Юлий Буркин, Константин Фадеев

Осколки неба

или

Подлинная история «Битлз»

(Мистическая быль)

«Ибо, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них».

(Новый Завет. От Матфея святое благовествование. Гл. 18, стих 20.)

Книга первая

Пророчество Тети Мими

(Хроника блистательного взлета)

«„Битлз“ и весь остальной рок-н-ролл близки не больше, чем божество и изображения божества.

И никому с этим ничего не сделать».

(Андрей Макаревич)

1

1948 год. Небольшой двухэтажный дом на Менлав-авеню в ливерпульском районе Вултон. Утро. Джону Уинстону Леннону – восемь лет.

– Мим! Скорее! Опоздаем! – кричит он, заслышав бравурные звуки духового оркестра за окном.

– Что случилось? – спрашивает тетя Мими, хотя прекрасно знает, чему он так рад. Просто ей приятно наблюдать восторг обожаемого племянника, и она продлевает удовольствие.

– Праздничная ярмарка! – выкрикнул Джон и принялся лихорадочно натягивать куртку. – Быстрее! Ну, Мим!..

Своих детей у Мэри Элизабет Смит не было, и всю свою любовь она и ее муж молочник, владелец небольшой сыроварни Джордж дарили юному Джону. Его мать Джулия – сестра Мими – любила своего сына и нередко навещала его, но жить семейной жизнью не умела.

Минут через пятнадцать тетя и Джон были в саду приюта «Строуберри Филд». Армия Спасения регулярно устраивала тут концерты, сборы от которых шли в фонд этого приюта.

Здороваясь со знакомыми, они, под звуки оркестра, чинно прошлись по саду, купили лимонад и мороженое… Неожиданно наступила тишина. Посетители потянулись к сцене, где выстроился детский хор.

Седенький священник-дирижер взмахнул рукой, и ребята запели: «Боже, благослови Англию…» Их высокие голоса звучали так ясно и звонко, что Джон остолбенел и почувствовал комок в горле. Он во все глаза смотрел на чистеньких хористов и даже открывал вместе с ними рот, эхом повторяя слова гимна. И не он один был в восторге от этих звуков. Взрослые, в умилении, даже перестали жевать и болтать друг с другом.

Пение закончилось, и сироты были вознаграждены искренними аплодисментами. Джон был потрясен. Многих из этих ребят он хорошо знал, но до сей поры относился к ним с пренебрежением. Теперь же ему захотелось показать свою причастность к происходящему:

– Мим, а вон тому рыжему я в прошлом году фингал под глаз поставил! А вот этого жирного зовут Боров, ему в обед дают сразу две порции, а он все равно у других ворует…

– Ты говоришь ужасные вещи, Джон. Они так прекрасно поют…

– Подумаешь! Вон ту девчонку мы один раз заперли в сарае, вот там она орала так орала. А я, между прочим, тоже неплохо пою. Лучше их всех!

– Тогда почему же ты бросил занятия в хоре церкви святого Петра?

– Глупо петь в хоре! Там тебя никто не замечает! Если уж петь, то одному. Я буду знаменитым певцом!

– Самоуверенность, Джон, еще никого ни до чего хорошего не доводила… – чопорно поджала губы тетя.

– Хотя нет, – рассудил Джон. – Лучше я буду епископом. Он главнее.

Дома Джон заперся в своей комнате, надел очки, которых на людях страшно стеснялся, и принялся было за рисование акварелью в альбоме, но это занятие ему быстро наскучило. Тогда он достал из-под кровати заветную тетрадку, подписанную «Редактор и оформитель Дж. У. Леннон», ручку и чернильницу.

