Было раннее утро конца ноября. Телефон зазвонил в тот самый момент, когда «Алдан» в очередной раз завис. В последнее время, после одушевления, работать с машиной стало совсем трудно. Я со вздохом щелкнул «волшебным рубильником» – выключателем питания, и подошел к телефону. «Алдан» за моей спиной недовольно загудел и выплюнул из считывающего устройства стопку перфокарт.
      – Не хулигань, на всю ночь обесточу, – пригрозил я. И, прежде чем взять трубку, опасливо покосился на эбонитовую трубку телефона, где тянулся длинный ряд белых пластиковых кнопок. Слава богу, вторая справа была нажата, и это означало, что мой новенький телефон принимает звонки только от начальства – от А-Януса и У-Януса, да Саваофа Бааловича. Впрочем, зачем гадать?
      – Привалов слушает, – поднимая трубку, сказал я. Очень хорошим голосом, серьезным, уверенным, и в то же время усталым. Сотрудника, отвечающего таким голосом, никак нельзя послать на подшефную овощную базу, или потребовать сдачи квартального отчета об экономии электроэнергии, перфокарт и писчей бумаги...
      – Что ты бормочешь, Сашка! – заорали мне в ухо так сильно, что на мгновение я оглох. – ...рнеев говорит. Слышишь?
      – А... ага... – выдавил я, отставляя трубку на расстояние вытянутой руки. – Ты где? У Ж-жиана?
      – В машинном зале! – еще сильнее гаркнул из трубки грубиян Корнеев. – Уши мой!
      На мгновение мне показалось, что из трубки показались Витькины губы.
      – Дуй ко мне! – продолжил разговор Корнеев.
      В трубке часто забикало. Я с грустью посмотрел на «Алдан» – машина перезагрузилась, и сейчас тестировала системы. Работать хотелось неимоверно. Что это Корнеев делает в машинном? И как сумел дозвониться? Я скосил глаза на телефон, потом, по наитию, на провод. Телефон был выключен из розетки. Сам ведь его выключил утром, чтобы не мешали писать программу.
      – Ну, Корнеев, ну, зараза... – с возмущением сказал я. – Дуй в машинный...
      Я с мстительным удовольствием подул в микрофон.
      – Привалов! Как человека прошу! – ответила мне трубка.
      – Иду-иду, – печально сказал я, и отошел к «Алдану». К Витькиным выходкам я привык давно, но почему он так упрямо считает свою работу важной, а мою – ерундой? На мониторе «Алдана» тем временем мелькали зеленые строчки:
      Триггеры... норма.
      Реле... норма.
      Лампы электронные... норма.
      Микросхема... норма.
      Бессмертная душа... порядок!
      Проверка печатающего устройства...
      Печатающим устройством «Алдану» служила электрическая пишущая машинка, с виду обычная, но снабженная виртуальным набором литер. Благодаря этой маленькой модернизации она могла печатать на семидесяти девяти языках шестнадцатью цветами, а также рисовать графики и бланки требований на красящую ленту. Сейчас машинка тарахтела, отбивая на бумаге буквы – от "А" до непроизносимых согласных языка мыонг. В конце она выдала «Сашка, будь челове...», после чего замерла с приподнятой литерой "К". «Алдан» снова завис.
      Обесточив машину, я вышел из лаборатории. Ну, Корнеев! Даже в «Алдан» залез! «Будь чело...» Я остановился, как громом пораженный. Если уж грубиян Корнеев просит помочь – значит, дело серьезное! Мысленно приказав кнопке вызова лифта нажаться, я бросился по коридору... Молоденького домового, уныло оттирающего паркет зубной щеткой, я не заметил до самого момента спотыкания. Отдраенный паркет метнулся мне навстречу, я отчаянно попытался левитировать, но в спешке перепутал направление полета. Когда я наконец-то пришел в себя, на лбу имелся прообраз будущей шишки, а заклинание левитации упрямо прижимало меня к полу, пытаясь доставить к центру Земли. Ошибись я с заклинанием на улице, так бы скорее всего и получилось. Но в институте, на мое счастье, и полы, и стены, и потолки были заговорены опытными магами, и моим дилетантским попыткам не поддавались. Я перекрестился, что отменяло действие заклинания, сел на корточки и потер лоб. Домовой, забившийся поначалу в угол, осмелел и подошел поближе. Длинные, не по росту, хлопчатобумажные штаны унылого буро-зеленого цвета волочились за ним по полу. Широкий ремень из кожзаменителя съехал вниз. Латунные пуговицы были нечищены, одна болталась на ниточке.
