг возник неведомо откуда реактивный самолет. Вот именно, неведомо откуда, без каких бы то ни было визуальных эффектов. Взял и возник в небе. К тому времени уже существовала отлаженная система контроля за воздушным пространством Талара, но поскольку самолет, повторяю, появился без малейших звуковых и световых эффектов, операторы потеряли несколько минут. Когда вылетела Серебряная Бригада, самолет уже садился на обычное крестьянское поле. Он разбился. Как потом выяснилось, в баках не осталось ни капли горючего, и летчик поневоле пошел на вынужденную. Пилот погиб, но вот обломки самолета удалось идентифицировать. Наши предки уходили за облака в жуткой спешке, посреди страшной неразберихи и хаоса, когда планету уже сотрясали непонятные катаклизмы, но у них все же оказалось с собой некоторое количество книг, видеозаписей и дискет. Словом, это был одноместный палубный штурмовик с авианосца, боевая машина из времен, непосредственно примыкавших к Шторму. Второй схожий случай произошел шестьсот с лишним лет спустя. Над континентом вновь возник из ниоткуда самолет – на сей раз роскошная спортивная игрушка с представителями тогдашней золотой молодежи на борту. Их было пятеро, обоего пола. Драккары его легко настигли и подхватили силовым полем…
      – И что? – жадно спросил Сварог, даже пошевелившись от жгучего любопытства.
      – Все оказалось не так заманчиво, как мы сгоряча размечтались, – как-то странно усмехнулся Гаудин. – Как источник информации они… оказались, грубо говоря, дерьмом собачьим. Невероятно тупые и ограниченные субъекты. Золотая молодежь повсюду одинакова. Они весело проводили время на модном и дорогом курорте, когда началось нечто пугающее – они даже не могли толком описать этих явлений. Компания решила немедленно лететь в столицу, под уютное крылышко родителей. Они поднялись в воздух – и тут с ними что-то произошло. Словно выключатель повернули. Только что внизу был морской берег – и вдруг на его месте оказался совершенно незнакомый ланд­шафт, суша без малейших следов океана.
      – И что с ними было потом? У вас?
      – Случай был экстраординарный, – с непонятным выражением лица протянул Гаудин. – Они являли собой бесценный кладезь информации о прошлом, а наши предшественники были в чем-то прямолинейнее и решительнее нас… Бесценный кладезь…
      – Это тупые-то и ограниченные?
      – Вам приходилось слышать, что человеческий мозг, независимо от того, что может рассказать его обладатель, все равно хранит память обо всем, что человек видел, слышал и пережил? Понимаете, всю информацию… Человеку только кажется, что он все забыл. – Гаудин отвел взгляд. – Есть аппаратура… Тогдашним приборам было далеко до их нынешних аналогов, дело происходило четыре тысячи лет назад… Сверху торопили…
      – Они все погибли? После… обработки?
      – Они все выжили, – сказал Гаудин глухо. – И даже прожили потом немало лет. И не все остались совершеннейшими кретинами, двух даже удалось приблизить к нормальному состоянию… ну, почти нормальному. С цинической точки зрения самое грустное то, что и выкачали-то из них гораздо меньше, чем поначалу рассчитывали, хотя и нельзя сказать, что работали зря…
      После долгого молчания Сварог спросил:
      – Значит, всякий раз п р о к о л ы были связаны с… летательными аппаратами?
      – Не только. В две тысячи третьем один из наших мелких агентов на захолустной ярмарке наткнулся на обыкновенного баронского крестьянина, щеголявшего в странной одежде, не похожей на все, что к этому времени было известно. Поскольку существовала обширная инструкция – кстати, она действует до сих пор, – предписывающая сообщать по начальству обо всем… н е п о х о ж е м, агент поднял тревогу. Землероба сгребли в тот же день возле родной деревеньки. Странная одежда оказалась курткой из синтетического материала, сделанной во времена, непосредственно примыкавшие к Шторму. Это определили довольно быстро. А вот ее бывший хозяин… В один прекрасный день он взял да и объявился в той деревушке. Попросту вышел из леса, производя впечатление то ли тронутого, то ли пьяного. Упорно твердил, что прибыл из другого мира, всему изумлялся, молил объяснить ему, что случилось с планетой, – словом, с точки зрения захолустных баронских крестьян, был то ли юродивым, то ли попросту скорбным на голову…
      – А сам он что говорил?
      – До самого не добрались по уважительной причине – он к тому времени лет двадцать уж был покойником. Умер от старости вполне естественной смертью. Несколько стариков его помнили, они-то и рассказали… Видите ли, он, немного придя в себя и осмотревшись, должно быть, понял, что бесповоротно вырван из своего времени и пространства. И, как ни странно покажется, прижился в деревне. Оказалось, умеет возиться с железками, кузнец как раз искал толкового подручного… Ремесленники в деревне всегда нужны, доложили управителю, выделили ему хатенку, приписали к манору, а там и невесту подыскали. Ну, прижился. Полиция по его душу не приезжала, в розыскных листах не значился – так чего же беспокоиться и мудрить? Пусть себе возится в кузне… Деревня – замкнутый микрокосм, знаете ли. Особенный мирок, в некоторых отношениях почти что другая планета. Говорят, первое время рвался в город, то ли к властям, то ли к ученым людям. Потом притих. Должно быть, наслушался того-сего о Шторме, понял, что деваться некуда. Ну, прожил отведенный природой срок, помер – а одежда осталась. Куртка была очень уж добротной, и в конце концов тот обормот, сосед его бывший, рискнул напялить одежонку, когда поехал на ярмарку… Был еще один случай. Еще один человек. Никто его никогда не видел, но о нем написал святой Рох во втором томе «Печальных странствий». Они случайно встретились на каком-то постоялом дворе в ронерской провинции. Мы самым тщательнейшим образом анализировали текст и пришли к выводу, что ошибка исключена. Собеседником святого мог быть лишь человек, переместившийся во времени из периода, опять-таки непосредственно примыкавшего к Шторму. Вот только его следов не отыскали, как ни старались. Известно только, что он состоял в свите ка­кого-то вельможного герцога. Должно быть, сумел адаптироваться лучше, нежели тот, из деревни. Или попросту встретил в нужном месте нужных людей, не каких-то задрипанных крестьян… В конце концов, язык практически не изменился, это ему облегчало дело. Неглупый и решительный человек мог, преодолев шок, в р а с т и в тогдашнюю жизнь, оставшись для нас незамеченным. Очень возможно, были и другие – те, кто в наше поле зрения не попал… Вы понимаете теперь, чего я опасаюсь?
      – Пожалуй, – подумав, кивнул Сварог. – С таким же успехом в будущее может оказаться выброшенной какая-нибудь тогдашняя супербомба – за пару минут до взрыва…
      – Совершенно верно, – устало сказал Гаудин. – Бомба. Или какой-нибудь крейсер, который с перепугу откроет огонь по земному порту. Да мало ли что – колба из военной лаборатории с возбудителем какой-нибудь чумы, крылатая ракета с ядерной боеголовкой, наконец, какой-нибудь вихрь, уничтожающий везде, где проносится, живые существа, – о чем-то подобном сообщают предки… Вот если бы вдумчиво покопаться в компьютере Хелльстада…
      – Руки чешутся, а? – спросил Сварог без особой подковырки.
      – Ну естественно, – самым обычным тоном ответил Гаудин. – А вы все-таки против?
      – Я боюсь, что вы там что-нибудь испортите, – сказал Сварог чистую правду. – Вся эта штуковина каким-то хитрым образом замкнута на меня… на коронованного короля, я имею в виду.
      – Это-то канцлера и останавливает, – кивнул Гаудин. – Да и ситуация не из простых. Канцлер, как я уже говорил, боится излишне довериться Магистериуму, Мистериор бомбардирует нас требованиями соблюдать предельную осторожность и опять-таки не доверять Магистериуму, в Тайном Совете нет единодушия, а императрица настрого повелела не рубить сплеча… Так что я не тороплюсь. И очень хочу, чтобы вы мне верили, по-прежнему видели во мне вашего доброжелателя. Вам ведь необходимы друзья, лорд Сварог, – особенно теперь. У вас в последнее время появилось слишком много влиятельных завистников. Ваши успехи и иные свершения автоматиче­ски вызывают кое у кого лютую зависть… Что произошло, кстати, меж вами и Орком?
      – Ничего серьезного, – сказал Сварог быстро. – Так, мелкие ссоры из-за сущих пустяков…
      Конечно, следовало бы рассказать Гаудину о забавах Орка с навьями, поделиться кое-какими подозрениями, но он не мог себя пересилить и н а с т у ч а т ь. Уважающий себя офицер стучать не будет. Уважающий себя король – тем более. Нужно сначала кое в чем разобраться самому, в конце концов. О том, что Орк готовит войско из навьев, он знал лишь от самого герцога. А тот мог и приврать…
      – По-моему, вы чего-то недоговариваете.
      – Да что вы! – возмутился Сварог елико мог искренне.
      – Ну, смотрите, вы взрослый человек. Орк, между прочим, в отличие от вас вряд ли станет играть в благородство. Уж я-то знаю, как давно и целеустремленно он рвался к хелльстадским тайнам… Правда, при этом у него хватило хитрости и благоразумия, чтобы не связаться с «Черной благодатью», хотя Алферс и пытался его втянуть… Но вашего положения это не облегчает. Орк вас с некоторых пор откровенно ненавидит. А моя служба пока что не имеет оснований вмешиваться. Лично я не верю Орку, когда он болтает на всех углах, что вы рветесь к власти над миром…
      – И правильно делаете, – сказал Сварог грубовато. – Я решительно не могу понять, зачем мне власть над миром.
      – Да я-то понимаю… А вот у глупца-обывателя есть такая поганенькая черта – любит приписывать другим свои низменные побуждения. Он на вашем месте непременно постарался бы достичь высшей власти, а потому убежден, что и вы втихомолку к тому же стремитесь. Учитывайте эту сторону человеческого мышления. Наконец, у этой проблемы – я имею в виду хелльстадскую корону на вашем челе – есть и совершенно неожиданные аспекты. Сами убедитесь, когда поговорите с директором Канцелярии земных дел…
      – А что ему нужно? Я так и не знаю, зачем он меня вызвал.
      – Что может быть нужно бюрократу? – усмехнулся Гаудин. – Привести реальность в полное соответствие с циркулярами и прочими предписаниями, но ни в коем случае не наоборот… Упаси боже, чтобы было наоборот! Сама мысль о такой возможности истинного чиновника приводит в ужас… Лорд Сварог, у вас чертовски усталый вид: мешки под глазами, повышенная нервность в движениях… Прихворнули?
      – Вздор, – сказал Сварог. – Что-то плохо спится всю последнюю неделю. Какая-то дурацкая полубессонница-полудрема, кошмары снятся беспрестанно… У вас не найдется какого-нибудь надежного эликсира вроде того, что спасает от малейших признаков похмелья? Голова раскалывается, в глаза словно песку насыпали. Я решил было, что это заклинания какого-то неизвестного доброжелателя, но они ведь на меня не должны действовать.
      – Давайте посмотрим…
      Гаудин, хитрым образом сложив пальцы правой руки, пытливо уставился на Сварога и долго молчал. Сварог терпеливо ждал. Он и в самом деле чувствовал себя прескверно – настолько, что вслух на это пожаловался.
      – Нет, не чувствую ничего, что свидетельствовало бы о пущенных в ход заклинаниях… – сказал Гаудин. – Я вам сегодня пришлю своего врача… если только не побоитесь что-то из его рук принимать.
      – Бросьте, – сердито сказал Сварог. – Я вам до сих пор имею глупость доверять… – улыбнулся он вяло. – И потом, мы, Гэйры, умеем распознавать подсунутые нам зелья…
      – Я помню, – без улыбки сказал Гаудин.

      «Гаудин в сложнейшем положении», – думал Сварог, шагая по бесконечным коридорам Канцелярии земных дел – высоким и широким, где зеркальные стены сменялись причудливыми переплетениями золотых узоров от пола до потолка, яркими мозаиками на разнообразнейшие сюжеты, от ласкавших глаз геометрических орнаментов до батальных сцен и сюжетов из незнакомых Сварогу мифов. Экзотические деревья в хрустальных кадках, щедро украшенных созвездиями самоцветов, исполинские гобелены, паркет ручной работы, беломраморные статуи, наборы доспехов и оружия, огромные, причудливейшие люстры, настоящие дебри из хрустальных подвесок, в чащобе коих, казалось, должна кипеть своя незнакомая и странная жизнь, а еще – потрясающей красоты ковры, медальоны из разноцветных эмалей, сильванские павлины в золотых ажурных клетках, участ­ки стен, представлявшие собою стены аквариумов, – там в голубоватой, подсвеченной воде плавали всевозможные морские диковины поразительного облика…
      Вот именно, Гаудин в сложнейшем положении. Умирает от желания покопаться в тайнах и загадках Хелльстада, пройти по коридорам Вентордерана, облететь страну вдоль и поперек, своими руками коснуться компьютера… Но слишком горд, чтобы напроситься в гости. Быть может, и сама роль гостя для него унизительна. Ну что же, не стоит торопить события, пусть дозреет и свыкнется с мыслью, что Сварог – уже не тот робкий, ничего не знающий новичок, многое изменилось за полтора года, и бесповоротно; по большому счету, Гаудин ему более не начальник, если вообще был когда-то начальником. Не стоит задирать нос и подпускать ненужной спеси, но нынешнее положение Сварога, как ни крути, требует иной системы отношений…
      Он побывал уже во многих здешних присутственных местах, но нигде не видел столь пышной, пошлой чуточку, чрезмерно обильной и разнообразной роскоши, определенно рассчитанной на то, чтобы ошеломить и поразить вызванных сюда земных королей и их первых министров, ненавязчиво указать им их истинное место в вассальной пирамиде Империи. К стыду своему, он и сам на какое-то время поддался замыслам неведомых творцов Канцелярии – слишком длинными были коридоры, слишком много золота, самоцветов и архитектурных изысков, глаза поневоле разбегались, продуманная, изысканная роскошь подавляла и впечатляла, заставляла ощущать себя маленьким, покорным, незначительным, этаким деревенским недотепой, впервые в жизни узрившим своими глазами пышность и великолепие в ы с ш и х…
      Он боролся с этим чувством, как мог. Благо попадавшиеся на пути чиновники, пусть и раззолоченные, вальяжные, все, как один, старавшиеся шествовать с чванно-загадочным видом обладателей нешуточных тайн и высшего могущества, на короля Хелльстада косились все же с некоторым оттенком почтительной боязни. Усердно старались этого не выказывать, но Сварог-то, пусть и уставший от странной бессонницы, разбитый, видел у них в глазах глубоко запрятанную опаску. Как бы ни храбрился Гаудин, как бы ни доказывал, что Хелльстада он, собственно, и не боялся вовсе, нельзя отмахнуться от очевидного факта: слишком уж долго нынешнее Сварогово владение существовало в качестве самой пугающей тайны планеты. И с этим нельзя не считаться, господа мои спесивые, с этим нельзя не считаться, так что извольте опустить профиль на квинту и поумерить спесь…
      Понемногу и его собственная походка изменялась – он уже не просто шел, а шествовал, намеренно задрав голову и выпятив нижнюю губу, как умел: сюда, в Канцелярию, прибыл не обычный земной монарх, которого за спиной можно и обозвать по обычаю антланцев, высокопробных холуев, «улиткой», – нет уж, позвольте вам не позволить, к вам соизволил заглянуть король Хелльстада, неподвластного вашей технике и заклинаниям… Ага, вон тот, даром что в чине коронного советника, поспешно склонил голову в чрезмерно низком поклоне, а те двое, помоложе да и чинами пониже, и вовсе отступили к стене, хотя достаточно было места, чтобы они могли пройти, не коснувшись пурпурной мантии…
      Сварог не ответил на поклоны – даже пресловутым «милостивым наклонением головы», прошествовал мимо, словно не заметил их вовсе. И впервые пожалел, что при нем нет королевского посоха, очень уж славно было бы громко, с вызовом постукивать им по полу. Но тут уж ничего не поделаешь – геральдический посох монарха обязан быть увенчан гербом королевства, а у Сварога пока что не было ни герба, ни флага, ни многого другого…
      Двое лакеев, сущих великанов, в усыпанных самоцветами зеленых ливреях, проворно распахнули при его приближении двустворчатые золоченые двери приемной – и тут же заиграли невидимые фанфары, навстречу кинулись двое кабинет-секретарей, осторожно коснулись кончиками пальцев рукавов мантии, делая вид согласно этикету, что поддерживают под руки со всем решпектом. А стоявший у двери в кабинет директора великан-глашатай громогласно рявкнул, так, что уши заложило:
      – Его величество король Хелльстада к его небесному сиятельству!!!
      Дверь широко распахнулась, Сварог вступил в кабинет – заранее проинструктированный, знавший уже до мелочей предстоявшие ему сейчас клоунские номера. И повел себя соответственно: остановился у порога (дверь за его спиной бесшумно и медленно затворилась), сложив руки на груди, чуть склонив голову.
      Директор, вставший с кресла, выпрямившийся за своим исполинским столом с позолоченными углами, словно уард проглотил, столь же церемонно склонил голову.
      Тогда Сварог двинулся вперед, прошел ровно половину отделявшего его от стола расстояния, остановился посередине выложенного из ценнейших пород дерева круга, поклонился уже пониже, поднял голову:
      – Ваше небесное сиятельство, мой старший кузен, высокий принц короны…
      Директор, покинув кресло и обойдя стол (но не переходя некую невидимую линию), выполнил строго регламентированный жест рукой:
      – Мой младший кузен, ваше величество, король… Прошу вас. Кресло к услугам вашего величества.
