XI

Только в десять часов вечера Готье, наконец, сообщил, что спокоен за состояние Клары: она уснула и до утра вряд ли проснется. В спальню бабушки перенесли кушетку, и услужливая Мадлен вызвалась переночевать там. Дети спали, с ними осталась Хелен, молодых людей ничто больше не задерживало.

Винсен настоял на присутствии всех, в том числе кузенов: они узнают то, что столько лет было для них тайной. То, что потом мог рассказать он с Даниэлем, не будет иметь такой ценности, как личное присутствие.

В одной машине они все отправились в контору, ключи были у Мари. Отперев дверь, она нажала на все выключатели, и свет люстр залил роскошно обставленные помещения. Ален ни разу не был здесь, но его не интересовали все эти апартаменты. После смерти дяди он ни с кем не разговаривал и просто ждал.

Мари впустила всех в кабинет Шарля, а потом по привычке плотно закрыла обитые двери: это было лишним, ведь они были одни в этой огромной конторе.

– Сейф за этой панелью, – показала она. – Но я не знаю код.

– Папа назвал мне его позавчера, – странным голосом ответил Винсен.

Он осмотрелся: во всем чувствовалось присутствие отца. Вот открытая записная книжка, исписанная его рукой, сигареты в серебряном стаканчике, любимая ручка рядом с бюваром, уголовный кодекс, слегка потрепанный от частого пользования. Неподалеку канапе, обитое темно-синим бархатом. И при этом просторно: можно ходить по персидскому ковру и оттачивать защитительные речи, которые целых пятнадцать лет приводили в восторг журналистов судебной хроники.

Наконец Винсен приблизился к панели и, отодвинув ее, увидел тяжелую стальную дверцу. Недрогнувшей рукой он набрал четыре цифры кода и открыл сейф. Две полки были пусты, но на третьей лежала стопка маленьких блокнотов на спирали. Винсен медленно вынул их и разложил на столе, дверцу он закрывать не стал, и все видели, что в сейфе больше ничего нет. На каждой обложке блокнота стояла дата, и Винсен отметил, что они тщательно разложены в хронологическом порядке.

– Думаю, нам потребуется время, – вполголоса сказал он.

Мари и Готье уселись на канапе, Ален жестом показал, что останется стоять. Даниэль и Винсен сели в кресла, Винсен взял в руки первый блокнот. Переступив порог кабинета отца, Винсен вел себя спокойно и уравновешенно, почти властно, и очень напоминал кузенам Шарля.

– Никто не возражает, если я буду первым? Я буду читать и передавать вам.

Он старший сын Шарля, ему и решать; кроме того, никто не хотел спорить. Но Ален все-таки предложил:

– Может, ты почитаешь вслух? Так будет быстрее…

В его словах невольно прозвучала ирония, но Ален не мог обращаться к кузенам просто, как прежде: события последних дней выбили его из колеи. Подняв голову, Винсен встретился взглядом с Аленом. Они всегда были неразлучны, но вдруг осознали, что между ними разверзлась пропасть.

– Нет. Я не знаю, что в этих блокнотах, до этого дня не знал даже об их существовании. Конечно, там наверняка что-то очень серьезное, и я бы хотел, чтобы вы узнали об этом одновременно со мной и Даниэлем. Но пусть каждый составит свое мнение молча. Или ты куда-то торопишься?

От Алена не укрылось, что Винсен сначала отказался, а потом уже объяснил почему. Шарль тоже часто начинал фразу категоричным «нет».

– Как хочешь, – вынужденно согласился Ален.

Он подошел к большому книжному шкафу и стал разглядывать корешки. Среди книг по праву попадались также тома по истории и несколько авторов-классиков. Есть чем заняться, пока первый блокнот дойдет до него. Он наугад взял том «В поисках утраченного времени», редкое издание с иллюстрациями Ван Донгена, и подумал, любил ли Шарль Пруста пли же это просто коллекционная покупка. А может, вообще подарок какого-нибудь клиента после выигранного дела. В библиотеке Валлонга тоже собралась самая разная литература. Когда-то, в начале века, книги покупали Клара и Анри, а потом в течение долгого времени библиотеку пополняла вся семья.

