Секретные сибирские материалы - Сибирская жуть - 7 (сборник рассказов)
ModernLib.Net / Научная фантастика / Буровский Андрей Михайлович / Сибирская жуть - 7 (сборник рассказов) - Чтение
(Ознакомительный отрывок)
(стр. 2)
Был у него в ведре и живец, но сейчас он изучал ситуацию: на что клюет? С третьего заброса леску резко рвануло... Есть! Сергей-второй ловил на снасть с толстым, почти негнущимся удилищем, с толстой же леской. На такую снасть реже клевало, но зато если уж щука хватала блесну или живца, сорваться ей почти никогда не удавалось. Повозившись несколько минут, Сергей-второй вынул щуку - небольшую для этого озера, сантиметров семьдесят. Рыбина прикрывала янтарные глаза, открывала и закрывала жуткую пасть с несколькими рядами зубов. Сергей-второй оттащил ее подальше, прежде чем подхватить под жабры, вынуть блесну, а саму щуку насадить на ветку ивы (опять же подальше от воды). Вот и почин! Сергей прикинул и на всякий случай выстругал себе кол длиной метра два - эдакое самодельное копье: кто знает, какую рыбину он на этот раз сумеет извлечь из-под деревьев... Но бог миловал от щуки длиной метра в два, попадались такие, что можно справиться и без копья,- в метр или в метр с небольшим. Вечерело. Здесь, в окружении леса, темнело быстрее и гуще, да Сергей еще все время отходил от избушки вдоль берега, перемещался, раз за разом полосуя спокойную темную воду. Решил забросить еще раз, последний, и пойти разжигать печку в избушке - еще раз протопить перед сном, да заодно сварить и каши. Не сразу Сергей-второй понял, что прямо перед ним, в нескольких метрах, появился какой-то новый предмет. Ух ты! Здоровенная коряга, а скорее даже обрезанный сверху пень. Сергей-второй скосил на корягу глаза, удивляясь только, как бесшумно вдруг она всплыла, но тут снова клюнуло! И не до коряги было Сергею-второму, пока он вытаскивал очередную щуку - на этот раз небольшую, сантиметров от силы восемьдесят. Вытащил, стукнул ее, вскинул на плечо, чтобы нести к избушке. Что такое?! Коряга тоже двинулась вдоль берега. Тут только Сергей-второй уставился на эту корягу, и хотите верьте, хотите нет, увидел два глаза, в упор глядящих на него. У коряги были глаза, и она внимательно, в упор смотрела на Сергея-второго. И медленно, не быстрее его самого, плыла вдоль берега, параллельно движению Сергея. Тут надо сделать оговорку, что Сергей-второй совершенно не трус, и уж никак не чрезмерно впечатлительный человек. Именно он учил меня, как вести себя в лесу, если доведется встретиться со слишком агрессивным зверем, и эти поучения звучали у него так: - Ты сразу должен себе положить - он всего-навсего зверь, а ты человек! А раз так, ты его не можешь не одолеть. Зверь как увидел тебя тут же должен почувствовать, что ты ему не спускаешь, его не боишься и в случае чего его возьмешь... Так что если Сергей-второй испугался - я верю, на то были причины. Коряга вроде ничего не делала, не проявляла агрессии, только тихо дрейфовала вдоль берега да в упор смотрела на Серегу. А Сергей-второй начал сразу же уходить от воды, хотя самый удобный путь был именно здесь, вдоль самого озера; даже что-то вроде бывшей тропиночки, почти совершенно заросшей, тут наблюдалось. Так он и продирался сквозь частый-частый нехоженый ивняк, ломился напролом с удочками в одной руке и со щукой на левом плече. И как нетрудно догадаться, больше не пошел к воде в этот вечер, стал варить еду, разделал и повесил вялиться щук. Вскоре послышался шум на воде, плеск весел, устало-веселые голоса. Сергей хорошо знал, каково возвращаться с озера по темноте, тем более с такого вот озера, со старицы. Ивы отбрасывают тени до самого противоположного берега, и тьма словно поднимается от воды; человек как будто тонет в этой промозглой, сырой темноте, не в силах ничего сделать с потопом, нашествием захлестывающей