      – Вы крайне любезны ко мне, мой старший кузен, – церемонно ответствовал Сварог и сел.
      На этом китайские церемонии и окончились. Почти. Чтобы окончательно обозначить неофициальный характер визита, должны были еще появиться кабинет-лакеи со скудной снедью и питиями, предназначенными не для того, чтобы вульгарно набить ими желудок, а стать очередным символом.
      Директор тронул золотой колокольчик, плавно потряс им, послышалась необычно громкая трель. Сварог терпеливо ждал, не вертя головой, разглядывал все, что только имелось в поле зрения.
      Справа высился громадный прямоугольный аквариум – его стенки в два человеческих роста были из столь прозрачного, чистейше надраенного стекла, что казалось, будто никаких стенок и нет вовсе, в углу просто-напросто возвышается куб прозрачной воды, удерживаемой магическими силами. Меж высоких, чуть колыхавшихся зеленых растений лениво проплывали, плавно поводя плавниками, огромные белоснежные карпы, обитавшие исключительно в заоблачных дворцах, выведенные без всякого участия магии, трудами многих поколений лейб-рыбарей, – знаменитые императорские карпы, которых императоры жаловали, словно ордена, отбирали у впавших в немилость, а также вкушали раз в год на церемониальном ужине (и опять-таки, самый микроскопиче­ский ломтик редчайшей рыбы, попавший на тарелку счастливчика, считался знаком неслыханной милости). «У каждой Марфушки свои игрушки», – подумал Сварог, глядя на размеренно разевавших рты рыбин с чисто гастрономическим интересом, – он успел уже проголодаться, а у директора не поешь…
      Все свободное от аквариума пространство, всю стену за спиной директора занимали величественные полки из черного дерева, уставленные толстенными томами в кожаных переплетах, со столь ярким золотым тиснением, словно обложки были изготовлены за час до визита Сварога. Книги своей многочисленностью и однообразием навевали тоску, да и содержанием тоже, заранее, ибо там, как Сварог уже знал, было собрано невероятное количество императорских указов, предписаний, регламентов, росписей, уставов, законов, положений, кодексов и прочих бюрократических премудростей, без которых не мог существовать ни один чиновничек, даже самый низкопоставленный.
      Лакеи все еще не появлялись – в этом опять-таки был заложен свой высокий смысл, знаменовавший высшую степень расположения к гостю. Если бы Сварогу хотели продемонстрировать с ходу недовольство, а то и начальственный гнев, холуи мгновенно выросли бы за спиной, едва он опустился в кресло, плюхнули бы на стол ломившееся от снеди блюдо. Ну что же, стиснем зубы и перетерпим эту церемониальную тянучку…
      Директор, принц короны, член императорской фамилии, родной дядя императрицы, был высок, худ и костляв, он казался скверно сделанной куклой, лишенной почти всех человеческих слабостей, – да и был таковым в действительности. Злые языки – а конкретнее, другой дядюшка Яны, принц короны Элвар, – уверяли, будто он и ночи проводит в этом кабинете, устраивая перед сном оргии, заключавшиеся в перечитывании древних кодексов и подсчете в каждой книге глав и параграфов, разделов и подстрочных примечаний. Наверняка Элвар был пристрастен, но сейчас, при взгляде на эту продолговатую физиономию со впалыми щеками и тусклыми, как старый пергамент, губами, поневоле верилось сплетням, будто директор поставил перед собой задачу: пересчитать все до единой буквы в бесчисленных томах, а потом отыскать в получившемся числе высший магиче­ский смысл и связь с путями звезд…
      Вот с Элваром было гораздо проще – он, беззаботный толстяк, эпикуреец и патологический бездельник, повадился к Сварогу в гости чуть ли не через день. Сварог имел однажды неосторожность поведать Его императорскому высочеству об эликсире под названием «самогонка», широко употреблявшемся в том мире, откуда он нагрянул. Элвар живо заинтересовался, пришлось, привлекши в помощь дворецкого, собрать классический самогонный аппарат, работавший с предельной нагрузкой. Его высочество потреблял самогонку в количествах, способных ужаснуть не только Сварога, но и запойного комбайнера из какой-нибудь муромской глубинки, но при этом ухитрялся остаться в полном здравии. Гораздо хуже приходилось его свите, которую он притаскивал к Сварогу в гости и накачивал тем же эликсиром, – они, бедолаги, переносили зелье не в пример хуже, быстренько оказываясь под столом, но, разумеется, не могли противоречить члену императорской фамилии, не говоря уже о том, чтобы отказаться ему сопутствовать в манор Гэйр.
      Между прочим, это Элвар пустил в обиход две намертво приставших к братцу-директору клички: Костяная Жопа и Новогодняя Елка. С первой все было более-менее ясно – а сейчас Сварог понял и смысл второй…
      Директор, его императорское высочество принц короны Диамер-Сонирил, был увешан высшими орденами земных королевств чуть ли не до пят. Как и полагалось принцам императорской фамилии, он носил через левое плечо желто-черно-синюю ленту, заколотую на бедре большой звездой Высокой Короны (что означало автоматическое пожалование его всеми остальными имперскими орденами), но она едва виднелась под гербовыми цепями, звездами, кронгами* высших степеней, золотыми розетками и орденскими бантами. Не человек, а ходячий справочник по земным регалиям – тут вам и «Круглая башня», и сегурский орден Морских Королей, и Чертополох, и «Черное солнце», и «Золотой сфинкс», и гиперборейская «тарелка», чье название Сварог запамятовал, и гурганская пектораль. Оставалось насквозь непонятным, как он ухитряется таскать эту немаленькую тяжесть, без магии тут никак не обойтись… Но, с другой стороны, ежели применить к ордену уничтожающее его вес заклинание, не обесценит ли это награду? Вот вам глубочайшая философская проблема, господа мои, вам, должно быть, смешно, но один из придворных мудрецов в трактате «О сущности отличий» подобные вопросы на десятки страниц размазывал…
      Бесшумно появившийся кабинет-лакей поставил слева от Сварога фарфоровый подносик, на котором сиротливо покоилась крохотная чашечка кофе, навевавшая тоску хрупкостью и размерами. Сварог же, не выказывая владевших им чувств, деликатно взял двумя пальцами тоненькую ручку, поднес ко рту сине-белый сосудик и омочил губы пахучей и горячей жидкостью. Церемонии были выполнены, пора начинать беседу…
      Поставив свою чашечку, директор поднял на Сварога блеклые глаза:
      – Полагаю, мы можем теперь говорить без лишней напыщенности. Прежде всего хочу заверить вас, король Сварог, что мною в первую очередь движет стремление помочь вам в делах, на которые вы по молодости и неопытности не обращали внимания вовсе. Знаете ли, все эти странствия в поисках приключений, все равно, ваши ли или других так называемых «бродячих рыцарей», конечно, производят впечатление на неопытное юношество и обеспечивают хлеб насущный авторам остросюжетных романов, а также менестрелям и летописцам, но вот что касается нас, скромных канцелярских тружеников… Признаюсь вам по совести, сорвиголовы вроде вас порой приводят меня в ужас. Жизнь человеческого общества – это стремление к порядку, каковой достигается посредством проистекающих от владетельных особ законов и установлений, а уж мы, скромные чиновники, как раз и занимаемся претворением в жизнь поступающих сверху предписаний. Говоря высоким стилем, посвящаем жизнь долгой и многотрудной борьбе за превращение хаоса в строгий порядок. Вы по молодости лет и не представляете, какую дисгармонию вносите в размеренное течение жизни. Прежде чем рубить направо и налево разных там чудовищ, возлагать на себя короны и создавать новые государства, следовало бы заранее продумать последствия, но этого-то вы, молодежь, и не умеете категорически… Но не огорчайтесь, для того и существуем мы, слуги ее императорского величества, на то и поставлены, чтобы вносить строгий порядок…
      – Быть может, вам будет благоугодно выражаться конкретнее? – осторожно спросил Сварог.
      – Не спешите. Вам следует уяснить, что королевская корона возлагает на вас многочисленные и сложные обязанности, вовлекает вас в разностороннюю деятельность по поддержанию порядка, хотите вы этого или нет… Как известно – и уже подтверждено соответствующими рескриптами, – Ее величество признала за вами права на королевство Хелльстад, а равно и на земли, в обиходе доселе вульгарно именовавшиеся Тремя Королевствами, но с точки зрения строгой отчетности обязанные зваться по всей форме: королевство Демур, королевство Хорен и королевство Коор… Мои поздравления. Но здесь-то и начинается большая и сложная работа, которой вы пока что не спешите заняться, чем нарушаете столько правил и вносите беспорядок в столь многочисленные разделы отчетности, что у меня волосы встают дыбом…
      – Простите?
      – Начнем с Хелльстада, – сказал директор. – Меня совершенно не интересуют тамошние чудеса и странности – оставим эти материи поэтам, магам Мистериора и восторженным юнцам. Я же, как глава известной Канцелярии, обязан добиться того, чтобы вы привели в порядок требуемую отчетность, причем в кратчайшие сроки…
      – Соблаговолите объяснить, – смиренно сказал Сварог.
      – Извольте. Королевство – это не абстрактное понятие и не ваша личная игрушка. Королевство – это субъект юрисдикции, обязанный обладать всеми соответствующими атрибутами, институциями и структурами. Согласно параграфу третьему пункта второго «Установления о вассалитете»…
      Он сделал движение пальцами, с полки за его спиной вмиг вспорхнул толстенный том в черном кожаном переплете, сам собой раскрылся и, обогнув голову директора, описав плавную кривую, подлетел к Сварогу, остановился в воздухе перед его глазами, так, чтобы Сварог без труда мог прочесть должный параграф.
      – Всякое королевство должно обладать, во-первых, государственным флагом, – наставительно продолжал директор. – Во-вторых, гербом, в-третьих, королевскими печатями – Большой, Средней и Малой, причем области применения каждой опять-таки строго регламентированы соответствующими статьями законоустановления. Описания всего этого вы давно обязаны представить в Геральдическую коллегию, послав копии таковых описаний в мою Канцелярию, а также в Кабинет императрицы и Палату Пэров. Где они, позвольте спросить?
      – У меня как-то не было времени, – ответил Сварог в неподдельной растерянности. – Да и никто меня не предупредил…
      – Ваша неопытность, конечно, служит смягчающим обстоятельством, – кивнул директор. – Но мы с вами именно для того и встретились сегодня, чтобы привести в порядок все ваши дела… Пойдем далее. Всякое королевство обязано обладать денежной системой – и вы опять-таки обязаны представить во все заинтересованные инстанции полное описание денежной системы королевства Хелльстад вкупе с иллюстрациями, выдержанными в установленном масштабе. Копии на сей раз следует отправлять еще и в Канцелярию по экономическим делам…
      – Простите, ваше высочество… – решился Сварог вставить словечко. – Но дело-то в том, что у меня в королевстве, я имею в виду Хелльстад… собственно говоря, населения и нет вовсе. По крайней мере, такого населения, которое пользовалось бы деньгами. У меня там обитают в основном гигантские змеи, собаки, а также…
      – Я же сказал – э т и мелочи в мою компетенцию не входят, – брюзгливо прервал директор. – Если у вас нет населения, которому необходима денежная система, вам просто-напросто следует именно это и написать в соответствующей главе Большого Реестра Королевства… но вы ведь пока что вообще не завели Большого Реестра?
      – Увы… – развел руками Сварог.
      – А обязаны, молодой человек! Поскольку Большой Реестр Королевства – краеугольный камень вашей отчетности, все остальные отчеты делаются исключительно в его рамках. Советую вам незамедлительно составить Большой Реестр, этим вы облегчите задачу в первую очередь самому себе. Когда у вас будет надлежащим образом оформленный Большой Реестр, управление королевством значительно облегчится. Далее. Любое королевство обязано обладать Геральдическим Кодексом, охватывающим систему титулования, орденов, структуру Сословий и Гильдий, роспись классных чинов, принятых для служащих гражданских органов управления, а также нестроевых военных департаментов. Военного Кодекса у вас, разумеется, тоже нет. Вот видите… В него входят отчетные сведения о ваших вооруженных силах: количество и наименование гвардейских и обычных полков, численность флота, артиллерийского парка, списки генералов и офицеров, полное описание знаков различия, описание воинских знамен, вексиллумов и значков, а также штандартов, вымпелов и гюйсов. Не ерзайте, молодой человек! Я, кажется, догадываюсь, что вы хотите сказать: что у вас нет ни армии, ни флота… Что ж, это ваши личные хлопоты. Вы вправе либо не заводить армии вообще, либо нарядить ваших генералов в кружевные фартучки с рюшечками… но в любом случае следует соблюдать строгую отчетность. Если у вас нет военных кораблей или артиллерии, об этом должна иметься соответствующая запись в должной графе и разделе. Далее. Вы обязаны составить Географический Кодекс: описание числа провинций с точными картами, рек и пахотных земель, лесов, залежей полезных ископаемых… Кроме того, всякое земное королевство обязано представить роспись органов управления, полицейских структур, тайных служб…
      Он говорил и говорил, сухо, казенно, бомбардируя Сварога все новыми и новыми требованиями, приводя в совершеннейшее уныние, – а с полок за его спиной, повинуясь небрежным жестам, вспархивал том за томом, от книг уже рябило в глазах, они методично распахивались перед глазами Сварога, ощущавшего уже нешуточную головную боль. Прекословить он и не пытался, прекрасно понимая, что оказался затянутым в шестеренки гигант­ской махины, лишенной всяких человеческих чувств, – и, кроме того, вовсе не настроенной к нему враждебно. Просто она вертелась, как привыкла за тысячелетия, – и воевать с ней было решительно невозможно, потому что шестеренок этих, строго говоря, и не существовало в виде материальных объектов. Можно воевать с людьми, чудовищами, демонами, зверьем, но даже волшебный топор Сварога ничего не смог бы поделать с этими аккуратными шеренгами переплетенных в черную кожу томов. Предположим, он изрубил бы книги в кусочки – ну и что? Ничего не поделаешь с Существующим Порядком… Жаловаться императрице тем более бесполезно – она тоже не в силах нарушать свои же собственные законы…
      – Все это в полной мере касается и Трех Королевств, – сказал директор. – Что-то вы осунулись, молодой человек… Право же, я вам искренне сочувствую. Т е п е р ь, надеюсь, понимаете, насколько сложна и разветвлена наука государственного управления, а равно – строгой отчетности? Это вам, простите, не страшилищ бить топором по голове. Воевать с монстрами – штука нехитрая, любой крестьянин справится, а вы попробуйте наладить п р е д п и с а н н ы е управление и отчетность…
      Несмотря на скупую мимику малоподвижного лица, он выглядел триумфатором, и Сварог в глубине души признавал за ним эту роль, прекрасно сознавая, что разбит наголову. И в самом деле, гораздо легче и проще без особых изысков бить чудищ топором по голове…
      – Есть еще Вероисповедальный Кодекс, – чуточку мягче сообщил директор. – Основные вероисповедания, количество храмов и все прочее…
      – Интересно, а если я откажусь от Трех Королевств? – вслух подумал Сварог, ругая себя за это проявление сла­бости.
      – А вот это, должен вам сообщить, не такое простое дело! – вскинулся директор. – Королевство, если оно закреплено за вами соответствующими указами императрицы, – не какая-то там водяная мельница из известной сказки, которую можно передавать из рук в руки, словно старый башмак. Ситуации, когда вы можете быть лишены высшей властью королевских прав, известны наперечет, установления на сей счет законодательно оформ­лены – и здесь мало вашего собственного желания. Отречение короля от трона, совершенное данным королем добровольно, признается законным и входит в силу только в случае соблюдения должных статей…
      Очередной том вот-вот должен был, шелестя страницами, порхнуть с полки, и Сварог торопливо вскинул ладонь:
      – Не нужно, я вам верю на слово… Главное я понял: так просто мне от своих королевских корон не отделаться…
      – Совершенно верно… ваше величество, – с тусклой улыбкой подтвердил директор. – Далеко не так просто, ох как непросто. И я вновь вам повторяю: вы взвалили на свои плечи дело, требующее громадной ответственности. Чтобы не превращать наш разговор в пустую пикировку или ходульный набор нравоучений, заключу вкратце: вам необходимо в двухнедельный срок привести отчетность в полный порядок.
      – А у вас не найдется какого-нибудь краткого руководства? – уныло спросил Сварог. – Инструкции какой-нибудь? «Что нужно знать начинающему королю». Что-нибудь в этом роде…
      – Ну разумеется, ну конечно! – отеческим тоном сказал директор. – Неужели вы думаете, что наша задача – загнать вас в тупик и подвергнуть моральным пыткам? Молодо-зелено… Задача чиновника – облегчать жизнь всем, и королям в том числе, путем просвещения и учебы. Говоря поэтическими образами, я сравнил бы чиновника с компасом, помогающим путнику обрести нужное направление. К великому моему сожалению, молодежь наша еще не прониклась этими нехитрыми истинами, предпочитая вместо того сочинять глупые и несмешные анекдоты о бюрократах. Соблаговолите получить нужные пособия – но вот я не стал бы употреблять прилагательное «краткие», когда речь идет о пособиях в столь серьезных и ответственных делах…
      Поблизости от левого локтя Сварога возникли прямо из воздуха три толстых книги, плавно опустились на стол. Стопка эта оказалась толщиной в две ладони – что ж, на фоне заполнивших всю стену фолиантов можно считать сии пособия образцом деловой краткости…
      – Трудно только первое время, – сказал директор ободряюще. – Когда вы все это изучите, составите необходимые кодексы и приведете отчетность в порядок, управлять станет не в пример легче… И почему вы, собственно, столь печальны? Вам вовсе не обязательно заниматься кодексами и отчетностью самому. Подыщите себе толковых министров…
      – Легко сказать, – уныло протянул Сварог. – Где же я их возьму, у меня-то и подданных… – и тут его осенило. – Послушайте, а первый министр… вообще минист­ры непременно должны быть людьми?
