Корву и Муцию выпало тащить статую самого Бенита во время праздничного шествия. Неудачный жребий, неподъёмный в прямом смысле слова: старинные статуи были составными, мраморные головы легко отделялись от торса, и в процессии участвовали одни эти головы. А бюст Бенита угодливый скульптор изваял из цельного куска мрамора. И его во время процессии надлежало тащить на носилках с форума, где его недавно установили, на Марсово поле. Муций попытался махнуться со счастливчиками, которым досталась голова Сципиона Африканского. И хотя нести её надо было с Капитолия из храма самого Юпитера Всеблагого и Величайшего, все же Муций готов был совершить эту прогулку, лишь бы избавиться от мраморного Бенита. Но счастливчики не пожелали уступить Муцию Сципиона.

Пришлось Корву и Муцию тащить черномордого Бенита. Несли недолго. Муций споткнулся. А Корв даже не пытался удержать носилки. Бюст Бенита грохнулся о мостовую и разлетелся на куски.

– Теперь нас повесят, – сказал Корв и рассмеялся.

Двое одетых в чёрное исполнителей тут же вывели братьев из процессии.

В таверну «Медведь» Постума сопровождал лишь один человек – здоровяк, выше его на целую голову, широкоплечий телохранитель Крот. Как его настоящее имя и почему парня прозвали Кротом, никто в окружении Августа не знал. Да и не интересовался, потому что у любого, кто глядел на мрачную физиономию Крота, разом пропадала охота задавать вопросы. Крот числился личным телохранителем императора и всюду сопровождал Постума.

Таверна за последние годы сильно изменилась – на стенах появились аляповатые плакаты, под потолком висело набитое опилками чучело неведомой твари, зарубленной преторианцами на Пренестинской дороге. Чья фантазия могла вообразить это огромное раздутое черно-зеленое туловище с ржаво-рыжим брюхом, полсотни разнокалиберных ног с бледными полупрозрачными щупальцами, каждое с острым коготком, и маленькую голову, чем-то похожую на собачью – один глаз чёрный, огромный, другой – голубой, маленький, с вертикальной прорезью зрачка. Глаза, разумеется, вставили стеклянные, и никому уже не известно, какие глаза были у живого гения-мутанта. Возможно, чучельники, большие затейники в подобных делах, специально придали монстру одновременно и жуткий, и забавный облик.

– Привет, гений! – крикнул Постум чучелу. – Как видишь, быть бессмертным – занятие невесёлое. Знаешь, приятель, я бы ни за что не поменялся с тобой местами.

Четыре «лошадки», поджидавшие Августа за столом, уже выпили по бокалу-другому вина, захмелели и все время хихикали. Ах нет, Хлоя, как всегда, не пила, и лишь изображала лёгкий хмель.

– Какое милое ржание! – воскликнул Постум. – Сразу видно, что кобылки застоялись в конюшне.

Девицы закричали ещё громче и захлопали в ладоши. Сейчас они принарядились, то есть на каждой было по несколько кусочков ткани: на смуглой Туллии – ярко-красная с голубыми вставками туника, а на трех белотелых красавицах – лоскутки белого, голубого и ослепительно-оранжевого. Четвёрку роскошных тел опекал невысокий юноша с наглыми бесцветными глазами и лягушачьим ртом, растянутым в постоянной улыбке. Парень был подвижен, как мартышка, и непрерывно сыпал словами. На вид он казался ровесником Постума, но в чёрных его кудрях мелькали серебряные нити.

– Август! – воскликнул паренёк, целуя девушек в шею и плечи. – Подари мне эту прекрасную квадригу, и я стану самым счастливым человеком в Империи.

– И как отблагодаришь меня, Гепом?

– Предоставлю тебе убежище на своей помойке.

– Нет, эти красотки не для тебя, – рассмеялся Постум. – А помойка в качестве убежища пригодится тебе самому. Я поищу что-нибудь менее привлекательное.

Красотки с визгом и смехом тут же кинулись на шею своему благодетелю.

Визжа и целуясь, они не заметили, что дверь распахнулась и в таверну ввалился Кумий в короткой трикотажной тунике. Кроме туники на поэте были брючки в обтяжку и сапожки из мягкой кожи с накладными пряжками – мода последних лет. Сапожки эти назывались монгольскими, их обычно носила молодёжь.

