Полковник вздрогнул и проснулся. Сон был кошмаром, только что перед глазами у него крутился, крутился, крутился на черном асфальте, как на льду, автомобиль Дервиша и летел с дороги в белую пустоту операционной... Полковник достал сигареты из-под сиденья. Это она подкинула то выражение насчет дождя над океаном, вспомнил он, память цепко держала все с ней связанное – разговоры, встречи, города, выражение лица, дождь...
      Тогда как раз шел дождь, они оставили машину на обочине – все равно не было ничего привлекательного в езде по мокрой дороге – и укрылись на веранде крохотного пансиончика. Хозяйка, как догадался Полковник, почему-то приняла их за молодоженов и не докучала. Изредка в небе погромыхивало, с веранды открывался прекрасный вид, мокрые сосны выглядели свежо, и мутно-серая клочкастая туча, не в силах подняться выше, обволокла вершину не такой уж высокой горы.
      – Мне иногда кажется, что нас нет, – сказала она. – Я имею в виду не только нас, но и всю страну. Мы которую сотню лет где-то посредине. Нейтральные, никакие. Давно нет войны и разного рода противостояний, а мы – нейтральны. По отношению к кому? К чему? Даже в ООН мы соизволили вступить пятнадцать лет назад, когда оттягивать далее было бы просто глупо. И все равно остались никакими. Утешаем себя тем, что нашли-де идеальное решение – сидим себе на обочине, отгородившись от шума планеты...
      Он ничего не сказал и не стал дискутировать, ему попросту не хотелось. А может быть, очень уж он привык отгонять и намертво блокировать в подсознании мысли, над которыми не считал нужным задумываться, – никто не виноват, что жизнь сложилась так, а не иначе.
      – Из вещества того же, что и сон, мы сотканы... – процитировал он.
      – Но ведь это очень глупый сон, – сказала она. – За нами стоят поколения предков, видевших смысл жизни в том, чтобы отсидеться и не встревать в какую бы то ни было драку – за что бы ни дрались. Ну, разумеется, что-то делали и мы – невозможно совсем уж ничего не делать, полностью отгородиться от планеты. И все же наш вклад в жизнь Земли был крайне невелик, все мало-мальски значительное делалось без нас. Мы... мы большей частью бессмысленны, как дождь над океаном. Нельзя все время стоять посредине.
      Полковник накрыл ее руку своей, покрутил на ее безымянном пальце серебряный с чернью перстень. Совсем ему не хотелось думать, он был в отпуске и намеревался не думать обо всем, что сложнее вопроса, сколько будет дважды два.
      – Что же, и мы с тобой бессмысленны? – спросил он чуточку лениво.
      – Как знать, – сказала она. – Может быть, и мы. Особенно ты. Разведка, которую, чтобы не отстать от других, завел себе когда-то мирок на обочине...
      Он пожалел, что нельзя рассказать, как Генерал однажды отыскал его в старинном университете и после долгих бесед, временами переходивших в споры, увел-таки за собой. Очень уж заманчивой показалась идея. Генерал мечтал, отталкиваясь от специфики работы нейтральной разведывательной службы, создать на базе разведки нечто среднее между футурологическим центром и новой наукой, объединяющей десятка два прежде разобщенных дисциплин – от эвристики до космологии. Схожие попытки предпринимались в других местах и в другое время, но Генерал размахом и фанатизмом превосходил всех своих предшественников. А Полковник не был тогда полковником и был гораздо моложе. С годами он смог понять, что Генералом в значительной мере двигало и желание преподнести миру плод своих трудов именно как откровение, родившееся не где-нибудь, а в том самом мирке на обочине, сторонившемся всяких схваток. Но не было уже дороги назад, хотя и не оказалось у них таких уж значительных достижений, и попытки удивить мир мудростью своих открытий, похоже, провалились...
      Ничего этого Полковник не мог ей объяснить, а через месяц она ушла: не к кому-то другому – просто ушла.