      Кажется, он чуточку озадачил его императорское высочество – тот всерьез задумался на несколько минут. Впрочем, вряд ли для состояния, в которое он впал, подходило определение «раздумье» – Сварогу казалось, что он слышит, как совсем рядом щелкают шестеренки немудреного механизма, как шелестят страницы оправленных в черную кожу томов.
      Наконец директор сказал, совершенно бесстрастно:
      – Я не могу припомнить какого бы то ни было официального документа, который прямо запрещал бы занятие поста министра лицом… не принадлежащим к человеческой расе. Равным образом нет и высочайшего указания на то, что министры либо иные королевские чиновники обязаны непременно быть людьми. Отсюда проистекает, что вы вольны назначить своим министром… кого угодно. Лишь бы назначенный мог вести делопроизводство и отчетность согласно установленной форме. Кстати, вы ведь знакомы с ронерским королем Конгером? Так вот, он в свое время возвел в дворянское достоинство одну из любимых охотничьих собак исключительно благодаря подобному юридическому казусу: видите ли, не было прямых запретов на возведение в дворянское достоинство существ, не принадлежащих к роду человеческому. То есть, п о д р а з у м е в а л о с ь, конечно, что в дворянство всегда возводили только людей, – но это не было закреплено юридически. Сейчас, конечно, после столь конфузного примера, пришлось ввести в уложения прямые запреты – но законы обратной силы не имеют… – Он попытался улыбнуться шире, чем обычно, давая понять, что намерен весело пошутить. – Таким образом, назначить первым министром вы можете кого угодно, но я все же не рекомендую вам выбирать для этой цели борзую собаку или любимого жеребца. Прямого запрета нет, но остаются чисто практические соображения: борзая собака или скаковой конь не будут заполнять за вас кодексы и отчеты…
      – Не беспокойтесь, принц, – сказал Сварог без улыбки. – Я буду руководствоваться чисто практическими соображениями…
      – Только постарайтесь не затягивать. У вас всего две недели. Помимо прочего, отсутствие пакета документов тормозит назначение к вам имперского наместника… точнее, четырех, по одному на каждое ваше королевство.
      – Вот, кстати, о наместниках, – сказал Сварог. – У меня вдруг появилась идея… По-моему, нынешняя система императорских наместников весьма несовершенна и нуждается в реорганизации.
      – Почему вы так полагаете? – насторожился директор.
      Сварог сделал достаточно серьезное лицо и тоном солидного государственного мужа, озабоченного исключительно процветанием империи, сообщил:
      – Система «один наместник на одно королевство», по-моему, не учитывает сложившихся реалий. Вот, скажем, принадлежащие некоторым державам острова достаточно велики. Настолько, что сами не уступают в размерах иному Вольному Манору: Катайр Крофинд, Бран Луг, Дике… Однако наместников там почему-то нет. Более того: я не возьму в толк, почему нет императорских наместников в тех Вольных Манорах, что не носят ранга королевства. А таковых, между прочим, целых восемнадцать. И, наконец… Почему бы не расширить систему наместников, не углубить ее? Скажем, в королевстве имеется двадцать провинций. Согласно моему проекту, система должна принять следующий вид: в королевстве – императорский наместник, а в каждой провинции – подчиненные ему импер­ские губернаторы… Улавливаете мою мысль?
      Он осекся – принц-директор уставился на него выкаченными глазами с видом человека, пораженного неожиданным апоплексическим ударом. Продолжалось это недолго, принц тут же опомнился, выхватил из воздуха высокий стакан с какой-то бледно-желтой жидкостью и одним глотком осушил его до дна. В воздухе распространился тонкий аромат хорошего вина.
      Что-то твердое толкнулось Сварогу в сжатые ковшиком пальцы. Инстинктивно сжав непонятный предмет, он опустил глаза и увидел у себя в руке такой же хрустальный стакан с вином.
      – Выпейте, – торжественно сказал директор. – За это, право же, стоит выпить. Примите мои поздравления, молодой человек. И простите за то, что я полагал вас легкомысленным вертопрахом. Вы подали великолепнейшую идею, не побоюсь этого слова, эпохальную! Только подумать, что никто прежде не додумался… Ну конечно же, расширение и углубление структуры! Браво! Великолепно! Конечно же, имперские губернаторы в каждой провинции, подчиненные наместнику королевства! Вы умнейший человек! Одним махом решится столько вопросов…
      Сварог оторопело уставился на него, зажав стакан в руке. Без сомнения, господин директор говорил совершенно серьезно – а ведь Сварог всего-навсего попытался не слишком тонко поиздеваться над бюрократической системой, довести ее до абсурда… Черт, прежде чем открывать рот, следовало бы вспомнить, что для бюрократии любое «расширение» и «углубление» становится не абсурдом, а манной небесной!..
      – Новые штатные единицы, – рассуждал вслух его высочество. – Как минимум сто штатных единиц. Дополнительные фонды… да нет, какие там сто, ведь всякий имперский губернатор будет нуждаться в канцелярии, аппарате… Если стандартный штат аппарата при наместнике составляет двадцать шесть единиц, то любому имперскому губернатору мы просто-таки обязаны выделить не менее десяти сотрудников… Снимается проблема кадрового резерва, мы одним махом покончим со множеством кандидатов, которые сейчас бесцельно толкутся в департаментах, пишут прошения, интригуют, подсиживают… Всем найдется место… Знаете что, лорд Сварог? – воскликнул он восторженно. – Бросьте вы ко всем чертям эту затею с королевствами. Я вам помогу быстро и эффективно освободиться от этой ноши. И поступайте ко мне секретарем канцелярии. Гарантирую чин имперского тайного советника, льготную выслугу, прочие блага – это все для начала, а там посмотрим… Грех не привлечь в свое учреждение человека, который способен рождать столь полезные и толковые идеи… Как вы?
      – Простите, ваше императорское высочество, но вынужден отклонить столь заманчивое предложение, – торопливо сказал Сварог, вовсе не расположенный попадать из огня да в полымя. – Не чувствую в себе достаточно способностей для государственной службы, уж не посетуйте…
      – Жаль, жаль, – пожевал губами принц. – Но вы все же подумайте, я не тороплю…
      …Уже спускаясь по широкой лестнице Канцелярии, щедро украшенной статуями и фонтанами, Сварог отыскал еще одно надежное средство, способное улучшить отношения с Новогодней Елкой: следует незамедлительно учредить высший орден Хелльстада, с хорошую тарелку размером, непременно с гербовой цепью, самоцветами и кронгами позатейливее. И вручить со всеми полагающимися почестями. А ордена Трех Королевств даже не придется придумывать, достаточно покопаться в библиотеке Геральдической коллегии и восстановить старые. Нужно принимать правила игры, коли уж нет возможности от этой игры отвертеться или изничтожить ее к чертовой матери…
      Он быстро спускался, шурша мантией, озабоченный больше всего тем, чтобы не наступить на ее подол, не ляпнуться на ступеньках, – позору не оберешься, явный урон для королевского достоинства… Трое раззолоченных чиновников со всей возможной важностью несли за ним «Кодекс жути ночной», три фолианта кратких пособий для начинающего короля, а также четыре бархатных коробки – королевские Походные Печати, по одной на королевство, коими Сварог должен был пользоваться, пока не приведет в надлежащий порядок кодексы и отчетность. Бюрократическими причиндалами он обрастал с удручающей быстротой. И ничего тут не поделать. Пусть даже подданных – кот наплакал, пусть даже добрая их половина к роду людскому не принадлежит, пусть даже кандидатов в министры и верные сподвижники можно пересчитать по пальцам одной…
      Он даже приостановился. Все из-за чертовой бессонницы, голова не работает толком, иначе давно додумался бы…
      Не стоит мудрить. Нужно побыстрее навести справки на земле – что сейчас поделывает Странная Компания. Вот уж на кого можно полагаться и в более серьезных делах. Вот только захотят ли его былые сподвижники бросаться в очередное нелегкое предприятие? Как-никак обзавелись орденами и титулами, равно как и деньгами, «дабы поддерживать свое нынешнее положение», если использовать стандартную земную формулировку. А верзила Бонн и вовсе стал королем, пусть всего лишь в Вольном Маноре. Людям свойственно стремиться к безопасному уюту, особенно тем, кто попал в князи из натуральной грязи…
      Его вимана стояла на прежнем месте – двухэтажный перламутрово-серый домик с алой крышей, и возле распахнутой настежь входной двери навытяжку стоял верный Макред в парадной ливрее. Картинка мирная, идилличе­ская. Правда, ее немного портило присутствие в нескольких уардах от виманы боевого драккара, представлявшего собою ровно треть личного Сварогова военно-воздушного флота. Черная крепостца с дюжиной башенок добросовестно ощетинилась дулами и жерлами. Сам Сварог с превеликой охотой избавился бы в мирных полетах от столь могучего вооруженного эскорта, но это была не его идея: Гаудин не то чтобы посоветовал, а прямо приказал летать исключительно в сопровождении драккара, пока не сгладятся кое-какие ш е р о х о в а т о с т и… Он и сам передвигался от одного летучего замка к другому под конвоем двух брагантов Серебряной Бригады. А значит, обстановочка и в самом деле оставалась напряженной.
      – Прошу пожаловать, милорд!
      Верный Макред на сей раз произнес это что-то чересчур уж громко, почти крикнул.
      Сварог поднял бровь, прислушался. На втором этаже что-то звонко упало, послышался азартный возглас, чей-то испуганный визг. И тут же все утихло.
      – Ах, вот оно что, – сказал Сварог понимающе. – Опять покрываете этих шалопаев, Макред? В конце концов, мы не у себя дома, здесь официальное учреждение, и не из последних… Заберите у этих господ все, что они принесли. Взлетаем. В манор.
      Он прошел в дверь, облегченно вздохнув, снял тиару, положил ее на столик у двери, недавно поставленный именно для этой цели, сноровисто расстегнул пряжки мантии, сбросил с плеч, не глядя – к ней, пока не успела упасть на пол, тут же кинулись два лакея в ливреях его фамильных цветов – и поднялся на второй этаж, на ходу доставая сигареты: Костяная Жопа терпеть не мог курения, а потому во всем его обширнейшем заведении не было уголка, где можно устроить перекур.
      – Так-так-так-так, – сказал он, входя в гостиную. – Издали слышно, что вы тут на головах ходите, разгильдяи…
      Вопреки его пессимистическим ожиданиям, разрушения оказались невелики: пара вычурных кресел перевернута, да сорванная с окна портьера косо повисла на золоченой палке, подметая пол, и возле нее застыл навытяжку ливрейный холуй, ожидая точных указаний Сварога.
      – Навести порядок, – бросил ему Сварог, сел в кресло, из-за своей массивности оставшееся в прежней позиции. С удовольствием затянулся, присвистнул: – Еще и ваза…
      Растрепанная Мара повесила голову, без особого раскаяния посверкивая глазищами из-под рыжей челки, поправляя на груди покосившийся орденский бант. Карах поместился над камином, за часами, откуда торчало лишь его мохнатое ухо. Неподалеку от кованой каминной решетки изящнейшей ручной работы валялась на ковре немаленькая груда осколков, самые крупные из них сохранили фрагменты тончайших узоров, черных на светло-коричневом фоне.
      – Карах! – рявкнул Сварог. – Встать в строй! Я кому сказал?
      Серенький домовой после недолгих колебаний все же покинул свое нехитрое убежище, тихонечко вышел, повесив уши, чуть ли не строевым шагом пересек комнату и встал рядом с Марой, вытянув лапки по швам.
      – Вольно, – сказал Сварог. – Все же я не зря занимался с вами строевой подготовкой, шалопаи, она и не из таких людей делала. Что же это мы наблюдаем? Не осколки ли коллекционной, насквозь антикварной вазы? Без малого три тысячи лет стояла себе ваза, что характерно, при всех властях и при любой погоде, а стоило вам, обормотам, в моем замке завестись… Что на сей раз? Ну?
      Мара отважилась первой:
      – У нас тут возник небольшой спор по поводу быстроты реакции, и некоторые мохнатые стали выпендриваться…
      Карах строптиво вмешался:
      – На меня, конечно, ордена не вешают, как на некоторых, но вот посмотрел бы я, смогла бы ты чесануть вверх по отвесной стене замка, когда по пятам гонится голодный ямурлакский болотожор…
      – Я и говорю: от болотожора бегают только трусы. Или бесполезные создания вроде тебя. К чему от него бегать, когда ему можно без особого труда выколоть буркалы палкой…
      – Отставить, – сказал Сварог. – Ясна картина. Снова начали взапуски носиться по потолку, только на сей раз вазу мою фамильную в щепки разнесли без всякого уважения к трем тысячелетиям. И плевать вам, что она в музейные каталоги внесена черт-те сколько лет назад… Разболтались, хорошие мои, что-то давненько я вас не водил в бои и походы… На сей раз вы у меня так просто не отделаетесь, гнев мой будет ужасен, а кара, мало того, что неотвратима, так еще и молниеносна… Мара…
      – А? – независимо откликнулась рыжая кошка, ничуть не склонная проливать слезы над безвозвратно погибшим антиквариатом.
      – Садись, – сказал Сварог, похлопав по широкому мягкому подлокотнику. – И ты, варвар мохнатый, не стой столбом. Ну вот что… Слушайте меня внимательно. Лауретта, я вас назначаю первым министром королевства Хелльстад, а также трех прочих королевств, каковые имею несчастье возглавлять. Карах, не лыбься – потому что тебе предстоит возглавить Королевские кабинеты четырех вышепоименованных держав. Сию же минуту можете приступать к своим обязанностям, я сейчас покурю и шлепну печати на указы…
      Мара гибко наклонилась, чмокнула его в щеку:
      – Я вам несказанно благодарна, ваше величество, за столь высокое назначение, нынче же ночью постараюсь отблагодарить, насколько это в моих скромных возможностях…
      – Ночью у тебя будут более серьезные дела, нежели ублажать королей, – сказал Сварог без улыбки. – Я не шучу, ребята. Все серьезно. Мы в паршивой ситуации, признаюсь честно. Поскольку вновь оказалось, что бюрократия всемогуща, от меня требуют в кратчайшие сроки привести в порядок отчетность. Вон там, в трех тонюсеньких книжечках, – все инструкции и образцы документов. Нынче же вечером берите виману и отправляйтесь в Вентордеран. Запрягите мэтра Лагефеля, пусть помогает. Пока не управитесь, на глаза мне не показывайтесь. Сначала разберитесь с Хелльстадом, а потом покопайтесь в библиотечных файлах Геральдической коллегии, извлеките оттуда все данные по Трем Королевствам. Понятно?
      Новоиспеченные сановники не выказали особой радости, но и протестовать не посмели, зная крутой нрав своего короля. Глядя на их поскучневшие физиономии, Сварог хмыкнул:
      – Ничего, ребятки, справитесь. А то очень уж долгонько бездельничаете, давно я подвигов не совершал… и слава богу, по-моему. Для нормального человека противоестественно слишком часто совершать подвиги. Я с радостью констатирую, что нас ждет пусть и тягостная, но вполне мирная, рутинная работа по приведению королевской отчетности в тот благостный вид, что только и способен ублаготворить имперских бюрократов. Согласен, дело нудное и унылое, но лучше уж возиться с бумагами, чем гоняться с топором наголо за всякой нечистью…
      – Это кому как, – сказала Мара деланно безразличным тоном.
      – Ох, поскорей бы ты выросла, прелесть моя, звезда очей моих, – сказал Сварог удрученно, одной рукой приобняв ее за тонкую талию, другой почесав за ухом Караха и ощущая при этом некое благостное подобие тихого семейного счастья. – Поскорей бы отучилась носиться с мечом по горам и подвалам.
      – Да никогда в жизни.
      – Ну ладно, – сказал Сварог. – Тебя не переделаешь, чувствую. Тогда вот тебе моя монаршая воля: если за неделю приведешь в порядок все бумаги, разрешу набрать отряд и очистить Ямурлак от остатков тамошней нечисти. Поскольку он примыкает к моим землям, нужно там навести, наконец, порядок… А там и присоединить, благословясь, да и с Пограничьем пора что-то делать…
      – Ты серьезно?
      – Вот именно, милая, – сказал Сварог. – В конце концов, это не игрушки. Коли уж свалились мне на шею эти королевства, нужно их как-то обустраивать, вдумчиво и предельно серьезно… Но имей в виду: не справишься за неделю с отчетностью, не видать тебе Ямурлака, как своих ушей. Уяснила?
      – Накрепко, мой повелитель, – заверила Мара вполне серьезно. – Однако… Можно, я сделаю наоборот? Сначала скачаю из геральдической библиотеки всю информацию по Трем Королевствам. Это гораздо проще. А Хелльстад оставлю на потом.
      – Идет, – поразмыслив, кивнул Сварог. – Главное, уложиться в неделю. Потом надо будет поискать на земле наших друзей из Странной Компании… – Он щелкнул пальцами и приказал выросшему как из-под земли лакею: – Кофе. И побольше, и покрепче… Голова раскалывается. Могу я нормально выспаться, наконец? Что ни ночь, чертовщина какая-то в голову лезет, непонятно что мерещится…
      – Ничего удивительного, – сказал вдруг Карах. – Она идет к Талару.
      – Кто идет? – не понял Сварог.
