Потом грязевые волны выстудило, и танки раскачивались на них, как лодки на перекате. Десантники держались за обжигающие руки ледяные скобы, стараясь не сверзиться под траки следующей машины. Кое-кто прихватился ремнями и дремал. Конники из приданного кавполка тоже, похоже, дрыхли прямо в седлах. Солдат умеет спать в любом положении, если по нему не стреляют.
Стрелять было некому. Не ожидавшие подобного нахальства от истекающих кровью в кварталах собственной столицы большевиков, немцы проморгали удар под Молодями и позволили танковой бригаде и кавалеристам уже на второй день наступления прорваться в глубокий тыл. Сейчас колонна шла пустошами и проселками между железкой и рокадой, по которой немцы лихорадочно стягивали к участку прорыва снимаемые из Москвы и с других участков фронта резервы. Калужское шоссе форсировали с ходу, чему немало поспособствовали шедший в голове трофейный «Pz-III», захапанный командиром бригады ради лучшего обзора и связи. По крайней мере, раньше, чем пост на перекрестке успел разглядеть на бортовой броне красные звезды, десант «привел к молчанию» и пост, и караулку. Наро-Фоминск обошли с востока, попутно разнеся в хлам немецкий ремонтный поезд, занимавшийся не тем делом, не в том месте и не в то время. Идеально было бы обойтись без шума – но время уже поджимало. До утра оставалось всего ничего.
Давид до рези в глазах пялился в люк, ловя обветренным лицом весь снег, который успело накопить небо. Колонна повернула на запад и шла по известной только комбригу, прослужившему на полигоне в Кубинке как бы не десяток лет, просеке. Внезапно ритм движения сломался, мимо проплыли замыкающие танки первого батальона бригады, сдавшие влево и дожидающиеся остальных. Повинуясь взмаху фонарика, Давид тоже затормозил. Командир грохнул каблуками по броне и побежал в голову колонны. Третий батальон проходил справа, ревя и воняя дизелями. Стрелок-радист, извернувшись, ткнул Давида кулаком в бок. Говорить было трудно – полсотни с гаком моторов, пусть и крутящихся на холостых, забивали все звуки внутри железной коробки.
– Я что заметил, – орал стрелок, – смотри, остальные бригады как? Первый батальон – на «KB» или «тридцатьчетверках», остальные – легкие, так?
– Ну?
– А у нас – только «немка» командирская, остальные все «красавицы», – откуда взялось это слово применительно к почти тридцатитонной махине танка, никто не знал, но на языке прижилось. Правда, «старики», успевшие хлебнуть лиха, предпочитали настороженное «примадонна».
– Выпуск развернули? Вот и хватает на всех теперь.
– Не, шестьдесят вторая тоже нового формирования, а у нее два батальона на БТ. Что-то нашу бригаду откормили. Не к добру.
– А ты-то что жалуешься? Мы во втором, так что радуйся. Не на бэтэхе за жестянкой сидишь, а за нормальной броней в нормальном танке.
– То-то оно то. Да только нормальную броню сверх штата по нонешним временам просто так не дают. Отработать надо.
– А и отработаем. Даром, что ли, в самое гнездо пришли. О, глянь!
В просветах между известково-белыми танками на фоне темного леса скользили призрачные фигуры конников. Им навстречу из вяло падающего снега, после остановки как по волшебству ставшего мягким и пушистым, появились несколько фигур в черных танковых комбинезонах. Командир Давидовой «тридцатьчетверки» запрыгнул на лобовой лист, уцепился за пушку и влетел в башенный люк: «Мы идем к аэродрому. Первый и третий атакуют поселок и станцию, – буркнул он, едва подключив колодку ТПУ, – говорят, туда пикировщиков нагнали. Есть шанс поквитаться». – Вот это дело! – «Батя приказал сыграть под немцев. Идем колонной, не скрываясь. Фары зажечь!» Колонна осветилась огнями фар, десант морщился от слепящего глаза света. Над передней машиной взметнулись флажки, кто-то из ее десанта запрыгнул обратно на броню (отливал, шельмец), и колонна тронулась, оставляя первый и третий батальон за спиной.
