Так вот, из кармана этого богатыря случайно вывалилась грамотка. И рассеянный богатырь, наступив на нее кирзовым сапогом, стал втаптывать бересту в грязь.

– Расступись, расступись, – заорал Иван и, ловко перегнувшись с коня, выхватил грамотку из-под сапога богатыря. Тот смерил его гневным взглядом и заявил:

– Что это вы, молодой человек, в грязи роетесь?

– Вот, – радостно пролепетал Иван, протягивая богатырю грязную бересту. – Вы письмецо обронили.

– Это не мое письмо.

– Но я же видел, как оно выпало из вашего кармана! – настаивал Иван.

– Ха! – хором воскликнули богатыри, поглядев на бересту. – Почерк Марьи-искусницы. Уж не шашни ли у тебя с ней, Алешенька?

– Нет. Это не мое письмо. И почерк не Машин. Или вы хотите сказать, что и сами получали от нее письма?! – заорал богатырь. Его товарищи сконфуженно опустили глаза.

– Это просто заявка Микуле Селяниновичу на комплект праздничных кольчуг, – потрясая грамоткой продолжил Алеша угрожающе. – Верите?!

– Верим, верим, – затараторили богатыри.

– Ну хорошо, коли так. Я отдам бересту Микуле... при случае.

Богатыри стали торопливо расходиться. Иван остался один на один с Алешей.

– Юноша! Вы – убийца! – гневно заявил Алеша.

– Да? – удивился дурак.

– Да! Вы убили мою веру в чистую любовь. Так что...

– В полдень, на Куликовом поле, – обреченно сказал Иван. – Да, кстати, вы, часом, не знаменитый Алеша Попович?

– Он самый, – удивился богатырь. – Откуда знаешь?

– Догадался, – разворачивая Гнедка, бросил Иван. – До встречи на поле...

Долго скакал Иван по Киеву. «Ох и дурак, – думал он о себе. – поссориться с тремя былинными героями, с тремя богатырями!» Он пришпоривал Гнедка и гнал все дальше и дальше, пока не понял, что его одолевает сушняк. Подъехав к колодцу, Иван стал ждать.

Через полчаса к колодцу подошла красна девица.

– Красна девица! – позвал ее Иван.

Та лукаво улыбнулась.

– Дай-ка мне испить водицы, от вражьей крови умыться, – продолжил Иван.

– Какой смешной, – фыркнула девушка и, набрав полное ведро, изящно протянула его дураку. Второе она поставила перед Гнедком, чем сразу завоевало его сердце.

Допив водицу, Иван икнул и спросил:

– Как звать-величать тебя, красна девица?

– Марья-искусница, – томно произнесла красавица. – И никакая я не девица, а вовсе мужнина жена.

– То дело поправимое, – похлопав по булаве, сказал Иван. – Ох, Марьюшка, люба ты мне! Давай, пофлиртуем легонько?

– Светло еще, добрый молодец, – остановила она его порыв. – Что люди добрые скажут? Приходи вечером на сеновал.

– Эх, Марья. Не дожить мне до вечера, – грустно сообщил Иван. – Вызвался я биться с Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем да Алешей Поповичем... Кранты мне.

– Да, тяжко дело, – облокотившись о колодец, сказала Марья-искусница. – Со всеми сразу, что ль, биться будешь?

– Выходит, что так. В полдень, на Куликовом поле.

– А победить слабо.

– Слабо, – признался Иван. – Да и не поднимется у меня на заступничков народных булава.

– Чем бы тебе помочь?.. – задумалась Марья, доставая из кармана горсть жареных семечек и увлеченно их лузгая. – Будешь?

– Да я больше бананы уважаю, – слабо возразил Иван, но взял у Марьи полпригоршни семечек. – Так как насчет флирта, а?

– Приходи на сеновал, – твердо повторила Марья. – А на поле Куликовом всякое может случится. Не вешай носа раньше времени.

– Буду жив – приду, – вздохнул Иван и медленно поехал на Куликово поле.

