Непредсказуемая шантарская весна, как частенько, опять баловалась дурацкими сюрпризами. Вчера потеплело, снег размяк и размок, машины до темноты старательно месили серые рыхлые груды – а сегодня с рассветом стукнул морозец, и получился пакостнейший гололед. Аварий было – не перечесть. Хорошо еще к середине дня все более-менее уладилось, но машины ползли, как сонные мухи. «Право, пешком надо было идти, – сердито подумала Даша, – все быстрее вышло бы». От места происшествия до городского УВД – два шага, едва успеешь сигарету выкурить, но, коли уж теперь ты пусть и мелконькое, да начальство, приходится пользоваться благами. Пару лет назад бы эти блага, когда «доктора Петрова» операм пришлось доставлять в узилище на попутке, и он, сука такая, ухитрился залепить водителю каблуком по затылку, отчего старенький «москвич» чудом не воткнулся в грузовик на приличной скорости…
      – Сиреной пугнуть? – не поворачиваясь к ней, сердито выдохнул водитель.
      – Да ну, – сказала Даша. – Дотащимся… Вон, давай за серой «вольвой». Ага, вписались… Сорок пятый дом – это где пельменная?
      – Нет, тот – сорок третий, – мотнул головой водитель. – Сорок пятый – где «Золотая лилия».
      «Ага, – сказала себе Даша. – Кажется, что-то проясняется. Дело не в шикарнейшем магазине косметики с поэтически-ботаническим названием – всю эту пятиэтажку сталинских времен оптом скупила одна из строительных фирм, учинила в квартирах европейский ремонт и продала их уже поштучно и, как легко догадаться, гораздо дороже. Явного криминала в этой негоции вроде бы не прослеживалось, и то хлеб, меньше головной боли…»
      Пожалуй, престижный адресок кое-что и объясняет: понятно теперь, отчего при подозрении всего лишь на убийство поднялся хай вселенский, на место происшествия, как донесла разведка, отправился начальник следственного отдела прокуратуры, а вслед за ним начальство повелело выехать и Даше. А что, вполне может быть – жертва (или – гипотетическая жертва) принадлежит к шантарскому бомонду, он же – хай лайф. Вот это уже – головная боль.
      Фамилия, правда, совершенно незнакомая. Даша, закуривая, старательно повторила про себя: «Гражданка Лямкина Маргарита Степановна, двадцати шести лет…» Положительно, имя это ни с чем конкретным не ассоциировалось. Криминал… Важные чиновники… Пресса-радио-ящик… Нет, ни намека на ассоциации.
      Увы, отсутствие ассоциаций и аллюзий ни о чем еще не говорит. Во-первых, Даша не могла знать по фамилиям все поголовно местное «новое дворянство», а во-вторых, как гласят газетные объявления, возможны варианты. Скажем, девичья фамилия у покойной другая, и громкая. А потом, в «дворянских» квартирах сплошь и рядом оказываются плебеи – проститутки, подельники, собутыльники. Кое-кто из них и отдает концы посреди новорусской роскоши – насмотрелись, плавали – знаем…
      Шлюшка загнулась от передозировки? Беспутная доченька серьезного папы посреди веселой гулянки получила по башке устрашающе дорогой бутылкой? От безделья Даша лениво перебирала первые пришедшие в голову варианты, а водитель тем временем, проявляя чудеса эквилибристики на гололеде, ухитрился перестроиться в крайний правый ряд, откровенно подрезав маршрутное такси, под негодующий вой клаксона свернул вправо, на черепашьей скорости вполз под арку.
      – Вон там, определенно, – сказала Даша, наклоняясь вперед и ощущая знакомый прилив охотничьего азарта. – У того подъезда. Узнаю прокурорский номерок на «Волге»…
      Машин, впрочем, у подъезда имелось немного: черная «Волга» прокурорского орла Чегодаева, потрепанный штатский жигуль сыскарей, две милицейских машины в полной боевой раскраске. Стояло еще три, но номера были насквозь незнакомые: могли и не иметь никакого отношения к доблестным органам правопорядка, равно как и к доблестной конторе, за таковыми органами надзирающей…
      – Мне ждать? – скучным голосом спросил водитель порядка ради, он и так прекрасно понимал, что ничего другого ему не остается.