На аэродроме Кубинка царила предрассветная суета. Аэродром был полностью готов к работе. Саперы оттащили в сторонку обломки взорванных русскими при отступлении плит, воронки засыпали гравием и крошкой и залили бетоном. Стоящие крыло к крылу транспортники и перелетевшие три дня назад на аэродром пикировщики 8-го авиакорпуса прогревали моторы. Русские воспользовались плохой погодой и нанесли удары по флангам московской группировки вермахта, почти не встречая сопротивления со стороны немецкой авиации. Но сегодня все изменится – синоптики обещали скорое прекращение снегопада. Пилот выпил свой ежеутренний, почти ритуальный стакан молока и перемигнулся со стрелком. Жалко, что пока не удастся слетать на Кремль – но Кремль никуда не денется. Сначала остановим вклинившихся в германскую оборону большевиков, а потом добьем их в самом их логове. Интересно, Сталин еще в Кремле? Или сбежал в Сибирь? Ничего, не сбежал, так побежит.
В привычный звон моторов «штук» вмешался какой-то чуть более грубый тон, напоминающий рычание. Пилот со стрелком переглянулись и вышли посмотреть. За мягкой стеной снежинок в темноте двигались яркие огни. В рычание моторов вплетался лязг гусениц. Часовой у шлагбаума бросился наперерез колонне, размахивая руками, его проклятий заблудившимся танкистам не было слышно за ревом и лязгом. Головной танк и не подумал останавливаться. Стальной монстр снес бронированной грудью шлагбаум, с кормы прозвучала первая очередь – и отпрыгнувший было в сторону часовой сложился, падая в снег. С несущихся обезумевшим стадом туш спрыгивали белые признаки, стреляя на бегу. Пилот вышел из ступора, дернул стрелка за руку, увлекая того под прикрытие стен. До самолета было метров двести, техники прогревают двигатель, так что можно успеть прорваться.
Грохнула пушка, и стоящая в окопчике неподалеку зенитка подпрыгнула, завалившись набок. Давид, не закрывая люка, чуть довернул и проехался по гнезду счетверенного автомата. Стрелок орал, поливая из «ДТ» стоящие рядком самолеты, над ухом бухала пушка, щедро рассылая трехдюймовую смерть. Танки кружили по полю жутким балетом. Кому-то не повезло, закопченная «тридцатьчетверка» нелепо развернулась поперек полосы, изрыгая черный соляровый дым, рядом факелом догорал кто-то из экипажа. Заныл электромотор, башня поворачивалась в поисках опасности. Судя по вздыбленной корме, снаряд прилетел справа. Давид, не дожидаясь команды, рванул рычаг. Вовремя. Тяжелый снаряд прошил воздух в каком-то полуметре, и тут же звонко шарахнули сразу несколько танковых орудий, приведя к молчанию еще одну зенитку.
Кто-то из летчиков то ли сидел в кабинах с самого начала, то ли прорвался к самолетам через этот страшный броневой вальс. Один «Юнкерс» дрогнул и, вынося вперед левое крыло, начал выкатываться из строя с явным намерением взлететь. «На таран!!!» – Давид с изумлением понял, что хрип в наушниках шлемофона – его собственный вопль, а руки уже бросили тяжелую машину в лоб пикировщику. В споре танка и самолета на земле танк всегда прав, это его жизнь, его стихия – стремительным рывком прорваться к мягкому, нежному где-нибудь в тылу и грубой правдой брони превратить его в сломанное и неопасное. Винт «Юнкерса» рубанул по броне, оглушив звоном весь экипаж, срывая закрепленные на броне инструменты и ящики с ЗИПом. Потом скошенный нос танка поддел крыло самолета, перевалив его через себя, опрокинув набок. Железное самбо. «Бей их всех!» – Давид довернул и пошел вдоль шеренги самолетов, сминая мягкие хвосты в алюминиевый хлам. Белые тени десанта слетались к казармам и служебным постройкам, трещали «ППШ» и «ДП», щелкали карабины. Фыркнул огнемет, и из здания штаба послышался многоголосый ор, заглушающий рев дизелей и заполошную стрельбу.