Глава вторая, о том, что три головы хорошо, а четыре – лучше

Прибыв на поле, Иван обнаружил, что опередил всех трех своих противников. Будучи человеком хоть и простодушным, но не лишенным определенного чувства юмора, Иван усмехнулся про себя: «Похоже, на тот свет я спешу больше остальных...» Но тут же мысль его продолжилась: «Оно и понятно, потому как противники мои – настоящие былинные богатыри, на тот свет они и не собираются...» От догадки этой Иван приуныл и понурился.

Горестные размышления его прервало появление богатырей. Появившись с разных сторон Куликова поля, они одновременно сошлись в его середине и теперь озадаченно разглядывали друг друга.

– Та-ак, – нарушил тишину Илья Муромец, – что это значит?

– Я дерусь с этим добрым молодцем, – объяснил Добрыня, указывая на Ивана рукой и тем же движением как бы приветствуя его.

– Но я тоже дерусь с ним, – заявил Илья.

– И я, – добавил Алеша.

– А теперь, милостивые богатыри, когда вы все собрались здесь, – поспешил прояснить ситуацию Иван, – разрешите мне принести вам свои извинения.

При слове «извинения» лицо Добрыни затуманилось, по губам Ильи скользнула пренебрежительная усмешка, Алеша же отрицательно покачал головой.

– Вы не так меня поняли, – поспешил объясниться Иван, – я прошу вашего извинения за то, что убить меня сможет лишь один из вас троих, а значит, еще двое останутся без должного удовлетворения. Поверьте, ежели я мог бы умереть трижды, я бы сделал это только из уважения к вам. И еще. Хочу я попросить вас: опосля погибели моей, отправьте отцу-батюшке моему весточку. Что, мол, полег твой сын Иван-дурак за землю нашу Русскую, – Иван шмыгнул носом. – Но никому больше о том, как звать меня – не сказывайте: пусть молодец Емеля, моим именем воеводе назвавшийся, так дальше и прозывается... – Говоря это, он ощущал крайнее смущение от мысли, что богатыри решили, будто он хотел уклониться от поединка. Потому, произнеся вышеприведенную тираду, закончил он так: – А теперь – к делу! – И, выхватив без дальнейших проволочек булаву, принялся угрожающе раскручивать ее над головой.

Богатыри умиленно его разглядывали.

– Славный юноша, – заметил Добрыня.

– Не честь бы богатырская, я предпочел бы его иметь не во врагах, а в сотоварищах, – признался Илья.

– Согласен с вами, друзья мои, – сказал Алеша, – однако драться придется, и тут наше положение еще сложнее чем его, – кивнул он на продолжающего со свирепой физиономией размахивать булавой Ивана. – Не можем же мы, в самом деле, втроем наброситься на этого бедного отрока. Как быть?

– Самым разумным будет драться с ним по очереди, – предложил Добрыня. – Давайте посчитаемся, кому первому.

– Не пойдет! – не прекращая вертеть булавой, выкрикнул Иван. – Первый имеет больше шансов получить удовлетворение! Вместе деритесь, кому повезет!

– Давайте так, – высказал свой вариант Илья, – пока он двоих не ухайдакает, драться не будем. А уж кто останется, тот ему за всех отплатит. – С этими словами он, покорясь судьбе, закрыл глаза и, вытянув руки по швам, замер. Не долго думая, его примеру последовали Добрыня и Алеша.

Запыхавшийся Иван опустил булаву и обиженно крикнул:

– Вы что, издеваетесь?! Не могу же я беззащитных людей бить!

Богатыри открыли глаза и переглянулись.

– Да-а, – протянул Илья Муромец, – незадача...

И тут сие неестественное равновесие благородств нарушило появление на поле необычного существа. Вообще-то, трехглавый змей на Руси – не диковина. Ребятишки их дразнят, богатыри, прибавляя себе славы, бьются, а особо удачливые крестьяне даже ухитряются, запрягши, пахать и боронить на них землю. Но существо, появившееся на Куликовом поле сейчас, было необычно как раз тем, что голов у него было не три, а четыре. Поглядывая на явно лишнюю голову, три остальные тоскливо взревывали. Богатыри уставились на змея.

