Алексей Карташ - Ашхабадский вор

Александр Бушков
Ашхабадский вор

      И тень и прохлада
      в туркменских садах,
      И неры и майи
      пасутся в степях,
      Рейхан расцветает
      в охряных песках,
      Луга изобильны
      цветами Туркмении.
Махтумкули, народный поэт Туркмении, XVIII век

      Большинство действующих лиц является плодом авторского воображения. С реальными же людьми, реальными государственными и негосударственными структурами и в реальных географических областях никогда не происходили описанные в романе события.

Часть 1
Танцы с сокровищем

Глава 1
Колеса диктуют вагонные, нескоро увидеться нам

       Девятое арп-арслана*  200* года, 15.42
      С виду это была обычнейшая «теплушка», которую вместе с десятками других вагонов тянула по великому рельсовому пути сцепка из двух локомотивов. На последней сортировке этой «теплушке» отвели место в самой середине грузового поезда, определив ее между полувагоном с химическими удобрениями и платформой, на которой ехала тщательно укрытая брезентом, огромная, сложной формы железяка – вроде бы какая-то запчасть для турбины.
      Короче говоря, катился-катился по России-матушке заурядный товарный вагон, и не голубого, как в детской песенке, а преобыденнейшего кирпичного цвета.
      Некоторую необычность «теплушке» придавали две особенности: железная труба над крышей, из которой вился тоненький дымок, и мужская фигура в распахнутом до половины дверном проеме. Человек мужеского полу – в камуфляжных штанах, в тапках-«вьетнамках», а выше пояса вообще голый – перекуривал, облокотившись на доску, прибитую на уровне живота и идущую через весь проем. Вот такая зарисовка. И необычное в ней усмотрит лишь человек непосвященный, в армии никогда не служивший, стало быть – понятия не имеющий, как и под какой охраной перемещаются армейские грузы по железной дороге, а возможно, никогда и не слышавший о такой разновидности наряда, как караул сопровождения. Некоторую необычность теплушке придавали две особенности: железная труба над крышей, из которой вился тоненький дымок, и мужская фигура в распахнутом до половины дверном проеме. Человек мужеского полу – в камуфляжных штанах, в тапках-вьетнамках, а выше пояса вообще голый – перекуривал, облокотившись на доску, прибитую на уровне живота и идущую через весь проем. Вот такая зарисовка. И необычное в ней усмотрит лишь человек непосвященный, в армии никогда не служивший, стало быть – понятия не имеющий, как и под какой охраной перемещаются армейские грузы по железной дороге, а возможно, никогда и не слышавший о такой разновидности наряда, как караул сопровождения.
      Да в общем-то, и в армии необязательно служить, дабы понимать, что к чему! В нынешнее малоспокойное время все больше и больше грузов отправляют под охраной, а в караулы сопровождения вербуют если не всех подряд, то без особого разбору. «Хочешь заработать, не боишься тряски и лихих людей? – Хочу, масса, не боюсь, масса! – Тогда вот тебе мобильник, газовая пукалка, свисток – и поезжай себе с богом. Привезешь груз в целости, получишь заслуженную копеечку». Вот так... Возможно, и в этой «теплушке» едут такие же удальцы, завербовавшиеся охранять турбину или химикалии.
      А если заглянуть в их сопроводительные документы, то исчезнет последняя надежа на какую-нибудь необычность, на некие волнующие странности. В бумагах – с печатями треугольными и печатями круглыми, с подписями уважаемых людей – черным по белому прописано, что три человека действительно сопровождают изделие номера и артикула такого-то для Растакой-то-вской ГЭС, а вовсе не принадлежат к сторонникам экстремального туризма и не катаются в «теплушке» в поисках новых, необычных впечатлений. Ну а что караул состоит из двух мужчин и одной женщины – так что ж вы хотите: равноправие! Или, по-вашему, ломами и лопатами женщинам работать можно, а грузы сопровождать – ни-ни?
      А ежели вы никак не желаете поверить в обыденность происходящего и что-то там себе подозреваете – например, что под брезентом под видом куска турбины тайно вывозится из страны элемент насквозь секретного противоракетного комплекса, то проверьте свои подозрения, заберитесь под брезент. Увы, вас и здесь ожидает разочарование. Под плотной тяжелой тканью, в духоте и зеленоватом полумраке вы, обливаясь потом, обнаружите железку самого что ни на есть турбинистого вида. Можно, конечно, врубить фантазию на полную и вообразить, что отпетые злыдни вывозят некую знаменитую скульптуру охренительной стоимости, заляпав ее сверху дешевым крашеным железом. Или, скажем, гонят контрабандой золото-брильянты, нафаршировав ими внутренность монументальной запчасти. Ну это уж, судари мои, получится форменная паранойя, порожденная просмотром блокбастеров про Джеймса Бонда и чтением романов в пестрых обложках.
      И, наконец, ухватись кто за край проема, поставь ногу на подножку, с эханьем подтяни себя наверх, заберись в теплушку, нашел бы он чего-нибудь необычное и интересное внутри вагона? Пожалуй, что и нет. Что любопытного, скажите на милость, в печке-буржуйке или в наваленной в углу вагона большой куче угля, которым топится буржуйка, что занимательного в набросанных перед угольной кучей дровишках, которыми до нужной температуры растапливается печь (поскольку сам по себе уголь, знаете ли, не загорается), что захватывающего, скажите, в нарах, на которых разложена солома и тряпье? Ровным счетом ничего любопытного, занимательного и захватывающего. И уж тем более предосудительного.
      Кстати, о предосудительном. А это не пистолет ли системы «Глок» лежит под подушкой на верхней «полке» нар?.. Впрочем, кто нынче не вооружен! Да, это противозаконно, но… Но нисколько не интересно.
      Или вам хочется в припадке недоверчивости разбросать угольную кучу, прощупать солому на нарах, забраться под нары и там все простучать? Если хочется – действуйте. Но может быть, вам следует призадуматься, мон шер, а на своем ли вы сейчас месте, не стоит ли вам сменить профессию и податься в таможенники, в вахтеры, в контролеры ИТУ, где вы с вашей манией подозрительности придетесь как нельзя ко двору?
      Алексей Карташ курил, обдуваемый железнодорожным ветром. Ветром, состоящим из скорости, тепловозного дыма и господствующих на пересекаемой местности запахов. Чуть высунувшись в проем, видишь весь грузовой состав, изогнувшийся на длинном, в несколько километров повороте.
      Колеса навязывали мыслям свой ритм.
      Да, еще неделю назад Карташ думать не думал, что сломает свою прежнюю жизнь, как сучок об колено. Разом перечеркнет все достижения тридцати с гаком лет ради сомнительного и еще далеко не оформленного счастья.
      Сейчас трудно оценить правильность сделанного выбора. Остается лишь констатировать, что выбор сделан. Выбор же у них был, как у тех витязей из былин: направо пойдешь – голову не сносить, налево поскачешь – убитым быть, а прямо – «кирпич», проезд закрыт...
      Алексей Карташ курил, облокотясь о защитную доску, и созерцал мелькающие просторы. Просторы, кстати, кардинально изменились за прошедшие пять дней пути. Еще пять дней назад им сопутствовала тайга, тайга, еще раз тайга, мелькнут раз в сто километров населенные пункты – и снова тайга. Три дня назад пошла лесостепь, потом степь. Сейчас – полупустыня. А скоро плавно и незаметно полупустыня перейдет в собственно пустыню.
      Короче говоря, погода была приемлемая, путешествие было увлекательное, а настроение... да нет, не поганое, не скверное... неопределенное, что ли, подвешенное – среднее между никаким и унылым.
      – Эй, мужская часть населения! Кушать подано! Садитесь жрать, пожалуйста!
      Карташ загасил окурок о подошву «вьетнамки» и только после этого щелчком отправил его скакать по насыпи (доводилось ему видеть лесные пожары, верховые и низовые, так что совершенно незачем устраивать из-за своей лени беду для людей и зверья).
      – Железнодорожная идиллия, – сказал он, присаживаясь к столу, то есть к овощным ящикам, застеленным газетами и сервированным алюминиевыми кружками и ложками. И потер ладони, как говаривали в стародавние времена – в предвкушении вкушения.
      – А что, так бы ехал и ехал, – Петр Гриневский по прозвищу Таксист, не по собственной воле беглый зэк, пять минут назад проснулся, слез с самодельных нар, на его лице еще не разгладились вмятины от складок бушлата, заменяющего подушку. Сейчас Гриневский, раздевшись до пояса, сам себе поливал на спину из пластиковой бутыли.
      – Эх, кабы не было цели и необходимости, я бы так за милую душу покочевал с месяц, – говорил он, отфыркиваясь. – Чтоб волей продышаться. Когда таким манером цыганствуешь, как в песне поется, по просторам нашей сказочной страны, от города к городу и нигде не задерживаясь, мимо деревень, заводов, лагерей, мимо всяко разного начальства... – он оторвал от лица мокрое вафельное полотенце, – волю вдыхаешь полной грудью...
      – Тебе что, воли не хватало? – Карташ нарезал хлеб. – Вроде, расконвоированным ходил, хавал прилично, в работе не переламывался. Ясно, что не только для других, но и для себя провозил это дело, – он щелкнул себя по горлу. – Опять же, по агентурным данным, бывая в поселке Парма, обязательно заезжал к одной и той же женщине, у которой проводил от получаса до нескольких часов. Короче, по зоновским меркам жил не тужил, лафово кантовался. Так что, может, не надо этого надрыва, может, не надо рубаху на груди рвать и слезу давить?
      – Тебе не понять, начальник, – Гриневский потемнел лицом. – Да, правильно, хавал я нормалек. В смысле выпить опять же никаких проблем. Но – хавал, а не ел. Да, была у меня женщина в поселке. Но когда я с нею... был, то думал про жену и хотел жену. Понимаешь?
      – Кто из нас делает, что хочет?! – Карташ бросил резать хлеб, резким ударом вогнал нож в доски овощного ящика. – Или ты один такой! А то, что ты сейчас мне тут... говоришь – это дешевый перепев тюремных баллад. «Ах, воля вольная, как я любил тебя!» и так далее, – он заметно заводился. – Не надо было за решетку попадать! И не свисти мне, что от сумы да от тюрьмы... Фигня и чушь! И твоя история, как ты знаешь, мне известна. Ты однажды рискнул, понимая, что последствия непредсказуемы. Как монетку кинул. Хотел орла – да выпала решка. Решетка, то бишь. И некого тут винить. Виноватых без вины не бывает... Хватит, может, а, Таксист? Уехали уже от твоей зоновской жизни… да заодно и от моей офицерской уехали, за сотни километров. – Алексей с силой потер лицо и проговорил почти устало: – Давай уж обходиться без «гражданинов начальников» и «таксистов». Ты – Петр, я – Алексей. Мы, как альпинисты, в одной связке, и нас должно волновать только наше настоящее и наше будущее. Забудь ты эти зоновские примочки. Вот, например, мог бы попросить меня или Машу полить на тебя водой. Но ведь тебе, блин, просить нельзя, впадлу. Не верь, типа, не бойся, не проси...
      – Ладно, хватит, надоело! – притопнула ногой, обутой в кроссовку, Маша. – На сытый желудок продолжите. И в мое отсутствие. Понятно? Так, Карташ, хлеб Пушкин будет резать, да? Гриневский, за стол, живо!
      Она сняла с буржуйки дымящуюся сковороду и перенесла на обеденный ящик.
      – Может, это и не так вкусно, как готовила твоя... – Маша бросила на Гриневского сумрачный взгляд, – поселковая любовь, которая успешно заменяла жену, но ничего, потерпишь, если оголодать не хочешь. Карташ, брось хлеб, хватит уже, чайник на печку поставь.
      Обстановка, так и не достигнув точки кипения, разрядилась благодаря Маше. Причем не в первый раз уже дочке начальника зоны приходилось выступать в роли той женщины из горских легенд, которая вставала между воюющими сторонами, бросала на землю платок – и прекращались войны и смуты. И хотя эта роль Машу изначально не привлекала и уже порядком надоела, но приходилось ее исполнять. Во имя общего дела. Ведь бывший зэк и бывший старлей ВВ – это, знаете ли, смесь еще та, горючая, полыхнуть может, как бензоколонка под струей огнемета.
      Алексей Карташ поднес ложку ко рту, держа под нею хлеб, принялся дуть на жареную картошку с тушенкой. И отвлекся от своего занятия, чтобы сообщить:
      – Там какая-то крупная станция на горизонте маячила, похоже на городок среднерусского размера. Сейчас, верно, въедем.
      «Въедем» – это для товарного поезда почти наверняка означало остановимся, если, конечно, грузовой состав следовал обычному для подобных составов графику движения, без всяких там «зеленых улиц» и «особых назначений», а значит пропускал встречные-поперечные, литерные, пассажирские, пригородные. Оттого и тащились они вот уже пятый день, хотя на скором пассажирском добрались бы до пункта следования за трое суток. Ничего не попишешь, издержки грузовой езды…
      – Сейчас поем и гляну по карте, что это за город такой, – сказал Гриневский, наворачивая картошку с тушенкой. – Сдается мне, это последний город перед границей.
      Тем временем замелькали одноэтажные деревянные дома, окруженные садами, колодцы с треугольными крышами и обязательными лавочками, сараи и склады, показался переезд, где за шлагбаумом маялся «зилок» с перепачканными мукой мешками в кузове. Проскочили водокачку, проехали мимо автомобильного парка, вдали, над кронами высоких деревьев, удалось разглядеть «чертово колесо» – аттракцион, который в большинстве центральных российских городов по неведомым причинам в последнее десятилетие был демонтирован (ну вот не нравилось чем-то колесо обозрения демократам: или тоталитарной гордыней отдавало, или сверху слишком уж хорошо было видно, как ловко и шустро демократы разваливают-разворовывают великую страну). Так вот плавно, постепенно поезд вкатился в город, название которого пока обитателям «теплушки» оставалось неведомо.
      Состав начал сбрасывать ход и наконец остановился.
