Конечно, Буэнос-Айрес – не самое безопасное место на земле, особенно ночью. Но для того, кто вырос в этих кварталах, нет ничего необычного или страшного. Словно сам город хранит своих обитателей. Да и любой грабитель знает, что с местного пешехода взять, собственно, нечего. Другое дело турист. Вот желанная добыча.
      Леонора решительно свернула в неосвещенный переулок, который вел к берегу Ла-Платы. Это был короткий путь к дому. Хотя на самом деле она не знала, куда идет. Ноги сами несли ее.
      Леонора плакала. Поэтому тени, вставшей поперек дороги, сразу и не заметила.
      – Остановитесь. – Крепкое мужское плечо выросло на ее пути. Лео едва успела затормозить.
      Сзади отлепились от стен еще двое.
      – Не нужно спешить. – Голос говорившего был низким, тяжелым и будто бы с легким, неизвестным Леоноре акцентом.
      – Что вам нужно? – Девушка отступила назад, потом сообразила, что таким образом движется точно в руки мужчин, подошедших сзади, и отпрыгнула к стене.
      – Просто поговорить.
      В руках одного из незнакомцев вспыхнул фонарик. Осветил лицо говорившего.
      Обыкновенный мужчина. Усы. Морщины. Европеец. Приезжий?
      – Я знаю про вас достаточно. Вы активистка Марксистского Комитета. Одна из немногих, кто входит в круг руководителей движения. Доказательств у меня хватит. Фотографии, записи, протоколы. Если хотите, я могу прямо сейчас отконвоировать вас в канцелярию тайной полиции. Они будут только счастливы. Поверьте мне, там сейчас примут любую помощь. Два взрыва подряд. Террористов не слишком жалуют все государственные службы. Желаете?
      В тусклом свете фонарика было видно, как он издевательски изогнул руку, словно предлагая Леоноре прогулку.
      – Подите к черту! Я не имею никакого отношения к тому, что вы говорите! – крикнула девушка. – Я буду кричать!
      – И позовете полицию? – удивился незнакомец. – Тогда наша встреча, безусловно, закончится в тайной канцелярии. Выбирать, конечно, вам, но я бы не стал так рисковать. К тому же я не имею к вышеназванным организациям никакого отношения и скорее сочувствую вашим действиям. Мне просто нужен ваш ответ на вопрос.
      – Какой, к дьяволу, вопрос?! – Леонора говорила громко, но все же не настолько, чтобы привлечь чье-то внимание. – Задавайте и убирайтесь!
      – Кто устроил погром на рынке в Бальванера?
      – Гвардейцы! – ответила Лео, но голос подвел ее.
      – Каким, интересно, образом? – поинтересовался незнакомец. – Трудно устроить погром, находясь в это время в совершенно другом месте. Уж кто-кто, а вы должны были знать, что гвардейских патрулей не было даже близко от рынка. Давайте сделаем так: я забуду, что вы мне пытались соврать, а вы скажете правду.
      – Кто вы такой? Я не могу говорить с кем попало.
      – Если я назову имя, то что это изменит?
      Его странный акцент не давал Леоноре покоя. Где же она слышала что-то подобное? Где?
      – Вы немец?
      – Не имеет значения… – начал было незнакомец, но Леонора опередила его:
      – Русский! – И по тому, как дрогнуло на какое-то мгновение лицо человека, она поняла, что угадала. – Вы русский! Из СССР?!
      – Даже если так, то что?
      – Вы не отведете меня в полицию, вот что!
      – Вот так номер! – Незнакомец развел руки в стороны. – Почему же? Из симпатии к вашим взглядам? Поверьте мне, я могу пойти и на большее…
      – А если я вам расскажу… То… Мне может понадобиться помощь.
      – Все, что смогу.
      В переулке послышались шаги. Фонарик погас. Крепкие руки взяли Леонору под локти.
      – Девушка, только не наделайте ошибок, – прошептал кто-то.
      Прохожий приближался деловитым, уверенным шагом. Лео молчала, стараясь понять, что же ей делать дальше.
      В нескольких шагах от Леоноры он остановился. Повертел головой. Его силуэт был хорошо виден на фоне освещенной улицы.