– Не порядок, – прервал всеобщее замешательство Илья Муромец, – нас трое, а голов – четыре. Кому-то две достанется, а это – нечестно...

– Позвольте с вами не согласиться! – вскричал Иван, радуясь возможности перед смертью совершить хотя бы один подвиг, – нас не трое, нас четверо! – И выкрикнул первую часть легендарного богатырского лозунга: – Один за всех!..

– И все за одного! – рефлекторно отозвались богатыри и, выхватив мечи из ножен, ринулись на змея.

Бедное животное и не думало сопротивляться. Пытаясь уклониться от острых лезвий, три его головы беспорядочно мотались из стороны в сторону, переплетались шеями и натыкаясь на лишнюю, ошалело хлопали глазами. Последняя же, словно выпавший из гнезда птенец, с любопытством озиралась окрест себя до тех пор, пока булава Ивана не прекратила ее ознакомление с этим миром. Удар раскроил зеленый череп, а еще через минуту каждый из богатырей отсек по «своей» голове.

Ноги змея расползлись, он осел на землю и вдруг, вспыхнув ярким голубым пламенем, исчез.

Иван пораженно смотрел на то место, где только что стояло чудище, привычные же к этому явлению богатыри спокойно отерли мечи о траву и вложили их в ножны.

– Я к вашим услугам! – воскликнул Иван, очнувшись, – продолжим поединок! – И тут заметил, что богатыри о чем-то таинственно перешептываются. Совещание их быстро закончилось, и слово взял Алеша Попович:

– Вот что, добрый молодец. Негоже нам драться с тобою после того, как вместе мы чудище одолели, землю русскую защитили.

– Что, струсили?! – истерично закричал Иван и даже сам обалдел от своей дурости.

Богатыри довольно заржали.

– Кончай, земеля, – ласково сказал Илья, – объясни-ка лучше, чего это ты про лиходея рассказывал, именем твоим воеводе назвавшемся?

Иван понял, что боя не будет, но радости своей сумел не выказать.

– Да не лиходей Емеля, – махнул он рукой и принялся подробно рассказывать о своей с последним встрече, о его любви к Несмеяне и о собственном решении ему не мешать.

Выслушав его рассказ, богатыри растрогались.

– Да, Вань, – сказал Добрыня, когда дурак закончил свое повествование, – благородный ты юноша. Может быть даже благородней меня. А я очень благородный. И скромный.

– Благородство-благородством, а выручать надо парубка, – заявил Алеша. – Поехали к князю, все как есть расскажем, пусть он Микуле прикажет в богатыри тебя принять, а уж что с Емелей делать – пусть сам решает.

– Да не могу я... – начал было Иван, но его перебил Илья Муромец:

– А тебя никто и не спрашивает. И князю, и Микуле мы твою историю так и так расскажем, а то благородством своим ты сам себя в могилу сведешь. Так что поехали вместе.

Делать нечего. Пришпорил Иван своего Гнедка и, понурясь, двинулся вослед богатырям.

Но вскорости настроение его изменилось. От того, что на полдороги к палатам Владимира повстречался им княжеский стражник.

– Не ты ль Иваном-дураком будешь?! – обратился он к нашему герою.

– Он, он, – подтвердили богатыри, – а чего?

– Микула к себе требует, в дружину принимать.

– А Емеля как же?.. – вырвалось у Ивана, но он тут же испуганно прикрыл рот ладонью.

– Самозванец-то? – расплылся в улыбке стражник, – самозванец утек.

И вот что, сопровождая богатырей и Ивана, рассказал стражник дальше.

Заступив в караул, Емеля выбрал удачный момент и прокрался в опочивальню Несмеяны. Несмеяна рыдала над книжицей. Напрягшись, Емеля прочел название на обложке: «Му-му».

Емеля, умилившись, замер в дверях. В этот миг Несмеяна приостановила рыдания, смачно высморкалась на пол, выжала мокрую от слез простыню, затем открыла книжицу с начала и разрыдалась с новой силой.

– Не плачь, красна девица, – хриплым от любовного волнения голосом сказал Емеля.