      Это в больших городах существуют грузовые и сортировочные станции, находящиеся вдали от вокзалов и пассажиропотоков, куда и загоняют прибывающие товарняки. В небольших же городишках все куда проще, чего ни коснись, в том числе и в отношении порядков на железной дороге: ближние к вокзалу пути – для пассажирских поездов, дальние – для товарных. Вот и вся дележка.
      Их товарняк загнали на самый дальний от вокзала путь. Разглядеть название станции мешал состав с лесом, перекрывающий обзор – с их позиции виден только шпиль вокзальной башенки.
      Карташ, Гриневский и Маша, разумеется, не прервали свой обед ради такого великого события, как прибытие в заштатный городок. За последние четыре дня эдаких событий набирается вагон с прицепом, почти в каждом подобном городишке они притормаживали – где на минуту, где на пять, где и по несколько часов торчали по неизвестным, почти что мистического характера причинам.
      Значит, сейчас они дообедают, потом спрыгнут вниз, чтобы размяться, походить вдоль состава по твердой земле, перекинуться парой слов за жисть с каким-нибудь железнодорожником, заодно и выспросить, что за станция такая, Дибуны или Ямская...
      – Оп-пачки! – в «теплушечном» проеме показалась голова. – Красиво отдыхаем!
      Человек подобрался неслышно, не шуршал щебнем, не задевал ногой железки, не сопел при ходьбе. И не прошло и двух секунд после его «оп-пачки», как он запрыгнул в вагон, показывая себя во всей красе. Средних возраста и роста, жилистый, с очень подвижным лицом, вообще он производил впечатление проворного и пронырливого – так и просилась под него кликуха Ловкий.
      – Кушаете? Дело, – он по-хозяйски осмотрелся в вагоне.
      На железнодорожника этот тип походил мало. В первую очередь даже не отсутствием форменной одежды, а той наглецой, с которой держался. Следом же, не столь проворно, сопя и бормоча под нос ругательства, в «теплушку» лез второй. Этот второй был на славу откормлен и мордат – короче, настоящий кабанчик.
      Гриневский и Карташ переглянулись. Алексей едва заметно покачал головой: мол, не будем спешить с оргвыводами и действиями, ни к чему в нашем положении лишний раз нарываться на конфликты. Может, это всего лишь прибыли местные робин-гуды собирать дань у проезжающих через их Шервудский лес, тем и живут. Заплатим, нехай подавятся, зато в их черепках не отложится ничего странного и подозрительного – ну, караул и караул, один из многих, ну, чуть трусоватый караул, так то и хорошо. Тем более, сии рыцари захолустных железных дорог много запросить не должны – ну какие суммы в этой провинции почитаются за большие? Небось, такие, какие в городах-миллионниках и произносить-то стыдятся…
      Однако один из пистолетов, раздолбайски оставленный на нарах, следовало пригреть себе под бок, мало ли как события повернутся.
      Ох, и расслабились же они! Непозволительно расслабились. Все трое. Совсем бдительность утратили за те пятеро суток полусонного путешествия, в которые самым чрезвычайным происшествием была попытка одного пьянчужки забраться в их вагон, чтоб на халяву доехать до своей деревни. Того пьянчужку и сталкивать не пришлось – достаточно оказалось не протянуть ему сверху руки, чтобы он остался где был.
      И вот на тебе, здрасьте! За такое раздолбайство в нормальной армии сходу влепили бы десять суток «губы» как минимум. А в военное время корячился бы расстрел. Что, без вопросов, справедливо.
      Ну, надо выпрямлять ситуацию.
      – Тогда давайте перекурим сообща, раз поднялись в гости. По душам потрендим за добрым табачком. Угощу вас «Парламентом», ща, схожу возьму, – Карташ поднялся, стараясь делать все как можно непринужденнее, естественнее, шагнул в направлении нар...
      – Сидеть! – пригвоздил Алексея к месту окрик, а в руках у Ловкого невесть откуда, как туз из рукава шулера, появился ствол. – Не суетись, дядя. Мы сами поглядим, где треба.
      «“ТТ”, – определил Карташ марку огнестрельной машинки. – В ближнем бою штука серьезная. Да и хлопцы, похоже, не лопухи из полугорода-полудеревни. Похоже, все выворачивается самым скверным из возможных образом…»
      И Карташ понял, как смогли выйти на их след. Допустили они одну ошибку. Там, в лесу, неделю назад. Ошибку, которую теперь уж никак не исправишь. Не подумали об элементарных вещах. Он, Карташ, должен был подумать, по его части такие догадки. По его части продумывать на несколько ходов вперед. А в их случае продумать требовалось всего-то на два хода. И того, блин, не сделали...
      Впрочем, это сейчас задним умом вольно рассуждать. Тогда, на мертвом прииске, после боя, который по всем выкладкам и раскладам должен был закончиться не в их пользу, после всей этой кровавой бани рассуждать здраво, логически безупречно, просчитывая ходы наперед, было, мягко говоря, непросто...

Глава 2
Ты помнишь, как все начиналось…

       Реконструкция прошлого. 3 августа 200* г., 17.08
      Тогда, всего каких-то пять дней назад, выдался хороший, если не сказать, отменный таежный день. Мягко пригревало спокойное солнце, даже не пригревало, а скорее гладило теплой лапой по голове. Тишина вокруг стояла такая, что впору было стащить кепку с головы, утереть пот со лба усталой рукой, упасть в траву, лежать и слушать стрекотание кузнечиков, уверовав, что есть она – благодать божья, и на самом деле существуют они – абстрактные гуманистические ценности… Однако предаваться этим восторгам, этой три-та-та-та космогонии мешали по крайней мере три коренные причины: трупы, платина и вертолет.
      А вообще-то надо сказать спасибо матери-природе, которая старается как может, чтобы облегчить житье-бытье непутевых своих сыновей по имени человеки. Вот могла бы она упрятать свои бесценные сокровища так, что семь потов изведешь, пока добудешь их из глубин. Но ведь нет, природа идет навстречу и щедрой рукой бросает почти что под ноги, выводит на поверхность самые ценные из своих потаенных богатств – берите, пользуйтесь, сволочи. Ну да, приходится потрудиться, чтобы отыскать эти россыпи, но так что же, еще прикажете на дом доставлять и чтоб непременно с бантиком на упаковке? Зато отыскав, что остается-то? Да, считай, только нагнуться и подобрать.
      Одним из таких подарков матери-природы ее неблагодарным сыновьям стало открытое месторождение платины в сибирской таежной глуши. Местечко называлось Шаманкина марь . От посторонних глаз оно было запрятано надежно, хотя, казалось бы, что может быть надежней глухой тайги, и без того не избалованной посторонними глазами, – однако же и в ее пределах есть свои «затерянные миры», динозавры с птеродактилями, в которых, может, и не водятся, зато отыщется нечто другое, вполне способное удивить. Например, окруженный топкими болотами полуостров, который с большой таежной землей связан лишь узкой перемычкой шириной километра в полтора. Поди наткнись на такой случайно. Ну, даже если и наткнулся, обошел, то что дальше прикажете с этим чудом делать? Отрезанный ломоть обыкновеннейшей тайги, что с него взять? Однако это только с первого и неопытного взгляда взять тут нечего.
      Любой геолог средней учености с легкостью растолкует, какие тектонические сдвиги привели к выходу жилы на поверхность, куда что опускалось, куда что поднималось и какие пласты относительно каких смещались. Но, наверное, куда как интереснее другое – какразведали месторождение платины, когда это произошло, какой герой отличился. А вот эта тайна вряд ли поддастся с первого нажима. Увы, есть все основания подозревать, что иных уж нет, других подавно, что концы зачищенынадежно, а если вдруг кому-то втемяшится охота пройти по следу к истокам этой платиновой истории, то он очень скоро уткнется или в тупик, или в холодный автоматный ствол. Так что, возможно, любопытным и непоседливым придется ограничиться гаданием, стояла ли за этим какая-нибудь романтическая история или нет. Может, и стояла.
      Может быть, некий пытливый студент копался в архивах, листал истлевшую бумагу сто с лишним летней давности, прикрывая ладонью зевоту, вникал в переписку одного из многих «политических» ссыльнопоселенцев, отбывавших ссылку в здешних краях, со своим петербургским приятелем. И студенческий взгляд нечаянно зацепился за строки вроде: «Не правда ли презанятная одиссея приключилась со мной, любезнейший Платон Тимофеевич! Вот-с какой карамболь вышел из невиннейшего желания развеять скуку прогулкой с ружьишком за плечом. А образец тугоплавкой руды, что я нашел средь тех болот и из которой понаделал бекасиную дробь, к сему письму прилагаю. Ты ж у нас как-никак Горный заканчивал, может, и разыщешь в этом свой интерес...» И пытливый студент не ограничился чтением писем, он заказал в картографическом отделе атласы местности и сшивки карт-двухверсток, сопоставил описание из письма с топографическими символами на картах, пришел к неким выводам, потом с кем-то поделился своими догадками... И – па-ашла раскручиваться история.
      А может быть, по истечении срока давности в спецхране рассекретили очередную порцию документов, некогда причисленных к государственным тайнам. И среди бумаг оказались записки сгинувшей экспедиции: в выгоревших на солнце, шнурованных тетрадях беглые наброски карандашом, явно сделанные на коленях, на пеньке, во время привалов. Однажды, много лет назад, их прочитали невнимательно и забросили на пыльную полку спецархива. И вот теперь настала пора вдумчиво перечесть тетради. Однако тот, кто взял на себя труд вчитаться и осмыслить, почему-то отправился делиться своими соображениями не к государственным людям, а к частным лицам.
      Или все гораздо проще: некий охотник годков так несколько назад наткнулся на занятную породу, набил образцами заплечный мешок, отвез в город и показал знающим людям: уж не серебро ли это? Заблуждаться в этом случае не позор – самородная железистая платина и впрямь очень похожа на самородное серебро, что в свое время ввело в заблуждение даже прожженных конкистадоров, которые мало в чем так хорошо разбирались, как в золоте и серебре. Впрочем, благодаря их ошибке платину узнали в Европе. А что до охотника, то отвез он образцы знающим людям, те тоже кому-то их показали или просто проболтались – и вновь па-ашла раскручиваться история.
      В общем, кто знает, как оно было на самом деле, однако достоверный факт заключается в том, что открытие месторождения Шаманкина марь не стало достоянием широких масс. А стало оно достоянием вполне конкретных людей, которые не желали делиться открытием ни с государством, ни с другими, не менее конкретными людьми. Ни с кем, короче говоря, не хотели они делиться. А хотели эти люди на всем сэкономить и очень много заработать.
      Чтобы сделать добычу платины как можно более рентабельным промыслом, хозяева прииска использовали на нем рабский труд. Бичи, бомжи, нелегалы из Китая и Вьетнама, беженцы из стран СНГ – вот из кого складывались приисковые трудовые ресурсы. Из тех, кого не хватятся родные и близкие. Пропали и пропали, страна по ним не зарыдает, товарищи не заплачут. К слову сказать, частные прииски с рабами – не такая уж редкость во сибирских просторах и по сегодняшний день. Слишком уж обширны эти просторы, многое могут скрыть.
      Вот поэтому-то прииск благополучно просуществовал несколько лет. Несколько лет изо дня в день охрана выгоняла на работу людей, одетых в желто-красные робы.
      Большинство рабов, конечно, быстро свыклось с неволей как с неизбежностью, уподобив ее стихийному бедствию: противу урагана ж не попрешь. Некоторые естественно восприняли такой поворот судьбы чуть ли не как удачу – кормят хорошо, даже один выходной на неделе, баня имеется, конвой зря не лютует, чем не жизнь? Были и такие, кто бежал. Те, кто уходил в болота, тонули сами – топи были непроходимые. Остальных без труда догоняли, выслеживая с помощью датчиков, маячков, по броской на любом фоне одежде. Нарушителей хоронили на местном кладбище, разбитом на берегу неширокой лесной речушки. Там же находили вечное успокоение и скончавшиеся от вполне естественных причин.
      Может быть, кому-то из беглецов и удавалось оторваться от погони, пройти тайгой до обитаемых мест. Только вот вопрос: куда эти беглецы потом девались? Во всяком случае, в органы с жалобами на таежных рабовладельцев никто не обращался, да и слухов таких, что вот вышел, мол, из тайги ободранный человек, поведал, что-де с тайного прииска идет, и возопил: спасайте, люди добрые, тех, кто там безвинно пропадает.
      В общем, как бы то ни было, а несколько лет никто и ничто не мешало жизни на прииске течь по нехитрому распорядку. И в глубине сибирских лесов свершался простой, но приносящий немалую прибыль цикл: вскрывалась пустая порода, добывались платиносодержащие пески, загружались в промывочную бочку, где под напором водяной струи порода разделялась на два продукта. Верхний, состоящий из камней и неразмытой глины, направлялся в отвал. Нижний поступал на отсадочные машины и концентрационные столы. В результате обогащения получали шлиховую (то есть самородную) платину. Которую потом и увозили вертолетом в неизвестном направлении.
      Однако все не вечно, и левый прииск было решено ликвидировать. Слишком многие стали проявлять интерес к Шаманкиной мари. Начиная от воровского сообщества, включая ФСБ и заканчивая старшим лейтенантом внутренних войск Алексеем Карташом. Последний вписался в историю по причине авантюрного склада характера да ввиду своего скучного, бездеятельного прозябания в поселке Парма. Вписаться-то получилось легко, а вот выписаться... История закрутила, завертела и забросила его, а вместе с ним дочь начальника ИТУ Машу, беглого зэка Гриневского и фээсбэшника Геннадия на Шаманкину марь.
      В тот день прииск сначала превратился в концлагерь, когда загнали в сарай ставшими ненужными рабов и положили их там с порога из ручного пулемета. Потом же прииск превратился в филиал Клондайка времен золотой лихорадки, времен Хоакино Мурьетты – потому что нашлись охотники, и не в единственном числе, захватить приготовленные к вывозу ящики с платиной…
      Как поется в одной старой песне, в живых осталось только трое. И эти трое сидели на земле под вертолетом. И победителями себя отнюдь не ощущали. А самое главное – они не понимали, что же делать дальше.
      Есть вертолет и есть кому его пилотировать – но некуда лететь.