мир тьмы. Голоса, впрочем, звучали бодро, и насколько мог судить Сергей-второй по звуку весел, лодка глубоко осела под тяжестью - явно не только под тяжестью людей. Метров за триста от избушки, уже видя мерцание огня, друзья прокричали что-то типа "Э-ге-гей!" и продолжали двигаться по узкой кишке бывшей старицы. Сергей ответил таким же призывным воплем, проорал даже, что каша готова. А чуть позже голоса друзей изменились: Миша с Сергеем обсуждали, что бы это могло их держать? А потом лодку начало еще и дергать, постепенно оттягивая к противоположному берегу. Сергей обвинил в этом Мишу, МишаСергея, и они еще немного повыясняли отношения. - Да стой ты тихо! - Сам стой, тут течение, а он! - Сам ты делаешь это "течение"! Примерно такие звуки доносились до Сергея-второго, пока он бежал к берегу, звал друзей. - Да что ты можешь! Тут зацепило нас что-то и тащит...- отвечали друзья без особенной любезности, потому что устали и хотели каши, а тут всякие непонятки и возвращение откладывается. К тому же зов Сергея-второго особенно остро напомнил им, что они-то болтаются на воде, среди снастей и мертвых щук, а товарищ стоит на твердой земле, возле огня, и хоть сейчас может начать есть кашу. Ну и пусть себе стоит, они отцепятся и доплывут... Тут опять всплыла из воды эта коряга - не коряга, пень - не пень: метрах в шести от Сергея-второго, на границе освещенного костром пространства, блеснули те же самые глаза - темные, без ободка и зрачка, не выражающие ничего. Но теперь Сергей-второй был уже опытный, и теперь товарищи были в опасности, так что Сергей-второй с угрозой произнес классическое: - Я т-тебе... Вскипела вода, из нее поднялся тонкий, блестящий от воды черный прут в несколько метров длиной. Поднимался всей своей длиной - по-видимому, лежал сразу под поверхностью воды, на несколько метров. А тут поднялся и со свистом устремился к Сергею (при этом ни выражение глаз, ни положение пня-коряги ни в какой степени не изменились). На всякий случай Сергей-второй отбежал от воды; прут свистнул, упал опять на воду, скрылся. А друзья, оказывается, уже вопят, чтоб он наливал каши в миски, что сейчас они будут тут, что они отцепились. Коряга-пень задвигалась. Мягко, не поднимая волны, тронулось непонятное создание куда-то во тьму. - Серега! Серега-второй! Ты что там, с берега свалился?! А! Это они слышали плеск, который издал прут-щупальце, когда опять уходил в воду... Сергей затруднился ответить: не так просто проорать подплывающим друзьям в темноту, что знаете, я тут побеседовал с одной корягой, а потом она, коряга с глазами, стала хлестать воду своим то ли прутом, то ли корнем... Но если ответа и ждали, то недолго. - Опять! Что за напасть! Опять что-то подцепило и держало лодку на месте. Сергей и Миша метались по скользким щучьим тушам, ползали по еле выступающим над черной водой надувным, тоже скользким бортам, гребли то в одну, то в другую сторону- авось прицепившееся "нечто" сорвется. Непростое занятие, потому что попробуй вообще хоть как-то маневрировать в переполненной щуками лодке. Сергей-второй не видел друзей из-за излома озера. Вывернись они из-за поворота, лодка сразу оказалась бы освещенной бликами костра. Снова вопли: - Держи! - Не могу, тянет! - Да сползает же, держи! Громкий всплеск. - Ты что, не видел, сползает?! - Сам попробуй! Тянуло ее! - Какое "тянуло"! Прижал бы! - Я же сказал тебе, как дернуло ее! Отношения выяснялись еще несколько минут, но стоило одной (Миша уверял, самой большой) щуке соскользнуть с лодки в озеро, и ничто больше не держало лодку. И как бы ни ругались друзья из-за последней щуки, утянутой за борт какой-то неведомой силой, Сергей-второй сразу понял: улов огромен. Штук двадцать рыбин - от таких, каких он поймал с берега, до полутораметровых, акулоподобных, почти с человека. Добрых два центнера рыбы. Уже