      – Багряная Звезда, хозяин, – убежденно сказал серенький домовой. – Она еще далеко, но идет-то она к Талару… Ты меня не зря научил читать-писать, я вчера сидел с книгой про небо и теперь знаю, как это называется, – о р б и т а. Путь звезд. Орбита у нее очень длинная, вытянутая, к Талару она подходит раз в пять тысяч лет, но коли уж пройдет близко – жди всяких жутких невзгод…
      – Вот и учи после этого всяких там домовых писать, а тем более читать, – фыркнула Мара. – Багряная Звезда – чистой воды сказочка, выдуманная каким-то шутником в древние времена…
      – Сама ты сказочка, рыжая, – огрызнулся Карах. – Говорю тебе, она идет к Талару, я ее ч у в с т в у ю на небе, мы умеем… выходит, и хозяин тоже. Всякие бессонницы и кошмары у него начались в аккурат, когда она замаячила вдалеке… Старики говорили, так оно и бывает, у меня тоже голова как дурная…
      – Почему – «как»? – ангельским голоском вопросила Мара.
      – Подожди, – сказал ей Сварог. – Не вмешивайся… Что это за звезда такая?
      – Я и не знаю, как толком объяснить, хозяин. Вообще-то, она и не совсем звезда… И не совсем планета… Просто называют ее так… Она сейчас, я так прикидываю, примерно в паре месяцев своего лета от, как это по-книжному… от орбиты крайней планеты нашей системы… потом еще пару недель будет пролетать в нехорошей близости, пока опять не уйдет на новые пять тысяч лет с какими-то там столетиями… Багряная Звезда, хозяин, – очень плохая планета. Сама по себе она вроде бы и не несет особенного зла, зато про нее точно извест­но, что она пробуждает всякую погань, которая до того крепко спала, усиливает то зло, что потаенно бдило, вообще она как бы факел, если его кинуть в ведро с горючей жидкостью… Вот так примерно наши старики рассказывали, у нас ее боялись испокон веков, еще с тех времен, когда вас на Грауванне и не было вовсе, когда Грауванн еще не звался Таларом, и слова такого никто не знал… Д р у г и е, которые жили до вас, про нее тоже знали, что-то такое с ее помощью вытворяли… Кое-кто говорил, это их и погубило…
      – Нет, полный вздор, – решительно сказала Мара, едва Сварог разрешил ей высказать свое мнение. – В жизни не слышала ни про какую Багряную Звезду, а нас, между прочим, неплохо учили, гораздо лучше, чем этого ушастого, который и читать-то по складам научился месяц тому…
      – Значит, плохо учили, – упорствовал Карах. – Ты как думаешь, почему грянул Шторм? Потому что аккурат в те времена прошла неподалеку Багряная Звезда – и что-то там с чем-то перемешала, отчего получились все ужасы и потрясения…
      – Ага, и молоко у коров свернулось, а у медника собака сдохла…
      – Поживешь с мое на белом свете – немного поумнеешь…
      – А за хвост? – вскинулась Мара.
      – Хватит! – прикрикнул Сварог. – Тут вам не латеранский ученый диспут, где позволительно чернильницами швыряться и за профессорские мантии друг друга таскать… Вы, голуби мои, как-никак теперь высокие королевские министры, так что ведите себя пристойно, привыкайте. Со временем, даст бог, обрастем подданными и заживем нормальной жизнью, так что учитесь должному этикету… Я поговорю насчет этой звезды с кем следует. Ты уверен, Карах?
      – Точно тебе говорю, хозяин, – упорствовал домовой. – Старики говорили, у тех, кто умеет ч у в с т в о в а т ь, так оно и начиналось обычно – бессонница подступает, всякая ерунда по ночам чудится… Вроде бы есть какие-то отворотные церемонии и заклинания, но я их не знаю. У нас ученых было маловато, а потом, когда начались… ямурлакские пертурбации и н а ш и начали понемногу разбегаться в поисках лучшей доли, ученые и вовсе куда-то запропали – чтобы не запытали до смерти всякие там охотники за старой магией и кладами. Ты уж поосторожнее держись, мало ли что может п р о с н у т ь с я…
      – Вот тебе живая иллюстрация к теории о вреде излишнего образования, – насмешливо сообщила Мара. – Научил ты его грамоте на свою голову, от первой же прочитанной книжки в головенке все перепуталось…
      – Дуреха рыжая, – беззлобно огрызнулся Карах. – Жизнь тебя еще не жевала во все зубы…
      – Да-а?
      – Ага. Только и умеешь, что мечом махать да с хозяином спать.
      Мара прищурилась, медовым голоском спросила:
      – А ты что, завидуешь? Тому, другому или всему сразу?
      Карах от обиды прямо-таки заплясал на широком подлокотнике.
      – Великий Солнцеворот! Первому завидовать смешно, мы с мечами никогда не баловались, у нас в этой жизни другие цели и, учено выражаясь, функции, а что до второго – типун тебе на язык, рыжая язва! Я тебе не извращенец какой-нибудь, я самый обыкновенный представитель древнего племени фортиколов, и сейчас, чтобы ты знала, нахожусь в расцвете лет и сил! Еще когда-нибудь найду себе супругу из своего племени! Не могли же фортиколы вымереть окончательно! И нарочно позову тебя на Брачный Хоровод, чтобы посмотрела, как приличные существа устраивают свадьбы!
      – Ну-ну-ну! – осадил Сварог верных сподвижников, новоиспеченных министров. – Вы у меня сейчас кофий из рук вышибете… Кончай цапаться. К дому подлетаем. Мара, незамедлительно займешься библиотекой, как только поужинаем. Вот, кстати… Карах, ты по-прежнему намерен у дворецкого обитать? Что за выкрутасы?
      – Никаких тут нет выкрутасов, – насупился Карах. – Соблюдаю старые порядки, только и всего. Мы – фортиколы, а они – фартолоды, вот и весь сказ, какое тут может быть пересечение, положено в разные стороны расходиться, издали друг друга завидевши…
      – У меня как-то не было случая спросить… – сказал Сварог. – Откуда они вообще у нас в замках взялись?
      – Вам виднее, – дипломатично ответил Карах. – Они когда-то, как приличный «потаенный народец», тоже обитали на земле, а вот поди ж ты, вон они где оказались…
      – Знаешь что? – сказал Сварог. – У меня как-то руки не доходили. Будет время, подсажу к тебе писца с хорошим запасом бумаги и велю изложить все, что ты знаешь касаемо нашего мира и его обитателей…
      – Отчего же нет, – пожал плечами Карах. – Я – создание благонамеренное и приличное, нет на памяти ничего такого, о чем рассказывать было бы стыдно.
      – Наплетет он тебе, – сказала Мара. – Ум за разум зайдет.
      Карах ощетинился:
      – По крайней мере, что познания мои, что воспоминания – насквозь мирные. А вот любопытно было бы твои мемуары почитать. Ужасно однообразное будет чтение, с одним-единственным запевом: «Режу это я кого-то под раскидистым дубом». «Сношу это я башку…»
      Мара задумчиво произнесла, мечтательно глядя в пространство:
      – Интересно, как это я до сих пор ни единого домового не прикончила? Даже недоумение берет, мало того – сущая досада: столь печальный недочет в биографии…
      – Ты полегче, дворянка скороспелая, – отозвался Карах. – У нас мечей нет, но заклинания найдутся. Недельную икотку не хочешь?
      – Я тебя тогда не то что через неделю – на другой день в замковом колодце утоплю…
      Сварогу все эти их пикировки, имевшие целью потаенную борьбу за расположение хозяина и стремление выставить соперника в смешном виде, были уже знакомы, а потому он и не относился к ним всерьез. Лишь проворчал, выступая в роли строгого и справедливого повелителя:
      – Стыдно, господа министры… Как дети малые. Да, Карах, вот еще что… Интересно, почему вы с моим домовым такие разные? Ты, как я давным-давно убедился, создание общительное, я бы даже выразился, общественное… А вот его я за полтора года и видел-то раза два, и то издали.
      – Повадки такие.
      – Чем он вообще занимается? – пожал плечами Сварог. – Может, и вовсе бездельничает?
      – Да вряд ли, – рассудительно поведал Карах. – Я ж говорю, у нас повадки разные. Не любят фартолоды вам на глаза попадаться, только и всего, но это ж еще не значит, что он лодыря гоняет или о тебе не заботится. Как он может не заботиться, если ему по сути своей положено? Домовые предавать не умеют.
      – Они одни, да? – фыркнула Мара.
      – Хватит вам, не начинайте опять, – вполне серьезно на сей раз оборвал Сварог. – Голова раскалывается.

      Итак, каталаунский живой покойник… ну что о нем еще скажешь? Живой покойник, и все тут, к этому емкому определению, очень похоже, позаимствованному составителем книги от местных жителей, совершенно нечего добавить…
      У закатной оконечности Каталаунского хребта, в глухой и малонаселенной ронерской провинции, граничащей с маркизатом Арреди из Вольных Маноров, есть небольшая деревня. Как часто бывает в этих местах, ее население состоит главным образом не из землепашцев, а охотников и ремесленников – специфика округи, знаете ли, пахотной земли мало, да и та скудная, каменистая, почти не родит. Подобных уголков хватает в районах, примыкающих к Каталауну: захолустье, глушь, военного нападения опасаться нечего из-за захудалости примыкающих Вольных Маноров, так что тут нет и мало-мальски серьезных воинских гарнизонов (а ведь давно подмечено умными людьми, что таковые своим наличием оживляют экономику, ну, а отсутствием, легко понять, развитию последней не способствуют); торговые пути, большие дороги и даже контрабандные тропки проходят на значительном отдалении, что опять-таки имеет для экономики печальные последствия; новых людей почти что и не бывает, разве что указующий перст властей и полиции именно сюда зашвырнет очередного ссыльного; обитатели варятся в собственном соку, не хватая звезд с неба и не подкапываясь под фундаментальные вопросы бытия… Скука и глушь.
      Одно существенное отличие: именно в этой глуши и помещается одна из ненашедших решения загадок. Не столь уж и далеко от деревни, всего-то лигах в двух, если выйти на окраину, свернуть налево и прошагать в гору, все время в гору, отдуваясь и смахивая обильный пот. А там, на лысой вершине заурядной горушки, по причине малозначимости даже не имеющей имени, как раз и помещается то ли он, то ли оно…
      Там есть могила, почти у самой вершины, – глубокая, однако незасыпанная. Еще деды пробовали засыпать, но со временем убедились, что занятие это абсолютно бесполезное: как ни засыпай, а земля все равно куда-то девается, как в прорву. Давным-давно плюнули и перестали.
      В могиле помещается мертвец – по описаниям смельчаков, именно мертвец, черно-синий и вонючий, тронутый разложением, да так отчего-то и задержавшийся на этой стадии восьмой десяток лет. Точнее говоря, не помещается, а где-то даже о б и т а е т. Поскольку он лежит смирнехонько только днем, в светлое время, а с наступлением темноты выползает, тварюга, из своей вечной квартиры, ползает и култыхает вокруг – никогда не отдаляясь, впрочем, от своей ямины далее трех-четырех уардов. Иногда неразборчиво причитает и стонет, но далеко не каждую ночь, причем закономерностей в его поведении не усматривается вроде бы никаких: может ныть и подвывать неделю подряд, а потом молчать месяц. Иные толкователи из тех, что без всякого на то основания тщатся представить себя деревенскими колдунами и поиметь под этим соусом почет и уважение односельчан, а также материальные блага в виде яиц, сметаны и битой дичины, пытаются порою уверять, что усматривают некие закономерности, позволяющие то предсказывать погоду, то урожаи и охотничьи успехи, то будущее родственников и соседей, – но по некоей традиции, идущей опять-таки от дедов, им, в общем, не верят и высмеивают. Деды давным-давно определили, что ничего подобного нет, а потому нечего и выделываться.
      Живой покойник, в принципе, безопасен для окружающих. Все незатейливые правила техники безопасности отработаны давным-давно: хорошо известно, что, ежели подобраться к нему вплотную, может и грызануть, и придушить, а потому уже добрых полсотни лет старательно соблюдается определенная опытным путем безопасная дистанция. Деревенские парни, правда, частенько шляются на горушку – оскорблять живого покойника словесно, кидать в него ветками и камешками, чтобы потом хвастаться перед девками. Местный вьюнош, ни разу не ходивший за полночь тревожить живого покойника, согласно неписаной молодежной традиции, считается словно бы и неполноценным, авторитетом не пользуется и успеха у девок не имеет. Но лезть к самой могиле не решаются и записные ухари – достоверно известно, что укус у обитателя горушки ядовитый, те, кого он оцарапал даже слегка, непременно помирали от огненной горячки и загнивания крови, так что некоторые правила поведения молодая деревенская поросль впитывает если и не с молоком матери, то уж с тех времен, как начинает разуметь человече­скую речь.
      И вот так – добрых восемьдесят лет. Достаточно, чтобы живой покойник превратился из будоражащей воображение загадки даже не в местную достопримечательность – в привычную деталь пейзажа. Восьмой департамент наткнулся на это чудо-юдо лет через двадцать после того, как оно завелось в тех местах, а потому отчет зияет пробелами, которые вряд ли когда-нибудь будут заполнены. Точную дату появления нечисти не удалось определить с точностью не только до месяца, но и до года, ибо старики перемерли, а пришедшие им на смену сами помнили плохо, откуда эта диковина взялась и при каких обстоятельствах. Некоторые упрямо твердили, что это – один из былых обитателей деревни, которого за некие жуткие грехи категорически отказался принять к себе потусторонний мир (вариант: имело место некое проклятье, наложенное на грешника проходившим в этих местах святым Круаханом). С точки зрения Магистериума, объяснение это было насквозь ненаучным, но, вот беда, научного просто-напросто не имелось. Научными методами было неопровержимо доказано, что это существо на горушке и в самом деле представляет собою труп покойного человека, который, тем не менее, все же способен передвигаться и издавать звуки. И только. Под него не смогли подвести научно-теоретическую базу, как ни бились, а потому оставили в покое. Ликвидировать не пытались – кому-то хватило ума вовремя прислушаться к словам стариков, в один голос заверявших, что на их памяти живого покойника пытались и сжечь дотла, завалив сушняком, и засыпать негашеной известью, – но сушняк с завидным постоянством отказывался гореть, а известь должного действия ни разу не производила…
      Что ж, порой лучшая линия поведения – не делать ровным счетом ничего, старательно игнорировать загадку, которую не в состоянии одолеть все научно-материалистические методы…
      Сварог сердито и небрежно отшвырнул толстенный «Кодекс жути ночной» на столик у изголовья своей не­обозримой кровати, фамильного ложа, по которому можно было маршировать строевым шагом, если только взбредет в голову такое идиотство. Книга глухо шлепнулась за пределами круга света от ночника. Гаудин, надо отдать ему должное, в который уж раз оказался прав: все описанные в книге феномены, какими бы ни были диковинными и жуткими, воображения отчего-то не будоражили, потому что их было слишком много, потому что каждый из них наблюдался многие десятки лет (а то и сотни), но так и не получил мало-мальски подходящего объяснения…
      То ли сон не шел, то ли он попросту боялся смежить веки, зная, что снова окунется в зыбкий полусон, обволакивавший странными кошмарами, пугающими и надоедливыми, не удерживавшимися в памяти. Даже загадочное питье, лимонно-желтая жидкость в круглом графине, доставленное одним из доверенных медиков Гаудина, не действовало должным образом: оно лишь погружало в расслабляющее отупение, но глубокого, здорового сна не могло вызвать. А потому Сварог на вторую ночь велел Макреду выбросить графин в мусорную урну – в то чудо техники, что здесь выполняло роль мусорной урны, растворяя в неяркой вспышке любой неорганический предмет. И снова маялся, валяясь на огромной постели в надежде, что природа каким-то чудом возьмет свое…
      Справа от постели, на огромном ковре, тихонько посапывал Акбар, время от времени повизгивая и дергая лапами, – вот кому снились нормальные сны, вот кто дрыхнул без задних лап, даже зависть брала… В нишах темными глыбами стояли древние рыцарские доспехи, слабые лучики света, который Сварог до сих пор упрямо именовал про себя лунным, освещали лишь один угол огромной спальни, где стоял старинный глобус Талара, – с постели можно было рассмотреть, что бледное сияние высвечивает Ферейские острова. Сварог находился сейчас в столь измененном и болезненном состоянии мысли, что готов был усмотреть в этом некое знамение, а то и предсказание. Некоей трезвой частичкой сознания он понимал, что все это – дичь собачья, но не получал от этого успокоения… Может быть, это некая загадочная зараза, действующая исключительно на того, кто не был урожденным обитателем небес? И нужно слетать на землю, пожить там, развлечься и развеяться, чтобы…
      Он передернулся, подскочил на постели, уселся, весь в противном холодном поту.
      Непонятно откуда доносился крик… или звук? Не имеющий отношения к чему-то живому? Или все же – крик?
      То ли тягучая нота боевой трубы, то ли бесконечный стон, исторгнутый глоткой неизвестного живого существа, – жестяной плач, нытье на одной ноте, слишком реальное для того, чтобы оказаться галлюцинацией, слишком странное для того, чтобы остаться реальностью, плаксивый, вибрирующий вой, он тянулся, тянулся, тянулся…
      Сварог перегнулся с кровати – Акбар безмятежно, глубоко сопел. Учитывая его невероятно чуткий слух – и беспокойство при появлении поблизости чего-то по-настоящему с т р а н н о г о, свойственное всем без исключения хелльстадским псам… Объяснение напрашивалось унылое. Пора всерьез жаловаться опытному врачу – здесь тоже имеются свои психиатры, пусть и непоименованные так прямо, но выполняющие те же функции…
      Протяжный крик не смолкал, не набирал силу, не делался тише, он тянулся нескончаемой нотой, лез в уши, проникал под череп, вызывая пакостнейшее ощущение: словно бы череп стал пустотелым сосудом, наполненным чем-то вязким, вибрировавшим в такт, понемногу разогревавшимся, – и все это в твоей собственной голове… И что-то отзывалось в углу, словно бы резонируя. Так колеса проехавшего за окном тяжелого экипажа вызывают дребезжание стеклянной посуды в шкафу, тоненькое, на пределе слышимости…
      Он огляделся, ища источник. Слез с постели – пол приятно согрел босые ступни, – сделал несколько шагов, присмотрелся, изо всех сил борясь с ощущением, будто мозги в голове начинают кипеть, побулькивая и клокоча. Протянул руку, осторожно приблизив пальцы к лезвию Доран-ан-Тега.