      И вот теперь Генерал торопится разыграть свой великолепный козырь. Четыре туза и джокер. Он готов разбиться в лепешку, но доказать, что инопланетный агрессор уничтожен лишь благодаря их усилиям. Но может быть, ООН справилась бы лучше? И агрессор ли это?
      «Мобили» ни на кого не нападали специально, они, если проанализировать, бесцельно рыскали по дорогам, и пострадали только те, кто неумышленно или нарочно оказывался поблизости...
      Почему-то мы считаем, что странствия по космосу (которые нам пока недоступны) обязательно преследуют какую-то цель – устанавливать контакты, собирать научную информацию, искать какие-нибудь паршивые полезные ископаемые, наконец, интересно проводить отпуск. Но разве все наши поездки по Земле имеют цель? Разве нам никогда не случалось бесцельно мчаться неизвестно куда, чтобы потом выйти из машины, плюхнуться в траву на обочине и бессмысленно смотреть в небо? Наверняка дикарю, впервые в жизни увидевшему автостраду с оживленным движением, непременно показалось бы, что все эти сверкающие машины имеют ясную и конкретную цель, – а ведь многие гонят просто так, от скуки или от тоски, несутся вдаль только потому, что еще тоскливее стоять на месте...
      Должно быть, так с ним и получилось – непереводимая в земные образы и слова тоска гнала его сквозь холодную черную пустоту, а потом, когда на его пути оказалась планета, он так же бесцельно носился по ее дорогам, и боль его, тоска его обладали такой силой, что передавались встречавшимся на пути, и те, кто был похож на него, становились его невольными жертвами? Может быть, это и есть разгадка? Что нам известно о нервном шоке или душевной болезни непостижимого нам инопланетного существа? Может быть, то, что он разделился на несколько объектов, – и есть следствие болезни, стресса?
      Так поступает птица – садится в муравейник, распластав крылья, стойко терпит укусы и улетает наконец, избавленная муравьями от всех ютившихся на ней паразитов. Исцеленная. Может быть, мы вылечили его? Ведь я уже не пострадал, и Эвридика не пострадала, может быть, наступает улучшение?
      Звуковой индикатор радара едва слышно засвиристел. Полковник отключил его и с удивившим его самого спокойствием смотрел, как алая линия на голубом экране становится широкой и четкой.
      «Мобиль» был совсем рядом, Полковник открыл дверцу, спрыгнул на землю и отошел от машины метров на десять. Светало, скоро должно было взойти солнце.
      Черная округлая фигура двинулась ему навстречу, но он не пошевелился. Великан с округлыми бочкообразными боками, короткими толстыми ручищами, без шеи, с маленькой головой, ушедшей в покатые плечи. Голем какой-то, подумал Полковник. Есть у него какая-то изначальная форма или нет?
      Он не шевелился. Черный великан замер шагах в десяти...
      «Я был прав?» – мысленно спросил Полковник. Почему-то он знал, что говорить вслух не нужно, достаточно подумать.
      «Ты был прав. Ты похож на меня».
      «Я более силен, я умею забывать».
      «Как знать, как знать», – пришел ответ.
      «Покажи мне твою тоску».
      «Ты не поймешь».
      «Все равно».
      «Что ж...»
      На Полковника обрушилось что-то, чему нельзя было найти названия, как нельзя было и осознать это, понять, сопережить. Словно все радиостанции мира вдруг обрушили свои передачи на крохотный транзистор, не способный справиться с этой лавиной. И все же угадываемая в океане чужих мыслей тоска, горе и боль сжали мозг ледяными ладонями.
      «Я говорил – ты не поймешь».
      «Детали – не спорю, но суть...»
      «Может быть, может быть...»
      «Ты хотел убивать?»
      «Нет».
      «Но мы гибли».
      «Не все мои... (Полковник не понял) одинаковы. Иногда они просто копировали поведение людей. Впрочем, их больше нет».