      Есть богатство, которого, подели поровну на троих, хватит каждому, чтобы в роскоши прожить до конца дней – но сейчас на это богатство ничего не купишь, сейчас это не более чем просто неподъемная тяжесть в зеленых ящиках.
      Позади бой и смерть, позади гибель «археолога» Гены, впереди – полный туман.
      И совершенное, полное какое-то опустошение внутри.
      Возвращались распуганные выстрелами птицы. Какой-то мелкий зверь зашуршал в березняке. Люди же молчали. Каждый думал о чем-то своем... или ни о чем не думал, а просто тихо лежал или сидел, закрыв глаза.
      Но они не могли себе позволить длительный отдых, пусть и заслужили его. Лишь кратковременная, в несколько минут передышка никак всерьез не могла повлиять на их положение. А то и могла, однако верить в это не хотелось, и совсем без передышки им было никак не обойтись – все-таки, чай, не спецназ и не профессиональные охотники за сокровищами, нет той привычки, чтобы совершить марш-бросок, отползаться, отстреляться, потерять в бою товарища, потом еще немножко повоевать, утереть пот и – в новую заваруху со всем нашим пылом.
      По истечении этих никем не нормированных, но кожей ощущаемых минут время стало тяготить, как тяготит тиканье часовой мины. Можно, конечно, расслабляться и дальше, не обращая внимания на обратный отсчет, дело хозяйское, но зато когда рванет – уж некого будет винить, окромя себя, бестолкового.
      Первым стряхнул с себя усталое оцепенение Карташ. Он поднялся с травы, пересек вертолетную площадку, направляясь к ящикам армейского образца, в которых обычно хранят боеприпасы или запчасти. Гриневский и Маша издали наблюдали, как он отмыкает защелки, откидывает крышку верхнего ящика, несколько секунд обегает взглядом содержимое, и на его лице в этот момент не отражается ровным счетом ничего, никаких надлежащих случаю эмоций – типа алчности или разочарования. Потом Алексей запустил внутрь руку, зачерпнул в ладонь горсть тускло-серых комков, издали напоминающих олово, и двинулся в обратный путь, на ходу пересыпая постукивающие друг о друга серенькие камешки из ладони в ладонь. Подойдя, высыпал их на траву между Машей и Гриневским.
      – Вот так выглядит, господа рокфеллеры, наша добыча, объемом в два ящика.
      – Это и есть та самая платина? – Маша двумя пальцами ухватила один из комкоподобных самородков, подняла, прищурив один глаз, принялась рассматривать. Самородок был явно не рекордной величины, зато смешной формы, похож на кукиш. – Почему-то мне казалось, там, в ящиках, сложены слитки. Такие аккуратные кирпичики. Как в кино золото, только белого цвета.
      То, что принес Карташ, мало походило на слитки: «зерна» и «листочки» преимущественно тускло-стального и серебряно-белого цвета, величиной с ноготь большого пальца и меньше, да бесформенные комки тех же цветов и чуть большие по величине.
      – Чтобы платину в слитки переплавляли, про это я, например, никогда не слыхал, – сказал Гриневский, лишь покосившись на свободно валяющееся на траве сказочное богатство, но в руки не взяв. – Знаю, что тянут платиновую проволоку…
      – Проволока или слитки – это уже очищенная от примесей платина. И она стоит дороже, чем наша, – сказал Алексей, протягивая Маше руку. – Подъем, платиновая рота! Надо ящики закидывать в вертолеты. Та еще работка нам предстоит. И предлагаю с ней не затягивать.
      – А сколько вообще она стоит, эта платина? – спросил Гриневский, вставая и отряхиваясь от травы. – Хоть примерно прикинуть, из-за чего рубка идет.
      – Гена говорил, что унция платины стоит на рынке шестьсот – семьсот баксов, – сказала Маша.
      – Унция – это у нас сколько? – Гриневский взглянул на Карташа.
      – Что-то типа тридцати граммов, по-моему, – неуверенно сказал тот. – Да пес его знает…
      – Ну и сколько у нас здесь этих унций? – спросила Маша. Они остановились возле ящиков.
      – Насчет унций не скажу, а вот колышков до хрена, и всех их разложить требуется по пути следования. Понимаешь, боевая подруга?
      – Да чего уж там, не высшая математика, – Маша подошла к наваленным горкой бревнышкам (все длиною полметра и одинаковой толщины), набрала охапку и принялась выкладывать их на земле «лесенкой» с интервалом в шаг. Подобрать деревца, напилить бревнышки, сложить их в кучу – это, думается, и стало последней работой приисковых рабов. Приисковая охрана, хоть числом была не мала, надрываться ни в малейшей степени не желала, отвыкли вертухаи от физического труда, поэтому вознамерились максимально облегчить труд и тяжеленные ящики не тащить на руках, а волочь, как по валикам.
      – Сколь бы ни было этих унций, а вторую жизнь на них все равно не купишь, – громко сказал Гриневский, подтягивая голенище сапога. – Впору уже спросить: куда летим, начальник?
      – В любом случае летим, а не идем, – Карташ проверил защелки на крышке верхнего ящика. – Берись! На «и-раз» стаскиваем. Не должен рассыпаться от удара, для армии все-таки делали. Ну, готов? И-и-и, раз!..
      Верхний ящик соскользнул с нижнего и рухнул зеленым брюхом на дорожку из бревнышек-окатышей. На доски он не рассыпался – сколочен был добротно. Да еще к тому же, голову можно прозаложить, ящичек сколочен в те годы, когда на предприятиях, выполняющих армейские заказы, существовал, помимо обычного, еще и военконтроль, а за брак с военного контролера без лишних слов снимали погоны и гнали взашей с теплого места – перевоспитываться на одну из «точек» северной широты.
      – На счет любого случая я бы с тобой не согласился, – сказал Петр, толчком развернув ящик на бревнах. – Есть и такой вариант: оставляем здесь все как есть, заталкиваем в рюкзаки побольше консервов и уходим тайгой.
      – Ха, то есть как «тайгой»! – старший лейтенант Карташ с искренним недоумением взглянул на зэка. – Чего ты несешь! А зачем тогда... зачем тогда все?! Зачем ты, на хрен, ящики таскаешь?!
      – Таскаю, потому что ничего еще не решил. Когда мы сюда шли, каждый в голове держал свои расклады. Теперь, после гибели Генки, в расчеты корректировочку надо давать. И у меня были свои счеты и расчеты, а также имеются теперь свои корректировочки.
      Карташ ощутил, как с мутного донца души поднимается злость. Он предчувствовал наступление этого момента, когда каждый потянет в свою сторону, что твои лебедь, рак и щука. Предчувствовал... все же сохраняя надежду, что может и обойдется, может, его спутники довольствуются совещательными голосами, а принятие окончательных решений оставят за ним. Не обошлось. Ну а когда каждый сам себе командир и у каждого наполеоновские планы... ну да, получаем типичное «а воз и ныне там». Алексей достал сигареты – как средство успокоиться.
      – И что у тебя за расчеты? Колись, раз уж начал.
      – А то ты не въезжаешь! Ну, коли хочешь услышать... – Гриневский тоже закурил. – Меня устраивает нынешний расклад – за исключением того, что фээсбэшник Гена мертв. Я всерьез рассчитывал оформить через него досрочную амнуху. Но и теперь не все так плохо. Пугач и его кодла отбыли в места вечного заключения. Про мои дела с ним никто теперь не в курсе, с этой стороны я чист. И с вашей мусорской стороны я не при делах. На зоне во время бунта я не светился, вместе со всеми по округе не баловал. Убег с перепугу в леса и заплутал там. За что меня наказывать – тем более, когда сам сдамся? Вот только...
      – ... что с нами, то бишь со мной и Машей, в таком случае делать, – с ухмылкой продолжил Карташ, словно невзначай коснувшись локтем висящего на плече автомата. – Мы получаемся свидетели. Вдруг проболтаемся кому. Например, по пьяни...
      – Не передергивай, начальник, – поморщился Гриневский, поставив ногу на ящик. – Эхе-хе... У тебя, Леша, начался классический синдром кладоискателя, добравшегося до клада. Подозреваешь всех подряд в нехороших замыслах, нащупываешь ствол, недобро косишься. Я ж все-таки бывший офицер, как ты помнишь.
      – Ну уж очень бывший, – сказал Алексей, глядя на собеседника сквозь прищур. – Кстати, ты очень-то не рассчитывай, что про тебя никто не узнает. О твоей особо важной персоне наверняка проинформированы лепшие дружки Пугача, которые на воле остались. Когда-нибудь, может даже очень скоро, им станет известно, что твоего трупа на прииске отчего-то не оказалось, и за тобой начнется охота почище английской охоты на лис.
      – Насчет жмуриков – тут все просто, начальник. Видел же канистры. Прииск подготовлен к взрыву. Раз подготовлен, должен взорваться. И никто никогда не дознается, кто здесь был, кого не было.
      – Я смотрю, ты все продумал?
      Они стояли друг против друга.
      – А я смотрю, начальник, ты ни хрена не продумываешь. Ежели возьмем ящички с собой – это верная смерть, можешь к бабке не ходить. За нами кинутся все кому не лень. И даже те, кому лень. А кстати, не факт, что Генка не лепил нам горбатого. Может, он для себя старался, а его начальство вообще не в курсе командировки сотрудничка. И самый главный нефакт, что те Генкины начальники и сослуживцы, на кого мы в конце концов выйдем, окажутся честными бессребрениками, преданными родине и присяге. Кто поручится, что в их мозгах не вспыхнет простенькая мыслишка: а на кой ляд отдавать добро в общественное пользование, когда можно забрать в свое? Всего и делов-то, что грохнуть эту веселую троицу, которая и не ждет уже подвоха, и зажить припеваючи…
      Гриневский сплюнул.
      – А вот ежели мы, начальник, оставим эти золото-брыльянты здесь, как кость для собак бросим, до нас никому не будет дела. Нас никто вычислять и выслеживать не станет, не до нас им будет, за добычу станут грызться. Все шито-крыто, не было тут Гриневского с Карташом.
      – И чего ты тогда здесь сидишь!!!
      Прорвало. Взорвался Алексей Карташ. Не выдержали натянутые нервы.
      – Чего еще не убег в тайгу?! Почему еще не покрошил нас в капусту, раз всех боишься?! Мы – последние свидетели, загасил нас и свободен, гуляй по тайге с консервами, выходи куда хочешь с любыми рассказками!
      – Хоре кипеть, начальник. У меня перед тобой долгов нету, хочу – загуляю по тайге, хочу... вон к староверу давешнему подамся грехи замаливать.
      – А вертолет? Кто вертолет поведет?
      – Я не к тебе нанимался вертолеты водить. Мой наниматель – вот он, – Гриневский показал на избу, в которой лежал мертвый Пугач. – И потом я еще, кажется, не слышал твоегоплана, я знаю только Генкин. Или я что-то путаю? Ну давай, расскажи нам наконец его, свой план! Дальше-то что делать думаешь, а? Куда, к кому?!
      – Вертолет – не самолет, сесть может, считай, где угодно, – Алексей с излишней тщательностью размочалил окурок о подошву, отбросил в сторону, заговорил спокойно и размеренно. – Например, под Пижманом, на территории одной расформированной вэ-чэ, где уже нет ни техники, ни оборудования, ни людей. Земля и пустующие здания буржуям пока не проданы, пока еще в собственности Министерства обороны, поэтому часть на всякий случай охраняется, вдруг ей вернут статус военного объекта. Так вот там сторожем... как писали в старых романах, преданный мне человек. Я его туда и пристроил, к слову говоря. И не раз оставлял у него на сохранение всякую... всячину. Хорошие места, куча пустых ангаров, куда можно загнать вертолет. И вообще много чего хорошего и пустого – например, бункеры, в которых можно пересидеть хоть ядерную войну.
      – Неплохо, – кивнув, без тени насмешки произнес Гриневский. – Неплохо. А дальше? Ну, сховался ты на время, ладно. А сколько сидеть так намерен? Дальше-то что? Как только нос покажешь, тебе его тут же и оторвут. А как только где-то всплывет кусок платины, вместе с носом оторвут все прочие органы.
      Их разговор уже какое-то время слушала Маша, успевшая разложить бревна-окатыши вплоть до самого вертолета, выполнив свою часть работы. Ящики волочь – это уже мужское дело, но пока о ящиках забыли.
      – Куда бежать, кому продавать? Сказочное богатство – оно само по себе не поит, не кормит, по курортам не возит, его еще надо обратить в хрустящие лавэ, – Гриневский потер большой и указательный пальцы. – Тут требуются вполне определенные связи, а все подходы к этим связям будут плотно обложены конкурирующими фирмами.
      – Так-то оно так, но ты не забывай, что я в некотором роде москвич. И в Москве тоже среди не последних людей крутился, кое-какими связями оброс. Можно воспользоваться. Правда, с бухты-барахты тут решать нельзя. Сперва хорошенько покумекать требуется. И кумекать предлагаю на вэ-чэ под Пижманом.
      – Тогда едино получится, что обратной дороги нема, – покачал головой Гриневский.
      – Ты же вроде женат? – неожиданно перебила Гриневского Маша и цепко взглянула ему в глаза.
      – Есть такое дело, – кивнул тот.
      – А дети?
      – А вот детей нет.
      Карташ, откровенно говоря, напрочь не понимал, к чему клонит Маша.
      – Ты вернешься, освободившись вчистую, – задумчиво сказала она. – Обратно в таксопарк с судимостью вряд ли возьмут. Конечно, без работы не останешься. Например, можно промышлять частным извозом. Или автостоянки охранять. На жизнь вам с женой хватит. А если ты вдруг когда-то... когда уже все уляжется и забудется, вдруг расскажешь жене вот об этом, с указанием цен за унцию и примерного веса этих ящичков… – Маша показала Гриневскому кусок платины в форме кукиша, – с тех пор не будет тебе покоя ни днем ни ночью, жена тебя со свету сживет, пусть даже она у тебя самая прекрасная, понимающая, любимая, но она тебе никогда не простит, что ты однажды мог – и не сделал. Бабы, знаешь ли, любят за поступок. А ты будешь знать, что она тебе не прощает, и это знание превратит твою жизнь в ад. Если, конечно, твоя жизнь не превратится в ад раньше, от твоих обкусанных локтей, от бессонных ночей, когда ты будешь жалеть, что упустил шанс превратить жизнь из серенького прозябания в бесконечный карнавал, мог обеспечить до конца дней себя, жену и армию детей. Да, рискнув. А кто тебе без риска уступит хоть кроху власти и денег? Это, в общем-то, не так уж и сложно – проживать жизнь сытым и довольным... мужиком. Так, кажется, у вас за решеткой называют массу, которой многого не надо, которая довольствуется скромным набором простых радостей...
