– Лежи тихо, – сказала Ольга, равнодушно глядя на обделавшегося камергерского холуя. – А впрочем… Можешь и песни петь во всю глотку, хоть духовные стихиры, хоть мужицкие непристойности. Мне все равно, здесь скоро и так будет шумно…
      Степан завел что-то насчет того, что он отслужит чем хошь и сколько хошь, по гроб жизни не забудет…
      – Да замолчи ты! – сказала Ольга, легонько пнула его под ребра и отошла, сразу забыв и о нем, и о его дружках: те, несомненно, пребывали в полном и ясном сознании, но затаились, как мышки, чтоб, не дай бог, не обратить на себя неблагосклонного внимания рассерженной Ольги.
      Медведь робко заворочался.
      – Ну что, Михайло Потапыч? – весело сказала Ольга, поворачиваясь к нему. – Придется вам потрудиться на совесть, вы уж меня не подведите, а то шкуру спущу…
      Одно движение пальцев – и железный ошейник распался, с грохотом упав на каменный пол. Несколькими движениями Ольга смирила медведя, развернула мордой к двери и погнала наружу. Сама двинулась следом. Хотела было поднять дерюжный мешок – какая-никакая, а все же одежда, – но он оказался посреди кучи медвежьего дерьма. Ладно, что-нибудь придумаем…
      Медведь, двигаясь механически, точно кукла протиснулся в коридор, Ольга вышла следом. Справа был тупик, и она, не раздумывая, развернула мишку налево, в ту сторону, откуда брезжил слабый свет, напоминавший свечение масляного фонаря.
      В широком коридоре, некогда устроенном со всем старанием, выложенном тем же диким камнем, Ольга заметила каменную лестницу с литыми чугунными перилами, ведущую наверх, – судя по всему, ее строили опять-таки с превеликим тщанием, так, чтобы барину было удобно по ней спускаться. Заканчивалась лестница массивной дверью, по обе стороны которой ровным пламенем – чистое маслице, сразу видно, первосортное – светили два круглых фонаря. Дверь была приоткрыта.
      Ольга послала наверх нечто вроде изучающего взгляда: ни единого сильного врага поблизости, разве что чувствуется присутствие кучки холуев, дрыхнущих без задних ног, лишь пара-тройка из них наделена мелкими домашними волшебствами вроде того, что тускнело вокруг Степана. Да в одном месте просматривается нечто поярче гнилушки – надо полагать, это и есть тот управитель, о коем поведал Степан. Что ж, благородные господа чересчур понадеялись на свои силы, уверены были в превосходстве своем, что их и подвело, уродов…
      Несмотря на серьезность (и все еще неясность) ситуации, Ольга фыркнула, оглядев себя: хороша же барышня из богатого дома, торчит голышом в подземном коридоре, в компании дикого медведя. И погрустнела, вспомнив, что она, собственно говоря, уже не барышня из богатого дома, а непонятно кто. Беглянка со смутным будущим…
      Эта мысль прибавила ей решимости и злости, она шагнула вперед, выбросив руки. Повинуясь сильному пинку, пусть и не ногой, медведь, неприязненно рыкнув, лохматым комом взлетел по лестнице. Ольга двигалась следом, уже привыкнув к мерцанию, накатывавшему с размеренностью часового механизма, готовая к любым неожиданностям.
      Неожиданностей пока не наблюдалось – как и какого бы то ни было оживления. Все в доме спали безмятежным сном. Ольга с медведем оказались в самом обыкновенном коридоре первого этажа: не особенно и дорогие обои, погашенная люстра, паркетный пол, лепнина и ламбрекены… Мебель массивная, старомодная: сразу видно, что камергер в этом доме не жил, светских приемов тут не устраивал. Персональный тюремный замок, и только. Логово…
      В тусклом свете одного-единственного фонаря медведь посреди коридора, среди не особенно роскошной, но все же барской обстановки выглядел весьма странно. Ухмыльнувшись этому зрелищу, Ольга сказала тихонько:
      – Ну что, Потапыч, работай…
      И, почувствовав справа, за поворотом, скопление безмятежно спящих людей, именно туда направила косолапого, поддав ему как следует и распахнув дверь в людскую, а в следующий миг отпрянула за угол коридора, прижалась к стене, более не оказывая никакого воздействия на зверя, поскольку в том уже не было необходимости…
      Расчет получился верным: медведи и так не принадлежат к тем, кто наделен ангельской кротостью и душевным характером. Ну, а от зверя, неведомо сколько просидевшего на цепи в подземелье, и вовсе глупо ожидать каких бы то ни было проявлений душевности…
      Сначала послышалось бодрое рычание медведя, понятно, очень довольного полученной возможностью невозбранно поразвлекаться со своими тюремщиками. И почти сразу же раздались человеческие вопли, исполненные такого ужаса, что волосы дыбом вставали. Но Ольга не чувствовала ни капли жалости…
      Кто-то кричал. Кто-то, ухитрившись вырваться в коридор из темной людской, с воплями пронесся мимо притаившейся за углом Ольги, не заметив ее, конечно, топоча не хуже африканского зверя риноцеруса, именуемого в просторечии носорогом.