      – Лео, – вдруг раздался голос, показавшийся девушке знакомым.
      И она, сама от себя не ожидая этого, вдруг ответила:
      – Я здесь!
      Почувствовала, как напряглась чужая рука, как сдвинулись тени, окружавшие ее.
      А потом прохожий вскинул руку, и что-то вспыхнуло в сумраке переулка. Грохота она уже не слышала. Просто в груди стало больно, и ноги сделались ватными.
      – Держи суку! – крикнул кто-то.
      Прохожий побежал. Две тени настигли его. Заваливаясь на бок, Лео видела, как жестко прохожий падает. Как ему крутят руки.
      Внезапно стало светло-светло. Она ясно увидела все вокруг. Человека, который держал ее на руках, крича что-то своим подручным. Человека, который стрелял в нее. И так удивительно было видеть это лицо, знакомое и чужое. Потом свет стал уносить ее выше, выше… Было удивительно легко.
 
      Над трупом девушки стояли трое. Еще один валялся в пыли, тоскливо скуля.
      – Вот дерьмо, а! Делать-то что будем?
      – С чем?
      – Ну, с ней вот…
      – Оставим. Местные позаботятся. Ей уже ничем помочь нельзя.
      – А с этим? – Говоривший пнул скулящего.
      – А с этим будет долгий разговор без свидетелей, – протянул тот, кто был, видимо, главным. – Так что взяли его под руки… И сделайте из него пьяного.
      – Не проблема.
      Двое подхватили прохожего, поставили прямо. Потом один из них резко ударил его в живот. Убийца захрипел и обмяк. Его подхватили и бодро потащили в сторону набережной. Ничего необычного – трое друзей волокут куда-то своего не в меру подвыпившего товарища.

      – Ну, и что же мы будем со всем этим делать? – поинтересовался Яковлев, выйдя из подвала и выведя оттуда Ракушкина. – Двери тут, конечно, массивные и звуконепроницаемые. Старая постройка… Положим, с завхозом я переговорю. Подвал на некоторое время закроем, но это не какие-то там… застенки.
      – Я понимаю, – кивнул Ракушкин. – Простите, но ситуация требовала решительных действий. Все, что я могу придумать…
      – Погорячились, прямо скажем. Вы ставите нас в сложное положение. Скандала, я, как вы понимаете, Антон Яковлевич, допустить не могу и не допущу.
      – Я понимаю.
      – Потому выходит так, что если к вечеру у вас не будет каких-то результатов, то вы должны будете на свой страх и риск… – Яковлев повторил с нажимом, – на свой страх и риск решить эту проблему. Как и куда деть этого… человека, вам решать. Но если появятся какие-то сведения о том, что он… Ну, вы понимаете.
      – Я понимаю.
      – Да что вы заладили?! – Яковлев в раздражении всплеснул руками. – Какого черта он вообще тут делает?
      – Это была ближайшая к месту событий квартира.
      – А вы разве не знаете, что ни для кого в Буэнос-Айресе не секрет, что это здание принадлежит нашему посольству? Впрочем, может быть, и не знаете.
      Яковлев двинулся вверх по лестнице. Следом за ним, выдержав дистанцию, пошел Ракушкин.
      – Что там было с девушкой? – спросил «атташе по культуре».
      – Активистка местного подполья. Достоверно известно, что она входила в верхушку и имела определенное влияние. Есть данные, что она имела свой взгляд по поводу известных нам событий.
      – Это точно?
      Ракушкин замялся.
      – Точно, что имела. Она была возмущена скорыми действиями монтонерос и, кажется, собиралась требовать расследования.
      – Об этом кто-то знал?
      – Да, конечно, она делилась своими мыслями, если можно так сказать. Была очень возмущена и взволнована…
      – А конкретно говорила что-либо?
      – Нет. Несмотря на общую нервозность, в словах была очень осторожна. Именно поэтому я и взял того, кто ее застрелил, живым.
      Они поднялись на первый этаж. Яковлев выглянул за дверь. Длинный коридор был пуст.
      – Пойдемте покурим.
