Как видите, я с вами предельно откровенен. Все происходящее слишком странно и нелогично… Вас, строго говоря, не существует, вы – призрак, фантом… но тем не менее исключительно благодаря вашим трудам император остался цел и невредим. После чего вы скрылись. И то, и другое категорически не укладывается в логику поведения авантюриста, вообще человека, имеющего корыстные побуждения. Любому ясно, на сколь обильный водопад благ может рассчитывать спаситель императора. Государь умеет быть благодарным и, безусловно, готов осыпать вас милостями… И тем не менее вы скрылись.
      – А если мне ничего не нужно?
      – Вот это-то и удивляет. Государя в том числе. Всем, решительно всем от него что-нибудь нужно…
      – И вам тоже?
      – Конечно, – сказал граф без запинки. – Я ведь тоже живой человек и, если ничего настырно не выпрашиваю все же кое о чем мечтаю… Все мы люди… Так вот, я в растерянности. Не представляю, что с вами делать. Хорошо бы, конечно, силком увести вас и представить императору помимо вашего желания, но это лишь усложнит ситуацию…
      – Почему?
      – Я вам выдам государственную тайну, – сказал граф, понизив голос. – В случае чего ваше положение уже настолько отягощено, что я готов рискнуть… Мы ни на шаг не продвинулись в расследовании заговора. Потому что названный вами Темиров был вскорости обнаружен в штабной палатке, где он, судя по внешним признакам, совершил самоубийство с помощью кинжала, вонзив его себе в сердце…
      – Вы верите в самоубийство?
      – Да какая разница, во что я верю! – в сердцах бросил Бенкендорф. – Коли у меня нет сведений, противоречивших гипотезе самоубийства…
      – А Вистенгоф? – вырвалось у Ольги.
      – Вистенгоф? Вистенгоф еще до наступления темноты ухитрился покончить с собой в надежнейшем «секретном каземате» Петропавловской крепости. Никто и подумать не мог, что он окажется способным смастерить петлю из разорванного белья и содранных с мундира шнуров, да еще удавиться в лежачем положении, привязав петлю к ножке стола… Да вдобавок часовой, поставленный именно на подобный случай следить за заключенным неотступно… – граф досадливо сморщился, словно лимон раскусил. – Часовой пытается оправдывать свою несомненную нерадивость и упущение фантастическими россказнями, в которые ни один серьезный современный человек не поверит…
      – Что за россказни? – жадно спросила Ольга.
      – Вздор, совершеннейшие вымыслы, не будем об этом, – решительно сказал Бенкендорф. – Есть дела поважнее… Теперь вы понимаете? Допустив – исключительно допустив! – что вы не облыжно оклеветали по каким-то своим побуждениям известных особ, я тем не менее не в состоянии ничего предпринять. У меня нет ровным счетом ничего, кроме вашего слова. А это, согласитесь, чересчур зыбкий фундамент. Допустим – опять-таки только допустим! – что вы говорите правду. Я сведу вас с Вязинским или тем же Кестелем… и они расхохочутся вам в лицо, не правда ли? У вас есть надежные улики?
      – Нет, – призналась Ольга. – Но я слышал все их разговоры, я могу изложить их планы во всех деталях…
      – Доказательства, доказательства, – воскликнул граф, морщась как от зубной боли. – Улики! Где они? У нас, простите, не дикая Персия, где рубят головы попросту. В Российской империи существуют законы и судопроизводство. Прикажете предъявить в виде улики вас? Пусть и спасителя императора, но особу крайне, простите, мутную? Самозванца непонятного происхождения? Вы сами-то готовы предстать перед…
      – Нет, – сказала Ольга.
      – Вот видите… Понимаете теперь мое положение?
      – Подождите, – сказала Ольга. – Но ведь мне доподлинно известно, что ваше… учреждение в последнее время вело некоторое расследование, причем те имена, что я называл, всплывали в ходе тайного следствия…
      – Ах, вот как? – медленно произнес Бенкендорф. – Вы и такие вещи знаете? Хотите полной откровенности, корнет? Иногда я жалею, что у нас давным-давно отменена пытка. Столько интересного можно было бы узнать, вздернув вас на дыбу… Я знаю, это гнусные мысли, подлые, недостойные современного человека, но я не могу от них отделаться…
      – Это вы от бессилия…
      – Наверняка, – согласился граф. – Я обязан понимать – но ничего не понимаю… Предположим, я вас все же арестую. А вы будете молчать… И я вновь не продвинусь ни на шаг. Вот потому-то я и поставил все на карту, потому-то я не спешу вас арестовывать – а вдруг вы, загадочнейший субъект, мне чем-то да поможете? По крайней мере, как показали недавние события, вы всецело на нашей стороне, а это кое о чем говорит и внушает надежды… – Бенкендорф уставился на Ольгу жестко, с нехорошим огоньком в глазах. – Но бойтесь меня обмануть…
      – Я и не имею такого намерения. Слово чести.