один улов с лихвой окупал поездку сюда - если даже ничего не продавать, если просто вернуться с рыбой к семьям. Смертельно уставшие Миша с Сергеем ели кашу и пили чай, заваливались спать, а Сергей-второй все никак не мог решить, что лучше - лечь спать или посидеть у костра... В конце концов, не знает он, умеет эта штука ходить по суше или не умеет! И даже решив ложиться спать, Сергей положил под нары топор и спал урывками, как спят животные, чувствуя рядом опасность. Правильно сделал! Потому что не успел прогореть костер, как вскоре послышался странный перестук: словно бежал маленький деревянный человечек, стучал деревом по дереву. Топ-топ-топ! И через краткий промежуток: топ-топ-топ! Что бы это все значило?! Вряд ли по избушке вдоль и поперек разбегались деревянные карлики... Стук повторялся, навязчиво-дробный, с гнилой доски, положенной перед входом, перешел на пол самой избушки. А ну-ка... Сергей чиркнул спичкой. В коротком ненадежном свете вроде мелькнуло что-то длинное, блестящее, уже виденное сегодня. Ага! Сергей зажег свечку, поставил на пол. Все верно длинная черная лоза, мокрая от воды, протягивалась снаружи. Конец лозы постукивал по полу, продвигался то вправо, то влево: тут-тук-тук! Похоже, что лоза что-то искала. Или кого-то? Конец лозы явственно продвинулся к свечке - хотя вряд ли он видел свет; Сергею подумалось, что скорее уж он реагировал на тепло. Ладно. Топор сам лег в руку... Бабах! Друзья подскочили на нарах, конец лозы отскочил от остальной ее части. - Что тут случилось?! - А вот...- глупо улыбался Сергей, показывая на отрубленный кусок лозы. Теперь этот кусок лежал совершенно неподвижно и уже ничего не напоминал - ни удилища, ни щупальца. Так, кусок тальника, и только. - Ты это сюда притащил и теперь рубишь?! - Оно само приползло... Волей-неволей пришлось рассказывать все. Сюрреалистическое было, наверное, зрелище: сырая неуютная изба, около часу ночи, сохнут обувь и носки, свалено снаряжение и одежда, и среди этого безобразия смертельно уставшие мужики в тельняшках выясняют, что именно привиделось товарищу. Долгих споров и бесед не получилось: не до того, да и не нужно. - В общем, так,-подытожил Михаил (в таких случаях он был у них за главного). Раз пришли - дела так просто не бросим, делать будем, как и решили... А осторожность удвоить. Что не спал,- обратился Миша к Сергею-второму,- молодец, зря сразу нам все не сказал. Ты уж тогда и дальше не спи, до утреннего клева. Но только зря сидел Сергей, привалившись к избушке спиной, напрасно он стискивал ружье и топор, вглядываясь и вслушиваясь в темноту. Никто не показался в пределах освещенного круга... А может, дело и было как раз в том, что горел костер, своим огнем оберегал людей от вторжения чуждых сил? Во всяком случае, ничего не произошло до того, как стали перемигиваться звезды, не настала пора собираться на утренний клев. Решили, что на этот раз у избушки останется Миша - самый положительный из друзей, а рыбаки далеко не поплывут, самое большее с километр. Два Сергея ловили часа два, до повторения вчерашнего: лодка кренится под тяжестью рыб, класть уже некуда, да и клев кончился, светает. И тут бабахнул выстрел из карабина. Не сговариваясь, Сергеи навалились на весла, погнали лодку к Михаилу. Товарищ был цел и невредим, только озадачен чем-то, даже обескуражен. Так он и расхаживал вдоль берега с карабином, пожимая плечами и бормоча что-то сквозь зубы. По его словам получалось так, что все правду Сергей-второй говорил: не успел он третью щуку вытащить, всплыла перед ним то ли коряга, то ли пень, уставилась на Мишу своими глазищами. Света мало, но все-таки видно, что всадил он пулю в эту штуку, а она так тихо погрузилась, будто пули из карабина вовсе и не получила... - Может, все-таки промазал? - С пяти метров?! В ясном свете утра многое видится не