Действующие лица романа вымышлены, всякое сходство с реально существующими людьми или организациями – не более чем случайное совпадение. Это касается и города Тиксона, никогда не существовавшего.
       Александр Бушков

      Это был самый необычный в сибирском небе самолет – о чем, конечно, никто и понятия не имел, потому что и со стороны аэроплан выглядел вполне обыкновенно, и посторонний, угоди он каким-то чудом в салон, не узрел бы ничего для себя странного. Разве что кресел было поменьше, чем на обычном ЯК-40, да пассажиры беззастенчиво курили. Впрочем, ни первое, ни второе в наши непонятные времена не могло уже служить отличительным признаком необычности – скорее уж подворачивалась мысль, что летательный аппарат тяжелее воздуха принадлежит очередному новому русскому и всецело приспособлен для его удобства.
      За иллюминатором не было ничего интересного – сплошной слой высотных облаков, больше всего напоминавших необозримое заснеженное поле с торчавшими там и сям острыми застругами. Так и казалось, что вот-вот на горизонте замаячат лыжники, а то и утонувшая в снегах по самую трубу избушка. Было скучно. Особенно тому, кто представления не имел, куда, собственно, он летит и зачем. Мазур ради вящего душевного спокойствия напомнил себе, что и остальные, вполне может оказаться, понятия не имеют, зачем их бросили к Полярному кругу, – но легче от этого как-то не становилось.
      Собственно, никакого Мазура в данный исторический момент и не существовало, если честно. Был некий Микушевич Владимир Степанович, научный сотрудник некоего питерского НИИ, каким-то хитрым способом увязывавшего в своей работе гидрологию, географию и что-то там еще, связанное с морями-океанами. Для особо настырных педантов, привыкших встречать не по одежке, а по бумажке, существовали и оформленный должным образом чуть потрепанный паспорт, и пропасть других бумажек, подкреплявших легенду означенного Микушевича, – с какого ракурса ни смотри, под каким углом ни разглядывай.
      Ему случалось в жизни пользоваться фальшивыми документами – однако впервые на задание приходилось идти под скрупулезнейше проработанной л и ч и н о й. Обычно у «морских дьяволов» не бывает ни легенд, ни личин, ни документов, за редким исключением (вроде полузабытой африканской одиссеи) они выступают в двух ипостасях: либо в облике стремительных призраков без лиц и дара речи, либо в виде неопознанных трупов, которые не могут привязать к конкретной точке земного шара и лучшие специалисты. Правда, на сей раз он не был уверен, что выступит в роли «морского дьявола». Ни в чем он не был уверен – разве что в том, что Кацуба единственный, кто знает пока самую чуточку больше других.
      Впрочем, и Кацубы не было никакого – был Проценко Михаил Иванович, извольте любить и жаловать. Украшавший своей персоной тот же самый НИИ с длиннющим названием (насколько понимал Мазур, и впрямь существовавший где-то на брегах Невы), в эпоху полнейшего безденежья российской науки все же отыскавший неведомо где средства, чтобы направить за Полярный круг аж несколько быстрых разумом отечественных Невтонов...
      С неким мстительным чувством Мазур отметил, что небольшая бородка, которую ему согласно роли пришлось отрастить, выглядит все же не в пример пригляднее, нежели цыплячий пушок на щеках Кацубы. Доведись ему самому давать оценку собственной маске, он определил бы гражданина Микушевича как опытного полевика, этакого обветренного интеллигентного романтика, в ушедшие времена диктата КПСС вдосыта пошатавшегося по необъятным тогда просторам Родины, дабы удовлетворить научное любопытство за казенный счет. Надо полагать, именно такая личина глаголевскими мальчиками и спланирована...
      Что до Кацубы, он со своей реденькой растительностью и дешевыми очочками с простыми стеклами выглядел полнейшей противоположностью себе реальному – типичнейший кабинетный интеллигентик, пробы негде ставить, не способный ни дать по рылу уличному хулигану, ни заработать рублишко на рынке, ни изящно провернуть постельную интрижку с чужой бабой. Зато в пикете какого-нибудь демократического фронта или в очереди на бирже труда мистер Проценко был бы уместен, как торчащая из кармана запойного слесаря пивная бутылка. В данный момент он увлеченно читал толстую книжку в мягкой обложке, на которой жгучий брюнет в тореадорском наряде танцевал фанданго со столь же экзотической красоткой а-ля Кармен, а на заднем плане виднелись остророгие быки, сверкающие лимузины и загадочные личности в темных очках. Название, непонятное Мазуру, было по испанской традиции снабжено сразу двумя восклицательными знаками – один, как и положено, в конце, другой в начале, перевернутый вверх ногами. Мазур с самого начала определил, что Кацуба не выпендривается, а именно читает – быстро, увлеченно.
      Светловолосая девушка Света, с которой Мазур познакомился в прошлом году, вынужденно испытав на себе гостеприимство генерала Глаголева, являла собою несколько иную маску – столичная штучка в ярких недешевых шмотках, современная бульварная журналисточка, очень может быть – слабая на передок, несомненно, огорченная тем, что судьба забросила ее в медвежий угол, и оттого неприкрыто, капризно скучавшая. Иногда она откровенно отрабатывала на Мазуре томно-блядские взгляды, но он, давно раскусивший по собственному опыту, что за гремучую змейку воспитал Глаголев, ни в малейшей степени не смущался, смотрел с к в о з ь. Пусть тренируется, коли того требует служба...
      Вася Федичкин, легкий водолаз, выглядел так, как и пристало Васе, да еще Федичкину – белобрысый здоровяк с улыбкой в сорок два зуба со сталинского плаката: «Молодежь, вступай в Осовиахим!» Очень колоритный экземпляр, этакая д я р е в н я, самую малость пообтесавшаяся в мегаполисе.
      И, наконец, товарищ капитан третьего ранга Шишкодремов Роберт Сергеевич, в отношении коего любой, мнящий себя знатоком человеческих душ, не ошибется за версту. Воротничок форменной белой сорочки едва сходится на упитанной шее, сытенькая щекастая физиономия столичного шаркуна, бабника и эпикурейца – нечего тут думать, сразу ясно, что это один из зажравшихся штабистов, сам напросившийся, чтобы его в качестве офицера связи причислили к научной группе, отправившейся в благодатные края, где в два счета можно разжиться мешком практически бесплатной осетринки, а заодно и икорочки прихватить для начальника-благодетеля. «Ну, а если при одном взгляде на него именно такое впечатление и возникает, легко определить, что в реальности все обстоит как раз наоборот, – подумал Мазур. – Все-таки работать они умеют – идеально подобрали актера для роли, сочинили смешную фамилию, добавили заморское имечко к посконному отчеству... Решили не прятать военные ушки под штатский капюшон, а наоборот, выставить их напоказ – в облике комического морячка, от которого за милю шибает несерьезностью и примитивом... Как ни относись к Глаголеву, но профессионал он четкий. Даже слишком. Не каждый день «морского дьявола» пеленают так надежно и легко».

* * *

      ...Капкан, как ему и положено, щелкнул совершенно неожиданно. Бежит себе зверь по снегу, не ожидая от окружающей природы ни малейшей пакости, – но тут что-то клацает с тупым железным торжеством, и вмиг оказывается, что лапа прихвачена надежнейше, намертво, как ни мечись, как ни вой...
      Если по совести, с о в е р ш е н н е й ш е й неожиданности, грома с ясного неба не случилось, все было иначе. Можно было просечь отточенным чутьем профессионала: игры, в которых ему довелось участвовать без всякого на то желания, не исчезают подобно кильватерному следу корабля. Всегда что-то остается. Но человеку, как водится, хочется верить, что у его хлопот есть где-то четко обозначенный финиш...
      Из крохотного засекреченного городка на берегу Шантарского водохранилища разъехались все – сначала заморские гости, потом тесть с тещей. А Морской Змей с ребятами отчалили еще раньше, пока Мазур бродил по тайге.
      Он остался одинешенек, с приказом ждать дальнейших инструкций. А потому даже и обрадовался, когда появилась вот эта самая Света, на сей раз в своем истинном облике – не сержанта, а старшего лейтенанта, – и препроводила к Глаголеву...
      Генерал был гостеприимен и благодушен – что как раз и настораживало. Однако коньяк был отличным, поводов для выволочки вроде бы не предвиделось. А что еще требовать от общения с вышестоящим, пусть и проходящим по другому ведомству? Мазур скромно сидел, не торопясь с репликами, прихлебывал коньяк на иностранный манер, кошкиными глоточками, с видом величайшего внимания слушая рассказ генерала про то, как советские солдатики из Берлинской бригады в рассуждении, чего бы выпить, залезли в подвал к народно-демократическому немцу и сперли оттуда дюжину бутылок с какой-то слабенькой кислятиной, как потом оказалось – коллекционные напитки, славные своим почтенным возрастом.
      – И больше всего дойч обиделся даже не на то, что винишко стрескали без всякого почтения, в подворотне, а из-за того, что до визита наших ореликов коллекция была полнее, чем аналогичное собрание у конкурента из капиталистической ФРГ, – сказал лениво Глаголев. – Испортился немец при Адольфе, политику пристегивал ко всему, что движется... Еще рюмочку?
      – Благодарствуйте, – сказал Мазур.
      – Это в смысле «да» или в смысле «нет»?
      – В смысле «да», – сказал Мазур. – Когда еще доведется, не по моему жалованью...
      – Извольте. – Он наполнил рюмки и без всякого перехода сказал: – В общем, как гласят достоверные сплетни, по ту сторону океана все прошло гладко. Был кандидат – и нету кандидата, как слизнуло. Нашей девочке, должно быть, дадут медальку. Признайтесь, между нами, мужиками – братство народов достигло апогея или как? Ну ладно, что вы ощетинились, мы же вне строя... Клещами не вытягиваю. Дело ваше. У нас есть и проблемы посерьезнее... Так вот, Кирилл Степанович, им там гораздо легче, на том-то берегу. А вот нам с вами гораздо сложнее. С нами, такое впечатление, не представляют, что и делать – то ли орденки повесить, то ли автомобильную катастрофу устроить, – жестко усмехнулся он. – Шучу, конечно. Не так уж все плохо. И начальники наши не такие уж звери, и мы с вами не настолько уж дешевы, чтобы можно было выкинуть нас на свалку, как новорожденных ненужных котят... Еще поживем. Вот только из нас двоих с вами дело обстоит несколько... запутаннее. Можно откровенный вопрос? Вы по-прежнему стремитесь стать генералом? Адмиралом, пардон?
      – Я обязан отвечать?
      – Господи, да вы вообще не обязаны со мной гонять коньяки и беседовать за жизнь, – сказал Глаголев с необычайно простецким видом. – Но мы же с вами люди военные, все понимаем. Полковник – крайне своеобразное состояние души. Поскольку он, в отличие от подполковников, майоров и прочих ротмистров, стоит перед некоей качественно новой ступенечкой и не знает, удастся ли на нее шагнуть. Я, как легко догадаться, о первой беспросветной звезде. Специфическое состояние, по себе знаю, – в особенности если обнадежат однажды, пусть даже намеком...
      – Черт его знает, – сказал Мазур. – После всех перипетий это как-то по-другому видится. Перегорело, что ли. Другие печали за спиной. И чутье подсказывает, что усложнилась жизнь несказанно, как тот знаменитый узел...
      – Вот то-то. Иные узлы можно только разрубить – я о внешних воздействиях, не о наших с вами поступках... Реальность такова, что вам, друг мой, во всех смыслах надежнее и безопаснее будет отсидеться некоторое время в глуши. Иные столичные хвосты крайне чувствительны, а вы по ним топтались подкованными бутсами – ну, предположим, не вы один, но это мало что меняет... Нельзя вам обратно в Питер. Пока что. Да и потом, там вы непременно окажетесь в столь же подвешенном состоянии, как здесь, но у нас, по крайней мере, сосны и воздух, а там мокреть со слякотью. И неизвестность.
      – А здесь, вы хотите сказать, неизвестности нет?
      – Теперь, пожалуй что, и нет, – сказал Глаголев, поглядывая определенно испытующе. – Вы, любезный, не истеричная гимназистка, а потому позвольте с вами запросто...
      Он бесшумно выдвинул ящик, не глядя достал какую-то бумагу и положил перед Мазуром. Вид у бумаги был официален донельзя – уж это-то Мазур, всю сознательную жизнь носивший форму, мог определить с лету.
      И взял украшенный печатями и штампами лист, стараясь не допустить ни малейшей поспешности, не говоря уж о суетливости. Следовало сохранять лицо, насколько возможно, – у белокурого великана с холодными синими глазами оказалось не просто четыре туза при сдаче. Голову можно прозакладывать, еще парочка тузов притаилась в рукавах, а парочка за голенищами. По глазам видно.
      И все-таки т а к о г о Мазур не ожидал. Шевеля губами, как будто это могло в чем-то помочь, перечитал про себя: «...капитана первого ранга Мазура Кирилла Степановича откомандировать в распоряжение командующего Сибирским военным округом...» Все остальное особого значения не имело – сопутствующая официозная жеванина...
      – Очень интересно, – сказал он, надеясь, что лицо осталось бесстрастным. – Уж не решили ли вы здесь собственным флотом обзавестись?
      – Да что вы, не настолько мы Бонапарты, – ответил Глаголев, наблюдая за ним с холодным любопытством. – Весной, правда, нашлись идиоты, которые попытались собственной республикой обзавестись, но это была чистейшей воды инсценировка... Могу вам по секрету сказать, что сегодня командующий, в свою очередь, откомандирует вас в мое распоряжение. Все честь по чести, с соблюдением формальностей. Ничего уникального, хватало прецедентов в нашей несокрушимой и легендарной.
      – Пожалуй, – кивнул Мазур. – Это вы постарались?
      – Каюсь, – чуточку театрально развел руками Глаголев. – Так что привыкайте, что отныне я – ваш орел-командир. Разумеется, сия бумажка не носит силы купчей крепости. Вы всегда можете подать в отставку, необходимая выслуга имеется, да, впрочем, нынче из армии сбечь не столь уж и трудно... Вопрос только в одном – а хочется ли вам в отставку?
      – Черт его знает, – сказал Мазур. – Сам не пойму. Если честно.
      – Да бросьте вы, – сказал Глаголев. – Кирилл Степанович, мы же с вами – волки, нас на манную кашку посадить нельзя, сдохнем в одночасье. Я понимаю, нервы у вас подрастрепаны после недавних переживаний, но воображение у вас осталось достаточно живым, чтобы оценить весь ужас жизни отставника...
      – Это кнут, а? – сказал Мазур. – Где же пряник?
      – А нету пряника, – серьезно сказал Глаголев. – Ордена – это не более чем железки, мы оба в том возрасте, когда к этой истине относятся со здоровым цинизмом. Беспросветную звезду вы у меня можете и заработать, а можете и в жизни не увидеть, но на старом вашем месте службы вы ее уж точно не увидите. О славе всерьез и говорить не стоит – когда это мы с вами выходили на солнечную сторону? Короче, я вам предлагаю довольно простую вещь: продолжать, насколько возможно, жизнь при золотых погонах. Остаться в к а с т е. Ничего другого нет, не взыщите. Одно могу сказать твердо, не запугивая и не сгущая красок: в столицах у вас есть реальный шанс утонуть на неглыбком месте, зато у меня еще побарахтаетесь... Дискуссия будет?
      – Нет, – сказал Мазур.
      – Авторучку дать на предмет рапорта об отставке?
      – Нет.
      Где-то в глубине души он сам себе удивлялся, но это – в глубине. Последние события отучили его удивляться, вот в чем штука, подспудно копилась уверенность, что после всего этого жизнь разделится на «до» и «после», потому что прошлое не возвращается и он шагнул за некий рубеж...
      – Неплохо, – сказал Глаголев. – Ни истерик, даже легоньких, ни прострации. Глядишь, и сработаемся... Давайте еще коньячку. Мы с вами пока что ни в каких уставных взаимоотношениях не находимся, можем непринужденно...
      – Послушайте, – сказал Мазур. – Ну, а что я у вас буду делать, в конце-то концов?
      – В одном известном романе на подобный вопрос герой ответил обезоруживающе просто, – ухмыльнулся Глаголев. – Что-нибудь да подвернется...

* * *

      ...Вот и подвернулось, довольно скоро. Слишком быстро, чтобы считать это случайностью. Что-то Глаголев планировал заранее, и в его комбинации уже тогда должен был присутствовать безработный каперанг, угодивший в нечто среднее меж опалой и безработицей. Такое вот получилось Кончанское...

* * *

      Кацуба шумно захлопнул свою книжку, потянулся:
      – Надо же, все-таки Рамон, паскуда такая, полоснул по горлу почтенную сеньору, а я до предпоследней странички грешил на дона Руфио...
      – Вопиющий разрыв меж теорией и практикой, – бросила Света, определенно намекая на какие-то понятные лишь с в о и м шутки. Потянулась, вытянула ноги и небрежно скрестила их на коленях у Мазура, пояснив: – Мне ж надо на ком-то раскованность отрабатывать... Господа интеллигенты, а не пора ли поесть? Я так понимаю, нас в Тиксоне банкетный стол не ждет...
      – Правильно понимаешь, – сказал Кацуба. – Вот и займись.
      – Ничего себе обращеньице со столичной журналисткой, да еще вдобавок сексуально раскрепощенной, – грустно протянула Света, но послушно вытащила из яркой сумки разномастные свертки и принялась накрывать импровизированный стол на чемодане.
      Мазур без особой охоты взялся за бутерброд с отечественной ветчиной. Он нисколько не чувствовал себя чужаком, видел, что народец подобрался опытный, приученный с ходу наводить мосты, притираться в сжатые сроки к незнакомым напарникам, – но все равно некая внутренняя зажатость имела место, глупо ожидать другого...
      – Причавкивать надо, Шишкодремов, – сказал Кацуба совершенно серьезно. – Ты же стебаная штабная крыса, фаворит, мать твою, тебе положено причавкивать, а то и рот рукой вытереть...
      – Я, во-первых, все же флотский, а во-вторых – питерский, – ответил Шишкодремов столь же серьезно.
      – Ну и что? – пожал плечами Кацуба. – Ты поехал в дикие края, там, далеко от столицы, твоя сущность наружу и выпирает... к чему перед туземцами манерничать? Чваниться надо... Ты у нас – одноклеточное, на тебя интеллигенты должны смотреть, как на пустое место...
      Шишкодремов молча опустил ресницы и в самом деле пару раз причавкнул с невероятно самодовольным видом.
      – Вот-вот, – одобрил Кацуба. – Ладонью пасть вытирать – это и вправду перебор, а если мякотью большого пальца, небрежненько так, – получится самое то... Микушевич, тебя это не касается, ты у нас мужик обстоятельный, из породы жилистых расейских первопроходцев, тебе должна быть присуща этакая крестьянская воспитанность...
      – А крошки со стола в ладонь сметать? – поинтересовался Мазур без особой задиристости.
      – Не стоит, – сказал Кацуба. – Получится опять-таки перебор... Ты как-никак кандидат наук, не забыл? Не беспокойся, совершенно точно известно, что на собрата по профессии тебя не вынесет, нет там твоих собратьев, слава Аллаху... – Он глянул на часы. – Ерунда осталась, скоро на посадку пойдем... Микушевич, вопросы есть? Или догадки хотя бы? На физиономии написано, что есть догадки... Валяй, не стесняйся.