      И началось: адский треск ломаемой мебели, медвежий рык, шум, грохот, вопли, беготня уже по всему дому, переполох совершеннейший… Судя по звукам развернувшейся баталии (если только это можно называть баталией), топтыгин ни в малейшей степени не стремился утолить голод, намереваясь лишь разломать как можно больше и переловить всех, до кого только удастся добраться, чтобы отыграться за свое заточение…
      Грохнули двери – медведь, вывалившись из комнаты, кинулся за убегающими куда-то в глубь дома. Ольга резко обернулась, ощутив присутствие более-менее сильного субъекта – по коридору в ее сторону поспешал невысокий индивидуум в распахнутом шлафроке и сбившемся набок ночном колпаке с кисточкой: бритая рожа определенного немецкого облика, то бишь иностранного, ничуть не похожего на русского простодырого мужичка. Управитель? Скорее всего…
      Ольга мысленно подставила ему подножку – а когда он растянулся во весь рост, чувствительно приложившись усатой кошачьей физиономией о скверно натертый паркет, добавила сверху, наподобие того, как в мужицкой драке бьют кулаком по затылку, только, разумеется, колдовски. Управитель обмяк и погрузился в оцепенение…
      Пора было отсюда выбираться… но не голой же бежать ночной порой по петербургским улицам? Оглянувшись на поверженного управителя, Ольга прикинула, что ростом он ее не особенно и превосходит, по комплекции, конечно, гораздо объемнее, но тут уж не до капризов, выбирать не из чего, здешние мужики еще корпуснее, так что их одежда будет и вовсе висеть мешком…
      Пройдя по коридору в ту сторону, откуда появился управитель, Ольга довольно быстро обнаружила распахнутую дверь, в каковую немедленно и юркнула. Она угадала правильно: это и была управительская спальня. Не раздумывая, схватила одежду, висевшую на креслах у постели.
      Натянула панталоны, не озабочиваясь чулками, торопливо сунула ноги в сапоги с модными квадратными носками. Сапоги, как и следовало ожидать, оказались изрядно велики, но в ее положении не до привередливости…
      В доме продолжались буйство и самая разнузданная вакханалия – медведь вымещал злобу за все предшествующие страдания и свою, можно так выразиться, поломанную жизнь… Среди воплей, топота и грохота вдруг громыхнул гулкий выстрел. «Ого!» – подумала Ольга, торопливо застегивая перламутровые пуговицы управительской рубашки. Кто-то из обитателей дома пришел в себя настолько, что вспомнил об оружии, да еще ухитрился пустить его в ход… Правда, судя по тому, что буйство продолжалось с прежним размахом и неистовством, стрелявший то ли промахнулся, то ли не нанес медведю серьезных повреждений – это вообще-то трудновато сделать, Ольга с ее охотничьим опытом сие прекрасно знала…
      Не было ни смысла, ни времени возиться с жилетом и галстуком – не на прогулку по Невскому собиралась… Застегнув сюртук, Ольга оглянулась в поисках шляпы, но нигде не могла ее высмотреть. Досадливо выругавшись про себя, схватила с ночного столика вязаный кошелек – приятно тяжелый – засунула его в карман панталон и кинулась в коридор. Сапоги велики, болтаются на ногах, одежда висит мешком, как на пугале огородном, но это лучше, чем ничего, сойдет для ночной поры, лучше, чем голышом…