      Он уже не мог определить, мерещится ему или все происходит на самом деле. Все сильнее казалось, что от острейшего лезвия топора исходят крепнущие колебания, ощущавшиеся подушечками пальцев, что лезвие вибрирует в унисон мягким толчкам изнутри черепа. Что огромный рубин засветился изнутри собственным блеском.
      «Все, – уныло подумал Сварог, слушая ни на секунду не замолкавший жестяной вой. – Нужно действовать, принять какие-то меры, пока сохранились остатки здравого рассудка, пока это не захлестнуло по макушку. К врачам пора, все всерьез… Или на самом деле что-то воет в ночи?»
      Он сунул ноги в мягчайшие ночные туфли, застегнул рубашку и вышел в коридор, где стояла покойная тишина, где горела лишь одна лампа из пяти, – но неподалеку услужливо вскочил с мягкого диванчика один из множества ливрейных лакеев, на всякий случай дежуривших и по ночам ради мгновенного исполнения хозяй­ских прихотей (Сварог и не собирался бороться с этой вековой традицией). Склонил голову:
      – Милорд?
      Сварог осторожно спросил:
      – Вы ничего не слышите?
      – Милорд? – отозвался лакей вопросительно-недоуменно.
      Сварог уже давно открыл, что именно такая интонация в устах верной прислуги означала вежливое непонимание и невысказанную просьбу к хозяину разъяснить подробнее, что именно взбрело ему в голову на сей раз.
      – Вот этот звук… – сказал Сварог, у которого и теперь стоял в ушах, в голове, под черепом нескончаемый стон-вопль. – Довольно громкий, протяжный… Вы его слышите?
      Лакей твердо сказал:
      – Простите, милорд, я ничего не слышу. Стоит полная тишина.
      – Нет, ну как же… – упрямо сказал Сварог, уже не думая о том, что выглядит полным идиотом. – Вот оно… слышите?
      – Нет, милорд…
      Сварог не помнил его имени – пусть кто-то и сочтет это отрыжкой феодализма, но он решительно не мог держать в голове имена слуг, а привлекать магию для таких пустяков не хотел. Благо и необходимости не было пом­нить имена…
      Он присмотрелся. Лакей, замеревший в безукоризненной стойке «смирно», выглядел безупречной статуей, но он стоял прямо под лампой, под ярко-золотистым шаром, распространявшим мягкое, не беспокоившее глаз сияние. И без труда можно было разглядеть, что физиономия вышколенного молодца далеко не так безмятежна, как он хотел показать… «С ума схожу, что ли? – подумал Сварог смятенно. – Плохо уже понятно, что кажется, а что в реальности имеет место быть…»
      – Почему у вас такое лицо? – резко спросил Сварог. – Что тут случилось?
      – Ничего, милорд…
      – Врете, любезный мой, – сказал Сварог убежденно. – Если вы не забыли, ваш хозяин умеет безошибочно отличать правду от лжи. Незатейливая магия из разряда домашней… Вы мне сейчас говорите неправду… Итак?
      Лакей решился:
      – Милорд… Я и в самом деле не слышу никаких д р у г и х звуков, о которых вы изволите спрашивать… Но… Что-то неладно, милорд. Что-то неладное в замке…
      – Что? Я вам приказываю высказать все, откровенно! Ясно?
      – Как прикажете, милорд… Только я и сам не могу толком объяснить… Что-то такое… п о в с ю д у… Прямо колотит всего… Стою это я, а вон там вроде бы черная кошка шасть – и прошмыгнула! Вот оттуда вон туда… Почудилось, конечно, только было полное впечатление…
      Сварог посмотрел в ту сторону. Если доверять лакею, то эта неведомо откуда взявшаяся в замке черная кошка выскочила прямо из стены и в стену же ухитрилась скрыться…
      – Отроду не было в замке никаких привидений, – продолжал лакей, ухитрившись ответить на невысказанный Сварогом вопрос. – В лесу, сами знаете, иногда появляется безголовый медведь, Гэйр-Бар, ваш фамильный призрак, но крайне редко… А в замке никогда ничего подобного и не водилось, разве что домовой, но он – никакой не призрак… Ничего не пойму, в воздухе что-то такое, милорд, волосы дыбом встают, и ветерком, полное впечатление, н а с к в о з ь продувает…
      Сварогу стало чуточку легче – похоже, не один он ощущал в окружающем нечто странное. Ну, а дальше? Какой толк от слов перепуганного лакея? И что тут можно сделать?
      – Ну ладно, – сказал он неловко. – Посматривайте тут. Если и дальше станут шастать из стены в стену – неизвестные кошки или случится еще что-то – немедленно зовите меня, это приказ.
      Он вернулся в спальню. Протяжный жалобный вой все еще звучал в ушах, и невозможно было определить, откуда он исходит. Снаружи все-таки?
      Он распахнул дверь, поддавшуюся легко и бесшумно, вышел на галерею, в ночную прохладу. Приблизился к балюстраде. Лес стоял темной безмолвной стеной, в ближайшем доме для прислуги светилось несколько окон. Если не знать наверняка, ни за что не догадаешься, что паришь сейчас за облаками, над грешной землей… Земля как земля, лес как лес, звезды…
      Он присмотрелся. Сам не смог бы определить, что тут странного и неправильного, но что-то в ночном небе было не так…
      Слева, над высокой острой башенкой одного из лакейских флигелей, чуть левее старомодного прорезного флюгера в виде восседавшего на ветке ушастого филина, светилось нечто, вызывавшее в мозгу эти странные и непонятные ощущения, – некое зудение в глазах, мягкое давление на них, словно заноза ухитрилась проникнуть под череп и сейчас пронизывает его насквозь, не причиняя боли, но вызывая… Черт, как облечь в слова те неприятные ощущения, для которых и нет слов?
      Будто мерцающий алый уголек, будто видимый вовсе и не глазами…
      Он отвернулся. Двинулся по галерее, опоясывавшей весь второй этаж, не поворачивая больше головы к странному огню в ночном небе, но чувствуя его присутствие. Оказавшись у окна кабинета, заглянул внутрь.
      Господа высокие министры, несмотря на поздний час, трудились рьяно. Мара сидела у компьютера, всеми десятью пальцами колотя по белой клавиатуре, над синим усеченным конусом вспыхивали географические карты, какие-то таблицы и списки, изображения гербов, орденов и мундиров, проплывавшие сверху вниз и снизу вверх, сразу из трех прорезей тянулись белоснежные листы, то недлинные, то скручивавшиеся в свитки. Примостившийся на резном подлокотнике ее кресла Карах временами вставлял словечко – и Мара то отмахивалась резким движением плеча, то выслушивала внимательно. Все прилегающее к столу пространство было завалено листами и свитками, эскизами ярких мундиров, картами.
      Оба министра, как и полагалось в приличных королевствах, уже были титулованными господами. По размышлении Сварог присвоил Маре титул графини – чтобы не баловать ее особенно, с расчетом на будущее и возможные повышения за усердную службу, а Караха, изрядно поломав голову над нестандартностью ситуации, сделал-таки бароном. Новым циркулярам, о которых упоминал Костяная Жопа, это, если придирчиво вдуматься, все же не противоречило: ими запрещалось «возводить в дворянство и присваивать титулы неразумным существам, не принадлежащим к роду человеческому». И только. Здесь опять-таки крылась юридическая лазейка, простор для опытного крючкотвора: с одной стороны, Карах к роду человеческому безусловно не принадлежал, с другой же, как ни примеривайся, был существом вполне разумным, а следовательно, под циркуляр не подпадал. Именно так, мудро рассудив, решили обожавшие Сварога старцы из Геральдической коллегии – и недвусмысленно намекнули, что ждут от него очередных сложных сюрпризов, скрашивающих их скучнейшее доселе бытие. Сварог обещал непременно что-нибудь придумать…
      Сварог тихонько вошел. Мара через плечо бросила на него затуманенный взгляд, бормоча:
      – Королевский казначей обязан пребывать в ранге коронного советника… Тьфу ты, голова идет кругом!
      – Ты, случайно, не слышишь каких-то с т р а н н ы х звуков? – спросил Сварог насколько мог небрежнее.
      В ушах у него стоял пронзительный вой. Мара вяло улыбнулась, пожала плечами:
      – Только бумажное шуршанье. У меня этот звук скоро в ушах торчать будет, как пробки…
      – А ты, Карах?
      Серенький домовой выглядел понурым и неуверенным – дело тут, конечно, не в усталости, а в том, что он вопреки загадочным правилам этикета все же поневоле вторгся на территорию своего коллеги, вошел в замок.
      – Да вроде бы ничего такого… – сказал он грустно.
      – Иди за мной, – мотнул головой Сварог в сторону галереи. – А ты работай, работай, никаких вопросов…
      Карах послушно плелся за ним, жался к ноге. Нагнувшись, Сварог привычно подхватил его, посадил на плечо и, стоя у балюстрады, показал в ночное небо:
      – Вон там, левее филина… левее флюгера, я имею в виду. Светится там что-то красное или мне чудится?
      – Над той крышей?
      – Ага.
      – Я же тебе говорил, хозяин, а ты не верил, – тихонько сказал ему Карах, щекоча ухо пушистой мордочкой. – Это и есть Багряная Звезда… – В его голосе сквозило удивление. – Оказывается, ты ее тоже можешь видеть, кто бы мог подумать… Я-то решил, что только такие, как я, могут…
      – Красная? И словно бы мерцает? И в глазах какое-то неприятное давление чувствуется?
      – Ну да. Не надо на нее долго смотреть, не стоит… Маре бы показать, только ей все равно не докажешь, она-то не видит… Потом-то все увидят, да поздно будет…
      – А никакого воя ты и в самом деле не слышишь? – спросил Сварог упрямо.
      – Да нет, ничего такого. Тишина кругом. Хозяин… Это все неспроста…
      – Удивительно верное замечание, – фыркнул Сварог. – Ладно, иди работай. Маре – ни словечка ни о чем таком. Коли уж она и не видит ничего, и не слышит… Ну, живенько!
      Едва Карах проворно скатился с его плеча и нырнул в дверь, Сварог направился назад.
      И сообразил вдруг, что непонятный вой, столь досаждавший ему, исчез. Напрочь. Его больше не было слышно. Словно повернули выключатель.
      Ощутив нешуточное облегчение, Сварог выдохнул полной грудью. Голова по-прежнему побаливала и глаза жгло, словно туда сыпанули песку, но это уже были классические симптомы бессонницы, не имевшие ничего общего с загадочными странностями. Он почти вбежал в спальню, раздеваясь на ходу, швыряя одежду куда попало. Осторожно обошел спящего Акбара, чтобы не наступить в полумраке верному псу на хвост или на лапу, нырнул в постель, в безупречную чистоту прохладных простыней. Уткнулся лицом в подушку, яростно пытаясь н ы р н у т ь в сон, в беспамятство, пока снова не послышался загадочный вой…
      …Он шагал сквозь странные препятствия, напоминавшие хаотичное нагромождение сгнивших остовов множества кораблей, – повсюду ряды насквозь проеденных разрушением досок, то прямых, то плавно выгнутых, похожих на исполинские скелеты длиннющих змей, – но все же это были доски, пахнущие сырой прелью гнилого дерева, серо-зеленые, полурассыпавшиеся. Не было ничего, хотя бы отдаленно похожего на проход, коридор, – и Сварог шел напрямую, грудью, всем телом наваливаясь на закрывавшие путь переплетения хрупких досок. Они уступали напору, с едва слышным шорохом разваливались, осыпая трухой – невесомой, густой, забивавшей нос, глаза, уши. Их не становилось меньше, впереди, сколько он ни шел, вставали все новые нагромождения, лабиринты, груды…
      Он не знал, где оказался, куда идет и зачем. Знал только, что не должен останавливаться, – и продолжал шагать, всем телом проламывая преграду. В том, что сгнившие доски так легко уступали его напору, как раз и таилась мучительная странность происходящего.
      Не было ни темноты, ни света. Непонятно, как это могло получаться, но именно так и обстояло – мир без темноты и света, без теней, отчетливо различимый далеко вперед и в стороны, клубившийся трухлявыми облаками древесной крошки…
      Сон? Или явь? Непонятно. Кажется, кто-то крадется следом. И это плохо, это тревожно, это страшно. Сварог несколько раз оглядывался, ясно видел оставленный им в этом переплетении туннель, но всякий раз нечто ухитрялось стремительно отпрянуть за ближайшую доску. А ведь оно было там, было, за ним кто-то крался с самыми что ни на есть дурными намерениями, не приближаясь отнюдь не из страха, а скорее уж из желания как следует помучить, подленько натешиться страхом и неизвестностью.
      Отчего-то, подчиняясь тем же неведомым правилам, он не мог не только остановиться, задержаться, но и повернуть назад. Брел, как автомат, проламывая грудью, плечами, лицом гнилые доски. Чересчур реально для сна…
      Что-то мелькнуло справа и слева, шевеление, проворные тени перебегают меж досками, сжимая кольцо, дышать все тяжелее, горло забито древесной трухой, пахнущей незнакомо и неприятно, перед глазами стоит пелена, скоро ничего уже не будет видно…
      Он пытался бороться, вырваться из этого наваждения – все равно, наяву оно или в кошмаре. Пытался остановиться, а то и повернуть назад, на миг ощутив себя свободным, рванулся наугад, кажется, даже не в сторону, а куда-то вниз, пытаясь проломить всей тяжестью тела то, что под ногами… а что у него под ногами? Почему он не видит, что у него под ногами?
      Мгновенный спазм, ощущение падения.
      Он вырвался из кошмара – и, кажется, только для того, чтобы тут же попасть в другой.
      Он лежал в собственной постели лицом вверх, на ворохе скомканных простыней, мокрехонький от пота, с колотящимся сердцем. В спальне стоял непонятный полумрак – мутновато-синий, придававший знакомым предметам и мебели незнакомые очертания. В горле стоял ком, глаза резало. Синеватый полумрак – никогда ничего подобного в замке не случалось – пронизывали струи более темного тумана, колыхавшиеся лениво и словно бы осмысленно, ширившиеся, распространявшиеся так, словно поставили задачей захватить все пространство… а ведь это уже не сон, никакой не сон, хотя вокруг и творится дикая чертовня!
      Визг, тявканье, уханье, дикий вой в дверях спальни! Что-то тяжелое, темное спрыгнуло с его груди, скребнув по животу и бокам чем-то острым, твердым – когти? – кинулось к двери, туда, где катался огромный клубок, шипя, воя, издавая вовсе уж невыносимые для слуха звуки, не похожие ни на что прежде слышанное. И Сварог отчего-то знал совершенно точно, что на сей раз ему не чудится, что он бодрствует, и все это происходит с ним в доподлинной реальности.
      Он спрыгнул с постели, побуждаемый смутными инстинктами, звавшими в бой. При этом со всего маху наступил обеими ногами на хвост Акбару, но пес, вместо того, чтобы вскинуться с недовольным рявканьем, так и лежал, как лежал, и его тяжелое дыхание что-то не походило на привычное, сонное…
      Сварог протянул руку к топору – и случилось нечто необычное, прежде никогда не случавшееся. Древко уплыло у него из рук, отодвинулось от готовых сомкнуться пальцев. Доран-ан-Тег, будто обретя собственные побуждения и планы, крутнулся, завертелся, по косой линии проплыл над кроватью, к стене, – Сварог едва успел отскочить, – и взмыл под потолок.
      Барахтавшийся клубок распался на несколько темных фигур, одна, самая маленькая, осталась лежать неподвижно, а остальные, кажется, четыре, скрюченные, какие-то н е п р а в и л ь н ы е, н е т а к и е, шустро рванулись в коридор, скрылись из глаз.
      Сам толком не понимая, что делает, Сварог рванул следом, выхватив на бегу из ножен любимый меч – из синеватой толладской стали, с обтянутой сильванской акульей кожей рукоятью. Мягко шлепнулись на пол кожаные ножны. Его обогнало что-то круглое, туманное, свистящее – и от дубовой двери спальни брызнули щепки, дверь разлетелась на куски.
      Сварог выскочил в коридор – по-прежнему освещенный привычными лампами, золотистыми шарами. Под ближайшим шаром, рядом с мягким диванчиком, лежал лакей: вытянувшись, нелепо отбросив руку, с закрытыми глазами, вроде бы живой…
      Вспомнив кое-какие бытовые мелочи, что есть мочи заорал:
      – Свет!!!
      Моментально вспыхнули все лампы и люстры, замок оказался залит светом, словно в день большого приема. По широкому коридору что есть мочи улепетывали четыре скрюченных фигуры, в росте почти не уступавшие взрослому человеку, кривоногие, с шишковатыми головами, покрытые то ли темной клочкастой шерстью, то ли обрывками ветхого тряпья. Передняя далеко опередила остальных, то неслась на двух ногах, то по-обезьяньи припадала на четыре, три остальных отставали – они хромали, шипя и повизгивая, оставляя на светлом полу пятна зеленой жидкости, а у замыкающей зеленая кровь прямо-таки била над левым плечом буйным фонтанчиком. Должно быть, именно этой твари в непонятной схватке досталось сильнее всех. Она вдруг поскользнулась на ровном месте, с трудом поднялась, закултыхала вдогонку своим, издавая пронзительные вопли страха и боли…
      Сварог в нерассуждающем азарте несся следом – голый и растрепанный, в одних модных трусах, черных с белыми корабликами. Уже ясно было, что это не сон, бок и локоть не на шутку саднило – это он порезался острыми обломками двери, – босые ноги ощущали пушистость ковра, теплые неровности мозаики, все вокруг было доподлинной реальностью, с той четкостью и многообразием ощущений, что невозможна в самом подробном сне…
      Еще одна распластавшаяся на полу фигура – Макред, ага, а подальше второй лакей, и оба не похожи на трупы… Сварог наддал еще, но никак не мог сократить расстояния до этих дьявольски проворных тварей.
