Юлий Буркин
      Какукавка
      И вот тут он берет в руки череп, смотрит на него и говорит... Говорит... О-о!.. - застонал, отбросив перо, Шекспир, вскочил и заходил по комнате. Говорит...
      Он остановился возле входной двери и, раскачиваясь, пару раз несильно ударился головой о косяк.
      - Говорит... - тоскливо протянул он вслух. - Что?!
      Тук-тук-тук - постучали молоточком в дверь.
      Кто бы это мог быть в столь поздний час? Однако Вильям Шекспир не отличался особой осторожностью: ведь скорее это мог быть какой-нибудь друг-актер с бутылочкой вина, нежели неизвестный враг. Даже не спрашивая, кто там, он отодвинул засов.
      На пороге стоял юноша в странной одежде, явственно выдающей его нездешнее происхождение.
      - Добрый вечер, сударь, - кивнул ему хозяин. - Вы ищете Вильяма Шекспира, сочинителя, или же вы ошиблись дверью?
      - Нет, нет, - откликнулся тот с чудовищным акцентом. - Я есть очень нужен Шекспир. - И добавил: - Именно вас.
      - И зачем же, смею поинтересоваться, вам понадобился скромный постановщик представлений для публичного театра? - осведомился Шекспир, отступая, чтобы пропустить странного незнакомца внутрь.
      Теперь, при свете трех горящих свечей, он смог внимательнее разглядеть своего посетителя. Тот был молод, лет двадцати двух, двадцати трех, не более, и тщедушен телом. На носу его красовалось диковинное приспособление для улучшения зрения - очки, о которых драматург доселе знал лишь понаслышке, а одежда гостя была нелепа до комизма... В руках он держал нечто, напоминающее мешочек из странного, очень тонкого и блестящего, как шелк, материала.
      В целом же незнакомец не производил впечатления человека умного или хотя бы богатого... А труппа ждет рукопись... Шекспир нахмурился:
      - Не примите за неучтивость, однако я вряд ли смогу посвятить вам много времени... - начал он.
      - Много не хотеть, - перебил его незнакомец. - Мало, очень мало я хотеть времени вас.
      - Ну и?.. - спросил Шекспир, не сдержав улыбки. - Чем же могу быть полезен?
      - Что вы писать? - спросил незнакомец, указывая на листы бумаги на столе.
      - А вам, сударь, какое дело?! - Шекспир встал так, чтобы заслонить стол. Не агент ли вы соперников "Глобуса"? Или вы - шпион этого подонка Роберта Грина, который насмехается надо мной в памфлетах, пользуясь благорасположением знати?!
      - Нет, я хотеть помочь, - юноша в очках приложил свободную руку к груди, широко улыбнулся и покивал. - - Я есть. Я мочь.
      - Вряд ли найдется на свете некто, способный помочь мне, горько усмехнулся Шекспир. - Впрочем... Если вы настаиваете, я могу рассказать вам о своей теперешней работе, тем более что в ней нет секрета, и идею не украсть, ведь она не моя. К тому же я зашел в тупик и вряд ли смогу продолжать. Не знаю, зачем вам это нужно, но извольте. Может, в процессе разговора придет спасительная мысль... Хотя вряд ли... Присядьте, кстати.
      Хозяин указал странному гостю на низенькую кушетку, а сам уселся напротив, на обитый потертым синим бархатом стул.
      - Итак, за основу пьесы для театра, пайщиком которого я являюсь, я взял историю, рассказанную датчанином Саксом Грамматиком и пересказанную этой бездарью Томасом Кидом в пьесе о датском принце, симулировавшем сумасшествие...
      - "Гамлет", - кивнул устроившийся на кушетке незнакомец в очках.
      - Ах, так?! - вскричал Шекспир, вскакивая со стула. - Выходит, вы видели ту скверную поделку, где призрак короля кричит и стенает, взывая о мести так жалобно, словно торговка устрицами, которая чувствует, что её товар приходит в негодность?!
      Незнакомец невразумительно пожал плечами, скорее всего, он не сумел перевести для себя этот стремительный поток слов. Но Шекспир и не ждал от него ответа. Он продолжил, расхаживая по комнате:
      - Пьеса бездарна! Но мне показалось, что в основе её лежит история, которую я - но заметьте, только я - могу превратить в шедевр! Это тем интереснее, что таким образом мы утерли бы нос нашим конкурентам! Мы показали бы, что и голуби, и жабы делаются из одного материала, важно лишь, кто создатель - Бог или дьявол... Хотя пример и не удачен: жаба тоже Божья тварь... Я взялся за дело, и шло оно с отменным успехом. Но вот застопорилось. Стоп! - ударил он ладонью по стене. - Застопорилось до такой степени, что я уже отчаялся закончить эту пьесу! Как?! Как распутать этот противоречивый клубок?!
      - Я мочь помочь... - вновь подал голос юноша, глянув зачем-то на металлический браслет на своем запястье.
