Позднее Марсьяль доступно рассказал ему о произошедшем. Рассказал один-единственный раз. Несмотря на расспросы сына, он отказывался говорить на эту тему, словно память об Анеке принадлежала только ему. «Ты почти не знал свою маму,– говорил он сыну,– лучше будет, если ты ее забудешь. Помни только о том, что это была самая замечательная женщина в мире». Сам же отец не забывал Анеке никогда. Достаточно было заговорить при нем о Швеции, как он сразу замыкался в себе.

У Нильса была лишь одна фотография матери, достаточно впечатляющая, снятая на показе моды в Париже. Два года назад он решил увеличить снимок, который теперь висел на стене в гостиной. Каждый приятель обязательно спрашивал его, кто такая эта роскошная северянка, одетая в черную шубку от «Шанель»? Он с гордостью говорил, что это его мать. После того как первое удивление шло на спад, все неизменно отмечали очевидное сходство. Именно ей Нильс был обязан светлой шевелюрой, стройной фигурой и не лишенными грациозности жестами. Почти чрезмерными для мужчины, за что иногда он выслушивал упреки, но только не от Лоры, которую, напротив, прельщала его хрупкость. Если ее на самом деле волновали эти качества, то почему она влюбилась в Виктора? Мужественный, уверенный в себе, защитник по натуре – в нем не было ничего от мужчины, к которому можно относиться по-матерински!

Последнее, о чем ему следовало подумать сегодня вечером,– это о брате. В тысячный раз он пытался убедить себя, что Виктор без особых проблем заново построит свою жизнь, как только преодолеет трудный период развода.

Как я мог так поступить с ним?

Нильс вдруг остановился посреди тротуара, раздавленный сожалением. Оба брата были для него чем-то священным, они всегда проявляли необыкновенную доброту к нему, окружали его лаской, в которой он так нуждался. Будучи подростками, они никогда не возражали, если он требовал, чтобы брали его с собой. Иногда из-за него они не попадали на вечеринки, потому, что он тащился вслед за ними туда, куда не пускали мальчишек его возраста.

Не обращая внимания на обходящих его прохожих, он погрузился в нахлынувшие на него воспоминания детства. Когда ему было семь лет, он подумал, что было бы забавно угостить жвачкой сиамскую кошку Бланш, и животное в итоге чуть не задохнулось. Максим, пытавшийся вытащить жвачку у кошки из глотки, был жестоко исцарапан, и именно его отругали родители. Из всех шалостей, которые придумывал Нильс, самая худшая касалась отцовской машины, стоявшей во дворе нотариальной конторы. Ему было тринадцать лет, но он считал себя вполне взрослым, чтобы водить машину или, по крайней мере, выполнять кое-какие маневры. Разумеется, дело закончилось тем, что он помял крыло. В сущности, ему нечего было опасаться отца, который все прощал, однако грандиозность катастрофы повергла его в панику. Он в слезах бросился искать защиты у Виктора. А тот как раз записался на курсы вождения и мог сказать, что хотел потренироваться, а это было более приемлемо, чем проказа младшего. Войдя в положение Нильса, Виктор сознался вместо него, и Марсьяль лишил среднего сына права на развлечения. В тот же вечер он должен был идти на праздник в честь окончания школы, который устраивали его одноклассники. Запертый в комнате, Виктор с трудом смирился, но так и не выдал младшего брата.

С тех пор Нильс всегда чувствовал себя его должником.

Вдруг он резко выхватил из кармана куртки мобильный телефон. Он не мог ждать ни секунды, он должен поговорить с Виктором, поговорить немедленно! Он пролистал телефонный справочник и нажал клавишу. Через четыре гудка Виктор ответил.

– Это Нильс, Вик, пожалуйста, не вешай трубку...

– Что-нибудь с Тома?

– Нет! Нет, у всех все в порядке, извини, что напугал тебя... Я просто хотел сказать тебе, что...

Ему потребовалось сглотнуть ком, который вдруг застрял в горле. То, что он стал врагом для Виктора, было невыносимо, и он хотел найти способ помириться с ним.

– Макс отказывается меня выслушать, папа бранится каждый раз, когда я звоню, и никто из них не говорит, как у тебя дела. Я очень переживаю, Вик! Когда я думаю о тебе, я...

– Нильс, что именно тебе надо? Мое благословение? Давай, трахай Лору спокойно, а я, в конце концов, наплюю на вас.

Грубый тон доказывал, что Виктор продолжал страдать, и его злопамятность была все той же.

– Честное слово, Вик, я не знаю, что делать. Мне бы хотелось, чтобы мы могли встретиться с тобой, объясниться и...

– Ты думаешь, тебе удастся объяснить мне, почему ты увел мою жену? Шутишь? Во всяком случае, ты – последний, с кем мне хотелось бы увидеться.