      – Знать бы еще, что на ваше слово чести можно полагаться… Простите. Нервы. У меня нет ни малейшего намерения вас оскорбить… Итак, вы можете сообщить мне что-нибудь полезное?
      – Пока – нет.
      – Пока? – поднял брови Бенкендорф. – Интересное заявление. Вы и не представляете, сколько эти два слова говорят хитрой полицейской ищейке…
      – То есть? – насторожилась Ольга.
      – Ну, это просто, – с оттенком превосходства сказал Бенкендорф. – Там, на маневрах, вы заявили государю, что состояли в заговоре, были вовлечены… Это наверняка не соответствует истине. Судя по вашему уверенному тону, вы намерены и впредь добывать сведения о заговорщиках?
      – Ну разумеется, – сказала Ольга.
      – Следовательно, вы никогда не состояли в заговоре и не были в него вовлечены. Будь вы членом тайного общества, после сегодняшних событий ни за что бы не рискнули там более появиться – они вас моментально прикончили бы за то, что вы сорвали их планы. Отсюда явствует, что у вас есть какие-то другие пути для получения сведений.
      – Возможно.
      – И какие же?
      – Вы не поверите, граф.
      – Бросьте. Я сейчас нахожусь в таком состоянии, что готов поверить всему на свете.
      – Сомневаюсь, – сказала Ольга. – По-моему…
      Она замолчала, прикрыла глаза, даже тихонько простонала сквозь зубы – настолько болезненным и непонятным было то, что на нее внезапно обрушилось неслышным ураганом – и тут же улетучилось. Приступ невероятной слабости, лютого горя, смертной тоски сковал тело и сознание, ударил так, что захотелось выть. Это ощущение тут же схлынуло, но само воспоминание о неведомом ударе было настолько омерзительным, что Ольгу затошнило и она с трудом овладела собой.
      – Что с вами?
      – Пустяки, – сказала Ольга, – ноет зуб… Ну что же, ваше сиятельство… Давайте заключим некий договор? Как только мне удастся что-то узнать… нечто, способное сойти за надежные улики, я немедленно поставлю вас в известность. У меня свои счеты с этими господами, и потому я не остановлюсь и не успокоюсь…
      – Боже мой… – с досадой сказал Бенкендорф. – Я себя чувствую персонажем авантюрного романа – таинственные незнакомцы, неизвестно откуда взявшиеся, мистические странности, нераскрываемые загадки… Мерзость какая! – он взял со стола свой бокал и жадно осушил его. – Хорошо. Учитывая сложившуюся ситуацию, я рискну вам поверить. Потому что не вижу другой возможности. Но, повторяю, бойтесь обмануть мое доверие. В этом случае для вас станет крайне неуютной вся империя… Вы можете назвать какие-то сроки?
      – Увы… – развела руками Ольга.
      – Торопитесь. Вдобавок ко всему государь рвет и мечет, желая видеть своего спасителя…
      И тут Ольгу осенило.
      – Хотите получить ниточку уже сейчас?
      – Слушаю? – насторожился Бенкендорф.
      – Ну, коли уж так случилось… Поговорите с Вязинским. Я имею в виду не камергера, а генерала. Его в свое время пытались вовлечь. Он категорически отказался, но из благородства и родственных чувств сохранил все в тайне. Если вы сумеете ему объяснить, что излишнее благородство в данной ситуации неуместно…
      – Я попытаюсь, – сказал Бенкендорф, вставая. – Значит, вот оно что… Генерал Вязинский… – он поглядел на Ольгу как-то странно. – Совершеннейший вздор, конечно, но я хватаюсь за любую соломинку, и в голову лезет чушь… Вы мне напоминаете…
      – Кого?