      Шекспир остановился и, багровея, резко повернулся к нему:
      - Как вы можете мне помочь, осел вы этакий! - вскричал он. - Может быть, вы дадите мне денег, чтобы я расплатился со своими кредиторами?! Тогда мне и пьеса эта ни к чему!
      - Где вы стоп? Какое место в пьеса? - спросил очкарик, не обращая ни малейшего внимания на его гнев.
      - Что ж! Извольте! Я остановился на том, что Гамлет сидит на краю могилы и держит в руках череп. Ну?! Что вам это дало? Давайте, помогайте! - воскликнул поэт с горькой иронией.
      Очкарик полез в свой мешок, выудил оттуда какой-то томик, полистал его, нашел место и сказал:
      - Бедный Йорик.
      Шекспир насторожился:
      - Откуда вам известно это имя?!
      Очкарик, водя пальцем по книжной странице, продолжал:
      - Гамлет и Горацио говорят о том, что все умирать, все превращаться в пыль и грязь.
      - Постойте, постойте! - Шекспир метнулся к столу. - В пыль и грязь?.. Из которой потом строит хижину бедняк... "Державный цезарь, обращенный в тлен, пошел, быть может, на обмазку стен..." Гениально!
      Очкарик, переждав этот пассаж, продолжал:
      - Мертвую Офелию класть в землю. Священник говорит, что молитву читать нельзя, можно только цветы класть. Ее брат Лаэрт сказать: "Опускайте. Пусть на могиле растут цветы... Синие..."
      Шекспир, скрипя пером, забормотал:
      - "И пусть на этой непорочной плоти взрастут фиалки!" Гениально!
      - Лаэрт говорить проклятья...
      Шекспир забормотал:
      - "Да поразят проклятую главу того, кто у тебя злодейски отнял высокий разум..."
      - Лаэрт прыгать в могилу. Туда же и Гамлет...
      - Они дерутся! - вскричал Шекспир. - Их разнимают. Король говорит Лаэрту, что не стоит связываться с безумным...
      - Да-да, - подтвердил очкарик. - Потом Гамлет говорит другу Горацио про письмо, которое он красть, а другое класть, чтобы - (по слогам) Гиль-ден-стерн и Ро-зен-кранц убивать. Потом приходит придворный Озрик и сказать о том, что Лаэрт хотеть драться с Гамлетом. Спорт. Э-э... Состязание.
      - Но рапира будет отравлена! - догадался Шекспир.
      - Да.
      - Гамлет предчувствует беду?!
      - Да, - кивнул очкарик и, перелистнув несколько страниц, продолжил, всматриваясь в напечатанное: - И вино отравленное тоже. На столе. Король хотеть дать вино Гамлету, но его выпивает королева Гертруда...
      - А Гамлет и Лаэрт в процессе битвы меняются рапирами! И когда они уже оба поранили друг друга, Лаэрт признается Гамлету: "Предательский снаряд в твоей руке, наточен и отравлен..." Они умрут оба!.. - Шекспир невидящим взором уставился на своего гостя и прошептал: - Но сперва Гамлет заколет короля!
      - Лаэрт и Гамлет просить друг друга прощения... - уткнувшись в книгу, бубнил очкарик.
      - Да! У Бербеджа и Хеминджа это получится так, что зал будет рыдать, пока потоком слез скамьи не снесет в Темзу! Все умирают! Тут прибывает посол Фортинбрас, и он-то и становится датским королем! - Шекспир порывисто повернулся к столу и принялся торопливо писать, но тут же был вынужден остановиться: - Проклятье! Сломалось перо! Вот запасное!
      - Отстой, - тихо сказал очкарик сам себе на неизвестном Шекспиру языке. Кровавый триллер. Классика называется.
      Черкнув ещё несколько строк, Шекспир вскочил из-за стола и обернулся к своему загадочному гостю:
      - Милостивый государь, вы спасли пьесу, вы спасли театр "Глобус" и вы спасли меня! Кто вы? Что это за книга?! Что вы хотите от меня взамен?
      Очкарик поспешно захлопнул томик и сунул его в свой мешочек.
      - Я хотеть вот что. Что вы никогда не писать про мавра Отелло и его жену Дездемону.
      - Я знаю эту глупейшую новеллу итальянца Джиральди Чинтио, - покивал Шекспир. - Никогда не собирался делать из неё пьесу. Это все, что вы хотите от меня?
      - И ещё одно. Вы никогда не писать про Короля Лира.
      - Идет, - вздохнул драматург. - Хотя, честно говоря, эта кельтская сага всегда притягивала меня...
      - Нет, не-ет, не писать, - просительно протянул очкарик, отрицательно качая головой и морщась.
      - Не нравится мне это, - начал было Шекспир, но тут же шлепнул себя ладонью по коленке. - Ну, хорошо. Ведь вы как-никак спасли меня! Тем более, есть один сюжет... Я прочел его в "Истории
      Шотландии", входящей в "Хроники" Голиншеда... Пожалуй, окончательно оформив "Гамлета", я возьмусь именно за него... Сюжет о некоей кровожадной леди Макбет... Очкарик болезненно сморщился.