В кабине сложенного набок пикировщика добежавший-таки до своего самолета пилот лихорадочно пытался вытащить зажатую смятой стенкой кабины ногу. Из скомканного бака вытекал бензин, кругом все горело и взрывалось. Массивные тени проносились взад-вперед, доламывая то, что в спешке или по недосмотру пропустили. Чьи-то грубые руки выдернули пилота из кабины, протащили метров десять, бросили на снег. В затылок уперся ствол. Пилот скосил глаза и увидел совсем рядом, сантиметрах в тридцати, приминаемую огромными катками опасно блестящую ленту траков. До конца своей жизни пилот «штуки» возненавидел русские танки, которые сейчас уходили, уходили, уходили дальше на север.
* * *
И сказал Господь – Эй, ключари!
Отворяйте ворота в сад!
Команду даю – от зари до зари
В рай пропускать десант!
М. Анчаров. «Баллада о парашютах»
Гореть в деревне было уже нечему. Закопченные остовы печей укоризненно тянули пальцы труб к небесам. Лемехов пробежал по отрытому в плотном снегу ходу сообщения (вгрызться в промерзшую землю было невозможно) к устроенной в развалинах одного из домов огневой точке. Трофейный «МГ» прятал дырчатый ствол в щели между бревен, выглядывая на белой равнине своих недавних хозяев.
– Как дела, Слава?
– Нормально, командир. Патроны есть пока, спасибо фрицам, – пулеметчик кивнул на тянущуюся правее страшноватую баррикаду из заледеневших трупов в серых шинелях, нимало не смущаясь соседством, – на пару атак хватит.
– Что немцы?
– Пока сидят в роще, носа не высовывают. Одно не в радость – вроде моторы у них там подвывали. Как бы по нам танками не проехались. Сбегали бы вы к партизанам, хоть какая – а все же артиллерия.
– Где вы слышали моторы? – Лемехов сразу помрачнел. Танки – это серьезно, десант танки, когда они по ту сторону стволов, не любит совершенно.
– Роща справа тридцать. Точнее сказать не могу.
– Хорошо. Благодарю за службу, красноармеец Иванченко. – Тот не ответил, приникнув к прицелу. Лемехов, не обращая внимания на нарушение субординации, пригнулся и побежал дальше. Трофейная противотанковая пушечка укрывалась за ледяным бруствером, чуть в сторонке от домов. Трое партизан – в полушубках, в армейских шапках со звездочками, привалились к брустверу, дымили трофейными же, оставшимися от былого гарнизона, сигаретами. На новость о танках отреагировали спокойно. Танки так танки, для того, мол, здесь и стоим. Сектор обстрела подходящий, снаряды в наличии. Не беспокойтесь, товарищ командир.
Мишка Анчар со своим «ДП» лежал за чудом уцелевшей жердевой оградой. Не сказал ни слова, одновременно показав большой палец и оскаленные в шпанистой улыбке зубы.
Обежав позиции батальона – хотя какой уж там батальон, максимум рота осталась, старший сержант спустился в погреб, оборудованный под лазарет. Раненых было мало – после первого боя ночью кого-то увезли на лошадях партизаны, а иные умерли.
– Как комбат?
– Плохо, товарищ старший сержант. Бредит.
– А Васильев?
– Помер Васильев. Так что вы теперь, товарищ старший сержант, командир батальона и есть. Больше некому.
Серия минометных разрывов прошлась по пепелищу, вздымая снежные фонтаны, сажу и щепки. Кто-то заорал страшно, затем умолк. Под аккомпанемент взрывов из рощицы показались серые фигуры, нетяжело продвигающиеся по пояс в снегу. Иванченко повел стволом, примериваясь и выжидая.
Очередной разрыв пришелся прямо на кирпичах разваленной до основания печи справа-сзади. Осколки вжикнули, впиваясь в ноги и спину, голова в парашютном шлеме уткнулась в казенник, короткая очередь ушла вверх, сбив снег с верхушек сосен.