Несмеяна взвизгнула и, подскочив, как ошпаренная, принялась судорожно оправлять ночную рубашку. Однако мокрая рубашка липла к телу, подчеркивая перед охальником соблазнительные округлости тела. Ноги Емели от этого зрелища подкосилися и, чтобы не упасть, он покрепче ухватился за косяк.

– Ты кто? – с искренним любопытством спросила Несмеяна, прокричавшись.

– Емеля я, суженный твой, – ответил тот приготовленной заранее фразой.

– Суженный? – переспросила Несмеяна и кокетливо всхлипнула. – А ежели я папеньку позову, тебе голову отрубят.

– Не отрубят, – уверенно заявил Емеля, – потому как я тебя сейчас рассмешу. А тому, кто это сделает, батюшка твой, государь, обещался в жены тебя отдать. Да полцарства впридачу. Так что он мне уже почти что тесть.

– Уже рассмешил, – хлюпнув носом, недоверчиво сказала Несмеяна.

– Не веришь, – кивнул головой Емеля. – Ну гляди. – И он торжественно произнес: – По щучьему велению, по моему хотению, засмейся, царевна!

Царевна изо всех сил попыталась скривить губы в улыбке, но ничего у нее не вышло, и она снова тихонько заплакала.

– По щучьему велению, по моему хотению, засмейся, царевна! – повторил Емеля дрожащим голосом.

– Да щука-то тут при чем?! – возмутилась царевна, вновь взахлеб разрыдавшись, – бестолочь! – И, с ненавистью глядя на Емелю, закричала: – Папенька!

– Ау, доченька, – раздался из соседней комнаты голос князя.

– Зови палача, папенька, клиент пришел!

Пораженный очередным предательством щуки, Емеля понял: пора делать ноги. И сделал их.

...Вызванный на место преступления Микула Селянинович без труда определил, кто был наделавшим переполоху неудачливым претендентом на руку и сердце царевны. Объявив на Емелю розыск по всей Руси, послал он и за Иваном дураком, чтобы восстановить сына своего старого товарища в утерянных правах.

– ...Вот что, Ваня, – сказал воевода дураку, когда наша четверка появилась в его кабинете. – Теперь все у тебя путем пойдет. Но в богатыри я тебя сразу принять не могу. Поскольку ты, выходит, вроде как помог прохиндею этому – Емеле – в наше доверие втереться...

Иван хотел было возразить, но Микула Селянинович осадил его взмахом руки:

– Знаю, знаю, что не по умыслу злому, однако ж... Походи пока в «добрых молодцах», конюшни княжеские почисти. Конюха – Авгием зовут. И там, между прочим, подвиги совершать можно. А потом и видно будет. Однако ж, чую я, а опыт у меня, сам понимаешь, велик, ждут тебя большие дела!

...Выйдя от воеводы, обрадованные богатыри принялись что есть силы дубасить Ивана по спине и плечам, приговаривая: «Ну, поздравляем, дружище!», «С назначеньицем!»...

– Это дело надо спрыснуть! – уже во дворе заявил Алеша Попович. Давайте-ка, друзья, соберемся вчетвером в кабаке часов эдак в десять. В том, что на Муромской дороге, а?!

– Дело говоришь! – согласился Илья Муромец.

– Дело! – подтвердил Добрыня.

И богатыри вскочили на коней. А с ними и Иван – на Гнедка.

– Я бы рад, – взял он слово, – да только остановиться мне где-то надо, крышу над головой найти.

– А чего ее искать-то?! – заявил Алеша, – к дядьке Черномору тебя определим. Один черт, у него на постое тридцать три богатыря. Тридцать четвертым будешь! Тем паче, с хозяйкой я знаком коротко, – добавил он потише, слегка зардевшись.

После слов этих богатыри пришпорили коней и двинулись в известном им направлении. Иван поспешил вслед.

...Выйдя из черноморовской хаты, Алеша объявил:

– С хозяйкой все улажено, заходи, располагайся. Она сейчас одна дома, – он многозначительно подмигнул. – А мы пока пойдем, подвигов поищем.