      «Тебе лучше уйти».
      «Действительно, – подумал Полковник, – а что с ним делать еще? Контакта не получится, потому что не нужны ему степенные беседы с седовласыми академиками, контакт с чужими не нужен, потому что он и своих-то покинул, быть может, навсегда. Взявшись судить его по законам земной юриспруденции, мы угодим в жуткий лабиринт из сплошных тупиков. Контакт без контакта...»
      «Тебе лучше уйти».
      «Я знаю».
      «Уходи».
      «Мне нужно попасть на то место, где я приземлился. Мой (Полковник опять не понял) подействует только там».
      Острое ледяное чувство опасности пронзило его, и Полковник обернулся рывком.
      Из проема в борту фургона прямо на них смотрели дула спаренного пулемета, а над ними белело лицо Эвридики.
      Полковник выхватил кольт, выстрелил навскидку и сжался, оцепенел, ожидая стального хлыста очереди. Нет. Мастерство не подвело его и на этот раз.
      Деревянно переставляя ноги, он подошел к машине и заглянул в кузов. Она уже не дышала. На пульте сиротливо горел один-единственный голубой огонек.
      «Я же не хотел, – подумал Полковник. – Проклятый автоматизм реакций. Но стала ли бы она слушать мои объяснения, поняла бы, что черного великана нужно спасти? Ради того, чтобы во Вселенной произошло на одну трагедию меньше. Ради того, чтобы в реке крови из древних шотландских легенд оказалось на одну каплю меньше. Остановить наконец эту фантасмагорию, нелепую и жуткую пародию на „косми-ческую оперу“. Пусть уходит восвояси – наилучший выход...»
      Он уложил Эвридику рядом с Ясенем, тихо сказал:
      – Прости... – и махнул рукой: – Залезай!
      Черный великан осторожно забрался в кузов и сел на пол, касаясь головой потолка. Полковник включил мотор.
      «Хочешь, я помогу тебе увидеть?»
      И Полковник словно оказался в нескольких местах сразу.
      Он вел машину в рассвет.
      Он видел белокрылый лайнер, идущий на посадку, и женщину со светлыми волосами, в светлом плаще, нетерпеливо смотревшую в иллюминатор на буро-зеленую, рассеченную тоненькими полосками дорог землю, и знал, о чем она думает – что ошиблась тогда, что напрасно мучила его и себя.
      Он увидел откуда-то сверху стайки мотоциклистов, целеустремленных, затянутых в кожу, с автоматами, – они разъезжались из пункта сбора, и на руле каждого мотоцикла чернел сетчатый овал тэта-радара. Он увидел броневики. Он увидел Генерала, курившего трубку в салоне длинной серой машины, окруженной теми же мотоциклистами.
      Он знал и понимал, что кольцо сжимается, что шансов почти нет, что в него непременно будут стрелять. Шевельнулось даже желание бросить все к черту – ведь белокрылый лайнер уже гасил скорость на посадочной полосе.
      Он отогнал эти мысли и прибавил газу. Потом сделал нечто удивившее его самого. Включил мощную рацию на передачу и, торопясь, стал рассказывать обо всем, что произошло, – так, как рассказывал бы ей, светловолосой, в светлом плаще, не скрывая своих сомнений, своей растерянности и того, что считал уже Генерала своим противником и ненавидел его теперь, что единственный выход, какой он видит, – отправить нежеланного гостя восвояси. Его наверняка слышали очень-очень многие.
      ...Отсюда, со скалы, местность великолепно просматривалась на несколько километров – извивавшаяся среди леса дорога, распадки, горы. Машину он оставил внизу, в укромном месте, а заметить его самого снизу было невозможно, если не искать специально. Но не было никаких признаков облавы – видимо, решили, что после гибели «Миража» деться Ланселоту из оцепленного района некуда и им можно будет заняться попозже, в спокойной обстановке. Тем более что теперь его знали в лицо.
