Пожимаю плечами. Странный разговор.
      – Простите, вы ведь – русский? – спрашивает девушка.
      Киваю. В виртуальности очень много русских – нигде в мире контроль за машинным временем не поставлен так плохо, как у нас.
      – Простите… – девушка покусывает губки, она явно волнуется. – Я, наверное, крайне бестактна, но… как вас зовут?
      Я понимаю.
      – Не Дмитрий Дибенко. Вас ведь именно это интересует?
      Девушка испытующе смотрит мне в лицо, потом кивает. Залпом допивает вино.
      – Я не лгу, – мягко говорю я. – Честное слово.
      – Верю, – девушка кивает бармену, потом протягивает мне руку. – Надя.
      Пожимаю ладонь, представляюсь:
      – Леонид.
      Вот и познакомились, теперь можно на «ты». Глубина демократична. Излишне вежливый тон здесь – оскорбление.
      Девушка откидывает волосы назад, жест естественный и красивый. Протягивает бармену бокал, тот шустро наполняет его вновь. Окидывает взглядом зал.
      – Как ты думаешь, а он действительно посещает виртуальность?
      – Не знаю. Наверное. Ты журналист, Надя?
      – Да, – она секунду колеблется потом достаёт из сумочки визитку, протягивает мне: – Вот…
      Визитка полная – не только интернетовский адрес, но и голосовой телефон, имя и фамилия. Надежда Мещерская. Журнал «Деньги». Репортёр. «Виндоус-Хоум» молчит – значит, визитка чистая, это и впрямь только адрес, без всяких сюрпризов. Прячу визитку в карман, киваю:
      – Спасибо.
      Ответной любезности, увы, не будет. Но Надя на неё и не рассчитывает.
      – Странная вещь, эта глубина, – бросает она, отпивая вино. – Вот я сейчас в Москве, ты – где-нибудь в Самаре, тот мальчик – в Пензе…
      «Мальчик», похожий на смазливого мексиканца из телесериала, замечает её взгляд и гордо выпячивает подбородок. Да, в наблюдательности Наде не откажешь, он и впрямь русский…
      – Вон толпа америкосов, – без малейшей почтительности продолжает Надя, – вон тот чудик – явный японец… видите, какие глаза себе нарисовал? У каждой нации свои комплексы… И вот мы валяем дурака в несуществующем ресторане, за бокалом воображаемого спиртного, сотни компьютеров жгут энергию, процессоры греются от натуги, телефонные линии перегоняют мегабайты бессмысленной информации…
      – Информация не бывает бессмысленной.
      – Да, пожалуй, – Надя бросает на меня быстрый взгляд. – Скажем так – неактуальной информации. И все это – новая эра мировой технологии?
      – А чего ты ожидала? Обмена файлами и разговоров о частоте процессоров? Мы ведь люди.
      Надя морщится.
      – Мы люди новой эпохи. Виртуальность может изменить мир, а мы предпочитаем гримировать её под старые догмы. Нанотехнология, используемая для имитации выпивки – это хуже, чем микроскоп для забивания гвоздей…
      – Ты – «александровка», – догадываюсь я.
      – Да! – с лёгким вызовом отвечает Надя.
      Александровцы – последователи одного писателя-фантаста из Питера. Они не то выступают за сращивание человека с компьютером, не то ожидают от виртуальности каких-то немыслимых благ.
      – Так что же ты делаешь в этом бессмысленном заведении? – спрашиваю я.
      – Ищу Дибенко. Мне очень хочется спросить его… так ли он все представлял? Правильно ли происходящее, с его точки зрения.
      – Понятно. Но неужели тебе не нравится это место?
      Надя пожимает плечами.
      Я протягиваю руку, касаюсь её лица.
      – Тепло руки, терпкость вина, прохлада вечернего бриза и аромат цветов, плеск тёплых волн, луна в небе и колкий песок под ногами, – неужели тебе не нравится все это?
      – Для этого существует реальность, – она смотрит мне в глаза.
      – А часто ли все это совпадает в реальности? Здесь достаточно открыть дверь, – я киваю на неприметную дверку в «японской» части ресторана, – и все окажется на месте. А тебе никогда не хотелось холодным осенним утром стоять на опушке леса над обрывистым берегом реки, пить горячий глинтвейн из пузатого бокала… и вокруг никого…
      – Хозяин этого ресторана – романтик, – говорит Надя.
      – Конечно.
      – Леонид, всё, что ты назвал – правильно. Но этим удовольствиям – место в реальности.