– Постум! Дружище! – завопил поэт. – Говорят, сегодня ты отправляешься в лупанарий? Почему ты забыл пригласить старину Кумия? Как ты мог? Кто, кроме меня, может дать тебе бесценные консультации в столь важном деле?!

– Зачем же мне звать тебя с собою, Кумий? Я думал, что ты сидишь там с утра. Не в одном лупанарий, так в другом, – и когда-нибудь в своём путешествии мы до тебя доберёмся.

– Я сижу в лупанарий? – Кумий возмущённо вытаращил глаза. – О нет! Я сижу на своём чердаке под самой крышей, в раскалённой и душной комнатёнке, где воняет кислым супом, и вымучиваю из себя стихи. Да, я выдавливаю их, как фекалии в латринах, а они не лезут, хоть ты режь меня, хоть жги. И ни одна клизма тут не поможет.

– Бедняга Кумий! – воскликнул Постум с притворным сочувствием. – А не принять ли тебе немного касторки с бензином? Говорят, это мгновенно вызывает не только настоящий, но и словесный понос!

Кумий побледнел. Уставился на Постума мутноватыми водянистыми глазами и медленно повёл перед носом императора пальцем из стороны в сторону:

– А вот этого не надо. Вот это было. И это не надо. И нехорошо.

Постум кашлянул, на мгновение смутился, глянул искоса на девиц, потом на молчаливого Крота, и наконец бросил небрежно:

– Ну что ж, придумаем для тебя другое меню.

И щёлкнул пальцами. Тут же подлетел хозяин и поставил перед Кумием полный до краёв бокал вина. Поэт сделал глоток и одобрительно причмокнул.

– Скажу честно, – пробормотал Кумий. – Я кучу ошибок совершил в своей долгой жизни. И за все я уже заплатил. Да, за все, кроме одной. Но, тсс, об этом ни слова. Ты понял? – Он подмигнул чучелу гения, висящему под потолком. – А не то старина Кумий повиснет рядом с этой несчастной тварью, и его брюхо вместо жареной колбасы, телятины и сыра набьют опилками.

– Хватит стонать, Кумий! – прервал его Постум. – Кажется, мы собирались сегодня вечером на ужин к сенатору Авреолу.

– Нас всех позвали? – удивился Кумий. – И меня?

– Нет. Мы явимся незваными. И в этом вся прелесть. Говорят, у него молоденькая смазливая жёнушка, можешь за ней приударить – я разрешаю.

– Обожаю смазливых молодых жён. Они такие забавницы! – хмыкнул Кумий.

Постум и его компания уже спешно допивали вино и поднимались из-за стола, когда дверь в таверну распахнулась вновь и вошли двое. Несколько секунд новые гости стояли на пороге, не решаясь войти, будто сомневались – не заблудились ли. Наконец один из них, тот, что пониже ростом и помоложе, кивнул. Оба гостя вошли и заняли свободный столик. Император нахмурился. Весь Рим знал, что каждовечерне в «Медведе» веселится Август со своей компанией. И заглядывать сюда решались либо красивые девки в надежде приглянуться императору или его дружкам, или отчаянные молодые парни, почему-то уверенные, что Август примет их в свой узкий кружок и сделает соучастниками мерзких попоек и осыплет к тому же золотом или назначит на высокие должности. И тех и других Крот вышвыривал через пару минут за дверь – Август терпеть не мог пришлых. Лишь гладиаторам да возничим разрешалось участие в здешних попойках. А гости по-прежнему появлялись с завидной регулярностью. Но эти двое не походили на юных искателей приключений. Младшему было уже за сорок, а старшему – и вовсе под пятьдесят. Оба они были прежде либо легионерами, либо гладиаторами – шрамы говорили сами за себя. Щеку младшего уродовал глубокий шрам, у старшего руки пестрели отметинами. Старший был совершенно сед, у младшего чёрные волосы, чуть тронутые сединой, вихрами торчали во все стороны. Лицо старшего, бледное от природы, едва тронутое желтоватым северным загаром, с резкими складками вокруг носа, казалось смутно знакомым. Он был в белой льняной тунике без рукавов, но шею замотал синим шёлковым платком – видимо, по иноземной моде.