      Ланселот снял пломбы с третьего футляра, похожего на тот, в каком музыканты носят саксофоны. Достал толстый цилиндр с литой стеклянной рукояткой, прикрепил к нему оптический прицел. Действие лучемета он наблюдал на полигоне, так что хорошо представлял себе страшную силу этой штуки. Итак, хоть что-то напоминающее старинные фильмы о космических баталиях – там эти игрушки болтались на поясе каждого уважающего себя звездного пирата, не говоря уж о галактических шерифах и странствующих вдоль Млечного Пути рыцарях.
      Подпустить ближе и ударить лучом. За Малыша, за Леопарда, за всех, кто погиб в течение этих суток. То, что в машине и Полковник, ничего не меняет – он уже перестал быть человеком, стал инструментом этого чудовища, орудием, пешкой. Нажать кнопку и смотреть, как разлетится, разбрызнется снопом раскаленных осколков сине-черный фургон...
      И все же что-то надоедливо путало весь расклад, сбивало мысли с торной дороги, беспокоило – то ли инопланетянин, неизвестно зачем ехавший в фургоне, то ли вся эта история, этот залетный гость, чересчур непонятный, чтобы ненавидеть его по-настоящему, слишком нелепый и беспомощный, чтобы стать мало-мальски серьезной угрозой для человечества, и такой чужой, что его следовало попытаться понять, не нужный никому, может быть и самому себе...
      Чем мы в таком случае отличаемся от древних, из трусливой предосторожности убивавших любого чужеземца? – подумал Ланселот. Правда, он убивает нас. Но сознает ли он, что совершает преступление? Есть ли хоть какая-то, одна-единственная, точка соприкосновения наших и его этики и морали, или они так и останутся параллельными прямыми? Он виноват – и не виноват ни в чем. Как и мы в своих действиях по отношению к нему. Просто-напросто ничего подобного прежде не случалось, и мы исходим из привычных земных аксиом – око за око, зуб за зуб; если есть жертвы, обязательно должны отыскаться и виновные... А если их нет?
      И тут заработала автонастройка – он услышал передачу, которую вел Полковник. Ланселот вывел верньер на максимум, слушал, и ему казалось, что он слышит отражение своих мыслей, рассуждений и сомнений. Со скороспелой гипотезой о слепом исполнителе воли «мобиля», кажется, следовало расстаться. Там, в фургоне, был человек, полностью сохранивший рассудок и волю. И этот человек был прав. Птица в муравейнике. Контакт без контакта. Бесконечно жаль, что нам выпал именно этот вариант, что именно с этой страницы пришлось читать книгу, но что случилось, то и случилось, и нужно оборвать фантасмагорию, не громоздить нелепость на нелепость. Пусть уходит – иного выхода нет. Иначе нам грозит опасность уподобиться древнему царю, высекшему кнутами то ли реку, то ли океан. Тем двоим в фургоне нужно помочь – и ради них самих, и ради неких истин, что еще не открыты нами, но их приближение все же смутно ощущается. Дверь в большой космос распахнулась на минуту, и не стоит сводить это событие к примитивной драке с лазером в роли каменного топора. Кто знает, что мы приобретаем, дав ему уйти? По крайней мере, мы ничего больше не теряем, а это кое-что да значит...
      Внизу по дороге мчался сине-черный фургон, и следом – настигающая его полицейская машина. Ланселот торопливо надел темные очки, левой ладонью охватил запястье правой, вытянул руки и поднял лучемет на уровень глаз. Нажал кнопку, досчитал до трех и отпустил. Мотнув головой, сбросил очки. Перед глазами плавали все те же радужные пятна.
      Дорогу перегородила глубокая оплавленная канава, из нее валил дым и пар. Машина косо стояла поперек дороги метрах в десяти от канавы. Вряд ли они скоро придут в себя – ослеплены вспышкой и ошеломлены. Но остаются другие группы, другие патрули...