      - Вы против этой пьесы тоже?! - вскричал Шекспир с легким раздражением в голосе. - Хотел бы я знать, зачем вам это нужно!
      - О'кей, - успокаивающе махнул рукой очкарик. - Писать. "Леди Макбет". Пускай. Хорошо. - Он достал из своего пакета тетрадку, небольшую палочку, видно, заменяющую ему перо, и продолжил: - Но про мавра Отелло - не писать! Это так?
      - Я дал слово! - гордо поднял голову поэт.
      - Прекрасно, - кивнул очкарик, что-то черкнув в тетрадке. - И про Короля Лира?
      - Да-да, - отозвался Шекспир. - Хотя мне это и не нравится. Но обещаю. Клянусь.
      Очкарик что-то вновь черкнул, сунул тетрадь и стило в мешочек, затем поднялся:
      - До свидания.
      - Ну, нет! - вскричал Шекспир. - Вы должны объясниться, сударь!
      - Э-э.. - протянул его загадочный гость, вновь посмотрел на свой браслет, сокрушенно помотал головой, а затем спросил: - Дорогой писатель, где я мог бы?.. Как это по-английски... Вода... Пс-с, пс-с, - он сделал неприличный жест рукой.
      - А-а... Пойдемте, я провожу вас, - кивнул Шекспир. - Это за пределами жилища. Но потом мы вернемся сюда, и вы все мне расскажете!
      Он проводил гостя в туалет, находившийся во дворе дома парикмахера, у которого драматург снимал комнату. По пути он успел спросить:
      - Из каких земель вы прибыли в Британию?
      - Россия, - отозвался гость.
      - Россия?! - вскричал Шекспир. - Усыпанная снегом степь и белые медведи?! Этот край будоражит мое воображение! Вы должны мне рассказать о нем!
      - Вы - великий, - закрывая за собой дверь, сказал гость Шекспиру. Тот, нервно теребя бороденку, остался ждать.
      Прошло минут пять... Минут десять... Шекспир приложил ухо к двери. Тишина. Oн прижал ухо плотнее... Ничего. Драматург легонько потянул дверь на себя... Она была не заперта и свободно отворилась! Туалет был пуст.
      Шекспир перекрестился.
      * * *
      Как Боб и наказывал, экомобиль я отпустил за два квартала до места и оставшийся путь проделал пешком.
      - Ну? - спросил я, переступая порог знакомого сарая. - И к чему эта гнилая конспирация?
      - Ты зайди, зайди, - потянул меня за рукав Боб, - присядь.
      Он выставил вперед руку с дистанционным пультом от старого японского телевизора, дверь за моей спиной поползла на место и с щелчком захлопнулась.
      Боб (Борис Олегович Борисов) - наш студийный Кулибин, мастер на все свои золотые руки, может из чего угодно сделать нечто совсем другое. Причем, как правило, из чего-то ненужного и бесполезного нечто нужное и полезное.
      - Не подделают? - кивнул я на пульт.
      - Ключ-то? Нет, бесполезно, - покачал он головой, - нужно частотный код знать, а я его один знаю.
      Необходимость такого человека в штате студии много раз подтверждалась практикой. Но какого черта он среди ночи поднял меня с постели и заставил переться в свой сарай-мастерскую?! Лично я понятия не имею.
      Присели. Я огляделся. Да-а, как будто и не было последних лет пяти... Да какой там пяти! Этот гигантский сарай служил мастерской ещё бобовскому отцу, а возможно, и деду. Это я в последний раз был тут лет пять назад, а не меняется в нем ничего значительно дольше.
      - Короче, - сказал Боб, - я встрял.
      - В смысле? - я нервно постучал пальцами по обшарпанному верстаку, возле которого мы уселись.
      - В смысле, допрыгался.
      - Слушай, хватит тянуть резину! Выкладывай наконец, что стряслось?!
      - Значит, так, - начал Боб. - Ты никогда не задумывался над тем, что мир вокруг нас можно сравнить с компьютерным монитором, а бога - с процессором?
      Да-а...
      - Если ты вытащил меня из постели для того, чтобы познакомить с этим поэтическим образом...
      - Подожди, подожди! Это не поэтический образ. Это довольно близкая аналогия. Все причинно-следственные связи - в процессоре, а на мониторе только отображение. Вот я и подумал: хоть этот компьютер и работает в автономном режиме саморазвития, можно ведь, наверное, как-то на него влиять извне?
      - На бога?
      - Ну да.
      - Молиться можно, - сказал я, чувствуя, что меня все-таки втягивают в идиотскую дискуссию.
      - Факт. Хорошо мыслишь. Голосовое воздействие. Только нет никакой гарантии, что все будет, как надо. А мне нужно, чтобы было жесткое влияние. Так что я немного покумекал и сделал приставку.
      - К чему?
      - К процессору. Только ничего толком не вышло. Возможности очень ограничены. Единственное, что получилось, это когда я на мониторе...
      - В смысле, в реальном мире?