      – Как агент я вам совершенно не нужен, – сказал Мазур, стараясь тщательно подбирать слова. – Не моя стихия, у вас наверняка есть специалисты... Вася не притворяется, он и в самом деле толковый ныряльщик – ч и с т ы й ныряльщик, подводного боя не знает. Уж тут-то у меня глаз наметан. Учитывая некоторые детали иных тренировок... В общем, у меня такое впечатление, что Васе предстоит куда-то нырять, а мне предстоит надзирать, чтобы его не обидели.
      – Видали, какого я к вам орла присовокупил? – спросил Кацуба так гордо, словно это он раскопал Мазура, губившего таланты где-то в глуши. – Просекает с ходу... Ладно, что тебя томить, старина Микушевич. Примерно так оно и будет обстоять. Если работать все же придется. Есть крохотная, зыбкая вероятность, что мы летим впустую. Могут нам в аэропорту назначения заявить: ребята, прилетели зря, все уладилось и без вас, так что получайте в виде компенсации по осетру и отправляйтесь себе восвояси... Осетры там, говорят, знатные. Сам я не бывал, а ребята летали... Только я, господа и дамы, пессимист по натуре. И плохо верю в такие милости судьбы. А посему заранее настраивайтесь на работу...
      Самолет ощутимо клюнул носом, «заснеженная равнина» за иллюминатором качнулась, и пол на мгновение ушел из-под ног.
      – Ага, – сказал Кацуба. – На снижение идет. Доедайте, время есть, долго будем с горки катиться... Инструктаж, если что, – в аэропорту.
      «Интересные дела, – подумал Мазур, вытирая пальцы носовым платком. – Выходит, все остальные тоже представления не имеют, чем им за Полярным кругом предстоит заниматься. Мелочи, но на душе приятнее – оказывается, он не новичок, от которого секретят то, что доверено «стареньким», он в равном положении с остальными. Сразу видно, что и прочие сидят, как на иголках, вертятся у них на языке вполне закономерные вопросы...»
      Уши слегка заложило – самолет пошел вниз еще круче, словно собирался бомбить с пикирования, потом его швырнуло, и снова...
      – Пристегнитесь, орлы, – сказал Кацуба. – Тут, бают, сплошные ухабы... – Он пересел поближе к Мазуру и тихонько, чтобы не слышали остальные, поинтересовался: – Как настроение? Не особенно пессимистическое?
      – А почему оно должно быть пессимистическим? – пожал плечами Мазур.
      – Ну, мало ли... Вдруг тебе жутко унизительным кажется подчиняться майору...
      – Мне всегда жутко унизительным было подчиняться дураку, – сказал Мазур.
      – Что, случалось?
      – А то нет. Мы в армии, майор, или где?
      – Я похож на дурака?
      – Что-то не замечал.
      – Значит, повоюем, – удовлетворенно сощурился Кацуба. – А может, и воевать не придется – смотря что скажут... Знаешь, полковник, рассказывал мне один деятель, который занимался Китаем... У желтых, видишь ли, слово «кризис» состоит из двух иероглифов: «опасность» и «шанс». Точно тебе говорю, он слово офицера давал, что не шутит. Мне такие аллегории отчего-то нравятся... Ну, все, – он глянул в иллюминатор, за которым ощутимо потемнело (это самолет нырнул в плотные облака), – нет больше майоров и полковников, настроились на вдумчивую работу...
      Облака остались выше, только плавали кое-где редкие мутно-белые клочья. Внизу, насколько хватало взгляда, тянулись буро-зеленоватые равнины, там и сям бугрившиеся длинными полосами. Ртутно отсверкивали озера – их было много, очень много. И никакого океана Мазур не высмотрел, как ни вертел головой, таращась то в правый иллюминатор, то в левый.
      – До Тиксона еще километров сорок катить, – сказал Кацуба, прямо-таки угадав его мысли, – там тебе и все удобства, и работы невпроворот... Если будет работа.

      Облачайтесь, соколы мои, – сказал Кацуба. – Тут хоть и лето, а погоды стоят отнюдь не тропические...
      Из кабины вышел летчик, не глядя на них, протопал в хвост и опустил дверь-лесенку. В самом деле, сразу же повеяло нешуточным холодом. Все завозились, натягивая свитера и куртки. Небо было ясное, но какое-то блекловатое, поодаль рядком стояли несколько АН-2 и АН-24 с выкрашенными в ядовито-оранжевый оттенок крыльями и украшенные такими же полосами от носа до хвоста. Совсем неподалеку Мазур, первым спустившийся на бетонку, увидел стандартное здание аэровокзала – унылый серый ящик со стеклянной стеной, украшенный по карнизу буквами Т И К С О Н. Вокруг простиралась необозримая темно-зеленая равнина, до самого горизонта. В общем, на краю географии оказалось не так уж и жутко. Бывали места и угрюмее.
      – Пошли, – распорядился Кацуба. – Не будут нам автобусов подавать...
      Подхватив объемистые, но не особенно тяжелые сумки, они гуськом двинулись к вокзалу, казавшемуся безлюдным и вымершим, словно замок Спящей Красавицы.
      Когда оказались внутри, сходство со знаменитым сказочным объектом еще более усилилось. Обширный зал был практически пуст – сидели за стойкой две расплывшиеся фемины в синих аэрофлотовских кительках, у входа меланхолично попивала баночное пиво компания из пяти мужичков (рядом с ними лежала груда выцветших рюкзаков и лежала спокойная серая лайка) да уныло бродил по залу милицейский сержант.
      Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.
      – Сидим, – сказал Кацуба. – Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили... В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво...
      Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, – бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно...
      – Баяна не взяли, – грустно сказал Кацуба. – Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали...
      – А как тебе вот это? – спросил Мазур. – Опознаешь? – и легонько прошелся по струнам.
       The nazis burnt his home to ashes,
       His family they murdered there.
       Where shall the soldier home from battle,
       Go now, to whom his sorrow bear?
      – Погоди-погоди-погоди... – Кацуба нешуточно удивился. – Мотив мне странно знакомый... Да и словечки... Ежели в обратном переводе...
      – Последний куплет, – хмыкнул Мазур.
       The soldier drank and wept for many,
       A broken dream, while on his chest,
       There shone a newly-minted medal
       For liberating Budapest.
      – Ну ничего себе, – покрутил головой Кацуба. – Это что же, и «Родная хата» у нас слизана с импорта?
      – Да нет, – сказал Мазур. – Это я так... развлекаюсь.
      – Ну развлекайся, музицируй... Рембрандт... – Кацуба скользом глянул наружу, за стеклянную стену, вскочил. – Вот и приехали, сейчас узнаем, что день грядущий нам готовит...
      И быстро направился к выходу. Там стоял невидный зеленый фургончик, УАЗ с белой надписью «Гидрографическая», крайне потрепанный, казавшийся ровесником века. Без всяких теплых приветствий Кацуба тут же заговорил с двумя, сидевшими внутри. Мазур продолжал лениво тренькать.
      – А я «Интернационал» по-французски знаю, – похвасталась Света. – Се ля лютте финале...
      – Неактуально, – сказал Вася.
      – Погоди, будет еще актуально, – мрачно пообещал Шишкодремов с видом садиствующего пророка, получавшего извращенное удовольствие от черных предсказаний. – Если так и дальше пойдет.
      – Это что, опять у Нострадамуса вычитал? – по-кошачьи сощурилась Света, державшаяся совершенно непринужденно.
      – Сам вычислил, – угрюмо сообщил Шишкодремов.
      Света потянулась и пояснила Мазуру:
      – Это он у нас на Нострадамусе подвинулся. И Гитлера оттуда вычитал, и Ельцина, и ваучеры. А какой может быть Нострадамус, если сами французы намедни писали, что на сегодняшний день имеется десятка три расшифровок к а ж д о г о катрена? Точнее объясняя, на каждое четверостишие – тридцать расшифровок, причем любая наугад взятая противоречит двадцати девяти остальным. Какие уж тут предсказанные ваучеры, Роберт?
      – Образованщина, – проворчал тот, уязвленный в лучших чувствах.
      – Зато сексуальна и раскованна, – уточнила Света. – Вон у сержанта скоро казенные штаны треснут...
      Вернулся Кацуба. Все было ясно по его лицу, с первой секунды. Никто не задал ни единого вопроса, но он сам, не спеша оглядев свое воинство, тут же внес ясность:
      – Увы, ребята, придется работать... Хватайте барахло и поехали. Машина ждет.
      В фургончике оказалось достаточно обтянутых потертым кожзаменителем сидений, чтобы с относительным комфортом разместиться всем. Скрежетнул рычаг передач, и машина покатила прочь от сонного царства.
      – Знакомьтесь, – сказал Кацуба. – Это вот товарищ Котельников Игорь Иванович, большой человек в здешней гидрографии... в практической гидрографии, так сказать. Прикладной. Известный прикладник. Только застрял в капитанах – здешние места как-то чинопроизводству не способствуют...
      Шофера он не представил – значит, так и надо было. Капитан Котельников чем-то неуловимо напоминал Кацубу – такой же жилистый и долговязый, только усы оказались гуще и светлее.
      – Как вас величают, он уже знает, – продолжал Кацуба. – Ну, со светскими условностями вроде все? Гоша, пивка хочешь?
      – Давай. А то у нас дорогущее...
      Машина поскрипывала всеми сочленениями, но довольно бодро катила по раскатанной колее. Вокруг сменяли друг друга холмы и равнины, кое-где среди невысокой, зелено-буроватой травы белели пучки бледных цветов, взлетали птицы. Слева, далеко в стороне, показалось большое озеро, покрытое словно бы огромными бело-серыми хлопьями.
      – Гуси, – пояснил Котельников. – Осенью охота тут богатейшая. Да и сейчас колошматят почем зря...
      – А это что? – поинтересовался Мазур, когда вокруг появились заросли странного кустарника – с метр высотой, перекрученные черные стволы, длинные, узкие листья.
      – А это березы, – сказал Котельников. – Серьезно. По здешним меркам – вполне дремучая чащоба, лучшее, чем богаты...
      – Вон хорошее местечко, – перебил Кацуба. – Там и постоим ради приятного разговора...
      УАЗ свернул вправо, переваливаясь на неровностях, проехал метров двести, к подножию невысокого холма, остановился. Котельников не стал отсылать шофера «погулять» – значит, человек был свой, посвященный.
      Кацуба мгновенно переменился, лицо стало жестким, пропало всякое балагурство.
      – От Адама начинать не будем, – сказал он. – Но небольшое такое предисловие сделай, Гоша, чтобы народ знал, где ему предстоит горбатиться...
      – Понятно, – сказал Котельников. – Значит, вводная часть будет такая... Мы едем в город Тиксон. Население – около тридцати тысяч человек, причем девять десятых с превеликой охотой хоть завтра навсегда убрались бы на материк, но не имеют такой возможности. Дела, как и везде, хреновые – плюс северная специфика. Цены дикие, денег нет. Лесоперевалочный завод стоит второй год – невыгодно стало сплавлять лес с верховьев. Та же ситуация с судоремонтным – от обычной навигации остались одни воспоминания, Северный морской путь, будь это на суше, давно зарос бы бурьяном. Нефтеразведку свернули. Одним словом, народ не живет, а кое-как выживает и не разнес все вдребезги и пополам исключительно по исконной русской терпеливости. А может, еще и оттого, что понимает: если разнести все вдребезги, деваться будет вообще некуда – до материка очень уж далеко, а тут, по крайней мере, крыша над головой, рыбку половить можно, только ею многие и спасаются...
      – Медеплавильный вот-вот закроют, – бросил шофер, не оборачиваясь к ним.
      – Ага, – сказал Котельников. – Со дня на день. Выбрали руду за сто пятьдесят лет. Одним словом, социализма здесь уже нет, а капитализма нет и не будет по одной простой причине: нечего прихватизировать. Разве что рыбхоз еще в девяносто четвертом превратился в частную фирмочку, но это у нас единственный росток капитализма, и другого не дождаться. Аж целых четыре сейнера – то есть, было четыре. Осталось три. Ну, еще хлипкий туризм – но это уже не наши, все идет через Шантарск, а здесь только представитель. Возят иностранцев по Северному Ледовитому. Теневой экономики нет, поскольку нет вообще никакой экономики. Мафия, как водится, есть, куда же без нее, но по вашим шантарским меркам это и не мафия вовсе, смех один. Тут вам не Завенягинск с его никелем и круговоротом больших денег в природе... Вот вам в краткой обрисовке все наши сугубо штатские дела. Теперь – военные, вообще те, что касаются носителей погон. Есть таможня, но захирела согласно общей тенденции. Есть пограничники – поскольку в Завенягинск до сих пор, бывает, заходят иностранные коробки, опять же те самые иностранцы, про которых я уже говорил. Армия представлена военной частью с соответствующим цифровым обозначением. – Он достал потрепанную карту, развернул на колене. – Вот здесь, где обведено синим, – сплошь запретка.
      Мазур глянул на обозначение масштаба – территория была немаленькая, как водится, равнялась если не Франции, то уж какой-нибудь Люксембург заставила бы завистливо охнуть.
      – Какого плана армейцы? – спросил он ради интереса.
      – РЛС дальнего обнаружения и батареи противоракет. В тех местах базируются еще со времен лысого кукурузника – как только по обе стороны «железного занавеса» начали готовиться к пальбе ракетами с подлодок. Когда-то там вдобавок испытывали ракеты «воздух-земля», но лет двадцать, как свернули полигон. До сих пор все, правда, перепахано – лунная поверхность, это ж тундра, любой рубец зарастает сто лет... Дикие олени стороной обходят. Что еще? Армия точно в таком же положении, что и цивильные – денег нет, жрать нечего, генерал посылает в тундру вездеходы, лупят бедных олешков из автоматов почем зря, и ничего не попишешь, жить-то надо...
      – Это лирика, – хмуро сказал Кацуба. – Давай к делу.
      – Дела начались примерно три месяца назад, – сказал капитан. – Когда произошел массовый падеж морской живности. Рыба, вообще все, что передвигается и плавает.... Зрелище, надо признать, было жутковатое, есть фотографии, при необходимости посмотрите. На полкилометра по берегу все это валялось и гнило. Из столицы нагрянула среднеответственная комиссия, поковырялась тут и быстренько слиняла. Ничего конкретного так ничего и не установили – вроде бы водяная фауна чем-то таким отравилась, но, с другой стороны, вполне возможно, что живность погибла от естественных неведомых причин. Никто не стал тратить время и деньги. Зато местная интеллигенция, чтобы вовсе уж не озвереть от безделья, в два счета учредила «союз зеленых» и чуть ли не с первого дня принялась наезжать на армейцев. Есть тут у нас своя интеллигенция, не вымерла пока, они ж живучие... Принялись орать во всеуслышанье, что беда произошла из-за контейнеров с боевыми ОВ – дескать, в прежние времена злонамеренные советские милитаристы безответственно топили чуть ли не у самого берега отслужившие химические боеприпасы, а потом, когда все это добро проржавело, отрава просочилась в воду и получился маленький Освенцим...
      – А это неправда? – прищурился Шишкодремов.
      – Центр заверяет, что неправда, – пожал плечами Котельников. – Категорически заверили, что армия никогда не топила здесь никакой отравы. И я склонен верить начальству – не из тупой субординации, а оттого, что немного занимался схожими проблемами. Распоследним идиотством было бы доставлять сюда контейнеры из европейской части России. Мы здесь люди взрослые, в меру циничные и эрудированные... Бывало, сбрасывали – но восточнее Новой Земли никогда не забирались. Никто не стал бы подвергать риску Северный морской путь, стратегическую трассу. Топили в Баренцевом... «Зеленые», увы, держатся своей версии – по их интерпретации, на базе до сих пор хранятся химические боеприпасы, от которых порой избавляются методом Герасима. Это, конечно, невероятная чушь – перед дислоцированными здесь подразделениями в жизни не ставили и не поставят задач, для выполнения которых требуются боевые ОВ. Здесь нет ничего, кроме противоракет, абсолютно несовместимых с боевой химией.
      – «Зеленым» это объясняли?
      – На словах, на пальцах, на молекулярном уровне... – угрюмо сообщил Котельников. – Не унимаются. Совковый интеллигент логические аргументы воспринимать не способен, а мышление у него насквозь шизофреническое. Если отрицают – значит, секретят. В таком аспекте. Химические боеприпасы здесь есть, потому что военные заверяют, что их здесь нет. Вы не думайте, будто я преувеличиваю, – здесь у меня куча вырезок из «Тиксонского демократа», потом сможете сами убедиться, что я нисколечко не утрирую... Именно эта газетенка запустила историю о некоей барже, битком набитой баками с ОВ, которую монстры в погонах утопили чуть ли не в виду берега. Крайне смачно расписала. Они-де нашли некоего ветерана Севморпути, своими глазами бачившего потопление баржи, но старикан то ли помер, то ли страшно боится чекистов, и потому представить его вживую они не могут... Одним словом, каша заваривается нешуточная. Потому что шизанутый интеллигент – словно вирус гриппа. Где-нибудь в отдаленном безлюдье от него не будет никакого вреда, но если попадет в толпу, наворочает дел. В особенности если учесть, во-первых, что питательная среда у нас богатая – люди от голода и невзгод озверели предельно, а во-вторых... – Он помолчал чуточку, нервно мусоля сигарету. – А во-вторых, все могло бы потихоньку сойти на нет, не последуй новых сюрпризов. Две недели назад один из сейнеров того самого акционерного общества, бывшего рыбхоза, в буквальном смысле вылетел на берег километрах в десяти от города. Шел по прямой, неуправляемый, глубина начинается в том месте у самого берега, так что он наполовину выскочил на сушу. И сняли с него ровным счетом одиннадцать покойничков – весь экипаж, поголовно. Смерть последовала в результате отравления химическими соединениями, по своим характеристикам практически схожими с зарином. Не может быть ошибки – трижды проверяли и перепроверяли, во всем этом участвовали и военные, и городские медики, и комиссия из Шантарска... Представляете, что началось в городе? Сейчас уже страсти чуточку улеглись, но в военной форме появляться категорически не рекомендуется. Даже погранцам. Да что там, на неделе принялись лупить таможенника, пока разобрались, что отношения к военщине он не имеет, сломали три ребра... «Зеленые», как легко понять, пришли в состояние крайней двигательной активности... Пена с губ летит на километр. Налетели столичные корреспонденты схожей ориентации, был запрос в Думе, в город уже приперлось штук двадцать импортных «зеленых» собратьев... Неужели не слышали?
      – Краем уха, – ответил за всех Кацуба. – У нас там своих заморочек выше крыши...
      – Вам легче. А мы стоим на ушах. Шесть дней назад горсовет принял резолюцию – в кратчайшие сроки все военные объекты должны быть демонтированы, а на освободившихся территориях следует устроить экологический заповедник. Попробуй не принять такого манифеста, когда вокруг здания собралось полгорода с самыми радикальными плакатами, каждый второй пьян в задницу, а каждый первый от злости невменяем. Вдовы и осиротевшие детишки в первом ряду, милиция ни жива, ни мертва – их ведь горсточка, депутаты в прострации, военные сидят на базе, боясь высунуть нос... Самое удивительное, что город уцелел – подумаешь, выбили пару стекол перевернули пару машин да сожгли чучело в армейской форме... Сейчас-то из Завенягинска прислали омоновцев, но их не больше взвода, проблемы это не решает. И резолюция эта самая ничего не решает – в столице ею подотрутся. Однако ситуация хреновейшая – есть масса горючего материала, есть поджигатели, история просочилась за рубеж трудами «варягов», по городу что ни день носятся импортные гости с видеокамерами, а потому даже не из Шантарска – из столицы городским властям наказали не провоцировать конфликтов, упаси боже, не обижать возмущенного народа, вообще лечь, раздвинуть ноги, расслабиться и попытаться получить удовольствие... А военным – носу не показывать с базы. Или уж в крайнем случае пробираться огородами, напялив цивильное, – он покосился на Шишкодремова. – Так что придется вам быстренько превратиться в стопроцентного штатского. Прямо сейчас. В городе многие носят списанное военное, так что достаточно будет ликвидировать погоны с фуражкой.