      Переполох переместился на самый верхний этаж – видимо, именно там искали спасения заполошно разбегавшиеся обитатели дома. Ольга направилась вниз. Управительской шляпы не оказалось и в обширной прихожей, обставленной с той же старомодной роскошью, зато там обнаружилось сразу несколько мужицких гречневиков – высоких, конусообразных. С барским платьем они категорически не гармонировали, но что прикажете делать? Быстренько скрутив волосы в узел, Ольга нахлобучила шапку до ушей, глянула на себя в высоченное зеркало: облик, кончено, самый комический, но, используя прошлый навык, есть возможность предстать перед посторонними в образе юного городского обывателя мужского пола, по каким-то своим причинам одетого странновато, в наряд с чужого плеча. Большой город привычен ко всевозможным чудакам и эксцентрикам, насмотрелись…
      Не колеблясь, она взялась за массивную бронзовую ручку, бесшумно распахнула дверь и вышла в ночную прохладу. Перед ней открылся большой двор, обнесенный высокой, обстоятельной каменной стеной. Каретный сарай, ворота, немощеное пространство…
      Едва Ольга спустилась с крыльца, слева нечто метнулось ей наперерез – спешившее то на двух, то на четырех конечностях, похожее на светившуюся тускло-зеленым гнилушечьим светом скрюченную обезьяну…
      Ольга от всей души, от всей злости врезала по созданию, исполнявшему роль дворового пса. Удар, нанесенный в промежутке меж двумя приступами мерцания, что кратковременно лишали силы, оказался весьма неплохим. Неизвестное создание с жалобным воем покатилось по земле, словно тряпка, подхваченная порывом штормового ветра, улетело в темное место за угол каретного сарая, откуда более не показывалось, посверкивало только алыми глазками и орало на манер рассерженного кота.
      И стена, и ворота оказались достаточно высокими, так что нельзя рассмотреть улицу. Ольга подошла к воротам, запертым на внушительный замок размером с человеческую голову – ну вот, и калитка на замке…
      Ольга уже приготовилась было разнести какой-нибудь из замков, но ощутила, что с мерцанием происходят новые метаморфозы и ее бессилие необычно затягивается.
      Как только сила вернулась, Ольга, не размениваясь на возню с замками, оттолкнулась от земли и взмыла вертикально вверх, стремясь одним прыжком оказаться по ту сторону ворот. Почувствовала, как сапоги сползают с ног. Через мгновение они глухо упали во двор, а возвращаться за ними категорически не тянуло – и Ольга, босая, повисла над воротами…
      И рухнула на них, ударившись грудью так, что дыхание сперло, а пронзительная боль разлилась по всему телу. Уцепившись руками за каменный козырек над воротами, Ольга повисла на них со стороны улицы. Если разжать пальцы и спрыгнуть – грянешься с приличной высоты, можно ноги переломать, расшибиться… Почему сила не возвращается? Ну вот, кажется…
      Ощутив прилив прежнего умения, она все-таки рискнула отпустить холодный камень. Полетела над землей, горизонтально – и, повинуясь некоему чутью, поторопилась спуститься ниже, еще ниже…
      Вовремя. Колдовские способности внезапно пропали, начисто… Ольгу потянуло вниз, как брошенный с крыши кирпич, но она уже была достаточно низко, так что словно бы спрыгнула всего-то с пары ступенек лестницы… Обошлось.
      Она стояла на узкой немощеной улочке. Насколько удавалось рассмотреть, оказавшись в положении самого обычного человека, не наделенного колдовской способностью видеть во тьме, как днем, на другой стороне улицы тянулись сплошной линией какие-то неприглядные строения, ничуть не похожие на жилые: кирпич и камень, глухие стены, только под самой крышей кое-где имеются узкие горизонтальные окошечки – скорее уж щели, забранные железными прутьями. Купеческие лабазы? Казармы? Какие-то иные казенные здания?
      Справа тускло горел на полосатом столбе один-единственный уличный фонарь. Других поблизости не усматривалось. Ольга совершенно не представляла, где очутилась, не настолько хорошо она знала Петербург, чтобы моментально сориентироваться по столь скудным приметам.