      - Не понял?
      - Так ведь у тебя реальный мир - монитор бога.
      - Брось! - махнул рукой Боб. - Забудь. Это я фигурально выразился. А сейчас я про настоящий монитор говорю, про монитор моего компьютера.
      - Ну?
      - Так вот, можно на мониторе моего компьютера выбрать любую точку пространства и времени, щелкнуть, и ты - там. Я поднялся:
      - Знаешь что, Боб, если тебе захотелось среди ночи кому-то попудрить мозги, выбери, пожалуйста, кого-нибудь другого... - Я шагнул к двери.
      - Ну, подожди! Ну, пожалуйста! - вскричал он. Я обернулся и увидел, что он готов расплакаться. Это было так на него не похоже, что я опустился обратно на табуретку.
      - Давай. Только ближе к делу...
      - Да куда уж ближе? - потряс головой Боб, словно отгоняя от себя наваждение, затем полез в тумбочку верстака и достал оттуда початую бутылку водки. - Крандец нашей реальности.
      - Да что ты натворил-то, ответь наконец!
      - Да не я это натворил, - вздохнул Боб. - Какукавка.
      Софья Андреевна заглянула в кабинет:
      - Левушка, к тебе посетитель.
      - Свет мой, - не оборачиваясь, отозвался Лев Николаевич, - ты ведь знаешь, когда я работаю, я никого не принимаю... - Демонстративно скомкав почти полностью исписанный лист, он кинул его в корзину возле стола.
      - Если б не было на то необходимости, я бы тебя не беспокоила, - твердо сказала Софья Андреевна и упрямо вошла в кабинет.
      - В чем же эта необходимость? - нахмурился Лев Николаевич, снял мозолистые босые ноги с низенькой скамейки и, поднявшись из-за стола, повернулся к ней. Кто ж это такой к нам прибыл - Папа римский или сам Господь Бог?! - Граф сунул большие пальцы узловатых мужицких рук за пояс и качнулся с носков на пятки. Внезапно, протиснувшись между косяком и хозяйкой, в комнату проскользнул щуплый юноша в очечках. Типичный тургеневский нигилист.
      - Вы уж меня простите, Лев Николаевич, но дело у меня очень важное, сообщил он с порога. - И чем быстрее мы все обсудим, тем лучше будет...
      - Кто таков?! - рявкнул Толстой.
      - Да я, собственно, никто, а вот вы...
      - А коль никто, так и пошел вон! - Ощетинившись вставшей дыбом бородой, Толстой шагнул к визитеру.
      - Анну Каренину пишете? - быстро спросил очкарик, надеясь этим вопросом обескуражить глыбу. Но не тут-то было.
      - А тебе, прохвост, какое дело?! - все так же угрожающе спросил матерый человечище и топнул о паркет ороговевшей пяткой. Но вдруг глаза его вспыхнули нехорошим огнем: - И откуда знаешь про нее?! Никто ведь ещё не знает!
      - Зря пишете, - продолжал незваный гость, чуть отступив. - Ну, кинется она под поезд, и всякий читатель спросит: зачем читать про нее? Что за фигу нам граф подсунул? Только авторитет себе испортите!
      У Софьи Андреевны брови поползли на лоб. Толстой, отшатнувшись обратно к столу, сгреб с него пресс-папье и с размаху запустил им в посетителя. Однако тот ловко увернулся, и увесистая штуковина влетела в застекленную дверцу старого книжного шкафа. Взвизгнув под аккомпанемент звона бьющегося стекла, Софья Андреевна метнулась прочь из кабинета.
      - Спокойно, - гость уронил свою странную котомку и вытянул руки ладонями вперед на манер психиатров из штатовских триллеров. - Лев Николаевич, вы находитесь среди любящих вас людей... Вы - зеркало русской революции... Все под контролем... А я, пожалуй, пойду...
      Он проворно метнулся к двери вслед за хозяйкой, но граф с неожи
      данной прытью преодолел пару разделявших их шагов и ухватил очкарика за воротник.
      - Врешь! - гаркнул он. - - Теперь уж никуда! Он отшвырнул юношу в сторону, запер дверь и сунул ключ в широкий карман своей холщовой кофты.
      - А теперь говори. Кем подослан? - брови графа нависли так, что глаз не стало видно совсем.
      - Никем, - замотал головой перепуганный юноша. - Честное слово!..
      - Нечто бесовское видится мне в этом лице, - ткнув указательным пальцем в гостя, сказал граф тихо, словно бы самому себе, - такие вот и в царя стреляют... - А затем повысил голос: - Что в мешке?!
      - Кни-и-ги... - протянул очкарик и всхлипнул.
      - Книги, говоришь? - Толстой потрогал котомку босой ногой. - И то правда. Книги. Ладно. Книжный человек - не столь опасный. Вся сила у него в чтение уходит... Да не хнычь ты, - осадил он гостя покровительственно. - Зла не сделаю. Давай-ка садись, в ногах правды нет. - Лев Николаевич указал незваному пришельцу на табурет. - Садись.