      Коридор кончился, и вся четверка, гремя когтями, скользя по мозаике, свернула вправо, клубками покатилась по широкой лестнице на первый этаж…
      Оттолкнувшись свободной рукой от мраморных перил, Сварог прыгнул через пролет, больно стукнулся пятками. Но и этот лихой прыжок расстояния не сократил. Подвывая и лопоча, то и дело брызгая зеленой кровью, неведомые твари неслись прямехонько к высоченному старинному зеркалу, фамильной гордости, овалу от пола до потолка, заключенному в затейливую золоченую раму.
      С зеркалом происходило что-то странное. Отражать-то оно отражало, но вместо стекла был словно бы слой горячего воздуха, отчего все видневшееся в зеркале колыхалось и дергалось, то и дело причудливо изламываясь, до полной неузнаваемости, а временами там сверкали тусклые вспышки, размазанные, мутные, видимые словно через толстый слой воды… Овальный кусок пространства, четко ограниченный вычурной рамой, казался разверзшимся проемом.
      Упругий, шелестящий свист возник над головой Сварога, над самой макушкой, так что волосы, казалось, взвихрились. И в следующий миг туманный диск косо спикировал из-под потолка к лестнице, прошел над ступеньками, опускаясь все ниже и ниже, пикируя целеустремленно и неотвратимо, словно разумное, живое существо. Почти по самой его кромке светился ярко-алым узкий поясок. «Да ведь это рубин в навершии топора…» – сообразил Сварог, топоча по ступенькам.
      Доран-ан-Тег, превратившийся в туманный диск, обогнал его, чиркнул по ближайшей фигуре, из-за потери крови, надо полагать, уже не способной передвигаться быстрее, едва ли не ползущей. Налетел, коснулся…
      Фигура беззвучно лопнула, разлетелась взрывом темных мокрых ошметков, мгновением позже то же произошло с другой, и еще, и еще, вот ни одной не осталось, только клочья, запятнавшие пол кляксы… Сварог едва сумел остановиться, цепляясь левой рукой за рыцарские доспехи у подножия лестницы, пребольно ушиб запястье, пятки и пальцы босых ног, но удержался на ногах. Не замедляя полета, взмыв еще выше, вертясь с невероятной быстротой, топор по безукоризненной прямой впечатался в самую середину зеркала.
      Не было ни стука, ни разлетевшихся осколков. По вестибюлю пронесся мощный неописуемый звук, нечто вроде пронзительного визга, завершившегося могучим выдохом – фф-у-уу-хххх! – и из стены выметнулся горизонтальный фонтан, смесь пузырчатых гроздьев, прозрачных и блистающих, с чем-то вроде дымных клубов, эта лопочущая, клокотавшая, пахнущая чем-то резким струя едва не достигла Сварога, от растерянности так и торчавшего в обнимку с фамильным доспехом, – и тут же пропала, растаяла, фукнув напоследок волной тяжелого смрада.
      Стало невероятно тихо. Мозаичный пол вестибюля был усыпан мокрыми ошметками, отвратительными зеленоватыми кляксами. А зеркала больше не было, рама осталась висеть, но вместо неведомо куда и как исчезнувшего стекла Сварог видел лишь стену, обитую синим бархатом в мелкий золотисто-алый цветочек.
      Туманный диск – откуда он возник на сей раз и где пребывал в момент этого странного выброса, Сварог так и не успел заметить – повис меж ним и рамой, замедляя вращение, повернувшись перпендикулярно полу, понемногу превращаясь в знакомый топор, вертевшийся все медленнее. И наконец, обратясь топорищем вниз, а рубином, соответственно, к потолку, подплыл к хозяину уже совсем плавно, медленно, будто воздушный шарик, колыхаемый легким сквознячком, ткнулся в руку…
      Сварог машинально сжал пальцы, стиснул черное древко, покрытое не потрескавшейся за тысячелетия эмалью, сплошь изукрашенное рельефным узором из золотых кружочков, едва выступавших над топорищем, напоминавших шляпки гвоздей. С некоторой неуверенностью покачал топором, справа налево и сверху вниз, И не ощутил ни сопротивления, ни каких бы то ни было попыток Доран-ан-Тега вновь действовать самостоятельно. Теперь это снова был обычный боевой топор, ну, предположим, не самый обычный, но полностью покорный хозяину, как и положено любой вещи…
      Второй раз с ним такое случилось, а первый раз был в том подземелье, в туннеле под Ителом, в роскошных переходах древнего метро, когда Доран-ан-Тег с а м о с т о я т е л ь н о, разве что не столь энергично, как теперь, рубанул по странному зеркалу: и из зеркала потекло нечто вроде крови, а вскоре оттуда вылез загадочный великан со своей быстрой, как молния, огромной кошкой…
      – Интересно, что за счеты у тебя с зеркалами? – тихо, одними губами прошептал Сварог так, словно рассчитывал получить внятный ответ. – С т а к и м и в о т зеркалами? И почему…
      Он представления не имел, почему, зачем, откуда и как. О Доране сохранились буквально крохи толковой информации, тонувшие во множестве противоречивших друг другу легенд, побасенок и апокрифов, – пара почти нечитаемых надписей на музейных камнях, несколько невероятно древних манускриптов, да еще Доспех Дорана, от коего остался только топор, а где пребывало все остальное, неизвестно. То ли странствующий рыцарь, то ли король всего Харума, то ли монах забытого ордена – баллады и сказки мешали друг другу как раз своим обилием и разноречивостью…
      Он поднял голову, услышав наверху звук шагов, появилась Мара, плетущаяся неуверенной походкой только что очнувшегося от дурманного беспамятства человека, она моргала и трясла головой, пошатывалась, но меч держала в руке крепко.
      – Что стряслось? – спросила она хриплым, сонным голосом. – Я вдруг очнулась на полу, физиономией в бумагах… Голова раскалывается, Карах рядом валяется, а в замке суматоха, от воплей люстры трясутся…
      – У нас были гости, – сказал Сварог с застывшим лицом. – Только и всего… Вызывай орлов из восьмого департамента, кажется, это сугубо по их части…
      Аккуратно поставив топор у перил, он стал подниматься по лестнице, чувствуя, как болят, ноют и свербят все ушибленные и поцарапанные места. Показался Карах, шагавший той же сонной, заплетавшейся походкой, отчаянно лупавший глазами. Верный домовой тащил за собой волоком один из украшавших стену кабинета клинков, изогнутый, с рукоятью в бирюзе. Завидев Сварога, он смущенно пояснил:
      – Я думал, хозяин, вас тут всех поубивали на смерть… Самое натуральное зло, тут и особого чутья не надо, сразу ясно. И фартолод твой погиб, я хоть и валялся начисто одурманенный, а почувствовал в тот же миг, в голове будто бомба взорвалась… Ну, думаю, пырну напоследок хоть одну гадину, чтобы не было обидно помирать…
      – Положи железку, порежешься, – без улыбки сказал Сварог, свернул в коридор и направился к своей спальне.
      Карах, послушно отложив клинок, плелся следом и что-то неустанно бормотал про Багряную Звезду, про то, что она стала себя о к а з ы в а т ь, про то, что он предупреждал, хоть некоторые сильно умные по причине юной глупости и не верили, язвы рыжие…
      Сварог ощущал себя слишком разбитым, чтобы цыкнуть на него как следует. Он отметил с радостью, что и дворецкий, и лакеи уже помаленьку приходят в себя, ворочаются, встать пытаются.
      Среди обломков и щепок – всего, что осталось от резной дубовой двери, вмиг выхлестнутой Доран-ан-Тегом напрочь, – лежало крохотное тельце домового. На человека это существо походило еще менее, чем Карах, но Сварог не ощущал отвращения – он навидался разнообразнейших созданий и успел накрепко уяснить, что внешность – еще не главное.
      «Такие дела, – подумал он печально и отрешенно. – Я его и не разглядел-то толком, пока он был жив, ни словечком с ним не перекинулись, а он, оказывается, б е р е г и, когда пришла такая минута, на смерть пошел не колеблясь. Он им тоже крепенько приложил, но силы, видимо, были очень уж неравны…
      Вот и нету у меня больше фамильного домового, а я даже поблагодарить не успел…»
      …Одевшись наспех, чтобы не встречать серьезных людей в скудном исподнем, он сидел на широкой ступеньке, на ковре, уперев локти в колени, переплетя пальцы, устало понурившись. Смотрел, как деловито суетятся заполонившие вестибюль орлы Гаудина. Ничегошеньки не понимал в происходящем, даже приблизительно не мог догадаться, что означают все эти таинственные и сложные манипуляции, сделавшие бы честь любому колдуну дикарского племени, – но лучше уж было сидеть здесь, чем в своих покоях, где и вовсе ничего не происходило, здесь он как-никак был на переднем крае событий, пусть и насквозь непонятных…
      Слуги куда-то исчезли, бесшумно и поголовно, справедливо полагая, что все эти господские сложности не должны их касаться, а сами они пользы хозяину принести не в состоянии. Зато чада и домочадцы, если можно так выразиться, присутствовали в полном составе. Акбар, которого все равно бесполезно было запирать из-за его умения проникать через любую запертую дверь, а то и сквозь стену, растянулся во всю свою немалую длину на нижней площадке и, положив на лапы громадную башку, чуть прядал ушами при каждом очередном непривычном звуке, временами тоскливо косясь на Сварога с неприкрытой надеждой на то, что хозяин вдруг смилостивится и позволит отхватить парочку голов, – ему визитеры решительно не нравились. Мара сидела смирно, взирая на происходящее с профессиональным интересом, а вот Карах, укрывшийся меж Сварогом и перилами, выступал олицетворением вселенского скепсиса: он то и дело, явственным шепотом, подавал критические реплики, из которых следовало, что не только во всемогущество, но и в мало-мальскую полезность мертвой техники, дурацкого стекла и глупого металла он не верит нисколечко, а применительно к данному случаю – в особенности. По его глубокому убеждению, сформировавшемуся отнюдь не сегодня, основанному на богатом житейском опыте и мудрости предков, почти вся человеческая техника была и остается тупиковым путем, глухим закоулком, в который род людской как-то свернул по ошибке, да так и не нашел в себе ни ума, ни мужества повернуть обратно. Особенно когда речь идет о самой доподлинной древней магии, позабытом злом колдовстве, недавно пробужденном неотвратимым приближением Багряной Звезды. «То ли еще будет, – убежденно вещал он, – то ли еще будет, наплачемся, спохватимся…»
      Поначалу Сварога лишь развлекало злопыхательство мохнатого критикана, руссоиста доморощенного, забавляло, и не более того. Однако время шло, и понемногу ему стало казаться, что Карах во многом прав. По крайней мере, в данном случае.
      Он впервые видел такие приборы и понятия не имел ни о их принципе действия, ни назначении. Там были прямоугольники из дымчатого стекла, установленные на треножниках и окаймленные цепочками разноцветных огоньков, чья игра, переливы и перемещения определенно несли глубокий научный смысл; замысловатые решетчатые конструкции и ажурные шары, наполненные сиянием всех оттенков радуги; медленно вращавшиеся колеса со спицами из разноцветных лучей; кубы, раструбы и полусферы словно бы из начищенного золота, усыпанные то снаружи, то изнутри тонюсенькими стерженьками из того же материала с головками из прозрачнейшего синего стекла; серые металлические ежи – и множество еще более причудливых устройств, вовсе ни на что не похожих, казавшихся творением шизофреника с техниче­ской жилкой, коего по оплошности санитаров заперли на недельку на огромном складе телевизорного завода…
      И уж тем более он не понимал смысла манипуляций, которые ловко и уверенно проделывали операторы со всем этим сюрреалистическим арсеналом, – они работали столь споро и загадочно, что казались то ли могучими волшебниками, то ли валявшими дурака шарлатанами, намеренными продать глупому провинциальному барону машину для вызывания дождя либо волшебную крысоловку (сама подманивает, сама хватает, сама головы откручивает, успевай мешок подставлять). Не понимал ни словечка из длинных фраз, сопровождавших учено-полицейские забавы. Что поделать, коли ученье – свет, но неученых – тьма…
      И все же п о в е д е н и е их со временем перестало быть секретом. Потому что они все явственнее вели себя, как люди, потерпевшие поражение. Не способные похвастать хотя бы крохотным успехом. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы в этом разобраться. Растерянно переглядывались, откровенно пожимали плечами, мотали головами в ответ на вопросы Гаудина, заставлявшего некоторых повторять манипуляции снова и снова. Все больше огней и цветных лучей гасло, все больше приборов отключали и убирали в чехлы, выносили за дверь. В конце концов Сварог уже не сомневался, что эти трое возятся со своим радужным колесом, единственным оставшимся в строю устройством, из чистого упрямства…
      Похоже, того же мнения был и Гаудин. Какое-то время наблюдая со стороны, он в конце концов подошел, решительным шепотом отдал короткий приказ – и главный из троицы подчинился, зло нахмурясь, безнадежно махнул рукой. Выключили и светящиеся спицы обода, отнюдь не ставшего колесом Фортуны.
      Гаудин обернулся. Перехватив его угрюмый взгляд, Сварог поднялся и подошел к нему через вестибюль, который уже привели в порядок, замысловатыми устройствами подобрав всю устилавшую его неприглядную дрянь. Высокая рама зеркала выглядела на стене довольно нелепо, Сварог мельком подумал, что следует приказать слугам убрать ее к чертовой матери.
      – Ну что? – спросил он вяло.
      Гаудин пожал плечами, отводя его под локоток в самый дальний угол:
      – После вашего топора трудно провести быстрый анализ. Ошметки… Это живые существа, органические объекты… были. Имеется некий фон, позволяющий судить, что они обладали некими магическими способностями, не особенно сильными.
      – Ну, я к тем же самым выводам пришел без всяких анализов, – хмыкнул Сварог. – Живые, конечно. С когтями – горло до сих пор ноет, царапины вздулись… И на­счет зачатков магии было нетрудно догадаться: бьюсь об заклад, это они мне и били по мозгам несколько ночей какой-то чертовщиной… Но ведь это не должно на меня действовать, а?
      – Отсюда явствует, что мы столкнулись с чем-то качественно новым, – сказал Гаудин без выражения. – Такое случается. Они пришли из зеркала…
      – Ценное наблюдение, – сказал Сварог. – Я и сам начинал о том подумывать…
      – Не язвите. – Лицо Гаудина было усталым и печальным. – Все серьезнее, чем вам кажется. Таких п р о р ы в о в в замках не случалось очень и очень давно. Если добавить, что мы ничего не понимаем в происшедшем…
      – Что, совсем? – спросил Сварог сочувственно.
      – Ну, не так чтобы… Я сформулировал бы иначе: мы примерно понимаем, что произошло. Выражаясь предельно доходчиво для дилетанта, мы столкнулись с известным теоретически и практически явлением, которое ученые именуют длиннейшими, совершенно непонятными профану терминами… а мы, практики, – п р о б о е м. Пробой – это своего рода тоннель, возникающий на краткое время меж нашим миром и другими пространствами, континуумами, уровнями, мирозданиями. Выберите сами то определение, которое для вас более благозвучно и привычно… Вы понимаете суть?
      – Да, кажется, – сказал Сварог. – Нечто похожее на Врата?
      – Именно. Врата – одно из проявлений п р о б о я. Проявления многочисленны: Заводи, например; не исключено, что и Древние Дороги… Только не требуйте у меня разъяснений. Что такое Заводи, вы узнаете сами, посидев пять минут за компьютером, а пути к Древним Дорогам закрылись так давно, что некоторые не верят в их нынешнее существование, ими не занимались несколько тысяч лет. Итак, произошел пробой. К вам нагрянули в гости некие твари из неведомого измерения. В этом-то и загвоздка: мы не понимаем, о т к у д а. И не понимаем, что им помогло найти тропинку в наш мир. С зеркалами испокон веков связано немало странностей… с некоторыми из зеркал, слава богу. Но в вашем случае – ни аналогий в прошлом, ни объяснений.
      – Хотите объяснение? – спросил Сварог. И тут же вспомнил, что в серьезнейших делах категоричность здорово вредит. Добавил не столь напористо: – Или, избегая скоропалительных выводов, рабочую гипотезу?
      – Извольте, – спокойно кивнул Гаудин. – Рабочие гипотезы тем и хороши, что позволяют давать полную волю фантазии, не возлагая при этом на себя ответственность…
      Не особенно ободренный этим замечанием, Сварог молча пошел впереди. Они вышли под ночное небо, спустились по невысокой парадной лестнице. У нижних ступенек стояла вимана Гаудина, ее окна ярко светились, и видно было, как на первом этаже угрюмые специалисты размещают последние чехлы с загадочной аппаратурой.
      – Мы что, должны куда-то идти?
      – Нет необходимости, – сказал Сварог. – Мы только отойдем в тень, чтобы лучше были видны звезды… Взгляните вон туда, левее флюгера, что изображает сову. Видите вы там что-нибудь в небе? На ладонь левее и выше птичьей головы…
      – Там звезды, – терпеливо произнес Гаудин с видом человека, на своем веку встречавшего массу чудаков. – Насколько я помню, вон та крупная, голубоватая, называется Марут. Что до других, вряд ли буду столь категоричным. Астрономией я почти не интересовался, так уж получилось, что в моей работе она не нужна… почти.