      До курилки дошли в молчании.
      Яковлев достал «Опал», а Ракушкин, чуть смущаясь, «Мальборо».
      – Я тоже поначалу их курил, – проворчал атташе. – Бурда она и есть… – Он чиркнул зажигалкой. – Тут можно говорить. – Яковлев покрутил сигаретой в воздухе. – Знаете что… Я думаю, что ничего вам не даст этот парнишка. По крайней мере, пока он тут, в подвале. Выглядит… как изрядный кретин. Может быть, косит, а может, такого нашли. Тут, знаете ли, и не такое увидишь. Для солидной медикаментозной обработки у вас нет времени. А без нее…
      Он затянулся и сквозь облака дыма, прищурившись, посмотрел на Ракушкина.
      – Вряд ли вы станете ему иголки под ногти загонять? Или, там, обрабатывать пальцы молотком?
      – Ну, до определенной степени… – неуверенно ответил Ракушкин.
      – До определенной степени это сработает только с адекватным клиентом. В нашем случае, уж извините, действенны только экстраординарные меры. А к ним, я так понимаю, вы не готовы. Морально. Это, знаете ли, очень сложно – уродовать психически нестабильного человека. Даже в застенках гестапо не все на это шли.
      Ракушкин молчал, глядя в пол. Потом, затушив недокуренную сигарету, выпрямился.
      – Если для дела требуется… – начал он решительно.
      Но Яковлев замахал на него руками.
      – Антон Яковлевич, хотите совет?
      – Конечно, Юрий Алексеевич.
      – Отпустите его.
      – Как? Совсем?..
      – Ну да, совсем. На хвост посадите кого-нибудь, и все. Да и то особенно не старайтесь. Вы опыту доверяете?
      – Безусловно.
      – Так вот, опыт мне подсказывает, что максимум, что у вас получится из него выжать, это имя какого-нибудь Педро-наводчика. А сам Педро сидит на рынке, около порта, и торгует безделушками для туристов. Трясти этого латиноамериканского старичка смысла нет. За его спиной мафия, а если и нет, то скорее всего с ним все кончится, как с этой вашей девочкой, как ее… Линора?
      – Леонора.
      – Вот-вот. Шлепнут. Если уже не шлепнули.
      – Да, но кто?
      – Вариантов, кстати, мало. Именно потому что их немного, я вам и советую отпустить этого мерзавца. Хотя… – Яковлеву вдруг пришла в голову мысль. – Может быть, вы хотите э-э-э… Как бы это выразить?.. Осуществить правосудие? Это тоже вариант, сплавьте сумасшедшего в ближайший канал, и черт с ним. В конце концов, убивать женщину – это грязно. В полицию сдавать не советую…
      – Гхм… – Ракушкин с сожалением посмотрел на лежащую в урне недокуренную сигарету. – Я не собирался…
      – Что угодно, то и делайте. Я могу только посоветовать. Так вот… Вариантов немного. Первый: убийцу послали какие-то третьи силы, никак не связанные ни с монтонерос, ни с властями. Этот вариант мы отметаем, он тупиковый и нас, по большому счету, не интересует. Второй: убийц послали власти. Леонора подошла к какому-то моменту этой мутной истории и стала опасна. Вариант сомнительный, но небезнадежный. Во-первых, погром на рынке свалили на деятельность властей. Форма солдат убедила всех лучше, чем вся агитационная работа марксистов. А во-вторых, власть практически не контролирует монтонерос. Уж что-что, а подполье тут реальное. Поэтому воздействовать на революционеров можно только глобальными акциями, но не точечными ударами. Однако при этом сбрасывать этот вариант со счетов не станем. И третий: девушку шлепнули свои. Это наиболее вероятно, и вы сами, Антон Яковлевич, это отлично понимаете. Девушка узнала что-то такое, чего знать не должна была. У местных камарадос есть нечто такое… чего им, вероятно, стоило бы стыдиться. И знаете, Антон, мне очень нужно знать, что же такое скрывают эти марксисты, взрывающие бомбы около солдатских казарм. Вы меня понимаете? Я дам вам один контакт, обратитесь к нему. Человек старый, но… надежный.