      – В яблочко, – рассеянно сказала Даша. – Кукуйте, ангел мой…
      Она старательно застегнула куртку доверху, прежде чем вылезти из теплой машины под ледяной ветерок. Двое сержантов, торчавших у милицейского уазика, проводили ее заинтересованными взглядами, один явственно причмокнул. Не знали в лицо, обормоты, ежу понятно. Философски пожав плечами, Даша распахнула тяжеленную железную дверь с кодовым замком (по случаю печального происшествия незапертую), стала не спеша подниматься по лестнице, всем своим обликом вопиявшей о немалых денежках, угроханных на реконструкцию. На лестнице было тихо, никакой суеты, – следовательно, сыскари уже успели набегаться по соседям, сортируют добытую информацию…
      У двери на третьем этаже скучал третий сержант, он бравенько кинулся наперерез Даше, как только сообразил, что она собирается войти.
      – Девушка, вы, собственно, куда?
      – Растем, надо же, – громко проворчала она. – Какие слова знают сержанты – «собственно»… Я, собственно, майор Шевчук. Комментарии будут?
      Комментариев не последовало, сержант, надлежащим образом изменившись в лице, живенько посторонился. Даша на минутку задержалась, прислушалась: железный лязг доносился словно бы из стены, прокатываясь по ней снизу вверх.
      – Сантехники стараются, – торопливо пояснил сержант. – На всю катушку. Из-за воды и раскрутилось…
      – Ну-ка, ну-ка, – ободряюще кивнула Даша, прекрасно зная по прошлому опыту, что такие вот сержанты успевают вызнать все едва ли не быстрее производящих дознание. – Что там с водой?
      – Кран в ванной был не завернут, – с готовностью поведал сержант. – Роскоши наворотили снаружи, а трубы в стенах остались старые, гнилые, вот к соседям снизу помаленьку и потекло. Начали колотиться, – он кивнул на дверь, которую охранял, – а там и этот тип приехал…
      – Какой?
      – Знакомый какой-то, его там давно допрашивают. В общем, вызвали участкового, подломили дверь, а она там мертвая…
      – Ясно, – сказала Даша. – Бди дальше…
      Распахивая дверь из натурального дерева, она вновь ощутила щекочущий прилив устоявшегося охотничьего азарта – и тут же вспомнила, что чувство это теперь сродни фантомным болям в отрезанной ноге. Она уже не гонялась за дичиной самолично, лишь трубила в рог и отдавала команды своре. И не могла понять до сих пор, лучше ей от этого стало или нет…
      В прихожей явственно попахивало деньгами – но не шальными или запредельными, впрочем. По сравнению с ее собственной квартиркой хоромы были невероятно роскошными, зато масса новоруссов наверняка презрительно покривила бы губы, лишний раз сработав на авторитет Эйнштейна…
      Мимоходом водрузив на вешалку шапку, вошла в комнату с высоченным потолком, где не заметила никакого беспорядка. Только пустая деревянная шкатулка солидных размеров валялась на ковре, и ее со всех сторон сосредоточенно обстреливал «блицем» незнакомый фотограф. Судя по тому, как он старался, шкатулка с распахнутой крышкой то ли играла невероятно важную роль в происшедшем, то ли была единственным осязаемым следом происшедшего (не считая трупа, понятно). Второе вероятнее.
      Еще двое оперативников, знакомые (один из Славкиной группы, второй – прокурорский), бродили вдоль стен, явно приглядываясь, с чего сподручнее начинать обыск. За ними со страдальческим видом наблюдала пара средних лет, в которой и не особенно наметанный глаз с ходу бы определил соседей-понятых. Вид у парочки полностью соответствовал недешевому гнездышку – английский лорд с супругой, застигнутые непогодой и вынужденные коротать ночь в таверне для простонародья…
      Дверь в другую комнату плотно прикрыта, но оттуда все же слышен возбужденный мужской голос.