Ему было только пять лет, когда тетя Мими определила его в начальную школу «Давдейл Праймэри Скул», и ей казалось, что слава вундеркинда ему обеспечена. Во всяком случае, учителя говорили, что он – мальчик одаренный. Уже через пять месяцев он свободно читал и писал, и с той поры дядя Джордж стал то и дело находить под своей подушкой маленькие записочки иногда конкретного, а иногда и довольно абстрактного содержания: «Дорогой дядя, не хочешь ли Ты пойти со мной в „Вултон-синема“?», «Дорогой Джордж, слышишь ли Ты голоса вокруг себя?», «Дорогой Джордж, не мог бы сегодня вечером меня помыть Ты, а не тетя Мими?» или «Не бойся, Джордж»…

В канун Рождества дядя водил Джона на представление в «Ливерпул Эмпайр», и посещение театра чрезвычайно волновало мальчика. Под впечатлением увиденного он писал маленькие рассказы, четверостишия и рисовал картинки. Особенно гордилась тетя Мими его притчей под названием «Кто сильнее?»

«В прадревние прадряхлые времена жил-праживал один пра-прамальчик. И решил он стать добрым-предобрым преволшебником. Он взял мешок, положил в него книжки-малышки, игрушки-погремушки, хлопушки-хохотушки и шарики-надуварики. И пришел он на высокий-невысокий обрыв над рекой. И сел-присел. А на другой берег вышел пра-прамальчик-зазнальчик. У него в мешке были книжки-дразнилки, всю-ночь-звонилки-разбудилки, кряхтелки-пыхтелки и мерзкие дребезжалки. Он хотел стать самым-пресамым, таким-претаким, чтобы все-привсе от него ого-го! Как вы думаете, кто сильнее?»

Ну, а сегодняшний свой рассказ он назвал «Город болтунов-хвастунов»:

«Вокруг города хвастунов были самые красивые луга, текли самые чистые реки и стояли самые крепкие стены. Правил городом король Хваст Шестой с Половиной. Почему с половиной? Потому что король был женат. Один раз он проснулся, вышел на балкон и сказал: „Ого-го! Уже утро. Вот это я заработался!“ И отправился ужинать. На его столе стояла самая вкусная пища: самые крутые яйца и самая овсяная кашка. У его епископа были самые четкие четки, а у его собаки была самая собачья жизнь. А жена у него была самая замужняя. Ну чем не что?..»

Может быть рассказ этот был бы и длиннее, но Джона позвали обедать.

За столом дядя Джордж не без иронии спросил его:

– Итак, говорят, ты решил стать епископом?

Джон укоризненно покосился на тетю и решительно заявил:

– Нет. Я буду Иисусом Христом. Он главнее.

Коротышка Смит растерянно посмотрел на жену. С мальчиком явно что-то не ладно.

Половина ливерпульцев – ирландцы. Славятся они своим задиристым нравом и смешным акцентом. Именно в Ливерпуле были построены первые в истории мореплавания доки. Возвращаясь домой, моряки везли сюда табак, наркотики, проституток всех национальностей, крепкие словечки, а в последнее время и блюзовые пластинки. Здесь же, между прочим, был построен и печально знаменитый «Титаник».

Это грубый мир. И Джон становился истинным сыном своего города. Дома, в атмосфере любви, он бывал «мягким и пушистым». Но стоило ему в одиночку переступить родной порог, как он тотчас же ощетинивался прочными злыми иглами.

Два года спустя.

Джон отправляется в гости к своему школьному другу Питу Шоттону. Не менее дерзкому и свободолюбивому. Хулиганили они только вместе. «Одна голова – плохо, а две хуже», – со знанием дела говорил Пит. Тетя Мими считала, что он дурно влияет на Джона. Родители Пита считали, что это Джон дурно влияет на их сынка. И они действительно дурно влияли друг на друга, причем, с превеликим удовольствием.

Двигаясь в сторону дома Пита, Джон внимательно смотрел под ноги. Без очков он не видел на расстоянии и двух ярдов. Возможно, как раз этот физический недостаток и делал его таким раздражительным и заносчивым со сверстниками. А может быть, дело было в том, что в каждом случайном взгляде, в каждом нечаянно брошенном слове он читал презрительное или, что еще хуже, жалостливое определение «безотцовщина».

Многие его сверстники потеряли отцов на войне, но его-то родители были живы и здоровы, они просто «бросили» его. Как ни любил Джон тетю Мими и дядю Джорджа, о последнем обстоятельстве он не забывал никогда. Он часто дрался – по поводу и без повода, а если чувствовал, что противник сильнее его, он, умело блефуя, цедил сквозь зубы: «Ну, теперь-то тебе конец…» И ему верили на слово.