Компания Августа примолкла, глядя на странных гостей. Вид у этих двоих был какой-то не подходящий для веселья, кутежа и глумления, и никто не знал, как с ними поступить. Так что Августу пришлось нарушить молчание первым.

– Эй, ребята, вы, часом, не ошиблись дверью?

Значит, будет потеха! Гепом радостно потёр руки, предвкушая. Но тут же вновь затих и сделался серьёзен и даже грустен.

– Мы хотим поужинать, – сказал седовласый. У него был правильный выговор, но он как-то уж очень старательно произносил слова. Голос был металлический, как будто искусственный.

Когда-то Постум уже слышал такой голос. Когда-то…

– Поужинать, здесь? – хохотнул Гепом. – Сразу видно, что вы, гости дорогие, прибыли издалека.

– Издалека, – согласился седой. – Но разве это что-то меняет, если мы платим за ужин?

– Тут особая плата, – нахмурился юный император. – Там у входа прибита бронзовая доска, и на ней надпись. Ты прочёл?

Седовласый отрицательно покачал головой.

– Коли не прочёл – так прочти, – приказал Август, против обыкновения злясь.

И его гнев был отнюдь не напускной. Гепом с Удивлением глянул на повелителя – прежде Постум Развлекался без злости, заставляя людей подыгрывать себе. Сейчас же было видно, что он едва сдерживается. И гений помойки не мог понять причину его раздражения. Ну зашли два старикана на огонёк. Старики вообще мало понимают в современной жизни. Надо выпроводить их, чтоб не мешали, и продолжать веселиться. А глумиться над стариками – последнее дело. Но, видимо, Август считал иначе.

Вместо седовласого к двери подошёл его приятель и прочёл надпись на доске.

Надпись гласила: «Тот, кто пожелает отобедать в „Медведе“ и кому Август это позволит, станет добровольным рабом императора сроком на один месяц. Рабом в полном смысле этого слова. За неповиновение Август может высечь, может заковать в железо или подвергнуть каким-либо другим телесным наказаниям. Может заставить таскать носилки или бегать с факелом перед его колесницей. Может все. Как с рабом».

– Сказано, по-моему, ясно, – сказал Постум. – Так что, пока вы оба не передумали, проваливайте отсюда. – Он сделал паузу и добавил очень тихо: – Я прошу вас уйти.

Император просит! Занятно. Не ко многим он обращался с подобными словами. Но эти двое были на редкость упрямы.

– Мы не уйдём, – сказал седой. – Отужинаем здесь. И если тебе так нужны рабы, Август, мы станем твоими рабами.

Он говорил об этом без вызова, так, как будто речь шла о найме на работу. Его странный металлический голос придавал ещё больше равнодушия словам.

– Да не нужны мне рабы! – закричал Постум, уже не пытаясь совладать со своим гневом. – К тому же такие старые. Что мне с вами делать? Вы даже и носилки мои не поднимете. Так что убирайтесь, и поскорее! Вы мне надоели!

Но седой не сдвинулся с места, а его напарник вернулся к столу и сел рядом со своим товарищем.

– Выкинуть их отсюда, Август? – предложил Крот.

– Выкинь, – кивнул Постум, – только не калечь.

Крот понимающе хмыкнул и шагнул к странной парочке. Он уже подался вперёд, чтобы ухватить седовласого за ворот туники, но почему-то не успел – вместо этого Крот дрыгнул в воздухе ногами и грохнулся об пол. А черноволосый уселся на него сверху, выламывая руку. Крот хрипел, пытаясь вывернуться, но у него ничего не получалось.

Постум вскочил.

– Бабий! – крикнул он хозяину таверны. – Поставь этим двоим парням по бокалу вина, пусть пьют, и после этого они – мои рабы, раз уж так этого хотят. И отпусти моего человека, – обратился Август к незнакомцу.

Черноволосый выпустил свою жертву и отступил. При этом он весь собрался в комок, готовый вновь отразить нападение. А его старший товарищ даже не двинулся с места. Крот вскочил и хотел продолжить потасовку, но Постум прикрикнул на телохранителя, и тот отступил, недовольно ворча, как ворчит побитый пёс.

Оба странных гостя выпили молча по чаше разбавленного вина.

– А теперь все отправляемся в гости к Авреолу! – крикнул Постум. – И вы двое – тоже. Девочки остаются.