      – Еще не легче! Девочка начинает нас агитировать за то, чтобы украсть платину у всех, – хохотнул Гриневский, однако Алексей заметил, что слова «хозяевой» дочурки задели его за живое. – Ты же вроде как сотрудница Генкиной конторы?
      – Я не сотрудница. Я просто согласилась помочь в одном-единственном деле. Дала себя уговорить. Дело закончено, человек, под обаяние которого я попала, мертв.
      – Гена не дал тебе канал экстренной связи? – вклинился Карташ.
      – Нет, – бросила Маша – как показалось Алексею, с некоторой заминкой.
      – По идее, должен был дать, если играл честно, – негромко проговорил Петр. – Не мог же он не рассматривать вариант собственной гибели, все ж таки профессионал. Или, как я уже говорил, Гена и не собирался сдавать клад в государственные закрома. Ладно, сейчас уж что толку гадать…
      – Может быть, есть смысл один ящик оставить здесь, – вдруг предложила Маша. – Если не известно точное количество платины, которую подготовили к вывозу, на какое-то время можно ввести их в заблуждение...
      – Давайте займемся ящиками, – устало сказал Карташ. – Когда платина будет в вертолете, легче и думаться будет.
      С перетаскиванием груза управились быстро. Хоть и тяжелы, заразы, однако не такой уж и адский труд для двух здоровых мужиков – проволочь за ручки по круглым, перекатывающимся бревнам, как по валикам.
      Справились без больших проблем и с загрузкой ящиков в вертолет: Гриневский с помощью тросов и веревок соорудил примитивный блок, струганные доски для сходен в приисковом хозяйстве тоже отыскались без труда, а дальше – тянем-потянем, с присказкой «эй, ухнем» пердячим паром затаскиваем добро в кабину.
      Да, сокровище им выпало громоздкое и тяжелющее. Это тебе не с компроматной дискетой в кармане бегать и даже не с чемоданом, в который упакован миллион долларов. «В следующий раз, – подумал Карташ, обливаясь потом, – соглашаюсь только на бумажный клад…»
      После того, как ящики с платиной разместили в салоне «вертушки», Гриневский отправился разбираться со взрывчаткой и детонаторами. Разобраться не мешало – неизбежную погоню следовало вводить в заблуждение, путать всеми возможными способами. В конце концов, Петр разобрался что к чему: к канистрам, расставленным по всему прииску, были приляпаны мины с радиодетонаторами, а пульт, с которого должен был уйти сигнал к подрыву, как и ожидалось, отыскался в кармане у приискового пахана, кого Алексей окрестил Седым. Детонаторы были не активированы, Гриневскому пришлось обойти прииск и поочередно привести их в боевое положение. Маша присела около вертолета, оперлась спиной о теплую резину колеса и прикрыла глаза. А Карташ тем временем занялся оружием. Оружия набралось выше крыши: каждый второй на прииске, не считая первого – и хозяева, и гости были вооружены до коренных зубов, за исключением, разумеется, расходногоматериала в лице рабов. Набралось около десятка «калашей», штук двадцать каких-то неизвестных Алексею автоматических машинок явственно заграничного производства, три девятимиллиметровых «Беретты» 93R, три «Глока», два «макарки» и два ручных пулемета. Рожки и обоймы даже считать не хотелось. Пока Карташ озадаченно чесал в затылке над грудой смертоносных игрушек, размышляя, что им делать с такой прорвой оружия, подошел Гриневский, опять завалился на траву, сорвал длинную травинку, принялся жевать мясистый кончик. Сказал буднично:
      – Ну вот, все готово к отлету.
      Действительно, оставалось только поднять машину в воздух. А отлетев подальше, вдавить кнопочку на пульте Седого и – прощай, прииск, прощай навсегда!
      – Ну что... Вот он – момент истины, богатырское распутье перед камнем, – вздохнул Алексей, отвлекаясь от своих непростых дум. – Можем бросить все и уйти в тайгу. Можем, как собирались, отдать платину государству… вернее, тем орлам, которые за ней явятся... А ведь еще надо выйти на орлов, которые точнобудут представлять государство. А пока мы будем выходить... – Карташ махнул рукой. – И, наконец, третье – сыграть ва-банк. Не скрою, я именно за этот вариант. Да, без прикрытия сверху ничего не выйдет. Поэтому предлагаю сделать ставку на мои московские связи.
      Гриневский вдруг решительно выпрямился на земле, выплюнул травинку, сказал громко:
      – Телефон! Мы совсем забыли, что у приисковых есть спутниковый телефон. Вряд ли они успели его раздолбать во время заварушки. Можно отсюда позвонить…
      – Куда? – презрительно бросил Карташ. – В ФСБ? В МЧС? Дяденьки, заберите нас отсюда? – И добавил голосом Миронова-Козодоева из «Бриллиантовой руки»: – Мама!.. Лелик!.. Помогите!.. – А потом вдруг осекся и пристально взглянул на Гриневского. – Ведь ты что-то придумал? Придумал, да?
      Гриневский сорвал новую травинку.
      – Без Генки с его конторой я бы с вами и пытаться не пытался, дохлый номер, тухляк. Тыркаться вслепую – верная гибель, твои московские связи как пить дать просчитают...
      – Давай короче, а, Гриня, – чуть ли не взмолился Карташ. – Без лирики и вступлений.
      – Короче? Можно и короче! – Глаза Гриневского полыхнули странным, нутряным огнем. – Короче, был у литехи Гриневского товарищ литеха Дангатар Махмудов. Это если короче. Служили они в девяностых, прошли первую чеченскую. И один другому спас жизнь. А именно – литеха Гриневский спас жизнь литехе Дангатару. Потом их раскидало. С первым понятно и известно… а вот второй, покинув Большую Родину, предавшую его и ему подобных, отбыл к себе, на родину историческую. Конкретно – в Туркмению. И сделал там неплохую карьеру...
      – При Ниязове? – спросил Карташ.
      – Хрена. Ниязов там главный бай, но не единственный. В Туркмении несколько областей – типа феодальных земель, и у каждой земли свой хозяин. Хяким зовется. При одном из таких хозяев-хякимов Дангатар и состоит. То ли кем-то вроде начальника охраны, то ли главного телохранителя, то ли даже главы службы без-опасности этой маленькой вотчины. Мент, короче. Так вот. С тех самых военных пор мы с Дангатаром не встречались, но созванивались... Два раза в год, не больше. Есть даты, которые ни фига не говорят широкой общественности, но для тех, кто побывал под... Впрочем, ладно... В последний раз он мне звонил незадолго до моей… хм... поездки на курорт под названием «Тайга и зона». И сказал то, что говорил всегда. Что помнит нашу дружбу, что если я надумаю переметнуться к нему, то будет нам с женой чуть ли не отдельный дворец, будет мне работа по специальности. У его хозяина собственные «вертушки», чуть ли не целый вертолетный парк. Еще Дангатар, как обычно, говорил, что даже в случае сложностей на нашей, российской территории готов и, главное, может мне помочь. Возможности у евоного нынешнего пахана, правителя велаята...
      – Чего правителя? – приоткрыла глаза Маша.
      – Велаят – та самая феодальная земля. Ну, административная единица Туркмении. Маленькое ханство в составе большого султаната. В нем все по-настоящему: есть своя маленькая армия, свои спецслужбы, свои внешние и внутренние интересы. Конечно, каждый хяким мечтает поднакопить силенок и если не скинуть главного бая и занять его место, то, по крайней мере, отделиться в маленькое, но гордое и независимое княжество.
      – Значит, наркота. Транзит, или свои плантации, или и то и другое, – уверенно сказал Алексей. – Иначе с чего бы им быть такими самостоятельными…
      – Может, и так, кто ж его знает, – пожал плечами Гриневский. – Да и нам, по-моему, по барабану. Но это та самая крыша, которая нам необходима. И, что особенно ценно в нашем положении, крыша туркменская, в здешних запутках не замазанная, никому не известная, никем в расчет не принимаемая... Короче, я так подумал... при таком раскладе можно рискнуть.
      Гриневский встал на ноги.
      – В конце концов, судьба сама распорядится, что ей угодно от меня… ну и от вас заодно. Если дозваниваемся до Дангатара и он дает согласие – значит, фарт. Если не согласится, то тогда... Тогда, ребятки, разбегаемся кто куда.
      – Да, блин, заманчиво... – Алексей потер ладонью щетинистый подбородок. – Фронтовая дружба, должок в виде спасенной жизни... Один ящик отдаем ему с баем, другой оставляем себе. И все расходятся довольными. В Туркмении нас ни одна местная сволочь не достанет, твой Дангатар с его баем помогут нам перевести платину в привычнуювалюту. Из Туркмении через Афган или Иран можем свалить в любую страну по своему желанию и в ней безбедно зажить на вечном отдыхе. Ты выпишешь туда свою жену, чтоб уж никогда больше не работала… М-да, заманчиво. А ты его хорошо знал, Дангатара-то? Он из тех людей, что не меняются, или?
      – Все люди меняются, – фаталистично пожал плечами Гриневский. – Возможно, и «или». Возможно, его бай, хяким, сам захочет прибрать ящики к ручонкам, а нас в расход пустить. А возможно, он даже слушать на эту тему не почешется… Все возможно, везде риск. А ты что, хочешь совсем без риска?
      – Совсем не выйдет, – согласился Карташ. – Однако ж надо свести риск к минимуму. Вот и давай сводить. Пошли звонить, чего сидим!
      – Сперва придется звонить жене. Телефон Дангатара наизусть не помню, придется супружнице в записную книжку лезть...
      Гриневский, пользуясь положением расконвоированного, нередко звонил домой из Пармы, поэтому идиот-ского диалога («Ты откуда?!» – «Да я тут... из одного места. Я потом тебе все объясню») не случилось. Случился простой разговор двух людей, которым есть что сказать друг другу при встрече, но в короткой беседе на расстоянии тысяч километров хватает, чтобы наговориться, и одной минуты. Спросить как дела, спросить что-то по делу – например, номер телефона армейского дружка…
      Потом Гриневский набрал номер этого своего Дангатара – плюс семь, десять, девять-девять-три, двенадцать...
      «Вот как не ответят – и все наши споры-разговоры враз станут напрасны и глупы, – думал Алексей, покуривая в сторонке. – И мы враз вернемся к точке старта».
      Он ощущал легкий мандраж, как всегда бывает, когда одна половина тебя к чему-то стремится, а другую половину тянет к прямо противоположному, ты понимаешь, что, сделав выбор, уже не сможешь переиграть и останется только жалеть об упущенной второй возможности...
      Ответили. И не по-нашенски.
      – Здравствуйте, вы по-русски говорите? – сказал Гриневский в трубку. – Замечательно. Мне бы Дангатара Махмудова. Передайте, Гавана на проводе. Нет, он поймет... А-а, хорошо... – Накрыл микрофон ладонью: – Сказали, сейчас позовут. Дангатар-яра, типа, подойдет через минуту.
      Алексей выбросил окурок, быстро подошел к Таксисту, присел рядом на лавку – они звонили, сидя за столом, вкопанным напротив главной, «штабной» избы прииска, – подвинулся как можно ближе, чтобы слышать реплики абонента.
      Прошло не больше двадцати секунд, когда в трубке раздалось недовольное и с сильным акцентом:
      – Махмуд-оглы слушает, что за Гавана еще такая, а?
      – Здравствуй, брат, здравствуй, Поджигай, – сказал Таксист разом вдруг севшим голосом. – Это Петя-Гавана, забыл?
      – Ну как же, Петя, дорогой! – тут же и вроде бы несказанно обрадовался Махмудов. – Как забыть! Помню, помню… Одна та рыбалка на Каспии чего стоит! Как мы тот ботик не потопили, ума не приложу!
      – Примитивненько, Поджигай, – кисло ухмыльнулся Гриневский. – Если и были когда мы с тобой на рыбалке, то всяко не на Каспии. И рыба та была почему-то без хвоста, зато с двумя ногами и в армейских ботинках. И сопротивлялась она похлеще любой щуки. Хотя, я понимаю, откуда эти твои проверочки, ты же сейчас...
      – Э, Петя-яр! – перебил Дангатар. – Зачем вспоминать, кто я! Для тебя я брат, брат навсегда! Твоя радость – моя радость, твоя беда – моя беда!
      – Вот о последнем я и толкую...
      – Говори, – голос собеседника мгновенно преобразился, из него повымело все наносные, все фальшивые интонации.
      Гриневский обрисовал ситуацию предельно кратко и точно, по-армейски, как докладывают те, кто звонит в штаб с передовой. Говорил открытым текстом – не тот случай, чтобы играть с кодами и с эзоповым языком: тайга... частный платиновый прииск... случайные обладатели последней партии драгметалла... удачно проходили мимо... есть вертолет... примерно столько-то километров от Шантарска... платина самородная... примерно столько-то килограммов... ящики пополам... убежище временное или долговременное... за ними рано или поздно начнут охоту, и даже очень возможно не одна сила, а несколько... перевести платину в валютные счета... возможность ухода за кордон...
      – Мне все ясно, Петя, – сказал Дангатар, когда Гриневский закончил. – Ты же знаешь, кто я и... при ком я состою. И должен понимать: я обязансогласовать, мне самому такой вопрос решать нельзя, да? Хотя бы во избежание… дальнейших сложностей. Ты сможешь позвонить через полчаса?
      – Надеюсь, что смогу…
      Прошло двадцать минут томительного ожидания, и наконец Алексей не выдержал, спросил – просто чтобы не молчать:
      – А почему Поджигай?
      Гриневский пожал плечами.