      – Реальность не столь доступна.
      – Как и глубина, Лёня. Я не знаю, откуда ты берёшь деньги для постоянных визитов сюда, да и не моё это дело. Но миллиарды людей никогда не были в глубине.
      – Миллионы людей никогда не видели телевизора.
      – Виртуальность не должна быть эрзацем реальности, – убеждённо говорит Надя.
      – Да, конечно. Превратим нищих и убогих в накопители информации, станем импульсами в электронной сети…
      – Леонид, ты знаком с учением александровцев лишь понаслышке, – убеждённо говорит Надя. – Посети как-нибудь нашу церковь.
      Пожимаю плечами. Может быть и побываю. Но в глубине много интересных мест. На все не хватит жизни.
      – Я пойду, – Надя встаёт. Бросает на стойку бара монетку. – У меня ещё полчаса сегодня… надо посетить пару мест.
      – В поисках Дибенко? – киваю я. – А может быть – тёплый песок, гавайский пляж и красное чилийское?
      Надя улыбается.
      – Лёня, это уже не будет работой. Вечерний пляж и вино… захочется продолжения. А виртуальный секс забавен, но только если сидишь дома, в запертой комнате. Я вошла с работы. Шесть компьютеров в комнате, все заняты. Представляешь, какое зрелище я буду представлять для коллег?
      Она предельно откровенна и умна. Хорошая девочка. Дай бог, чтобы и в реальности Надя была такой же смышлёной и открытой.
      – Тогда – удачи, – киваю я.
      – Спасибо, таинственный незнакомец, – Надя наклоняется и чмокает меня в щеку.
      – Лёня, маркер! – шепчут булавки на моих плечах.
      Достаю платок-вирусофаг и стираю помаду со щеки. Грожу Наде пальцем:
      – Я предпочитаю оставаться таинственным, девочка.
      Кажется, она растерялась. Однако ей хватило выдержки, чтобы развести руками и неторопливо удалиться.
      Блин. Испортила песню, дура!
      Так хорошо поговорили…
      Залпом осушаю бокал и щёлкаю пальцами подзывая бармена.
      – Джин-тоник, один к одному!
      Бармен морщится, но смешивает требуемое. Блин. Заказать что ли, текилы с томатным соком – какую рожу он скорчит?
      – Лёня?
      Оглядываюсь.
      Мой друг-оборотень стоит рядом. Белый костюм, лакированные туфли, чуть старомодный галстук. Лицо чуть напряжённое.
      – Привет, Ромка. Садись.
      – Что за девица?
      – Ничего интересного.
      Мы, дайверы, всегда немножко параноики. Что поделать.
      Слишком много желающих узнать наши реальные имена.
      Оборотень шумно втягивает воздух, хмурится:
      – Она пыталась тебя пометить!
      – Я знаю. Не беспокойся, это просто журналистка.
      Ромка садится, кивает бармену. Тот корчит жуткую рожу – но подаёт ему гранёный стакан, наполненный «Абсолютом-пеппер». Мне даже смотреть тяжело, как Роман пьёт. А он, слегка морщась, вытирает рот и возвращает стакан.
      Может быть, он в реальности – алкоголик?
      Не знаю.
      Мы таимся друг от друга точно так же, как от врагов. Мы слишком ценный товар. Глубоководные рыбы, мерцающие колдовским светом уроды, которых мечтает попробовать каждая акула.
      – Ты донёс яблочко? – спрашивает Роман.
      – Все в порядке, – откидываю полу пиджака, хлопаю по карману рубашки, где лежит дискета. – Товар на месте.
      Оборотень чуть расслабляется.
      – А покупатель?
      Смотрю на часы.
      – Через десять минут. Рядышком, у реки.
      – Пошли? – Роман берёт стакан.
      Я подхватываю свой, и мы выходим в ту дверь ресторана, что прорублена в каменной стене. В маленьком тамбуре я тихо говорю:
      – Индивидуальное пространство для нас обоих. Допуск для человека, назвавшего код «серый-серый-чёрный».
      – Принято, – слышится из потолка. Теперь, сколько бы посетителей не захотело погулять в виртуальном пространстве «Трех поросят», их мы не увидим. Только покупателя, которому я загодя сообщил код.
      За второй дверью – лес. Дремучий, первобытный, северный. Холодный ветер пронизывает до костей, я ёжусь. Мой спутник к холоду совершенно равнодушен. Может быть, у него более простой шлем – без кондиционера?