так, как в туманном свете ночи или вечера. Самые правильные решения принимаются по утрам. - Ну, уезжаем, мужики? Жизни нам эта штука не даст... - А что плохого она делает? Ну всплывает, ну смотрит... Жарко нам от этого? Или холодно? Никакого вреда. - Пока вреда нет, а в любой момент может и быть... Оно зачем к нам ночью лезло? - И в тот раз только схватило и подержало, а что, если начнет переворачивать?! - А вот сейчас не держало... Долго судили и рядили мужики, и порешили они обмануть "черта". На вечерний лов не ходить - возвращаться ночью не стоит, ходить только на утренний, и притом на разные озера. Так, чтобы отловиться - уже светает, а в случае чего - впереди целый день. И жить не на озере, а в деревне. "Горючки нажжем...",- стонал Сергей. Но все понимали - лучше все-таки "нажечь горючки", накрутить лишних двести километров по пересеченной местности, чем торчать ночью возле самого озера. И что характерно: получилось! Две недели друзья вторгались во владения коряги. Две недели вставали они в три часа, чтобы в четыре уже забросить удочки, и все таскали здоровенных щук, а к шести уже клев прекращался. Раза два что-то цепляло днище лодки, но достаточно было сказать что-то типа "мы т-тебе..." и все проблемы сразу решались. К семи друзья уже были в деревне, и оставалось только потрошить, развешивать для провяливания щук, спать да готовить еду. Достались щуки и бабе Кате, и старым знакомым,- как ни старались они как можно дольше остаться в больнице, а их, конечно же, выписали, и им опять угрожало "общее истощение". - А сколько рыб вы привезли? - Не считали, но больше двухсот. Я так понимаю, что мы вычерпали все три озера; самых крупных щук там если и оставили, то всего нескольких. И себе привезли, и родственников и знакомых угостили, все расходы окупили несколько раз. - Сережа, а что это может быть, твоя коряга с глазами? Сергей пожимает плечами. Здесь, в здании академического института, трудно говорить на такие темы, даже поедая вяленую щуку под разговор. Да и правда, кто знает? Водяного изображают совершенно иначе, в другом облике. Что на местных коряга производила колоссальное впечатление, это понятно. Но что это? Я никогда не слыхал ни о чем подобном. Сергей при всем его опыте тоже. Единственное, что я могу посоветовать заинтересовавшимся,- это поехать и разведать самим. Место, где лежат три озерца, старицы реки, я охотно покажу кому угодно. Глава 3 МИФЫ ЕНИСЕЙСКОЙ НАВИГАЦИИ ...Лоцман в те дни был на свете единственным никем не стесненным, абсолютно независимым представителем человеческого рода. Да, в самом деле, у каждого мужчины, у каждой женщины, у каждого ребенка есть хозяин, и все томятся в рабстве. Но в те дни, о которых я пишу, лоцман на Миссисипи рабства не знал. М. Твен До появления гражданской авиации во многие районы Севера можно было попасть только одним способом: по реке. Допустим, из множества сел и деревень на юге края еще можно было приехать по зимней дороге: это в тех местах, естественно, где были лошади, и, соответственно, было кого запрягать в сани, когда установится зимник. Но даже из богатых русских деревень на лошадях вывезти можно не так уж много. То есть вывозили и кожи, и шкуры, и мороженое мясо, и замороженное молоко. Это замороженное кругами молоко почему-то особенно поражает воображение многих жителей Европы. А почему, собственно? Наморозить в кастрюле молоко совсем нетрудно. Потом молоко выколачивают из посуды, и получается ровный, удобный для счета круг. Такие круги легко накапливать хоть всю зиму, было бы желание, и я еще своими глазами застал эту торговлю молочными морожеными кругами. В 1950-хначале 1960-х мороженые молочные круги на базаре продавались так же обычно, как говядина или барсучий жир. Впрочем, барсучий жир для жителя Европейской России, особенно обеих столиц,- тоже из области