– Так несправедливо! – завопили «кобылки». – Как же без нас!

– У сенатора собирается мужская компания. Встретимся в алеаториуме. – Постум первым вышел из таверны. Разношёрстная свита последовала за Августом. Двое новичков шли последними.

– Глянь-ка, этот тип ещё и хромает! – воскликнул Кумий, кивая на седого. – Носилыцик-то из него впрямь никудышный.

Постум сделал вид, что не слышал возгласа поэта.

– Как мне вас звать, ребята? – спросил император своих «рабов». – У вас есть имена? А впрочем, не надо отвечать. Я придумаю вам обоим клички, как и положено рабам. Ты будешь Меченый, – нарёк Постум человека со шрамом. – А ты… – Он на мгновение задумался, глядя на седого. – Тебя можно было бы называть Хромой. Или Безногий. – При этих словах седовласый передёрнулся. – Но это слишком грубо. А я воспитан поэтом и терпеть не могу грубости. Пожалуй, я буду звать тебя Философом. Ты похож на философа – хочешь неведомо чего и наверняка большой зануда. Садись подле меня, – Постум хлопнул ладонью по обитому пурпуром сиденью авто. – Спорим, прежде тебе не доводилось сидеть на пурпуре. По дороге ты мне процитируешь что-нибудь душеспасительное, чтобы мы могли посмеяться и не было так скучно.

Философ уселся рядом с императором. Его спутник занял место на переднем сиденье «триремы». Открытое авто Августа медленно покатило по улице.

Авреол только-только приступил к жаркому, когда шумная компания ввалилась к нему в триклиний. Постум – впереди. За ним – его всегдашние товарищи по пьянкам и дебошам: Крот, Гепом и Кумий. А позади ещё двое – почти что старики, один ровесник Авреола, другой постарше. Но Авреол рядом с ними выглядел упитанным и моложавым. Бывший гладиатор растолстел, и в этой приятной сдобной полноте сделался незаметным его главный недостаток – слишком длинная шея, за которую на арене ему дали прозвище «Цыпа». Розовый, как поросёнок, в нарядной трикотажной тунике Авреол возлежал рядом с молодой блондинкой. Матрона – точь-в-точь спелый ароматный фруктик – так и хотелось куснуть за румяную щёчку. Только глаза у неё были маленькие, светло-серые, как у откормленной свинки. Придать взгляду выразительность не смогли даже наклеенные ресницы.

Авреол при виде императора спешно вскочил и буквально столкнул на пол своего гостя-толстяка, возлежащего на консульском месте[6]. Расторопный слуга надел на голову Августу венок из свежих роз.

– Август… Какая честь, – бормотал Авреол, готовый кланяться до земли, хотя проскинеза не вошла в моду даже при Бените.

– Смени матрас и подушки – терпеть не могу лежать на нагретом чужой задницей месте, – оборвал его излияния император.

Авреол лично кинулся со всех ног выполнять приказ и вскоре вернулся, волоча покрывала и подушки.

– Благодарю, гладиатор. Ах нет, я ошибся – сенатор Авреол. Но это ведь одно и то же.

– Как посмотреть.

– Да как ни смотри, все равно увидишь кровь и фекалии. Или фекалии и кровь – меняется лишь последовательность. Кстати, ты не собираешься вернуться на арену? Там теперь убивают. В прошлый раз меня чуть не стошнило, когда я смотрел поединки. Но при этом, заметь, многие в гладиаторы идут добровольно. Каждый надеется, что убьют соседа, а он останется жив. Но почему-то так не получается. Убивают всех. Это закон арены.

– Ну что ты, Август, как можно! – изумился вполне искренне Авреол, лично наполняя кубок нежданного, но высокого гостя. – На арене теперь дерутся лишь те, кто оскорбил Величие императора или Вождя Империи.

– Ты неправильно… – поморщился Постум и не договорил.

– Что неправильно? – не понял Авреол и оглядел своих новых гостей, нагло потеснивших прежних. Лишь два немолодых спутника Августа остались сидеть у стены на принесённых слугами стульях и не принимали участия ни в пиршестве, ни в беседе. Казалось, Авреол ждал подсказки – вдруг кто-нибудь шепнёт ему, как надо ответить. Но никто не желал подсказать.