      Бог знает…
      Зарабатывает он не меньше моего, но, может быть, у него огромная семья. Или Роман и впрямь алкоголик, проматывающий тысячи зелёных за считанные недели?
      За нашей спиной – маленький каменный домик, так выглядят «Три поросёнка» с этой стороны. Идём по тропинке, помаленьку отхлёбывая из бокалов.
      – Тебе нравится перцовка? – мимоходом спрашиваю у оборотня.
      – Да.
      Сухо и без малейших комментариев. Хотел бы я знать, Роман, кто ты на самом деле.
      Но это невозможно. Виртуальность жестока к неосторожным.
      Выходим к реке. Крутой обрыв, схваченный цепким покровом низкого кустарника. Очень сильный ветер, я щурюсь. Небо затянуто тучами. Река не то чтобы горная, но порожистая и быстрая. Вдали вьётся стая каких-то крупных птиц – не знаю, каких именно, они никогда не подлетают близко. Над обрывом – столик, на нём стоят бутылки джина, тоника и «Абсолют-пеппера». Ещё никелированный термос, в нём, я знаю, глинтвейн. Вкусный, с корицей, ванилью, мускатным орехом, перцем, кориандром. Рядом три плетёных стула. Садимся рядом, смотрим на реку.
      Красиво.
      Белая пена на камнях, холодный ветер, полный бокал в руке, сизые тучи, клубящиеся над головой. Завтра наверняка пойдёт снег. Но в виртуальности не бывает «завтра».
      – Хотел бы я знать, – делаю глоток, – откуда взята эта река.
      – Места красивее не видал я в своей жизни… – странным тоном произносит оборотень.
      Вот так всегда. У каждого свои ассоциации и аналогии. Для Романа, явно, этот пейзаж что-то означает. Для меня – просто красивое место.
      – Ты здесь бывал?
      – В какой-то мере.
      Интересно.
      – Что это за птицы, Роман?
      – Гарпии, – не глядя отвечает он. Хлоп – и его стакан пуст.
      Но он всё равно не пьянеет.
      Как я ненавижу тайну, которая окружает нас. Мы боимся друг друга. Мы боимся всего.
      – А погода приятная, – бросаю наугад.
      – Снежное нынче лето… – говорит оборотень. И смотрит на меня с иронией. Он узнает эту местность. Она отзывается чем-то в его душе.
      Мне не дано узнать, чем именно.
      Наливаю себе глинтвейна в тяжёлую керамическую чашу. Вдыхаю аромат. Снежное лето? Пускай. Нет ничего лучше плохой погоды.
      – Лёня, ты куришь травку? – Роман протягивает мне портсигар.
      – Нет.
      Наверное, он и впрямь алкоголик и наркоман…
      – Говорят, куда безвреднее алкоголя и табака.
      – Говорят, что в Москве кур доят.
      Роман колеблется, но закуривает.
      Блин. Надины доводы начинают казаться мне не такими уж безумными.
      Я пью глинтвейн, Роман курит анашу. Минуты через две щелчком отправляет недокуренную сигарету вниз и говорит:
      – Детская забава. Плесни мне вина.
      – Это глинтвейн.
      – Какая, фиг, разница…
      Теперь мы оба потягиваем горячее вино с пряностями. Роман кивает:
      – Рулез!
      Я согласно киваю. «Рулез» – это что-то хорошее. Холодное пиво, компьютер седьмого поколения, юная красавица, удачно обезвреженный вирус… глинтвейн.
      Сидим над обрывом и нам хорошо.
      – Что было в том яблочке?
      – Новое лекарство от простуды. Очень эффективное.
      Роман хмурится.
      – Это стоит шесть тысяч?
      – Это стоит сто.
      – А… – Роман меняется в лице.
      – Давай дождёмся покупателя.
      Оборотень кивает:
      – Твоя операция, тебе решать.
      Покупатель появляется минут через десять, когда я уже начинаю беспокоиться. Я знал его лишь под кличкой «Тёртый», а он меня – под прозвищем «Стрелок». Покупатель опрятен и неприметен, простой костюм, незапоминающееся лицо. Молодой парень с дипломатом в руке.
      – Добрый вечер, Стрелок! – говорит он мне. Голос излишне ровен – Тёртый общается через программу-переводчик.
      – Доброе утро, – поглядывая на часы отвечаю я. Это взаимная игра. Выяснить индивидуальное время дайвера, определить, в каком часовом поясе тот проживает – уже немало.