      – Интересные дела, – проворчал Шишкодремов.
      – Взвыл купец Бабкин, – нараспев протянула Света. – Жалко ему, видите ли, шубы...
      – Но ведь в таком случае получается, что легенда летит ко всем чертям? – сварливо продолжал капитан третьего ранга. И в поисках моральной поддержки уставился на Кацубу. – Все на том и завязано, что я – приставленный морячок, штабная крыса берегового плавания... Они что, и к морякам относятся, как к врагам народа?
      – Им без разницы, – мрачно сказал капитан. – Я же говорю – три ребра таможеннику сломали...
      – Тихо, – бросил Кацуба. – Чапай думать будет.
      Думал он недолго – не прошло и минуты, как просветлел лицом, поднял палец:
      – Ничего, собственно, переигрывать не придется. Остаешься штабной крысой, приставленной шпионить за цивильными. Только шляться будешь без погон, вот и весь бином Ньютона. Ну, а мы, понятное дело, будем на тебя украдкой жаловаться местным шизам – навязали, мол, болвана... Так что спарывай погоны, представь, что на дворе – семнадцатый год. «Капусту» с фуражки тоже ликвидируешь – тогда будешь напоминать Остапа Бендера, а это не отягощает задачу.
      Он протянул Шишкодремову швейцарский перочинный ножичек, и капитан (определенно несколько уязвленный) стянул шинель, принялся, зло посапывая, отпарывать погоны.
      – Пойдем дальше? – спросил Котельников. – Пробы воды в разных точках брали все, кто располагал соответствующей аппаратурой, – гидрографы, военные, пограничники. Результат отрицательный. Никакого следа отравы.
      – Это кого-нибудь убедило? – спросил Кацуба.
      – Нет, конечно, – фыркнул Котельников. – Согласно той же логике. Точнее, отсутствию логики. Фальсификация – и все тут. На другой день после митинга и исторической резолюции из Шантарска прислали военный самолет. Я не специалист в области электронной разведки, но меня заверяли, что аппаратура там современная и качественная, – он наморщил лоб, припоминая. – Системы «Ястреб» и «М-105». Самолет работал почти двое суток, прочесал почти три тысячи квадратных километров. С тем же результатом. Никаких контейнеров на дне. Только три затонувших корабля, но про них известно практически все, ни на одном никогда не было никаких отравляющих веществ.
      – Какие здесь глубины? – спросил Мазур непроизвольно.
      – В обследованной акватории, да и в прилегающих районах – максимум сороковник.
      – Тогда в самом деле нашли бы и бидон из-под молока...
      – Разбираетесь?
      – Ага, – кратко сказал Мазур.
      Разбирался, лучше некуда. Правда, ему главным образом приходилось иметь дело с зарубежными аналогами «Ястреба» и «стопятки». Прекрасные приборчики, один из лютейших врагов «морского дьявола» – на глубинах до полусотни метров засекает металлические детали экипировки аквалангиста в ста случаях из ста. А если тот, кто увлекся этакой рыбалкой, пустит над водой на бреющем полдюжины вертолетов с аппаратурой на внешней подвеске, а следом пойдут мотоботы с боевыми пловцами – тому, на кого охотятся, жить станет совсем невесело....
      – И это снова никого не убедило, а? – спросил Кацуба.
      – Ну разумеется, – пожал плечами Котельников. – Кроме очередной порции воплей о коварстве военщины, никакой реакции. Ситуация осложняется тем, что мэр – из и х н и х. Ветеран перестройки. У нас здесь в некоторых смыслах заповедник, не забывайте, прямо-таки конандойлевский затерянный мир. Время остановилось, стрелки где-то на самом начале девяностых, взгляд на мир и образ мышления соответствующие...
      Шишкодремов справился с погонами и, сожалеючи цокая языком, снимал «капусту» с фуражки.
      – Мэр у вас из журналистов, кажется? – поинтересовался он, не поднимая глаз от рукоделья.
      – Нет, с метеостанции, кандидат околовсяческих наук, это председатель горсовета – из борзописцев, закадычные дружки, кстати, оба двигали перестройку, как два придурка... На чем и сыграли два месяца назад – они, изволите ли видеть, на короткой ноге со столичными отцами демократии и даже лично знают с полдюжины самых настоящих западных бизнесменов, посему обязательно добьются валютных инвестиций, на Тиксон польется золотой дождь, все будут сыты, пьяны и нос в табаке. У вас, на материке, такие штучки уже не проходят, но в нашей глуши... Электорат поскрипел мозгами и выбрал обоих. За два месяца ни черта не сделали, конечно, – исключительно потому, что засевшие враги мешают. К сожалению нашему, из-за последних событий этих врагов удалось четко персонифицировать, а значит, у обоих деятелей еще есть в запасе время. «Зеленые», таким образом, витийствуют и безумствуют под высочайшим покровительством обоих этих придурков, что прыгают по ветвям власти...
      – Кстати, о «зеленых», – оживился Шишкодремов. – Заграничные ниточки не прослеживаются?
      Взгляд у него мгновенно стал колючим, цепким, деловым, резко контрастировавшим с туповато-сытенькой физиономией. На миг из-под маски проглянуло подлинное лицо. «Не прост наш колобок, – отметил Мазур, – а впрочем, простого бы и не послали... Не держит Глаголев простых сибирских валенков...»
      – Не удивлюсь, если обнаружатся, – досадливо поморщился Котельников. – Все прекрасно знают, что за фруктики эти «зеленые», неважно, наши или импортные – то ушки спецслужб проглянут, то обнаружатся клычки пронырливых бизнесменов, которые напускают «зеленушек» на конкурентов... Пока ничего конкретного сказать не могу. Людей и возможностей у меня – кот наплакал. Не велось здесь серьезной работы, сами прекрасно понимаете, а потому нет и «инфраструктуры». Кое-что собрали, конечно, – он вопросительно глянул на Кацубу. – Я так понимаю, ваша группа четко делится на две части – одни станут ворочать агентурку, другие – нырять в морскую глыбь?
      – Правильно понимаешь, – сказал Кацуба. – Друг от друга секретов, конечно, нет – одной веревочкой черти повязали, да и нет другого места, где мы могли бы посидеть над проблемами. Правда, есть тут один нюанс – если агентуристы нырять не смогут, то ныряльщики, наоборот, могут и подмогнуть коллегам по зондеркоманде, – покосился он на Мазура с непонятной ухмылочкой. – Я бы даже выразился, не «могут», а «обязаны будут»... Но все документы ты четко дели на две кучки – по числу фракций. И если с присказкой все, давай-ка переходи к сказке, ради которой мы сюда и нагрянули...
      – Да ради бога, – сказал Котельников. Показалось даже, вздохнул облегченно. Извлек из обшарпанного металлического ящика, напоминавшего футляр какого-то инструмента, нетолстую стопочку листков тонкой бумаги. Ловко разделил на две части, одну тут же отдал Кацубе, слегка замялся: – Кому?
      – А вот ему, – Кацуба показал на Мазура. – Это у нас главный спец по подводным делам.
      Сказано это было без тени шутливости, и Мазур подумал мимолетно, что следовало бы умилиться столь высокой оценке его заслуг, но не стал думать о таких пустяках, конечно. Принял у капитана бумаги, развернул лежащую сверху, сложенную пополам карту. Котельников торопливо пояснил:
      – Здесь обозначены все три затонувших судна...
      Хорошо, что объяснил – без подсказки Мазур не догадался бы, что означают три галочки, вписанные в кружки. Схему, вне всякого сомнения, рисовали насквозь сухопутные спецы, не имевшие представления об используемых морскими картографами условных значках. Координаты, правда, были указаны в точности, как надлежит, и на том спасибо...
      – Задача казалась простой, – продолжал Котельников. – Поскольку «зеленые» продолжали с пеной у рта орать, что один из кораблей был-таки затоплен с контейнерами на борту, решено было обследовать все три точки, сделать снимки, поднять архивные документы, в общем, наглядно доказать...
      Мазур краешком глаза подметил, как изменилось лицо Кацубы, – этот характерный рысий прищур был Мазуру уже знаком, доводилось лицезреть. Что-то вмиг насторожило глаголевского преторианца. Секундой позже Мазуру и самому показалось, что он тоже уловил нестыковочку, легкую заусеницу. Но догадки он благоразумно удержал при себе – военному человеку вообще вредно умничать, а в такой ситуации и подавно не стоит лезть вперед батьки в пекло, тем более, что батька помалкивает...
      – Благо о всех трех кораблях известно достаточно, и никакой загадки они собой не являют, – продолжал капитан. – Вот это – весьма знаменитая в свое время «Вера». Личный пароход легендарного купца Дорофеева. Был тут до революции местный Крез – помесь просвещенного мецената с сатрапом. Фактически – царь и бог. Тиксон в те поры был чуть ли не деревней, тысяч на пять жителей. Медеплавильный тогда был дорофеевским, как и все остальное, заслуживавшее внимания. Пушнина, искали золото, но не нашли... Одним словом, Дорофеев в восемнадцатом пытался уйти на «Вере» в Норвегию. Были все шансы – отсюда до норвегов чуть больше двух тысяч километров, «Вера» такой рейс осилила бы. Но утонула. Что там у них произошло, неизвестно, ходят разные версии...
      – Короче, «Вера» нести контейнеры с каким-нибудь зарином никак не могла? – чуточку нетерпеливо прервал Кацуба. – Вот и ладушки, а все остальное – ненужная лирика... Второй кораблик?
      – «Комсомолец Кузбасса». Небольшой такой сухогруз. «Адмирал Шеер» его мимоходом потопил в сорок втором, когда обстреливал Тиксон и пытался прорваться в пролив Вилькицкого. Часть команды добралась в шлюпке до берега... На кандидата в контейнеровозы тоже не тянет...
      – А почему? – вкрадчиво спросил Шишкодремов. – Химическое оружие у нас в сорок втором было. Все свои, что тут жеманничать...
      – И вы туда же? – слегка опешил Котельников.
      – Просто просчитываю варианты. Теоретически говоря, могли на вашем «Комсомольце» оказаться химбоеприпасы. Скажем, в виде сюрприза для японцев перебрасывали на Дальний Восток...
      – Вы только при «зеленых» такое не брякните, – с вымученной улыбкой сказал Котельников. – Только таких открытий не хватало... Будь на «Комсомольце» отрава, Москва нам сообщила бы.
      – И все равно, теоретическую вероятность допускать следует, – ничуть не смутившись, отпарировал Шишкодремов. – Москва могла и не знать. Ведомственный разнобой, утрата архивов, нестыковка в обмене секретной информацией... Под Шантарском в пятидесятых сливали радиоактивные отходы – и до сих пор частенько не находится концов: кто, где, сколько?
      – Ладно, – сказал Кацуба, пожалев, видимо, откровенно приунывшего Котельникова. – Молодец ты у меня, Шишкодремов. Запишем твою версию в графу эвентуальностей. Ребятам, – он кивнул на Мазура с белозубо-киношным напарником, – туда лезть придется, так что пусть держат в голове и такой вариант... Третье судно?
      – Вот с третьим, в отличие от ваших... эвентуальностей, никакой неясности нет. «Ладога», морской буксир. Затонул в шестьдесят четвертом. Не помню всех подробностей, но дело было во время шторма, и капитан что-то серьезно напортачил, потом его, по документам, посадили. Жертв, правда, не было. Морской буксир, мне объяснили, на роль перевозчика каких бы то ни было грузов не годится, нет у него надлежащих трюмов...
      – Это точно, – сказал Мазур. – Никак не годится.
      Котельников помолчал, словно ожидая очередных въедливых комментариев. Не дождавшись, продолжил:
      – Три дня назад мы вышли в точку Икс. Так их обозначили – Икс и Игрек. «Вера» и «Комсомолец» лежат практически рядом, метрах в двухстах – такую уж хохмочку подложила теория вероятностей. Это и есть Икс. Ну, а Игрек в таком случае – понятно без объяснений... С превеликими трудами выцарапали на денек в порту их водолазный бот и уговорили одного-единственного водолаза.
      – Военные ушки торчали? – спросил Кацуба.
      – Никоим образом. Для всех непосвященных инициаторами обследования были гидрографы, сиречь ваш покорный слуга, а в том, что меня пока не расшифровали, могу поклясться... Водолаз был опытный. Вот здесь у меня записано... – он поворошил лежавшие на коленях Мазура бумажки, вытащил одну. – Водолаз-мастер первой группы. Мне говорили, это самый высокий ранг...
      Кацуба глянул на Мазура:
      – Герр консультант, компетентное заключение дать можете?
      – Конечно, – Мазур глянул в бумажку. – Подробно или на скорую руку?
      – Подробно.
      Ухмыльнувшись про себя, Мазур сказал:
      – Это выйдет долгонько...
      – Все равно.
      – Все водолазы профессионально классифицируются по трем группам. Третья – спасательные работы на спасательных станциях. Что вовсе не означает, будто работа простая и легкая, – там всякое бывает... Вторая – эксплуатационное обслуживание гидротехнических сооружений и водных путей, научно-исследовательских работ, наблюдение за орудиями промышленного рыболовства, добыча морепродуктов, то есть – подводные плантации. Первая – аварийно-спасательные, судоподъемные, подводно-технические, судовые, судоремонтные работы, работа на ледоколах, водолазных ботах, спасательных судах. Экспериментальные спуски – нечто вроде летчиков-испытателей, только под водой. – Он говорил медленно, внятно, испытывая легкое удовлетворение оттого, что в чем-то оказался самым знающим из всех. – В каждой группе есть классы – третий, второй, первый. Ну, а водолаз-мастер – и в самом деле самый высокий ранг, элита. Имеет право не просто участвовать, а руководить водолазными спусками на глубину до шестидесяти метров, в любых условиях, во всех типах снаряжения.
      – Так... – сказал Кацуба. – Интересные премудрости. Каждый день узнаешь что-то новое... И что, раскопал ваш мастер что-нибудь интересное?
      – Нет, – сказал Котельников с кривой ухмылкой. – Не успел. Он пробыл на дне, около «Комсомольца», около десяти минут, потом вдруг подал сигнал тревоги, и его принялись поднимать в аварийном темпе, без полагавшихся остановок. Когда подняли на борт, он был без сознания. Тут же поместили в декомпрессионную камеру, но он умер четверть часа спустя. Обширный инфаркт миокарда. Скафандр был цел, герметичность не нарушена...
      – Это не скафандр, – машинально перебил Мазур, бегло просмотрев один из листков. – Стандартная водолазная эластичная рубаха – ВРЭ-три...
      – Я же не специалист, – пожал плечами капитан. – Портовики назначили комиссию, там все написано... Нарушения подачи воздуха не было, телефонная связь работала исправно... В отсеки он не спускался.
      – Еще бы, – проворчал Мазур. – Все-таки мастер. Исследовать затонувший корабль изнутри полагается двоим, второй страхует сигнальным концом... Впрочем, если бы он застрял в отсеках, его попросту не вытащили бы. – Увидев ободряющий взгляд Кацубы, он продолжал: – Если не секрет, каким макаром вы его уговаривали?
      – Деньги, – сказал Котельников. – Водолазы, как и все портовики, который месяц без зарплаты... На другой день к «Комсомольцу» спустился аквалангист. У пограничников был один-единственный. Этот вообще не всплыл. Бот оставался там сутки, но тела так и не нашли... Не буду растолковывать, какой козырь получили «зеленые», сами, видимо, понимаете? Поиски вести невозможно – водолазы отказываются спускаться, хоть вы их озолотите.
      Мазур открыл было рот, но встретил яростный, многозначительный взгляд Кацубы и заткнулся с ходу, довольно убедительно притворившись, будто попросту хотел кашлянуть.
      – Вот и все, по-моему, – сказал Котельников. – По городу, конечно же, распространяются самые идиотские слухи – будто оба отравились на дне. Про аквалангиста ничего конкретного сказать нельзя, вообще ничего неизвестно, но что касается водолаза – любой нормальный человек вроде бы должен соображать, что в герметичном водолазном снаряжении никакая отрава не страшна...
      – Ну, мы же уже уяснили, что с нормальными людьми дела иметь не придется, – сказал Кацуба. – И тогда вы, следовательно, стали бить во все колокола...
      – Ну да, – кивнул Котельников. – Завтра должно прийти ваше обеспечивающее судно. Идет из Архангельска. Как нам сообщили – морской буксир типа «четыреста девяносто восемь». Уж и не знаю, что он собой представляет...
      – Подходящая коробка, – сказал Мазур. – Водоизмещение – триста тонн, метров тридцать длиной, два двигателя, винтов тоже два. Вполне подходит.
      – Судно не заемное – наше, – уточнил Котельников. – Экипаж, естественно, тоже. Словом, вам и карты в руки. Работать сможете совершенно автономно. С мэром я вас сведу сразу же по приезде или завтра с утра, а вот ни с военными, ни с пограничниками контактов поддерживать не следует – чтобы не давать повода «зеленым». Завопят, что вы – наймиты военщины, и все труды пойдут насмарку.
      – Ну, меня примерно так и инструктировали... – небрежно сказал Кацуба, поднялся, кивнул Мазуру. – Тысячу извинений, господа, но необходимо провести совещание в узком кругу...
      Он шагал первым, не оборачиваясь, поддевая носком ботинка дряблый мох. Остановился, когда машина оказалась метрах в пятидесяти. Негромко спросил:
      – Итак, полковник, что именно у тебя вызвало ощущение шила в заднице?
      – Понятно, почему ни один водолаз не соглашается идти под воду.
      – Ну и пуркуа?
      – Водолазное дело регламентируется строжайшими инструкциями, – сказал Мазур. – Из бумаг явствует, что кое-какие параграфы они соблюли – был руководитель спуска и работ, обеспечивающие лица, врач, как и положено, если глубина спуска более двенадцати метров. Но далее... Тебе опять подробно?
      – А как же, – сказал Кацуба. – Подробнейше...
      – Тогда приготовься слушать отборную канцелярщину. Перед обследованием затонувшего судна водолазы должны быть ознакомлены по чертежам и схемам с устройством судна, расположением надстроек и помещений, наличием груза, расположением люков и палубных устройств. В протоколе комиссии прямо написано, что ничего подобного не сделано. Далее. Первый спустившийся водолаз... пусть в нашем случае и единственный... обязан установить буйки. Для небольшого судна – два, по носу или корме, для судна типа «Комсомольца» еще и дополнительные – несколько пар по бортам, или, как минимум, один. Не сделано. Спусковой канат на палубе затонувшего судна закреплен не был. А аквалангист, кстати, пошел на погружение без страховочного конца. Ну, в данном случае он был военным и ему приказали, но будь я штатским портовым водолазом, тоже ни за что не пошел бы, узнав о столь смачном букете нарушений...
      – Понятно... – задумчиво протянул Кацуба. – Ну, а отчего мог погибнуть водолаз? Я краем уха слышал что-то об отравлении дыхательной смесью....