      – А красная?
      – Там нет красной. Десяток обычных, белых, и одна голубоватая, Марут…
      – Значит, вы ее не видите, – уныло сказал Сварог. – А я вот ее вижу – именно там, похожую на пылающий в золе уголек. И мой Карах ее видит. Он уверяет, что это – Багряная Звезда, та самая, которая…
      – Створаживает молоко у коров прямо в вымени, вредно влияет на столовое серебро и подталкивает отдельных нестойких личностей к карманным кражам… – безразличным тоном подхватил Гаудин. – В отличие от большинства беспечных обывателей, мне, увы, приходится держать в голове массу древних мифов, смешных и жутких…
      – Мифов?! Но мы же ее видим!
      – Лорд Сварог… – мягко сказал Гаудин. – Я вовсе не подвергаю сомнению ваши слова. Нет ничего удивительного в том, что какой-то человек видит то, чего не видят другие. Брагерт – помните его, надеюсь? – не так давно раскопал где-то на земле старинное заклинание, с помощью которого человек может видеть микробы, но не любые, а исключительно возбудителей сапа… Всякое случается. Я верю, что вы оба и в самом деле видите в небе н е ч т о. Но хочу всего-навсего напомнить, что у вас нет никаких доказательств в пользу версии, будто ваши ночные визитеры – порождение Багряной Звезды… Уверения вашего домового меня не убеждают. Не то чтобы он врал умышленно, но… Очень уж изощренная, поэтичная, а порой и зловещая мифология у Маленького Народца. Вы-то впервые с этим столкнулись, но что до меня, я не склонен выделять из множества древних людских и нелюдских сказок какую-то одну-единственную. Чем Багряная Звезда предпочтительнее Серебряного Ветра, Морского Табуна или Снизу-Вверх-Дождика… о которых вы и не слыхивали, верно? Вот видите… Мифологические явления природы, земные и небесные феномены, зловещие и добрые знамения, перечисленные в алфавитном порядке и кратенько описанные, занимают целую книгу, и довольно толстую…
      – Но там же есть что-то… – упрямо сказал Сварог.
      – Я проверю, – заверил Гаудин. – Даю вам слово. В конце концов, существуют обычные… и не вполне обычные средства наблюдения за небосклоном, есть соответствующий отдел. Я нынче же отдам приказ. И незамедлительно сообщу вам о результатах. – Он оглянулся на парадную лестницу. – Между прочим, ваш домовой, честно признаться, представляет большой научный интерес…
      – Это вы бросьте, – решительно сказал Сварог. – И не вздумайте, добром предупреждаю…
      – Ну что вы, успокойтесь. Я всего лишь рассуждал вслух, чисто теоретически. Кстати, о теориях, то есть рабочих гипотезах… Их ведь множество, если ввериться безудержному полету фантазии. Скажем, ваши ночные непрошеные гости, следствие вашего нового положения, достались вам в наследство вместе с хелльстадским королевским венцом. Как родовая месть у отсталых племен Сильваны или в таларской глубинке. Стоит только предположить, что эти твари были как-то связаны с вашим покойным предшественником, а теперь эти отношения по праву наследования перешли к вам… независимо от вашего желания. Теперь они к вам тянут лапы из Зазеркалья… Не читали сказочку про портного, которому в наследство от дяди-колдуна вместе со всяким хламом достался ларец с тремя демонами?
      – Нет, – сказал Сварог.
      – Стали они требовать работы, а портняжка-то и не знает заклинаний, которыми их можно утихомирить…
      – И что?
      – Придушили бедолагу, конечно, – хмыкнул Гаудин. – Сказочка не столь уж оторвана от житейской практики, как может показаться…
      – Вы что, серьезно считаете…
      – Да что вы, – сказал Гаудин. – Всего-навсего в свою очередь фантазирую и теоретизирую. Стараюсь вам доказать, что рабочие гипотезы приобретают вес, только будучи подкрепленными серьезными доказательствами. – Он деликатно полуотвернулся, давая понять, что не располагает более временем. – Прислать вам «Каталог природных явлений, добрых и зловещих»?
      – Нет, спасибо, – буркнул Сварог. – У меня дел невпроворот, королевскую отчетность в порядок привожу…
      И снова поднял голову к ночному небу. Тяжко вздохнул. Над черным силуэтом филина по-прежнему пронзительно алела Багряная Звезда.

      У бесшумно воплотившегося на пороге верного Макреда было чрезвычайно непонятное и загадочное выражение лица. Можно даже подумать, будто он пребывал в полнейшей растерянности, которую не смог скрыть, – вот только, да будет вам известно, вышколенный слуга, тем более дворецкий манора, «первый после милорда», попросту не имеет права поддаваться вульгарным эмоциям, будучи при исполнении служебного долга. И тем не менее…
      – Что там? – спросил Сварог, без всякого раздражения отодвигая подальше эскизы орденов, коими королю Хелльстада надлежало удостаивать и жаловать.
      И аристократически поднял бровь в знак недоумения – он старательно изучал здешнюю светскую мимику, язык жестов и телодвижений, чтобы не выглядеть белой вороной.
      – Милорд… – положительно, дворецкий был чуточку выбит из колеи. – Явился скрывающий лицо незнакомец, назвавшийся маркизом Керригатом, и просит незамедлительно его принять…
      – Великолепная фраза, – оценил Сварог, подумав. – Прямиком из старинного рыцарского романа, а?
      – Пожалуй, милорд… В особенности если учесть, что маркиз Керригат – лицо вымышленное, это как раз и есть персонаж романа, только не рыцарского, а любовного…
      Внизу весело гавкнул Акбар – словно в колокол бухнули.
      – И почему же у вас столь неописуемое выражение лица, Макред? – спросил Сварог. – На себя не похожи. Неужели вас способен удивить столь примитивный розыгрыш?
      – Это императрица, милорд, – почтительно оцепенев, выпалил Макред. – В замаскированном облике, ничуть не похожа на себя, но это ее величество императрица, никаких сомнений. Я не стану попусту тратить ваше время, милорд, излагая вульгарные и долгие подробности, каковые вам вовсе и не должны быть интересны… скажу лишь, что я, как дворецкий, обязан безошибочно узнавать любого благородного обитателя небес, даже если он изволил придать себе иной облик… Этому обучают дворецких, но не простых слуг… Там, внизу, императрица.
      – Да? – сказал Сварог удивленно. – А свита? Охрана? Строжайший церемониал?
      – С ней никого нет, милорд. Это неслыханно, но все так и обстоит. Она прибыла на обычном браганте, которым управляла сама. Никто в замке и не подозревает… В столь небывалой, экстраординарной ситуации, нарушающей все мыслимые правила этикета, я счел себя обязанным хранить тайну…
      – Бесценный вы мой, что бы я без вас делал… – сказал Сварог почти растроганно. – Ну что же… Сдается мне, отправить ее восвояси было бы и вовсе вопиющей бестактностью… Проводите вашего маркиза в библиотеку. И стойте на страже, чтобы нам никто не мешал… Где Мара?
      – Лауретта Сантор еще не вернулась из Готара, и с ней господин… Карах.
      Сварог понимающе кивнул. Его высокие министры работали в поте лица, превращая Готар в жалкое подобие королевской столицы. Поскольку Хелльстад в силу своей известной специфики так и оставался закрыт для внешнего мира (Сварог плохо изучил свое новое приобретение, а потому и не лез пока что ничего перестраивать), а Три Королевства являли собою почти безжизненные пространства, он по размышлении решил устроить временную канцелярию, этакую походную ставку, как раз в Готаре. Готар со всех точек зрения смотрелся не более чем убогой деревушкой, но тут уж ничего не поделаешь – полноправный земной король просто-таки обязан располагать местом, куда могут прибыть послы коллег-монархов, куда будут приходить послания. Этакий почтовый ящик, своего рода штамп о прописке. Следовало заранее посочувствовать господам дипломатам, которым придется пока обитать в крестьянских лачугах и шатрах, но бюрократия – дело ответственнейшее, в чем его не перестает убеждать Канцелярия земных дел, не терпящая ни малейших отклонений от заведенных порядков. Король обязан иметь столицу, а в столице – иностранных послов. Что до декораций и интерьеров, нигде не сказано, будто королевская столица непременно должна быть многолюдным городом с каменными дворцами, башнями и проспектами. В конце концов, известный самодур король Гитре однажды устроил свою столицу на мельнице, с хозяйкой которой состоял в игривых отношениях. И ничего, сошло, иностранные послы, как миленькие, два года жили в походных шатрах на берегу речушки, а первый министр за неимением других помещений обитал и вовсе на чердаке. Те, кто к нему являлся за орденами и чинами, готовы были не то что на чердак – на крышу взобраться, а тем, кто получал выволочку, было опять-таки все равно…
      Акбар проскочил в библиотеку первым, беззаботно стуча когтями по драгоценному паркету из сильванского бука. Следом чинно вошла невысокая фигура, живописно и романтически закутанная в длиннейший, до пола, черный плащ, с нахлобученной на нос шляпой. За ее спиной мелькнула вытянутая физиономия Макреда, ошарашенного небывалыми новшествами, – и дворецкий тут же бесшумно притворил дверь, у которой, нет сомнений, намеревался лечь костьми при возникновении таковой надобности.
      – Мне кажется, он меня узнал, – безмятежно сказала Яна, сбрасывая плащ и шляпу на ближайшее кресло. – Иначе почему у тебя ни капельки удивления в лице? Я слышала краем уха, их чему-то подобному учат, но надеялась, что это вранье…
      – Увы, выходит, что нет, – сказал Сварог, наблюдая за ней с любопытством.
      Юная императрица – в темном мужском костюме, со скромным, одиноким, сиротливым таким бриллиантом на пальце величиной всего-то с горошину – опустилась в другое кресло, изящно мотнула головой, разбросав по плечам освобожденные от шляпы волосы. В отличие от Сварога, она казалась совершенно безмятежной, словно вообще не слыхивала о придворном этикете, хитросплетениями напоминавшем то ли лабиринт, то ли бред сумасшедшего. За прошедшие полтора года она выросла – уже не грациозно-неуклюжий подросток, а расцветающая девушка, очаровательная до сладкой жути, – однако, не без оснований подозревал Сварог, «вырасти» еще не значит «повзрослеть»…
      – Что-то случилось? – спросил он, не теряя времени.
      – А почему должно было что-то случиться? – Ее величество Яна-Алентевита удивленно подняла бровь, и у нее это получилось не в пример изящнее и естественнее. – Просто решила заглянуть к тебе в гости без всяких помпезных церемоний. Взяла брагант из ангара Серебряной Бригады и прилетела. В Келл Инире остался великолепный двойник, насквозь нематериальная иллюзия, конечно, но убедительная. Кто посмеет ущипнуть императрицу, чтобы убедиться, что она настоящая?
      – Логично… – проворчал Сварог.
      – Не столь уж и сложные заклинания, я слышала мельком, ты его тоже применял во время последней поездки на землю… Там, в Равене.
      – А, ну да, конечно… – кивнул Сварог, спешно приводя в строгий порядок мысли. – «Твердая тень»?
      – Именно. Двойник усердно работает в кабинете с важными государственными бумагами, беспокоить государыню в подобных случаях строжайше запрещено. Пикинеры у каждой двери, никто и не заподозрит…
      В ее голосе звучало нескрываемое детское удовольствие, заставившее Сварога горестно вздохнуть полной грудью и укоряюще воздеть очи к потолку. Все это в воображении, разумеется, он до сих пор не ощущал в себе таланта воспитателя, тем более для обладавших необъятной властью юных красавиц, пусть и умных, но взбалмошных. Между прочим, идеальная ситуация и для государственного переворота, и для цареубийства. Если бы по дороге сюда с ее брагантом что-то случилось, истинное положение дел обнаружилось бы бог весть когда. Здешние летательные аппараты считаются безотказными и защищенными от всех мыслимых опасностей, но смогли же полтора года назад ребятки из «Черной благодати» сбить его ял над Хелльстадом…
      – Ты не царедворец по натуре, – сказала Яна со знакомой легкой улыбкой. – И потому до сих пор не научился превращать свою открытую, честную физиономию в церемониальную маску. У тебя на лице во-от такими буквами изображено осуждение и порицание.
      Сварог с безразличным видом пожал плечами, чувствуя себя стеклянным, – не самое лучшее ощущение, особенно в данной ситуации. Усевшийся рядом с креслом черный пес, которого строгий этикет не волновал ничуточки, безмятежно вывалил розовый язык длиной в локоть, и его шумное дыхание колыхало волосы на затылке императрицы – Акбар и в сидячем положении был повыше стоящего человека, хотя расти, кажется, уже перестал. Отвернувшись, Сварог сделал ему страшные глаза – слюна с языка капала прямо на черный бархатный рукав.
      Яна, притворившись, что ничего не заметила, протянула руку и легонько коснулась кончиками пальцев черной лоснящейся шерсти:
      – Про них в старых книгах понаписана уйма ужасов… А оказалось, собака как собака, разве что огромная.
      – Ага, – сказал Сварог мрачно. – Разве что через стены может проходить и перемещаться в пространстве самым диковинным образом… Впрочем, лопать в три глотки это ему не мешает… В самом деле, ничего не случилось?
      – Клянусь короной первого императора! – подняла она узкую ладонь. – Могу я однажды почувствовать себя обыкновенным человеком, прилететь в гости буднично и незаметно, без раззолоченной орды за спиной? – Яна прищурилась. – Придет время… Ваше королевское величество… младший мой кузен, когда вы тоже научитесь находить неизъяснимую прелесть в вопиющих нарушениях сковывающего этикета… Попомни мои слова. До меня быстро доходят иные новости. Насколько я знаю, ты уже успел понять, что есть некие механизмы, громоздкие, скрипучие и неприятные, которые вертят королями вопреки их желаниям… Правда?
      – Что греха таить. Уяснил, – сказал Сварог с чувством. – Я уже верчусь в этих дурацких механизмах, вторую неделю…
      – Ну да, я вижу, – бросила она быстрый взгляд на эскизы орденов. – Вот этот, насколько я догадываюсь, предназначен для моего дражайшего родственника Диамера-Сонирила, по прозвищу, которое благовоспитанная девица не должна произносить вслух?
      Сварог мрачно кивнул.
      – Добавь еще на гербовую цепь какие-нибудь разлапистые висюльки, – деловито посоветовала Яна. – И вот здесь присовокупи глупой роскоши – лучей побольше, ажурных ободьев, самоцветов… Он несказанно растает душою и будет тебя обожать. Бедняге так мало нужно для счастья… Что за идиотскую идею ты ему подсунул? К чему нам такое количество наместников?
      – Я забавлялся, – сказал Сварог, пряча глаза.
      – Ну, я-то так и подумала… А этот болван принял все всерьез, сочинил длиннейший меморандум, который мне пришлось читать… Послушай, я давно тебе, уж прости за пошлое слово, даровала всевозможнейшие беспрепятственные доступы за пикинеров и кабинет-лакеев, права являться без доклада… Почему ты у меня не бываешь? Только честно. Я всегда рада тебя видеть. Что-то не так?
      – Твой «ближний круг», я уже подметил, четко делится на две категории, – сказал Сварог. – Повзрослевшие товарищи детских игр, из хороших фамилий, понятно, и светские хлыщи, попавшие за пикинеров исключительно благодаря знатности рода. Вторых я не переношу. А что до первых… В общем, симпатичные мальчики и девочки, но я для их компании староват. Вот тебе вся правда. А теперь еще и обязанности навалились негаданно, привалили эти клятые королевства, я, что самое печальное, чувствую за них ответственность, не могу бросить просто так… Это с Готаром было легче – большущая деревня, и не более того, там у меня троица управителей, следят друг за другом, а потому, как я слышал, воруют умеренно. Если только Мара их не повесила, с нее станется…
      – Вот кстати! Я о ней наслышана. Как бы на нее наконец посмотреть? Когда вам вручали ордена, я ее и не разглядела толком, шеренга была длинная, все тянулось согласно этикету…
      – Она в Готаре сейчас. Дела. Как-никак первый министр, пусть и довольно эфемерной державы. Прилетит только утром, я думаю.
      – Жаль. У вас с ней… легко?
      – Пожалуй, – медленно сказал Сварог, почти не удивившись ее осведомленности. – Очень точное определение. Нам и в самом деле легко…
      – Ну вот… – сказала Яна с непонятной интонацией.
      Встала, задумчиво подошла к высоченному глобусу Талара, легонько крутнула его указательным пальцем – и с тем же непонятным выражением на точеном личике направилась дальше, к мозаичной стене. Акбар дружелюбно наблюдал за ней, вывалив язык. Заложив руки за спину, склонив голову к левому плечу, Яна созерцала произведение старинного скульптора (или как там они назывались, мастера-мозаичники?), чье имя вылетело у Сварога из памяти. Выдержанная в изумрудно-синих красках мозаика изображала златовласую девственницу в старомодном платье, сидевшую под могучим дубом в компании белоснежного златорогого единорога, только что, надо полагать, ею усмиренного, ибо зверь сей, как известно даже из школьного курса мифологии, покоряется лишь непорочной деве, а тем, кто себя не соблюл, нечего и пытаться изображать дедушку Дурова.
      Сварог терпеливо ждал, стоя в свободной позе. Пауза что-то затягивалась, в библиотеке стояла неловкая тишина.