– Ты неправильно выговариваешь слово «вождь», – наконец соизволил разъяснить свои слова Август. – «ВОЖДЬ» надо произносить большими литерами, а ты сказал его маленькими. Это преступление. За которое отправляют на арену выпускать друг из друга кишки, после того как напоят касторкой с бензином. Обрати внимание, как все продумано: в этом случае кишечник совершенно пуст.

– Как можно произнести слово большими буквами? – дрожащим голосом спросил сенатор Авреол.

– Неужели ты, сиятельный, не знаешь таких простых вещей? – удивлённо приподнял брови Постум. – Как же тебя избрали в сенат?

Авреол открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но на ум ничего не приходило. Он умоляюще смотрел на императора, будто взглядом сообщал: «Я предан, я могу большими буквами, если ты подскажешь – как. Сам-то я не знаю ». Но Август лишь улыбался и не собирался подсказывать. Только в эту минуту Авреол заметил, как Постум похож на Элия. Того, молодого Элия, гладиатора, исполнителя желания. У императора такие же чёрные прямые волосы, узкие серые глаза, высокий лоб. Только юноша нагл, дерзок, бесстыден – то есть таков, каким никогда не был Элий. Авреол понял, что боится юного Августа, как никогда не боялся своего собрата по гладиаторский центурии.

– Значит, ты не знаешь, – засмеялся Постум. – Так ты спроси у префекта претория Блеза. Ах, я забыл – мерзавец Блез в плену. Пошёл расширять Империю, а она не пожелала расширяться хоть ты тресни. Не угадал момент, бедняга. Ведь это так важно, чтобы твой слабый личный порыв совпал с устремлением Фортуны. Кайрос, одним словом. «А знать свой час – превыше всего», – говаривал старина Пиндар. И никуда нам от этого не деться. Ну, раз Блеза нет рядом, спроси у Луция Галла. Или у Аспера – они мигом тебя просветят.

– Я спрошу, – проворковала Авреолова жена, изображая истинную супружескую преданность. – И мы будем произносить большими буквами не только слово «вождь» но и твоё имя, Август!

– Как! Вы произносите моё имя маленькими буквами? – с деланным изумлением воскликнул Постум. – Да как вы смеете?!

– Хорошо, что среди нас нет доносчиков, – поддакнул Гепом. – А то, Цыпа, пришлось бы тебе вернуться на арену за оскорбление Величия императора. Кстати, ты уверен, что слуги твои надёжны?

Авреол пытался что-то бормотать в своё оправдание, но слышалось лишь невнятное бульканье. Жена его, обезумев от страха, кинулась целовать Постуму колени.

– Нет, нет, так низко не надо. Можно немного повыше.

Она уж готова была выполнить его указание, но тут Кумий ухватил матрону за локоть, привлёк к себе и жадно прильнул к губам. Авреол не пытался протестовать даже тогда, когда Кумий устроил его супругу на ложе подле себя. Молоденькая женщина визгливо хохотала, когда Кумий шептал ей сальности на ушко, и жеманно бормотала: «Это уж слишком», если поэт нахально задирал ей тунику.

– Так что у нас сегодня на обед? – поинтересовался тем временем Август. – Гусь, поросёнок, фазан? Нет, так не пойдёт. В подобной трапезе нет изысканности. Надо сочетать достижения нашей непревзойдённой словесности с достижениями ещё более непревзойдённой кулинарии. На столе должны быть блюда, чьи названия начинаются с одной и той же буквы, например – поросёнок, поска[7], перец. А также можешь подать пеликана, если найдёшь.

– Я сейчас… немедленно, – пролепетал Авреол, схватил блюдо с гусем и шагнул к двери, будто собирался в самом деле приготавливать поску или отправиться искать пеликана.

– Не дёргайся, Авреол! – успокоил его Кумий. – И не смей убирать этого великолепного гуся. Поставь блюдо на место! Просто наш Август хочет прослыть причудником, как Антонин Гета, прося кушанья, начинающиеся с одной буквы. Или ты не знаешь истории Рима, сенатор Авреол?

– Наш Август большой забавник, – пролепетал бывший гладиатор, все ещё держа блюдо с гусем в руках. – Он во всем хочет походить на Антонина Гету.

– Во всем? – изумился Кумий. – Ты, кажется, забыл, что Гету прикончил Каракалла, чтобы брат не мешал ему властвовать. Ты в самом деле захотел на арену, если делаешь подобные намёки.