      После похорон люди долго не расходились. Кристобаль потерянно стоял поодаль, прислонившись спиной к огромному черному подножию какого-то памятника. Кладбище было настолько старым, что многие заброшенные могилы теперь использовали по второму кругу. Больше повезло склепам и монументам, они относились к архитектурным ценностям. Среди многочисленных туристов находились любители прогуляться в тиши могил.
      Сейчас Кристобаль Бруно от всего сердца ненавидел этих жирных толстосумов, для которых чужое горе становится объектом туристического интереса. Хотя если подумать, то Кристо ненавидел сейчас всех. И себя в первую очередь. У него были для этого все основания.
      В кладбищенской тишине отрывисто каркали вороны, и голоса звучали приглушенно.
      – Нашли в переулке…
      – Пуля…
      – Полиция молчит… Никого не найдут…
      – Еще бы… Сами и убили…
      Бруно закрыл глаза и заткнул ладонями уши. Сжал голову до боли.
      Он стоял так долго. Пока бешеное желание вытащить пистолет и начать стрелять направо и налево не ушло…
      Кто-то дотронулся до его локтя.
      – Кристо, это неизбежно. – Рядом стоял Рауль. – Возьми себя в руки. Мы будем терять людей. Мы возьмем под свой контроль расследование ее смерти. Все будет по закону.
      «Болтуны», – подумал Кристобаль, но открыл глаза и пожал руку Рауля.
      – Спасибо. Я и не предполагал ничего иного.
      Рауль кивнул. Приподнял шляпу и ушел шаркающей стариковской походкой, загребая пыль дорожки.
      – Революция не терпит стариков, – прошептал Кристобаль в удаляющуюся спину.
      Рауль Ловега будто услышал. Остановился и обернулся.
      Кристо вздрогнул. Старик не мог расслышать его шепота. Не мог, но… Бруно криво улыбнулся. Рауль снова приподнял шляпу и продолжил путь.
      «Чертовщина!» – зло подумал Кристобаль.
      Пытаясь не потерять старика в кладбищенских лабиринтах, он двинулся вдоль оград, памятников и надгробных камней. Кто-то окрикнул его позади, но Бруно не обернулся. Обостренное чутье подсказывало ему: «Узнай, куда он идет!»
      Ловега шел вроде бы неторопливо, но Кристобалю приходилось почти бежать, чтобы старик оставался в поле его зрения. Под ноги все время что-то попадало, он спотыкался, едва не падал. Окружающие смотрели на него с удивлением.
      Когда, наконец, они достигли края кладбища, Кристобаль остановился. Отсюда ему было хорошо видно, как старик Ловега здоровается за руку с каким-то высоким, явно приезжим человеком. Разговор с этого расстояния слышен не был. Тот второй был коротко стрижен, одет в светлый костюм. В руках он держал папку для бумаг.
      Старик неторопливо взял его под руку, и они пошли вдоль кладбищенской ограды.
      Кристобаль огляделся вокруг. Его вдруг прошиб пот.
      «Что за чертовщина? – удивленно подумал он. – Какого дьявола я погнался за ним?»
      Бруно попытался определить, где находится, но не смог. Идиотская погоня завела его в совершенно незнакомый уголок кладбища, хотя, казалось бы, это невозможно.
      – Где я? – вслух поинтересовался Кристобаль.
      – Пока еще в мире живых, – сказал кто-то сзади.
      Бруно обернулся и нос к носу столкнулся с человеком в черных очках. Незнакомец сумел подойти вплотную. Он был бледен и худ, но больше всего Бруно напугали, да-да, именно напугали, очки! Глухие, черные, непроницаемые.
      Он вскрикнул, сделал шаг назад, споткнулся обо что-то. Упал на спину, ломая цветы и засохшие ветки… Удар о землю вышиб из него дух. Кашляя и задыхаясь в поднявшейся пыли, Бруно вдруг сообразил, что лежит на чьей-то могиле. И всю дорогу до этого бежал по могилам, спотыкаясь о надгробья, сшибая оградки и топча цветы. По мертвецам, по мертвецам…
      В суеверном ужасе Кристо вскочил на ноги. И только тут обратил внимание, что вокруг никого нет.