Иногда ему становилось даже страшно за свои выходки, он боялся, что Мими что-нибудь проведает. Но как раз она-то считала его воплощением добродетели, и не верила тому, что говорили ей о племяннике соседи.

Неторопливое шествие Джона по Пенни-Лейн прервал незнакомый взрослый голос:

– Эй, мальчуган!

Джон увидел нищего, сидящего у облезлой стены. Лицо старика показалось Джону знакомым, он уверенно подошел, но, убедившись, что видит этого человека впервые, надменно спросил:

– Ну? Чего тебе? – именно так он всегда разговаривал с теми, кого считал ниже себя.

– Первый, – глядя сквозь мальчика, непонятно сказал нищий.

– Что «первый»? – Джону отчего-то стало не по себе.

– Ты – первый.

– А ты – последний, – съязвил Джон, преодолевая смущение. – Оригинально ты просишь милостыню! Я дам тебе монету. Если конечно ты встанешь на колени и попросишь: «Дядя, дай денежку».

Нищий молча опустил голову. Тут за спиной Джона раздался звук проезжающего «Кадиллака», и он на миг отвлекся, провожая восхищенным взглядом роскошную машину. А когда обернулся, старика уже не было. Джон огляделся по сторонам. Нищий исчез.

Это странное событие напугало Джона, он попятился, развернулся и со всех ног кинулся к дому Пита.

Зрение вновь подвело его. На углу он нос к носу столкнулся с грозой Вултона, верзилой Джимми Тарбуком. Со словами – «Куда прёшь, щенок!» – тот одной рукой схватил его за галстук, а другую занес над головой для удара. Но его остановил невесть откуда взявшийся Пит:

– Джимми, он нечаянно! Он же слепой! Он своего пупа не видит!

– Это правда? – строго спросил Джимми.

Джон молча достал из нагрудного кармана очки с толстыми стеклами, и посадил их на нос.

– Гуляйте, мистер профессор, – презрительно процедил Тарбук и, отпустив Джона, вразвалку двинулся дальше.

Пит был не один. С ним были одноклассники Айвен Воган и Найджел Уолли.

– Чуть не влипли, – облегченно прошептал Айвен.

– Да, – поддержал Найджел, – если бы Джимми решил поразмяться, он бы нас точно покалечил.

– Еще не известно, – глядя на товарищей свысока, заявил Джон, сунув очки обратно в карман и поправляя галстук. – А если ты еще кому-нибудь когда-нибудь вякнешь, будто бы я слепой, я тебе такую трепку задам!..

– Вот и выручай его после этого! – возмутился Пит.

– А кто тебя просил лезть не в свое дело?! – угрожающе шагнул к нему Джон.

– Ладно, ладно, – пошел на попятные Пит. – Идем-ка с нами.

– Куда это?

– Как обычно. В кондитерскую, – подмигнул тот. – Нас на сладенькое потянуло.

– И вы что, без меня собрались?

Пацаны растерянно переглянулись. Действительно, до сих пор они воровали пирожные только под предводительством Джона.

– Мы тебя искали, – нашелся Айвен.

– Тогда поехали. – И четверка двинулась к бакалейной лавке «Бублик с дыркой. Снотгарс и сын». (Из-за этого названия Билла Снотгарса, сына хозяина, прозвали «Дыркой».)

Там всегда было полно народу и, имея определенный навык, можно было стащить все что угодно. Не то чтобы ребятам чего-то не хватало дома (хотя шарлотками, безе и эклерами их и не баловали). Нет. Просто, азарт – блюдо самое изысканное.

На двери кондитерской висел замок.

– Лавочка закрыта, – констатировал Айвен. – Айда обратно.

Джон огляделся по сторонам.

– Подождите. Давайте, зайдем со двора, я знаю как пробраться внутрь. – (Однажды Джон уже был на чердаке этого дома и кое-что там приметил.)

– Мы так не договаривались, – опасливо отозвался Найджел, отец которого был полицейским.

– Так давай договоримся, – не унимался Джон. – Не посадят же тебя в тюрьму за пару пирожных. А если что, тебя-то как раз папаша отмажет.