      – Кликуха такая. Он же Махмудов. Помнишь, в «Белом солнце пустыни»: «Махмуд, поджигай!» Ну вот оттуда и пошло.
      – А-а…
      Еще через десять минут ровно Гриневский вновь позвонил. Все понимали, что если Дангатару не удастся решить вопрос со своим хозяином в положительном для них смысле, то просто никто больше не поднимет трубку… или на этом номере наступит бесконечное «занято».
      Но Дангатар ответил. Сам.
      Ответил согласием. И тут же начал инструктировать.
      На вертолете летите до Байкальска, сажаете машину на частном аэродроме в Камышинках, там вас встретят наши люди из диаспоры, перегрузите ящики на их машину, вас отвезут на грузовую станцию, устроят в «теплушку», отгонят в какой-нибудь тупик, там какое-то время простоите, всем необходимым вас снабдят. Как только через Байкальск пойдет в Туркмению состав с какой-нибудь ерундой, вас оформят караулом сопровождения этой ерунды. Главное, что от вас потребуется – без осложнений пересечь российскую границу, с туркменской никаких проблем просто быть не может, кого надо – всех предупредят, да и проезд через российскую будет максимально облегчен. Казахскую и киргизскую границы даже не берите в головы.
      Груз, который вы якобы будете сопровождать, отправится своим чередом, а ваш вагон отцепят в Буглыке, это сортировка такая, опечатают, загоняют на запасной путь, приставят охрану. Пароль, кстати, назовут, на всякий пожарный, чтоб вы не дергались… ну, скажем, «Генгеш-той». («Это еще что такое?» – «Это, дорогой, такие финальные переговоры между родственниками. О свадьбе. Дней за пять проводятся – чтоб на самом торжестве все точняком было нормально и без заморочек. Запомнил? За пять – семь дней до свадьбы». – «Ага... Намек пронял. Генгеш-той, говоришь?» – «Правильно. А как вагон отцепят, вы стойте подле состава, я чуть погодя встречу лично. А если не смогу, так доверенных людей пришлю. Ясно?»)
      Чего ж не ясного-то. Конец инструкции.
      То, как Дангатар за полчаса выстроил схему, договорился с ключевыми фигурами этой схемы – это не могло не вызвать уважения. И – показывало его возможности. И возможности его нынешнего хозяина. И эти возможности в свою очередь тоже вызывали уважение.
      После этого разговора все они воспрянули духом. Хорошо говорил Дангатар, уверенно, твердо, веско и спокойно. Вот чувствовалась за ним сила.
      …А потом был полет на вертолете над таежной бескрайностью, приземление на частном аэродроме, молчаливые смуглые люди, подогнанный к вертолету грузовик. Поколебавшись малость, Карташ сделал встречающей стороне царский подарок – презентовал диаспоре львиную долю оружия, оставшегося от покойных «уголков» и охранников прииска, справедливо рассудив, что троице такой арсенал не только не понадобится, но и будет лишь в тягость – тащить на себе кучу стволов через полстраны и несколько границ было архинеразумно; к тому же, в случае вооруженного конфликта, превосходящие силы либо криминалитета, либо соответствующих госорганов, специально обученные и как пить дать превосходящие, покрошат победителей Пугача за милую душу, и никакие пулеметы с «береттами» не спасут. Так что он оставил при себе лишь «макары», «глоки» и один «калаш» да предупредил азиатов, что дареные стволы наверняка проходят по куче «мокрых» дел, так что светить их направо и налево не стоит. В качестве ответного дара невозмутимые азиаты, пошушукавшись, преподнесли троице пачечку зеленых банкнот с ликом Бенджамина Франклина на каждой – общим весом, по прикидкам на глаз, тысячи в две – две с половиной. На мелкие расходы, надо полагать.
      …Потом, уже в «теплушке», прицепленной к набирающему скорость локомотиву, под мерный перестук колес в команде начались метания, разброд и шатания – а правильно ли мы все сделали, а стоило ли становиться поперек государственных интересов и не спокойнее ли было сдать платину кому следует. Алексей в сих жарких прениях участия старался не принимать, все больше помалкивал, понимая, что это просто начался «откат», организму после всего пережитого требовался выплеск энергии, вот и заистерили подельнички... А для себя Карташ уже давно все решил: пока он жив, платина не достанется ни противнику, ни соратникам Пугача, ни хозяевам прииска, ни чиновникам государства. А уж если в драке за клад и придется сложить свою буйну головушку, то он постарается продать свою драгоценную жизнь как можно дороже и утащить с собой в страну Вечной охоты как можно больше врагов…
      Нет, не то чтобы Алексей Карташ происхождение имел из подвида плюшкиных, гобсеков, гарпагонов и прочих скупых рыцарей золотого тельца. По большому счету, на богатство, заныканное под грудой угля у дальней стены «теплушки», ему было форменным образом наплевать. Дело было отнюдь не в богатстве: просто по натуре был он авантюристом, искателем приключений, из той породы, что испокон веков и по сей день перепахивают земной шарик в поисках Эльдорадо, золота инков, кладов адмирала Дрейка и острова Оук… И сегодняшняя жизнь, по сравнению с жизнью вчерашней, с отупляющим прозябанием офицерика ВВ, ему нравилась несравнимо больше… даже не так – он всегда мечтал именно об этом: ощущение нависшей угрозы, ежесекундно поджидающая опасность, припрятанное в куче угля сокровище, за которым охотятся мафия, КГБ и черти в ступах… Короче, в своей тарелке чувствовал себя нынче Алексей Карташ.
      Лишь одно беспокоило его, и уже давно. Та самая промашка, ошибка, которую они допустили на разоренном, щедро усыпанном трупами прииске. Никто из них не подумал, никому и в голову не пришло, что нельзя, ни в коем случае нельзя было звонить жене Таксиста и тем более вызнавать через нее номер Махмудова-Поджигая. Когда игра идет по таким ставкам, не только стены, но и телефонные провода, да что там провода – эфирные волны, посредством которых осуществляется спутниковая связь, – обрастают ушами, что плесенью…
      Вот и доигрались.
      Вот и вычислил противник беглецов. И нагрянул всей кодлой, в какой-то тысячонке километров от спасительной границы…

Глава 3
От больших дорог и линий вдалеке

       Девятое арп-арслана 200* года, 15.55
      – Сядь, дядя, не пыли! – уже более миролюбиво произнес Ловкий. «Тэтэшник» он, впрочем, не опустил. И не отвел.
      – Фу-у-у... – тяжело пыхтя, озирался забравшийся-таки в вагон Кабанчик. – И где ему тут быть?!
      – А нет его тут вовсе, думаю, – хитро щурясь и не отводя взгляда от Карташа с Гриневским, сказал Ловкий.
      – А ты у этих спрашивал?
      – У этих? А я тебя дожидался, Шаповал. Давай, сам спрашивай!
      Кабанчик-Шаповал, утирая пот рукавом рубашки, обвел заплывшими глазками троицу законных хозяев «теплушки»:
      – Черненький, невысокий, на цыгана смахивает. Не видали такого? Не запрыгивал часом?
      – Видал, кажется, – выдержав небольшую паузу, задумчиво проговорил Алексей. А потом изобразил внезапное и полное просветление памяти: – Ну да, точно, был такой! Через путь скакал в сторону вокзала, под составом с лесом пролез.
      – Под составом с лесом? Верю. Так все и было, – заговорщицки подмигнул Карташу Ловкий. – Сам бы на твоем месте прогнал такую же пургу, чтоб плохие дяди слиняли б отсель, полезли под какой-то там лес и сгинули с глаз долой.
      Эх, сидели они, Карташ и Гриневский, крайне неудобно. Трудно стартовать с низких ящиков. Да и этот Ловкий, гаденыш, грамотно устроился – сидит на корточках, прислонившись спиной к стене вагона. Из своей позиции успеет хоть раз шмальнуть – и неизвестно куда свистанет пуля-дура. А тут рядом Маша, которая может и не догадаться вовремя упасть под прикрытие печки-буржуйки…
      Все-таки Алексей всерьез надеялся, что удастся обойтись без рискованных трюков. Когда заговорили о каком-то цыганистом хлопчике, у него прям булыжник с души свалился. Значит, эти архаровцы – всего лишь из местной самодеятельности, а вовсе не авангард погони. Что значительно все упрощает. Карташ покосился на Гриневского – и того тоже явно и неприкрыто отпустило, его лицо заметно помягчело. Все-таки он тоже испугался, что на платину вышли.
      «А этим-то, интересно, чего надо от нас?» – отстраненно прикидывал Алексей. Ну да, за кем-то они гонялись, кого-то ищут, и этот кто-то, судя по всему, от них благополучно ускользнул. Расстроены неудачей, и дело, скорее всего, закончится мелким грабежом – дескать, не зря же мы бегали, надо хоть что-то урвать. Вполне возможно, удастся отделаться фуфырем водки и парой банок консервов…
      Даже «ТТ» в руках Ловкого более уже не выглядел грозным оружием. Ловкий – всего лишь мелкий урка, которому очень хочется почувствовать себя серьезным человеком, вернее, хочется, чтобы хоть кто-то принял его за серьезного человека, и мокруха уж точно не входит в его планы. А «ТТ» при желании можно раздобыть на любом рынке, этим китайским барахлом, у которого через выстрел осечки, наводнена вся Сибирь и прилегающие к ней края…
      Захрустел щебень. Звякнула потревоженная щеколда, на которую закрывается снаружи вагон.
      – Удрал, с-сука! С концами. Все, бесполезняк за ним гоняться.
      С этими словами в «теплушку» забрался еще один из тех, кто хуже татарина. Еще один экземпляр из того же паноптикума. Мало того, что он влез вагон, так тут же крикнул, высунув голову наружу:
      – Эй, Рябой, дуй сюда! Наши тут!
      Новые лица прибывали с катастрофической быстротой, впору крупно писать мелом на наружной стене вагона, как иногда указывают характер груза: «Их разыскивает милиция». К Алексею вернулись мрачные настроения. Впрочем, никакого ощущения безнадеги – лишь чувство досады, что приходится заниматься внеплановой ерундой.
      – Я тебе сразу сказал, Гусь, что на железке Цыган, как рыба в воде, это его поляна, – говорил Ловкий, ни на миг не выпуская из поля зрения Карташа и Гриневского. – Хоре, завязываем с Цыганом. Списываем в убыток. Здесь попользуемся, чем бог послал.
      «А это даже хорошо, что все они здесь сегодня собрались, – вдруг пришло в голову Алексею. – В случае заварухи будут только мешать друг другу, а главное, перекрывать стрелку линию огня…» Помнится, в училище на одном из занятий по тактике преподаватель перечислял ситуации, когда превосходство противника в количестве начинает работать против него самого, и объяснял, как этим можно воспользоваться. Так что – пусть подваливает еще один, который Рябой. А ежели Косого с собой прихватит, так совсем хорошо.
      – В этом телятнике поедем до Джимкоя? – высказал недовольство персонаж по прозвищу Гусь, действительно чем-то смахивающий на длинношеюю птицу. Он, завидев коробку с консервами, присел возле нее и принялся перебирать банки. Разглядывая этикетки, иногда присвистывал: – Гляди, сколько тут закуся!
      – И чем тебе не нравится такая езда, а, Гусяра? – Ловкий отодвинул в сторону Кабанчика, который неловко подвинулся и чуть не загородил обзор на Карташа с Гриневским.
      – Товарняк же! Может тут простоять незнамо сколько, потом у каждого куста будет останавливаться.
      – А куда нам спешить? Без нас все равно не начнут. Часом раньше, часом позже...
      – Ладно, ребята, давайте по-хорошему разберемся, – вступил в разговор Алексей. Он говорил, как и должен говорить на его месте рядовой сопроводитель вагонов: с напускной бравадой, за которой прячется страх, с явственно проступающей угодливостью. Короче, сделал вид, что заерзалперед силой.
      Однако, произнося слова своего персонажа, Карташ вдруг с тоской понял, что просто откупиться от бакланов не получится. Понял, стоило ему заглянуть в глаза Ловкому. Баклан, которому подходит кличка Ловкий, не упустит свой звездный час – пускай ненадолго, пускай всего на тот же час почувствовать себя главным, вершителем судеб, иерархом маленького мира. А хуже нет случая, чем баклан, возомнивший себя паханом…
      Тем не менее, зная все наперед, Алексей прилежно доигрывал роль:
      – Вон там в углу, в холодке, водочка, хорошая, «Золото Шантары», две бутылки. Консервов возьмите, чтоб стол был какой надо. А у нас не положено находиться посторонним. Начальник станции с проверкой может прийти...
      И вот под эту реплику на сцене появился… нет, не начальник станции, а последний участник водевиля – по кликухе Рябой. Ну, это уж полная деревня, весь набор в наличии: лопоухий, истыканный оспинами, с отвислой губой, щербатый. Разве что не хватает всяких «чаво» и «ентова».
      И Алексей подобрался. «Вот теперь, начиная с этого момента, нужно быть постоянно наготове. Как только сложится подходящая ситуация – а она должна, обязана сложиться, ввиду перебора игроков на тойстороне, – необходимо действовать. И надо как-то дать Таксисту понять, чтоб следил за мной и вступал в процесс, как только я выйду на авансцену».
      Так подумал Карташ.
      Но Гриневский смотрел не на Карташа. Гриневский решил играть по-своему.
      – Ладно, босота, завязывай клоунаду, – сказал он и начал медленно подниматься. – Подурковали, и будя. Мы не фраера, а вы не в курсе. Мы не назвались, вина есть. Так что считаем, что у нас по нулям, и быром разбежались в стороны без предъяв. За нами серьезные люди, мы здесь по их делам.
      – Смотри-ка, кто тут у нас! – с притворной радостью воскликнул Ловкий. – А как мы испугались-то! Они такие деловые, что нам тут прямо делать нечего!
      – Он, наверное, однажды пятнадцать суток отсидел и забурел с тех пор, – поддакнул Гусь.
      – Я таких, как ты, сявка подзаборная, бушлатом гонял, – Гриневский побледнел, но говорил спокойно. Угрожающе спокойно. – А вы, петушки поднарные…
      – А ну сел на место, парашник! – внезапно взвизгнул Ловкий, вытягивая руку с пистолетом.