      – Где? – громко спросила Даша, поприветствовав всех кивком и таковые же получив в ответ.
      Ей показали на дверь в кухню. Славкин оперативник добавил:
      – И Чегодаев, и Лазаревич.
      Даже Лазаревича приволокли, надо же… Определенно – головная боль…
      На стенах Даша узрела несколько ярких картин и плакатов – невозможно было их не заметить, издали бросались в глаза химической яркостью колеров, – но не было пока времени на праздное любопытство. Она торопливо прошла на кухню, где клубился сигаретный дым, нехотя выползая в распахнутую форточку, поскольку смолили все четверо присутствовавших там индивидуумов: Чегодаев из прокуратуры, престарелый судмедэксперт Илья Лазаревич, привлекавшийся в особо важных случаях, и двое мрачных амбалов в грязно-белых халатах – конечно же, санитары.
      Даша приятно улыбнулась Чегодаеву. В прошлом году она имела в его кабинете тягостную беседу, до самого конца не зная, уйдет свободно или ее выведут под конвоем, но особого зла на прокуратора не держала. Все они были из той псарни, где собачки собраны исключительно кусачие…
      – Труп не трогали? – спросила Даша с ходу.
      – Ждали вас, Дарья Андреевна, – облегченно вздохнул Чегодаев. – В последний раз, на деле Митрохина, ваши люди устроили чуть ли не истерику из-за нарушения ложа трупа… Илья Лазаревич лишь легонько пальпировал затылок, не меняя положения тела… У вас нет претензий?
      – Никаких, – сказала Даша.
      Невооруженным глазом видно, что Чегодай пребывал в самом что ни на есть мерзейшем настроении. Ну и ладно. Даша не собиралась устраивать мелкую склоку. Она молча повернулась, вышла, пытаясь на ходу угадать, какая из двух бледно-кремовых дверей ведет в ванную.
      – Левая, – подсказал Чегодаев, нетерпеливо дыша в спину.
      Подметив, что свидетели-понятые непроизвольно отвернулись, Даша потянула дверь, не испытав ни малейших эмоций.
      – Разумеется, прежде чем Илья Лазаревич немного осмотрелся, труп сфотографировали, – сказал Чегодаев.
      – Высший пилотаж, конечно… – пробурчала Даша под нос, озираясь.
      Тот редкий случай, когда нарушить ложе трупа при всем желании трудновато, потому что этим ложем стала белоснежная ванна, а видимых повреждений на теле мертвой женщины не видно.
      Даша наклонилась. Очень светлая, определенно крашеная блондинка лежала на спине в позе почти что непринужденной, вот только правая рука нелепо подогнута. Лицо совершенно спокойное, уже стянуто той не определимой словами маской, которая позволяет понимающим людям кое-что определить с ходу, не прикасаясь… Но для порядка Даша все же коснулась холодной руки. Выпрямилась:
      – Часов несколько, господа мои, а?
      – Пять-шесть как минимум. – Сухонький старичок Илья Лазаревич решительно протиснулся мимо Даши, попытался приподнять согнутую руку блондинки. – А то и поболе, определенно поболе, ежели вы старого еврея держите за эксперта, а не последнего одесского поца…
      Даша мгновенно насторожилась. Бывший одессит, изъяснявшийся по-русски лучше и красивее ее самой, в одном-единственном случае начинал шпрехать классическим одесским говорком: когда дело было крайне серьезное и то, что представало взору, решительно расходилось с профессиональным опытом старого эскулапа.
      – Как все было? – спросила Даша, слегка сощурившись – белейшая ванная (лишь кое-где кафельные плитки тронуты бледно-золотистым узором) резала глаз. Мелькнула этакая цинично-сюрреалистическая мысль: именно в этуванную самым эстетичнейшим образом вписывался труп белокожей блондинки. Впрочем, всяк мог наглядно убедиться, что родилась блондинка рыжей, но это уже детали…
      – Трубы проржавели, – сказал Чегодаев. – Часов в двенадцать дня в квартире снизу начал протекать потолок. Тамошние жильцы часа два пытались достучаться, примерно в четырнадцать двадцать приехал гражданин Гуреев, закончилось все вызовом участкового и вскрытием квартиры…
      – Это я уже знаю, – сказала Даша. – Из ванны протекало? Пробки в сливе не вижу…
      – Нет, текло в раковину.