– Не забудь: в десять – в кабаке! – напомнил Добрыня.

– Не забуду! – заверил Иван и шагнул в сени.

Там и встретила его хозяюшка... Марья-искусница.

Иван так и обомлел. Марья же, приветливо улыбаясь, стояла, держа во белых руках хлеб да соль.

– Вот и свиделись, добрый молодец. И на сеновал ходить не надобно, – сказала она игриво. – Ну как, не лишней голова у змея оказалась?

– Ужель твоя работа, красавица?! – воскликнул Иван вне себя от счастья.

– Моя, не моя, – скромно потупила глаза Марья, – а все таки не зря я «искусницей» в народе прозвана...

Тут Иван опечалился:

– Ты, значит, дядьки Черномора жена?

Опечалилась и Марья:

– Так это, Ваня. Да только давно уж я при живом-то муже вдовствую. Сутки напролет Черномор с тридцатью тремя богатырями бражничает. А придет домой, сразу в ванну лезет: без воды он, понимаешь, не может.

– А на тебя и внимания не обращает?

– Не обращает...

– Да как же он может? На такую бабу!..

Марья Искусница, забыв на миг горести, засмеялась обольстительно:

– А ты, Иван, хоть и дурак, а хитер, хитер! Садись-ка лучше столоваться.

С этими словами Марья накинула на стол скатерть-самобранку и принялась дружка своего нового поить да потчевать.

За вкусным обедом, да игривой беседою, преисполненный самых соблазнительных надежд, Иван и не заметил, как настало ему время мчаться на условленную встречу с богатырями.

Глава третья, в которой Иван знакомится с невеселой историей своего нового друга

Как на крыльях прилетел Иван в кабак.

– Друзья! – вскричал он, усаживаясь за уставленный снедью дубовый стол. – Поистине сегодня счастливейший день! Сегодня я приобрел не только трех прекрасных друзей, но и возлюбленную! Знали бы вы как она хороша! Как... как...

– Эх Ваня, – остановил его Илья Муромец, кладя тяжелую ладонь ему на плечо. – Счастье твое просто смешно. – С этими словами свободной рукой он поднял с пола трехведерную зеленую бутыль и водрузил ее на стол. – Хотел бы я знать, что бы ты сказал, если бы я рассказал тебе одну любовную историю.

– Случившуюся с тобой?

– Или с одним из моих друзей, не все ли равно?

Алеша и Добрыня многозначительно переглянулись.

– Расскажи, Илья Муромец, расскажи, – запросил Иван.

– Выпьем, это будет лучше, – попытался сменить тему Илья.

– А ты пей и рассказывай.

– Это действительно вполне совместимо, – заметил Илья, наполняя кружки богатырям и Ивану.

Как из под земли перед столом вырос благообразный седоватый старец с гуслями на ремне.

– Ой вы, гой еси, добры молодцы! – приветствовал он сидящих и протянул откуда ни возьмись взявшуюся в его руке пустую кружку, раза в три большую объемом, чем у богатырей, – не споможите ль народному сказителю в созидании вдохновения? – спросил он явно риторически.

– Да ты присаживайся к нам, Боян, чего уж, – предложил Добрыня приветливо.

Боян погладил ладонью свою белую окладистую бороду, якобы размышляя, принять ли приглашение, затем ответил с достоинством:

– Что ж, не грех с героями былинными чарку распить. – И опустился на скамью рядом с Алешей.

Тот вскочил и церемонно обратился к Ивану:

– Знакомься, Ваня, это Боян. Поэт.

Затем повернулся к старцу:

– Боян, это Иван. Дурак.

– Знаю, знаю, – закивал старец, – дуракам на Руси завсегда почет. Много я о тебе преданий слышал, Ваня. А вот ликом ты каков, еще не видывал.

«Интересно, чего это он обо мне слышать мог?» – удивился Иван, но промолчал, решив однако порасспросить еще.

А Боян продолжил:

– Что ж, друзья мои, за удаль молодецкую! – Он опрокинул кружку, затем смачно крякнул и занюхал выпитое грязным рукавом кафтана.