      – Как ты меня назвал? – Таксист сделал шаг в сторону Ловкого.
      Прогремел выстрел. Пуля пробила доску ящика, над которым возвышался Гриневский и ушла в половые доски. В вагоне кисло запахло порохом.
      – В следующий раз возьму выше, – пообещал Ловкий.
      – Он всадит, – подтвердил Карташ, повернувшись к Петру. А сам подумал, что ох как не ко времени Гриневский завелся, лучше бы им атаковать этих уродов из засады, каковой являлись личины трусоватых караульщиков. Тогда у них имелся бы в запасе эффект внезапности…
      – Сядь, Гриня, слушайся его, может, все и обойдется, – все-таки Алексей решил и дальше разыгрывать трусоватого караульщика. Пусть думают, что только этот высокий скуластый парень с коротким бобриком на голове такой храбрый и бывалый, а остальные тихи и неопасны. Ему вдруг пришло в голову, что есть смысл усилить свой образ, изобразить этакого полицая, который предает своих и изо всех сил пытается задобрить победителей, чтобы заслужить лучшую долю. Глядишь, на него станут обращать поменьше внимания.
      – Я понимаю, это ваша территория, проезд через нее платный, – он заговорил торопливо, проглатывая слова. – Мы вам заплатим. Конечно. Я сейчас отдам наши деньги, у нас, правда, немного осталось, но все-таки. Я принесу?
      – Не отлипай от своего ящика, сява, а то получишь пулю раньше своего борзого корешка, – и на этот трюк не купился Ловкий. – Ну-ка, глянь там, на досках, Шаповал! Чего-то этот борзый туда намыливался, теперь и этот бздливый туда же навострился… Наверное, там у них берданка пылится. Или ракетница.
      Шаповал, переваливаясь с боку на бок, поплелся к нарам. И естественно быстро нашарил там лежащий в открытую пистолет системы «Глок».
      – Гляди, братва, чего у них тут! – издали показал находку Шаповал.
      – Может, они не врут, Крест, что в серьезном деле? – забеспокоился Гусь.
      Вот и выяснилось, что Ловкого в его шайке кличут Крестом.
      – А наплевать, – зато Ловкого-Креста ничто не могло обеспокоить. – Да не бэ, Гусяра, были б они в самом деле серьезные, нас предупредили бы заранее.
      – И то верно, – Гусь сразу успокоился.
      Шаповал-Кабанчик и не стал проводить углубленный обыск, тряхнул остальные шмотки, заглянул для порядка под поролоновый матрас и отошел. А вот если бы он поискал как следует, то не было б границ его удивлению, когда б у вагонных караульщиков обнаружился целый арсенал... Но лень и комплекция помешала Шаповалу заглянуть под ворох тряпья под нарами.
      В этот момент вздрогнули сочленения и от головы к хвосту состава прокатилась волна лязга и грохота – вопреки ожиданиям, поезд простоял в городишке недолго. От неожиданного толчка деревенского вида хлопчик по кличке Рябой завалился на кучу угля, под которой терпеливо ждала своего часа платина. Остальные на ногах удержались.
      – Теперь я вам распишу ситуацию, – Ловкий водил рукоятью «ТТ» по ладони. – Ваша жизнь – в вашем примерном поведении. Вы перед нами кругом виноваты. Дела проворачиваете на нашей поляне без спросу. Разъезжаете тут со стволом. А кабы шмальнули кого? Мусора стали бы на нас мокруху вешать, да?. Короче, за эти дела ответ держать надо. Наказание я назначаю такое... – провинциальный атаман выдержал прям-таки мхатовскую паузу и показал стволом пистолета на Машу. – Вот она. Она заплатит за вас. Бикса симпотная, холеная, нам годится. Сразу видать, студентка. Рябому так вообще царский подарок, он таких никогда и не пробовал. Ему только шмары давали, да и те соглашались лишь за бутылку, не за просто так. Правда, его номер будет четвертый, но и он не в обиде. Не в обиде, Рябой?
      И Карташ понял, чего ждал Ловкий, почему тянул, почему ничего до этого момента не предпринимал. Карташ явственно увидел, как станут разворачиваться события дальше. Их, Гриневского и Карташа, будут убивать. Стоит поезду выбраться за пределы города, как их сбросят. Видимо, имеется по ходу движения подходящее местечко, где прыжок из поезда – а особенно совершенный не по своей воле – означает смерть. Например, мост через каменистую речушку, глубокий овраг... да какая разница, что там может быть! Да просто под колеса могут кинуть, главное – сделать все за городом, чтоб не скоро нашли. Свидетели этим ублюдкам не нужны. Да и с Машей, когда натешатся вволю, поступят точно так же. Пусть потом следствие станет гадать, чьи это трупы нарисовались, да как тела оказались здесь, катались ли ребятки на крышах в поисках экстремальных наслаждений, или это бичи, повздорившие на узкой площадке товарного вагона и поскидывавшие друг друга…
      Значит, нельзя, ни в коем случае нельзя доводить дело до пересечения составом черты города…
      – Рябой лыбится, значит, не в обиде, – продолжал заливаться соловьем Ловкий. – Свяжем вас, чтоб не пылили. Потом соскочим на своей станции, а девочка вас распутает. Если захочет. И по-другому у нас с вами никак не выйдет.
      – Я согласен! – подобострастно воскликнул Карташ, продолжая работать образ полицая. Вскочил, вытянул перед собой руки, свел их вместе, сжал кулаки. – Вяжите. Баба все равно не наша маруха, приблудная она. Попросилась подкинуть, чтоб сэкономить на билете. Расплатиться натурой – оно ж дешевле, хе-хе... Вот и пусть расплачивается. А девка ладная, не пожалеете, мужики. Вяжите!
      Алексей поймал на себе удивленный взгляд Гриневского. Но удивление мало-помалу начинало сходить с лица – видимо, Таксист уяснял игру Карташа, да и вообще перспективы их нынешнего положения. Значит, можно надеяться, что Гриневский вступитбез пагубных проволочек.
      Маша же как сидела на своем месте, сохраняя полное спокойствие, так и продолжала спокойствие сохранять. Умных и наблюдательных сия женская невозмутимость непременно насторожила бы. Но слишком уж эти захолустные отбросы уверены в своем численном превосходстве, слишком опьянило их оружие в руках…
      К Карташу направился Гусь, по пути он отчекрыжил от бабины (ее прихватили в дорогу для всяких вагонных хозяйственных нужд) длинный кусок капроновой веревки.
      – Давай сюда грабли, – Гусь подергал веревку, как бы проверяя на прочность.
      – На, – повернулся к нему Карташ.
      И когда Гусь приблизился вплотную, Алексей схватил его за рубашку и швырнул на Ловкого.
      Выстрел грохнул незамедлительно. С реакцией у Ловкого, вполне согласно с присвоенным ему Алексеем погонялом, оказался полный порядок – разве что пуля, предназначавшаяся Карташу, досталась дешевому баклану по кличке Гусь. Со свинцом в теле тот завалился на своего ловкого приятеля.
      А Алексей уже летел вперед, не заботясь о тылах. О тылах должен позаботиться Гриневский... Не должен подвести.
      Ловкий сбросил с себя обмякшего подельника, высвободил руку с пистолетом... Но со всем остальным опоздал. Алексей прижал его вооруженную кисть к полу.
      Ловкий нажал курок. И продолжал беспрерывно нажимать. Пули одна за другой уходили в стену вагона.
      И тогда Карташ, недолго думая, применил не слишком зрелищный, но действенный прием: сверху лбом в лобешник, одной из самых крепких в организме лобной костью в лобную кость противника. Глаза Ловкого заволокла поволока, как у боксера на ринге, пропустившего тяжелый акцентированный удар. Кисть, сжимавшая «тэтэшник», разжалась.
      Алексей не стал чудить и благородничать – дескать, офицерская честь не дозволяет добивать поверженного врага, а дозволяет лишь брать в плен и доставлять в расположение. Схватил пистолет с опустошенной обоймой и немного поработал им как кастетом. После чего вскочил на ноги.
      Картина открылась такая.
      Тихо стонал, ерзая по полу, раненый Гусь. Ловкий лежал бездвижно, разбросав руки и закатив глаза. А Гриневский катался по полу в обнимку с кабанистым Шаповалом, ввязавшись с ним в греко-римскую борьбу.
      Кабанчик-Шаповал трофейный «Глок» с предохранителя не снял (Карташ это видел, поэтому пистолет в жирных руках изначально не слишком волновал его), а сейчас оружие валялось метрах в трех от борющихся. Надо бы прийти Гриневскому на помощь.
      Но в схватку вписывался Рябой. Сей деревенский типаж не сразу кинулся в драку, а прежде схватил валявшуюся на угольной куче кувалду (сие орудие труда входит в обязательный комплект путешествующих в теплушке, ею разбивают большие, не пролезающие в топку куски угля) и попер на врагов своей кодлы, размахивая ею над головой как боевым молотом. «ТТ» разряжен, а до «Глока» Алексей добраться не успеет. Придется обойтись без огнестрельной помощи…
      Но помощь пришла. Маша – Рябой ее в расчет не брал, обогнул как неживой объект – сняла с обеденного ящика сковороду с недоеденной шамовкой и, неумело, по-женски размахнувшись, влепила Рябому по спине.
      Следовало бы, конечно, двинуть по балде, но и так вышло неплохо. Рябой охнул, выгнулся, повернулся, что-то нечленораздельно выкрикнув, и... открыл Карташу незащищенную спину. И уж никакая кувалда теперь ему не могла быть верной союзницей. Тем более, Карташ ее первым делом и выбил ударом ноги по запястью. А потом добавил кулаками и, наконец, пробил рябой, лупоглазой мордой лица доски ящика. Да так мордой лица в ящике и оставил.
      Поезд уже выехал за город. Это ж тебе не Москва, чтоб долго-предолго тащиться на фоне городских пейзажей.
      Алексей подобрал кувалду. С нею как-то быстрее получится закончить греко-римскую схватку Таксиста и толстого борца из вражеской команды. Но Гриневский, оказалось, уже и сам управился. Кабанчик с кликухой Шаповал лежал, уткнувшись лицом в пол, его рука была вывернута, как говорится, самым неестественным образом. Видимо, Гриневскому удалось провести болевой прием с последующим задержанием, вызывающим болевой шок и отключку сознания. Петр сейчас подошел к тому месту, где валялся так и не снятый с предохранителя «Глок».
      Ну, вот и все...
      – Леша! – крик Маши сзади.
      Карташ резко развернулся, напрягаясь мышцами, готовый к незамедлительному действию... Но действовать не потребовалось.
      Алексей успел увидеть, как подбегает к «теплушечному» проему и отчаянно, точно с обрыва в реку, бросается из вагона оживший Рябой.
      – Ишь ты, каскадер! – Он подошел к проему, выглянул.
      Рябой катился по насыпи, по длинному склону из щебенки, переходящей внизу в твердую землю с редкой и чахлой травой. Должно очень сильно повезти, чтобы не переломаться до полной несклеиваемости. Хотя – дуракам везет...
      Алексей повернул голову посмотреть, что там впереди.
      А впереди приближался мост. Вот, наверное, то самое место, которое предназначалось им с Гриневским для вечного упокоя. Речушка, даже отсюда видно, мелкая и каменистая, а лететь до нее долгонько... Что ж, господа уголовнички, кто к нам с мостом придет, от моста и погибнет.
      – В темпе! – Карташ вернулся в вагон. – Придется немного поработать чистильщиками. Или лучше сказать, ассенизаторами.
      Три тела просвистело в пролеты моста, отправилось к месту последней отсидки, омываться прозрачными водами неизвестной речки.
      Когда все закончилось, Маша опустилась на первый попавшийся ящик, проговорила, нервно усмехнувшись:
      – Что-то везет нам, товарищи авантюристы, на уголовные элементы, непременно желающие нас убивать и насиловать.
      – Это не везение, товарищ барышня, – сказал Карташ, доставая сигареты. Он заметил, что пальцы слегка подрагивают. – Это – среда. – Он сильно, с удовольствием затянулся. – Среда, в которой мы с вами ныне обитаем. – В несколько тяг выкурив первую сигарету, прикурил от тлеющего окурка вторую. – Помню, ехал из Москвы в Шантарск. Нас в купе было трое, одно место пустовало. Трое мужиков. Кроме меня был интеллигент с непременной бородкой и очочками, его имя до сих пор отчего-то помню, приметное имечко – Родион Раскатников, из командировки возвращался. И третий – высокий, плечистый мужик средних годов. Как водится, уговорили бутылочку коньяку, приступили к следующей, и, пока еще не дошла очередь до преферанса, ведем, значит, типичный для поездов и случайных попутчиков непринужденный разговор...
      Никто не перебивал его многословие. Он сейчас успокаивал нервы по-своему. И остальным нужно время прийти в себя. Гриневский тоже закурил, присев на ящик возле буржуйки.
      – Поговорили за футбол, обсудили женщин, разговор зашел о драках, – продолжал свой рассказ Алексей. – Очкарик на эту тему особо не распространялся – ясно, что сказать-то по большому счету и нечего, интеллигент и драка суть две вещи несовместные, а вот этот высокий-плечистый говорит, что вот, мол, ему никогда в жизни не доводилось драться по-настоящему. Я бы, говорит, и полез вступаться за женскую честь, и разнимать дерущихся, век воли не видать, не побоялся бы превосходящих гопницких сил. Я, говорит, и силушкой не обижен, и каратэ занимался, и общеразвивающими видами спорта, до сих пор в тренажерный зал хожу, в бассейны всякие, форму поддерживаю. Но вот не попадал и не попадаю в ситуации, когда вопросы решают кулаки...
      – Звиздел, – убежденно сказал Гриневский. – Просто проходил мимо, отворачивался, закрывал глаза.