      – Как я ценю ваш юмор… – Тёртый садится на третий стул, вопросительно смотрит на меня: – Урожай созрел?
      – Тяжёлые вышли яблочки, – я достаю дискету, кладу на стол. – Честно говоря, я ожидал большей благодарности за подобный труд…
      – Мы ведь условились? Шесть тысяч долларов.
      Развожу руками.
      – По вашим словам, большего оно и не стоило.
      – Вы считаете иначе?
      – Понимаете, господин Шеллербах…
      «Тёртый» вздрагивает.
      – Вы ошиблись как минимум, на порядок. Простуда – это мелочь, конечно… но кому нравится валяться в постели с температурой и сопливым носом?
      – Мне – не нравится, – Шеллербах-Тёртый меняется в лице. Теперь это пожилой мужчина с волевой, но нервной физиономией. – Однако я полагал, что слово дайвера – свято.
      – Не отрицаю. Я отдаю вам файл, – щелчком отправляю дискету через стол. – Но в следующий раз ни один дайвер не пошевелит ради вас пальцем. Вы нарушаете нашу этику, господин Шеллербах. Труд оплачивается в меру его сложности.
      Шеллербах берет дискету и замирает. Я пью глинтвейн, наблюдая за ним. Оборотень молчит. Это моя операция.
      Наконец Шеллербах скачал файл, и взгляд его приобретает осмысленность.
      – Итак? – спрашиваю я.
      – Пятьдесят, – говорит Тёртый.
      – Каждому?
      Он молчит – очень, очень долго. Это деньги. Живые, полнокровные, необлагаемые налогами, пришедшие ниоткуда и ушедшие никуда.
      – Ваш счёт.
      Я протягиваю ему бумажку, на ней – номер счета в Швейцарии.
      – Отрицательные проценты… вы очень осторожны, господин дайвер…
      – Иного выхода нет, Петер…
      Он сдаётся. Я знаю его настоящее имя, он моё – нет. Банк не выдаст меня никогда. Даже если международный трибунал заявит, что я людоед и виновен в геноциде.
      За это и платятся отрицательные проценты со счёта.
      За полную безопасность.
      – Пятьдесят каждому. Я делаю жест доброй воли, господин дайвер!
      – Прекрасно.
      Несколько секунд – и на мой счёт перетекают сто тысяч долларов. Это много. Это очень много.
      Годы спокойной жизни в виртуальности.
      – Вы согласитесь на дальнейшее сотрудничество?
      Достаю свою чековую книжку, с удовольствием разглядываю цифру. Потом выписываю чек на пятьдесят тысяч и отдаю оборотню.
      – Вполне возможно.
      – А на постоянный контракт?
      – Нет.
      – Чего вы так боитесь, дайвер? – во взгляде Шеллербаха любопытство.
      Чего я боюсь?
      – Имени, Питер. Настоящая свобода – это всегда тайна.
      – Я понимаю, – соглашается Шеллербах. Косится на Романа: – Вы тоже дайвер? Или просто ходячий набор вирусов?
      – Дайвер, – говорит Роман.
      – Что ж… удачи вам, господа… – Шеллербах отходит на шаг. Останавливается: – Скажите… как это – быть дайвером?
      – Очень просто, – отвечает Роман. – Надо знать, что все вокруг – игра. Фантазия.
      Шеллербах кивает, разводит руками.
      – Не получается, увы…
      Он уходит по тропинке, мы смотрим ему вслед. Потом я наполняю наши бокалы.
      – За удачу!
      Роман явно ещё не оценил масштабов случившегося. Молчит, крутит в руках бокал:
      – Лёня, скажи, ты счастлив?
      – Конечно.
      – Большие деньги… – он разглядывает чек, потом решительно поднимает бокал: – За удачу!
      – За неё, – соглашаюсь я.
      – Ты не исчезнешь из глубины?
      – Нет.
      Роман кивает, с явным облегчением. Отпивает вина, говорит:
      – Знаешь, с тобой интересно работать. Ты… необычный.
      На миг мне кажется, что мы подходим к той небывалой грани, когда дайверы открываются друг другу.
      – Аналогично, Рома.
      Оборотень встаёт. Резко, порывисто.
      – Мне пора… ко мне пришли…
      Он растворяется в воздухе, бокал падает на пол, катится, звеня и подпрыгивая.
      – Удачи тебе, Роман, – говорю я в пустоту.
      Одиночество – изнанка свободы.
      У меня не может быть друга.
      – Счёт! – зло говорю я в пустоту. – Счёт, живо!

001