экзотики. Ну вот, что можно увезти на санях, даже если ездить несколько раз за зиму? Продукцию охоты - шкуры, жир, мясо. Мясо и то не все, потому что туша лося потянет килограммов на триста, а сани поднимут от силы килограммов четыреста - если кони хорошие и если считать с ямщиком, тепло и, значит, тяжело одетым. Ну, продукцию животноводства - шкуры, кожи, шерсть, то есть то, что весит поменьше, а стоит все-таки побольше. Мясо можно везти в город только тогда, когда город не очень уж далеко, километров за двести-триста. Молоко повезут с еще меньшего расстояния - километров сто или двести. А самая главная продукция крестьянина, хлеб? Эту главнейшую продукцию везти важнее всего - возможность торговать зерном делает хозяйство товарным, экономически состоятельным. Но везти хлеб труднее всего: хлеб тяжел и сравнительно дешев - если брать по весу, то дешевле мехов, даже дешевле кож. И до появления пароходов сибирское крестьянство вывозило хлеб по воде, но много ли увезешь на веслах (если плыть по течению) или если тащить лодку бечевой, по-бурлацки (против течения)? Крестьянство обрекалось на полунатуральное хозяйство - на то, чтобы самим и потреблять то, что произвели. Впрочем, это мы пока говорим о местах обжитых, населенных. О местах, где давно проложены дороги, где пашни вытеснили тайгу, а сельские жители мало отличаются от жителей московской или воронежской губерний. А ведь к северу от Ангары лежат и впрямь малодоступные для человека области, с совсем другими правилами жизни. Три огромные реки впадают в Енисей - Ангара, Подкаменная Тунгуска и Нижняя Тунгуска. Ангару тоже называют иногда Верхней Тунгуской, но Ангара река совсем другая. На Ангаре, при всей суровости климата, коротком лете, зиме с морозами порядка 50 градусов растут сосновые леса, как и под Красноярском. На Ангаре можно с трудом, но все-таки вырастить хлеб. Плохой, но урожай той же самой ржи или пшеницы, что и в пятистах, и в тысяче километров южнее. На Ангаре вполне могут жить русские, и могут жить так же - ну, почти так же, как в более благодатных местах. А вот на Подкаменной Тунгуске условия уже совсем другие. Тут нет сосновых лесов, тут растет опадающая на зиму лиственница. Тут вечная мерзлота - на десятки, на сотни метров вглубь от поверхности вся толща земли прослоена кристалликами льда. Попробуйте копать эту землю - и под лучами солнца земля оплывет, яма потеряет форму и превратится в грязную лужу. Летом вечная мерзлота оттаивает - сантиметров на 30-50, не больше. Неприхотливая лиственница разбрасывает цепкие корни везде по этому поверхностному слою. Стоят деревья далеко друг от друга - каждому из них нужно пространство. Даже на юге Сибири лес порой удручает европейца- очень уж низкий! На Украине, на юге России сосновый лес достигает высоты в 20-25 метров. У нас - только метров 15: ведь сосна тоже любит и теплое, долгое лето, и хорошо прогретую почву... А лиственничный лес Севера - это место, попав в которое, европеец и не поймет, что он в лесу. Редко стоят деревья высотой в 8, в 10 метров. Между ними - кочки, кочки, кочки и все покрыты сплошной щеткой оленьего мха ягеля. Дорог здесь нет. Вообще нет. С Ангары на Подкаменную Тунгуску еще ведут так называемые вьючные тропы. То есть тропы, где можно вести за узду навьюченную лошадь. А на самом Севере и таких вьючных троп нет, потому что нет лошадей. Нет для них корма, и все, что съест лошадь, предстоит сначала завезти в сии приятные места. Расстояния чудовищные. Между маленькими, жмущимися к реке поселочками из 2-3, самое большее из 5 изб - километров по 200, по 300, по 500. Даже сегодня в Эвенкийском национальном округе плотность населения - 1 человек на 76 квадратных километров, и можно идти много дней по пружинящему ягелю, не встретив ни одного человека. Лоси и дикие олени будут удивляться странным двуногим и