      Кругом ни единой живой души. Что же это за место? Охта? Где-то на Васильевском? Выборгская сторона? Захолустье, одним словом, а вот точнее определить невозможно…
      Как бы там ни было, не стоит здесь далее задерживаться – во избежание возможных неприятных сюрпризов. Ситуация тем более опасная, что исчезнувшая только что сила все не возвращается, хоть ты тресни, от прежнего умения не осталось ничегошеньки, ни крохотной капельки…
      Ольга так и стояла возле высоченных ворот, поеживаясь от ночного холода и переступая босыми ногами: ждала, когда кончится очередной прилив бессилия и вернется прежнее умение.
      Не дождалась. Как ни пыталась, результат был всегда один… точнее, совершеннейшее отсутствие какого бы то ни было результата. Слезы наворачивались на глаза от столь печального оборота дел.
      Наверху, в доме, раздался громкий выстрел – и еще один, а за ним и третий. После этого уже не было слышно ни адского шума, ни медвежьего рыка – да и прочие звуки прекратились. Ольга поняла, что с косолапым мстителем покончено, а значит, уцелевшие начнут осматривать дом, первым делом спустятся в подвал и обнаружат, что птичка упорхнула…
      Как-то не хотелось даже думать о том, что может быть потом, насколько быстро поставят в известность господ и что предпримут граф с камергером. Следовало побыстрее отсюда убираться, вот и все, а попечалиться над своей жалкой участью можно и позже, уже в безопасности. Собственно говоря, ее участь не следует пока что именовать жалкой: она на свободе, вольная, как птичка, а босые ноги и неизвестная окраина города – это, право же, не особенно и тяжкие беды после того, что пришлось перенести… а также и того, что может произойти, если она вновь угодит в те же руки…
      И Ольга, не раздумывая, двинулась быстрым шагом в ту сторону, где на столбе еле теплился фонарь, предпочтя именно это направление совершеннейшей темноте справа. Фонарь – это все же некоторым образом признак цивилизации, в то время как тьма кромешная – безусловное ее отсутствие…
      Брести босиком было, конечно, трудновато с непривычки, но все же и с этим, как оказалось, можно свыкнуться: земля достаточно мягкая, пока что не попадалось ни битого стекла, ни прочего опасного мусора… ч-черт!
      Судя по ощущениям и запаху, в этом уголке города обитало несметное количество собак и кошек. Хорошо еще, что в кармане панталон управителя отыскался достаточных размеров носовой платок. Стоя на одной ноге, будто цапля, ругаясь сквозь зубы не столь уж и цветисто, но безусловно ядрено, Ольга кое-как справилась с дорожной неприятностью, отбросила перепачканный платок и зашагала в прежнем направлении. Подойдя ближе к полосатому столбу, она убедилась, что ход догадок был верным: поодаль столь же скудно теплился еще один фонарь, а там и другой, а слабый огонек третьего вырывал из мрака нечто похожее на дом вполне обитаемого облика. И вроде бы даже человеческая фигура мелькнула…
      Ольга направилась в ту сторону. Человек стоял спиной к ней, привалившись плечом к полосатому столбу и вроде бы мурлыча что-то под нос. От всей его фигуры так и веяло самой заматерелой скукой. Судя по одежде, перед ней оказался не мужик, а субъект в обычном городском платье, носившем даже некоторые признаки сближения с последней модой, правда, стоявший, надо полагать, не особенно и высоко на общественной лестнице.
      – Прошу прощения, – издали сказала Ольга. – Не подскажете ли, сударь, какая это часть?
      Человек обернулся без испуга и удивления, осмотрел ее с ног до головы, покачал головой, свистнул, крякнул:
      – Фу-ты ну-ты! Откуда ж вы такой выбрели… сударь?
      Голос у него был веселый, сам он выглядел довольно молодо и, судя по устойчивому запаху какого-то скверного алкоголя, был выпивши – но только слегка. Ольга не почувствовала в нем ни опасности, ни угрозы для себя.
      – Какая это часть? – терпеливо повторила Ольга.
      – Часть? Да как все прочие, полицейская, – незнакомец, все так же посвистывая сквозь зубы, разглядывал ее с откровенной насмешкой. – Шалан на талан? Онвад то аватсирп? Ах, не разумеете, ваше сиятельство… Это где ж вас в такой вид привели, милсдарь?