      – А предварительные версии?
      – Видите мыло в ванне?
      – Где?
      – Во-он, краешек виднеется из-под левого бедра…
      – А, да…
      – Определенно была пьяна, запашок уловите, если поближе нагнетесь. Даже не пьяна – похмельный такой запашок, перегоревший.
      В кухне на столе бутылка вина. Откупорила, приложилась как следует прямо из горлышка и полезла в ванную, разбрасывая одежду как попало. Пустила воду в раковину, залезла в ванну, поскользнулась на куске мыла… Перелом шейных позвонков. Случается.
      – Случается, – эхом повторила Даша, озираясь. В самом деле, на полу полный набор – трусики, платье, колготки… Вино плещется в голове, нога подвернулась, затылком о край ванны – вещь житейская. С лицами обоего пола случается. Правда, иные умельцы шейные позвонки и ребром ладони ломают.
      Она вновь взглянула в кукольное мертвое личико, отчего-то неуловимо знакомое. Встречались вживе? Или все же – известная персона? Чертовски на кого-то похожа, вот только на кого?
      – Значит, бытовая травма? – спросила Даша, прикрыв дверь перед носом нетерпеливо топтавшихся санитаров. – Отчего же тогда милейший Илья Лазаревич так старательно изображает джентльмена с Ланжерона?
      – Поскольку тут есть несколько маленьких несообразностей, – сказал старик, нагнулся, почти заботливо подсунул ладонь под голову мертвой. – Я не берусь вам с маху делать гениальные умозаключения, но отчего-то перелом шейных позвонков мы в наличии имеем, но не имеем сопутствующих травм вроде деформации черепа. Грянувшись так вот с маху, человек не только сломает шею, но и затылок проломит скорее качественно, чем нет. А у нас, кроме перелома позвонков, ничего и не прощупывается. Конечно, будем еще смотреть… Но я бы на вашем месте призадумался всем вашим молодым интеллектом. Ну как, мне уже можно?
      – Приступайте, – сказала Даша, – Отпечатки уже снимали? У нее подушечки пальцев в краске…
      – Только с правой руки, – кивнул Чегодаев. – Очень удобное положение, не понадобилось трогать труп…
      Даша распахнула дверь, кивнула санитарам:
      – Валяйте.
      Вернулась в кухню, не прикасаясь, оглядела бутылку: вино качественное, не из слабеньких, отпито не менее трети, по похмельным мозгам должно было стукнуть неплохо…
      Чегодаев вошел следом. Даша, не оборачиваясь, спросила:
      – Пропало что-нибудь?
      – Неизвестно еще. Ни следов борьбы, ни беспорядка. Разве что шкатулка посреди комнаты, но она ее с тем же успехом могла спьяну сбросить сама… На бутылке только ее отпечатки, никаких сомнений…
      – Здорово, – сказала Даша задумчиво. – Это, значит, успели в молниеносном темпе сравнить? А откуда такая оперативность? Она что, губернаторская дочка?
      – Вы ее не узнали? – хмуро спросил Чегодаев, нацеливаясь извлечь из мятой пачки очередную сигарету. Даша прекрасно знала его манеру давить окурочки – именно его «бычки» составляли чуть ли не половину содержимого пепельницы.
      – А что, я должна ее знать?
      Чегодаев страдальчески поморщился, не поднимая глаз. Грузно сидел в распахнутом пальто на изящном табурете и молчал. Даше понемногу становилось неуютно. Она напомнила себе, что перешла уже из сыскарей в начальники и орать за неуспехи будут на кого-то другого, на Славку в первую очередь. Легче не стало. Во-первых, Славка – старый друг и соратник, а во-вторых, свою порцию выволочки непременно огребет и Даша, разве что в другой упаковке.