Идущий к деревне большак изрядно подзавалило, однако глубина снежного покрова все-таки была не той, что на полях вокруг. Узкие гусеницы плохо цепляли грунт, так что отмеченные крестами машины могли двигаться только по дороге. Шесть «двушек» и «единичка» – несерьезно по фронтовым меркам, но для истекающего кровью батальона десанта, сведенного за два дня и три ночи боев до неполной роты – более чем достаточно.
В ледяном редуте артиллерист-окруженец, а ныне партизан отряда Вялого, повидавший за четыре с гаком месяца войны значительно больше, чем хотелось бы, прильнул к прицелу. Головная «двушка» повела башней, очередь прошла по равнине с недолетом, вздымая фонтанчики снега. Дорога слегка изгибалась, обходя деревенский погост. Танк крутанулся на гусенице, следуя изгибу колеи, подставляя борт. Артиллерист криво усмехнулся, выжимая кнопку спуска. Бронебойный снаряд трофейной пушки пробил соплеменную броню, заклинив мотор. Второй вошел в бок не успевшей развернуться башни, послышался треск рвущихся внутри снарядов.
Выучка немецких танкистов поражала, реакция была мгновенной. Второй в колонне танк ушел вправо, третий – влево. Буксуя, ревя перегруженными моторами, машины с крестами разворачивались фронтом, охватывая позиции русских. Третий снаряд отрикошетил от лобовой брони танка, и сразу несколько пушек и пулеметов прошлись по ледяному брустверу. Наводчика отшвырнуло, сломанной куклой бросило на снег.
По целине танки шли значительно медленнее, часто пробуксовывали, ерзали вперед-назад. Приотставшая было пехота подтянулась, сгруппировалась за броней. Со стороны деревни стучали редкие очереди.
Лемехов, пристроившись за присыпанным снегом бревном, выжидал. Все приказы розданы, да и перемещаться по обороняемой десантниками деревне под градом пуль и снарядов было невозможно. Откуда-то слева звонко бухнуло «ПТР», росчерк рикошета заставил танки остановиться. Пушки и пулеметы шевелились, посылая короткие очереди в сторону его десантников. Ясно – сейчас на зачистку пойдет пехота. Точно. Лемехов выцелил машущую пистолетом фигуру, мягко потянул за спуск.
Офицер сложился. Ствол переместился вправо, но он опоздал – длинная очередь из «дегтяря» уложила и вторую фигуру в высокой фуражке, и несколько немцев рядом с ним. Надо же, выжил зубоскал. Пехота залегла, танки опять двинулись вперед. «ПТР» выстрелило еще пару раз, безуспешно – и замолкло. «Единичка» вырвалась вперед, на зажатую между двух пепелищ улицу. Фыркнул огнемет, танкетка вспыхнула и, горя, врезалась в печной остов, обрушив его на себя. Очередь двадцатимиллиметровки прошлась по позиции огнеметчика, с неясным результатом. Лемехов отложил винтовку, потянул заготовленную связку гранат. Метров тридцать еще…
– Короткая! – Давид рванул рычаги на себя, «тридцатьчетверка» клюнула носом и остановилась. Пушка рявкнула, звякнула падающая в брезентовый мешок гильза. Серая угловатая коробка на белом снегу пыхнула бледным бензиновым пламенем. Танки рассыпались веером, пропахивая глубокие борозды в целине. За лесом тоже грохотало – там попали под раздачу минометчики и еще кто-то случайно подвернувшийся. Двадцать минут грохота схватки – и тишина. Из развалин, из-за черных остовов печей, из ледяных редутов на флангах поднимались фигуры в бело-черных (от копоти) маскхалатах, ошалелыми глазами смотрели на проносящуюся мимо свою – свою! – броню. На колонну лыжников, огибающую пепелище с запада, на сбившихся в небольшую кучку немцев с поднятыми руками.