вовсе не спешить убегать, а любопытный медведь может на несколько дней увязаться за караваном - не для охоты, не чтобы сделать зло, а из чистейшего любопытства. Умное животное просто интересуется - что за странное существо появилось в лесу? На Севере есть только два способа передвигаться: на лодке и на оленях. На лодке вы пройдете далеко не везде, потому что все реки на Севере очень порожистые, и далеко не через все пороги вы сумеете проплыть. В июне, во время половодья, пороги закрыты водой, но не всякий человек направит лодку в эту бешено несущуюся, оскаленную пеной реку. Ведь всю зиму выпадал снег, ложился на тайгу покровом толщиной в метр, в полтора. Теперь за две-три недели вся эта вода растаивает, стекает в реки и со скоростью курьерского поезда уносится в океан. К концу июня реки опять станут узкими, мелкими. К воде надо будет идти через галечник, а галечники станут шире самой полоски воды. Участки реки опять разделят пороги, и никуда вы толком не пройдете... Итак, остается олень, и я не уверен, что смогу остаться в рамках приличий, рассказывая про это чертово животное. Вообще-то, существо это милое и несмотря на здоровенные рога абсолютно безопасное. Кроткий вид и огромные миндалевидные глаза вызывают восторженные вопли дам и улыбки мужчин... Особенно когда им никуда не надо ехать, а общаться с оленем для них - чистой воды развлечение. Один французский путешественник проехал на верблюде от побережья Средиземного моря до гор Ахаггара и Тимбукту. Дней по пятьдесят он буквально не слезал с этого могучего животного. - Как вы, наверное, любите верблюдов! - щебетали парижские дамы. - Я даже на картинке не могу видеть верблюда без того, чтобы не выколоть ему глаза...- мечтательно улыбался путешественник, изумляя дам своей жестокостью. И я очень хорошо понимаю его, вспоминая кроткого оленя. Вы никогда не ездили на олене, читатель? Ваше счастье! Потому что садиться на оленя надо вовсе не туда же, куда на лошадь. Если вы сядете оленю на спину, вы попросту сломаете ему позвоночник, и садиться надо на лопатки. Олень начинает мелко-мелко семенить - ему ведь тяжело, оленю. Если лошадь весит в несколько раз больше человека и несет его играючи, то олень-то весит килограммов 70-80, от силы 100. Верхового оленя называют эвенкийским словом "учаг" и отбирают в учаги далеко не всякого оленя, а только самых крупных и сильных. Но и учаг мелко семенит под человеком, и у самого черствого ездока просыпается совесть - как же ему тяжело, бедному... А кожа на боках у оленя почему-то все время двигается, гуляет сама по себе. Она слабо прикреплена к мясу, и в любом случае вы все время едете то в одну, то в другую сторону и не перестаете балансировать. Эта кожа вполне может сместиться сантиметров на двадцать вниз, на один бок, к тому же совершенно неожиданно. В этом случае вы или быстро соскочите с оленя, или просто упадете в сочащийся влагой ягель, подняв фонтанчики воды. А олень с кротким выражением встанет, и это еще хороший вариант. Потому что иногда оленю может прийти в голову, что он теперь уже свободен, и вчистить по лесу, где вы его никогда не поймаете без помощи эвенков. К сказанному надо добавить еще две вещи, чтобы читатель обладал всей полнотой информации и мог решать - путешествовать ли ему по летней Эвенкии. Во-первых то, что летом в северной тайге невероятно парко и душно. Ягель на 95% состоит из воды. В вечно мерзлую почву вода тоже почти не уходит и застаивается на поверхности. Лиственницам это, наверное, доставляет только удовольствие, но людям очень тяжело в такой почти банной атмосфере. Второе - это комары и гнус. Боюсь, что европеец просто не в силах понять, что имеется в виду под этими невинными словами. Если вы можете отмахиваться от комаров одной рукой - считайте, что комаров нет вообще. Если обе ваши руки в движении и гнус не