      – Древние считали, что приручить единорога – это подвиг, – чересчур уж равнодушным тоном сказала Яна, оборачиваясь к нему. – Увы, мне этот подвиг уже никогда не совершить…
      Сварог едва не пробормотал по инерции какую-то светскую бессодержательную глупость вроде «Вот как?» – одну из тех никчемушных реплик, что ничегошеньки не значат, но тем не менее помогают поддерживать беседу. Но до него довольно быстро дошло, сообразил, что к чему и каков тут лежащий на поверхности подтекст, и почему она так уставилась – словно бы с вызовом, с комической важностью девочки, впервые надевшей взрослые туфли на высоких каблуках или платье с вырезом. Ах, вот оно что… Свершилось, понимаете ли, и мы теперь ничем не хуже прочих, испробовавших взрослые тайны… Но как прикажете держаться? Чтобы обошлось и без пошлости, и без равнодушия – каковое, думается, заденет ее еще сильнее, нежели пошленькая реплика… Задачка.
      Яна ждала, напряженная, серьезная и невинно прекрасная. Принужденно улыбнулась:
      – Вот такие дела…
      Сварог осторожно сказал, отгоняя крутившуюся в голове крайне соблазнительную картину воспитания этой вертихвостки при помощи мощного солдатского пояса:
      – Наверное, следует поздравить? Смотря как ты сама к этому…
      Она на миг опустила глаза:
      – Я не сказала бы, что встретилась с чем-то неприятным, пожалуй, наоборот… – Тихо подошла, остановилась перед ним, подняла лицо: – Ты можешь объяснить, почему вы такие?
      – Кто?
      – Мужчины, конечно!
      – Да какие? – спросил он в полнейшей растерянно­сти.
      «Вперехлест тебя растуды через пьяного осьминога! – припомнил он одно из любимых присловий боцмана Блая с „Божьего любимчика“. – Неужели у тебя подружки не нашлось, чтобы с н е й об этом пошептаться?!»
      – Мне нужен серьезный совет, – сказала Яна. – Я ни с чем подобным еще не сталкивалась, приходится учиться на ходу…
      – Изволь. У меня и в мыслях нет зубоскальства.
      – Уже через неделю о н начал вести себя совершенно неприемлемым образом, – тихо, почти бесстрастно сказала Яна, словно излагала заученную теорему строго по учебнику. Она вновь опустила глаза. – Как некий хозяин, имеющий право и покровительственно держаться, и давать советы совершенно непререкаемым тоном, вообще вел себя так, словно я кукла, вещь, словно у меня нет мозгов, желаний и воли, да и не должно быть, ни собственных стремлений, ни права голоса… Дело не в том, что он простой гвардеец, а я – императрица, совсем не в том… По-моему, любая горничная полезла бы на стену от такого обращения… Как объяснить…
      – Я, кажется, понял, – сказал Сварог. – Тебе просто подвернулся… неправильный объект. Дурак и ничтожество. Уж поверь моему опыту, умные ведут себя совершенно иначе, и такие типы вовсе не олицетворяют собою весь мужской род… Я бы рискнул посоветовать…
      – Спасибо, уже не нужно! – она вскинула огромные синие глаза, сверкнувшие холодной венценосной спесью. И вмиг из растерянной девочки обратилась в Высокую Госпожу Небес. – Все и так завершилось быстро и решительно. Данный субъект, в одночасье осыпанный повышениями и регалиями, после завершения сего золотого ливня моментально отправлен на Сильвану. Протирать штаны на одном из высоких, почетных, но совершенно бесполезных постов. С недвусмысленным напутствием подольше там оставаться и по собственному желанию на Талар ни в коем случае не возвращаться. Иначе потеряет все жалованное.
      – Поздравляю, – серьезно сказал Сварог. – Так и следовало.
      Он редко появлялся в «обществе», но кое-какие светские сплетни до него все же долетали – гости заглядывали частенько, особенно старички из Геральдической коллегии и принц короны Элвар, любитель как ядреной самогонки, так и свеженьких придворных сплетен. Так что Сварог поневоле был в курсе иных нашумевших перемещений, падений и взлетов. Ну да, вот именно, три дня назад некий герцог и лейтенант Яшмовых Мушкетеров, красавчик, повеса и болван редкостный (родовит весьма и, кстати, как раз из «ближнего круга»), неожиданно для всех был уволен из гвардии, получив взамен нереально для него высокий чин гражданской службы, орден Высокой Короны с цепью – и в тот же день отбыл на Сильвану возглавлять одну из канцелярий. Феерический взлет для ничем не примечательного светского хлыща, необъяснимый одной лишь знатностью рода, – хватало придворной шушеры и родовитее. О причинах, что самое интересное, толком не знал даже Элвар – скучающий небесный бомонд при всей своей испорченности, мило именуемой легкостью нравов, все же не додумался до очевидного…
      – Знаешь, что самое печальное? – сказала Яна, отворачивая чуть порозовевшее личико. – Я бы не прочь расширить полученный опыт… но в следующий раз заранее буду подозревать самое худшее, бояться, что получится еще унылее, что сама я никого и не интересую, что всем нужны лишь проистекающие возможности, мило­сти и ордена… Теперь я понимаю, почему иные летают на землю и живут там инкогнито…
      – Это у тебя пройдет, – сказал Сварог со всей возможной убедительностью. – Вот такие коллизии, хотим мы того или нет, как раз и называются жизненным опытом. Скверно, конечно, но пока не споткнешься на ровном месте, шишек не набьешь…
      И вспомнил собственную законную супружницу – уже как сон, как что-то насквозь нереальное. Вся прошлая жизнь уже казалась подзатянувшимся сном.
      – Хорошо еще, что я не влюбилась, – сказала Яна задумчиво. – Иначе было бы тяжелее.
      Сварог чувствовал себя чертовски неловко. Вряд ли он годился в поверенные сердечных тайн милых девиц – по его глубочайшему убеждению, выбранное взбалмошной девицей на такую роль существо мужского пола обязано быть либо ветхим старцем, либо законченным импотентом, и никак иначе. Ни отцовских, ни братских чувств он в глубинах своей незатейливой души не ощущал вовсе. Скорее уж, если взглянуть правде в ее бесстыжие глаза, его чувства были полной противоположностью вышеназванным. Особенно после только что прозвучавших признаний, когда в душе ворочалась и порыкивала завистливая ревность к счастливчику, ухитрившемуся всего-то оказаться под рукой в нужный момент, а более ничем не примечательному…
      Великие небеса, как обтягивал фигурку бархатный камзол! Такова уж нехитрая и прямолинейная мужская логика: Сварог, уже довольно избалованный здешними красотками (как-то незаметно для себя стал модной достопримечательностью заоблачного бомонда благодаря своим земным приключениям и их последствиям), все же не мог в присутствии Яны сохранять равнодушие. Но меж томлением духа и конкретными практическими шагами зияла пропасть. Видимо, виной всему – въевшиеся за долгие годы в плоть и кровь армейские стереотипы. Как-никак это была императрица – особа номер один в системе строгой субординации. Ухаживать за ней всерьез казалось столь же вопиющей бесцеремонностью, как в прошлой жизни – ввалиться в кабинет маршала Советского Союза, выставить на стол бутылку водки, примостить рядом горбушку, плавленый сырок и, не выбирая выражений, предложить хлопнуть по граненому за все хорошее. Должно быть, прошлое-то забывалось понемногу, но многое засело в подсознании…
      А потому Яна казалась прекрасной и недоступной, как далекая звезда с ночного небосклона (впрочем, любимой метафорой здешних поэтов для данного случая была почему-то радуга). Насколько проще все было с чередой доступных и прямолинейных светских красоток, яркими ночными бабочками пропорхнувших через его спальню при насмешливом поощрении Мары, полностью лишенной женской ревности…
      – Я тебя смутила? – с любопытством спросила Яна.
      – Не особенно, – сказал Сварог. – В конце концов, все это естественно и даже банально… Я понемногу приобретаю светский лоск…
      – Да, я наслышана, – кивнула она с безразличным видом.
      И не стала развивать свою мысль, но посмотрела очень уж многозначительно, заставив Сварога смущенно отвернуться к высокому стрельчатому окну, за которым розовел над белыми облаками закат.
      – Садись поближе, – сказала вдруг Яна. – И слушай внимательно. Давай поговорим о более серьезных вещах. Как ты отнесешься к тому, чтобы занять кресло канцлера? Верни на место нижнюю челюсть, пожалуйста. Говорю тебе, начинается серьезнейший разговор о государственных делах.
      – Я?!
      – Вот именно. Ах да, ты, как и большинство, представления не имеешь о некоторых важных событиях, приключившихся буквально вчера… – И она продолжала с ясной, мечтательной улыбкой: – Я проявила себя жуткой самодуршей, знаешь ли, узурпаторшей, тираншей… По сути, я совершила натуральнейший государственный переворот, задуманный практически в одиночку, проведенный в жизнь, не могу не похвастаться, блестяще. Я специально изучила и опыт кое-кого из коронованных предков, и некоторые, мягко говоря, решительные шаги земных королей, раздраженных излишним вмешательством в их дела всяких там парламентов…
      Сварог мрачно спросил:
      – Ты не про то ли намекаешь, как Конгер окружил драгунами уитенагемот* и разогнал его к чертовой ма­тери?
      – Совершенно верно, – с невинной улыбкой благонамеренной девочки кивнула Яна. – Я, правда, не стала претворять в жизнь план Конгера во в с е х деталях, а потому никого не били по шее рукоятями мечей и не выбрасывали в окошки… Но суть и последствия, признаюсь, те же. Были подняты по тревоге Бриллиантовые Пикинеры и Серебряная Бригада, Келл Инир окружили боевыми машинам и на четыре часа изолировали от внешнего мира под предлогом репетиции военного парада… Я одним указом отменила около сотни самых замшелых установлений и правил. Ни Палата Пэров, ни Тайный Совет, эти скопища болванов и чванных невежд, более не имеют ни малейшей возможности влиять на государственные дела. Они решительно ни на что не смогут более влиять. Момент был выбран, снова похвалю свое коварство, как нельзя более подходящий: оба заведения после известных арестов кое-кого из их членов по делу «Черной благодати» пребывали в ошеломлении и оцепенении. Я и ударила в самое сердце… Каюсь, била не в сердце, а пониже пояса, но другого такого случая могло и не представиться…
      – Да это… – сказал Сварог растерянно. – Это же революция!
      – В какой-то мере, – ангельским голоском подтвердила Яна. – И, что самое приятное, изменения необратимы. Старики – впрочем, далеко не все – и особо стойкие ревнители традиций втихомолку ворчат по углам, но никто не в силах чему бы то ни было помешать – любые попытки подпадают под обвинение в государственной измене… Те, кто помоложе, искренне рукоплещут, поскольку привыкли относиться к этим «заповедникам старичья» с тихим презрением, люди дела, те, кто работает по-настоящему, довольны, а светские бездельники и вовсе не способны на организованное сопротивление… Вот теперь тебя проняло по-настоящему, я же вижу… Ты ведь тоже не принимал меня очень уж всерьез? Взбалмошная девочка с отличной фигуркой, а? В общем, теперь я правлю самовластно. Реальные нити управления – в руках Кабинета и канцлера. Что скажешь?
      – Ничего, – честно признался Сварог. – Слов нет.
      Он прожил здесь достаточно долго, полтора года, был посвящен во многие секреты – и мог в полной мере оценить размах свершившегося, его значение и последствия. И Палата Пэров, и Тайный Совет – пережившие в свое время многолюдные говорильни, согласно канонам тысячелетней давности имевшие право дилетантски вмешиваться буквально во все, топить любую новую идею в бесконечных дискуссиях, забалтывать проекты, которых попросту не понимали, приводя специалистов в тихое бешенство. Управление делами Империи в одночасье упростилось несказанно. И самое пикантное во всей этой истории то, что интересы бюрократов вроде Костяной Жопы, надо полагать, не пострадали нисколечко, а потому чиновничье племя, есть такое подозрение, выступило единым фронтом с молодыми реформаторами – не столь уж это ново в истории человечества. То, о чем они когда-то с оглядочкой шептались с Гаудином и его друзьями перед последней к о м а н д и р о в к о й Сварога на землю, вдруг стало реальностью.
      – Ну как? – с живым интересом спросила Яна. – Согласись, я гожусь не только на то, чтобы раздевать меня взглядом и выпрашивать ордена?
      Сварог помотал головой:
      – Слов нет, ваше императорское величество.
      – То-то, – важно, торжествующе сказала Яна. – Рада, что ты оценил по достоинству мои скромные усилия и экспромты с дебютами… Итак? Что скажешь насчет кресла канцлера? Я говорю совершенно серьезно.
      – Подожди, – сказал Сварог. – Чем плох нынешний? Все, что я о нем знаю, укладывается в простое определение – мощный мужик. Совсем не стар, умен, его многие уважают, я не о светских хлыщах говорю…
      – Не спорю. Но дело-то в том, что канцлер мне достался в н а с л е д с т в о. От отца.
      – Ага, – сказал Сварог. – А тебе, значит, непременно нужны новые люди? Никак с прошлым не связанные?
      – Вот именно. Не столь уж оригинальная, зато эффективная практика.
      – Увы, не всегда… – сказал Сварог. – И это у тебя – единственный мотив для смены канцлера?
      – Ну, вообще-то… – протянула Яна.
      Сварог подметил, что прежней уверенности у нее внезапно поубавилось. И твердо сказал:
      – Точно, единственный мотив.
      – Ну и что?
      – Заранее прости за резкость… – сказал Сварог. – Вот эта твоя идея мне категорически не нравится. Прекрасно, что ты оттерла от государственных дел две этих бесполезных говорильни… Но насколько блестящим был э т о т ход, настолько слаб и вреден другой… Менять канцлера только потому, что он тебе достался в наследство от прошлого царствования… Нет уж. Я попросту не справлюсь. Нельзя назначать толкового капрала командиром полка – это совсем другой уровень. Есть лестницы, которые никак нельзя преодолевать бегом, прыгая через три ступеньки…
      – Но ты же назначил министрами Мару и своего домового?
      – У меня всего-то тысячи три подданных – главным образом в Готаре, состоящем из полудюжины деревенек. Собственно, Готар и есть одна большая деревня… Господи, да я во многом не разбираюсь, многого до сих пор просто не знаю! Я тебе наломаю таких дров, что выправлять положение будут годами… Нет уж!
      – А если я разгневаюсь всерьез?
      Ему было неуютно. Однако в голосе Яны не ощущалось особенного гнева, скорее уж, такое впечатление, подтвердились какие-то ее предположения…
      – Вряд ли, – сказал Сварог. – Ты себя показала умницей и вполне зрелым государственным деятелем…
      – Вот только примитивной лести не нужно!
      – Я вполне серьезно. Если ты разгневаешься всерьез, я в тебе разочаруюсь и буду считать, что ты еще не выросла…
      – Хитрец ты, оказывается…
      – Скорее уж реалист.
      – Что же, я не могу на тебя более рассчитывать?
      – Наоборот, – сказал Сварог. – Любое поручение, любой приказ. В лепешку ради тебя разобьюсь. Только не предлагай мне постов, до которых я попросту не дорос.
      – Ну что же… – с расстановкой промолвила Яна. – Что же тут поделаешь… Возможно, это и в самом деле не лучшая моя идея. Но отсюда плавно вытекает, что есть посты, до которых ты вполне дорос…
      Ее прервал тоненький серебряный звон. Яна обернулась к большой, искусно выполненной модели корабля, боевого парусного фрегата, стоявшей на лакированной подставке в ближайшем углу. Туда же уставились Сварог и настороживший уши Акбар.
      Крохотный, с ноготок, серебряный якорь, только что касавшийся подставки, быстро поднимался вверх, словно прятавшиеся внутри крохотные человечки крутили брашпиль, – тонюсенькая сверкающая цепочка быстро уползала в клюз. Хлопнув, сами собой развернулись украшенные гербами и геральдическими чудищами паруса, вздулись, будто наполнились ветром, не ощущавшимся никем в комнате. На корме взвился бело-желтый клетчатый вымпел, очевидно, означавший готовность к походу. Во время своих недолгих плаваний Сварог наблюдал нечто похожее, в наборе сигнальных флагов уважающего себя судна обязательно имелись такие вымпелы. Наглухо прикрепленный к подставке кораблик, казалось, пустился в плавание по несуществующему морю.
      – Это ты развлекаешься? – обернулась к нему Яна.
      – Нет, честное слово, – сказал Сварог. – Это такая фамильная безделушка. Дворецкий деликатно сообщает, что хочет меня незамедлительно видеть по какому-то спешному делу… Как бы в Готаре чего не случилось… Извини, я…
      – Да, конечно…
      «Вот именно, не случилось ли чего в Готаре? – обеспокоенно подумал он, быстрыми шагами направляясь к двери. – С Марой несколько гвардейцев, да и без них ее голыми руками не так-то просто взять, да и вооруженными тоже, но мало ли… Когда начинаются дворцовые перевороты, ошеломляющие реформы и резкие перемены, когда у тебя множество врагов, причем об иных ты и не подозреваешь, пока не кинутся из-за угла…»
      Чуть приоткрыв дверь, он выскользнул наружу. Нет, лицо у Макреда было, конечно, озабоченным, однако…
      – Что-то случилось?
      – Не думаю, милорд, – чопорно ответил дворецкий. – И все же я рискнул вас побеспокоить… Только что в замок прибыл и желает незамедлительно с вами встретиться его светлость герцог Дирмед, канцлер Империи. Герцог одет в приличествующий его рангу мундир, при орденах и парадном оружии. Следовательно, либо речь идет об официальном визите, либо он в таком виде явился к вам прямо из дворца, что опять-таки свидетельствует о серьезности и неотложности дела, по которому его светлость прибыл…
      «Неужели выследили девчонку?» – подумал Сварог. И быстрым шепотом распорядился:
      – Задержите его на пару минут, Макред, соврите… впрочем, не врите. Просто-напросто не говорите всей правды. Скажите, что у меня дама, и потребуется какое-то время, чтобы деликатно ее выпроводить… Светский человек поймет…