      – Жив? – шмыгая носом и утираясь рукавом, спросил домовой.
      – Жив, – машинально ответил я, не обращая внимания на панибратский тон домового. А тот добродушно улыбнулся и добавил:
      – Дубль...
      – Какой дубль? – уже опомнившись, спросил я. Происходящее становилось интересным. Домовые слыли существами робкими, забитыми, в разговоры вступали неохотно. Только самые старые и смелые из них, вроде тех, что прислуживали Кристобалю Хозевичу, были способны иногда на осмысленную, но крайне уклончивую беседу.
      Домовой внимательно осмотрел меня и сказал:
      – Удачный. Очень удачный дубль. Привалов-то наш научился, все-таки... Я ошалел. Домовой принял меня за моего собственного дубля! Позор!
      Неужели я становлюсь похожим на дублеподобных сотрудников?
      – Ты так по коридорам не носись, – поучал меня тем временем домовой.
      – Привалов... он того, неопытный. Сквозь стены видит плохо, можно при нем побежать, чтобы он убедился – стараешься, и обратно когда идешь ходу ускорить... Тихо!
      Мимо нас прошел бакалавр черной магии Магнус Федорович Редькин. Был он в потертых на коленках джинсах-невидимках, в настоящий момент включенных на половинную мощность. Магнус Федорович от этого выглядел туманным и полупрозрачным, как человек-невидимка, попавший под дождь. На нас с домовым он даже не посмотрел. Тоже принял меня за дубля? Почему? И лишь когда Редькин скрылся в дверях лифта – мной, между прочим, вызванного, я понял. Ни один сотрудник института не споткнется о зазевавшегося домового. На это способен лишь дубль... В душе у меня слегка просветлело. Для полной гарантии я поковырял пальцем в ухе, но следов шерсти не обнаружил. Надо было вставать и бежать к Корнееву.
      – Все путем, – неожиданно сказал домовой. – Он не заметил, что мы разговаривали. Ладно, ты беги, а то и Привалов забеспокоится. Если что, заходи в пятую казарму, спроси Кешу. Знаешь, где казармы? За кабинетом Камноедова. Бывай...
      Домовой сунул мне теплую волосатую ладонь и исчез в щели между паркетинами. А я, глядя под ноги, побрел к лифту. На этот раз на кнопку пришлось давить минут пять, прежде чем лифт соизволил остановиться. Я юркнул в двери и с облегчением отправил лифт вниз. Третий этаж лифт проскочил без заминки. А между вторым и первым застрял. И зачем я поехал на нем, есть же нормальная черная лестница... Со вздохом оглядевшись – если кто-то рядом и был, то очень хорошо замаскированный, я нарушил второе правило пользование лифтом и вышел сквозь стену. На первом этаже было хорошо. Пронзительно пахло зелеными яблоками и хвойными лесами, что, почему-то, вызывало в памяти популярные болгарские шампуни. Мимо пробежала хорошенькая девушка, мимоходом улыбнувшаяся мне. Она улыбалась всем, даже кадаврам. Это было ее специальностью – она, как и все хорошенькие девушки института, работала в отделе Линейного Счастья. Здороваясь по пути со славными ребятами из подотдела конденсации веселого беззлобного смеха, я пробирался к машинному залу. Путь был нелегким. Начать с того, что отдел Линейного Счастья занимал абсолютно весь первый этаж. Места для машинного зала на нем попросту не оставалось. Но, если вначале спуститься в подвал, а потом уже подняться на первый этаж, то можно было попасть в машинный зал, обеспечивающий весь институт энергией. Как это получалось – было тайной, такой же непостижимой для меня, как огромные размеры НИИЧАВО, маленького и неприметного снаружи. Сегодня мне почему-то не везло. Я трижды споткнулся, но, наученный горьким опытом, не упал. Выдержал долгую беседу с Эдиком Амперяном, которому позарез хотелось поделиться с кем-нибудь своей удачей – он добился, с помощью Говоруна, потрясающих результатов в деле сублимации универсального гореутолителя. Какую роль сыграл Клоп Говорун в этом процессе, я так и не понял – уж очень специфические термины использовал Эдик. Но от его удачи мне стало полегче, словно я и сам надышался парами гореутолителя. Пообещав Амперяну провести для него расчет эффективности вне очереди, я сбросил его на проходящего мимо дубля Ойры-Ойры со строгим приказом: отвести Эдика домой и уложить в постель, после чего, уже без приключений, добрался до машинного зала. У дверей стоял Корнеев. Вид у него был невозмутимый.