      В ванной негромко переговаривались, послышался знакомый шум – ворочают тяжелый предмет, строго определенный.
      В голове кое-что забрезжило. Ассоциации улеглись на законное место, как кусочки головоломки. Как-никак она порой и телевизор смотрела, и о культурной жизни града Шантарска имела представление, пусть пещерное…
      Платиновая крашеная блондинка, кукольное личико. И – картина на стене, а рядом с картиной…
      Даша вышла в комнату, жестом велела коллегам не обращать на нее внимания. Остановилась перед ближайшей картиной – тем самым портретом, ядовитыми красками и всем стилем смахивавшим на иноземную рекламу какого-нибудь паршивого шоколада, – у них там в таких случаях и к кисточке никто не прикасается, все ляпает компьютер. А вообще, похоже на нетленные полотна Бориса Валеджио, чьи репродукции отчего-то полюбились сыскарям помоложе и красуются кабинетах в трех. Даша тоже купила себе одну в прошлом месяце – без трупно-зеленых драконов, с рыжей, почти голенькой амазонкой, лихо махавшей затейливым мечом. Кое-кто говорил, что она на Дашу определенно смахивает.
      Здесь на переднем плане расположилось как раз чудо-юдо – слава богу, не зеленое, золотисто-серое. Незнакомый зоологам ящер недружелюбно оскалился в сторону зрителя, а за спиной у него, скрытая по колено могучим чешуйчатым хвостом, расположилась хозяйка квартиры, лежавшая сейчас мертвой в белоснежной ванне. Голенькая, конечно, волосы распущены, ладонь лежит на чешуйчатой спине, взгляд не вызывающий, скорее умиротворенный: «Попробуй-ка меня обидеть, пока я возле этой зверушки стою…»
      А рядом с картиной – огромный, многоцветный плакат. На ярко освещенной сине-алыми огнями небольшой эстраде изогнулась в весьма прельстительной позе та же самая женщина, покойница: микрофон в руке, коротенькое платьице обнажает аппетитные ножки и смачный бюст, сверкают зубы, волосы после лихого пируэта стелются за левым плечом…
      А имя и фамилия – вот они, пропечатаны огромными буквами.
      – Мать твою… – прошипела Даша сквозь зубы.
      Ничего удивительного, что фамилия показалась ей незнакомой. Она и была незнакомой, Даша ее в жизни не слышала, как многие тысячи других шантарцев. В самом деле, «Лямкина» звучит совершенно по-деревенски, любая на месте убитой озаботилась бы срочными поисками благозвучного и красивого сценического псевдонима… Примеров масса.
      Маргарита Монро, звезда шантарской эстрады номер один. Женщина, беззаветно влюбленная в Мерилин Монро, – даже до Даши доходили слухи о прямо-таки патологическом стремлении Риточки вылепить из себя двойника голливудской дивы. Псевдоним, прическа, цвет волос, старательно скопированные со старых снимков Мерилин платья – как утверждали злые языки, с регбистом из шантарского «Шемрока» Маргарита-дубль крутила пару месяцев роман исключительно оттого, что первая Мерилин когда-то вышла замуж за тамошнего спортсмена. По тем же слухам, в последнее время Монро-два в подражание кумиру намеревалась обзавестись любовником-драматургом, беда только, что среди практикующих шантарских драматургов не было ни одного моложе семидесяти (а один вдобавок и вовсе педераст)…
      «Вляпались», – подумала Даша с безнадежной тоской. Маргарита Монро – сие означает массу знакомых среди самого неожиданного народа, рехнешься, вычерчивая схемы и составляя списки. Ресторан «Золото Шантары», где покойная, главным образом, подвизалась определенной группировкой не контролируется, вовсе даже наоборот – исполняет функции этакой ничейной земли, нейтральной территории, где по неписаному уговору запрещены разборки и сведение счетов. Но от этого не легче, наоборот, умножает число версий и гипотез, несказанно и однозначно.
      Даша вернулась в кухню, присела на изящный табурет под пару тому, что приютил Чегодаева, потянула из кармана сигареты.