Богатыри последовали его примеру. Иван осушил свою кружку залпом, и почувствовал, что его глаза вылезли на лоб. Алеша галантно подал ему крынку с огуречным рассолом:

– Запей, Ванюша. Царская водка – напиток богатырский, не сразу по нутру бывает. Не печалься, привыкнешь вскорости.

Иван осушил крынку и лишь после этого сумел с хрипом выдохнуть.

Боян, черпая большой расписной деревянной ложкой черную икру и намазывая ее на печеные плоды хлебного дерева, вновь обратился к Илье:

– Мне показалось, своим появлением я, богатырь, перебил тебя.

– Да, да, Илья, – обрадовался Иван, к которому дар речи уже вернулся, – ты начал любовную историю...

– Вы непременно этого хотите? – обвел Илья присутствующих тяжелым взглядом. Те закивали, набивая рты яствами.

– Хорошо, пусть будет по-вашему... Один из моих друзей, некий богатырь, родом, как и я, из села Карачарова, что недалече от славного города Мурома...

– Брось жеманиться, Илюша, – перебил его Баян, – в селе-то Карачарове только один богатырь и был.

Илья Муромец густо покраснел.

– Что ж, ладно, будь по вашему, – сказал он замогильным голосом. – Резанем правду-матку... Так вот. Родился я в селе Карачарове, что под Муромом, отец мой, батюшка, был крестьянином. И сидел я сиднем целых тридцать лет...

– А чего? – удивился Иван.

– Детский паралич, – шепотом пояснил Алеша.

Тем временем Боян, не дожидаясь приглашения, хряпнул еще кружку, утер губы ладонью и вмешался:

– Ну, эту-то историю любой дурак знает. Разве что кроме этого, – он покосился на Ивана. – И как тебя калики перехожие вылечили, и как ты Святогора-богатыря в гроб загнал. И как жену твою Калин-царь извел. А вот про любовную интрижку, – он скабрезно хихикнул, – про это мы еще не слыхивали. Ближе к телу, Илюша!

Илья ударил кулаком по столу так, что огурцы и апельсины запрыгали по нему, как мячики.

– Слушай, дед, еще раз вякнешь, седин твоих не пожалею я...

– Молчу, молчу, – испуганно затряс головой Боян.

– Не, Илюха, ты кончай, – вмешался Алеша Попович, – старик дело глаголет. Обещал про бабу, а сам опять про калик своих...

Услышав эту фразу, Добрыня поднялся, держа свою кружку в вытянутой руке:

– За пр-р-релестных дам!

Выпили.

– Ну ладно, – сказал Илья, – дело, значит, было так. Перебив всю нечисть вокруг Мурома, собрался я на службу ко Владимиру. Отстоял заутреннюю, оседлал своего добра коня и попер. Еду я еду, вдруг – на дороге камень, а на камне том надпись...

Боян, желая вставить словечко, открыл было рот, но Илья показал ему свой волосатый богатырский кулачище, и тот, клацнув зубами, рот захлопнул. А Илья продолжил:

– «Налево пойдешь, в избу читальню попадешь, – на том камне писано, – направо пойдешь, славу себе сыщешь, а прямо пойдешь, голову свою сложишь». Ну, думаю, налево мне не надо, грамоте-то я не шибко обучен. За славой мне тоже недосуг бегать, пусть она за мной бегает. И двинул я коня прямой дороженькой. На Киев. И любой богатырь бы так поступил, верно я говорю?

Алеша и Добрыня согласно закивали. И вновь опрокинули на радостях свои чарки в глотки. Вокруг раздался одобрительный гул. Впервые, доселе увлеченный беседой, Иван украдкой огляделся. В кабаке за столами дубовыми сидело по меньшей мере три десятка бравых молодцев. И все устремили свое внимание к столу его новых товарищей.

– Ну вот, – продолжал Илья, – не прошел мой конь и десятка верст, как услышал я посвист змеиный, да окрик звериный. Конь мой встал, как вкопанный, а я, хоть и не робкого десятку уродился, сомневаться стал: туда ли еду. Кровь от того свиста в жилах, прямо скажу, стынет.