И уж совсем изумленно смотрели они на конную лаву, вырвавшуюся из леса с другой стороны снежного поля и с криком «ура» летевшую навстречу танкам.
* * *
В последний час.
Успешное наступление наших войск в районе столицы нашей Родины – города Москвы.
На днях наши войска, расположенные на подступах Москвы, перешли в наступление против немецко-фашистских войск. Наступление началось в двух направлениях: с северо-запада и с юга от Москвы. Прорвав оборонительную линию противника протяжением 20 километров на северо-западе (в районе Крюкова), а на юге от Москвы – протяжением 30 километров в районе Молоди, наши войска за три дня напряженных боев, преодолевая сопротивление противника, продвинулись на 60–70 километров. Нашими войсками заняты гор. Истра, станция Кубинка, станция и город Наро-Фоминск. Таким образом, все железные дороги, снабжающие войска противника, расположенные на подступах к Москве, оказались прерванными.
Сообщение Совинформбюро от 11 ноября 1941 года
– Значит, соединились. Поздравляю, товарищ Рокоссовский. Сколько немцев в кольце?
– Почти все, что осталось от третьей и четвертой танковых групп, плюс пехотные части. По нашим оценкам, примерно триста тысяч солдат и офицеров.
– Впечатляет. Такого, как мне кажется, еще не случалось… С немцами. Вы уверены, что сможете удержать кольцо окружения?
– В этом я не могу быть уверен, товарищ Сталин. Опыта все-таки маловато, – главнокомандующий кивнул. – Но мы делаем все возможное. Сейчас танковые соединения продвигаются вперед, вынося внешний фронт окружения подальше, а пехотные части отжимают немцев внутрь, к востоку – в тех же целях.
– Что Гудериан?
– Ушел, подлец. Не успел зарваться, – с некоторым даже сожалением сказал Рокоссовский, – одним рывком выдернул свои танки из-под Тулы. Не иначе, не сегодня-завтра начнет взламывать кольцо снаружи. Правда, южной группировке жаловаться грех, полторы сотни километров прошли почти без сопротивления. Курск и Орел взяли, как немцы осенью, – с ходу. И линия фронта на южном участке нравится мне теперь гораздо больше.
– Да вы, товарищ Рокоссовский, прямо художник. «Нравится». Хм. Вернемся к попыткам немцев прорвать кольцо.
– Я уверен в их неизбежности. По расчетам штаба, удар состоится уже завтра. Вероятно, в секторе от Серпухова до Малоярославца. Но возможен также Можайск Вскрыть намерения немцев досконально разведке пока не удается. Главная проблема в том, что у нас осталось очень мало танков, а противотанковые части мы подтянуть не успеваем. И если немцы нанесут скоординированный удар извне и изнутри…
– Мы никоим образом не собираемся вмешиваться в ваши решения, товарищ Рокоссовский, – деликатный Сталин! Что происходит в этом мире?! – но мы рекомендуем вам учесть не только военные, но и политические факторы. Есть мнение, – Сталин смотрел на карту с неким сомнением, как будто не до конца верил нанесенной обстановке, – мнение, да… Что для Гитлера – да, именно для Гитлера, оставление немцами той части Москвы, которую им удалось занять, будет серьезным политическим поражением. Они широко оповестили весь мир, что Москва ими уже занята. Так?
– Так, товарищ Сталин.
– А если немцы нанесут встречный удар – они будут вынуждены оставить занимаемые позиции. Так?
– Так точно.
– И их генералы это понимают. И, полагаю, они также понимают, что, удерживая уже занятую ими часть города, они не смогут собрать достаточно сил для встречного удара. Думаю, что генералы, основываясь на положениях стратегии, будут проталкивать идею встречного прорыва. А вот Гитлер – Гитлер, есть такое подозрение, это им запретит. Уже из соображений политики. Чем очень осложнит им жизнь. Согласны?
– Согласен, товарищ Сталин. Но…
– Но?
– Но я бы не исключал такую возможность.