      – Прониклась? – спросил Чегодаев скорее сочувственно.
      – Прониклась, – кивнула Даша не без злорадства. – Крайних тут не будет, прокуратура непременно удостоится своей доли выволочки.
      – Вообще-то, еще не факт, что ее грохнули…
      – Не обольщайтесь, – сказала Даша сердито. – Вы что, нашего одессита не знаете? Раз он вслух сказал про несообразности – значит, уверен, что несообразности есть. И в самом деле, когда так грохаются головой о край ванны, в первую очередь проламывают череп, а уж потом, далеко не всегда, ломают шейные позвонки… Постоянное присутствие в квартире какого-нибудь хахаля, часом, не обозначено?
      – После беглого осмотра не прослеживалось, – сказал Чегодаев хмуро. – Только женские шмотки. А по ящикам еще не лазили, только начинают. К ней тут ходила девчонка, нечто вроде приходящей горничной, за ней с полчаса как поехали. На Монтажную.
      – При сегодняшнем гололеде привезут часа через два, даже если она дома. До Монтажной свет не близкий.
      – Вот именно… У вас на нее ничего не было?
      – Не припомню что-то, – сказала Даша. – Нет, не должно. Вот в качестве «близкого окружения» она кое-где да упоминается. Колдуна хотя бы взять. Правда, Колдуна уже не допросишь, разве что через спиритическое блюдечко… Вы в спиритизм верите?
      – Не верю, – буркнул Чегодаев.
      Слышно было, как в квартиру кто-то вошел, прошествовал в дальнюю комнату – видимо, Славкины ребята пришли докладывать. А следом новые шаги, уверенно-целеустремленные…
      – Еще опера приехали, – сказал Чегодаев, заметив ее непроизвольное движение. – Обыскать нужно как следует…
      – А что, у васчто-то на нее есть?
      – Нема, – отмахнулся Чегодаев. – Просто… Сама ведь понимаешь: с нас в любом случае спросят по высшему разряду, неважно, убийство тут или бытовичок. Так что стоит подсуетиться.
      – Оно конечно, – согласилась Даша.
      Приподнялась и выглянула, слегка приоткрыв кухонную дверь. В комнате уже старательно трудились четыре человека, свято исполняя завет знаменитого французского криминалиста Эдмонта Локара. «Первые часы розыска неоценимы, ибо уходящее время – это улетучивающаяся истина», – учил один из отцов-основателей. В чем, как и положено отцам-основателям, был совершенно прав. Сановитые понятые, правда, о Локаре слыхом не слыхивали – иначе не взирали бы со столь брезгливой отрешенностью на методично работавших оперов.
      – Хорошо еще, журналисты пока не пронюхали, – сказал Чегодаев.
      – Уж это точно, – кивнула Даша.
      Делать им обоим в силу своего положения было совершенно нечего – приходилось сидеть и ждать подвижек. Чегодаев, понятно, с этим свыкся, но вот Даша порой ощущала во всем теле чисто рефлекторный зуд – до сих пор чуточку диковато было сознавать, что ей самой нет нужды носиться по этажам. Слишком мало времени прошло с момента ее водворения в убогоньком, но все же отдельном кабинете, каковой ее ничуть не радовал, откровенно-то говоря. В новом назначении чересчур много было от слепой игры Фортуны, от тухленьких бюрократических игр. После прошлогоднего ордена, новой звездочки на погонах и сопутствующей газетной шумихи Рыжая, что называется, попала в струю. В старые времена сказали бы – стала примером для строителей коммунизма. И, как в старые времена, в каком-то из высоких кабинетов было решено, что перспективного офицера следует поощрить избитым способом – приподнять на пару ступенек, посадив в отдельный кабинет. Вот и получился свежеиспеченный заместитель начальника уголовного розыска города. Черт-те что получилось, честно признаться. Одним махом перешла в инуюкатегорию – пусть микроскопического, но начальства. А сие автоматически вовлекает тебя в сложную систему отношений, хочешь ты того или нет: кто-то моментально преисполняется зависти, для кого-то ты союзник исключительно в силу занимаемого тобой кресла, для кого-то по тем же причинам – враг. Плюс – разнообразные аппаратные игры. Плюс – вполне естественное недовольство выскочкой… Господи, масса вариантов, коллизий и подводных камней! Мизантропом становишься в считанные недели…
      Дверь она не закрыла в видела, что обыск движется по накатанной колее. Собственно, с точки зрения строгой юриспруденции, это был не обыск, а осмотр места происшествия, но разница, право же, невелика.