      Спотыкаясь, падая, съезжая по осыпям, раздирая в кровь бока и спину, Ланселот как только мог быстро спускался к тому месту, где оставил машину.
      ...Мотоциклисты появились из сизого рассветного тумана, словно призраки Дикой Охоты. Их было двое, они остановились, разомкнулись и вскинули коротенькие автоматы, но фургон уже пролетел меж ними, как метко пущенный в ворота футбольный мяч. Полковник окончательно смирился с мыслью, что охотятся уже и на него, что и он стал чужим.
 
Дай вам сил, ох, дай вам сил, конногвардейцы,
сторожить нас в это утро под дождем... —
 
      пробормотал он сквозь зубы. Он выжимал из машины все, на что она была способна, он больше не терзался сомнениями, знал, что успел прыгнуть в свой поезд и мчится в нем, неизвестно только, удастся ли сойти на своей станции, но главное сделано – он в своем поезде...
      Снова мотоциклисты. Пули высекли искры из лобового бронестекла. Полковник два раза выстрелил левой, и в передних колесах обоих мотоциклов жалобно зашипел уходящий из камер воздух.
      ...Ланселот мчался бок о бок с полицейской машиной той же марки, что и угнанная им. Четверо в ней смотрели недоуменно и зло, делали энергичные жесты, означавшие только одно – приказ убраться с дороги, смыться с глаз. Двое держали наготове автоматы, но ни один ствол не повернулся пока в его сторону. Далеко впереди мчался сине-черный фургон.
      Тот, что сидел рядом с шофером, наклонился к рации и внимательно слушал, настороженно косясь на Ланселота, словно опасался, что тот может подслушать. Вдруг его лицо стало жестким и хмурым, он что-то коротко приказал, и полицейский на заднем сиденье навел на Ланселота автомат. Должно быть, им кое-что рассказали о нем, но отвлекаться на попытку его задержать они не могли, продолжая махать руками – с дороги, иначе стреляем!
      Ланселот положил лучемет на сгиб левой руки, державшей руль. Они, без сомнения, прекрасно знали, что это за штука – страшно побледнели, но шофер не свернул. Ланселот не мог их не уважать. К тому же они не стреляли.
      Он не мог нажать кнопку, но следовало что-то делать – прямой участок дороги скоро кончится. Швырнув лучемет на сиденье, Ланселот вцепился в руль. Он не хотел их убивать, а они упорно не желали затормозить, приказ гнал их вслед за фургоном. Скрежет и треск раздираемого металла, визжали тормоза, водитель полицейской машины был явно не из новичков и не из трусов и сопротивлялся как мог, искусно маневрируя; хрустнуло и разлетелось боковое стекло, и Ланселот с облегчением увидел в зеркальце, что полицейская машина вылетела на обочину, но не опрокинулась, упершись смятым бампером в облицованную яркой декоративной плиткой насыпь.
      Но и его машину занесло, и она стала биться о бетонные столбики.
      – ...Все. То самое место.
      Полковник развернул фургон, нажал кнопку, поднимавшую заднюю дверь. Черное колесо с четырьмя толстыми спицами покатилось к лесу, туда, где он, тоскующий, измученный непонятной болью, коснулся Земли сутки назад. Полковник дернул чеку, бросил гранату на сиденье и побежал прочь, бормоча: «Вот вам и пулеметы...» Взрыв толкнул его в спину тугой и горячей воздушной волной.
      Желто-черное пламя перегородило дорогу, дым косой широкой лентой уходил в небо, колесо катилось и катилось. Полковник услышал шум моторов и побежал туда, на бегу выдергивая из кобуры кольт.
      Мотоциклисты вылетели на взгорок, промчались по бездорожью, затормозили, взрывая дерн колесами, и передний вскинул автомат. Полковник выстрелил – в руку. Не промазал. Побежал к ним, махая рукой, крича что-то непонятное ему самому. Синяя трассирующая строчка брызнула ему навстречу, ноги подогнулись, в груди засело острое и горячее, и он, падая, увидел, как медленно распухает облако пыли, окутавшее стоящий у деревьев черный конус. Выстрел. И новая струйка трассирующих пуль в ответ. И свист, вой, ослепительный клубок огня, вертикально унесшийся в синее-синее, как ее глаза, небо.