Авреол побледнел и уронил блюдо на пол. Молоденькая жёнушка Авреола испуганно вскрикнула. Она ничего не понимала в том, что творится, и то пугалась, то начинала веселиться – всегда не к месту.

– Я же сказал: не трогай гуся! – с тоской воскликнул Кумий. – Такой жирный гусь…

– Да, обед не удался, – вздохнул император, поднимаясь. – Отправимся-ка мы в алеаториум. Авреол, не хочешь пойти с нами?

– Я, честно говоря, не играю, – признался Авреол.

– Разве можно жить и не играть? – нахмурил свои чёрные, будто нарисованные брови Постум. – Не играть, если играет твой император?

– Нет, ты не понял, Август! Я пойду. Непременно.

– Я так и знал, что ты собирался сегодня в алеаториум. И не забудь прихватить с собой десять тысяч сестерциев.

– Десять тысяч… – У Авреола пропал голос, и сенатор засипел. – Десять тысяч?

Он суетливо огляделся, будто отыскивал место, где можно взять эти десять тысяч.

– А почему бы и нет? – удивился Август. – Разве, будучи сенатором, ты не украл в десять раз больше? Неужели сноровки не хватило?

Император поднялся с ложа, напялил свой венок на хорошенькую головку хозяйки и взасос поцеловал её в губы. Кумий на прощание хлопнул красотку по округлой попке.

Седой направился к выходу одновременно с Августом и в дверях сказал юноше тихо:

– Ты обращаешься с людьми недопустимо.

Но следовавший за ними Кумий расслышал упрёк.

– Почему это недопустимо? – тут же запротестовал поэт. – Разве он кого-то ударил или посадил в карцер или пригрозил посадить? Если Авреолу нравится лизать властительную задницу – пусть лижет, этого никто ему не может запретить. Или тебе нравится Авреол?

– Мне он не нравится. Но унижать людей нельзя. Ни сенатора Авреола, ни его жену. Никого.

– Я её оскорблял? – изумился Кумий. – Я был сама галантность. Ещё немного, и я бы её трахнул, как она того хотела.

– Женщины к нему так и льнут, сам не знаю почему, – подтвердил Гепом.

– Человека легко низвести до положения скотины. В сто раз труднее вернуть ему утраченную гордость.

– О боги! – вздохнул Постум. – Философ, сразу видно, что ты прибыл издалека. Разве ты не знаешь знаменитую историю с Декларацией прав человека? Когда Кумий умирал от поноса в карцере, ему в камеру кинули ворох Деклараций, чтобы он подтирался ими. У него был выбор: обосрать Декларацию или свои штаны.

– Разве это сколько-нибудь умаляет Декларацию? Это только умаляет исполнителей, Август.

– Ненавижу идеалистов, – прошептал Постум. – И знаешь за что? За то, что они обожают свои идиотские идеи куда больше, чем людей, которые страдают от бредовых идей. Ты ведь любишь всякие дурацкие теории, которые сам и выдумываешь?

– А кого любишь ты, император?

– Я всех ненавижу, – последовал мгновенный ответ.

С разбегу Постум запрыгнул на сиденье «триремы». Фонарь светил ему в спину, и лицо императора оказалось в тени, так что было не видно, как он то скалится, то кусает до крови губы.

Весело и непринуждённо вела себя публика в просторных залах игорного дома. Безумие почти ощутимое, материальное; лица, отсвечивающие голубизною; запах табака и дорогих вин; слепящий свет и ослеплённые азартом глаза; дрожащие руки; возгласы отчаяния, почти театральные; и уж вовсе театральный, ненастоящий смех. Здесь ничему никогда не удивляются. Сюда можно войти в роскошных нарядах, а выйти нагишом. Здесь проигрывают, выигрывают, уединяются в крытой галерее для Венериных забав, но никогда не влюбляются. Здесь можно все потерять, но нельзя ничего достигнуть. Наполненность и пустота соединяются в ошеломляющую пьянящую смесь. Как ночь лишь кажется непроницаемой из-за своей черноты, так этот дом мнит себя всемогущим дарителем счастья, но вместе с рассветом каждый может убедиться в обмане, покидая душные прокуренные залы; и неважно, выиграл он или проиграл.