      – Думаю, не врал, – покачал головой Карташ. – Школу он, выяснилось, посещал элитарную, срочную в армии не служил, окончил престижный ВУЗ, потом, опять же благодаря большим родителям, пристроился отнюдь не на завод. По улицам он, считай, не ходит, из машины в подъезд, из подъезда в машину. Рестораны посещает те, где собирается приличная публика, отдыхать ездит на дорогие курорты. Среда, короче, обитания у него такая – исключающая эксцессы, подобные нашему нынешнему, и вообще исключающая мордобой и поножовщину. В общем, к чему я сказываю эту байку? К тому, что среда обитания определяет ваши встречи и расставания. Ну, а у нас с вами, граждане, среда обитания отныне и надолго волчья. Мы с вами – маленькая такая... не скажу семейка, скажу стайка волков, живущая в диком лесу по законам джунглей. Стая, которую гонят и преследуют: охотники всех мастей, более многочисленные волчьи стаи, даже нейтральный селянин нет-нет да и вызверится на нас. Среда обитания, ничего не попишешь. Так что следует и в дальнейшем быть готовым к подобным встречам на тропе...
      Поезд стал заметно скидывать ход.
      – Неужто еще один город, – Гриневский выглянул из вагона. – Нет, разъезд какой-то...
      Товарняк по своему обыкновению встал на разъезде. Вокруг выжженная солнцем степь, три железнодорожные колеи, два домика, рабочий и жилой. Кто-то живет свою жизнь в таком вот добровольном изгнании. Как тут не вспомнить пушкинского «Станционного смотрителя», которого когда-то проходили в школе?..
      Может, их поезд никого пропускать и не будет, просто постоит для порядка минуту-другую, машинист свяжется с диспетчерской службой, нет ли препятствий для продолжения движения. Нет – так зажжется «зеленый», и снова колеса заведут свой «тук-тук-тук».
      – Ну-ка, ну-ка! – вдруг весело сообщил Гриневский. – Брезент над нашей турбиной зашевелился. А-а! Я так и думал! Вот и Цыган, которого разыскивали наши друзья. Сюда чапает. Тебя Цыганом кличут?
      – Он самый, – сверкнула внизу белозубая улыбка. – Можно к вам на огонек?
      – Да уж лезь, что теперь! – смилостивился Петр.
      Их новый гость и вправду был похож на цыгана. Невысокий, сухопарый, загорелый до черноты, словно его передержали в коптильне. Возраст неопределим, плюс-минус двадцать лет. Из вещей у него наблюдался только вещмешок, старый добрый солдатский сидор, а одет он был в джинсу и темную рубаху. И чем он точно не страдал, так это церемонностью и стеснительностью.
      – Ребята, голоден, как черт, пожевать чего-нибудь не найдется? – заявил, едва забрался в «теплушку». Голос его оказался неожиданно густым, баритонистым, как у оперного певца. – И водички бы, а то моя вся потом вышла под толстой тряпкой.
      – Если разобраться, ты нам кругом по жизни должен, – сказал Гриневский, без неприязни разглядывая визитера, – а вместо того, чтоб отдавать, ты наши харчи уничтожать собрался. Ладно уж... Нам, чувствую, не скоро жрать захочется. Иди бери любую консерву, отрезай хлеба и рубай. Вода в чайнике, чайник на печке.
      Через пять минут мимо промчался встречный товарняк, и их состав тоже покинул разъезд, бодро двинулся прежним маршрутом к казахстанской границе.
      – Секу, как напряжно пришлось вам с моими знакомцами. Лады, заметано, договорюсь с людьми, чтобы на обратном пути вам в вагон забросили магарыч-проставу за понесенные неудобства, – говорил Цыган с набитым ртом.
      – А такого, как ты, чую, через пару дней шукать надо уже где-нибудь под Мурманском или в Калининграде, – хмыкнул Гриневский.
      – Ага, все так и есть, – Цыган управился с баночкой тушенки в два счета и, видимо, по бродяжьей привычке приученный к тому, чтоб ничего не пропадало, насадил на вилку кусок хлеба и вытер им жир со стенок банки.
      Запивая хавку чаем, не без гордости поведал:
      – Я один из последних доподлинных бичей в Расейской стране. Прошу не путать с бомжами. Я – убежденный бродяга, представитель славного и, увы, вымирающего племени. Но не грязный помоешник, не попрошайка и не охотник за пустыми бутылками.
      – Да никто и не путает, – успокоил его Гриневский. – Ты лучше расскажи, в чем ты разошелся с местной криминальной интеллигенцией?
      – С этими баранами? Они, вишь ты, вдруг решили, что заплатили несколько больше, чем следовало. Правда, когда они это уразумели, меня с ними рядом уже не было. Но они парни шустрые, бросились вдогонку, тем более – куда я тут мог податься кроме как на железку? Вишь ты, чуть не догнали, собаки.
      – И что ты им продавал? – не удержала любопытства Маша.
      – Да мелочь всякую, – Цыган состроил хитрую гримасу, и на его лице проступило множество мелких и крупных морщин. – Там куплю, здесь продам, этим на хлеб-соль зарабатываю. Чего ж мне не продавать, когда кличка не зряшная людьми дадена, я ведь и вправду наполовину цыган.
      – А на другую половину? – Маша склонила голову набок и прищурилась.
      – А черт его знает! – рассмеялся Цыган.
      По тому, как ушел он от разговора о товаре, проданном им банде Ловкого, у Карташа возникло подозрение, что без наркоты в этой истории не обошлось. Ну и пусть ее, еще не хватало в чужие заморочки вникать, когда своих выше гималаев.
      – Я вам не надоем, не беспокойтесь, – разговорился сытый, опившийся чаем Цыган. – Перед казахской границей сойду, мне как-то привычнее кордоны пересекать пешедралом. Оно же, и неприятных вопросов избегаешь. Где, дескать, твоя виза-шмиза, где заполненная декларация – или хотя бы незаполненная?
      – Там все так строго? – удивился Карташ. И несколько напрягся. – Я слыхал, что эта граница чисто условная, как и киргизская.
      – Да, все так, справедливые слова, – закивал Цыган. – Но, во-первых, нет-нет да и явятся местные погранцы, как черти из бутылки, чего-то шукать принимаются, это значит, у них объявили очередную кампанию по борьбе с чем-то неположенным. А во-вторых, дельце у меня небольшое имеется в приграничной земле, старых знакомых повидать надо.
      – И что-то им продать? – с невинным видом полюбопытствовала Маша.
      – Не угадали, красавица моя. Наоборот. Кое-что взять хочу, – Цыган еще отхлебнул чаю и вдруг неожиданно выдал: – Значит, в Туркмению путь держим?
      – С чего ты взял? – быстро спросил Гриневский, он враз подобрался, даже чуть подался вперед.
      – Я ж не первый год по железным тропинам раскатываю, кой-чего усвоил, – Цыган сделал вид, что не заметил смятения, вызванного его вопросом. – Надпись мелом сами у себя на борту видали? Сзади, там где сцепка с платформой. «Ту» намалевано и еще какие-то цифирки. Короче, обозначен пункт назначения. Страна буковками, цифирками станция. Я, кстати, немножко с туркменами якшаюсь. Бывает, заезжаю туда. Но далеко не забираюсь. Около границы мелькаю, чтоб в случае чего сразу обратно в Киргизию махануть, которая, как и Казахстан, считай что почти Расея. А Туркмения... это, скажем так, место непростое. Так вот...
      Он еще хлебнул чаю, по-крестьянски огладил лицо ладонью.
      – Не знаю, пригодится не пригодится, но за угощение и прочее должен же чем-то отблагодарить. Дам одну наводочку. Так, на случай чего. Но прежде я вам байку одну расскажу, не против?
      Алексей пожал плечами, Маша промолчала, Гриневский сказал: «Валяй».
      – Старая такая цыганская притча. А говорится в ней о том, как остановился табор на ночлег у заброшенной деревни. А на краю деревни часовня стояла, и возле нее росла кривая береза. Заснул табор, а одного цыгана кто-то тормошит. Цыган просыпается и видит – старичок перед ним беленький и махонький. «Иди, – говорит старичок цыгану, – к часовне. Там под кривой березой зарыто полное сапожное голенище золота. Клад этот на тебя записан, выкапывай его». И пропал старичок, растаял в воздухе. Утром цыган рассказал обо всем своей родне, а родня его высмеяла. Мол, меньше пей на ночь каберне, не пляши так долго у степных костров. И цыган не пошел ни к какой кривой березе. Тронулся табор в путь. На следующей стоянке вновь явился нашему цыгану давешний старичок. «Возвращайся, – говорит, – клад еще ждет тебя». И опять все повторилось. Опять наутро высмеяла цыгана родня. А через год проезжал табор вновь по тем же местам. Остановился, как и в прошлый раз, на ночлег у заброшенной деревни. И вот цыган наш увидел часовенку, припомнил старичка и подумал: а пойду-ка я проверю, чтоб больше не мерещилось. Втихаря отправился к кривой березе, стал копать землю и выкопал голенище сапога, тряханул его – и полетели на землю глиняные черепки. «Права была родня», – вздохнул цыган. «Нет, – вдруг слышит он голос. – И родня неправа, и ты опоздал». Это появился прямо из воздуха тот самый старичок. И дальше говорит: «Всякому кладу свой срок положен. Не взял его, когда тот сам в руки просился, на себя пеняй». И вновь пропал старичок, но на этот раз уже навсегда. Вот такая притча.
      Рассказчик достал из кармана застиранной рубахи пачку «Примы».
      – А к чему я ту притчу рассказал, и сам не знаю. Вдруг, подумалось, кстати придется и лишней не будет. Может, на какое раздумие наведет, например, на такое, что к каждому такой старичок хоть раз в жизни да приходит. Обязательно. И вот тут важно, во-первых, разглядеть свою удачу, не принять ее за морок, за наваждение, а разглядев, не убояться поступка, – Цыган выпустил ядовитую струю табачного дыма. – Но на поступок, скажу вам я, достыта наглядевшийся на всяких людей, отважится лишь один из легиона.
      Расползавшиеся по вагону струи едкого дыма отбили у Карташа желание закурить самому.
      – Вот я уже немало прожил, а еще больше повидал. Про многое и спрашивать у людей не приходится, сам все вижу. Глядеть не интересно… А вот у вас крайне любопытная компания. На трезубец похожая. Все три зубца вроде бы и порознь, а в цель бьют одновременно и вместе… – Он вдруг цепко глянул на Гриневского. – Ты, братишка, давно откинулся? Или... не откидывался вовсе? Да ты очами так свирепо не зыркай! Я и сам, было дело, у Хозяина отдыхал, после чего вольный ветер полюбил пуще прежнего. Хотя... человек везде выжить может, было бы желание выживать.
      Он загасил окурок, помолчал, глядя на пролетающую за вагонами степь.
      – Ну а теперь, как обещал, кину наводочку. Я сказал, что наполовину цыган. Поэтому в таборах меня почитают за своего, тем более и цыганским наречием немного владею. А таборы есть повсюду. Нет земли без цыган. И в Средней Азии цыгане тоже живут. Сами себя называют мугати. Есть мугати самарканди, то есть самаркандские цыгане, есть мугати ашхабади и так далее. Если что... если припечет, подавайтесь в ближайший табор. И там скажите любому хлопцу: дескать, привет вам, ромалы, от Пашки-Пальчика. Кланяться, мол, Пашка велел, жив-здоров, чего и вам желает. Должны помочь… Скоро подъезжаем, – Цыган показал на проплывающий в вагонном проеме пейзаж – косогор, поросший какими-то желтыми чахлыми кустиками, под ним – мутно-серая россыпь камней. – Я, наверное, по всей расейской железке окрестности выучил до последнего куста. Сейчас будет подъем в гору, поезд сбросит километров до десяти, удобно будет сходить.
      Цыган подвинул к себе сидор, хозяйственно проверил, надежно ли затянута горловина.
      – А напоследок я вам, ребята, скажу, чтоб не думали – вот, небось, бродяга бесприютный, скиталец горемычный. Каждый в этой жизни ищет свою уютную нору. Кому-то уютно с автоматом спецназить по горячим точкам, кому-то дома взаперти сидеть, кому-то пивом в ларьке торговать. Ну а мне вот такая жизнь по вкусу, я в ней как лещ в иле. О, поезд в гору пошел, пора досвиданькаться. Подъезжает моя станция...
      .........
      …Российско-казахскую границу они пересекли, можно сказать, со свистом. Сначала Карташ несколько стремался отсутствия загранпаспортов или ежели загранпаспорт в этих местах как будто бы не требуется, то отсутствия каких-либо прочих бумажек, позволяющих свободно перемещаться по заграницам, пусть и в целях сугубо командировочных. Ну вот не выдала им диаспора документики, не озаботилась как-то, а они сами про такую мелочь за суетой и не вспомнили. У Карташа и Машки паспорта были, российские, у Карташа еще и военный билет завсегда с собой, тоже, правда, российский, – а вот беглый зэк Таксист по части удостоверений личности был гол как сокол. Что, конечно же, могло выйти всем троим боком… Однако пока обошлось, ни их самих, ни груз на границе не досматривали – вообще вагоны будто бы не заметили. И через несколько часов простоя локомотив бодро молотил через степи Казахстана.
      По первости все трое не отлипали от дверного проема, во все глаза глядючи на знаменитые бескрайние степи, ранее виденные исключительно по телевизору. Но однообразие быстро приелось – степь и степь, сколько ж можно-то. Никакой тебе, блин, романтики. Ну разве что романтикой можно было с превеликой натяжкой назвать суточные перепады температур – днем зашкаливало за тридцать, и они торчали в теплушечном проеме в одном исподнем, подставляя тела под остужающий ветер, а ночной смене, между тем, приходилось, чтоб не околеть, растапливать буржуйку и подбрасывать уголек вплоть часиков эдак до восьми утра (после стычки с бандой Ловкого они себе расслабух не позволяли, караул блюли, что твои универсальные солдаты). Впрочем, как выяснилось из дальнейшей езды, температурные перепады в течение суток – это обычное среднеазиатское дело, так что и те приелись.
      На Машу неизгладимое впечатление произвели смерчи, в огромном количестве шляющиеся (и другого слова не подобрать) по казахской степи. Маленькие, прямо-таки миниатюрные, какие-то несерьезные смерчи. Смерчи карманного формата, как называла их Маша.