      – Сомнительно, – сказал Мазур, подумав. – Если бы оказалось повышенным парциальное давление азота и началось «глубинное опьянение», наверху моментально поняли бы – человек начинает бормотать, нести околесицу... Ничего подобного не было, судя по протоколу. Он мог упасть с палубы – но в том-то и соль, что на палубу не поднимался, стоял на грунте рядом с кораблем... У меня есть одна-единственная версия, но она – сумасшедшая...
      – Что ж поделать, если – единственная... Излагай.
      – Нападение боевого пловца, – нехотя сказал Мазур. – Неожиданное нападение. Есть старый, примитивнейший прием выведения водолаза из строя. Достаточно перевернуть его вверх ногами. И подержать секунд десять. Воздух перемещается в штанины, получается так называемый обжим. В сосуды мозга приливает кровь, начинается головокружение, кровотечение из носа, расстройство мозгового кровообращения. Сплошь и рядом водолаз теряет сознание, не в состоянии дышать. Если его в таком состоянии поднимать на поверхность с нарушением режима – а именно это и произошло – легочное давление повышается, сосуды рвутся, альвеолярный газ проникает в них, в левое предсердие, в большой круг кровообращения. Резкое понижение артериального давления, обширный инфаркт миокарда, остановка сердца. Никакая декомпрессионная камера уже не спасет. Учили нас таким фокусам... В общем, если только допустить, что его атаковал боевой пловец, – все, абсолютно все укладывается в гипотезу.
      – Вот только не совмещаются боевые пловцы и горласто-дебильная интеллигенция...
      – Я и не настаиваю, – сказал Мазур. – Я только выдвигаю версии.
      – Одну-единственную версию...
      – Других и нет. Примерно то же самое могло произойти, упади он неудачно с палубы, перевернись вниз головой. Но там черным по белому написано, что он стоял на грунте.
      – Но чисто технически возможно допустить атаку?
      – Еще бы, – сказал Мазур. – Чистая теория – вещь обширная... Многое вмещает.
      – Скажем, судно на значительном отдалении, за горизонтом, застопорило и выпустило пловцов на каких-нибудь скоростных буксировщиках...
      – Скоростные подводные буксировщики – это чистое кино, – сказал Мазур. – На самом-то деле буксировщик скоростным быть может, но никто его таким делать не станет. Если скорость выше трех, самое большее – четырех километров в час, будет такое сопротивление воды, что аквалангист моментально придет в нерабочее состояние, будто его долго и старательно лупили...
      – Это детали. Я о буксировщиках. Подошло судно, выпустило пловцов, они добрались до места, затаились и атаковали...
      – Ничего сложного, – сказал Мазур. – Даже без буксировщиков... Но откуда здесь взялись бы чужие пловцы? И, главное, зачем?
      Кацуба протянул:
      – Милейший контрразведчик Шишкодремов с маху заявил бы, что тут замешаны иностранные агенты, которые таким образом пытаются добиться переноса военной базы... Одна загвоздка: даже в нынешние времена всеобщего бардака не смогла бы оперировать у наших берегов подобная группа. Чужая группа. Мы, несмотря на скудные возможности, ее вычислили бы. Не в два счета, но довольно быстро. Необходимо судно обеспечения, техника, агентурная поддержка в городе...
      – Насчет агентурной поддержки тебе виднее, – сказал Мазур. – А техника и в самом деле нужна серьезная. Особенно когда речь идет о нелегальном рейде. Я тут мог бы вспомнить кое-что прошлое, но, извини, не буду. Одно скажу: р а з о в а я акция возможна. Подобралась субмарина, выпустила пловцов, потом приняла на борт и растворилась в глубинах... Вот только такая акция была бы напрочь лишена смысла. Помешать исследованию затонувших кораблей невозможно – мы можем снова и снова пускать туда водолазов... не на грунте же поблизости эта субмарина лежит, самолет ее обязательно засек бы на здешнем мелководье...
      – Не зря я тебя сюда тащил, – удовлетворенно сказал Кацуба. – Уже полезность доказываешь... Действительно, картинка получается нереальная. Но ведь сам говоришь, в гипотезу о нападении боевого пловца все, случившееся с водолазом, великолепно укладывается?
      – Это еще ничего не значит, – сказал Мазур. – Есть такая старая формула: «От неизбежных на море случайностей». В пятьдесят девятом погибли два знаменитых спортсмена-ныряльщика – Корман и Рамалата. Первый был чемпионом мира пятьдесят седьмого года по подводной охоте, второй – чемпионом Португалии. А погибли на тренировке... И попадалась мне где-то любопытная подборочка о каскадерах – выполняли головоломнейшие трюки, но гибли столь нелепо, чуть ли не с постели падали...
      – Да, вот кстати, – сказал Кацуба. – Аквалангиста мы как-то выпустили из памяти. Что нужно делать, чтобы труп утопленника не всплыл?
      – Вспороть живот, – сказал Мазур, не раздумывая.
      – Ага. А вдобавок мочевой пузырь проколоть....
      – То есть, ты упорно возвращаешься...
      – Да никуда я не возвращаюсь, – сказал Кацуба. – Просто-напросто никак не могу пройти мимо версии, в которую все случившееся п р е к р а с н о укладывается, – тем более при отсутствии других обоснованных версий. Такая уж подозрительная у меня натура, служба испортила. Я не хочу, чтобы ты, когда пойдешь под воду, шарахался от любой проплывающей селедки, но по сторонам поглядывать следует...
      – Оружие у меня будет?
      – Честно, не знаю, – сказал Кацуба удрученно. – Корабль отправляли, когда о здешних подводных умертвиях еще и не слышно было... А без оружия не справишься?
      – Я, конечно, попытаюсь, – хмыкнул Мазур. – Но если в меня кто-то начнет садить из подводного автомата, останется героически всплыть кверху брюхом, так что суперменских подвигов обещать не могу... – Он помолчал. – Во всем этом есть еще одна крупная несообразность. Какого черта они вообще полезли к тем кораблям? Неужели разум возмущенный местных аборигенов ничто не способно успокоить, никакие прежние проверки? Или я лезу не в свое дело?
      – Да нет, отчего же, – задумчиво протянул Кацуба. – Вопрос, конечно, интересный. Более чем. Будем выяснять. Пока вы там с Васей будете изображать Ихтиандров, мы тоже не намерены сидеть сложа руки на берегу. На суше тоже хватает несообразностей.
      Мазур покосился в сторону машины:
      – И, как я понимаю, доверять нельзя никому?
      – Это точно, – проследив его взгляд, кивнул Кацуба. – Не оттого, что я кого-то в чем-то подозреваю, а согласно классическим правилам игры. Житейский опыт меня давно научил: самое, пожалуй, скверное – когда загадочные странности начинаются в таком вот тихом, забытом богом и властями уголке. Поскольку в тихом омуте черти водятся. Одно запомни намертво: мы полностью автономны, никто, кроме Гоши Котельникова и его напарника, не в курсе. При любом контакте с любыми конторами молчать, как Зоя Космодемьянская, и держаться легенды.
      – Слышал уже.
      – Повторенье – мать ученья. И еще кое-что, о чем ты раньше не слышал. Сейчас мы в темпе обговорим план действий на случай строго определенной ситуации. И, буде возникнет такая необходимость, ты этот план станешь претворять в жизнь со всем рвением, поскольку приказы не обсуждаются...

      Город возник неожиданно – машина обогнула очередной холм, буро-зеленый, невысокий, и впереди показались дома, грязно-серые блочные пятиэтажки перемежались с буро-розоватыми, тут же виднелись какие-то пакгаузы, и все здания были приподняты над землей, виднелись серые бетонные сваи. Ну конечно, вечная мерзлота... Тут все на сваях. А буро-розовые здания, несомненно, – продукт недолгого архитектурного бума тридцатых годов.
      Океана они пока что не видели. Небо было блекловатое, цвета многократно стиранных джинсов.
      – Ну и дыра, – грустно сказала Света, выражая, пожалуй, общее мнение.
      Мазур вскоре определил, в чем главное отличие этого места от многих других, куда забрасывала судьба. Ничего деревянного – ни единого деревца, пусть даже чахлого, ни единого забора, повсюду лишь бетон, кирпич и железо. Машин, по сравнению с Шантарском, неправдоподобно мало, да и то в основном устаревшие марки.
      Зато теплотрасс было в избытке, куда ни глянь, по обе стороны дороги тянулись толстенные белые трубы, кое-где уложенные в жестяные короба, там и сям выгнутые прямоугольными арками для удобства проезжающих и проходящих. На всем – откровенная печать унылой заброшенности, повсюду – облупившаяся штукатурка, выкрошившиеся бетонные плиты, груды разнообразнейшего мусора (кроме, понятно, деревянного), ржавые железные бочки, лысые автопокрышки, судя по размеру – от БелАЗов, завалы консервных банок...
      Потом они узрели самого настоящего аборигена – не просто местного жителя, а представителя пресловутого коренного населения, неведомое количество веков обитавшего здесь до появления бледнолицых. Экзотики в нем не усматривалось ни на грош – просто косоглазенький, морщинистый, как грецкий орех, низкорослый индивидуум в потертой малице, отмеченный тем же невидимым клеймом окружающего уныния. У магазинчика стояла пара невысоконьких оленей со свалявшейся шерстью, запряженных в узенькие нарты, к нартам была привязана картонная коробка из-под телевизора «Сони» которую абориген как раз загружал бутылками со скверной водкой. Олени выглядели грустными, прямо-таки похмельными.
      Вскоре они выехали на огромную площадь, где посередине нелепо возвышался кубический гранитный постамент (откуда, как тут же пояснил Котельников, несколько лет назад по инициативе демократов торжественно свергли памятник Ленину, но так и не придумали, что же такое водрузить вместо развенчанного вождя). Четыре здания добротного сталинского стиля, окружавшие площадь, тоже были огромны и высоченны, совершенно несоразмерны с городом – словно один из циклопических монументов работы Церетели запихнули во двор крестьянской избы.
      Котельников объяснил, в чем тут дело. Оказалось, к концу тридцатых годов московский профессор Житихин, страстно мечтавший играть первую скрипку в геологии, обнародовал сенсационную теорию о том, что за Полярным кругом медь непременно сопутствует золоту, а следовательно, Тиксон в два счета можно превратить во второй Клондайк. Теория опиралась на солидную коллекцию цитат из Маркса и Ленина, а также решительно противостояла загнивающей науке Запада, а посему при поддержке товарища Рудзутака залетела на самые верхи и получила щедрое финансовое обеспечение.
      В Тиксон потянулись было караваны судов, началось ударное возведение будущей золотой столицы Заполярья, но построить успели лишь полдюжины грандиозных зданий. В столице грянули перемены. Вывели в расход товарища Рудзутака, надоевшего всем хуже горькой редьки своим нытьем о мировой революции, следом отправили маявшихся тем же психозом ленинских гвардейцев, и в коридорах власти утвердились жесткие прагматики, озабоченные не мировой революцией, а созданием империи. Лаврентий Палыч Берия велел подвергнуть житихинские теории независимой научной экспертизе – и не пугаться при этом отшелушить идеологию. Эксперты, не без насилия над собой, идеологию отшелушили и быстро убедились, что имеют дело с бредом собачьим. Доложили Сталину. Сталин недвусмысленно сверкнул глазами. Житихина без всякого шума шлепнули на Лубянке, даже не вздергивая предварительно на дыбу, потому что все и так было ясно. Официально, чтобы народу было понятнее, его обвинили в связях с мировым троцкизмом и эстонским генеральным штабом. В суматохе как-то запамятовали, что эстонского генерального штаба не существует уже полгода, поскольку накрылась и сама Эстония, но напомнить об этом Берии никто не решился – вопрос, в конце концов, был не принципиальный.
      Строительство, конечно, свернули, зато горком партии и еще несколько контор, вселившихся в возведенные уже здания, с тех пор работали в царском комфорте – на любого плюгавого чиновничка приходился устрашающих размеров кабинет и еще куча оставалась незанятыми, как ни плодилась бюрократия. Как рассказывали старожилы, бесконечные широченные коридоры первого этажа особенно возлюбил легендарный сменный мастер медеплавильного завода Кузьма Кафтанов, за ударные плавки поставленный Иосифом Виссарионычем возглавлять горсовет. Кузьма, как только напьется, влезал на единственную в Тиксоне лошадь и галопом носился по коридорам, вопя, что он – красный кавалерист и о нем былинники речистые ведут рассказ. Однажды он стоптал неосмотрительно вышедшего из кабинета первого секретаря – тот был глуховат и стука копыт на расслышал. Залечив синяки, секретарь пожаловался Сталину, но Сталин питал слабость к запойному великану Кафтанову и прекрасно знал, что партийцев у него хоть завались, а пролетариев-маяков не так уж и много. Вождь ограничился тем, что приказал Берии втихомолку отравить означенную конягу, поскольку она в Тиксоне единственная, и если нет лошади, то нет и проблемы. Берия послал в Тиксон верного человека, и тот быстренько выполнил приказ – по слухам, потренировавшись предварительно на двух неофициальных вдовушках Бухарина, мотавших пятьдесят восьмую в тех же краях.
      Гостиница была как раз из тех помпезнейших строений. В четыре этажа высотой – но каждый этаж, пожалуй, превосходил по высоте два стандартных хрущевских. Плюс декоративные колонны, лепные пролетарии с мускулами Шварценеггера и рожами дебилов. Именовалась гостиница без затей – «Полярная».
      Они прямо-таки потерялись в необозримом темном вестибюле, словно стайка хомяков на стадионе. Однако Котельников, свой человек, уверенно повел их в угол, где обнаружилась стойка, а за стойкой скучала довольно симпатичная администраторша лет тридцати, с уложенной на затылке толстой косой. За спиной у нее красовался прикнопленный к стене яркий календарь с умилительным щенком сенбернара, явно призванный оживить суровый облик вестибюля, смахивавшего скорее на бомбоубежище для партийных боссов, – Мазур однажды бывал в таком.
      Котельников сразу переменился – последнюю пару метров прошел, в ритме чечетки пристукивая каблуками и легонько вихляясь. Должно быть, такая у него была легенда здесь – чуточку недалекий весельчак с набором заезженных приколов. Театрально раскинув руки, возвестил:
      – О витязь, то была Фаина...
      Администраторша смерила его взглядом:
      – Все поешь, Верещагин?
      Мазур засмотрелся. Очаровательная была женщина, этакая румяная деревенская красавица с характером, способная и любить страстно до первых петухов, и пырнуть вилами ухаря-изменщика.
      – Вот вам главная достопримечательность города Тиксона, – громко, как глухим, сообщил Котельников. – Очаровательная Фаина.
      – Трепло, – привычно вздохнула очаровательная Фаина. – Хоть и замуж зовешь... А это, значит, вы и есть... Интересно, кто в воду полезет?
      – А эвона, – с широким жестом воскликнул Котельников. – Вот они, оба-двое, как с картинки. Выбирай любого, оба холостые.
      – Все вы в командировке холостые...
      – Фаина! – укоризненно воззвал Котельников. – Ты ж их паспорта листать будешь, вот и загляни на соответствующие странички... Совершенно неокольцованные. Может, это судьба твоя тут торчит, скромно потупясь...
      Мазур встретился с ней взглядом и ощутил мимолетную грусть – хороша была, румяная, казалась не слишком простой и не слишком сложной, все в пропорцию, таких-то женщин мы подсознательно и ищем...
      – Все равно, – вздохнула Фаина. – Где уж нам пленять кавалеров аж из самого Питера – у них там на каждом шагу сфинксы с медными всадниками, а мы бабы необразованные... – но глазами в Мазура все же стрельнула вполне игриво.
      – Когда это от баб образованности требовали... – фыркнул Котельников.
      – Ладно тебе, – отмахнулась она. – Паспорта давайте. Я вам всем номера расписала на одном этаже, рядышком, ничего? А то народу мало, человек сорок на всю домину, будете жить своей деревенькой... Хоромы, уж извините, не столичные, но жить можно. Бумажки заполняйте пока...
      Она выложила стопочку бланков и принялась профессионально быстро листать паспорта. Вновь вскинула глаза на Мазура. «А глазищи у тебя определенно голодные», – подумал он, все еще чувствуя ту не досадливую грусть. Да и злость вдобавок – из-за того, что выступал сейчас под личиной, к тому же получил от Кацубы четкие инструкции для одного из вариантов развития событий, и эти инструкции ему претили донельзя, но права голоса он не имел...
      За спиной послышались шаги. Мазур оторвался от бланка. И подумал: «Похоже, начались легонькие сложности... А может, это и к лучшему – разрядиться в хорошей драке, глядишь, нервишки и придут в норму...»
      С первого взгляда было ясно, что эти молодые индивидуумы, числом пятеро, играют здесь роль пресловутых первых парней на деревне, вышедших и себя показать, и начистить чавку залетному чужаку. Везде, в принципе, одно и то же. А если вспомнить юные годы, то и сам Мазур, еще не вставший под флотские штандарты, был не лучше...
      Они остановились в двух шагах, похрустывая кожаными куртками, один щелкнул кнопкой скверного выкидного ножика и принялся чистить ногти лезвием, нахально и неторопливо разглядывая Свету. Второй заглянул через плечо Мазура в полузаполненный бланк и громко сообщил третьему:
      – Не, Витек, не импортные. Свои. Значит, без переводчика дотумкаемся. Девушка, вам достопримечательности города не показать? Хорошие у нас достопримечательности, всегда показать готовы...
      Мазур спокойно изготовился. Он, конечно, не считал себя спецом в вопросах агентурной разведки, но не надо быть Штирлицем, чтобы определить: стандартная местная шпана. Кацуба еще в самолете прорабатывал этот вариант – столкновение с местными – и приказ отдал недвусмысленный: при нужде можно колошматить, особенно не увлекаясь. Особой демаскировки не будет – где написано, что питерские ученые мужи не могут владеть рукопашной? А уж аквалангистам быть крутыми сам бог велел...
      Похоже, Кацуба собирался действовать в полном соответствии с собственными указаниями – невозмутимо поблескивая очками, оглядел аборигенов и пропел сквозь зубы с самым вызывающим видом:
       Ой, напрасно, тетя,
       дяде член вы трете,
       дядя – полный импотент...
      В сочетании с его хлипко-очкастым обликом сие выглядело предельным хамством, к тому же самый низкорослый из пятерки был выше Кацубы на голову. Они, конечно же, мгновенно и слаженно ощетинились, и тот, что с ножом, многозначительно прошипел:
      – Бороду давно не выщипывали, интеллигент?
      Скрипнул отодвинутый стул – это очаровательная женщина Фаина выпрямилась во весь рост, так что высокая грудь натянула тонкую белую блузку, и, испепелив глазами нахалов, ледяным голосом распорядилась:
      – А ну-ка, улетучились дальше, чем я вижу!
      «Ах, какая женщина! – невольно восхитился Мазур. – Веришь, что все правда – и насчет коня на скаку, и насчет горящей избы...»
      Он был готов к бою, но, к некоторому его удивлению, пятерка моментально увяла, сникла и поскучнела, словно выпустили воздух из туго надутых шариков. Без единого слова они, принужденно улыбаясь, начали отступать, один протянул примирительно:
      – Фая, да мы ж балуемся...
      – Я тебе побалуюсь! – цыкнула Фаина. – Чтоб я вас тут неделю не видела! И в кабаке тоже!