Глянул я по сторонам, никого нетути. Глянул вверх и вижу: на трех дубах корявых гнездо огромадное свито. Тут слетает с него и встает передо мной птица-не птица, человек-не человек...

– Соловей разбойник, – не выдержав, вставил словечко Боян и испуганно прикрыл рот ладонью.

– Точно, – сказал Илья с расстановкой, тяжелым взглядом смерив старца, – соловей.

– Молчу, молчу, – затравленно втянул голову в плечи сказитель.

– Правильно, – одобрил Илья, – и вот говорит мне соловьище этот поганый: «Доброго пути тебе, Илья Муромец. А давай мы с тобой, богатырь, побратаемся. Будь ты мне братом названным. Станем мы по Руси гуляти рука об руку, подвиги вершить богатырские». Ничего я ему не ответил, только вынул свой булатный меч, да и срубил чудищу буйну голову...

– За что?! – поразился Иван.

– А так, – объяснил Илья, – что б не лез с любовью со своей.

– Темный ты, – сказал тихонько Боян Ивану на ухо, – былин не знаешь. У них, у богатырей, заведено так. Вот и Алеша с Тугариным тоже, и Добрыня...

А Муромец рассказывал дальше:

– Положил я соловьеву голову в чемодан и дальше двинул. Чуть-чуть проехал, глядь: терем расписной. Постучал я в дверь, та из петель-то и выскочила. А в сенях – девица красная стоит, в руках кочерга: от врага обороняться. Как ударила она мне той кочергой промеж глаз, так и полюбил я ее сразу.

– Ну наконец-то, до дела добрался, – радостно потер ладони Алеша, а Добрыня спросил, поблескивая глазами:

– А какая она, девка-то? Опиши, да поподробнее. Ноги, там, у ней какие, остальное все...

– Какая? – переспросил Илья и тут же ответил: – А мне как раз под стать. Кочерга-то у ней была в девяносто пуд.

– А ноги-то, ноги? – настаивал Добрыня.

– Ноги?.. – Илья задумался, потом пожал плечами, – ноги как ноги, шестьдесят восьмой размер.

Добрыня мечтательно закатил глаза к потолку и зачмокал губами. А Иван вспомнил свою изящную миниатюрную Марью и вновь утвердился в мысли, что о вкусах не спорят.

– «Красна девица, – спрашиваю я ее, – как звать тебя?» «Алена», – отвечает. «А будь ты, Алена, женой мне», – говорю. Улыбнулась она в ответ, словно солнышко взошло ясное, и вижу: полюбился я ей. Взял я ее на руки, отнес во поле чистое, и тут же мы с ней и повенчались – под ракитовым кустом.

– Вот это по нашему! – хлопнул себя по коленке Алеша и от избытка чувств опорожнил очередную чарку. Иван же, разомлев от алкоголя и грез о Марье мечтательно произнес:

– И жили они долго и счастливо...

– Если бы! – горестно осадил его Илья, – эх, если бы. И умерли бы мы в один день... Уж кто-нибудь позаботился бы. Так нет, вернулись мы к ее терему рука об руку, тут и попутал меня нечистый похвастаться. Поставил я в горнице ее на стол чемодан свой да и говорю: «Глянь, Алена, от какого чудища я землю русскую избавил!» И крышку-то отворил. Как на голову соловьиную Алена глянула, закручинилась. «Что ж ты, богатырь, наделал, – говорит, – это ж батюшка мой, отец родный. Люб ты мне стал, Илюша, да отец – дороже. Поеду я теперича в Киев-град на тебя, богатыря, управу искать у князя, у Владимира, у Красно Солнышка». Сказала так, вскочила в седло моего коня и была такова, только пыль вдалеке заклубилася. Так-то вот.

Не сдержался тут Иван и заплакал во весь голос.

– А дальше, дальше, что было? – спросил он, всхлипывая.