      Тот, опасливо поглядывая на графа, наклонился, протянул руку и поднял пакет. Затем, прижав его руками к животу, уселся на предложенное хозяином место.
      - Итак... - сказал Толстой и, повернув кресло, уселся с очкариком лицом к лицу. Брови графа приподнялись, и голубые глазки сверлами вонзились в незваного гостя. - Отставим распрю. С чем пожаловал?
      Юноша глянул на часы, и на лице его мелькнула надежда. Что не укрылось и от графского взгляда.
      - Я, знаете ли, хотел вам сказать, Лев Николаевич, что очень ценю ваше творчество. "Войну и мир" читал и перечитывал, а встреча Болконского с дубом вообще моя любимая сцена... Ваши религиозно-эстетические воззрения...
      - Ты мне зубы не заговаривай! - осадил его Толстой. - Кто такой, откуда взялся?! Ну-ка, дай свои книги, посмотрим, что за глупости ты читаешь...
      Граф потянулся, вырвал пакет из рук посетителя и выудил из него том. Гость понял, что ему не отвертеться. Он вздохнул и признался:
      - Я - пришелец из будущего. Из двадцать первого века.
      Толстой тем временем перелистнул обложку и уставился на дату издания:
      - Это что, фокус какой-то типографский?
      - Это не фокус, - обреченно помотал головой юноша и повторил. - Я из будущего. - Он снова глянул на часы. Ровно через двадцать... Нет, через двадцать две минуты я исчезну. Так что не теряйте времени, граф, спрашивайте. А когда исчезну, убедитесь, что я не врал.
      - Ладно, - кивнул Толстой. - Мужики говорят, "все минется, одна правда останется"... Если ты из двадцать первого века сюда прибыл, то почему ко мне? Что обо мне знаешь?
      - Вы - великий русский писатель, я вас в университете изучаю. Вот в этой как раз книге, - указал пришелец на том в руках графа, - все про вас написано. Дайте-ка.
      Он бесцеремонно выхватил том из рук графа, торопливо полистал и прочел:
      - "Лев Николаевич Толстой, граф, русский писатель, родился в деревне Ясная Поляна девятого сентября тысяча восемьсот двадцать восьмого года (по старому стилю), умер на станции Астапово Рязано-Уральской железной дороги десятого ноября тысяча девятьсот десятого года..."
      - Отчего умер? - глухо прервал его граф.
      - Сейча-ас... - диковинный посетитель снова полистал книгу. - Ага. Вот. "Последние годы жизни Толстой провел в Ясной Поляне в непрестанных душевных страданиях, в атмосфере интриг и раздоров между толстовцами с одной стороны и Софьей Андреевной Толстой - с другой. Пытаясь привести свой образ жизни в согласие с убеждениями и тяготясь бытом помещичьей усадьбы, тайно ушел из Ясной Поляны, по дороге простудился и скончался..."
      - Значит, все-таки ушел... - тяжело покачал головой Толстой и как будто бы сразу осунулся. - Поздненько, поздненько решился... Ну и что же знают обо мне в двадцать первом столетии? Что это за книжонка-то у тебя?
      - "История русской литературы. Конец XIX - начало XX века". Вас в нашем времени почитают за величайшего русского писателя. Да что там русского? Мирового! - юноша, приходя в себя, хитро глянул на графа. - Но лучше бы вы после "Войны и мира" уже не писали ничего...
      - Почему это?
      - А вот... - он поискал глазами, нашел и прочел: "Книга "Война и мир" стала уникальным явлением в русской и мировой литературе, сочетающим глубину и сокровенность..."
      - Это я и без тебя знаю, - перебил Толстой. - Что там дальше-то? Что про "Каренину"?
      - Сейчас, сейчас... "Духом скорбного раздумья, безрадостного взгляда на современность веет от романа "Анна Каренина"... Здесь сузились эпические горизонты, меньше той простоты и ясности душевных движений, что были свойственны героям "Войны и мира"... Та-ак, и вот еще: "Анна Каренина" остропроблемное произведение, насыщенное приметами времени, вплоть до газетной "злобы дня", подобно написанным в ту же пору романам Тургенева и Достоевского..."
      - Сузились, значит... Докатился, - мрачно сказал Толстой, - с Достоевским сравнили. Был бы его Мышкин здоров, чистота его трогала бы нас. Но чтобы написать его здоровым, у Достоевского не хватило храбрости. Да и не любит он здоровых людей. Думает, если сам болен, то и весь мир болен... Да-а, видно, зря я за "Каренину" взялся. А ведь и сам чувствовал: мелко. Для меня-то...
      - Вот-вот, - подтвердил очкарик.
      - Ладно... Что там ещё пишут? Что за книги были у меня еще?
      - Та-ак... "В восьмидесятые годы Толстой заметно охладевает к художественной работе и даже осуждает как "барскую забаву" свои прежние романы и повести. Он увлекся простым физическим трудом, пашет, шьет себе сапоги..."