      Даша, не сдержавшись, фыркнула.
      – Что такое? – встрепенулся Чегодаев.
      – Да вспомнила сейчас… «Закон двенадцати таблиц предписывает, чтобы при производстве обыска обыскивающий не имел никакой одежды, кроме полотняной повязки, а в руках держал чашу».
      – Это еще откуда?
      – Двенадцать таблиц, – сказала Даша. – Первый свод законов Древнего Рима. Шестой век до нашей эры.
      – Вот и попробовали бы, – сварливо сказал Чегодаев. – В полотняной повязке и с чашей в руке…
      – Понятые рехнутся, не говоря уж о начальстве.
      – Это определенно…
      Оба ощущали все то же тягостное неудобство – им не находилось занятия, а уходить нельзя.
      – Вы хорошо рассмотрели картину? – спросил Чегодаев. – Это картина, там в углу даже есть закорючка… Писано явно с обнаженного оригинала, с наглядным знанием фигуры.
      – Строите версию? – осведомилась Даша. – Мастер не ограничился нетленным полотном, а возжелал оригинала, а оригинал стал ломаться, и вот… Или нам сюда ревность пристегнуть?
      – Просто пытаюсь занять чем-то мозги, – честно признался Чегодаев.
      – Понятно… Судя по тому, что я слышала, оригинал не особенно стал бы ломаться. Вы историю с фотоальбомом знаете?
      – Нет. Что там?
      – Да ничего особенного, – сказала Даша. – Нашеймисс Монро сто раз предлагали попозировать для художественных фотографий, но девочка была расчетливая и весьма умело выждала момента, когда ей предложили составить альбомчик для узкого круга ценителей, а не толпы, причем за весьма кругленькую сумму. Я от орлов из налоговой слышала – денежки ей выдали черным наликом, только вот концов то ли не нашли, то ли не захотели толком искать. Ну, а такая картина и альбом для узкого круга – явления одного порядка, правда? Тоже пытаюсь чем-то занять мозги…
      Хмыкнула про себя – редко случалось, чтобы она с одним из представителей славной прокуратуры сидела в столь трогательном единении. Никто не давил друг на друга, никто не уворачивался, не зажимал информацию – пастораль… Хрупкая недолговечная идиллия.
      – А вообще-то, она неплохо поет… пела, – сказал Чегодаев. – Дочка все кассеты собрала. «Бессонница» мне самому нравится. Вот только этот творческий народ ужасно неразборчив в связях…
      – Давайте будем оптимистами, – сказала Даша. – Лазаревич все же не бог, могла и по пьянке приложиться…
      Чегодаев глянул на нее цепко, понятливо. Даша прекрасно понимала и ход его мыслей, и таивший массу оттенков взгляд. Всякое в жизни случается, порой нет нужды скрывать или фальсифицировать улики – достаточно просто-напросто искать плохо. Иногда от тебя этого и требуют – чтобы ты искал плохо, не более того. Нюанс немаловажный для профессионала.
      В комнате, явно игравшей роль гостиной, все шло своим чередом – как положено, всякий извлеченный из секретера предмет предъявляли понятым (а те со страдальческими улыбками морщились, то и дело вознося очи горе).
      – Смотрите-ка, золотишко на стол складывают, – сказала Даша. – Ограблением не пахнет.
      – Тут с первого взгляда было видно, что ограблением не пахнет, – откровенно огрызнулся Чегодаев. – Кроме шкатулки на полу, порядок идеальный. Кстати, насчет наркотиков у вас на нее ничего нет?