– Идем, идем, – поддержал друга Пит.

Со двора они по пожарной лестнице забрались на чердак. Распугав голубей, Джон, с помощью товарищей, отодвинул большой ящик с цементом и разгреб усыпанные пометом опилки. Пит присвистнул. Люк! Кто бы мог подумать?!

– Башку надо на плечах иметь, – словно прочитав его мысли, заявил Джон. Оскалившись от напряжения, он приподнял крышку… И чуть было не отпустил ее с перепугу, когда услышал раздающиеся снизу голоса. В кондитерской разговаривали двое.

– Ну ты… Ну я не знаю, – жеманно прозвучал женский голос.

– Не волнуйся, крошка, – басил мужской. – Отец уехал в Лондон, и магазин в нашем распоряжении… Всю ночь. – Джон узнал его. Голос принадлежал Биллу-«Дырке» – неказистому семнадцатилетнему переростку.

Айвен тем временем подсунул под край люка какую-то чурку, и несостоявшиеся грабители, бесшумно упав на четвереньки, уставились в щель. Джон, забыв стеснение, даже нацепил очки.

Прямо под ними, на прилавке, сидела полная крашенная блондинка, с лицом перемазанным сливочным кремом, а Дырка, одной рукой пихая ей в рот пирожное, другой неуклюже пытался залезть под кофточку.

Хихикая, та прикончила лакомство, затем отпихнула дыркину руку и заявила:

– Не лезь, глупый. Я сама.

Расстегнув блузку, она задернула бюстгальтер на шею, освободив необъятную рыхлую грудь, задрала юбку, под которой не оказалось больше ничего, с профессиональным безразличием легла на спину и скомандовала:

– Начинай!.. – Глаза ее были закрыты.

– Во даёт! – не выдержав, зашептал Айвен, то и дело сглатывая слюну. Пит показал ему кулак и тихо, почти беззвучно, прошипел:

– Заткнись!

Джону вдруг стало невыносимо противно, и он брезгливо отвел взгляд в угол чердака. Снизу послышалось натужное пыхтение и томные постанывания…

– Даc ист фантастиш! Махен аллес гут!^[1] – снова не удержавшись, зашептал Айвен почему-то по-немецки. Сказывалось несметное количество просмотренных им трофейных кинолент. На сей раз слух блондинки уловил этот шепот.

Она подняла веки и увидела в потолке, над собой, квадратное отверстие, а в нем – четыре ухмыляющиеся мальчишеские рожи…

– Билл! Билл!!! – завизжала она, тыча пальцем в потолок. Впервые за все время она проявила истинное возбуждение, и эффект не заставил себя ждать:

– Да! – закричал Дырка ей в ответ. – Кончаю! М-м-м…

Пит, Айвен и Найджел вскочили на ноги и кинулись к слуховому окну. А Джон, задержавшись на несколько секунд на коленях, нагреб на полу солидную кучу опилок и столкнул ее в щель, прямо на «сладкую парочку». И лишь услышав снизу сдавленный кашель и проклятия, поспешно последовал за остальными. Сейчас он не смог бы объяснить даже себе, зачем ему понадобилась эта хулиганская выходка.

Они с немыслимой скоростью скатились по лестнице во двор и помчались прочь от места преступления, в страхе, что взбесившийся Билл Снотгарс будет преследовать их.

Возглавлял беглецов Пит, и он повел их одному ему известными задворками, мимо зловонных мусорных баков, веревок со стираным бельем и ржавеющих останков древних автомобилей. Труднее всего приходилось Джону, ведь он бежал практически вслепую, ориентируясь только на спину того, кто был впереди. Но он ни за что не попросил бы подождать его.

Лишь минут через десять, хорошенько запутав следы, они остановились, чтобы отдышаться в очередном каменном колодце двора.

Пит и Айвен с хохотом повалились прямо в пыль. А Найджел ржал, присев на корточки: ему было жалко пачкать еще довольно новый костюм.

– Класс! Вот это класс! – стонал Пит. – Такого я еще не видел!

– У меня чуть штаны не лопнули! – вторил ему Айвен.