      – Если предположить, что душа – это основа любого живого существа, то из этого логически вытекает, что, воздействуя на душу, мы воздействуем и на тело, в котором она живет. Душевнобольные живут недолго.
      Зеботтендорф, фон Лоос и Генрих сидели в одной из многочисленных комнат особняка.
      – Как сказать, – Генрих пожал плечами и повертел в руке толстостенный пузатый бокал. – Многие дауны – долгожители.
      Зеботтендорф покачал головой.
      – Нет-нет, Генрих, не путайте. Дауны и прочие неполноценные не являются душевнобольными. У них вообще нет души, представьте себе.
      – Простите, вы хотите сказать, что научно доказано существование этой самой души?
      – Представьте себе, – повторил Зеботтендорф.
      – Это сделали вы? – В голосе Генриха проскользнула неприкрытая ирония.
      – Нет, не я. – Зеботтендорф сделал вид, что ничего не заметил. – Но имена и фамилии вам ничего не скажут.
      – И все же?
      – Август Майер.
      – Немец?
      – Еврей.
      – Рудольф! – Генрих рассмеялся. – Как можно?
      – Бросьте. Вы же допускаете существование религии, уходящей корнями в семитскую почву. Молитесь их богу и их пророку. Почему же вы не допускаете того, что именно евреи являются наилучшими специалистами в вопросах своей же религии?
      – Ну, положим, я не молюсь…
      – Не имеет значения.
      – Но в целом могу с вами согласиться. Хотя мне непонятно, каким образом вы сделали евреев монополистами на вопросы души.
      – Какой же вы ловкач, Генрих! – Фон Лоос радостно рассмеялся. Сегодня он просто лучился весельем и добродушием. – Если вам нужна информация, вы просто меняете тему разговора на ходу. Вызывая у собеседника раздражение, в котором он может наговорить черт знает чего. Прекращайте свои штуки! Вы тут в кругу тех, кого можете считать своими друзьями.
      – Ценю ваши формулировки, фон Лоос. – Генрих отсалютовал ему бокалом.
      Зеботтендорф обиженно откинулся в кресле, отставил бокал на прозрачный столик.
      – Извините, что прерываю ваш обмен любезностями…
      – Вы довольно слабый дипломат, Рудольф, – заметил фон Лоос.
      – Для этого мне и нужны вы, – парировал Зеботтендорф.
      Генрих удовлетворенно улыбнулся. Со стороны Доктора, как он именовал про себя Рудольфа, это был прокол. Нельзя говорить марионетке, что она марионетка. Даже намекать. Впрочем, Лоос этого, кажется, не заметил. Что тоже говорило о многом.
      – Продолжайте, продолжайте. Вы остановились на евреях…
      – Это вы на них остановились. – Голос Зеботтендорфа стал едким. – А мы пошли дальше!
      – И открыли науку о душе? – не смог удержаться Генрих.
      – Тьфу на вас!
      – Ладно, ладно! Все, больше не буду!
      Зеботтендорф решительно встал, прошелся вдоль огромного, забранного декоративной решеткой окна.
      – Хорошо, – наконец сказал Доктор. – Продолжим… Работы Августа Майера… Еврея!
      Генрих молчал.
      – Убедительно доказывают существование души как физического явления.
      – А почему, простите, о них ничего не известно в… э-э-э… широких кругах?
      – Во-первых, официальная наука несколько несерьезно относится к подобным проектам. А во-вторых, эти материалы, его работа, да и вообще все, что касается данной темы, было в свое время изъято. И более того, уничтожено.
      – Кем?
      – Мной. Август Майер трагически погиб. Не выдержало сердце.
      – Чего не выдержало?
      – Всего. Но сделать он успел немало. Само по себе доказательство существования души стоит много. Подумайте сами: душа – это такой же орган, как сердце, печень, легкие, его можно уничтожить, заразить болезнью, заменить, излечить… Пересадить, наконец! Представьте, какие открываются перспективы. Это новая, совершенно новая наука. А если учесть, что именно душа является основой жизни человека… Понимаете? Сердце, даже мозг… все это вторично по сравнению с душой. Душа – это ключ ко всему!