Усевшись на персидский ковер, Ален перелистывал страницы в поисках акварелей, но мысли его были далеко. Он вдруг вспомнил о библиотеке Валлонга, о той страшной ночи, когда он заснул в кресле, а всего в нескольких метрах от него отец и дядя ссорились в последний раз. Если Шарль сказал правду, если это из-за Эдуарда Юдифь и Бет оказались в Равенсбрюке, то все становилось понятным. Будь Эдуард невиновен, он бы ругался, стал бы защищаться, а он только хныкал, глядя, как брат наводит на него пистолет. Ален был уверен, что не слышал выстрела. Когда Шарль спустил курок, он, должно быть, уже лежал в постели, укутавшись одеялом, и спал. Память сохранила лишь несколько гневных слов: «…ничего не видела, ничего не поняла!» Конечно же, Мадлен никогда не блистала умом и даже не догадывалась о поползновениях мужа. Но как бы глупа она ни была, на женщину из своей семьи она никогда бы не донесла.

Ален взглянул на Винсена, тот закрыл второй блокнот и передал его Даниэлю – лицо его было неузнаваемо. Оцепенение, страдание, унижение. Ален торопливо отвел взгляд, – до такой степени ему вдруг стало не по себе. Есть ли у них право копаться в прошлом Морванов? То, что они узнают, наверняка будет ядом без противоядия, и этот яд отныне будет их разрушать, всех пятерых. До чего же безжалостной оказалась последняя воля Шарля.

Прежде чем открыть следующий блокнот и продолжить чтение, Винсен несколько раз глубоко вдохнул. Отчаянная исповедь матери становилась просто невыносимой. Когда она писала это, ему было всего десять, а Даниэлю восемь. Ни тот, ни другой ни о чем не догадывались.

А выбрал бы он меня, если бы я не была твоей женой? Он преисполнен злобой и ревностью. Все выдают его глаза. Не понимаю, как никто этого не замечает. Когда мы сталкиваемся на лестнице или в коридоре, он как будто нечаянно задевает меня. И, похоже, только я чувствую, как от него несет спиртным.

Она была совершенно беззащитна перед похотью деверя. Кларе ничего не расскажешь: ведь речь идет всего лишь о настойчивых взглядах и двусмысленных жестах. А Мадлен, наверное, в это время продолжала себе вышивать, есть и молиться.

Еще три страницы, почерк стал совсем мелким, строчки почти слились, как будто Юдифи было трудно писать.

Я вся в грязи, меня измарали, лишили чести, а я не смогла ничего сделать, чтобы помешать тому, что только что произошло. Я боялась этого долгие месяцы и не смогла дать никакого отпора. Посреди ночи проснулась Бет, она плакала, и нее болели зубы, и я спустилась на кухню согреть для нее молоко с медом. Когда я поднималась, то на лестничной площадке стоял он. Как я не хочу, чтобы ты читал эти строки, Шарль, и как я хочу, чтобы ты отомстил за меня. Как я обо всем этом расскажу, когда ты вернешься. Рассказать у меня не хватит сил, я покажу тебе эти записи. И хотя мне нечего стыдиться, я краснею при мысли об этом. Он пошел за мной в комнату. В твою комнату, в нашу. Дверь в спальню Бет была открыта, но ее не было слышно: она, наверное, заснула. Я хлестала его по щекам, царапалась, но он ни на что не реагировал. Он сказал только, что может проснуться Бет. Что я могу хоть весь дом поднять на ноги, – его слово будет сильнее моего. Он разорвал на мне ночную рубашку, я шептала оскорбления, и он закрыл мне рот рукой, я чуть не задохнулась от гнева и отвращения. У него воняло изо рта, а когда его пальцы забегали по моему животу, меня затошнило. Никогда я не испытывала такой ненависти, я и не знала, что такое возможно. Если это то, что чувствуют женщины, которых насилуют, то они самые несчастные на земле. Я изо всех сил ударила его коленом, он завыл, упал на колени, но все еще цеплялся за меня, как животное. Нет, я не просто невинная жертва – я твоя жена и мать твоих детей. Я знаю, что такое любовь и желание. А его я хотела убить. Именно убить. Мы долго молча боролись. Он не смог завершить начатое. Он овладел мною, но не получил удовольствия. Был слишком пьян. А может, я все-таки сильно ударила его. До сих пор чувствую на себе его руки. Он ушел, пошатываясь, а я закрыла дверь на ключ. Молоко с медом пролилось на ковер. Остаток ночи меня рвало, я плакала и пыталась навести порядок. Бет проснулась только в семь утра.