Не смеялся только Джон, прислонившись спиной к стене. Вместо этого, вновь достав очки и нацепив их на нос, он внимательно рассматривал своих товарищей.

– Свиньи, – неожиданно сказал он.

– Это точно! – согласился Найджел, хихикая. – Жирная свинья и прыщавый боров!

– Вы – свиньи, – уточнил Джон.

Его товарищи удивленно примолкли.

– Ты чего это, Джон? – спросил Пит, садясь. – Чего это ты обзываешься?

Джон и сам еще не понял причину своей злости. И вместо ответа угрожающе заявил:

– Если кто не согласен, я готов померяться силами.

– Да ладно, брось ты, – примирительно сказал Айвен. – С чего нам драться-то?

– Все веселье испортил, – пробормотал Найджел.

– Веселитесь, – высокомерно бросил Джон, снял очки и, оставив друзей в недоумении, зашагал прочь.

Дома его не было слишком долго, и он подвергся самому страшному наказанию тети Мими: она не замечала его.

– Ну Мим, – ходил он за ней по пятам, – ну что особенного? Я был у Найджела, мы играли в шахматы. – (Найджел, по мнению тетушки, был единственным мальчиком из его компании, с которым стоило дружить.) – Я просто не заметил, что уже так много времени…

Но тетушка продолжала игнорировать его.

Тогда Джон поднялся к себе, и, даже не сняв ботинок, завалился на диван. Ему было слышно, как внизу, на кухне, тетя разговаривает с мужем.

– …Иногда я по-настоящему боюсь за него. Мне кажется, что в нем просыпается дурная наследственность. Джулия была очень доброй хорошей девочкой, но она была самой маленькой, и ее отчаянно баловали. Она такая легкомысленная, такая неприспособленная. Мне и плакать, и смеяться хочется, когда я вспоминаю, как она явилась ко мне: «Я научилась играть на банджо и стану звездой эстрады. Но для этого нужно так много времени! С Джоном совершенно некому сидеть! Может быть он поживет немного у тебя?..» «Поживет…» А про Фреда я и не говорю… Я сразу сказала Джулии, что этот парень – форменный проходимец. Бросить жену с грудным младенцем на руках! Это в наше-то время!.. Хотя, что с него взять, он и сам вырос без родителей…

– Чему быть, тому не миновать – философски заметил Джордж Смит, который слышал все это уже, наверное, в тысячный раз.

– Ну уж нет, – возражала Мими, – из Джона мы сделаем человека! Но если он будет водиться со всей этой ирландской шантрапой…

– Не все ирландцы так уж плохи, дорогая.

– Ну-у, – нехотя соглашалась тетя Мими, – в общем-то, да… Взять хотя бы эту Мэри Маккартни. Вполне приличная женщина. Старшему восемь, младшему – шесть, сама – трудится, как пчелка, и муж – молодчина: не пьет, не гуляет… Но они оба так мало зарабатывают!.. Как в таких условиях дать мальчикам приличное воспитание?.. Чему их можно научить?! Мы живем в ужасное время! Что будет с нашими детьми?!

– Может быть, действительно, снова пристроить Джона в хор? Или подарить какой-нибудь музыкальный инструмент? Ну, хотя бы губную гармошку?..

Джон и не заметил, как задремал под этот монотонный, бессмысленный, но такой успокаивающий разговор самых близких ему людей.

…Он стоит на лесной поляне. Сквозь голубое небесное марево, сквозь подрумяненные закатом облака, над землей нависло огромное, не злое и не доброе лицо мужчины. Лицо исполненное мудрости… Где-то рядом, за деревьями, Джон знал это, были и тетя Мими, и дядя Джордж, были мама Джулия и отец Фред, которого он видел один единственный раз в жизни…

Неподалеку были и его школьные товарищи, и его уличные друзья. Но никто-никто, Джон знал это точно, не замечал лица над землей. Видеть его было дано ему одному. Лицо было неуловимо знакомо, но Джон не мог вспомнить, откуда. Ни один мускул не дрогнул на этом лице, не шевельнулись и губы. Но Джон явственно услышал обращенные к нему слова:

– Ты – первый. Вспомни свое будущее…

2

Восемнадцатое июня пятьдесят пятого года. Семейный пансионат по адресу Фортлин-Роуд, 20 в престижном районе Ливерпуля Оллертон.