      - Молодец, - оживился граф, - всегда мечтал в глубине души...
      - Да вот только непоследовательны вы, - перебил его юноша. - В девяносто девятом у вас опять вышел роман. "Воскресение"...
      - Хороший?
      - Да ничего, конечно. Вы же, Лев Николаевич, все-таки мастер... Я, правда, не читал, кино только видел... Конец там какой-то дурацкий...
      - А герои кто?
      - Проститутка, Маслова, по-моему, и какой-то барин... .
      - Омерзительно. Гадко. И как книжонку сию грязную публика встретила? Восторженно небось? Как все низкое.
      - Давайте посмотрим... Та-ак... Вот. "Резкая критика церковных обрядов в "Воскресении" была одной из причин отлучения Толстого святейшим Синодом от православной церкви..."
      - Отлучение? Неужели так?..
      - Написано. Значит, точно...
      - Если уж честно говорить, нам с Богом всегда было, тесно, как двум медведям в одной берлоге... Но отлучение... Это, братцы, чересчур...
      - Я вам про что и говорю, - проникновенно сказал пришелец, - не надо вам все это писать. Один у России великий писатель, и тот скурвился - про проституток пишет, от церкви отлучен... Кому это надо? Какой вы пример народу подаете? Написали "Войну и мир" - да и хватит. Хорошая книжка! Я читал. Честное слово, в восьмом классе... Там все, что надо, есть - и национальный характер, и национальная идея, и национальный оптимизм... Да все!.. Не опошляйтесь. Пашите землю, шейте сапоги. Может, тогда и не будет у вас этих неприятностей в девятьсот десятом, и не побежите вы из дома, не замерзнете на станции...
      - Может, мне и Соньку бросить, пока не поздно? - заговорщически наклонился граф к собеседнику.
      - Ну, это вы уже сами решайте, Лев Николаевич. Тут я вам не советчик...
      - Может, мне с духоборами в Америку махнуть? - наклонился граф к собеседнику.
      - Лев Николаевич, увольте. Не мне это решать.
      - Да я не тебя, шельму, спрашиваю, - выпрямился граф, - я так, сам с собой... А ты-то уже, я так понимаю, скоро к себе в будущее вернешься? Давеча пришли ко мне двое мужиков, один говорит: "Вот пришли незваны", а другой вторит: "Бог даст - уйдем не драны"... - Толстой по-детски захихикал, но тут же осадил себя и продолжил: - Уж не серчай на меня, что не гостеприимно принял...
      - Да ладно, чего там, - засмущался пришелец. - Все нормально. Вы мне главное скажите. Не будете "Анну Каренину" писать?
      - Да ни за что! Все, хватит. Отписался.
      - А "Воскресение"?
      - Еще чего не хватало! Церковь я, чего греха таить, недолюбливаю, но отлучение... Жить буду в свое удовольствие... Про меня ещё скажут: нашел в себе силы уйти в зените славы... И не унизился до её эксплуатации... - от удовольствия граф прищурился.
      - Обязательно скажут, - подтвердил пришелец.
      Толстой вздрогнул. Похоже, он и забыл о его присутствии.
      - Сколько тебе тут осталось? - спросил. Гость глянул на часы:
      - Одна минута.
      - Ну и как там, в будущем?
      - Нормально. Жить можно.
      - А Россия как?
      - Да... Так себе...
      - Худо, - покачал головой Толстой. - А в Бога-то веруют?
      - По-всякому... Вот, дядька у меня, например... Раздался легкий хлопок, и пришелец исчез. Внезапный ветер смахнул со стола бумажные листы и закружил их по комнате.
      - Вот, значит, как... - Граф, кряхтя, поднялся, отпер дверь и крикнул:
      - Софья!
      - Слушаю, Левушка, - появилась та на пороге и настороженно заглянула в комнату. - А где ж твой гость странный?
      - А-а... - неопределенно махнул рукой граф. - Вот что, свет мой. Будь так добра, собери весь этот мусор. - Он указал на разбросанные по полу исписанные страницы. - Собери и сожги. Только сама. Не хочу, чтобы прислуга знала... А после - готовься к выезду. Едем сегодня в город. В оперу.
      * * *
      Одно время племянник Боба, студент филологического факультета, денно и нощно торчал в студии "Russian Star's Soul". Даже, помнится, по текстам наших песен писал курсовую. И вот как-то Петруччио (Петр Васькин - наш идейный генератор) заявил, что в отечественном роке сегодня нет такого мистического и мрачного, а главное - "концептуального" альбома, каким был "Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band". И именно мы - "RSS" - можем дать его слушателю.
      Вы только представьте, - говорил он вдохновенно, - слушатель перестает быть слушателем, он становится соучастником, сотворцом...
      - Какукавки! - восхищенно заметил племянник Боба.
      Покосившись на него, Петруччио продолжил:
      - Мы должны придумать новый мир, странный, неожиданный мир, и каждый выберет себе роль в этом мире, и все песни будут посвящены тем или иным взаимоотношениям этих персонажей, будут их иллюстрацией, выражением переживаний...