      …Киргизия запомнилась в общем-то тем же самым, что и Казахстан, ну разве еще они впервые видели стада сайгаков, мчащиеся наперегонки с паровозом и поднимая тучи коричневой пыли. Попадались иногда и табуны лошадей, несущиеся сквозь степь со скоростью не меньшей, но в сопровождении пастухов, – или как они там называются касательно коников? Пастухи были в черных пропыленных одеждах и шапках с загнутыми вверх белыми полями.
      Карташу Киргизия запомнилась благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, явлением киргизского пограничника – первого и последнего на их пути к туркменской станции Буглык, румянощекого низенького живчика, который бодро тараторил на ломаном русском, совал свой куцый нос во все щели, включая угольную кучу и буржуйку, и задавал всякие не относящиеся к делу вопросы – в общем, явственно напрашивался на взятку, однако увидев сопроводительные документы на груз, вмиг поскучнел и ретировался. Из чего Алексей сделал однозначный и успокаивающий вывод, что лапа Дангатара и его друзейи в самом деле весьма длинная.
      А второе обстоятельство, более приятственное…
      На одной из малопонятных остановок посреди степи, возле безымянного полустанка, являющего собой одноэтажное белое кубическое строение без единого признака человеческих существ в радиусе километра. Рядом со строением размещался домик, весьма напоминающий дачный нужник, но не в пример чистый и ухоженный. На домике висела трогательная табличка: «ДУШЬ». Внутри и в самом деле ждала посетителей душевая кабинка, вылизанная и надраенная неизвестно кем, с горячей и холодной водой, поступающей неизвестно откуда. Сюр, в общем, полный – душ в центре степи, но Маша, что называется, загорелась. До этого они мылись от случая к случаю, что называется, по ситуации, на буржуйке грели воду в стыренном еще в России баке и поливали друг друга, а тут такая роскошь! Алексей задумчиво посмотрел вдоль состава. Состав, похоже, застрял надолго. И он решился. Строго-настрого наказав Таксисту следить за окрестностями, а в случае появления признаков отправки подавать сигнал голосом и стуком в стену, он уединился в душевой на пару с Марией… Кто на кого набросился, так и осталось загадкой, но факт, что спустя миг они уже оказались в объятиях друг друга. Грязная, пропыленная одежда улетела куда-то к чертовой матери, Карташ подхватил боевую подругу, поднял, прижал к стене. И вошел в нее одним ударом; она вскрикнула, и вода, падающая им на плечи, из горячей превратилась в кипяток, и тесная кабинка вдруг стала еще теснее, и не хватало места. Он ловил губами ее мокрые губы, терзал губами грудь и никак не мог насытиться… То ли дело в другомвоздухе, в другомклимате, то ли в ощущении, что наконец оторвались, сбежали от всех – но вопли и стук Таксиста дошел до него не сразу, как сквозь вату. Выскочили, застегиваясь на ходу, мокрые, растрепанные, возбужденные, едва успели запрыгнуть в набирающий скорость состав…
      А спустя сутки они добрались до туркменской границы.

Глава 4
Не задерживайтесь при выходе из вагона!

       Двенадцатое арп-арслана 200* года, 23.41
      Ночь была как наброшенное на голову темное покрывало: мир во мгле, небосвод беспросветно черный, без единой звездочки. Впрочем, звезды, наверное, никуда не делись, сияли, как им и положено, но их свет затмевали редкие, но яркие огни станции под несерьезным названием Буглык.
      С наступлением ночи, однако, жизнь на сортировке не затихала – как, впрочем, и на любой другой сортировке некогда великой державы. Откуда-то доносился лязг перецепляемых вагонов, по соседнему пути, свистнув для пущего куражу, бодренько прогрохотал одинокий маневровый локомотивчик. Рельсы маслянисто блестели в свете голубых огоньков светофоров. На последней рокировке вагонов в составе, что имело место быть незадолго до исторического омовения в кабинке с надписью «ДУШЬ», их «теплушку» определили в самый конец поезда, и теперь троицу окружали ночь, темнота и полнейшая неизвестность.
      – Опять холодает, – отметила Маша, спрыгивая на шуршащий гравий. – Надоело. Днем пекло, а по ночам холод собачий.
      Она просунула руки в рукава наброшенной на плечи камуфляжной куртки, запахнула подбитые мехом полы. Поежилась.
      – Поверить не могу, что добрались, – признался Гриневский и глупо хихикнул.
      Организм Карташа чувствовал себя странновато – никогда допреж Карташу не приходилось мотаться по железной дороге в течение аж целой недели, запертым в четырех стенах деревянной коробки, без пересадок, роздыха и вагона-ресторана, и теперь земля под ногами ощутимо покачивалась и вздрагивала, совсем как опостылевший вагон, а в ушах продолжали мерно постукивать на рельсовых стыках колеса. Он присел несколько раз, разгоняя кровушку по жилам. Потом закурил, прикрывая огонек зажигалки от ветерка. Выпустил в ночь струйку дыма. Сказал:
      – Ну так что делать будем, господа миллионеры? Что-то не видать комитета по торжественной встрече… Твой Дангатар ничего намудрить не мог?
      Гриневский в ответ пожал плечами. Где-то вдалеке что-то испуганно промяукал громкоговоритель, и в ответ другой громкоговоритель – диспетчерский, не иначе – что-то грозно прогавкал. На русском или же туркменском языке осуществлялось сие общение, уразуметь было решительно невозможно, но диспутирующие стороны, видать, поняли друг друга прекрасно.
      – Что ж, будем ждать и надеяться, что ребятки просто-напросто запаздывают, – преувеличенно бодро заметил Карташ, хотя на душе у него, признаться, кошки скребли. Не нравилась ему сложившаяся ситуация. Ну вот не нравилась, и все – несмотря на ту легкость, с которой им удалось пересечь через полстраны и чертову уйму границ, таможен и бюрократических препон... А может, и благодаря этой легкости. – Могут они задерживаться? Могут. Все ж таки – вышли мы все из Союза, а там точность никогда не была отличительной чертой королей – по причине полного отсутствия последних…
      – …И весьма забавно получится в противном случае, – подхватила Маша с непонятной интонацией. – С какими-то невнятными бумажками, без денег и знания языка на чужой территории – зато с кучей контрабандной платины, запрятанной в куче угля…
      Алексей покосился на боевую подругу в некотором беспокойстве: не начинается ли извечная женская истерика по поводу того, что все идет несколько не так, как запланировали. Ничуть не бывало – боевая подруга была собрана и решительна. Молодчина.
      – Да ведь пока, собственно, ничего страшного не происходит, – успокоил он ее. – Подождем немного, а потом…
      Что потом, он и сам не знал.
      И тут сзади послышался негромкий голос, произнесший непонятное слово: «Генгеш-той».
      «Блин, это же пароль», – с некоторым трудом вспомнил Карташ наставления Дангатара-Поджигая. И резко обернулся.
      Перед ними нарисовались трое узкоглазых аборигенов – двое угрюмых, в промасленных оранжевых жилетах, с испещренными наколками руками и вида самого что ни есть злодейского, ни дать ни взять, тати с большой дороги – и один усатый, в форме железнодорожника, расстегнутой до пупа и с уоки-токи на ремне под пупом.
      – Типа того, – осторожно сказал Алексей, быстро просчитываявзглядом окрестности – на предмет наличия возможных засадных полков, скрытых огневых точек и других малоприятных сюрпризов. Бляха-муха, да тут не то что засадный полк – тут танковую дивизию спрятать можно, никто и не заметит, столько вокруг было вагонов и строений непонятных простому вэвэшнику предназначений…
      – Что ж, салям-алейкум, – осторожно сказал он усатому аборигену. – Вы по-русски-то кумекаете?
      – Получше многих кумекаем, – ответствовал усатый на русском, глядя исключительно на Гриневского, и почесал брюхо.
      Взгляд его был мало сказать неприятный – взгляд был до зубной боли Алексею знакомый. Именно так глядят матерые зэчары, что уже откинувшиеся, что еще чалящиеся. Чуть исподлобья, цепко, оценивающе, ежесекундно ожидая подлянки со стороны окружающего мира. И никакая надетая личина, никакая добропорядочная жизнь послене сможет затупить, пригасить такой взгляд... Уж поверьте специалисту Карташу.
      – Кто тут из вас от товарища Зажигаева? – поинтересовался усатый.
      – Не знаем такого, – быстро сказал Гриневский, и Алексей незаметно нащупал сзади за поясом рукоять «глока»... Хрена с два незаметно – оба татя в жилетах тут же напряглись. А жилеточки у них, кстати говоря, весьма недвусмысленно оттопыриваются с левого бока…
      – Правда, что ль – не знаете? – ненатурально удивился усатый. – И с товарищем Заряжаевым, может, не знакомы?
      – Вот что, дядя, – Алексей сделал шаг вперед и, не обращая внимания на изготовившихся орлов в жилетах, снял ствол с предохранителя, – не знаем мы никаких выжигаевых-перезаряжаевых. И шагай-ка ты отсюда подобру-поздорову…
      Наглость – второе счастье, не так ли? А также может дать заметное преимущество в развитии непредсказуемой ситуации, это вам любой дворовый хулиган скажет. И любой урка подтвердит.
      – Нормально, – усач вмиг стал серьезным, но на всякий случай руки держал на виду, буравя взглядом Гриневского и ни на кого боле взора не переводя. А орлы его заметно расслабились, точно повинуясь незримому сигналу железнодорожника. – Лакам– кличка то бишь по-нашему, – пусть и перековерканная, явно тебе знакома, но виду стараешься не подать. Стало быть, вы те самые, кого велено встретить… А теперь давай-ка без дураков: в общем, Дангатар Махмудов Поджигай велели сказать вам слово заветное: «Генгеш-той». Означает оно, если не знаете, три–пять днейдо свадьбы... А еще Поджигай-яр велели встретить ваш груз и перевести в укромное местечко. Этого достаточно?
      – Нет, – твердо ответил Гриневский. – Не верю и недостаточно. Что он еще сказал?
      – И правильно делаешь, что не веришь, – дружелюбнейше осклабился усатый, обнажив десны в золотозубой улыбке. – Но ты первым правильныйвопрос спроси. И не обижайся, дорогой, Поджигай-яр так велел: пароль скажи – а потом пусть Белобрысый сам спросит про то, что он и сам знает. А из белобрысых здесь только ты, дорогой…
      Таксист на секунду замешкался, – что, разумеется, не ушло от внимания ни Карташа, ни ореликов в оранжевых жилетах. И снова все моментально настроилисьна драку. А засадного полка, похоже, нема, мельком отметил Алексей. Не чувствуется в воздухе присутствия рядышком засадного полка. Или можно к черту посылать его интуицию… Гриневский вдруг хитро прищурился и малопонятно спросил у усатого:
      – За три–пять днейдо получения четвертой звезды старлей Чепраков пал геройской смертью, так?
      – Так, да не так, – раздумчиво и в высшей степени непонятно ответствовал усач. – Героем он стал, но отцом выблядка – нет.
      – Ты не можешь об этом знать, – внезапно набычился Гриневский. – Это знают только двое, я и Дангатар…
      Что же касается Карташа, так тот вообще ни хрена не понимал из этого диалога, похожего на полубредовый обмен шифрофразами из шпионского фильма...
      А усатый обезоруживающе развел руками.
      – Я вообще мало что знаю, господин. Поэтому и жив еще. И вас я не знаю, и старлея Чепракова не знаю. И вообще вас здесь нет. И вагона нет. Дангатар-яр сказал так: если белобрысый вспомнит про стралея, то, значит, и ответить я должен насчет либо выблядка, либо четвертой звезды ему на погоны, либо героя… Вот и все, что я знаю, Гавана-яр…
      Гриневский секунду помолчал, потом обреченно махнул рукой.
      – Ладно. Будем считать, что познакомились. Иначе это уже паранойя… Короче: вот вагон, вот мы. Что дальше?
      Усатый железнодорожник достал из нагрудного кармана мятый листок бумаги, протянул Таксисту. Пальцы его были столь же щедро изукрашены наколками.
      – А дальше мы отгоняем вагоны вот в этот тупичок, видишь, ставим под охрану и ждем дальнейших распоряжений. От господина Дангатара. И боле ни от кого… Договорились?
      Гриневский посмотрел на бумажку, спросил угрюмо:
      – А… посторонние до него не доберутся?
      – Обижаешь, – вполне серьезно сказал аксакал. – В том тупичке только особыегрузы стоят, про которые даже начальнику станции знать не положено. И охрана соответствующая, чужих не пустит. А если и кто чужой пройдет, так оттуда уже не выберется. Проверено.
      – А где сам господин Дангатар? – встрял Карташ. Ну вот хоть убейте, не верил он ни слову усатого азиата. Зато, объективности ради надо заметить, Гриневский, похоже, поверил – и только поэтому Алексей с силовыми акциями решил повременить.
      – Про это не знаем, – сказал пузатый туркмен. – Нам приказано груз принять и спрятать. А за вами приедут… Ну что, работаем?
      Карташ посмотрел на Гриневского. Гриневский посмотрел на Карташа и изобразил на лице выражение «А пес его знает…»
      – Ладно, – решился Алексей. Делать было нечего – затевать ссору на, в общем-то, пустом месте и, главное, на насквозь чужойтерритории было не просто глупо, но смертельноглупо. К тому же Таксист отчетливо дал понять, что люди эти пришли именно от Дангатара и, как выразился татуированный железнодорожник, боле ни от кого. – Что ж… работаем.
      Они отдали усатому сопроводительные документы. Пока тот вякал какие-то распоряжения по уоки-токи (какие именно, было непонятно – говорил он по-туркменски), вытащили из теплушки свой нехитрый скарб, основным достоянием которого являлось разномастное оружие, и заперли вагон на трогательный висячий замочек.
      Свистнув, подкатил маневровый, орелики в жилетах споро отцепили теплушку и вагон с металлической хреновиной от состава, присобачили к паровозику. Потом все трое вскочили на подножки, маневровый свистнул на прощанье и укатил в ночь, увозя с собой груду платины…
      Троица проводила драгоценный груз тоскливым взглядом. Они остались совершенно одни на незнакомой земле Туркменистана.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.