– Пол! – теребит Майкл старшего брата за рукав пижамы. – Пол, проснись! Весь день рождения проспишь!

– Ну чего тебе? – нехотя разлепил веки Пол.

– Не мне, а тебе. Я знаю, ЧТО тебе подарят.

– Не ври, – Пол перевернулся на другой бок и принялся посапывать с удвоенной громкостью.

Каникулы только начались, и ничего приятнее, чем поваляться в постели утром, он не мог себе и представить. Но не только необходимость идти на занятия делает пробуждение невыносимым. Еще более умеют испортить утренний сон конопатые родственники.

Наклонившись и чуть не касаясь губами братского уха, Майкл рявкнул:

– Перемена!!!

Пол подскочил, как ошпаренный. Майкл удовлетворенно уселся на свою кровать напротив и повторил:

– Я знаю, что тебе подарят.

Возведя глаза к потолку, Пол жалобно повыл, подражая соседскому бассетхаунду, затем опустил взгляд на ухмыляющуюся физиономию:

– Откуда ты можешь знать?

– Я видел, как мама что-то прячет в шкаф. А потом заглянул.

– Ты кончишь жизнь на электрическом стуле, брат мой, – грустно покачал головой Пол, передразнивая интонации настоятеля их прихода отца Мак'Кензи. Но тут же, сбросив с лица маску осуждения, он спросил, сгорая от любопытства:

– И что же ты там увидел? Духовое ружье?

– Холодно.

– Велосипед?

– В шкафу? Ты рехнулся!

– Новые ботинки? – упавшим голосом предположил Пол. Он уже чувствовал, что угадал. Семья была небогата, и частенько на Дни рождения братья получали «скучные» нужные вещи.

– Холодно, холодно.

– Не томи, урод!

– Ага. Значит, я – урод. Хорошо же. Больше ты от меня не услышишь ни слова. – Задрав с напускной обидой нос, Майкл уставился в окно.

Это был удар ниже пояса. Конечно, можно было, улучив момент, заглянуть в шкаф и самому. Но для этого Пол был слишком хорошо воспитан.

Благо, обижаться долго Майкл не умел и, выдержав лишь минутную паузу, обернулся снова:

– Обещай, если я скажу тебе, ты позволишь мне два раза в неделю брать ее поиграть.

– Ясно! Это клюшка!

– Сам ты клюшка.

– А что, скажешь, не клюшка?

– Скажу.

Пол задумался. В прошлый День рождения отец подарил ему трубу и даже научил нескольким мелодиям…

– Не труба же опять?

– Уже теплее… Ну что, обещаешь?

– Ладно. Зануда!

Майкл встал, принял величественную позу и изрек:

– Гитара!

Сперва на лице Пола появилось выражение разочарования. Затем в глазах мелькнула искорка интереса… Но вдруг он оценил всю прелесть этого подарка.

– Гитара?! – завопил он, возбужденно вскакивая с постели. – Как у Элвиса?! Я буду как Элвис!

Встав в эффектную позу, он, перебирая пальцами по невидимому грифу, промяукал нечто невразумительное, но по-американски напористое, под конец почему-то выкрикнув: «Хей-хоп!»

Майкл с хохотом повалился на кровать.

– Ой, не могу! Тоже мне Элвис! Ты сначала научись ее в руках держать! Ты же ее задом наперед взял!

Пол озадаченно посмотрел на свои, сжимающие пустоту, руки. Попытался поменять их местами, пошевелил пальцами, затем вернул в прежнее положение.

– Я буду играть так, – неуверенно сказал он. – Я же левша.

– Так гитару держат только полные кретины, – резюмировал Майкл удовлетворенно.

И тут же получил подушкой по голове.

– Банзай!!! – вскричал юный критик. И последовала долгая кровавая братоубийственная битва на подушках.

Минут через десять, в изнеможении валяясь на полу с блаженными улыбками на лицах, братья посмотрели друг на друга.

– А кто такой Элвис? – неожиданно спросил Майкл.

Улыбка Пола стала мстительной.