      Упираясь кулаками в бетон, Полковник попытался рывком встать, потому что женщина в светлом плаще уже десятый раз набирала номер, стоя в стерильной безличности зала ожидания, а в ответ ей упрямо пищали длинные гудки – тире, тире, тире... Словно трассирующая очередь.
      Но руки не держали, и он уткнулся щекой в холодную твердую бетонку. Она будет плакать, когда узнает, подумал Полковник, полной грудью вдыхая сквозь боль горьковатые запахи осени, но она все поймет. Перед глазами встало мрачное, шотландское ущелье, по дну которого текла темно-красная река – человеческая кровь, пролитая во всех войнах, зловещая река, только Томас из Эрсилдуна, бард и предсказатель, сумел с помощью королевы фей пересечь ее, а потом и вернуться назад, и юное лицо королевы фей, она улыбалась Полковнику, порхающие вокруг золотистые искорки сгустились, заслонили все, ослепили, оглушили, обволокли...
      Длинная серая машина косо встала поперек шоссе, мотоциклист распахнул дверцу, и Генерал грузно выбрался наружу. Сзади полукругом стояли притихшие офицеры, неподалеку чадили догорающие обломки фургона, над лесом из сизого туманного марева вставало отливающее золотым и розовым солнце.
      Генерал смотрел на мертвого Полковника, выбросившего руки вперед так, словно он хотел заслонить что-то и не успел. Потом перевел взгляд к лесу, на выж-женный круг, черневший возле самых деревьев. За его спиной осторожно переступали с ноги на ногу оперативники, бесстрастно стоял Икар.
      – Нужно позвонить, – сказал он глухо. – Как полагается...
      – У него же никого нет, Генерал, – сказал адъютант. – Нам просто некуда звонить.
      – А как по-вашему, хорошо это или плохо?
      Адъютант растерянно молчал. Он хотел пожать плечами, но вовремя спохватился – Генерал не выносил таких жестов.
      Дребезжа дверцей, подъехала полицейская машина – с выбитыми стеклами, помятая, словно по ней долго и упорно колотила кувалдами орава спятивших луддитов. Человек, вылезший из нее, тоже выглядел так, словно его пропустили через какую-то шалую мясорубку, – в мятой и рваной одежде, в пыли и подсохшей крови из многочисленных ссадин. Все смотрели на него, а он шел к ним, хромая, потом остановился и посмотрел Генералу в лицо. Глаза у него были синие, с дерзкой сумасшедшинкой.
      – Ну что же, Генерал, – сказал Ланселот. – Как в глупом старинном фильме, право слово, – злодей и шериф медленно идут навстречу друг другу... Только какие из нас с вами ковбои? Одна видимость...
      Генерал внимательно посмотрел на него, профессионально представив себе это лицо с аккуратной прической, без крови и грязи, перебрал в памяти пачку фотографий из досье, куда поступали материалы на вызывавших подозрения «внешних агентов». Спросил сухо:
      – «Крыша» – научный обозреватель «Европейского еженедельника»?
      – Да, – сказал Ланселот. – Резидент Совета Безопасности. Или, переводя на ваш жаргон, руководитель шпионской сети в вашей суверенной державе.
      – Вы считаете, что такое определение вам не подходит?
      – У меня нет намерения дискутировать на эту тему, – сказал Ланселот. – Можете называть меня как угодно, коли уж вы уверены, что вся планета идет не в ногу и постоянно лелеет черные замыслы касательно вас... Я просто-напросто хочу посмотреть вам в глаза и узнать, каково это – чувствовать себя спасителем человечества. Интересно, каково?
       1982