Блокнот выпал из рук Винсена. Он поднял его и передал Даниэлю. Прежде чем взять следующий, ему пришлось подождать, пока уймется дрожь в руках. В Валлонге он каждый день проходил по площадке второго этажа, теперь она будет ему казаться совсем другой. После возвращения из Германии Шарль переселился в другую комнату, – тогда это показалось странным, – а ту, в которой жила Юдифь, отдали няне. Значит, в той комнате его мать безмолвно пережила насилие Эдуарда. Там она сопротивлялась изо всех сил и проиграла битву.

Не смея поднять глаза и взглянуть даже на Даниэля, Винсен продолжил читать.

Я стараюсь не оставаться с ним наедине. В ночной тумбочке у меня лежит большой острый нож, я поклялась пустить его в ход, если ему хватит наглости явиться сюда снова. Этим утром он все-таки застал меня одну на кухне. Белый, как простыня, он без конца бормотал извинения. Червяк, а не мужчина. Его слова – это клятвы пьяницы, так я ему и сказала. Он хочет, чтобы я его простила, но я не могу его простить. Не думаю, что он раскаивается. Он просто понимает, что однажды вернешься ты. Я могу лишь бежать от него, презирать и ненавидеть.

Подавленный, Винсен в смятении думал, сможет ли он дочитать эту историю до конца. В кабинете стояла тишина, и слышался только шорох страниц.

Я ничего не забыла, но мне стало спокойней. Я всегда стараюсь находиться поблизости от Мадлен, Клары или Бет. Наши мальчики резвятся, все время на воздухе, это естественно в их возрасте. Эдуард меняется день ото дня. Его что-то мучает, но это не совесть, а, скорее, страх. Этот трусливый боров, конечно же, догадывается, что ты с ним сделаешь. Когда-нибудь война закончится, и ты вернешься из Кольдица. Он, должно быть, каждое мгновение думает об этом.

В отместку за свое унижение она усугубляла панику Эдуарда.

Теперь он забился в свой кабинет и, похоже, перестал пить. За столом он избегает смотреть на меня. Он похож на побитую собаку. Думаю, он больше не возобновит свои поползновения, но никогда не смогу быть уверена в этом, и я обречена дрожать от страха. Несмотря на все мои предосторожности, ему удалось заговорить со мной с глазу на глаз в саду, где я собирала фасоль. Шарль, если бы ты знал, о чем он просит. Забыть, не меньше… Он просит не о прощении, нет, он требует безнаказанности. Я повторила ему, что он будет объясняться с тобой. Как мужчина с мужчиной. Он уже дрожит от страха. Так ему и надо.

Этой угрозой она подписала себе смертный приговор, себе и Бет. В то время кто угодно мог анонимно донести на своего соседа, и Эдуард в его безвыходном положении воспользовался такой возможностью. Достаточно всего одного слова, чтобы Юдифь исчезла, а вместе с ней и страшная месть Шарля, мысль о которой не давала Эдуарду заснуть. Ведь тогда он уже узнал, что его брат жив, что он в плену, и догадывался, что его ждет.

Шарль, любовь моя, я только что узнала, что моих родителей арестовали, и я схожу с ума от страха за них. Я должна ехать в Париж. Конец войны еще далек, и мне страшно за судьбу евреев. Я должна найти родителей, помочь им. Теперь очень опасно быть Мейером.

Винсен плохо помнил дедушку и бабушку со стороны матери. Эти простые люди боготворили свою единственную дочь и почти никак не напоминали о себе после ее свадьбы: у них было мало общего с кланом Морванов. В точности так же, как теперь было у Одетты и Магали. Только вот Юдифь была исключительной женщиной, и однажды Шарль даже сказал, что не всегда чувствовал себя достойным своей жены. И Винсен не смел сравнивать свою судьбу с судьбой отца.

Я ездила на вокзал узнать насчет поезда; похоже, поездка будет нелегкой, но это неважно, я все равно уеду.