      – Витька, что случилось? – с облегчением поинтересовался я. – Зачем такая спешка?
      – Привалов, пройди, пожалуйста, внутрь, – бесцветно сказал Витька.
      И я понял, что никакой это не Корнеев, это его дубль, запрограммированный лишь на одно – пропустить внутрь меня и преграждать дорогу всем остальным. Мне стало страшно. Я отпихнул дубля, неуклюже взмахнувшего руками, распахнул тяжелую дверь и влетел в машинный зал. Витька сидел на Колесе Фортуны, том самом, чье вращение давало институту электроэнергию. При моем появлении он взглянул на часы и сообщил:
      – Когда решу помирать, тебя за смертью пошлю. Девять минут шел, м-ма-гистр.
      К Витькиным издевательствам я привык. Проигнорировав «м-магистра» – Корнеев прекрасно знал, что я до сих пор хожу в «учениках чародея», я осмотрелся. Машинный зал производил странное впечатление. Вначале, из-за темноты, я заметил лишь Витьку, который светился бледным зеленым светом – с опытными чародеями такое случалось при сильном магическом переутомлении, теперь же передо мной открылась вся картина. Между огромными трансформаторами застыли странные темно-серые статуи, изображающие бесов. Через мгновение я сообразил, что это и есть бесы – из обслуживающего персонала. Кто-то, и я был на сто один процент уверен, что это Витька, наложил на них заклятие окаменелости. А вдоль Колеса Фортуны, походившего на блестящую ленту, выходящую из одной стены и входящую в другую, застыли Витькины дубли – неподвижные и почти неразличимые. Была в дублях одна странность – каждый последующий был немного ниже предыдущего. Те, которых я еще мог разглядеть, выглядели просто пятнышками на цементном полу, но у меня появилось страшное подозрение, что они вовсе не являются крайними в этой дикой последовательности.
      – Когда я позвонил, тебе везло? – внезапно поинтересовался Корнеев.
      – Что? Ну... У меня «Алдан» завис.
      – А после?
      – Что после?
      – После звонка тебе везло или нет, дубина? – печально и тихо спросил Корнеев.
      – Нет. Я упал, потом лифт...
      Я замолчал. Я все понял. Лишь теперь, наблюдая за Витькой, я осознал, что он сидит на Колесе, но остается неподвижным. Колесо Фортуны остановилось!
      – Это я, – с напускной гордостью сказал Витька.
      – Да? – с внезапной дрожью в голосе поинтересовался я.
      – Я его остановил, – зачем-то уточнил Корнеев.
      – Как?
      – Дублей видишь? Я сделал дубля и дал ему приказ – крепко держать Колесо Фортуны и производить следующего дубля, уменьшенного в размерах и с той же базовой функцией.
      Схватившись за голову я простонал:
      – Научил я тебя, Корнеев. Базовая функция... Ты, может, еще на бумаге эту программу составил?