      Проводила взглядом уныло потянувшуюся к выходу пятерку, гордо – и совершенно без нужды – одернула блузку, садясь, улыбнулась Мазуру:
      – Шляются тут, сопляки...
      – Решительная вы женщина, – сказал он, отметив, кстати, отсутствие обручального кольца.
      – Будешь тут... Не беспокойтесь, не тронут. Головы мигом пооткручиваю, если что, скажите.
      – Ну, да мы уж сами... – заявил Кацуба.
      Фаина оглядела его с ног до головы, по глазам видно было, что всецело и полностью верит в неподдельность Кацубовой личины. Однако удержалась от реплик в адрес недотепы-интеллигента (показав тем наличие такта), улыбнулась Мазуру:
      – Правда, не беспокойтесь. В ресторане отираются, сопляки, на иностранок глазеют, ну да мы их за шкирку держать умеем...
      – Да уж, вы подержите...
      – Испугались?
      – А то, – сказал Мазур. – Всю жизнь решительных женщин боялся.
      – Оно и видно, уж такой вы пугливый – спасу нет...
      Все шло по накатанной – извечная игра по нехитрым правилам, освященным, пожалуй, веками. В другое время и при другом раскладе можно было предсказать все наперед, но теперь в свои права властно вступила закулисная реальность – Кацуба, подтолкнув его локтем в бок, сказал:
      – Микушевич, ты бумажки-то заполняй, а то мы еще водки не пили...
      Фаина покосилась на него вовсе уж неприязненно, раз и навсегда наклеив этикетку. Кокетливо-сожалеючи улыбнулась Мазуру и, собрав бланки, тоном радушной хозяйки сообщила:
      – Ресторан у нас вон там, часов в шесть откроется. Буфет на вашем этаже, на втором. С кипятильниками не балуйтесь – везде старая проводка, еще пожар устроите.... Горничную попросите, чай вскипятит. Сейчас иностранец пошел косяком, так что мы обслуживание на высоте держать стараемся... По городу вечером не шатайтесь – народ злой, от безделья и безнадежности водкой лечится, поколотить могут, – покосилась на Кацубу. – И в постели не курите, мало ли...
      Они подхватили пожитки и повлеклись на второй этаж, шагали по гулкому темноватому коридору, как привидения в готическом замке. Тишина стояла гробовая, благодаря толстенным стенам и толстенным дверям из натурального дерева, из номеров не доносилось ни звука, и гостиница казалась вымершей.
      – Ну, всем полчаса на оправку и обустройство, – распорядился Кацуба, помахивая здоровенным старомодным ключом от номера. – Мы пока с Гошей потолкуем о предстоящих свершениях, а потом, по русскому обычаю, сходим на разведку в смысле насчет водки. Когда еще кораблик придет...
      Мазур закрыл за собой дверь, но запирать ее не стал, помня инструкции – следовало ожидать скорого визита Светы. Поставил сумку и пошел обживаться.
      Номер с высоченными потолками и полукруглыми в верхней части окнами оказался двухкомнатным – спальня и гостиная. Вся мебель была массивная, не менявшаяся, должно быть, со времен торжественного открытия отеля, но ничуть не разболтанная – в прежние годы умели работать на совесть. На боковой стенке высоченного серванта, больше похожего на средневековое надгробие какого-нибудь герцога, Мазур даже обнаружил серую овальную алюминиевую бирочку с глубоко выбитыми буквами: «НКВД СССР – ПОЛЯРСТРОЙ». Чуть подумав и не терзаясь угрызениями совести, достал швейцарский перочинный ножик, открыл отверточку и в два счета отделил бирочку – в подарок доктору Лымарю, обожавшему подобные сувениры и нахально воровавшему их, где только возможно. Огромная коллекция доктора была широко известна в узких кругах и давно обросла фольклором – взять хотя бы случай с чешским самолетом «ЛК». Когда они только что появились на пассажирских трассах, доктор чуть ли не на глазах у экипажа отломал красивую пластмассовую табличку «Не курить» – а той же ночью очередная докторская подруга разбудила его нечеловеческим визгом. Оказалось, с наступлением темноты табличка начинала светиться зеленым призрачным сиянием, и продравшая ночью глаза похмельная девица отчего-то решила, что имеет дело с нечистой силой...
      Громоздкий телевизор, ровесник пиночетовского путча, как ни странно, работал – вот только цвета здорово подгуляли, а каналов Мазур обнаружил всего два. Изображение дергалось и временами покрывалось словно бы снежным вихрем, но все же это было лучше, чем ничего.
      Посреди ванны, покрытой изнутри паутиной темных трещинок, непринужденно собрались на тусовку с полдюжины крупных тараканов. Появление Мазура они приняли с философским спокойствием, даже и не подумав пуститься наутек. Мазур без особой злости открутил кран, и усатых философов поволокло струей воды к сливному отверстию, где они и сгинули. Вряд ли это можно было считать решающим триумфом – наверняка он расправился лишь с разведгруппой противника, а главные силы таились где-то по углам.
      Пожалуй, следует пару раз в день принимать холодный душ – в рамках стандартной закалки перед погружениями в холодную воду. «Холодных» погружений с ним не случалось давненько, судьба носила по теплым морям...
      Даже и горячая течет – цивилизация... Он вернулся в комнату, достал полученные от Котельникова бумаги и перечитал их еще раз, снова убедившись, что «бардак» – чересчур мягкое определение для обоих трагически завершившихся спусков. Положительно, местная самодеятельность – самое скверное, что только может случиться...
      Пошел в ванную, бросил бумаги на слив, пустил воду, как проинструктировали. Под холодной мутноватой струей тонкие листочки моментально стали размякать, таять, исчезать – и в полминуты пропали бесследно. «Сыщики-разбойники, – гораздо злее проворчал он про себя. – Сорок три утюга на подоконнике...»
      В дверь постучали, и тут же вошла Света, яркая, как тропическая птичка. Белозубо усмехнулась:
      – А я вот мимо проходила...
      И с порога прижала палец к губам, многозначительно поиграв глазами. В руке у нее был большой черный транзистор. Мазур, совершенно не представляя, как пока что себя держать, спросил:
      – Как тебе городок?
      – Глаза б мои его не видели. Как они здесь живут? Я бы сразу повесилась...
      Она что-то там нажала, на боковине транзистора откинулась панелька, обнажив крохотные лампочки и кнопки. Света прошлась по периметру комнаты, продолжая беззаботно трещать:
      – По комнате тараканы ходят, в столе нашлась газета аж за девяносто второй год, так что начала бояться, что из шкафа возьмет да и вывалится скелет какого-нибудь стахановца, могли забыть, свободно...
      Личико у нее при этом оставалось напряженно-деловым – и вдруг озарилось словно бы радостной улыбкой. Она вновь прижала палец к губам, потом покрутила им возле уха. Мазур понятливо кивнул. Подумал, что жить становится все смурнее.
      – Пошли, – сказала Света, закрыв панельку. – Шеф сабантуйчик собрался устроить, опять налакается до поросячьего визга, декадент...
      Мазур послушно поплелся следом. Запер номер. Света шепнула ему на ухо:
      – У всех «клопы». Не бог весть что, не высший класс, но работает усердно. Хорошо еще, что в нумерах нет телефонов – на телефоны можно навесить такие хитрушки, что никакая проверка не возьмет...
      Он пожал плечами, совершенно не представляя, как нужно комментировать неожиданное открытие и надо ли его вообще комментировать.
      – Ну, может, это и не на нас поставлено, – шепнула она. – Может, у них весь отель на подслушке со старых времен. Смотри там...
      – Не дите, – проворчал он.
      Она глянула снизу вверх, совершенно невинно и спокойно.
      – Партитуру помнишь?
      – Помню.
      Света фыркнула:
      – Фейс у вас, мои колонель. Ничего, многое бывает в первый раз, так что не комплексуйте...
      Показались остальные, возглавляемые Кацубой, с недюжинным лицедейским мастерством изображавшим возбужденного предстоящей выпивкой запойного интеллигента. Он сиял, потирал руки, он был настолько беззаботен и воодушевлен, что Мазур про себя тягостно завидовал. Утешало одно: предстоящее прибытие корабля, где придется заниматься своим прямым делом, и никаких посторонних микрофонов там, надо надеяться, не будет...
      Буфет, как оказалось, не выбивался из общего стиля – он тоже был необозрим и явно рассчитан на то, что поутру все население гостиницы сбежится поправиться чайком. Цены на разнообразнейшую местную рыбу, великолепную осетрину в том числе, поражали своей копеечностью – зато любая привозная мелочь радовала ценниками, от которых зашкаливало всякое воображение. Кацуба, правда, не мелочился – похоже было, денег Глаголев не пожалел.
      Затарились – к вялому оживлению скучавшей в одиночестве буфетчицы – и направились в нумера, позвякивая многочисленными емкостями. Навстречу попались двое белозубых субъектов – рослые, по-нездешнему раскованные. Мазур моментально определил в них импортных индивидуумов. И не ошибся – один в полный голос бросил спутнику на хорошем английском, будучи уверен, что другие его не поймут:
      – Смотри, какая куколка. И что ей с этими аборигенами делать?
      Мазур без труда просек тренированным ухом выговор уроженца или постоянного жителя Новой Англии. Они так и разминулись бы, но Шишкодремов, тоже в полный голос (хотя и подчеркнуто глядя в сторону), выплюнул смачную и длинную фразу на отличном сленге, как раз в Новой Англии и имевшем хождение. Если вкратце, белозубому предлагалось не пялить глаза на девочек, а продать свою бабушку чернокожему сутенеру для использования в хитрых заведениях, практиковавших исключительно оральный секс для мексиканской клиентуры.
      Эффект был хороший. Белозубый, конечно, моментально обиделся, надул щеки и сжал кулаки, но Вася с отрешенным видом принялся созерцать свой недюжинный кулачище. Второй варяжский гость, по лицу видно, оценил численное превосходство противника и поволок друга за собой, бормоча:
      – Без проблем, парни, без проблем...
      – Патриот он у нас, – сказал Мазуру Кацуба, кивая на гордо подбоченившегося Шишкодремова. – Тяжко ему видеть иноземное засилье.
      – Да я таких на пальме за ноги вешал... – проворчал под нос Шишкодремов.
      Очень возможно, он не врал, даже наверняка.
      – Пошли уж, вешатель... – буркнул Кацуба.
      Мазур в свои годы выпил, как и любой нормальный мужик, не менее цистерны, но на такой пьянке ему еще не приходилось бывать. Потому что это была не пьянка, а чистейшей воды театр для невидимого постороннего слушателя – причем актеры должны были притворяться, что о наличии слушателя и не подозревают.
      Хорошо еще, ему не нужно было изощряться в роли примадонны – он попросту помалкивал, изредка вступая с анекдотом или невыдуманным случаем из морской жизни (естественно, никак не ассоциировавшимся у слухачей с военными), а водочку попивал крайне умеренно, поскольку вскоре предстояло идти под воду. Почти так же держался и Вася Федичкин. Зато Кацуба старался за троих, по интеллигентской привычке тараторил без умолку, не слушая собеседников, стремительно надирался, роняя на пол то вилку, то кусок осетрины, бессмысленно ржал и откровенно лез к Свете с руками и сальными намеками. Света, с точки зрения непосвященного слушателя уже изрядно рассолодевшая, сначала хлопала его по лапам, потом откровенно послала на исконно русские буквы и заявила, что в присутствии настоящих мужчин вроде ее обожаемого Микушевича доценту лучше бы оставить руки при себе. Кацуба обиделся, а Шишкодремов его утешал по доброте душевной. Потом оба грянули во всю ивановскую:
      – Ой мороз-мороз, не морозь меня...
      После чего Света заставила их заткнуться и всучила Мазуру гитару, он с натуральным пьяным надрывом исполнил забытый шлягер:
       Wait for me, and I’ll return,
       Wait, despite all pain.
       Wait when sorrow, chill and stern,
       Follows yellow rain...
      Это привело Кацубу в состояние стойкой печали, он в голос принялся скорбеть над собой и над миром, как ни пытался добрый Шишкодремов его утешить немузыкальным распеванием бравой иноземной песни:
       В путь! В путь! Кончен день забав,
       пришла пора!
       Целься в грудь, маленький зуав,
       и кричи «Ура!»
      Словом, было не особенно весело, зато шумно. Как выражался бездарный самодержец Николай Второй, пили дружно, пили хорошо. Мазур прекрасно понимал, что происходит, для чего все это сюрреалистическое действо затеяно: любой аналитик серьезной конторы, трудолюбиво прослушав запись, поневоле составил бы совершенно превратное представление о характерах, личностях и психологических характеристиках членов группы, равно как и о взаимоотношениях меж ними... Словно смотрел в кривое зеркало, искажавшее каждое движение.
      – Морду набью! – взревел Кацуба.
      – Кому? – вяло полюбопытствовал Шишкодремов.
      – А всем. Загнали, бля, на край географии, институту – башли, а нам торчать в этой дыре...
      – Тебе-то в воду не лезть, – сварливо вступил Вася.
      – Ну, ты, сюпермен... Ребята, а не загнать ли нам туфту? Вы там быстренько поплаваете, доложите, что все чисто, – и полетим себе в град Петра?
      – Но отчего-то же они загибались? – засомневался Вася.
      – И пусть их... Мало ли от чего... Шишкодремов, не заложишь, если погоним туфту?
      – Да мне самому уже успело здесь обрыднуть... – с пьяной откровенностью признался Шишкодремов. – Уже успело...
      – Ох, да ну вас, – заявила Света. – Микушевич, бери гитару и пошли к тебе. Там-то мы споем...
      Мазур взял гитару и поплелся за ней, не оборачиваясь. Снова со стола полетела посуда, Кацуба шумно печалился – Мазур догадывался, что после их ухода «доцент» начнет жаловаться оставшимся на пошедшую наперекосяк жизнь и шлюху Светку, порываться набить морду сопернику, а остальные, понятно, будут его старательно унимать. Скорее всего, снова пойдет разговор о туфте – нужно подкинуть эту идею неизвестному слухачу, а потом посмотреть, что из этого выйдет и выйдет ли вообще... Впрочем, это уже не его заботы.

      Света шествовала по коридору совершенно непринужденно, что-то мурлыкая под нос, а Мазур тащился за ней, чувствуя себя прямо-таки совращаемой гимназисткой, обманом завлеченной в гнездо порока. Хорошо еще, идти пришлось недолго, и потому он не успел окончательно пасть духом.
      Времени она терять не стала – едва заперли двери, Света энергично кинулась ему на шею, громко сообщая, как она рада, что удалось, наконец, избавиться от шефа-неврастеника, а потому не стоит терять драгоценного времени. Мазур еще успел подумать, что чертова девка, вне всяких сомнений, поставила его поближе к одному из выявленных микрофонов. И грустно покорился судьбе. Платье на ней он принялся расстегивать так неловко, словно впервые в жизни разоблачал женщину, – и у него осталось стойкое убеждение, что Света хохочет не по роли, а вполне искренне. Как-никак была не в пример пьянее – он-то пропустил всего пару рюмок.
      Кое-как разоблачил и отнес на постель, ощущения были самые мерзопакостные. В жизни такого не случалось – рядом с ним лежала обнаженная девушка, надо признать, очаровательная, ласкавшаяся к нему так естественно, словно ни о чем и не подозревала, но где-то в отдалении безостановочно крутились катушки с пленкой, а возможно, и в данный конкретный момент кто-то слышал каждый вздох и шевеление, похихикивал и облизывался, увеличив громкость... Он подумал, что никогда не сможет читать шпионские романы, к которым прежде отнюдь не питал неприязни. Эта мысль улетучилась под приливом самого натурального панического страха – показалось, что ничего у него не получится, но игру все равно следует довести до логического конца, придется и з о б р а ж а т ь, а это еще похуже, чем помнить о слухаче, опозориться перед девчонкой...
      Неизвестно, то ли она что-то такое просекла, то ли просто действовала сообразно своим привычкам – сноровисто помогла ему освободиться от последних одежек, мазнула губами по шее и груди, удобно примостилась, щекоча ему живот рассыпавшимися волосами, и уж от боязни-то опозориться Мазур оказался избавлен. Зато приобрел новый комплекс – стало казаться, что откуда-то из угла на них пялится глазок телекамеры.
      И сдался, преисполнившись вялого безразличия ко всему на свете. Если приказ делает тебя Штирлицем – будь им... Благо дальше все пошло по накатанной, с переплетением тел, стонами и вздохами, взявшей свое природой, подстрекнувшей получать удовольствие даже сейчас, под прицелом современной техники.
      Передохнули, лениво глядя друг на друга, перекурили – и вновь слияние тел, до полного опустошения.
      Потом, никуда не денешься, пришлось говорить – то есть снова лицедействовать, разыгрывая урезанной труппой ту же пьесу, имевшую целью дальнейшую дезинформацию неведомого противника. Интимный разговор в неостывшей постели – вещь убедительная. Первую скрипку, конечно, вела Света, но и Мазуру пришлось сыграть свою партию. Слушатель должен был лишний раз убедиться, что Света – шлюха, подводник Микушевич – кобель без особых претензий, не блещущий интеллектом, очкастый доцент Проценко – спившийся неудачник, засунутый в эту командировку по принципу «На тебе, боже, что нам негоже», а флотский офицер Шишкодремов – штабная сытая крыска, отправившаяся не столько оказывать содействие, сколько поразвлечься на природе, елико возможно. И, естественно, всей пятерке глубоко плевать на здешние загадки и трагедии. Одной Свете полагалось бы, как сотруднице желтой прессы, проявить какую-то заинтересованность, но она поведала сердечному другу Микушевичу, что не надеется отыскать во всем этом хотя бы крохотную сенсацию, ибо читатель сыт по горло и более звонкими разоблачениями, в том числе и компроматом на военных, к тому же компромат в сегодняшней России нисколечко не работает...
      – Это точно, – протянул Мазур и добавил совершенно искренне: – Свалить бы отсюда побыстрее...
      Покосился на Свету. Как любой мужик, оказавшийся в свободном полете, он частенько пытался угадать не без оттенка охотничьего азарта, какой будет его следующая женщина. Но такого и предугадать не мог. Мата Хари, изволите ли видеть...
      Светловолосая Мата Хари, и не подумав укрыться простыней, непринужденно пускала дым. Перехватив взгляд Мазура, как ни в чем не бывало улыбнулась:
      – Ну что, еще по стаканчику? У тебя там в сумке вино вроде завалялось...
      Он натянул джинсы, тельняшку, отправился за бутылкой. И критически подумал, что ему, если беспристрастно разобраться, не стоит, в общем, стенать над горестной судьбой. Ничего с ним страшного не произошло – заставили переспать с не самой худшей на свете девушкой, только и всего. Расслабился и получил удовольствие, что уж тут хныкать...
      В его швейцарском ноже среди чертовой дюжины приспособлений штопора не имелось – плохо представляли потомки Вильгельма Телля, что русскому человеку именно этот инструмент необходим... Плюнув, он с большой сноровкой протолкнул пробку указательным пальцем внутрь бутылки: гусара триппером не запугаешь...
      В дверь постучали, когда он ополаскивал в ванной, к большому недовольству тараканов, закуржавевшие пылью гостиничные стаканы. Не особенно раздумывая, Мазур пошел открывать – поскольку не верил, что в первый же день на них нападут неведомые супостаты, к тому же, что важнее, не было и приказа шарахаться от каждого куста...