      – Неважно, – сказала Ольга. – Послушайте… Здесь где-нибудь можно найти подходящие башмаки?
      – Башмаки? Да здесь, скажу вам по чести, сударь, можно и натуральнейшего персидского слона найти, хоть в живом виде, хоть в чучельном. При соблюдении одного непременнейшего условия… – и он выразительно потер большой и указательный пальцы, подняв их к самому Ольгиному лицу. – Ежели соображаете, о каких я высоких материях…
      Все было понятно, и Ольга, поколебавшись, полезла в карман панталон, нащупала там вязаный кошелек управителя, запустила пальцы, не рискуя извлекать кошелек на свет божий в присутствии столь непонятного субъекта. В щепоть ей упрямо подворачивались довольно маленькие монетки, которые с равным успехом могли оказаться как серебряными пятиалтынными, так и золотым империалами, кои извлекать сейчас было бы и вовсе неблагоразумно. Наконец она нашарила солидных размеров денежку, которая, ну что за напасть, являла собою серебряный рубль. Многовато, конечно, но не перебирать же деньги на ладони…
      – Извольте.
      – Тысяча благодарностей, милсдарь! – незнакомец, оживившись, проворно попробовал рубль на зуб, подбросил, ловко поймал. – Теперь видно, что я имею дело с благороднейшим человеком, коему, согласно правилам чести, отслужить готов всей душою… Изволите пройти со мной в ресторан? Там мы в два счета сыщем оборотистых людей, которые вам за смешные суммы любое содействие окажут… – он расхохотался, заметив, что Ольга принялась недоуменно озираться. – Рестораны тут непрезентабельны, зато открыты круглосуточно… Не угодно ли?
      Он подошел к дому, постучал в полуподвальное окошко. Отдернулась занавеска, изнутри забрезжил неяркий свет, распахнулась форточка, и к ней прижалась ухом какая-то физиономия. Незнакомец, согнувшись в три погибели, что-то сказал – похоже, на том самом тарабарском языке, на котором совсем недавно обращался к Ольге, – и, выслушав невнятный ответ, выпрямился, улыбаясь во весь рот:
      – Не извольте беспокоиться, все сладилось. Здесь, конечно, вам не Аглицкий клуб, но место, приятное во всех отношениях, ежели у вас в кармане позванивает нечто, имеющее хождение на всем пространстве империи Российской… Прошу-с! – и он указал на крыльцо.
      Ольга последовала за ним – не без некоторой тревоги, но что еще оставалось делать, как не рискнуть в очередной раз?
      В небольших сенях, где пахло кислой капустой и вениками, горел на стене крошечный фонарик. Ольгин провожатый уверенно распахнул дверь слева, за которой обнаружилась скудно освещенная лестница, ведущая вниз.
      – После вас, – вежливо сказала Ольга.
      – Как угодно-с, – пожал плечами незнакомец и без промедления, с видимым нетерпением стал спускаться первым.
      Ничего жуткого внизу не обнаружилось. На зловещее логово разбойников помещение никак не походило: довольно большой подвал со сводчатым потолком, слабо освещенный полудюжиной свечей в извозчичьих фонариках, прикрепленных там и сям. Посреди протянулись два длинных пустых стола, окруженных разнокалиберными табуретами и стульями грубой работы, а вдоль стен размещались отгороженные дощатыми стенками клетушки. Большая их часть тонула во мраке, и никого там не было, только в одной вокруг неказистого стола сидели несколько человек и о чем-то толковали воодушевленно-пьяными голосами. На вновь прибывших они, кажется, и внимания не обратили.
      Совершенно непонятно откуда вдруг возник здоровенный мужичина в полосатых шароварах, смазных сапогах и черной плисовой жилетке поверх розовой рубахи в белый горошек. Волосы его, смоченные репейным маслом, были тщательно уложены на прямой пробор, борода опрятно расчесана, а поперек жилетки тянулась толстая часовая цепочка с целой пригоршней разнообразнейших брелоков и печаток. Вполне мужицкий вид, вот только глазки чересчур прыткие и пронзительные для простой деревенщины.