      – Вздор, вздор… Разрешите откланяться, – его голос вновь приобрел холодную деловитость. – Вы дали чрезвычайно ценный намек, генерал Вязинский сейчас наверняка в Главном штабе… До свидания, и помните наш договор…
      Он был уже в дверях, когда Ольга встала с кресла и, подняв руку ладонью вверх, пробормотала себе под нос несколько слов. Граф Бенкендорф послушно развернулся к ней – уже движением марионетки, лишенной собственной воли, замер, уронив руки, его лицо стало отрешенно-пустым.
      – Что случилось в Петропавловской крепости? – спросила Ольга.
      – Вздор, вздор, – ответил граф тусклым голосом. – Часовой, каналья, клялся и божился, что с наступлением темноты в коридор каземата, изволите ли видеть, вползло через дверной проем нечто вроде темного облака и окутало его целиком. Он выпал из ясного сознания, а когда очнулся, обнаружил себя лежащим под дверью «секретной камеры», а заглянув внутрь, нашел заключенного уже удавившимся в лежачем положении. Вздор, дурацкая историйка…
      У Ольги было свое мнение на сей счет – но она не собиралась сейчас вступать в дискуссии с графом. Самое неподходящее время.
      – А кого я вам напоминаю? – спросила она.
      – Глупость, совершеннейшая глупость, – ответил граф тем же лишенным воли голосом. – Когда речь зашла о генерала Вязинском, мне в голову пришла совершенно сумасшедшая ассоциация… Показалось, что в вас есть что-то схожее с генеральской воспитанницей, очаровательной Оленькой Ярчевской… Да и фамилия та же! Я несколько раз видел ее в свете… Есть какое-то неуловимое сходство в голосе, повороте головы, движениях и прочем, не могу объяснить это словами, но сходство, несомненно, существует… Вздор, вздор… Но тем не менее… Быть может, вы ее родственник… Но, с другой стороны, насколько мне известно, она сирота, подкидыш…
      – Перестаньте об этом думать, – сказала Ольга.
      – Забыть?
      Она секунду подумала:
      – Нет, забывать не нужно. Просто не уделяйте этому особого внимания. И помните, что корнет вам друг и вовсе не собирается вас подводить. Побеседуйте с генералом. А этого разговора у нас с вами не было. Идите.
      Она развернула графа спиной к себе и сняла наваждение – Бенкендорф, ни на миг не задержавшись, шагнул в темный коридор. Слышно было, как он осторожно спускается по темной лестнице и, должно быть, помня о ненадежной ступеньке, нашаривает ее ногой. Стукнула входная дверь, затворилась калитка, на улице зацокали копыта…
      Ольга, одной рукой торопливо расстегивая крючки доломана, другой сняла кивер и небрежно бросила его в угол. Принялась снимать сапоги с помощью давно купленной машинки.
      – Ну, ты уж вовсе… – недовольно проворчал за спиной Нимми-Нот. – Замешалась в такие дела, в самую гущу событий полезла…
      Решив, что это создание, строго говоря, к мужскому роду не относится, а значит, и смущаться его нечего, Ольга безмятежно переоделась прямо при нем в «костюм для странствий», как она уже давно называла привезенный из Вязинок мужской наряд.
      – Знаешь, это совершенно не твое дело, – сказала она, застегивая последние крючки. – У вашего племени одни законы, у нашего – другие… Молока тебе хватит? Вот и прекрасно. Когда соберешься уходить, закроешь предварительно калитку на крючок. Я приняла кое-какие меры предосторожности против случайного воришки, но все равно, порядок есть порядок…
      – А не подыскать ли тебе другое укрытие? – озабоченно спросил Нимми-Нот. – Этот тебя здесь отыскал, Нащокин отыскал, может найти и кто-нибудь еще… Я тут все дома знаю, могу помочь…
      – Потом обсудим, – сказала Ольга, распахивая створки окна. – Сейчас не до того…
      Она оттолкнулась ногой от подоконника и привычно взмыла в ночное небо. Держалась низко над крышами, старательно озираясь – и обычным образом, и особым. Но на сей раз обошлось без неприятных встреч, никакие злокозненные создания поблизости так и не объявились, и она благополучно достигла центра города.