      – Ага, – подтвердил Витька. И с людоедской радостью добавил: – А вчера у тебя на «Алдане» проверял. Могучая машина.
      – И что вышло?
      – Что число дублей будет бесконечным, а сила торможения ими Колеса – бесконечно большой. Вот... Так и вышло. Остановили они Колесо Фортуны.
      ...Вскоре мне стала ясна вся картина происходящего. Витьке, для его грандиозной идеи превращения всей воды на Земле в живую, не хватало самой малости – устойчивости процесса. Придуманная им цепная реакция перехода обычной воды в живую останавливалась от шума проезжающей машины, чиха Кащея или выпадания града в соседней области. И тут-то Витьку осенило. Если остановить Колесо Фортуны в тот момент, когда процесс перехода воды идет хорошо, то удача останется на его стороне! Вся вода в мире станет живой, для исцеления ран надо будет лишь облиться из ведра или залезть под душ, чтобы вылечить ангину – прополоскать рот. Врачи станут ненужными, войны потеряют смысл... И Витька придумал гениальную идею с бесконечным количеством дублей, что будут с бесконечной силой тормозить Колесо.
      План его удался лишь частично. За те секунды, пока Колесо Фортуны останавливалось, лаборантка в отделе Универсальных Превращений уронила умклайдет на диван, инвентарный номер 1123. Результаты были катастрофические. Вода стала превращаться не в живую, и даже не в мертвую, а в дистиллированную. Ничего страшного в этом не было, во всяком случае, пока процесс не дошел до морей и океанов. Но шел он теперь безостановочно, ибо Колесо Фортуны стояло. В этот самый миг жизнь людей радикально изменилась. У меня, так же как у Корнеева и еще примерно половины человечества, началась нескончаемая полоса невезения. У Эдика Амперяна и прочих счастливчиков началась бесконечная полоса удач. Бесконечная!
      Я даже зажмурился от осознания этого факта. Я представил, как Амперян поит меня своим гореутолителем... и он действует, я становлюсь счастливым, хоть мне и не везет. У меня ломается «Алдан» – а я доволен. У Витьки не получается простейшего превращения – он тоже счастлив. Потому что Эдик изобрел... Да что я привязался к Эдику! Человечество отныне разделилось на две категории – везунчиков и неудачников. Представив, как меня сочувственно хлопают по плечу «везунчики», я не выдержал и заорал:
      – Корнеев, запускай Колесо обратно! Немедленно!
      – Не могу, – хмуро сказал Корнеев. – Что я, дурак, что ли? Сам знаю, надо запускать, пока магистры не узнали. Позора не оберешься...
      Последнюю фразу он произнес с мечтательным выражением, словно смакуя предстоящий позор.
      – Почему не можешь? – я поправил очки и растерянно оглядел бесконечный ряд дублей. – Прикажи им, пусть толкают Колесо, со своей бесконечной силой... черт бы ее побрал!
      Одно из стоящих вблизи изваяний слегка шевельнулось. Витька вперил в него грозный взгляд, и черт окаменел вторично.
      – Глаз нет, да? Совсем слепой? – с акцентом Амперяна, но собственной грубостью поинтересовался Корнеев. – Лопнул обод у колеса, видишь?
      Я подошел к Колесу и убедился, что двухметровой ширины лента действительно разделена тонкой щелью. Концы разрыва подрагивали, словно кончики стальной пружины.
      – А зарастить нельзя? – шепотом поинтересовался я. – Ты же... это... умеешь. Помнишь, червонец мне склеил?
      Витька грустно кивнул. И докончил свой печальный рассказ. Оказывается, когда Колесо Фортуны остановилось, оно тут же лопнуло. Концы обода стали дергаться, носиться по залу, разбрасывая дублей и перекручиваясь во все стороны. Когда, наконец, ошалевшие от неожиданности дубли и перепуганный, а от этого грубый более, чем обычно, Корнеев поймали их, установить, где левая, а где правая сторона, где верх, а где низ ленты уже не представлялось возможным. Корнеев кое-как совместил концы порванного обода, но уверенности в своей правоте не имел.