      Открыв высокую тяжелую дверь, он обнаружил в коридоре низкорослого человечка с бороденкой, отчего-то казавшейся пыльной, как только что вымытые стаканы. Человечек был хил, удивительным образом вертляв, даже когда стоял на месте, а за стеклами очков пылали фанатическим блеском глаза патентованного и законченного провинциального интеллигента. К куртке у него был пришпилен огромный значок с какой-то эмблемой ядовито-зеленого цвета и уныло выглядевшим двуглавым орлом.
      – Простите? – вежливо сказал Мазур, неторопливо застегивая «молнию» на джинсах и заправляя в них тельняшку.
      Человечек неожиданно резво рванулся вперед, так что Мазур при всем его опыте оказался оттесненным в коридорчик раньше, чем успел что-то сообразить. Правда, следом никто не ворвался, а бородатый, тщательно притворив за собой дверь, перекосившись, запустил руку глубоко в нагрудный карман, извлек какое-то серенькое удостоверение и предъявил его Мазуру с таким видом, словно держал в руках подписанную английской королевой грамоту о присвоении титула пэра:
      – «Полярные вести». Это у нас такая газета. Демократическая. Прутков. – Он подумал и уточнил: – Сережа.
      Бородатый Сережа был постарше Мазура лет этак на десять. Мазур с непроницаемым выражением лица представился:
      – Микушевич. – Подумал и уточнил: – Вова.
      – А ты и есть водолаз, да?
      – Аквалангист, Сережа, – сказал Мазур, под натиском гостя отступавший все дальше в гостиную. – Есть некоторая разница...
      – Ай, какая разница... Ты как насчет интервью? Сейчас махом и оформим.
      – Тебе бы, наверное, к начальнику, – сказал Мазур с искренним сомнением. – Наше дело маленькое – нырять, куда пальцем покажут.
      – Да заходил я к вашему начальнику. Он там немного притомился, не получилось разговора... – Сережа без церемоний расстегнул свою бесформенную сумку, брякнул на стол пару бутылок портвейна и литровую банку с чем-то серым. – Не возражаешь?
      Мазур пожал плечами – глупо было разыгрывать абстинента, когда на столе торчала откупоренная и непочатая бутылка сухого. Он вздохнул и пошел сполоснуть третий стакан. Тем временем из спальни появилась Света, имея на себе лишь рубашку Мазура, кое-где застегнутую, но не особенно старательно. Бородатый гость обратил на нее лишь чуточку больше внимания, чем на мебель, мимоходом представился и принялся сдирать со своей банки пластмассовую тугую крышку. Серая масса оказалась квашеной капустой.
      – Это у нас деликатес, – гордо пояснил Сережа, с помощью черенка вилки и ножа вываливая яство на гостиничную тарелку. – Номер один. Ничего, я колбаску сам порежу... Угощайтесь.
      – Да нет, спасибо, – сказала Света, ловким маневром убрав свой стакан из-под наклоненной бутылки лилового портвейна. – Я лучше сухого.
      – А капусту?
      – Меня, слава богу, на солененькое пока что не тянет...
      – А вы?
      – Вот квашеной капусты мне как раз и нельзя, – сказал Мазур чистую правду.
      – Язва? – сочувственно поморщился гость.
      – Да нет, – сказал Мазур. – Есть в подводном плавании несколько неромантический аспект. Перед погружениями нельзя ни гороху, ни капусты, ничего подобного. Газы в кишечнике образуются, знаешь ли. А при подъеме расширятся, раздуют кишки – и может неслабо прихватить, с болями и резями...
      – Ну да? Интересно... А когда будете нырять?
      – Как только корабль подойдет, – сказал Мазур, тщательно взвешивая слова. – Пока о нем что-то не слышно...
      – Вот кстати! Мне с вами можно?
      – В смысле?
      – Ну, нырнуть к кораблям. Тут у нас можно достать акваланг, если подсуетиться...
      – А ты когда-нибудь с аквалангом нырял? – поинтересовался Мазур, чуточку опешив от такого предложения.
      – Ни разу в жизни. Так дело же нехитрое, вдыхай-выдыхай... Плавать я умею.
      – Там же глубина сорок метров, – сказал Мазур ласково и терпеливо, словно дитяти-несмышленышу.
      – Ну и что? Сорок метров... это примерно девятиэтажка. Ну, малость побольше... На Западе каждый ныряет, как хочет...
      – А ты давно с Запада? – поинтересовалась Света.
      – Не был, не повезло... Но все ж и так знают, вы телевизор посмотрите... Надевает акваланг и ныряет себе, сколько хочет.
      – Тут водичка малость похолоднее, и море немножко посуровее. Акваланг – дело серьезное, – сказал Мазур. – Не выйдет, Сережа, как ни печально. Если бы это от меня зависело, я бы тебя в напарники взял хоть завтра, но начальник у меня – бюрократ и буквоед, а ведь будет еще и капитан, которой по старинке считается первым после Бога...
      – Жалко, – опечалился Сережа. – Такие кадры можно было нащелкать... Вы ведь сами снимать будете?
      – Еще как, – сказал Мазур. – Я под водой, а она – над водой. Это, чтобы ты знал, звезда питерской журналистики, в пяти газетах печатается...
      Бородатый насторожился:
      – Но газеты-то, я надеюсь, демократические?
      – Абсолютно, – не моргнув глазом, заверила Света.
      Она расположилась в кресле столь вольно, что любой зритель мог бы с маху определить: перед ним самая натуральная блондинка, без обмана. Правда, бородатого гостя эти пленительные тайны не взбудоражили ничуть, создавалось впечатление, что он и проблемы секса существуют в разных измерениях – в глазах ни смущения, ни интереса. Мазур подметил краешком глаза, что Света была даже чуточку ошарашена столь полным отсутствием внимания и вскоре переменила позу на более пуританскую.
      Сережа вдруг принялся снимать куртку, бросая на новых знакомых косые многозначительные взгляды. Причина выяснилась мгновенно: на растянутом свитерке у него красовалась медаль «Защитнику свободной России». Мазур старательно округлил глаза и издал многозначительное «О-о!», чем расположил гостя к себе еще более.
      – А ты где был во время путча?
      – В командировке, – сказал Мазур. – В жуткой дыре.
      Он говорил правду – и командировка была, и дыра оказалась жуткой во всех смыслах, вот только рассказывать об этой поездочке можно будет лет через пятьдесят, поскольку уйма народу во всем мире до сих пор полагает, что на затонувшем двести лет назад в теплых морях фрегате до сих пор покоятся золотые слитки и монеты стоимостью миллионов в двадцать долларов США по нынешнему курсу. Хотя после визита туда группы Морского Змея в трюмах корабля остался один балласт – да в качестве современного довесочка три трупа боевых пловцов военно-морского флота одной неслабой державы, чьи штабисты тоже решили немного обогатить родимую казну тайным образом. А когда две группы столкнулись у корабля, пришлось резаться, конечно, да вдобавок представители одержавшей верх стороны, чтобы довести дело до логического конца, потопили замаскированный под прогулочную яхту корабль конкурентов, что с точки зрения международного права было, как ни крути, чистейшей воды пиратством. Потому и следует помалкивать, а корабль тот так и числится в регистре Ллойда пропавшим без вести от неизбежных на море случайностей...
      Немного поговорили про славные времена борьбы за демократию. Похоже, экзамен Мазур выдержал с честью, благо особого напряжения интеллекта и не требовалось.
      – А этот, военный, вам мешать не будет? – поинтересовался малость размякший Сережа.
      – Ерунда, – заверил Мазур. – Дубина редкостная, напросился сюда, чтобы вдоволь попить водочки подальше от начальства. Мы его с утра накачиваем, кладем под стол – и никаких тебе проблем... Слушай, Серега, а где это ты успел про нас разузнать всю подноготную?
      – Как где? Гоша Котельников рассказал. Наш мужик, абсолютно. Вы поосторожнее, а то как бы они и вас не притопили...
      Он опрокинул еще полстакана и принялся рассказывать жуткие ужасы. Оказалось, представленное здесь в его лице движение «зеленых» (чья эмблема и красовалась на загадочном значке) было свято убеждено, что и портового водолаза, и аквалангиста-пограничника ухитрилась каким-то образом убрать коварная и безжалостная в средствах военщина, жаждавшая предотвратить разоблачения. Никаких логичных доказательных аргументов при этом Сережа не приводил, а пограничников безоговорочно причислял к военщине. Мазур не вытерпел и поинтересовался: не проще ли было пограничному начальству попросту запретить своему офицеру идти под воду, чем злодейски убирать его на глубине? И тут же испугался, что из-за этой реплики будет принят за скрывавшего до поры личину врага.
      Обошлось. Сережа уже изрядно принял на хилую грудь, а потому ничего вражеского в вопросе не усмотрел. Старательно понизив голос и воздев указательный палец, объяснил, что военщина ночей не будет спать, если не уберет свидетелей, что наглядно доказывают демократические публицисты по десять раз на дню, так что Вове следует внимательнее следить за прессой. Вова пообещал следить внимательнее. Скучавшая Света то и дело вызывающе скрещивала обнаженные ножки под самым носом у шумного гостя, но с тем же успехом могла беседовать с ним по-китайски. Совершенно индифферентен был гость к ее прелестям – в отличие от Мазура, которого немножко забирало, если честно.
      – Да, а интервью! – спохватился Сережа. Вытащил блокнот, ручку, с превеликим трудом нашел чистую страничку. – Значит, вы твердо намереваетесь раскрыть кыв... коварные замыслы военщины, беззастенчиво травившей океан?
      Мазур несколько секунд ломал голову – что этому дураку отвечать, учитывая неустанно бдящие микрофоны? Потом сказал осторожно:
      – Ну, мы же не шпионы, чтобы что-то там раскрывать... Проведем самые тщательные исследования, облазим все три корабля, возьмем пробы в большом количестве. Посмотрим, что получится.
      – Что там смотреть? – возмутился Сережа. – Мало нам смертельных случаев? Приходите завтра к нам, я тебе покажу все документы. И по сейнеру, и по прошлым случаям, когда разбросало дохлую рыбу по всему берегу. Думаешь, мы тут несерьезные? Вова, у нас есть копии всех документов, повсюду наши ребята... Я тебе завтра приведу Кристиансена... у нас же тут приехали друзья с Запада, при них постесняются нам проламывать головы в темном уголке, чтобы не светиться на весь мир...
      «Знаю я этих друзей, – подумал Мазур. – Чего стоит ваша пресловутая экологическая «Пеллона», по странному стечению обстоятельств устроившая свою штаб-квартиру аккурат по соседству с главной квартирой военно-морской разведки своей страны. Вопросики ее активисты задавали самые что ни на есть экологические – например, какова мощность силовой установки новейшего подводного крейсера «Юрий Долгорукий»...»
      В дверь не просто постучали – забарабанили. В коридоре Мазур узрел Шишкодремова, взлохмаченного, расстегнутого и, судя по виду, потрясающе пьяного.
      – Вова, а я к тебе... – объявил Роберт, демонстрируя непочатую бутыль «Столичной» с удобной ручкой для ношения.
      И подмигнул – трезво, хитро. Обрадовавшись, что может свалить с плеч часть несвойственных ему забот, Мазур охотно пустил нежданного гостя.
      В номере моментально повеяло холодком – поддавший Сережа уставился на Шишкодремова так, словно через секунду рассчитывал подать команду: «Расстрельный взвод, пли!»
      – Знакомьтесь, – сказал Мазур, посмеиваясь про себя. – Это Сережа, а это Робик.
      – Опричник, – старательно выговорил Сережа. – Ну ладно, все равно будет интервью... Вы вообще намерены свою пакость убирать со дна? Ждете, когда мы все здесь вымрем? – и занес ручку над блокнотом (Мазур заглянул ему через плечо и убедился, что на листочке все его прежние ответы зафиксированы в виде совершенно неразборчивых каракулей, которые завтра не расшифрует и сам автор). – М-милита-ристы...
      – Сереженька! – проникновенно сказал Шишкодремов, пристроившись рядом и нежно обнимая собеседника. – Ну какой я тебе, к чертям морским, милитарист? У меня и пистолета-то нету, а кортик был, да я его по пьянке сломал, когда шпроты открывал... Ну ничего я там не топил, сукой буду! Это ж все при Сталине творили, палачи проклятые...
      Оказалось, он моментально нащупал нужную кнопку – при одном упоминании о Сталине Сережа подобрел, размяк и принялся взахлеб пересказывать Шишкодремову какие-то забытые статейки из давно канувших в небытие демократических газет – как Сталин Кирова убил в коридорчике, как Сталин отравил Ленина мухоморами, а Крупскую – просроченными консервами, как Сталин, ничуть не удовлетворившись всеми этими злодействами, подсунул Рузвельту в Ялте напичканную цианистым калием воблу, отчего Рузвельт, конечно же, умер... Шишкодремов охотно слушал, поддакивал, сам плел что-то несусветное, и вскоре оба стали закадычными друзьями. Правда, Мазур очень быстро отметил, что притворявшийся вдрызг пьяным Роберт мастерски вытягивает из собеседника имена, даты и подробности славной деятельности «зеленых», а Сережа щедро таковыми делится, уже плохо представляя, где находится. Самому Мазуру заняться было вроде бы и нечем, а посему он от нечего делать взял гитару и вновь принялся извращаться:
       Arise, о mighty land of ours,
       Arise to mortal war,
       With evil fascism’s dark powers.
       With the assursed horde!
      Его нежданный «зеленый» гость, с уверенностью можно сказать, не обремененный знанием иностранных языков, пропустил мимо ушей эту злостную красно-коричневую выходку. Повиснув на плече у Шишкодремова, давно ставшего первым другом и кунаком, Сережа вдохновенно излагал, как они победят злокозненную военщину, изгонят ее отсюда невозвратно, и на освобожденных землях в два счета произрастут райские сады, а жители, бродя в эдемских кущах, будут громко и благозвучно славить демократию...
      Шишкодремов поддакивал, вот только глаза у него оставались трезвехонькими и холодными. За окном явственно темнело. Света, картинно и изящно зевнув, уселась к Мазуру на подлокотник кресла и, наплевав на Шишкодремова, принялась вольничать руками. Мазур, чувствуя себя неловко в присутствии притворявшегося пьяным хитреца, спел специально для нее, припомнив, что она хвасталась неплохим знанием французского:
       Plus ne suis ce que j’ay este,
       Et ne scaurois jamais estre:
       Mon beau printemps, et mon este
       Ont faict le sault par la fenestre...
      – Ну, посмотрим... – многозначительно пообещала она, откровенно веселясь.
      – А эт-то кто? – Сережа прокурорским жестом простер руку, тыкая пальцем в Мазура. – Он за нами не следит?
      – Это Вова, – терпеливо успокоил Шишкодремов.
      – К-какой Вова? Откуда Вова?
      – Наш Вова. С нами который. Демократ невероятный...
      – А, ну тогда ничего... Только под воду я все равно с ним нырну... Т-только непременно с «Веры»... я говорю, начинать надо с «Веры», если уж они там и... уп! – он провел по горлу ребром ладони. – Робик, ты за моей мыслью следишь?
      – Слежу... – заверил Шишкодремов.
      – Логично мыслить умеешь?
      – А то как же, – заверил Шишкодремов.
      – Значит, следи за мыслью. Если они не вернулись с «Веры», значит, там что? Цистерны... Баки... В чем там держат отраву?
      Он помахал рукой и стал клониться физиономией в капусту.
      – Пойдем, Серега, – сказал Шишкодремов, заботливо его поднимая и поддерживая, – посидим у меня, еще выпьем, договорим...
      – А под воду? Я тоже хочу посмотреть...
      – Вот и посмотришь, – пообещал Шишкодремов. – У меня там акваланг есть, заодно и потренируешься...
      И он, двинувшись к двери со своей не особенно тяжкой ношей, другой рукой ловко подхватил бесформенную сумку Пруткова. Она была распахнута. Мазур со своего места видел, что там в полнейшем беспорядке громоздится охапка каких-то бумаг, лежит довольно толстая серо-желтая папка. Милейший капитан-лейтенант, конечно же, не мог пропустить удобнейшего случая пошарить в чужих архивах, работа у человека такая...
      – Клиника, – покачала головой Света, уютно прикорнув у Мазура на коленях. – Я перед ним ноги выше головы задирала, под конец – уже из чисто научного интереса, но никакой реакции...
      – Педик, – фыркнул Мазур.
      – Да вряд ли. Просто вся сперма в мозги ушла. Как у нашего импотента-доцента. Погоди, чуть проспится, в дверь колотить начнет... Доцент, я имею в виду. Володя, пошли баиньки?

      Мазур в эту ночь выспался неплохо – ни кошмаров, ни ночных вторжений противника. Показалось, правда, что Света ближе к утру выходила, но это ее личные проблемы, а может, и служебные, тем более не предполагавшие излишнего любопытства с его стороны. Когда он открыл глаза, Света безмятежно дрыхла. Он не стал ее будить, в темпе принял контрастный душ, потом холодный, оделся и отправился к Кацубе за инструкциями.
      Коридоры и при дневном свете оставались сырыми, темноватыми, вымершими. Из буфета, правда, доносилось позвякиванье посуды. Мазур постучал в дверь, раздалось расслабленно-страдальческое:
      – Войдите...
      Сюрприз... У стола, лицом к двери, сидела совершенно Мазуру незнакомая рыжеволосая красавица в синем джинсовом костюме и клетчатой рубашке, преспокойно пускала дым, положив ногу на ногу с таким видом, словно она здесь обитает от начала времен.
      Мазур затоптался у двери, подумав, что помешал какому-то мимолетному эпизоду тайной войны. Однако Кацуба махнул рукой:
      – Проходи, Володя, проходи... Знакомься. У тебя там пива не осталось?
      – Увы, – пожал Мазур плечами.
      – Не везет, так не везет... – страдальчески сморщился Кацуба.
      Выглядел он именно так, как и пристало пьющему доценту после вчерашнего застолья с излишествами и непотребствами – смурной, растрепанный, пришибленный похмельем. На столе царил такой бардак, что Мазуру стало неудобно перед очаровательной незнакомкой. Она, впрочем, курила с безразличным видом, словно видывала и не такие виды.
      – Это вот и есть Володя Микушевич, наш главный специалист по погружениям, – сказал Кацуба, весьма натурально содрогаясь в похмельных корчах. – А это – Дарья Андреевна Шевчук...
      Мазур украдкой присмотрелся и понял, что не ошибся – ее синяя курточка чуть съехала с плеча, и на бело-красной рубашке явственно выделялась темно-коричневая полоска, ремешок наплечной кобуры...
      – Дарья Андреевна, знаешь ли, – замначальника шантарского уголовного розыска, – сказал Кацуба, обеими пятернями скребя растрепанную жиденькую бородку. – А вот так сразу ни за что и не подумаешь...
      Рыжая смотрела на него дружелюбно и, можно выразиться, благостно. Мазур поклонился ей, украдкой застегнул пуговицу на джинсах и сел.
      – Значит, мы договорились? – спросила рыжая спокойно.
      – Ага, – сказал Кацуба. – Мы люди законопослушные и с органами всегда готовы сотрудничать, ежели возникает производственная необходимость... Вас на море не укачивает?
      – Не знаю, честно говоря, – ответила она невозмутимо. – Так уж вышло, что на море не приходилось бывать, ни на теплом, ни на холодном...