      Еще издали, подлетая к княжескому дворцу, она заметила необычную суету и оживление, каких прежде в это время ночи никогда не бывало – разве что когда князь давал бал, но сегодня ничего такого не ожидалось… Почти все окна были освещены, у парадного подъезда теснилось не менее полудюжины карет, ходили люди, слышались громкие, встревоженные голоса…
      С нехорошим предчувствием Ольга сорвалась из ночного неба вниз, к своему окну, распахнула его и проникла в свою спальню. Торопливо, не зажигая света, сбросила мужской наряд, накинула капот, запахнулась поплотнее, сунула ноги в ночные пантофли и вышла. Дуняшки на месте не было. Из коридоров доносился приглушенный гул голосов.
      Она решительно распахнула дверь. И застыла на месте. Мимо, не замечая ее, по совещенному коридору шла – скорее, брела – Татьяна: в роскошном бальном платье, при драгоценностях, ее лицо было совершенно белым, неподвижным, как театральная маска, взгляд – остановившимся, потухшим, на щеках – полосы от подсохших слез. Ее бережно поддерживала под руки целая орава лакеев и приживалок, все наперечет со скорбно-ханжескими лицами, и эта странная, медленная, печальная процессия неспешно двигалась мимо Ольги, и никто не обращал на нее внимания, словно не видел вовсе…
      Она не сразу овладела собой. Бросилась следом, ухватила за рукав лакея, по своей дряхлости далеко отставшего от прочих, крепко сжала его за локоть.
      – Что случилось?
      – Барышня… – пролепетал он, давясь рыданиями. – Где ж вы были, к вам заходили, а вас и не нашли…
      – Что случилось, Трифон?
      – Горе-то, горе… Барин преставился…
      Ольга стояла, уронив руки, слушая дребезжащий старческий голос. Трифон, всхлипывая и горестно вздыхая, рассказывал, что четверть часа назад «господа военные» привезли бездыханного князя, настигнутого чем-то вроде апоплексического удара прямо в Главном штабе, во время какого-то совещания, и произошло это прискорбное событие, как говорят…
      Ольга моментально осознала: князь умер до того, как она посоветовала Бенкендорфу с ним поговорить. Следовательно, граф ни при чем – впрочем, и раньше было видно, что он ни при чем, что его не стоит подозревать в сообщничестве с кое-какими персонами. Уж не в тот ли миг она почувствовала странный прилив смертной тоски и горя? Дa, очень похоже…
      Ольга медленно спустилась на первый этаж, вяло удивившись тому, что ничего не чувствует – пребывала в некоем оцепенении, оставлявшем за пределами сознания любые чувства и мысли. Что-то непонятное ощутилось пониже ключиц. Она, не раздумывая, потянула цепочку и, подняв к глазам медальон, раскрыла его.
      Справа крохотные разноцветные звездочки так и продолжали загадочное перемещение – а вот левая половинка изменилась. Вместо овала синей эмали была теперь сплошная, угольная чернота, словно приоткрылось окошечко в неведомый мрак…
      Не было сил ломать голову еще и над этим. Вернув медальон под капот, Ольга вышла в обширный вестибюль, где растерянно толклось превеликое множество народу: и слуги, и прочие обитатели дворца, и какие-то мрачные военные, и люди в гражданском платье, похожие скорее на чиновников, нежели на завсегдатаев светских салонов.
      Генерал Вязинский – с бледным, чужим, осунувшимся лицом – лежал на двух сдвинутых столах наподобие ломберных, неизвестно откуда притащенных. Его прическа, парадный мундир, ленты и ордена были в совершеннейшем порядке… Если не считать того, что и мундир, и белоснежные лосины, и лицо генерала, и даже сапоги – все, куда ни глянь, было покрыто чем-то вроде причудливой паутины, имевшей вид не реального паучьего рукоделия, а скорее нитей черного сияния, полупрозрачного, мерцающего, помаленьку тающего на голове и ногах, сохранявшегося еще на теле. Судя по поведению окружающих, никто, кроме Ольги, не видел этой диковины…
      Она стояла, прижав руки к груди, не сводя глаз с медленно истаивающей черной паутины несомненного происхождения. Ее осторожно обходили, поглядывая сочувственно, но и с некоторой досадой – как будто она им чем-то мешала в их хлопотах.
      Они меня опередили, подумала Ольга, они нанесли удар первыми… боже, о чем я думаю? Ведь князь умер, умер, умер, он был мне вместо отца, его уже не вернуть, его уже никогда не будет… а я, дрянь этакая, рассуждаю только о деле…
      Они опередили.

Глава седьмая
Согласно законам Российском империи…