      – Что если я его лентой Мебиуса соединил? – хмуро сказал он. – Что будет?
      Я пожал плечами. Корнеев, слегка подпрыгивая на ободе, и светясь все более энергично, стал рассуждать:
      – Может так получиться, что любая наша удача превратится в неудачу. И наоборот. Или же, удачи и неудачи сольются воедино...
      Увлекшись, он перегнулся назад, и, кувыркнувшись через обод Колеса, полетел вниз.
      – Знаешь, Витька, – садясь для безопасности на пол, сказал я, – лучше уж соединение удач и неудач, чем сплошная невезуха.
      – Невезуха, – потирая затылок, горько сказал Корнеев. – Надо это прекращать...
      – Я-то зачем тебе понадобился? Рассчитать, правильно ли соединен обод? Это я и без «Алдана» скажу. Пятьдесят на пятьдесят.
      – Понимаю, – неожиданно мягко признался Корнеев. – Но не могу же я сейчас сам решать, правильно ли Колесо соединено! Я же теперь невезучий, обязательно ошибусь!
      – А я везучий? Мой совет тебе не поможет!
      – Понял уже...
      Мы немного помолчали, разглядывая неподвижное Колесо Фортуны. Господи, ну и дела! Что сейчас с людьми происходит! Есть, конечно, и счастливчики...
      – Витька! – прозревая завопил я. – Нужно спросить у человека, которому везет! Он не ошибется!
      – А кому везет? – тупо спросил Корнеев. Временами он был самим собой.
      – Амперяну. Точно знаю, он универсальный гореутолитель сублимировал.
      – Сейчас спросим, – оживившись сказал Корнеев, доставая из воздуха телефонную трубку. Послышались долгие гудки.
      – Амперян сейчас дома, я его спать отправил, – торопливо подсказал я. Витька отмахнулся – неважно.
      Трубку наконец-то взяли.
      – Эдик! – громовым голосом заорал Корнеев. – Извини, что разбудил, это Сашка, дубина, настоял. Скажи только одно, и можешь вешать трубку: правильно соединили?
      – Нет, – буркнул Амперян чужим со сна голосом, и повесил трубку. Витька небрежным жестом растворил в воздухе свою и радостно улыбнулся.
      – Видишь, Привалов, получилось! Бывают и у тебя озарения!
      Он небрежно схватился за один край порванного обода и без всяких видимых усилий перевернул его на сто восемьдесят градусов. Интересно, а в ту ли сторону повернул?
      – Корнеев... – неуверенно начал я. Но Витька не реагировал. Он был сторонником разделения умственного и физического труда, так что в процессе работы думал мало, а на внешние раздражители не реагировал. Двумя уверенными пассами, без всяких дилетантских заклинаний, даже не заглядывая в «Карманный астрологический ежегодник АН», Корнеев восстановил целостность Колеса Фортуны. Потом окинул взглядом бесконечную, а точнее – двусторонне бесконечную череду дублей, и громко скомандовал:
      – Нава-лись!
      Как ни странно, дубли такую странную команду поняли. И даже толкнули в одну и ту же сторону. Колесо заскрипело и начало вращаться. Правда, пожалуй, быстрее чем раньше. Я достал из кармана сигареты, закурил... Выронил сигарету, но возле самого пола поймал ее. Снова сунул в рот, но горящим концом. Вовремя это понял, и перевернул фильтром к губам. Сигарета уже успела потухнуть.
      – Корнеев, – умоляюще прошептал я, – притормози его! Слишком быстро вращается, удача за неудачей...
      Сигарета зажглась сама по себе. Я бросил ее на пол и затоптал – а то еще взорвется... Витька с дублями навалились на колесо, и то начало притормаживать.
      – Глянь по пульту, Привалов! – велел Корнеев. – Там есть тахометр, стрелка должна быть на зеленом секторе.