      – Ничего, – утешил Кацуба. – Адмирала Нельсона, по слухам, вовсю укачивало. Тазик ему возле грот-мачты ставили. А может, возле бизань-мачты – история о сем умалчивает. В крайнем случае, можно и за борт травить...
      – Учту. – Она поднялась, кивнула обоим. – Значит, вы мне будете звонить... Всего наилучшего, не смею задерживать. Там в буфете пива, кстати, сколько угодно...
      У Мазура осталось впечатление, что безобидный вроде бы обмен вежливыми репликами был не лишен подтекста. Едва рыжая незнакомка удалилась, он вопросительно уставился на Кацубу, а тот проворно встал, сунул в кроссовки босые ноги:
      – Вова, пойдем-ка пивком затаримся, пока клапана не сгорели...
      Однако, оказавшись в коридоре, он свернул не к буфету, а в противоположную сторону – к торцу коридора, к высоченному окну, располагавшемуся на приличном отдалении от их номеров. Несколько квадратиков в массивной темной раме зияли пустотой, и в них с улицы прорывался холодный ветерок.
      – Интересные дела, – тихонько сказал Кацуба, пуская дым в ближайшую дырочку. – Только нам Рыжей Дашки и не хватало...
      – Она что, я так понял, набивается на судно?
      – Совершенно недвусмысленно, – кивнул Кацуба. – Заявилась поутру, как та Афродита из пены морской. Это, геноссе Вова, была столь потрясающая немая сцена...
      – Ты что, из ванны голяком выходил?
      – Если бы... – фыркнул Кацуба. – Юмор и сюрреализм в том, дружище Микушевич, что мы с ней друг друга прекрасно знаем по Шантарску. Лучше некуда. Я имею в виду, отлично знаем, кто где пашет. Дашка, конечно, твердый профессионал, уважаю, но в первый миг, когда она узрела «доцента Проценко», личико у нее было достойно кисти живописца...
      – А ты?
      – А что – я? Я ей общеупотребительными жестами дал понять, что при нашей беседе будут присутствовать посторонние слушатели. Поняла, конечно, с маху. И как ни в чем не бывало стала домогаться от питерского гостя, чтобы мы ее взяли в рейс. По служебной необходимости. Пришлось согласиться. А что еще прикажешь делать мирному иногороднему ученому, отнюдь не расположенному ссориться с местными органами правопорядка?
      – Значит, они тоже интересуются...
      – Ценное наблюдение, – сказал Кацуба. – И, сдается мне, абсолютно точное. Что-то есть в этой истории, интересное для них, эта кошка по пустякам не работает.
      – Может, они нас и слушают?
      – Это вряд ли, как выражался классик, – сказал Кацуба. – Она понятия не имела, что я – это я, ручаться можно. Зачем же им с ходу заниматься мирной экспедицией? Хотя в данной ситуации все возможно. Самое пакостное положение – начало операции, когда ничего толком не ясно... Ладно, пошли-ка, в рамках нашей нехитрой легенды, пивком затариваться.
      ...Вскоре приехал Гоша Котельников. Предстояла небольшая экскурсия для столичных гостей, каковые дисциплинированно и собрались в полном составе. Шишкодремов привел с собой Сережу Пруткова, уже малость отпоенного с утра пивком, а потому еще более вертлявого, чем в трезвом состоянии, зато лишившегося под влиянием спиртного и подозрительности, и боевого настроя. Он был тихонький, благостный, мотался на сиденье «уазика», как кукла, бессмысленно ухмылялся и даже проявил некоторый визуальный интерес к Светиным ножкам, скрещенным у него под носом. Судя по нескольким гримасам, он лихорадочно пытался вспомнить, как ухаживают за женщинами, но так и не вспомнил, похоже. Что до Светы, она держалась с Мазуром так, что всякому постороннему наблюдателю должно было стать ясно, какие отношения связывают эту парочку.
      Сначала поехали к морю – оно, как и водится, простиралось серое, морщинистое, холодное даже на вид.
      – Безумству храбрых поем мы песню, – прокомментировала Света, закинув ноги на Мазурову коленку. – Как подумаю, Вовка, что тебе туда лезть придется... Ихтиандр бы с тоски повесился.
      – Я бы его не осудил... – проворчал Мазур.
      Сережа Прутков, украдкой, как ему казалось, созерцавший Светины ножки, открытые съехавшей юбкой на всю длину, решился наконец, явно отыскав в памяти нечто подходящее к случаю:
      – Света, и как вас только муж отпустил в такую глушь...
      – А у меня мужа нет, – безмятежно ответила она. – Одни любовники. Грустно, правда? Хорошо хоть, трахают на совесть...
      Шишкодремов гнусно заржал, как и полагалось его персонажу из комедии масок. Зато Сережа покраснел под бороденкой и на время замолк.
      Они ехали вдоль берега еще с километр, потом Гоша остановил машину:
      – Достопримечательность номер один.
      Это был просто-напросто здоровенный камень, на котором прикрепили небольшую чугунную доску с кратким текстом. Мазур сразу заметил, что вместо прикрепленного когда-то под надписью якорька виднеется свежий скол – какая-то сука отбила, то ли на сувенир, то ли из чистой пакости.
      – Да какая это достопримечательность, – проворчал Сережа. – Нашли что смотреть...
      Мазур снял с колен Светины ноги, вылез, подняв воротник куртки. Неподалеку бессмысленно метались и орали какие-то серые птицы, порывами налетал ветерок. Он огляделся, но не увидел ни малейших следов когда-то стоявшей здесь береговой батареи – той самой, что тремя жалкими трехдюймовками лупила по линкору «Адмирал Шеер». Где-то на дне, у самого берега, должен лежать тральщик «Кара», пытавшийся поддержать батарею своей вовсе уж убогой пушчонкой. Конечно, парни из кригсмарине в два счета смели батарею главным калибром, им это было нетрудно под прикрытием солидной брони, но все же артиллеристы сделали все, что могли, а Больхен так и не прошел в пролив Вилькицкого. Плохо только, что все кончается бородатыми демократами...
      Света, вспомнив о своих сценических обязанностях, вылезла и старательно принялась снимать памятник видеокамерой. Кацуба встал рядом с Мазуром и философски сказал:
      – Сик транзит глория мунди... – и подтолкнул локтем. – Вон туда погляди... осторожненько.
      Мазур посмотрел в ту сторону, откуда они приехали. Там, не так уж и близко, примерно в полукилометре, виднелось зеленое пятнышко – машина, кажется, «Нива».
      – Хвост? – спросил он тихонько.
      – Очень похоже, – так же тихо ответил Кацуба. – При здешнем чертовски убогом автомобильном движении такой попутчик что-то подозрительно выглядит... Ладно, в городе проверимся. Пешком погуляем и побачим, что получится...
      Он осушил пивную бутылку до дна и в лучших традициях беспамятного туриста, которому наплевать, где пить, зашвырнул ее в море.
      Когда они поехали назад в город, машина осталась на прежнем месте. Мазур смотрел во все глаза – со вполне простительным любопытством столичного гостя, от скуки пялящегося на что попало. Точно, «Нива», обе дверки распахнуты, двое крепких, коротко стриженных парнишек в компании накрашенной девчонки сидели вокруг разложенной на клеенке нехитрой закуски, одну бутылку знакомого Мазуру портвейна они уже успели опростать и как раз возились со второй. Проводили «уазик» столь же вяло-любопытными взглядами. Все вроде было в порядке, картина для российской действительности как нельзя более знакомая, но у Мазура осталось ощущение некоторых шероховатостей. Очень уж чистенькой и ухоженной выглядела машина, да и троица была одета дорого, добротно. С чего бы местным, отнюдь не похожим на бичей, забираться далеко за город со скверным винищем? Конечно, возможны всяческие коллизии – скажем, юная дама замужем, и муж в застолье не присутствует...
      Он плюнул про себя, решив не играть в сыщика – не его профиль, есть кому позаботиться...
      Однако зеленая «Нива» нарисовалась сзади, когда они въезжали в город, а это уже наводило на размышления, играй ты в Штирлица или не играй... Видимо, Кацуба твердо решил провериться – решительно сказал:
      – Останавливай-ка, Гоша, прогуляемся пешком, хоть развеемся, а то бензином несет, того и гляди наизнанку вывернет...
      Вылезли, двинулись пешком, попивая баночное пивко – это хозяйственный Шишкодремов озаботился затариться в гостиничном буфете так, словно собирался на Северный полюс. Света висела у Мазура на локте, безмятежно щебетала, восторгаясь здешней убогой экзотикой, – и однажды вытащила пудреницу, манипулировала с ней вроде бы обыденно, но потом, перехватив взгляд Кацубы, чуть заметно кивнула. «Пасут», – понял Мазур. Наклонился, шепнул ей на ухо:
      – Те же?
      Она кивнула, улыбнулась с беззаботным видом:
      – Довольно убого и бездарно...
      – Что – бездарно? – вклинился Сережа, семенивший по другую сторону.
      – Дома построены убого и бездарно, – отмахнулась она, не моргнув глазом.
      – А-а...
      Слева, на голом пустыре, живописно разлеглась немаленькая собачья стая – штук двадцать, не меньше, в основном лохматые дворняги, но была там и пара эрделей, и даже отощалый дог.
      – Бог ты мой, какая экзотика... – Света проворно сдернула с плеча камеру, приникла к видоискателю.
      Отступила на пару метров, принялась старательно работать – снимала и собачье стойбище, и окружающие пятиэтажки. Мазур даже не успел заметить, когда она успела непринужденно переместиться так, что могла поймать в кадр всех возможных хвостов.
      Сам повернулся следом, якобы лениво наблюдая за Светой. Ага. Метрах в тридцати поодаль оба давешних крепыша из «Нивы» старательно притворялись, будто ужасно заинтересованы газетами, лежавшими за пыльным стеклом синего киоска. «Шнурки бы еще взялись завязывать», – мысленно хмыкнул Мазур. Даже ему было ясно, что слежка и в самом деле ведется с убогой бездарностью. Накрашенной девчонки с ними не было.
      – Они ж зимой вымрут, как мамонты, – кивнул он на собак.
      – Ни черта, – сказал Сережа. – Которую зиму пережили... Тут же теплотрассы повсюду, а дома на сваях, вот они экологическую нишу и отыскали. Бедуют помаленьку, а их помаленьку лопают... У меня знакомый – кандидат наук в Институте Севера, который месяц без зарплаты, так они всем отделом на собак охотятся. Ночью, конечно, чтобы вовсе уж не позориться. Тут три эрделя было, третьего они на той неделе слопали. Собачки смекнули, сейчас ты к ним и не подойдешь...
      Минут через десять вышли к музею – обшарпанному двухэтажному зданьицу, возведенному явно во времена судьбоносного взлета Кузьмы Кафтанова.
      – Зайдем? – предложил Котельников.
      – Потом, – неожиданно твердо сказал Кацуба. – Что там может быть интересного – оленье чучело, фотография «Шеера» да сапог товарища Папанина, спьяну им потерянный и обнаруженный двадцать лет спустя образцовым пионером Вовочкой...
      – Это ты зря, – обиделся Сережа, в котором вдруг, как ни удивительно, взыграло вдруг что-то похожее на местный патриотизм. – Не такой уж и плохой музей. По нашим меркам, конечно, я с вашим Эрмитажем не сравниваю... Даже автограф Нансена есть. Нансен в этих местах бывал. И по Дорофееву куча экспонатов.
      – А, все равно, – отмахнулся Кацуба. – Успеем еще полюбоваться на купеческий безмен... Пойдем лучше церковь посмотрим? Мне тут про нее интересные вещи рассказывали, вот и снимемся на фоне...
      Церковь ничего особенного из себя не представляла – довольно большое строение из темных, почти черных бревен. Стекла в окнах, правда, все целы, уцелел даже крест, хотя и смотрелся весьма тускловатым, всю позолоту ободрали здешние суровые ветра.
      Котельников, впрочем, рассказал о ней и в самом деле интересные вещи. В одна тысяча восемьсот шестьдесят третьем году от Рождества Христова, при государе императоре Александре Втором Благословенном, местный купчина Киприян Сотников подал в Шантарске губернатору прошение, в каковом благочестиво предлагал на собственный кошт возвести в Тиксоне деревянную церковь, аккурат «на площади, с разрешения начальства поименованной как Морская».
      Губернатор умилился и немедленно наложил резолюцию: «Дозволяется». Пребывая за тысячи верст от Тиксона и отроду там не бывавши, его высокопревосходительство и понятия не имел, что на Морской площади уже лет тридцать как стоит действующая церковь, причем – каменная...
      Пока начальство не опомнилось, Сотников помчался на своем пароходике в Тиксон, предъявил грозную бумагу ошарашенному батюшке, быстренько нанял рабочих и в лихорадочном темпе принялся церковь разбирать. Батюшка покряхтывал и печалился, но против бумаги от самого губернатора идти не решился.
      Весь фокус заключался в том, что хитрющему Киприяну позарез нужен был кирпич для медеплавильной печи, но при убогих возможностях тогдашних средств и путей сообщения доставленный из Шантарска новенький кирпич обошелся бы дороже золота... Из обманом добытого церковного кирпича, замешанного на яичных желтках и потому несокрушимого, купчина сложил шахтную печь, став зачинателем заполярной цветной металлургии в Шантарской губернии. Справедливости ради стоит упомянуть, что он все же тщательно проследил, чтобы на постройку новой церкви пошел самый добротный плавник, способный простоять десятилетия.
      Церковь, как ни странно, устояла и после революции. Сначала до нее попросту не доходили руки у юных безбожников, потом ее уже собрались было ломать, но спас Кузьма Кафтанов, чья обитавшая в Тиксоне престарелая мамаша была истово верующей. Памятуя о кремлевском покровителе Кузьмы, препятствовать ему не осмелились, хотя документик-сигнал, как водится, начальник НКВД в папочку подшил старательно, но впоследствии выдрал и спалил от греха подальше, когда от Сталина последовала директива кончать с безбожием. (А потом под эту директиву с превеликой радостью закатал по пятьдесят восьмой местного рабкора высочайше отмененного журнала «Безбожник», имевшего нахальство постельно ублажать супругу начальника в отсутствие последнего.)
      На двустворчатых дверях, правда, красовался огромный ржавый замок – Сережа пояснил, что священника Шантарск обещает прислать давно, да все как-то не доходят руки до Заполярья.
      Сфотографировались на фоне церкви, потом Света трудолюбиво засняла всех на видео, не обойдя вниманием и обоих хвостов, вновь объявившихся в отдалении. На сей раз изображать беззаботных гуляк посреди обширной немощеной площади им было сложнее, и они, видимо, не измыслив ничего лучшего, притворились, что тоже ужасно заинтересовались памятником архитектуры – один даже показывал напарнику на крест и, судя по оживленной, деланной жестикуляции, пытался что-то объяснять, искусствовед хренов.
      Вновь оказались на площади, окаймленной четырьмя зданиями-монстрами, где нелепо торчал пустой постамент и болтался в вышине официальный триколор, выцветший до того, что превратился в штандарт неизвестной державы. Шпики не отставали.
      Завернули в небольшой магазинчик, где причудливо смешались парочка книжных полок, стеклянная витрина со съестным и прилавок, снабженный горделивой табличкой: SOUVENIRS-ANTIQVAR. Где оказались единственными потенциальными покупателями – шпики в магазин не пошли, но видно было в запыленное окно, что торчат поодаль.
      Антиквариат был представлен полудюжиной военных фуражек советского образца, без разлапистого орелика, кучкой разномастных монет, несколькими крохотными бюстиками Ленина и тому подобной ерундой. Впрочем, Мазур чисто случайно углядел и кое-что стоящее. Кликнул мгновенно оживившуюся продавщицу, явно не избалованную наплывом ценителей антиквариата.
      Кацуба смотрел через плечо, пока Мазур вертел в руках вынутый из ножен морской кортик. Подержал ножны с затертыми, едва различимыми изображениями якоря и корабля.
      – Старинный? Нет, вон совдеповский герб на ручке...
      – Сталинский, – сказал Мазур. – Однозначно.
      – А из чего видно?
      Мазур показал ему желтую рукоятку:
      – С сорок восьмого года начали ставить кнопку-держалку. А поскольку ее тут нет, значит, выпущен до сорок восьмого. Вот и вся премудрость.
      Он с нешуточным сожалением сунул кортик в потертые ножны, покачал на ладони. Вещь была качественная. Советские кортики времен папы Брежнева, если откровенно – дерьмо собачье. Разве что златоустовские с большой натяжкой можно назвать хорошими, но попадались они редко. Пластмасса рукоятки, такое впечатление, делалась из переплавленных зубных щеток – крошилась и ломалась от любого удара. Остальные детали – из поганенькой мягкой меди, которую можно поцарапать чуть ли не спичкой, да вдобавок перекладина крохотная, и одна ее половинка выгнута так, что кортик практически невозможно держать в руке.
      Зато сталинский, как бы к Иосифу Виссарионовичу ни относиться, – совсем другое дело. Рукоять из прочного эбонита и надежной латуни, сама ложится в руку. А в общем, морские кортики советских времен – почти точная копия старинного русского наградного образца 1803 года...
      – Да покупай, чего там, – сказал Кацуба. – Ишь, глаза разгорелись. Контора стерпит, командировочные не считанные. Глядишь, и пригодится...
      Мазур обрадовано расплатился, сунул кортик во внутренний карман куртки. У книжной полки дурноматом орал Сережа – как выяснилось, углядевший пьяными глазками забытую бог весть с какого года книжку врага перестройки Лигачева и пришедший от этого в неистовство. Он громогласно грозил продавщице, что запишет ее в красно-коричневые и устроит тут постоянный демократический пикет, а та отругивалась простыми русскими словами, потом лениво предложила девчонке, только что продавшей Мазуру кортик:
      – Валь, в милицию позвони, что ли...
      – Да они все возле штаба, теть Зин, – столь же лениво отозвалась та. – Петька сейчас заскакивал, говорил...
      Именно эта ее реплика вдруг магическим образом успокоила шумного Сережу. Он поморгал осоловелыми глазами, что-то усиленно соображая, потом ринулся к Мазуру:
      – Тьфу ты, Вова, я забыл совсем... Поехали! Посмотришь, как мы тут военщину к ногтю берем... Миша ты ж интересовался...
      – А то как же, – сказал Кацуба хладнокровно. – В самом деле, Гоша, подгоняй тачку, глянем на здешние плюрализмы...

* * *

      ...Особого шумства не наблюдалось, но и мирными буднями назвать происходящее язык не поворачивался. Трехэтажное зданьице, чрезвычайно похожее на музей (так что закрадывалось подозрение, что их строили по одному, типовому проекту), было огорожено чисто символически – редкая оградка из тоненьких железных прутьев не доставала человеку и до пояса. Судя по вывескам, здесь идиллически уживались и городской военкомат, и штаб воинской части, как полагается, укрытой за комбинацией цифр.
      Вокруг оградки с трех сторон (с четвертой тянулась высокая бетонная стена, видимо, окружавшая гараж) лениво кучковались человек сто. Мазур высмотрел самые разные типажи – и довольно чисто одетых пожилых дамочек психопатического облика, привычных на любом демократическом митинге, и поддавших молодых верзил, явно забредших от нечего делать, и угрюмых работяг, судя по каскам и спецовкам – то ли шахтеров, то ли докеров, и просто праздных зевак обоего пола.