      – Не слышала, – осторожно сказала Даша. – Вряд ли кто-то стал бы фиксировать в документах. Специфика. Помните в Москве, дело Витухновской? Вмешалась отечественная интеллигенция вкупе с зарубежной и в два счета разъяснила следствию: если цыган торгует наркотиками, то это наказуемо, а ежели порошок толкает поэтесса, то ей это вроде бы даже и положено, творческого процесса ради…
      – Вообще-то, там многое не доказано…
      – А я от муровских знакомых слышала, что дело было верное.
      Она встрепенулась, увидев, как распахнулась дверь ванной. Понятые старательно отвернулись. Показался Илья Лазаревич с закатанными по локоть просторными рукавами белого халата. Лицо у него было крайне многозначительное, и Даша обреченно вздохнула.
      Старик прошел в роскошную кухню, старательно притворил за собой дверь, принялся протирать извлеченным из кармана огромным пестрым платком влажные руки. Некоторую любовь к театральным эффектам он питал всегда (в юности даже, по слухам, пытался попасть в театр Мейерхольда, но не принял привычки Мейерхольда держать на столе маузер и убрался себе восвояси).
      Слухам про Мейерхольда она не верила, поскольку была сыскарем и умела сопоставлять даты. Когда Лазаревич достиг отроческих лет, Мейерхольд уже остепенился от угара первых революционных лет и маузера на столе не держал…
      – Ну? – спросила Даша.
      – Конечно, мне еще скажут веское слово за рентген и скальпель патологоанатома, – сообщил старик. – Но что касается до общего и целого… Дашенька, вы таки можете меня зарезать, как Юдифь Олоферна, но я буду стоять на том убеждении, что никаких других травм, кроме перелома шейных позвонков, сии останки не содержат. Объектов, непочтительно именуемых «жмуриками», ваш старый еврей повидал на самую малость поменьше, чем Ротшильд – золота, а уж сколько повидал Ротшильд золота, вы себе немного представляете…
      – Убийство? – тихо спросила Даша.
      – Вот это уже ваша забота, Дашенька, – пожал плечами старик. – Я вам говорю за одно то, что, с точки зрения медицины, у нее обязаныбыть травматические повреждения черепа, коли уж она грянулась во весь рост, поскользнувшись на мыле… Но я не нахожу ни малейших.
      – Все-таки женщина, – сказал Чегодаев. – Роскошная грива густых волос, могла смягчить…
      – И все равно – ни малейшей гематомочки не прощупывается. А должно бы, иначе – не сидеть мне в синагоге у восточной стены…
      – А причем тут восточная стена? – угрюмо спросила Даша.
      – При том, Дашенька, что она в синагоге самая почетная, чтоб вам было известно…
      – Ну ладно… – сказала она ничуть не веселее. – Пусть еще патологоанатомы посмотрят, в самом-то деле… Как насчет времени смерти?
      – Хоть я и не бог, но предположительно скажу – от восьми до десяти часов назад.
      – Меж четырьмя и шестью утра?
      – Примерно.
      – А как насчет изменения позы трупа? – вмешался Чегодаев.
      – Вряд ли таковое имело место, – сказал старик, садясь. – Я вам все подробно напишу, а бедняжку можно увозить… Ничего не имеете против? – Он облегченно откинулся к стене, полузакрыв глаза. – Ф-ф… Годы все-таки неприятная вещь, когда их много.
      Даша переглянулась с Чегодаевым. По совести говоря, она все же не считала старого эксперта истиной в последней инстанции, несмотря на весь его опыт, но вслух, конечно, ничего подобного не сказала бы.
      – И еще, – сказал старик, полуоткрыв глаза. – Ноготки у нее красивые, длинные, ухоженные, но парочка обломана совершенно неприглядным образом, а под ногтями, под всеми практически, какие-то частички, ничуть не похожие на обыкновенную неряшливую грязь. Я там старательно собрал в конвертик, сколько удалось. Больше похоже на волокна ткани. Конечно, и это ничего не доказывает, однако…