      – Скорее дверь, – вдруг сказал Генрих.
      – Что? Почему вы так считаете? С чего вы взяли?
      – Если бы вы овладели ключом, вы бы овладели миром. Но вы только подглядываете в замочную скважину.
      – Разве?
      – Несомненно. Иначе все выглядело бы по-другому. Перспективу я понимаю. Но пока это лишь перспектива, так, неясное будущее. Что вы можете предоставить в реальности, кроме эффектных фокусов с молодыми людьми в очках?
      – Молодых людей в очках, – удовлетворенно кивнул Лоос. – Поверьте, Генрих, это совсем не так мало.
      – Тогда не вижу препятствий к вашей цели. Вы, кажется, собирались захватить власть над миром? – Генрих сделал небольшой глоток. Осторожно прокашлялся. Коньяк был, наверное, неплохим, но слишком ароматным. – Все-таки я больше люблю водку.
      – Налейте.
      Генрих отмахнулся:
      – И это сойдет.
      Фон Лоос захохотал:
      – Вот это я понимаю! Сорокалетний коньяк – сойдет! Вы мне нравитесь все больше.
      – Вздор, – проворчал Генрих. – Я не девица, чтобы нравиться. Я полицейский. И у меня сейчас не сходятся концы с концами. Наш профессор пытается мне втолковать, что он владеет ключами к мировому господству, однако сидим мы не в Берлине, и не в Нью-Йорке, и не в Москве… А черт знает где, и трясемся от слова Моссад. Что же не так?
      – Черт побери, у вас все так просто! Я говорю вам о научном открытии, о событии, о перевороте в науке! О великих возможностях! Создание атомной бомбы предсказали наши – наши, Генрих, – ученые, но у нас не было возможности воплотить их идеи в реальность.
      – Еще бы… – пробормотал Генрих. – Мы занимались астрологией и алхимией…
      Зеботтендорф не услышал или сделал вид, что не услышал его слов.
      – И только спустя много лет американцы, опять же при помощи наших работ, сумели сделать это страшное оружие. Не все же сразу! Чтобы достичь успеха, нам нужна база, нам нужен материал, финансирование, наконец. Это же не так просто! Вы считаете, что атомная физика – это сложно, а душа – это так… – Зеботтендорф покрутил в воздухе руками.
      – Что может быть проще финансирования? – поинтересовался Генрих. – Ваши мальчики навещают банкира… И готово.
      – Генрих! Мы живем в большом мире. В этом большом мире ничто не теряется и не обнаруживается само по себе. Такие, я повторяю, такиеденьги просто так добыть невозможно. Нам нужны государственные ресурсы. Как людские, так и… все прочие.
      – Ах, вот оно что! – пораженно протянул Генрих. Он обвел жестом помещение: – Вот откуда такой бедлам в этой несчастной стране!
      – Вы поразительно догадливы, мой друг, – улыбнулся фон Лоос.
      – Проблема в том, что этих людей мало. Фактически – только пятеро. Они не созданы мной, они созданы природой, – продолжал Зеботтендорф. – Мое достижение только в том, чтобы раскрыть этих людей. Найти их среди остальных. Среди грязи человеческой, если угодно. Я, увы, не умею создавать их. Я не умею работать с человеческой душой напрямую. Пока. И я не могу рисковать этими, без ложной скромности, драгоценными экспонатами. Нам нужна эта страна! Отсюда мы раскрутим такую мельницу, в жерновах которой будут перемолоты и Москва, и Вашингтон! И все остальные! Но сначала эта богом забытая страна. Сначала она.
      – Красиво, очень красиво. Но все равно не ясно, я-то вам зачем?
      – Ваш опыт, конечно же, дорогой Генрих! – Фон Лоос отсалютовал ему бокалом.
      – Ну и зазомбировали бы меня… В чем проблема? Зачем эти уговоры-разговоры?
      – Хм… Видите ли, Генрих… – Зеботтендорф осторожно сел рядом. – Вы почему-то все упрощаете.