      Кое-где виднелись самодельные плакатики, однообразно призывавшие военных убираться к чертовой матери, власти России – пойти навстречу чаяниям народа, не желающего жить рядом с кладбищем отравляющих веществ, а депутатов Госдумы – оказать содействие. Судя по тому, что здесь не наблюдалось ни депутатов, ни властей России, данные плакаты были поэтическим преувеличением. Среди них сиротливо затесался вовсе уж нелепый здесь лозунг: «Выдайте зарплату за февраль, гады!»
      Внутри, за оградкой, столь же лениво бродили человек двадцать в милицейских бушлатах, а один, усатый кряжистый старшина, стоя вплотную к демонстрантам, о чем-то беседовал вполне мирно, и Мазур расслышал, как он горестно вздохнул:
      – Петрович, тебе хоть бастовать можно, а нам самим третий месяц не платили, только нам-то бастовать законом запрещено...
      Слева что-то орал в мегафон вспотевший бородач, чем-то неуловимо напоминавший Сережу, но не в пример более пузатый. Его слушали, но вяло. Сережа, шатаясь, тут же ринулся в толпу, как рыбка в воду, моментально выискал знакомых, кого-то хлопал по плечу, кому-то показывал на стоявших кучкой «питерских ученых», словом, развил бурную деятельность.
      – Ну, все, – сказал Кацуба тихонько. – Глазом не успеем моргнуть, как окажемся батальоном поддержки из столиц...
      Голос у него при этом, впрочем, был скорее довольный. Мазур индифферентно пожал плечами, спросил:
      – Про корабль ничего не слышно?
      – Гоша говорит, придет завтра. Невтерпеж?
      – Хуже нет – ждать да догонять...
      – Это точно. А посему отойдем-ка. У хорошего командира солдаты без дела болтаться не должны... – Он отвел Мазура метров на двадцать в сторонку, сунул под нос фотографию. – Как тебе?
      – Да ничего, в общем, – осторожно сказал Мазур.
      На черно-белом снимке была изображена светловолосая женщина лет тридцати – тонкий нос, пухлые губы, очки в тонкой оправе. Симпатичная и отчего-то ужасно напоминает не особенно строгую учительницу младших классов.
      – Доведись, трахнул бы?
      – Мог бы...
      – Прекрасно, – удовлетворенно сказал Кацуба, спрятал снимок.
      – А что такое? – забеспокоился Мазур.
      – Да ничего особенного, – бодро ухмыльнулся Кацуба. – Серега обещал нынче же нас отвести на малину «зеленых», возможно, она там будет. Если так – совсем хорошо. Ну, а коли не придет, закинем тебя в музей. Задача у тебя будет простая – в два счета обаять данную фемину по имени Катенька, ухитриться нынче же уложить ее в постельку, причем непременно у нее на хате, поскольку там нет микрофонов, ну, а дальнейшему учить тебя не стоит, а? Чтобы крепче спала, кинешь ей в чаек или там в винцо одну таблеточку, – он сунул Мазуру в ладонь пластиковую трубочку. – Потом возьмешь ключи и отдашь одному милому мальчику, который будет терпеливо торчать на лестнице...
      – Ты что?
      – А ничего, – буднично сказал Кацуба. – Отдаю приказ, только и всего. Я ж тебя не с педиком заставляю трахаться, полковник. Что поделать, если ты как раз и есть ее типаж, не мне же в столь похабном облике за дамами ухлестывать? В общем, мне позарез нужны ключи. От музея. Директором коего наша Катенька имеет честь работать. И путей тут только два – либо проводим в жизнь мою идею, либо придется дать ей по голове в темном переулке, инсценировав ограбление, и вместе с кошельком увести и ключики... Тебя такой вариант устраивает?
      – А ты ведь можешь... – сказал Мазур. Кацуба сощурился:
      – Знал бы ты, полковник, сколько всего я могу, когда служба требует... Понимаешь, сам я не большой спец во вскрытии замков и отключении сигнализаций, а подручного по этой части у меня тут нет. А в музей темной ночкой залезть необходимо.
      – Зачем? – глупо спросил Мазур.
      – Ну-у, полковник... – протянул Кацуба. – Альзо, камераден? Не хочешь же ты, чтобы милая женщина получила по голове из-за твоего чистоплюйства? Если это тебя утешит, считай, что я дерьмо. Только помни, что тут уже образовалось несколько трупов, и надо постараться, чтобы жмуриков не прибавилось...
      Он смотрел Мазуру в глаза и слегка улыбался – жилистый, битый профессионал. Бесполезно было чирикать с ним о морали, этике и прочих общечеловеческих ценностях. И вообще – если угодил в дерьмо, глупо повязывать белый галстук...
      – Ладно, – мрачно сказал Мазур, на миг передернувшись от ощущения облепившей внутри грязи. – Дисциплина превыше всего. А если не получится?
      – Получится, – заверил Кацуба. – Баба одинокая, в такой дыре на стенку от тоски полезешь, а ты у нас – экземпляр хоть куда... Если не получится – тогда, конечно, придется по голове, но, разумеется, с максимальной деликатностью....
      Они вздрогнули, повернули головы – оказалось, этот звук издал камень, смачно шлепнувшийся в стену. Следом полетел второй, вдребезги разлетелось оконное стекло на втором этаже.
      Милиционеры, стряхнув сонную одурь, подскочили к оградке, завертели головами. Кряжистый старшина, стуча дубинкой по железным прутьям, взревел:
      – Совсем делать нечего, козлы?!
      – Пошли-ка наших уводить, – распорядился Кацуба. – А то, чего доброго, по шее получат, если начнется карусель...
      Но до заварушки как-то не дошло – стражи порядка поорали, из толпы вдоволь поматерились в ответ, и восстановилось прежнее положение дел. К Мазуру с Кацубой протолкался благоухающий перегаром Сережа, волоча за рукав высоченного белокурого типа, заорал издали:
      – Вова, Миша, все путем! Сейчас поедем к ребятам, ради такого случая все соберутся! Знакомьтесь, это Свен Кристиансен, заграничный коллега! В полном контакте с Европой работаем, мужики!
      – Я есть отчен рат! – подтвердил заграничный коллега, улыбаясь во все свои сорок четыре зуба.

      Трехкомнатная квартира, куда они угодили, была битком набита книгами и защитниками природы – преимущественно мужского пола в разной степени алкогольного опьянения. У этой компании, отметил Мазур, имелось все же одно несомненное достоинство: в нее было чрезвычайно легко в р а с т а т ь. Если только тебя держат за своего – а их, конечно же, держали. Мигом со всеми перезнакомились (Мазур тут же забыл большинство имен), хлопнули по стаканчику, перемешались. Кацуба с маху собрал вокруг себя наиболее оживленных и принялся им горячо объяснять, что одна из столиц российской демократии, а именно город Санкт-Петербург, конечно же, поможет местным собратьям в их несгибаемой борьбе против злокозненной военщины – для чего, собственно говоря, их могучая кучка сюда и прибыла. Кацубу принимали на «ура». Ему, а заодно и случившемуся рядом Мазуру, продемонстрировали священную реликвию – закатанный в пластик листок из блокнота, на котором скачущим почерком психопата было начертано: «Да ну, херня все это...» Оказалось, реликвия являет собою автограф самого Сахарова, с трепетом извлеченный одним из присутствующих из мусорной корзины Верховного Совета в те судьбоносные дни, когда судьба демократии еще висела на волоске.
      Когда они воздали должное реликвии, многозначительно и уважительно закатывая глаза, изобразив на лицах благоговейный трепет, шабаш принял несколько более деловой оборот – Сережа, игравший здесь не последнюю скрипку, вывалил на стол груду фотографий и каких-то машинописных листочков. Кацуба, прежде чем во все это углубиться, украдкой толкнул Мазура локтем и показал глазами на кухню. Ничего не попишешь, нужно было работать. Мазур искренне надеялся, что физиономия у него простецкая и веселая – не станешь же отрабатывать перед зеркалом обаятельные улыбки...
      Потащился в кухню, как на эшафот. В комнате гомонили, рослый и белобрысый варяжский гость Кристиансен громко обещал поддержку европейского общественного мнения всем здешним начинаниям – для будущего заповедника он уже успел подыскать звучное название «Северная жемчужина».
      – Ага, вот и Володя забрел, – обрадованно сказала Света. – Знакомьтесь, это Катя, это Володя. Володя у нас в теории не силен, на него все эти разговоры только тоску наводят. Зато под водой – второй Ихтиандр.
      Мазур вежливо раскланялся. Честно говоря, он уже гораздо меньше сетовал на злую судьбу, заставившую выступать в роли суперспецагента-обольстителя, – в жизни Катя оказалась даже симпатичнее, чем на скверной черно-белой фотографии. Чертовски милая женщина, заставлявшая мужские мысли поневоле сворачивать на проторенную дорожку. Судя по тому, как непринужденно общалась с ней Света, они уже успели познакомиться, и Света сделала все, чтобы с маху новую подругу обаять.
      – Вот Володя нам колбасу и порежет, – как ни в чем не бывало заявила Света. – Он у нас холостяк, а потому хозяйничать привычен.
      И, прекрасно маскируя все под пустенькую женскую болтовню, в три минуты успела вывалить Кате кучу полезной информации – что Володя Микушевич золотой мужик, вот только женщин малость пужается по причине врожденной робости, а потому сил не хватает равнодушно смотреть, как прозябает без женской теплоты и участия человек мужественной профессии.... В таком примерно ключе. И без предупреждения смылась из кухни под предлогом исполнения профессиональных обязанностей.
      – Вы действительно такой робкий? – спросила Катя не без любопытства. – Наши водолазы – нахальней нахального, в себе уверены, как бульдозеры...
      – Да глупости, конечно, – сказал Мазур. – Это она так шутит.
      – Значит, и вы – как бульдозер?
      «А ведь выгорит, – подумал Мазур, ведомый мужским инстинктом. – Кокетство в голосок определенно подпущено».
      Самое главное теперь – не держать долгих пауз и развивать наступление. На тесной хрущевской кухоньке разворачивалась старая, как мир, игра – женщина должна была не отпугнуть излишней холодностью симпатичного нездешнего кавалера, но и не позволить ему питать вздорные мысли касаемо своей легкодоступности. Кавалер, со своей стороны, должен был уверить, что он не какой-то там истаскавшийся кобель, не способный пропустить ни одной юбки, что он, старомодно выражаясь, очарован. А еще – что люди они взрослые, удрученные одиночеством, а на дворе, вообще-то, приближается к самому концу двадцатый век, пуританством отнюдь не грешащий...
      Получается. Мазур видел по ее глазам, что у него есть все шансы. И не терзался больше угрызениями совести – прав циник Кацуба, не юную школьницу совращаешь, прекрасно знает, чего хочет, главное – жениться не обещать...
      Идиллию эту безбожно нарушил Сережа, ворвавшийся с воплем:
      – Где-то тут колбаса была! Ага, вот... А вы что это здесь? В отрыве от демоса?
      – А мы тут кокетничаем в отрыве от демоса, – сказала Катя не без вызова, и Мазур окончательно уверился: выгорит...
      – И как, получается? – спросил Сережа скорее оторопело.
      Катя оглянулась на Мазура, засмеялась и с тем же вызовом отчаянно махнула рукой:
      – А вот получается!
      «Сука ты, каперанг», – подумал Мазур, многозначительно ей улыбаясь. Сережа таращился на них так, словно впервые вспомнил о существовании у гомо сапиенс двух полов, покрутил головой:
      – Ну ладно, колбасу несите. Володя, а ты материалы так и не посмотрел? Пошли-ка!
      Мазур, насильно увлекаемый из кухни, успел еще переглянуться с Катей, и оба рассмеялись.
      – Ты сюда зачем пришел? – недовольно сказал Сережа. – Работать или хвост распускать? – Судя по амплитуде его колебаний, он успел осушить не меньше пары стаканов, пока Мазур подбирал ключики к сердцу милой женщины. – Воркуете тут...
      Мазур пожал плечами:
      – Очаровательная женщина. Тоже из ваших?
      – Да нет, – досадливо поморщился Сережа. – Надина сестра. Ты же с Надей знакомился? Вот где толковая баба, вся жизнь в экологии, без всяких воркований...
      «И ничего удивительного», – подумал Мазур, с брезгливым состраданием разглядывая помянутую Надю, ронявшую пепел с сигареты прямо на стол и что-то громогласно растолковывавшую Кацубе, чуть ли не тыча его носом в загадочный синий график. Остренькая истеричная физиономия, пучок волос, стянутых чуть ли не аптечной резинкой, дерганые жесты, землистого цвета кожа... Б-р-р!
      – Родные сестры? – спросил он.
      Мазур мысленно передернулся. Надо же, как замысловато любит пошутить природа...
      Он покорно уселся за стол. Сережа тут же навалил перед ним гору бумаги – пачку газетных вырезок, продемонстрированных с особой гордостью, фотографии, листки бледных ксерокопий...
      Мазур без всякой охоты перебрал несколько вырезок, где под статьями с вымученно-сенсационными заголовками повсюду стояло: «С. Оболенский», и тут до него дошло, отчего сосед так нетерпеливо ерзает на стуле.
      – А, вот что... – сказал Мазур. – Это ты и есть – С. Оболенский? А почему не Шереметев? Тоже хорошая фамилия, графская...
      Спохватился, изобразил самую добродушную улыбку, но сосед по столу иронии не подметил, с готовностью подхихикнул. Он уже был в шаге от того блаженного состояния, когда забывал о засевших под кроватью милитаристах и начинал проявлять вялый интерес к особам противоположного пола – Мазур успел изучить его нехитрый «унутренний мир».
      Одна из статеек была проиллюстрирована картой. Ага, понятно теперь, почему другая статья поименована «Загадки Тиксонского треугольника». Все три затонувших корабля лежали в треугольнике, равностороннем, со стороной километров примерно в тридцать, образованном Тиксоном и двумя архипелагами крохотных островков.
      – Острова, надо полагать, необитаемые? – спросил Мазур ради имитации дружеского разговора. И налил соседу водки.
      – Ага. Так, скалы... В войну на одном спасся кочегар с «Сибирякова», то ли шлюпку туда прибило, то ли плотик... Здесь, правда, собираются строить радиомаяк. Вот на этом. Безымянный, мы его собираемся назвать островом Николая Второго, мэр обещал помочь... Там сейчас геодезисты привязку делают. Я хотел с ними интервью сделать, да все некогда из-за наших дел...
      Мазур притворился, что старательно прочитал парочку статей, одобрительно хмыкнул: «Круто, Серега!», взялся за снимки и ксерокопии. И сразу посерьезнел.
      Как к местным «зеленым» ни относись, а сбор материала они смогли организовать качественно. Здесь нашлось все, что могло прекрасно дополнить рассказ Котельникова: фотографии мертвых рыбаков (точнее, переснятые с чьих-то вполне профессиональных снимков копии). Масштабные линейки, таблички с цифрами – снимали либо органы, либо прокуратура, надо полагать, у военных и эти орлы так просто не выцарапали бы... Протоколы вскрытия – вернее, их ксерокопии. На листках с грифом Тиксонского морского порта – выводы и заключения комиссии, разбиравшей гибель водолаза.
      Мазур подумал, что Котельникову не помешал бы легонький втык – иные из этих документов и он должен был бы представить группе, однако не представил. Ну, это дела глаголевцев, пусть сами и разбираются, сами раздают втыки... Слишком хорошо Мазур знал родные вооруженные силы и оттого не питал иллюзий – в этакий вот медвежий угол резиденты типа Котельникова попадают в результате какого-то прокола. Почетная ссылка (или не особенно и почетная), наказание для проштрафившегося, контры с начальством... Впрочем, и это – проблемы глаголевцев...
      Щедро налил Сереже водки, огляделся. Компания, как и бывает в таком состоянии застольников, разбилась на несколько совершенно не интересовавшихся друг другом крохотных толковищ. Страшненькая сестра Кати по-прежнему горячо и страстно просвещала Кацубу, то и дело разворачивая перед ним новые бумаги. Кацуба внимал с самым живейшим интересом. Шишкодремов угрюмо слушал бородатого деятеля, азартно поливавшего грязью армию вообще и представляемый Шишкодремовым военный флот в частности. Раскрасневшаяся Света, словно бы невзначай расстегнувшая целых три пуговицы на блузке, ворковала с варяжским гостем. Тот, по всему видно, таял и млел, распустив хвост почище любого павлина.
      Воровато огляделся. Сережа был надежно нейтрализован водкой, погрузившись в полунирвану, а вот красавицы Кати что-то не видать... Кремовое платье мелькнуло в прихожей, куда Мазур незамедлительно и направился. Галантно взял у нее из рук пальто:
      – Позвольте...
      – Господи, сто лет пальто не подавали...
      – Всегда к вашим услугам, – заверил он, стоя вплотную. – Уходите уже?
      Во взгляде у нее определенно было сожаление. «Выгорит», – мысленно вздохнул Мазур.
      – В музей пора.
      – На экскурсию? – открыто улыбнулся он, согласно легенде не подозревавший, где работает его собеседница (она ж об этом и не заикнулась...)
      – Если бы... Заведую я им. Музеем.
      – Серьезно? – изобразил он легкую оторопелость.
      – Серьезно.
      – А я-то думал, что в музеях одни старушки... – Мазур отступил на шаг, откровенно любуясь ею. – Без вас там не обойдутся?
      – Увы... Нужно подежурить до вечера. Придут слесаря чинить трубы, придется присмотреть и бутылкой стимулировать...
      – Вам помощник в этом ответственном деле не нужен? – спросил Мазур. – Слесаря – народ грубый...
      – Ну, подумаем...
      – Серьезно. Я вот тут вспомнил, что лет двести не был в музеях, пробелы в культурном уровне потрясающие...
      – Приходите, – сказала она, глядя почти столь же откровенно. – У нас, конечно, не Эрмитаж...
      – Не печальтесь, – сказал он. – Есть в вашем музее кое-что, чего и в Эрмитаже не сыщется... Слово Ихтиандра.
      – Музейные экспонаты?
      – Сокровища, – сказал Мазур, оглядывая ее с той откровенностью, что считается отчего-то признаком открытости мужской души и женщинам втайне нравится.
      Дальнейшая словесная игра, коей они предавались еще пару минут, была, собственно, ни к чему – сладилось. Когда за ней захлопнулась дверь, Мазур вернулся к столу. Сердечный друг Сережа уже уснул, примостив физиономию в тарелку. Вскоре комнату, направляясь в прихожую, покинула сладкая парочка – импортный «зеленый» человек Свен Кристиансен и питерская журналисточка Света Шаврова, особа свободных взглядов. Рука белобрысого варяга уже уверенно пребывала в регионе, который можно было именовать талией исключительно из чистой деликатности. Из прихожей донеслось веселое щебетанье – и входная дверь звонко захлопнулась.
      Мужская логика порой – вещь смешная и загадочная. Ни с того ни с сего Мазур, глядя вслед упорхнувшей парочке, ощутил самую натуральную ревность. Хотя и понимал, что в данной ситуации это чувство сродни ревности к своим ластам, которые взял поплавать кто-то другой. А ласты к тому же и не твои...
      Вскоре, к некоторому его ошеломлению обнаружилась еще одна парочка, рука об руку покинувшая квартиру, – бравый Шишкодремов и Катина непрезентабельная сестрица Надя, страшилка печального образа. Мазур покрутил головой – интересы Кацубы простирались в самых неожиданных направлениях, столь прихотливо разветвлялись, что Мазур отчаялся их понять. Можно еще сообразить, зачем брать в разработку эту самую Надю, равно как и Кристиансена, но за каким чертом майору понадобился музей?