– Но нельзя-же рассориться на всю оставшуюся жизнь? – жалостливо сказал Нильс.

– Почему нет? Что нам мешает?

– Ты топишь меня...

После короткой паузы послышался длинный гудок. Вместо того чтобы смягчиться, Виктор повесил трубку. Ошалевший Нильс вдруг пришел в себя и увидел вокруг снующую толпу. Люди торопились в кинотеатры – как раз начинался восьмичасовой вечерний сеанс. А он, Нильс, возможно, так и не увидит своего имени, написанного на экране большими буквами.

Нильс чувствовал себя разбитым, ему не хотелось возвращаться домой и не хотелось видеть Лору. Он поискал глазами бистро. Сейчас он напьется и постарается забыть, в какую заваруху попал. Неужели он вправду надеялся, что брат простит его? Он без труда представил себе, как Виктор, один-одинешенек в этом огромном доме, выведен из равновесия его никчемным телефонным звонком, разбередившим его ревность и страдание. Кого он теперь ненавидит больше – Лору или Нильса?

Он будет обижен на меня всю оставшуюся жизнь и будет прав!

Его остро пугала сама мысль о том, что отныне он не сможет рассчитывать на помощь Виктора и его доброе отношение. Запретят ли ему появляться в Сарлате, в Роке и даже на улице Президьяль? Поддавшись на то безумие, в которое втянула его Лора, он сжег все мосты, связывавшие с семьей. Никто больше не захочет его видеть! До сего дня он смутно надеялся, что гроза пусть не сразу, но утихнет, что время сотрет то, что в итоге было историей банального адюльтера. А если он ошибся, если родители и братья отвернулись от него навсегда? Он и не думал жениться на Лоре, становиться отчимом Тома, заводить детей и строить заново свой мир. Он совершенно не желал, чтобы порядок вещей менялся, он ненавидел потрясения!

Нильс сел за стойку первого попавшегося по пути бара и заказал двойное виски. Он ощущал себя подлецом, оказавшимся в ловушке, из которой невозможно выбраться. Признаться Лоре, что они совершили чудовищную глупость? Но это не только не улучшит ситуацию, а будет одинаково жестоким и бесполезным.

Он одним махом вылил в себя стакан, поморщился от обжигающего воздействия алкоголя и тут же заказал второй. Единственное лекарство, которое он знал, когда ему было совсем тошно,– это напиться до бесчувствия.

Виржини раздумывала, зажав в зубах автоматический карандаш. Не покажутся ли только что завершенные чертежи слишком амбициозными, если не чудаческими, ее заказчику? Правда, он сам много раз повторял, что желает чего-то необыкновенного, «способного всех свалить наповал», как не слишком элегантно выразился он сам, но она опасалась, что пошла даже дальше в своих фантазиях. Она представляла дом, как пустую скорлупку, внутри которой буйствовало ее воображение, поэтому ни одна из стен не осталась на месте. Сдвинутые уровни, впечатляющие объемы, струящееся освещение... Такое уж точно свалит наповал, особенно после того, как она обсчитает стоимость работ.

Она оттолкнулась от своего чертежного стола и отъехала в сторону. Высокий табурет на колесиках – все-таки удобная штука. Мадам Дьёдонне проявила большое понимание, разрешив ей поселиться в доме до официальной продажи. По крайней мере, у нее теперь была крыша над головой и место для работы. Да и Пьер вряд ли разыщет ее здесь. Когда, наконец, он прекратит ее преследовать, отравляя жизнь? Несколько дней назад подруга предупредила ее по телефону, что он продолжает распространять о ней всякие гадости в профессиональных кругах. Среди прочих глупостей он, например, заявил, что она карьеристка и неспособная выскочка. Тем не менее, кому, как не ему, знать, что у Виржини был талант. Он знал это так хорошо, что в то время, когда она работала на его фирме, он без стеснения присваивал некоторые ее чертежи и наброски, а иногда просил внести поправки в собственные чертежи. В самом начале, когда она только пришла на работу, он пускал ей пыль в глаза. Признаться, ему не было равных, чтобы заключить контракт, обговорить сделку, убедить клиента раскошелиться. Но ему не хватало творческой жилки, размаха. К несчастью, она влюбилась в него. Оборачиваясь назад, она расценивала это скорее как катастрофу, чем неожиданную удачу. Вокруг все обычно считали, что делом заправляет маленькая Виржини, но все было наоборот. Зная, что она работает быстро и хорошо, Пьер не оставлял ей ни малейшей передышки, безжалостно эксплуатируя под предлогом «обучения». И конечно, когда она заговаривала о том, что хочет ребенка, он устремлял взор вникуда. Чтобы заставить ее подождать, он прятался за пустыми словами, отказываясь «стать как все» или «положить конец». Она же считала, что ребенок – это только начало, но совсем не конец. В итоге решение покинуть Пьера оказалось не таким трудным, как она предполагала: сама того не ведая, она больше его не любила. За окнами была ночь, и чернота только подчеркивала ощущение холода, царящего в доме. К стене был прислонен медный карниз, но у Виржини не было инструмента, чтобы повесить его. Возможно, сосед из Рока одолжит ей дрель? Она находила соседа вполне симпатичным, что вовсе не соответствовало ее прежним представлениям о нотариусах, но, если она попросит о помощи, не вообразит ли он невесть что? Преследования мужчины – это было последнее, чего бы она желала в настоящий момент.