успевает до вас добраться - значит, гнуса в этот день очень мало, и волноваться совершенно не о чем. Вот когда от гнуса буквально невозможно никак избавиться, никакими решительно силами - только тогда имеет смысл заводить разговор о гнусе. Считается, что в пасмурные дни гнуса больше, но кроме этого его численность зависит от каких-то непостижимых для человека природных циклов. То его неимоверно много, то мало, то много, но можно терпеть... И никто не может толком объяснить, почему этих тварей становится больше или меньше. При Советской власти существовал даже специальный научно-исследовательский институт, изучавший таежных кровососов. Официального названия этого заведения не мог вспомнить ни один из моих знакомых, но вот кто такие "мошкодавы" - это помнили все, ходившие в поле в 1970-1980-е годы. Но и у "мошкодавов" успехи были куда как скромные. Мало того, что никаких средств защиты они так и не предложили, "мошкодавы" даже не в силах были объяснить, почему в одни дни гнуса много, а в другие он почти что пропадает. Загадка эта как была, так и осталась. А всякому, кто захочет романтики дальних дорог, где ветер рвет горизонты и раздувает рассвет, я советую почитать сделанные на маршрутах записи: страницы, в которые до сих пор намертво вдавлены дохлые комары и гнус, очень часто уже с кровью человека. Впечатляет! Есть, конечно, и еще одна специфическая прелесть путешествия по северной тайге - там никогда не знаешь, куда двигаться. То есть существует, конечно, компас, и по солнцу тоже худо-бедно можно определяться, но сама тайга совершенно лишена примет. На реках-то еще можно выделить знакомую излучину, запомнить форму косы... А сам лес выглядит везде одинаково, по крайней мере, с точки зрения "пришельца с юга". Эвенки ни за что не согласятся с такой оценкой. Они всегда знают, где находятся и куда надо идти, и v них есть даже классическое слово для этого: "Трахт!" - Дядя Никита, ну где же река?! Где поселок?! - Посему не видис?! Трахт! И эвенк машет рукой, указывая направление. Для него на этом везде одинаковом ягеле, на ничем не различимых кочках как бы проходит дорога, и он вам ее честно показывает. Скорее всего, вы долго будете всматриваться в белесое небо, в дрожащие от марева стволы лиственниц и так и не увидите даже подобия "трахта". Но эвенк проведет вас уверенно, ни на секунду не усомнившись ни в расстоянии, ни в направлении движения, с точностью до нескольких метров. Зимой, впрочем, езда по тайге на олене еще более "увлекательное" занятие. Вот рогатую тварь запрягают в санки, причем между нартами и зверем расстояние почему-то очень большое - не меньше метра-полутора. Нарты легкие, из тоненьких палочек, потому что ведь и олень маленький и слабый, меньше лошади. Вот вам вручают хорей - ствол березки длиной примерно метра в два с половиной,- чтобы, лежа животом на нартах, вы могли бы дотянуться до оленя. Предполагается, что этим шестом вы будете управлять оленем... Но как?! "Сулуй в зопу!" - жизнерадостно объясняют эвенки. Нужно переводить? Пожалуйста! Сказанное представителями древнего и могучего народа означает как раз то, что вы подумали: "Шуруй в жопу!" Вы делаете, как вам сказали, ложитесь на санки и "шуруете"... В следующий момент вы все трое оказываетесь в совершенно разных местах, потому что олень куда-то убежал, палка-хорей улетела, а вы торчите головой в сугробе. Я не преувеличиваю - именно что торчите, потому что в сухом и очень холодном климате снег сухой и рыхлый. Человек без лыж совершенно не может идти по такому снегу и сразу же начинает проваливаться по пояс, с первых же шагов. А если человек пролетит некоторое расстояние и будет запущен с хоть какой-нибудь силой, он именно что втыкается в сугроб головой вперед, и какое-то время уходит на то, чтобы освободиться. К чести эвенков будь сказано, они не смеются