Юдифь рвалась в Париж и все сильнее хотела этого. Если ее там арестуют, Эдуард будет вне подозрения.

Винсен и Даниэль были тогда совсем детьми, даже не подростками, и не могли оценить привлекательности матери и тетки. Какой контраст! Рядом с бесцветной Мадлен Юдифь была прекрасна, как день. Перед этой природной, почти агрессивной красотой не мог устоять ни один мужчина, – это и ослепило Эдуарда.

Чемодан собран, я почти ничего не взяла, только одежду для Бет. Она так выросла. Сможешь ли ты узнать свою дочку, когда вернешься. Каждый день я рассказываю ей о тебе, показываю твои фотографии, чтобы она тебя не забывала. Она считает тебя очень красивым и гордится тобой. Она учится читать и писать и хочет сама написать тебе письмо: я еще не говорила ей, что оно до тебя не дойдет.

Винсен помнил эти карточки, на которых его мать писала большие буквы: красные гласные, синие согласные. Вспомнил он и лицо маленькой сестренки, хотя думал, что забыл.

Протягивая Даниэлю блокнот, он увидел, что на столе остался еще один, последний. Ему пришлось собрать все свое мужество, чтобы взять и открыть его. Немного измененный почерк, неровный, кое-где строчки налезают друг на друга.

Наверное, этот поезд никогда не доберется до места, он везде останавливается, я устала. Бет спит, положив голову мне на колени, и писать не очень удобно. Может, к вечеру мы доберемся до Парижа, до нашей квартиры. Я взяла с собой все дневники: если вдруг он станет рыться в нашей комнате, он ничего не найдет. Вчера он стучал ко мне в дверь, но я не открыла. Когда я вышла утром, он был еще там. Он, как безумный, упрашивал меня не уезжать. Он был жалок и смешон, так я ему и сказала. Мое самое заветное желание – не находиться с ним больше под одной крышей. Он стал умолять меня ехать в другое место, только не в Париж, только не в нашу квартиру и Пантеона. Он совсем не в себе: похоже, это ты внушаешь ему такой ужас даже издали, из плена, это ты пугаешь его больше Страшного суда.

Теперь все было ясно, но тогда Юдифь не могла этого понять: ее ослепила ненависть к Эдуарду. Может, в нем проснулись совесть и ужас перед содеянным. Он не хотел, чтобы она появлялась дома в Париже, потому что знал, что он там ей уготовил. Он оказался между молотом и наковальней: было от чего обезуметь!

Он даже рвался отвезти меня на вокзал. К счастью, его остановила Клара. Последнее время она как-то странно на меня поглядывает. Я даже думаю, что она что-то подозревает. Ей я оставляю мальчиков: что бы ни случилось, она сможет о них позаботиться в мое отсутствие. Она мужественная женщина. Нo хоть она и любит больше тебя, Эдуард – тоже ее сын. В этой материнской любви для меня нет места. Когда я ставила чемодан в багажник, он опять пытался заговорить со мной. Он шептал прямо в лицо, и меня передергивало. А потом, когда он взглянул на Бет – она такая милая в своей маленькой шляпке – и понял, что я беру ее с собой, он совсем потерял рассудок. Он вел себя как ненормальный, требовал, чтобы она осталась с братьями и кузенами. Он попытался схватить ее за руку, но я запретила ему прикасаться к ней. Он сказал, что я лезу в волчью пасть, что я должна слушаться и доверять ему, или хотя бы оставить Бет в Валлонге. Доверять? Ему? Я рассмеялась ему в лицо.

Винсен перевернул страницу, дальше ничего не было, никаких записей. История матери и сестры обрывалась на этом смехе. Конечно же, поезд доехал до Парижа, Юдифь добралась до дому, а на рассвете, на следующий день, их арестовало гестапо.

Избавиться от Юдифи – это одно, но погубить Бет – совсем другое. Как Эдуард жил с двойным преступлением на совести? Каково молчать два года до возвращения брата? И при этом продолжать думать, что отвел от себя опасность. Юдифь исчезла, никто ничего не узнает. Война окончена, жизнь продолжается. Но Шарль нашел эти блокноты в квартире у Пантеона.