– А дальше вот что было, – ответил Илья, ликом чернее тучи став, – пошел я во Киев, во стольный град пешим ходом. С чемоданчиком. Три дня и три ночи шел, да раздумывал: «Не по смерть ли я иду да по скорую? Не сносить мне головы, коль Алену Владимир послушает...» Вот пришел я в Киев, двинул сразу в палаты княжеские, прошел во гридни столовые, глядь, князь со свитой своей пир пирует. Крест я клал по писанному, да кланялся и Владимиру, и Василисе-княжне, и боярам, и богатырям...

– Вот это я уже помню! – обрадовался Добрыня, – как ты Владимира под орех разделал. Дозволь дальше мне рассказывать, со стороны-то виднее.

– Рассказ этот ноша мне тяжкая, – молвил Илья Муромец, – не пристало богатырю ношу с плеч перекладывать.

Он замолчал, и возникшая пауза была довольно тягостной. Наконец, он вновь нарушил ее:

– Позднее я узнал, что, выслушав Алену, князь к ней сжалился и меня наказать обещался. А саму ее, красну девицу, за попа Гапона сосватать...

– А это еще кто? – спросил Иван.

– Не знаешь? – удивился Боян, – ничего, узнаешь еще.

– Гапон – это Владимиров главный советник, – пояснил Добрыня. – Ежели Алена за попа выйдет, второй дамой на Руси станет, после Василисы. Но сам поп – прохиндей тот еще. Владимир ему верит, а мы, богатыри, закваску в нем вражью чуем. Да доказательств нету.

– Как вошел я в княжескую гридню столовую, – продолжал Илья, – встретил меня Владимир неласково. «Это кто еще, – говорит, – к нам пожаловал, словно пес пешком, не на коне лихом? Посадите-ка его на конец стола, там, где нищие да убогие...» А рядом с князем попик сидит. Тот так надо мной насмехается: «То, видать, к нам Илюшка пожаловал, что не знает, как к девице свататься, не срубив головы ее батюшке». Осерчал я, понятно, за стол садиться не стал, только чемоданчик свой на него кинул да и вон пошел...

– Ой, погоди, Илья, – снова влез Добрыня, язык которого слегка заплетался, – дай я хоть расскажу, что у князя потом было, ты же не видел. Когда ты вышел, да дверью хлопнул, стены в тереме треснули да покосилися. Чемоданчик мы открыли, там – голова соловьева. Потом прибегает стражник: «Князь, – кричит, – Илья Муромец с крыши твоей все золотые маковки посбивал, а теперь в кабаке сидит, пропивает их. И всю голь киевскую поит.» Рассердился князь, послал семерых богатырей Илью сковать да к нему прислать. Не вернулись те богатыри, споил их Илья. Послал трижды по семь, и те не вернулися. Видит князь, вся дружина его так переведется. Говорит: «Видно спутал я Илью-богатыря с кем другим еще. Кто тут храбрый есть? Вы найдите его, да скажите, что приму его с великими почестями.» Тут мы с Алешей и вызвались. Ох, и погудели!

– Да-а, – протянул Алеша, жмурясь от приятного воспоминания, – пока все маковки золотые с Ильей на троих не пропили, из кабака не вылазили. Потом явились втроем к Владимиру да и говорим: «Прими, князь, Илью в дружину, мы ему даем свою богатырскую рекомендацию. А не примешь, мы с ним вместе по Киеву пойдем да камешка на камешке не оставим». Ну куда ему деваться было? Принял?

– А Алена-то как? – поинтересовался Иван, несколько обескураженный услышанным.

– А что Алена? – горестно тряхнул головой Илья, – похоронила она голову отцову как положено, да так за Гапоном сосватанная и осталась. Говорят и свадьба скоро. Поймал я ее как-то в княжеских сенях, зажал в угол, а она кричит: «Отстань, видеть тебя, лиходея, не желаю! То ли дело Гапон – мужчина интеллигентный, грамотный...» Отпустил я ее с богом, пусть живет. А все Владимир, пес, приказал бы ей, пошла б за меня.

– Ох, как прав ты! – воскликнул Алеша в сердцах, – пес поганый наш князь! Гапону-то в рот заглядывает, а нам, богатырям, уж третий месяц жалования не повышает!