– Только конченые кретины не знают, кто такой Элвис Пресли, – сказал он, смачно проговаривая каждое слово.

На именинном пироге красовалось тринадцать свечей. Торжество было сугубо семейным, и за столом сидело только четверо человек: Пол, Майкл и их родители – Мэри и Джим Маккартни.

– Ну-ка, сынок, дунь, да не опозорь старика, – предложил еще далеко не старый Джеймс. – Не стесняйся. Стеснительных у нас в родне сроду не было. Рассказывают, твой прадед Сид как раз шел на спор голышом через всю деревню, когда и повстречал твою прабабку впервые. И ничего, не постеснялся сразу же сделать ей предложение.

Пол, зардевшись от смущения, встал, набрал в легкие воздуха… И вдруг обнаружил, что свечи уже потушены. На глаза именинника моментально навернулись слезы обиды. Он молча сел на место.

– Майкл, – строго посмотрела мать на младшего.

– Папа сказал, «сынок», вот я и потушил, – невинно отозвался тот. Он сидел как раз напротив Пола.

– Ты прекрасно знаешь, чей сегодня праздник! – лишь чуточку повысила голос Мэри.

Майкл, насупившись, промолчал.

– Ну что ты, Пол? – добродушно усмехнулся отец семейства. – Не превращай каждую выходку этого чертенка в трагедию.

– У меня всё всегда уводят из-под носа, – еле сдерживая рыдания, пробормотал Пол. – И на гитаре я играть не смогу… – Он осекся и испуганно посмотрел на родителей.

Те переглянулись. Откуда он знает? Подсматривал? На него это совсем не похоже…

– Почему это не сможешь? – спросил отец с прохладцей.

– Потому что левша, – опустив глаза, ответил Пол.

– Ха! – вскричал отец. – Ну-ка, Мэри, зажги свечи еще раз! А я сейчас…

Он покинул комнату, а через минуту появился с инструментом, сияющим свежим лаком.

– Получай, – протянул он гитару Полу. – Я переставил струны. Как раз под тебя… Однажды отец моего дружка Венди, папаша Мак'Коун, переставил застежку на штанах сбоку вперед. «Это как раз под меня», – сказал он. И у Венди после этого появилось четверо младших сестричек…

Пол с благоговением принял подарок из рук отца. Правой рукой взял на грифе какой-то чудовищный аккорд и провел по струнам левой. Звук, как ни странно, раздался довольно мелодичный.

Тем временем Мэри зажгла свечи заново.

– Ну же, Пол, – обратилась она к сыну. – Туши.

И трое самых близких его родственников хором запели: «С днем рождения тебя, с днем рождения тебя!..»

Пол нехорошо посмотрел на конопатую рожицу напротив. Осторожно прислонил гитару к стене, набрал в легкие столько воздуха, что едва не лопнул и – дунул…

– С днем рожде…

Внезапно в дружном хоре стало на один голос меньше. Майкл закашлялся, стер облепивший лицо крем и исподтишка показал Полу не по возрасту увесистый кулак.

… – Что это?! – испуганно спросила мужа Мэри, разбуженная жуткими завываниями.

– Не знаю, – признался тот. – Я всегда говорил, что Оллертон – не самый лучший район города. Но чтобы шакалы…

– Какие шакалы?! В детской?!

– В детской? – удивился Джим. – Я думал, за окном… А еще это похоже на звук нашего парового пресса. Знаешь, туда засыпают отходы, и он начинает…

– Ты просто помешался на своей работе, – перебила мужа Мэри. – Надо встать и посмотреть, что там происходит.

– Надо, – согласился Джим.

– Чего же ты лежишь? Иди!

– Не хочется, – поежился тот.

– Та-ак, – протянула супруга. – Выходит, вставать придется мне. И если это все-таки шакалы, то только я в этом доме смогу защитить от них наших бедных мальчиков?!! – В ее голосе послышались истерические нотки.

– Ну, если ты настаиваешь… – Джим нехотя сел, свесив с кровати худые ноги.

И тут в дверь их спальни постучали.

– Да?! – неестественно громко крикнул Джим.

На пороге возникла фигура Майкла.