– Хм. Тогда прошу учесть еще один фактор. Товарищ Сталин несколько отличается от господина Гитлера. Товарищ Сталин понимает, что всякая наука, в том числе и военная, имеет свои непреложные законы. И если эти законы требуют учитывать вероятность встречного удара немцев из кольца – товарищ Сталин не будет уподобляться господину Гитлеру и ставить генералам палки в колеса. От вас требуется одно – разгромить немцев так, чтобы не просто отогнать их от Москвы. Ваша задача в том, чтобы подорвать силы немецкой армии. Чтобы лишить их возможности вести активные операции минимум до следующего лета. Вот что является целью вашей операции, товарищ Рокоссовский. И отвечать за нее вам.
Гальдер чувствовал себя препаршиво. Отдуваться пришлось одному. Гудериан остался в войсках – предпочел русский мороз ледяному тону фюрера. И правильно сделал.
– Меня не устраивает продвижение по два-три километра в сутки! Совершенно не устраивает! Такими темпами Гудериан пробьется к окруженным войскам через два месяца! Это совершенно неприемлемо. Уже сейчас, пользуясь затруднительным положением оказавшихся в кольце войск, большевики оттесняют наши части от важнейших точек города.
– Мой фюрер! Низкие темпы продвижения объясняются совершенно объективными причинами. Русские перебросили под Москву свежие силы, наши части страдают от недостатка снабжения и отсутствия зимнего снаряжения.
– Эти отговорки я слышу уже давно! Я приказал отправить зимнее обмундирование в войска еще в сентябре! А окопные печки? Я лично одобрил их конструкцию и приказал развернуть производство! Только не говорите, что войска их до сих пор не получили!
Не говорить, так не говорить. Когда фюрер входил в раж, аргументы становились бесполезными. Что толку от наскоро собранных, причем в недостаточном количестве, шинелей и канистр с антифризом, если они так и лежат на варшавских складах из-за перегрузки железных дорог спешно перебрасываемыми подкреплениями, топливом и боеприпасами?
– Мой фюрер! Солдаты вермахта делают все возможное и невозможное. Однако соотношение сил крайне неблагоприятно. Сил одной танковой армии Гудериана явно недостаточно. Я еще раз прошу вашего разрешения на встречный прорыв кампфгруппы Гота из кольца окружения!
– Не разрешаю. Мы не можем оставить Москву. Это будет грандиозным поражением германского оружия. Мы не можем допустить этого. Какие части мы можем перебросить в помощь Гудериану?
– Практически никаких, мой фюрер. Линия фронта, – указка Гальдера прошлась по гигантской дуге, прихотливо выгнутой к востоку, – сковывает огромное количество войск Впрочем, как наших, так и русских. Кроме того, операции против Ленинграда и Киева требуют большого количества сил.
– Прекращайте эти операции. Я приказываю. Судьба Германии сейчас решается под Москвой и только под Москвой. Все танковые и мотопехотные части, всю артиллерию, кроме необходимой для удержания фронта, – перебрасывайте к Москве. Румынские, итальянские, венгерские части используйте для замены германских войск на спокойных участках фронта. Я поручу Риббентропу договориться с союзниками.
Фюрер вновь был воодушевлен, простые решения трудных вопросов вводили его в экстаз. Он снова был прав, он покажет этим задравшим нос генералом, что значит быть вождем нации, величайшим полководцем мира, ведущим германскую нацию к сияющим вершинам могущества.
– Рейхсмаршал! Немедленно перебрасывайте к Москве максимум авиации. Как ударной, так и транспортной. Все остальные участки фронта подождут, Роммель… Роммель тоже подождет. Москва сейчас важнее Каира и Суэца. Наши войска в кольце врагов не должны испытывать недостатка ни в чем – ни в боеприпасах, ни в снаряжении. Гальдер! Сообщите люфтваффе суточную потребность войск в предметах снабжения. Я приказываю люфтваффе обеспечить все заявки ОКХ в полном объеме.
Геринг важно кивнул. Он был уверен в успехе.
– Гальдер! Когда вы сможете перебросить под Москву танковую армию фон Клейста?