      - Какукавки! - снова повторил племянник.
      - Да какой такой, к собакам, Какукавки! - взорвался Петруччио. С перепугу студент втянул голову в плечи:
      - Я говорю, КАК У КАФКИ, - старательно разделяя слова, пояснил он. - Как у писателя Кафки...
      Мы долго хохотали по этому поводу, и с тех пор прозвали бедолагу Какукавкой.
      - ...Так что же он натворил? - спросил я Боба, опрокинув рюмку и занюхав рукавом.
      - Неделю назад он попросился сюда, в сарай, к сессии готовиться. Мол, тишина тут. Им там горы книг читать надо... Я и пустил, второй ключ для него смастерил. Я же не знал, что он во всем разберется... Вообще не думал, что полезет, он же гуманитарий...
      - В чем разберется? Куда полезет?! - снова начал я злиться.
      - В приставку мою, куда же еще? Сегодня подхожу к сараю, вижу, он изнутри закрыт. Значит, там, змееныш. Отпер ключом, зашел... Приставка включена, а Какукавки нет. - Голос Боба стал замогильным. - Тут я сразу все и понял.
      Та-ак... Лично я, в отличие от Боба, так и не понял, в чем трагизм ситуации, но, что дело худо, осознал. Три года назад, например, он, чтобы похвастаться перед своими одногруппниками, скачал себе черновую версию готовящегося к выпуску третьего альбома "RSS". Представьте наше разочарование, когда наши недоделанные песни зазвучали по всем каналам радио, а мы при том ни гроша от этого не получили...
      От неминуемой гибели его спасло лишь то, что именно этот "сырой" альбом и принес нам настоящую славу. Два предыдущих - лишь локальную известность. Кто знает, доведи мы альбом до ума, стал бы он столь популярным? И мы его простили. И уговорили Боба остаться с нами, а то ведь он чувствовал себя настолько виноватым, что собирался покинуть группу.
      - Объясни, что ты по этому поводу думаешь, и хватит уже темнить, попросил я Боба.
      - Я что, темнил? - обиделся тот. - Чего тут непонятного?
      - Мне ничего не понятно. Где Какукавка?
      - В прошлом.
      - То есть?
      Боб встал, прошел в угол сарая и заглянул в монитор своей машины, по Сети соединенной с нашим студийным нейрокомпыотером.
      - Раз, два, три... - стал он тыкать по экрану пальцем. - Тут последовательно шесть дат и мест установлено. Прыгает из эпохи в эпоху, из страны в страну. В каждой - по часу. Если, конечно, все нормально получилось.
      - А зачем?
      - Я откуда знаю? В том-то и дело. Я и боюсь, как бы он там дров не наломал. Сам-то я её даже испробовать побоялся: мало ли что может случиться... Кстати, последняя дата - тысяча восемьсот семьдесят пятый, Россия, Тульская область, Щекинский район, Ясная Поляна... Что-то знакомое... Тебе это название что-то говорит?
      - Толстой, - без напряга вспомнил я.
      И тут наш разговор прервался. Хорошо, что Боб уже отошел от компьютера, потому что Какукавка материализовался прямо в том месте, где тот только что стоял.
      - Попался, змееныш! - вскричал Боб, дернувшись к нему.
      - Дядя! Дядя! Дядя! - завопил тот и юркнул мимо Боба в сторону выхода. - Я вам все сейчас объясню!
      Но тут уже я, вскочив со стула, закрыл собой дверь. И Какукавка в растерянности замер между нами.
      - Что ты мне объяснишь?! - громыхнул Боб, медленно и грозно шагая в его сторону. - Где ты был?! Что ты там делал?!
      - Я... Я знакомился с писателями, - пробормотал Какукавка, пятясь от Боба и спиной приближаясь ко мне. - Чтобы лучше подготовиться к экзаменам...
      - Ты видел Толстого? - продолжал наступать Боб.
      - Конечно! Только что. Вот так, как вас. Классный старикан. Мы с ним отлично пообщались...
      - Что у тебя в пакете?!
      - Ничего особенного...
      - Дай сюда, - потребовал я, поскольку Какукавка как раз приблизился ко мне на расстояние вытянутой руки.
      Он затравленно обернулся и послушно отдал мне пакет.
      - Возьми у него и ключ, - скомандовал Боб.
      - Вот он, - вручил мне Какукавка перемотанный изолентой пульт от видеомагнитофона.
      - Сядь! - приказал ему Боб.
      Я вытряхнул содержимое пакета на верстак. Несколько книг и тетрадка. Учебник истории литературы, том Шекспира, том Чехова, том какого-то Данте...
      - Это ещё кто? - спросил я Какукавку.
      - Был такой. Итальянец, - неохотно отозвался тот.
      - Что-то не слышал, - я полистал книгу со странным названием "Божественная комедия". - Ничего себе, комедия... - На старинных гравюрах, иллюстрирующих книгу, изображались самые разнообразные пытки и казни. - Глобальная книжица. Странно, что я о ней не слышал...