– Папа, он орёт…

– Кто? – не понял отец.

– Пол. Он орёт.

Дверь теперь была открыта, и звуки, разбудившие супругов, стали значительно яснее. Нестройный звон гитарных струн и душераздирающие вопли.

– Иди и скажи ему, что если он немедленно не прекратит ЭТО, с гитарой ему придется расстаться, – сказала Мэри.

Майкл с воодушевлением повернулся, чтобы бежать, но его остановил голос отца:

– Эй!

Майкл обернулся.

– Скажи еще, что завтра я покажу ему кое-какие аккорды.

Голые пятки простучали по дощатому полу, и через несколько секунд в доме наступила долгожданная тишина.

– Боже мой, – перекрестилась Мэри, – что ж это такое происходит с нашим Полом? Он всегда был таким послушным…

– Ирландская кровь, – не без гордости пояснил Джим, вновь поудобнее пристраиваясь к теплому боку жены. – А помнишь мой «Оркестр Джима Маккартни»? Не за то ли, как лихо я играл на трубе, ты в меня и влюбилась?.. Все в нашем роду были людьми музыкальными. Помнится, папаша Мак'Гиэр такое вытворял на волынке, что как-то раз односельчане чуть было не спалили его дом…

Джим проснулся и, покряхтывая, натянул носки. Собираться нужно было побыстрее. Машиностроительная корпорация «Нэйперз» находилась на другом конце города, а в отделе утилизации нарушителей дисциплины долго не задерживали.

Прошлепав в одних трусах по коридору к туалету, он остановился в недоумении. Возле двери, энергично переминаясь с ноги на ногу, прыгал Майкл.

– Кто там застрял? – ткнул пальцем в дверь Маккартни-старший.

Вопрос был не слишком-то умен. Мэри он оставил в постели, и, выходит, кроме Пола в туалете быть некому. Майкл не удостоил родителя ответом, лишь, стиснув зубы, запрыгал еще интенсивнее. Отец подхватил его пляску, время от времени останавливаясь, чтобы постучаться.

«Это может оказаться и дизентерией… » – обеспокоенно думал он.

Вскоре к ним присоединилась Мэри. В Уолтонской больнице, где она служила патронажной сестрой, тоже не поощряли опаздывающих.

Через десять минут Джим принялся колотить в дверь кулаками и ногами. Майкл тихонько поскуливал в такт.

Щелкнул засов, дверь отворилась, и на пороге возник Пол. В правой руке он держал гитару. На лице его светилась мягкая мечтательная улыбка.

– Что ты там делал?!! – вскричал разъяренный отец семейства.

– Я дописывал песню, – невозмутимо ответил Пол и направился в свою комнату, напевая: «Знай, если я встречу тебя с другим, я убью тебя, детка!..»

Ошарашенное семейство застыло. Первым пришел в себя Майкл и, шмыгнув в туалет, задвинул засов.

Родительская пара, очнувшись, продолжила ритуальный танец.

Выйдя, Майкл глубокомысленно изрек:

– Хорошо, что наша фамилия не Моцарты.

– Это почему? – подозрительно поинтересовался отец, пропустив, как и положено ирландскому джентльмену, даму вперед, хоть и рисковал при этом чистотой своих кальсон.

– Тогда Пол запихал бы в сортир весь симфонический оркестр.

Новый учебный год Пол начал другим человеком. Вообще-то, средняя школа с пышным названием «Ливерпульский институт» Полу нравилась. Она вполне устраивала его. Дорога в высшее учебное заведение была отсюда прямой. А отец много раз повторял ему: «Приличный аттестат, сынок, главное, что тебе нужно. Или ты хочешь, как я, всю жизнь заниматься отходами?»

При всей своей любви к отцу и ко всему, что с ним связано, заниматься отходами Пол не хотел.

К необходимости носить форму и нелепого вида эмблему школы он до сей поры относился философски. «В конце концов, я – ребенок, – рассудительно говорил он себе. – А это обязывает. Мир принадлежит взрослым, и когда-нибудь он станет моим…»

Но сегодня с ним творилось что-то непонятное. Он не узнавал своих педагогов, а они не узнавали его.