Виржини поднялась, разминая затекшие после долгого сидения ноги, и зябко поежилась. Маленький радиатор работал на полную мощность, но этого тепла не хватало, чтобы согреть комнату, к тому-же нынешний март выдался холоднее обычного. Она надела жилет поверх свитера толстой вязки и вдруг услышала звук автомобиля. До нее донесся короткий сигнал клаксона, затем мотор смолк, и хлопнула дверца. Сразу же после этого раздался звонок. В следующую же секунду она с ужасом подумала, что это Пьер. Как он сумел найти ее в этой забытой всеми дыре? Тем не менее, она решительно распахнула дверь и обнаружила на пороге Виктора Казаля с бутылкой шампанского в одной руке и банкой фуа-гра в другой.

– Не помешал?

– Нет...

Заглядывая через её плечо, он заметил чертежный стол, разложенные листы и зажженную лампу на кронштейне.

– Вы работали, простите, я не вовремя...

– Пожалуйста, входите, я как раз закончила. Это странно, но пять минут назад я вас вспоминала! Хотела попросить одолжить мне кое-какой инструмент, мне надо столько всего повесить.

– Я могу съездить за ним.

– Да нет, в самом деле, это не срочно!

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.

– Если у вас есть хлеб,– сказал Виктор,– принес к ужину остальное.

– Есть. И хлеб, и салат-латук.

Она провела его в крошечную кухню, куда ей удалось поместить одноногий круглый столик с мраморной столешницей и два табурета.

– Конечно, у меня не так просторно, как у вас! – с иронией сказала она,– Я пока займусь салатом, а вы попробуйте растопить камин... Мадам Дьёдонне утверждала, что тяга очень хорошая.

Ничего не говоря, он вышел из кухни, и Виржини услышала, как хлопнула дверь. Вероятно, он заметил кучу поленьев у входа в сад. Она взяла большой поднос и принялась готовить. Почему Виктор Казаль заявился к ней в девять вечера? Из симпатии, от безделья или имея в виду задние мысли? Мужчины такие предсказуемые! Ей следует расставить все точки над «i», прежде чем он начнет флиртовать – если, конечно, он пришел ради этой цели.

Через четверть часа они уселись прямо на полу, на старой циновке, поставив между собой поднос. Огонь давал такое тепло, что Виржини сняла жилет и поставила шампанское в ведерко со льдом.

– Не знаю, понравится ли мне здесь когда-нибудь,– сказала она между двумя глотками.– Очень сильное впечатление уединенности, особенно по ночам.

– Иначе говоря, вам страшно? Я очень хорошо вас понимаю, мне иногда тоже бывает не по себе в Роке. Вам надо завести собаку или купить ружье.

– Вы сами-то собираетесь сделать то же самое?

– Очень возможно!

Она выпила свой бокал и протянула ему, чтобы налить еще.

– Мне очень нравится ваше шампанское... и то, что вы пришли. Сейчас я буду откровенна, в настоящее время мне не надо ничего, кроме того, чтобы немного побыть с кем-то в дружеской компании. Если это не то, на что вы рассчитывали, то вы ошиблись дверью и просто потеряли время.

Он озадаченно посмотрел на нее, нахмурившись, но затем легко рассмеялся.

– Ну что ж, вы меня предупредили, но я пришел не за этим. Неужели у меня вид этакого...

– ...волокиты и мачо? Да.

Она даже находила его настоящим обольстителем, при таких ярко-синих глазах и шраме через всю щеку. В другой период ее жизни он мог бы ей понравиться, но теперь она избегала мужчин этого типа.

– Волокиты? – повторил он.– Да, я был таким, пока не женился, но потом я был верен своей жене, а она мне нет. А что касается «мачо», то здесь вы не правы, вы ведь меня едва знаете. По правде говоря, я не считаю себя выше кого бы то ни было, ни мужчины, ни женщины.

– Однако вы производите впечатление очень уверенного в себе покровителя.

– Ах так? Значит, я должен был заняться салатом, а вам предоставить возможность таскать дрова.

– Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать.

– Нет! Я пришел сюда в некотором смущении, вовсе не убежденный, что вы обрадуетесь нашей встрече... Чтобы ничего от вас не скрывать, я скажу, что вечер начался у меня непросто.

Говоря это, он выглядел усталым, и Виржини пожалела о своих нападках.

– Ладно,– сказала она, улыбнувшись.– Каждый по очереди! Прошлый раз я пришла искать у вас убежища. Могу ли я что-то сделать для вас?

– Да вряд ли. У меня состоялся неприятный телефонный звонок, и от этого я расстроился...

Она подумала, что он продолжит, но он лишь пожал плечами. Если у него возникло желание довериться ей, то она пока не сделала ничего, чтобы ему стало легче.

– Ваша жена? – спросила она наугад.

– Мой брат. Но это одно и то же, потому что они живут вместе.

Это признание, сказанное через силу, далось ему непросто. Чтобы не смущать Виктора еще больше, она отвернулась и стала смотреть на огонь. Когда она рассказывала ему свою историю, он казался очень внимательным, терпеливым, и теперь она понимала почему.

– Плохой звонок,– пробормотала Виржини.

– В таких случаях ответственность всегда на обоих, разве не так? Ведь это не происходит случайно, за один раз, а ведь я ничего не видел, пока она сама мне не рассказала. Известно, что муж узнает обо всем последним. А я был так погружен в свою работу...

– И все же вам не стоит винить себя! – возразила она.– Нет, я не согласна! Разве заслужены те удары, которые вам наносят другие?

Она увидела, что Виктор улыбается, и почувствовала к нему волну симпатии. Они оба пережили истории, которые плохо для них закончились, и, по крайней мере, могут утешить друг друга хотя бы на один вечер.

– Что касается меня,– заговорил он снова,– я ведь знал, что Лора мечтала вернуться в Париж, что она задыхается здесь от тоски. Она быстро поняла, что вышла замуж за мелкого провинциального нотариуса и...

– Почему это мелкого? И, в конце концов, она же сама вас выбрала!

– Какое-то умопомрачение. Лето... Она проводила здесь отпуск. Да я ей и времени не дал на размышление, я был влюблен до безумия.

На последних словах голос Виктора дрогнул, но он справился с чувствами, резко поднявшись с пола.

– Уже поздно, я утомил вас! Я помогу вам убрать?

– Нет, что вы! Я займусь этим перед сном, а пока хотела бы закончить с чертежами.

Огонь все горел, и он добавил еще одно полено. Он протянул Виржини руку:

– Спасибо, что приняли меня.

Вдруг он заторопился уходить, смущенный, что разоткровенничался перед женщиной, которую едва знал. Жаловаться – это не самая лучшая тактика обольщения.

«В любом случае, я ей не нравлюсь!» – устало подумал он.

Ночь была темной, без луны и звезд, и, подъехав к Року, Виктор с сожалением вылез из теплой машины. Как всегда, он забыл запереть дверь и удостоверился в этом, впустую воюя с замочной скважиной. По сравнению с тем домом, который он только что покинул, Рок показался ему холодным, огромным, безнадежно молчаливым.

Перед тем как подняться к себе, он заглянул на кухню и взял со стола тетрадь, а потом отправился по первому этажу проверять запоры. Его отец мог бы дать свое ружье, у него ведь огромная коллекция охотничьих ружей. С тринадцати лет он учил своих сыновей стрельбе по летающим тарелкам – до тех пор, пока они не становились непобедимыми. У Виктора никогда не возникало желания целиться во что-то другое, кроме глиняной тарелки, но Максим при случае любил пострелять уток или зайцев. Что же касается Нильса, то, разумеется, сама мысль об убийстве животного была ему противна.

«Ты топишь меня...» – сказал он так жалобно. Верил ли он, что Виктор всегда будет рядом, чтобы протянуть руку?

Он положил тетрадь в секретер, а потом вернулся и отправил ее в ящик, где уже лежали фотографии Анеке. Может, Нильс остановил свой выбор на Лоре исключительно потому, что она была высокой элегантной блондинкой? Начиная с первой победы, все его любовницы были блондинками! Так хорошо знать вкусы и пристрастия брата было для Виктора дополнительной пыткой все эти ночи, когда он представлял его и Лору вместе.

Ванная была ледяная, тем не менее, он отказался спуститься в котельную и решил принять душ. В Виржини Клозель было много очарования, теперь он сможет засыпать, думая о ней. А лет десять назад он мог бы засыпать вместе с ней.

Он проскользнул под одеяло, выключил свет, но еще долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам дома. Почему ему не удается чувствовать себя в Роке хорошо, почему его одолевают все те же страхи, что и в детстве?