      Я подошел к пульту. С некоторым трудом нашел тахометр, явно переделанный из зиловского спидометра. Поглядел на стрелку, подползающую у зеленой черте, и скомандовал Корнееву остановку. Колесо вращалось, тихо гудя. Корнеев утер со лба пот, потом кивнул дублям, и те дематериализовались.
      – Нормально, Сашка? – поинтересовался Корнеев.
      Я подозрительно огляделся. Закрыл глаза и подпрыгнул на одной ножке. Не упал.
      – Нормально, – с облегчением сказал я. – Что, пойду я работать?
      – Валяй-валяй! – жизнерадостно заорал Витька. – Мне еще чертей расколдовывать, да память им заговаривать, меньше будешь под ногами мешаться...
      Вздохнув, я вышел из машинного, на прощание мстительно бросив Корнееву:
      – Вот будет удивительно, если никто из магистров не узнает о твоих художествах...
      Оставив Витьку размышлять над этим оптимистическим заявлением, я пошел к себе, в электронный зал. Фортуна явно повернулась ко мне, я не спотыкался, не налетал на встречных, вежливо поздоровался с Кивриным, одолжил считавшему посреди коридора Амперяну свою логарифмическую линейку, вызвал лифт...
      И побежал обратно. Амперян, виртуозно пользуясь линейкой, что-то подсчитывал, записывая в блокнот.
      – Давно из дома, Эдик? – вкрадчиво поинтересовался я.
      – С утра, – не поднимая глаз от формул, в которых я опознал уравнение Сташефа-Кампа, ответил Эдик.
      – Ты же с Ойра-Ойрой... тьфу, с дублем его, домой пошел!
      – Ну... – Эдик поднял на меня задумчивый взгляд и объяснил: – Пошел. А потом думаю, чего я на кровати буду валяться, радостный и довольный, когда тут самая работа начинается? Выпил антигореутолитель, и стал экономическую целесообразность процесса подсчитывать.
      – Целесообразно? – не зная, как подступиться к главному, спросил я.
      – Не знаю, – хмуро признался Эдик. Удача, похоже, его покинула.
      – Корнеев тебе звонил? – напрямик спросил я.
      Эдик обвел взглядом выкрашенный зеленой масляной краской коридор, мутные плафоны на потолке, и резонно спросил:
      – Куда звонил?
      – Десять минут назад! Сам слышал! – отчаянно сообщил я. – Он спросил, правильно ли соединили, а ты сказал, что нет.
      – Как он спросил?
      Я напряг память.
      – Ну... Примерно так: «Эдик, скажи, правильно соединили?»
      – И тот, кто взял трубку, ответил, что «нет», – закончил Эдик. – Что соединились вы неправильно...
      Он снова нырнул в свои вычисления, а я, совершенно запутавшись, пошел дальше. Итак, отвечал не Амперян.
      Но совет оказался правильным, значит, отвечавший тоже был «удачливым»? Или же неправильным, просто мы еще не заметили последствий своей ошибки? А как заметишь, неизвестно, какими они могут быть! У дверей электронного зала смирно сидел дубль Володи Почкина. Больше пока никого не было.
      – Скажешь Володе, пусть сам придет, – грубо сказал я дублю. Корнеев всегда на меня так влияет. – Он мне пятерку уже неделю должен.
      Дубль поднял на меня потрясенный взгляд и прошептал:
      – Я не дубль. Я Володя. Могу пропуск показать, с фотографией и печатью. А пятерку я после обеда занесу...
      Было видно, что здоровяк Почкин пребывает в состоянии, близком к шоковому. Я схватился за голову. Потом схватил Володю за плечи, затащил в зал, и стал отпаивать чаем с бутербродами – настоящими, из буфета, а не сотворенными магическим образом. Попутно я пообещал ему рассчитать за сегодня все задачи, которые он принес еще неделю назад, а вечером взяться за написание программы для новых. Володя медленно приходил в себя. Видимо, еще никто и никогда не принимал его за дубля, так что с непривычки он был расстроен.