Август появился в алеаториуме как желанный гость. Он махнул рукой, никого особенно не отличая. Его приветствовали так же непринуждённо. Две девушки в сверкающих туниках тут же подбежали к императору – одна блондинка с нежным румянцем, другая стройная эбеновая кошечка в серебристом полупрозрачном наряде. Философ с трудом узнал в этой парочке двух «кобылок», которых Август оставил безутешными в «Медведе». Две другие, видимо, императора не дождались.

– Я выиграла сто сестерциев, – промурлыкала эбеновая красавица. – Могу заказать за свой счёт бокал фалерна для тебя.

Август подтолкнул к столу смущённого Авреола. Зачем-то сенатор, отправляясь в алеаториум, надел тогу с пурпурной полосой. Ему было жарко, и он постоянно стирал пот со лба.

– Наш друг будет играть! – громко возвестил Август. – Давай, сиятельный! Я на тебя надеюсь! Если выиграешь, угостишь фалерном.

Авреол покорно занял место за столом, не смея возразить. Он уже смирился с потерей десяти тысяч. Август встал рядом, готовясь насладиться потехой. Но ему помешали. Полноватый молодой человек с тёмными, близко посаженными глазами и пухлыми розовыми губами протиснулся к нему и дёрнул за тунику. Молодой человек пребывал здесь давно – на тунике меж лопаток проступила тёмная полоса, да и волосы на лбу взмокли и слиплись.

– Меня не пускают играть. Август, они не пускают меня! – одновременно жалобно и зло прошептал юноша, оглядываясь. Перед Августом он явно заискивал, но в то же время старался держаться дерзко.

– А, это ты Александр… – Постум произнёс это имя громко и не поставил голосом точку. Будто хотел добавить ещё какой-то титул, но в последнюю секунду вспомнил, что у юноши нет титула, и умолк.

– Я хочу играть! – заявил юноша, капризно выпячивая полную нижнюю губу.

Он был лишь на полтора года младше Постума, но выглядел рядом с императором беспомощным ребёнком.

– Так играй!

– Меня не пускают!

Август улыбнулся краешком рта, но тут же подавил улыбку, лицо его приняло напускное серьёзное выражение. Но Александр ничего не заметил. Он вообще ничего не замечал – его интересовали только деньги и зеленое сукно стола, на котором мерещилось недостижимое состояние. Плечи его нервно дёргались, руки дрожали.

– Ты сильно задолжал? – с озабоченным видом спросил Постум, хотя и так знал, что мальчишка должен всем помногу, в том числе и ему. Кажется, Александр задолжал всему Риму.

– Если играешь – всегда так.

– Так плати.

– Не могу!

– А я ничем не могу помочь. Все платят по долговым обязательствам. Нищие, бедняки, солдаты и сенаторы в Календы несут свои денежки ростовщикам. Даже я плачу. И Бенит платит. Сам посуди, что станет с Римом, если мы перестанем отдавать друг другу долги? Рим погибнет. Ты можешь нюхать кокаин, пить беспробудно, трахать по десять красоток в день, но при этом платить по счетам. Это главный закон Рима.

– Говори со мной нормально… нормально говори! – повысил голос Александр, наконец расслышав издёвку в словах Августа.

– Разве я как-то не так говорю?

– Постум, тысячу сестерциев, – взмолился юноша и согнулся, будто хотел поцеловать императору руку.

– У меня нет. – Август намеренно заложил руки за спину. – Видишь, я и сам не играю. А так хочется. К тому же, кажется, ты мне должен пятьдесят тысяч.

– Нет, ну ты нормально со мной говори… Так нельзя! Говори нормально… – Александр чуть не плакал. – Я отдам.

– Нету, нету, ничего нету, – сокрушённо покачал головой Август, не забывая при этом наблюдать за игрой Авреола.

Тот уже проигрывал шестую тысячу. Развлечение оказалось куда более скоротечным, чем предполагал император.

– Что же мне делать? – пробормотал Александр.

– Продай что-нибудь. Разве тебе нечего продать? Хотя бы бюст Бенита. Подойди к Авреолу и скажи: «Слышал, ты хочешь купить бюст ВОЖДЯ. Изволь, я привезу тебе мраморную голову завтра». Только скажи это громко. Сенатор Авреол непременно купит.