– Первые части начнут прибывать в район Можайска через две недели, двадцать шестого – двадцать седьмого ноября. Полагаю, мы сможем начать наступление через сутки после их прибытия.
– Ускорьте переброску, насколько это возможно. Если русские партизаны постараются помешать перевозкам – безжалостно выжигайте все жилье в радиусе пятидесяти, нет, ста километров от дорог! – Гальдер, державший карту европейской России в уме, хотел было заметить, что тогда придется уничтожить вообще все русские деревни. Не то чтобы он имел возражения морального плана, но на такую грандиозную «операцию умиротворения» (кстати, записать! Удачный термин!) у него просто не хватит фойеркоманд. Даже если бросить на уничтожение все тыловые войска, СС и вспомогательные части. Однако озвучивать свои сомнения он не стал, чтобы еще больше не распалять фюрера.
* * *
Союзник – это тот, кто пока не нашел удобного момента для того, чтобы нанести удар вам в спину.
Дж. Кларк. «25 лет в разведке»
Товарищ Сомов был счастлив. Шутка ли – его деятельностью были довольны все. Буквально все. Материальные блага лились рекой. Казалась, вся деятельность отдела вращается вокруг товарища Сомова. Вся необходимая документация поставлялась товарищем Сомовым точно в срок и в полном объеме, причем всем интересующимся ею корреспондентам. Жизнь удалась, думал товарищ Сомов, изображая деятельное внимание на очередном совещании. Скоро, скоро в его жизни наступит новый этап. За последний месяц в отделе появилась масса новых лиц, по сведениям из надежных источников, вскоре намечалась реорганизация. И уж, конечно, товарищ Сомов никак не может быть обойден повышением в ее ходе. Разумеется, это открывало новые перспективы. Поэтому товарищ Сомов совершенно не удивился, когда, по окончании совещания, начальник отдела, перекивнувшись с прибывшим из самой Москвы приятным молодым человеком, представленным в качестве инструктора ЦК, обратился к нему:
– Товарищ Сомов! Пожалуйста, задержитесь!
– А вас я больше не задерживаю, адмирал, – взгляд фюрера был ледяным, у Канариса засосало под ложечкой, – полагаю, вы слишком перетрудились. Я рекомендую вам отдохнуть пару недель. Желательно, где-нибудь в горах. – Адмирал щелкнул каблуками, развернулся и вышел из кабинета. Мозг лихорадочно работал – и во время подъема в лифте, и весь недолгий путь до ожидающего на стоянке автомобиля.
Автомобиль величаво вырулил на шоссе. Адмирал приказал ехать не спеша, юркий синий «Опель-Кадет», долго не решавшийся обогнать лимузин, наконец, осмелился и без труда скрылся за поворотом. Адмирал размышлял.
Это еще не конец. Но конец уже близок. Все, все пошло не так с того самого чертова доклада, с этой чертовой коробки из будущего. «Бойтесь данайцев» – в блестяще рассчитанный, логичный и рациональный план вторжения было внесено нечто, совершенно чуждое стратегии – иррациональность. Бумаги из испорченной водой папки были невозможны, иррациональны… Но они, вкупе с поразившей Гитлера коробочкой телефона – инженеры «Сименса» уже научили коробочку устанавливать какое-то подобие связи, правда, для этого понадобилось два десятка шкафов с оборудованием – стали тем аргументом, который убедил Гитлера начать наступление на Москву, не дожидаясь разгрома русских армий под Киевом и Ленинградом.
Эта авантюра уже обернулась концом рейха, и неважно, что от этого конца его отделяют несколько лет и несколько тысяч километров, которые предстоит пройти русским. Впрочем, его конец, конец адмирала Канариса, пока еще (ненадолго, он знал это) шефа абвера, наступит значительно раньше. Фюреру был нужен козел отпущения – фельдмаршалы и генералы уже летели со своих постов взводами и ротами, но ни один из них не делил с фюрером ответственность с самого начала, с того рокового дня, когда что-то не объяснимое рациональным германским умом вмешалось в железную работу военной машины рейха.