чужому горю. Очень веселятся туристы - опять же к чести их будь сказано, не только над посторонними, но и над собой, и друг над другом. Но если надо куда-то ехать, что-то делать, если куда-то торопишься, это все, говоря мягко, раздражает. И самое главное - завезти на оленях в северную тайгу, тем более в тундру, нельзя почти что ничего. По крайней мере, ничего объемного и тяжелого. Поэтому с древних, почти легендарных времен - с XVII, с XVIII веков, с появления русских на Енисее, все на Север завозилось по воде. И только по воде! Другое дело, сколько грузов было реально завезти все той же бечевой, да еще по неудобным, не приспособленным для жизни местам. В 1861 году составилась первая в Красноярске пароходная компания. С 1863 года пароход "Енисей" прошел Северным морским путем и начал делать рейсы по реке - от Енисейска на Север. Гиблая северная тайга, беспредельность тундры по всему Таймырскому полуострову оказались хоть как-то связанными с Енисейском. В места, где люди попросту не видали никогда буханки хлеба, повезли муку, крупу, ткани в совершенно невиданных раньше масштабах. Но и тогда еще не было пароходов к югу от Енисейска, южнее устья Ангары. Казачинские пороги считались непроходимыми, и долгое время никто и не пытался провести через них пароход. Изменил положение все тот же Николай Гадалов, с которым так многое связано в жизни старого Красноярска. Несомненно, Гадалов вовсе не шел на авантюру; по его заданию уровень полой воды в Казачинских порогах измерили и пришли к выводу - в середине июня пароход сможет пороги пройти, если ему хватит сил двигаться против очень сильного течения. В 1880-е годы Гадалов купил у фирмы "Кнопп" пароходы "Москва" и "Дальмах" и несколько барж. Это вообще очень известная, даже знаменитая фирма, "Кнопп", торговавшая всем на свете, от запонок и пуговиц до пароходов и паровозов. В начале XX века о фирме ходила частушка: В магазине Кноппа выставлена жо... Не подумайте дурного, желтая перчатка! Так вот, этот самый "Кнопп" и продал Гадалову пароходы, и пароходы, вопреки пессимизму скептиков, смогли идти узким фарватером, преодолели пороги! В конце июня 1882 года чуть не весь Красноярск сбежался смотреть на "Москву" - ведь многие красноярцы в своей жизни еще не видели парохода. Расчет Николая Гадалова, как чаще всего и бывало, не подвел: в 1884 году чистый доход от эксплуатации "Москвы" достиг 14592 рублей, "Дальмаха" - 10099. В 1888 году по Енисею ходили 6 пароходов, из них 3 были Гадалова, а 3 принадлежали иркутскому воротиле И.М. Сибирякову. К Первой мировой войне, к 1914, по Енисею ходило 29 пароходов и много барж. Вот теперь производящие хлеб районы смогли сдавать свою продукцию! На берегах Енисея сразу же появилось множество пунктов, куда свозили хлеб из окрестных деревень. Даже если надо было везти тридцать, пятьдесят, даже и сто километров, то это все же далеко не триста и не пятьсот. Хозяйство сделалось гораздо более эффективным, товарным; а с 1895 года, когда железная дорога дошла до Красноярска, Сибирь сделалась одной из житниц России, да и не только России. До 3 миллионов пудов - то есть до 50 тысяч тонн хлеба вывозилось из Сибири в начале XX столетия. Сейчас уже трудно даже представить себе, какую огромную роль играли пароходы в жизни края и какой огромный интерес, какой общественный престиж имело все, связанное с водным транспортом. Сравнить это можно разве что с тем общественным вниманием к речникам на Миссисипи во времена Марка Твена, и причины совершенно одинаковы. По обеим берегам реки знали все названия пароходов, имена их капитанов, штурманов и кочегаров, а очень часто и матросов. Как идет какой пароход, чего боится его капитан, в какие сложные ситуации попадал экипаж и как себя вел при этом - все подобные истории знали жители всех приречных селений.
Страницы: 1, 2, 3, 4, 5, 6
|