      Листавший Какукавкину тетрадку Боб поднял голову и, глядя на меня сумасшедшими глазами, спросил:
      - А ты когда-нибудь слышал про пьесу Чехова "Чайка"?
      - Нет, - помотал я головой. - Не было у него такой пьесы, я Чехова всего читал. Да и пошловато как-то - "Чайка", как наколка у матроса на груди...
      - "Дядя Ваня"?
      - Не-а.
      - А роман Толстого "Анна Каренина" тебе знаком? - спросил Боб, и голос его становился все страшнее.
      Я только снова помотал головой. Боб перелистнул ещё страничку:
      - Томас Манн... "Иосиф и его братья", "Будденброки", "Доктор Фаустус"... Вычеркнуто все...
      - Не знаю такого писателя, - откликнулся я.
      - Та-ак, - протянул Боб, а затем рявкнул на Какукавку так, что у меня зазвенело в ушах: - Говори! - и сунул ему под нос здоровенный волосатый кулак.
      - Дядя, ну пожалуйста! - подпрыгнул тот. - Я только чуть-чуть не успевал. Только шесть авторов недопрочел... Я после сессии, через неделю, все верну на место!..
      * * *
      "Все вернул на место" Какукавка не после сессии, а сразу. Как он это сделал, каков механизм, я не знаю. Потому что Боб отправил меня домой, точнее, выставил вон, а сам остался С Какукавкой тет-а-тет. Разбираться. По-семейному.
      Еще по дороге домой, греясь в такси, я вдруг вспомнил фразу: "Оставь надежду всяк сюда входящий". И вспомнил, где это было написано... Сейчас это можно было бы написать на дверях бобовского сарая... Отчетливо вспомнил я и "Чайку", и "Дядю Ваню". Вспомнил, что Анна Каренина бросилась под поезд. Вспомнил и Томаса Манна. Бр-р... Лучше бы его Какукавка не возвращал.
      ...И мы не говорили с Бобом об этом случае целую неделю. Но вот сегодня он снова позвонил мне. Рожа на стереоэкране - мрачнее тучи.
      - Змееныш-то мой сессию завалил, - сообщил он, и не ясно было - то ли с сожалением, то ли, наоборот, с удовлетворением.
      - Очень жаль, - откликнулся я, хотя на самом деле подумал злорадно: "И поделом ему".
      - Ни хрена не жаль, - возразил Боб моим словам, соглашаясь в то же время с мыслями, словно их слышал. - Зашел ко мне, сказал,
      что завалил, помялся, помялся и ушел. И тетрадку свою как будто бы случайно оставил. Или правда - случайно... Знать бы это!
      - И что? - спросил я, предчувствуя неладное.
      - Я её полистал, тетрадку эту. А в конце на последней странице список какой-то. В столбик. То ли я его не заметил в прошлый раз, то ли его тогда не было...
      - Не томи, читай, - взмолился я, ощущая на спине легкий холодок.
      - Ну, слушай, - Боб вздохнул. - Читаю. Гомер, "Месть циклопа". Шекспир, "Гамлет жив", "Гамлет возвращается"...
      - Бред какой-то! - воскликнул я.
      - Ты никогда не слышал об этих произведениях? - оторвался от тетрадки Боб и тяжело на меня посмотрел. - Я тоже. Кстати, все они зачеркнуты...
      - Да это он просто мстит! Просто воду мутит, чтобы мы помучились!
      - Возможно, - кивнул Боб. - Ладно. Слушай дальше. Шекспир, "Дездемона: ответный удар".
      - Да он издевается над нами! Не могли они такое писать!
      - Ты уверен?.. Дальше. Чехов, "Сливовый сад"...
      - Что ты хочешь сказать? - снова перебил я. - Что надо его опять отправить в прошлое, чтобы он заставил их писать весь этот бред собачий?!
      - Я это как раз у тебя хотел спросить.
      - Но почему у меня?!
      - Ну-у... Ты хоть и ритм-басист, а самый из нас начитанный.
      - Это не повод. Уволь. Я не хочу брать на себя такую ответственность.
      - Струсил... - покачал головой Боб с обидной жалостью в голосе.
      - Ты машину времени разобрал свою? - спросил я с надеждой.
      - Подшаманить можно, - заверил Боб.
      - Слушай, а с какой стати эти названия у него отдельно записаны?! внезапно сообразил я и ухватился за эту мысль, как за соломинку.
      - Этот столбик сверху озаглавлен "Факультатив", - отобрал у меня соломинку Боб. - Дальше слушай. Чехов, "Четыре брата".
      - Он говорил, "шесть авторов"! - пришла мне в голову очередная спасительная мысль.
      - Шесть и выходит, - остудил меня Боб. - Вот последний. Лев Толстой, "Понедельник" и "Вторник". Все. - Боб захлопнул тетрадь.
      - Что делать будем?
      Боб испытующе смотрел на меня.
      - Знаешь, что... - сказал я. - И черт с ними! Даже если были.