Если бы не эта чертова коробка, если бы фюрер не отложил начало войны, если бы он не послушал этого сумасшедшего Гудериана и разделался бы с Ленинградом и Киевом, прежде чем идти по стопам Наполеона… Впрочем, что толку сожалеть об упущенных возможностях.
Нужно было действовать, причем быстро. Других кандидатур на роль козла отпущения, кроме самого адмирала, у рейхсканцлера и фюрера германской нации не было. И эта роль Канариса не устраивала. Впрочем, адмирал был готов всегда. Иначе он был бы недостоин своего поста начальника военной разведки.
Войдя в свой кабинет, адмирал вызвал секретаря.
– Эрвин, приготовьте мой «Хорьх». Позвоните в пансионат, я прибуду туда на две недели, пусть подготовят номер. И… позаботьтесь о связи. Я хочу быть в курсе событий.
Секретарь, ничуть не похожий на плакатную белокурую бестию, обычное неприметное среднеевропейское лицо, козырнул и вышел. Канарис сел в кресло и закрыл лицо руками. Теперь все зависело не от него. Если в заготовленном им плане есть изъяны или кто-то из «конкурентов» – СД, СС – переиграл его, да если просто вмешается какая-то случайность – останется только не попасть в лапы этих самых конкурентов живым. Из потайного ящика стола адмирал достал небольшую продолговатую капсулу. Покачал на ладони, бросил обратно в ящик. Все равно, если что – не успеть. Да и слишком театрально. Оставалось только надеяться.
Через полтора бесконечно длинных часа секретарь открыл двойную дверь кабинета и вошел, держа в руке небольшой стальной чемоданчик.
– Машина подана, герр адмирал!
– Эксцессы?
– Никаких, repp адмирал. Ваша предусмотрительность поражает. Однако осмелюсь доложить, через три часа – смена караула. Нам нужно успеть.
– Хорошо. Подождите пять минут, – отсылать Эрвина смысла не было. Адмирал достал из потайного сейфа ключ, набрал код, отключая систему пиропатронов, щелкнул замком и открыл крышку чемоданчика.
Все было в порядке. Жемчужная коробочка телефона в специальном гнезде, коробка зарядного устройства втрое большего размера – тоже «Сименс», но, естественно, современный. Отчеты сименсовских инженеров, желтоватые протоколы русских допросов в матерчатом кармашке. Все на месте. Поднять голову он не успел…
Эрвин, уже в перчатке на правой руке, поднес к виску адмирала компактный «вальтер ППК» и спустил курок. Выстрел почти игрушечного пистолета прозвучал также почти игрушечно. В любом случае, охрана в коридоре за двойными дверями ничего не услышит. Эрвин вложил «вальтер» в руку адмирала, снял перчатки, закрыл чемоданчик. Сунул ключ в карман и вышел в коридор, плотно затворив за собой дверь.
Выйдя из особняка, секретарь подошел к адмиральскому «Хорьху», шелестящему мотором у подъезда. Водитель опустил стекло.
– Шеф выйдет минут через двадцать, Генрих. Счастливо отдохнуть в Альпах!
– А ты? Или шеф тебя на хозяйстве оставил?
– Я – городская крыса, природа навевает на меня тоску. Сейчас заброшу почту – и свободен. Прошвырнусь по девочкам, посижу в казино.
– Удачи, камрад.
Эрвин улыбнулся и быстрым шагом скрылся за углом. Пройдя два квартала, он свернул в подворотню и распахнул дверь маленького синего «Кадета», лениво пофыркивающего на холостых.
– Все здесь!
– Хай! – чья-то рука из глубины салона приняла чемоданчик.
– У нас пятнадцать минут, не больше! – Он быстро юркнул внутрь «Опеля», тот скрипнул шинами, выскочил из подворотни и затерялся в лабиринте улиц. Через полчаса машина выехала из города и понеслась на юг. Эрвин, уже с усиками и новой прической, сразу придавшими ему восточный вид, в дорогом штатском костюме, откинулся на спинку сиденья и, казалось, спал. Его спутник вел машину с истинно японской невозмутимостью.