      – Здорово, Грек, – сказал он не без настороженности. – Я ж тебе говорил, что нынче у нас все за деньги, а в долг не иначе как завтра, так что завтра и приходи…
      – Не испытываю потребности, – гордо ответил названный Греком, извлек полученный от Ольги рубль и торжественно поводил им перед лицом трактирщика. – Сам видишь, нынче мы королю кумовья…
      – Дай-ка, – трактирщик отобрал у него монету, попробовал на зуб, подкинул на ладони, вернул. – Надо ж, разжился… Вроде б и не слышно было поблизости, чтоб орал кто-то: «Караул, грабят!»…
      – Обижаешь, Фома, – с принужденным смешком сказал Грек. – Мы деревянной иглой не шьем, сам знаешь, мы безобидные… Приютить бы нас, Фомушка, накормить, напоить и обогреть… а кроме того, башмаки бы по ноге подобрать молодому человеку из самого что ни на есть приличного семейства…
      – Ох, не похож… – сказал, как отрубил, трактирщик, окинув Ольгу колючим взглядом.
      – Что ж ты, Фомушка, не зная человека, обижаешь… – затараторил Грек. – Молодой человек, надобно тебе знать, будучи в гостях у предмета своей пылкой страсти – чье имя тебе знать вовсе даже и необязательно, – был застигнут врасплох не то что злобным мужем, а еще и двумя альгвасилами с пистолетами. Вот и пришлось по ночному Петербургу скрываться в том, что под руку подвернулось… Смекаешь?
      «Он, кончено, первостатейный прохвост, пробы ставить негде, – подумала Ольга. – Но мысль подкинул замечательную. Чем не объяснение для окружающих?»
      Фома глянул на Ольгу:
      – А деньги тоже забыл, сбегая от… предмета, или все ж успел прихватить?
      Вновь запустив руку в кошелек, Ольга, на сей раз уже не медля, вытащила сразу три монетки (поскольку ни одного рубля более не нашарила). На ладони у нее оказались золотой десятирублевик и два серебряных полтинника, почти не потертые.
      – Сойдет, – веско промолвил Фома. – Садитесь вон туда, а я чего-нибудь соображу. В нашем деле чихать на… предметы и прочие несообразности, лишь бы деньги были государственной печати, а не гуслицкого чекана…
      Он снял с гвоздя один из фонариков и поставил его на стол в ближайшем закутке. Ольга и ее спутник уселись на корявые табуреты. В тусклом свете фонарика все же удалось хорошенько разглядеть незнакомца: чернявый, с кудряшками на лбу и тонкими усиками (за каковой облик, надо полагать, и получил прозвище), лицо молодое, но испитое, да и весь он какой-то… изрядно потасканный. Ольга достаточно ориентировалась в жизни, чтобы сделать вывод: пьянчужка и бездельник, конечно, с сомнительными источниками существования… но на грабителя все же не похож, слишком суетлив и несерьезен. Не чувствуется в нем смелости напасть и отобрать… зато ясно, что горит желанием выманить столько денег, сколько удастся. Ну и черт с ним, бескорыстные подвижники тут, надо полагать, вообще не водятся, можно и пожертвовать содержимым чужого кошелька, лишь бы раздобыть башмаки и выяснить наконец, где она, собственно, находится…
      Вернулся трактирщик, поставил на стол квадратный штоф темного стекла с двумя надетыми на горлышко стаканчиками и оловянный поднос со снедью. Воззрился вопросительно.
      – Мне бы башмаки… или сапоги, – сказала Ольга.
      – Чего ж, поищем… – он присмотрелся к Ольгиной босой ступне, определенно прикидывая размер. – Ножка маловата, чисто дамская, ну да чего не сделаешь, когда платят… Шапочку не желаете в придачу? А то, осмелюсь заметить, нынешний ваш мужицкий гречневик со всем остальным слабо сочетается…
      – Пожалуй, – согласилась Ольга.
      При посторонних, конечно, шапку менять не стоит, но кто мешает это сделать потом, на улице? Шапка, и впрямь, не сочетается с приличной, безусловно барской, пусть и не по мерке, одеждой…
      Трактирщик кивнул и степенно удалился. Грек немедленно потянулся к штофу и наполнил стаканчики. Потер руки – лицо у него стало нетерпеливым, ноздри усиленно втягивали аромат скверной сивухи: