Зеркало Иблиса

– Они тут хоть понимают, что идет война? – спросил Каунитц.

– Ослы? – Богер перешагнул через борт и грохнул на пол кузова свой рюкзак.

– Арабы.

– Понимают, наверное.

– Арабы – очень мудрый народ. Очень мудрый и очень страшный, – задумчиво сказал ученый. – И я думаю, им все равно, кто пришел в Триполи – немцы, англичане или итальянцы.

– Но ведь есть ливийские партизаны. Мне один итальяшка рассказывал… – сказал Каунитц.

– Можно ехать? – перебил его водитель, совсем молодой немец в форме Африканского корпуса. Фрисснер кивнул.

Согласно полученным еще в Италии указаниям, их должен был встретить офицер из штаба Роммеля, подполковник по фамилии Рике. Но когда «бизерта» прибыла в порт, никакого подполковника там не оказалось. Пузатый итальянец отнесся к ним радушно, куда-то позвонил, и почти тут же появился вот этот грузовичок.

«Что ж, если гора не идет к Магомету… Надо бы заехать в штаб, разыскать пресловутого подполковника Рике, если он существует в природе, и начать подготовку. Запасной вариант предусматривал именно такое развитие событий. В штабе нужно найти полковника Боленберга или обратиться напрямую к Роммелю, если он будет на месте».

– Тут есть выпивка? – спросил Каунитц.

– Выпивка есть везде.

– Поганая?

– Поганая выпивка тоже есть везде.

– Я не собираюсь расходовать свой неприкосновенный запас… – буркнул Каунитц. – А эти прохвосты из штаба тут же начнут клянчить гостинцы из Германии. Привыкли, небось, к итальянской бурде.

Грузовик медленно двигался сквозь уличную толчею.

Интересные места тут есть, Юлиус? – спросил Богер, подмигнув ученому.

Тот развел руками:

– Смотря что считать интересным, господин Богер. Мечети, минареты…

– Мечети оставим мусульманам. – Богер замахал руками. – Я имею в виду места, где можно отдохнуть, забыть о заботах дня насущного…

– Я тебе оторвусь, – пригрозил Фрисснер.

«Ребята веселятся… Вернее, веселится Богер. Каунитц, как всегда, брюзга и пессимист. Все-таки правильно сделал Берлин, что дал лучших и хорошо знакомых. Это куда полезнее, чем увешанные крестами профессионалы с десятками боевых операций за плечами, но совершенно незнакомые. А тут всегда знаешь, чего ждать от того и от другого. К тому же оба присматривают за ученым, не обидят его.

Кстати, что-то Юлиус приуныл. Или просто призадумался. Крутит головой, портфель свой к груди прижал…»

11

«А когда пришло к ним писание, от Аллаха, подтверждающее истинность того, что с ними, они не уверовали в это. И над неверующими проклятия Аллаха.

Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 124(125)

Триполи сильно изменился. Юлиус не стал об этом говорить спутникам, просто молча смотрел по сторонам и фиксировал увиденное.

Триполи дышал войной. Немецкие и итальянские солдаты, военный транспорт на узких улочках, следы разрушений…

Он обещал Этель показать Триполи. Еще до войны. Теперь, конечно, это придется отложить. Если экспедиция окончится успешно, он обязательно привезет ее сюда вместе с девочками, они будут жить в нормальном отеле на берегу моря, съездят в Бенгази.

В то утро они встретились очень просто. Юлиус еще спал, когда Этель вошла в комнату и разбудила его так, как делала всегда: тихонько поцеловала в ухо и прошептала: «Доброе утро, господин Замке!»

Девочки подросли. Конечно, Юлиус не столь долго провел в лагере, чтобы перемены стали разительными, но ему казалось, что они очень подросли, стали выше, взрослее. Может быть, трудности и горести сделали их такими.

Теперь ничего им не будет угрожать, решил Юлиус, обнимая всех троих и шепча что-то бессвязное.

Теперь все будет хорошо. Очень хорошо.

Завтракали они тоже все вместе. Фрисснер не появлялся. В номер, где разместился Юлиус накануне вечером, принесли хороший сытный завтрак, много сладостей для девочек, отличный настоящий кофе. Этель, не умолкая, рассказывала, как они жили у матери в Ганновере, как ее вызывали в гестапо, как помогал им дядя Вальтер. Оказывается, старенький генерал несколько раз подавал прошения о возвращении в действующую армию, но его не взяли – все-таки восемьдесят три года… Его старый сослуживец по Баварскому полевому артиллерийскому полку Йодль^[12] предложил старику почетную, но совершенно никчемную штабную должность во Франции, но Бух возмутился.

Соседи и друзья все еще чурались Этель, но слух о том, что Юлиус освобожден и оправдан, уже прошел. Видимо, постарались люди фон Лооса, подумал Юлиус с благодарностью. Доброе имя восстановить очень трудно…

А позавчера незнакомый офицер привез продуктовый набор и сообщил Этель, что теперь они будут получать такой еженедельно. Естественно, Этель пыталась выяснить, куда же посылают Юлиуса и когда он вернется. Юлиус отвечал расплывчато:

– Я буду в Африке, дорогая… Нет, я не могу сказать… Это связано с научной работой… Нет, не воевать, я же не солдат, я ученый…

Они провели день, гуляя по городу. Пообедали в ресторанчике на выданную Фрисснером вполне приличную сумму, потом вернулись в отель. Там его уже ждал молоденький лейтенант.

– Извините, фрау, – смущенно сказал он Этель. – Я должен проводить господина Замке к дантисту.

Дантист всерьез занялся остатками зубов Юлиуса, и через два дня они уже были в полном порядке. Каждый день они встречались с Этель и девочками, которые остановились в другом отеле неподалеку, а вечерами Юлиус работал с рукописью и картами.

Первая половина рукописи почти ничем не отличалась от черновика, когда-то виденного Юлиусом у отца. Отчет о неудачной экспедиции 1935 года, несколько новых вставок (в одной из которых Юлиус с горечью обнаружил пространный фрагмент, описывающий его тупость и косность). А вот описание скрытой от него экспедиции 1938 года было совсем иным, совсем не тот язык. То ли отец работал, подстегивая себя выпивкой и наркотиками – что скрывать, в последние годы он грешил и тем, и другим, – то ли события экспедиции расстроили его рассудок…

Чем, например, объяснить полуразборчивые рваные строки на полях черновиков: «Черный песок… Не забыть о черном песке»?

Почему отец никак не прокомментировал смерть – или гибель? – Карла Тилона? Вернее, прокомментировал, но это больше похоже на Майринка, чем на записи ученого с мировым именем. «Страх обуял нас, и никто не смог подойти к Карлу. Я понимаю, что эти слова звучат недостойно, но в тот момент никто не мог поступить иначе. Особенно был напуган один из наших проводников, который вскочил на коня и умчался прочь. Утром он вернулся и ничего не хотел объяснять, только злобно блестел глазами. На следующую ночь он и еще двое бросили нас».

Так что все-таки произошло?

Судя по всему, к конечной цели экспедиции отец пришел с двумя проводниками и неким Муамаром, о котором он писал очень мало: «Человек он серьезный, хорошо знает пустыню. Я не вдавался в подробности его биографии, которая, возможно, неприглядна и даже страшна, но я ему доверяю». И далее: «Если бы Муамар ушел, пустыня поглотила бы меня, как глотала она тысячи подобных мне. Я обязан этому человеку жизнью, но не знаю, как отблагодарить его, потому что в первом же оазисе он бросил меня, забрав оставшиеся деньги».

К описанию Зеркала Иблиса Юлиус приблизился в самом конце.

«… Идти дальше было невозможно. Казалось, что сам воздух стал камнем в своем стремлении остановить нас. Мне показалось, что я продвинулся дальше других. Где-то позади хрипели Марк и Алекс, кажется, они захлебывались…»

«Захлебывались? – Это слово повергло Юлиуса в некоторое замешательство. – Куда они попали?»

Он продолжил чтение, с некоторым трудом разбирая отцовский почерк, который почему-то стал как-то грубее, резче и размашистей. Контраст был настолько разителен, что чтение изрядно затруднялось.

«…никто не мог им помочь в данный момент. Сейчас каждый был сам за себя, борясь с ополчившимися стихиями…» Далее следовал размытый водой, очень плохо видимый на копии участок текста. «Огромная плоскость, стоящая под небольшим углом и словно смотрящая в небо. Через всю ее поверхность, сверху вниз, тянется ненормальная трещина. Светлая…»

«Еще лучше! Трещина ненормальная…» – Замке-младший терпеть не мог неточностей в описаниях. К сожалению, его отец этим грешит довольно часто.

«…подойти ближе было невозможно…» Снова неразборчивый участок. И в конце стояла совсем уж малопонятная строчка: «…шевелящийся песок».

Дата.

Замке посмотрел за окно. Через мутноватое стекло на него смотрел грустный берлинский вечер.

12

И ведь каждый раз, как они заключают договор, часть из них отбрасывает его.

Коран Корова 94(100)

– Я вас еле нашел! – объявил офицер, резко остановивший их грузовичок.

Фрисснер сделал шаг назад и внимательно оглядел незнакомца.

С виду простой армейский майор. Красивое, но жестокое лицо, его немного портят эти усики… чересчур забавные, пожалуй.

– С кем имею честь? – спросил капитан.

– Майор Ягер. Я должен был вас встретить вместо Рике.

– А где Рике?

– Рике тяжело ранен. Осколок в живот, это очень неприятно и, учитывая то, что мы в Африке, смертельно. Его бронетранспортер наехал на мину.

Фрисснер сочувственно покивал. Подполковника Рике он лично не знал, но, судя по отзывам, офицер был дельный. Что ж…

– Я направлялся в штаб Роммеля, – сказал капитан. Ягер досадливо поморщился:

– Ну и нашумели бы там…

– Извините, но я прекрасно знаю, что бы делал, и это было бы правильно. В то же время я не знаю, что вы за человек. И… – Фрисснер поднял ладонь, пресекая попытку майора вскинуться и заорать. – И я хотел бы получить какие-то подтверждения.

– Ч-черт… – Ягер стал рыться в карманах. Фрисснер терпеливо ждал, оглянулся на грузовичок. Юлиус протирал очки, ребята таращились по сторонам. Водитель что-то жевал.

– Вот, – майор протянул сложенный вчетверо листок бумаги. Фрисснер развернул его.

«Капитану А. Фрисснеру.

Ганновер.

Я в госпитале, полномочия переданы майору Ягеру. В штабе вам все подтвердят. Больше никаких изменений.

Ганновер.

Подполковник Р. Рике».

«Ганновер» было кодовым словом. Подписи Рике капитан не знал, но был, в общем-то, с самого начала уверен в том, что Ягер и есть Ягер.

– Кто мне может подтвердить этот документ в штабе?

– Роммель не подтвердит. Он сейчас сильно занят на востоке, – ехидно сказал Ягер.

– Я могу связаться с ним, но, думаю, не стоит. Кто еще?

– Например, полковник Боленберг.

– Хорошо. Едем в штаб.

Майор злобно развернулся, забрался в свой рыдван и поехал впереди. Спустя минут двадцать они прибыли в штаб Корпуса.

– Сидите здесь, – сказал Фрисснер спутникам. Каунитц пожал плечами, а Богер демонстративно улегся на скамью и прикрыл глаза. Ученый что-то писал в блокнотике.

Ягер также остался сидеть в своей машине.

Полковник Боленберг оказался очень загорелым человеком с поврежденной левой рукой, которая висела на перевязи. Он сидел в душной комнате за столом, заваленным кипами бумаг, и ремонтировал будильник.

– Здравствуйте, капитан, – сказал он, не отреагировав на вскинутую руку Фрисснера. – Присаживайтесь вон туда, автомат положите на пол.

Фрисснер убрал со стула автомат и сел.

– Так… И вот так, – полковник, откинув голову, полюбовался своей работой, – Вроде должен работать. А вы, как я понимаю, капитан Фрисснер.

– Да, господин полковник.

– Руди вас не дождался. Мотался по делам в Эль-Азизию, и вот… Старая итальянская мина. Наверное, не выживет. Жаль, очень хороший офицер, замечательный танкист. Я готов помочь вам. Что требуется?

– Прежде всего – подтвердить личность некоего майора Ягера, который поймал меня посреди города.

– Людвиг? – полковник прищурился. – Он тот, за кого себя выдает. Работает в комендатуре, и именно ему Рике передал полномочия, касающиеся вашего появления. Не доверяете Ягеру?

– Нет, просто проверяю.

– Он неприятный тип, но дело знает. Поедет с вами?

– Не хотелось бы, – признался Фрисснер. Полковник засмеялся.

– Тем не менее поедет. Раз уж у него такое задание… Буквоед. Бог с ним, чем могу помочь я?

– Распоряжение по организации экспедиции… – напомнил Фрисснер.

– Я в курсе. Горючее, вода, медикаменты, продовольствие, запчасти. Все будет готово в течение дня. Но для начала нужно разобраться с транспортом, не так ли? Сколько вас?

– Со мной трое, плюс охранение – человек десять, плюс проводники… Мы исходили из шестнадцати – восемнадцати человек.

– Приемлемо. Итальянцы в курсе?

– Нет.

– И не надо. Возьмете наших людей. Пойдемте во двор, посмотрим, что там у нас есть…

Они прошли по узким коридорчикам и вышли во двор, огромный и жаркий.

– Если вам нужен танк, просите у самого Роммеля, – говорил по пути Боленберг. – Только сомневаюсь, что Лис^[13] выделит вам хотя бы один ролик^[14]. Фюрер слишком прижимист насчет резервов для Африканского корпуса… – Боленберг проводил взглядом чумазого солдата в спецовке, тащившего куда-то две лысых покрышки.

– Танк нам не нужен, господин полковник – Фрисснер покачал головой. – Нам нужны простые машины для передвижения по пустыне. Не бронеавтомобиль, не армейский тяжелый грузовик… Довольно быстрые и с хорошей проходимостью.

– В таком случае берите итальянские машины. Пойдемте.

Они прошли через двор, остановившись, чтобы пропустить два танка, с рокотом проползших наперерез. Фрисснер проводил их взглядом.

– Трофеи, – пояснил Боленберг. – Британские «матильды», подарок Очинлека^[15]. Противник в этом отношении для нас едва ли не полезней заводов Крупна и Порше. Бросают все подряд. Не успеваем рисовать наши номера и опознавательные знаки… А вот, кстати, и то, что я намереваюсь вам предложить.

– Вот это? – Фрисснер с сомнением прищурился. Полковник расхохотался.

– Понимаю, – сказал он, успокоившись. – Понимаю. Вид, конечно, неказистый, особенно у этого красавца. – Он пнул пыльный баллон тупорылого трехосного грузовичка. – «Фиат-СПА». У него нет такой штуки, как карбюратор, соответственно нечему засоряться. Поверьте, в пустыне вы будете этому очень рады. А это – «фиат-508». Итальянцы конструировали его специально для Северной Африки, о чем, кстати, не удосужились позаботиться мы.

Фрисснер открыл дверцу желто-серенькой легковушки и заглянул внутрь. В салоне пахло машинным маслом, скисшим молоком и блевотиной.

– Наши механики займутся ими, – сказал полковник. – Вот этот «фиат» и три грузовика. Достаточно?

– Более чем. – Фрисснер захлопнул дверцу. – Припасы, бензин, запчасти, люди – все должно поместиться. Чем меньше внимания мы будем привлекать, тем лучше.

– Я не спрашиваю, за каким чертом вы едете к нагорью Тибести, – серьезно сказал полковник, – но не думаю, что это лучшее путешествие в вашей жизни. Последнее – может быть. Но не лучшее.

– Господин полковник, про каждое свое путешествие я думаю, что оно последнее и не лучшее. И, знаете, всегда ошибался.

Они вернулись в прохладный – по сравнению с двором, разумеется, – гараж, и полковник тут же вызвал какого-то Кубе. Тот явился, оказавшись рыжим увальнем с глазами поросенка и нашивками унтера.

– Посели капитана и еще трех человек в приличное место, – велел Боленберг. Кубе кивнул. – Идите с этим парнем, капитан, он вас устроит. Насчет еды и прочего тоже разберетесь. Я жду вас завтра в девять.

Прежде всего Фрисснер подошел к Ягеру и, кашлянув, сказал:

– Извините, майор. Больше у меня нет никаких вопросов.

– Наконец-то, – съязвил тот.

– Поймите меня, – продолжал Фрисснер, – я вас не знаю, Рике ранен, никто нас не встретил…

– Оставим это, – сказал Ягер, вроде бы смягчившись. – Что это за тип? – Унтер-офицер Кубе. Полковник распорядился поселить нас куда-нибудь.

– Отправьте своего Кубе обратно, я сам вас поселю. Я все-таки работаю при комендатуре, сейчас выкинем кого-нибудь из итальяшек.

Ждать возле комендатуры пришлось недолго. Двухэтажный особняк с видом на море обладал минимумом удобств, но Ягер пояснил, что это далеко не самый худший вариант. Только что отсюда выселили двух итальянских полковников, щебечущие между собой итальянские солдаты еще грузили какие-то их чемоданы и диваны.

– Тряпочники, – процедил Ягер презрительно. – Когда Грациано^[16] капитулировал у Бедафомма, небось не собирали шмотки по домам… А теперь мы воюем, а они нажирают себе ряшки.

Каунитц тут же заволновался насчет обеда.

– Успокойтесь, лейтенант, – отрезал Ягер. – Всему свое время.

Обедали они примерно через час в столовой при комендатуре. Вернее, обедали там Богер, Каунитц и Юлиус, а капитан и Ягер быстро перекусили до них и отправились в какую-то кофейню.

В кофейне было жарко и темно. Как и должно быть в настоящей хорошей кофейне – Фрисснер повидал их в Танжере и Тунисе. Перед ними тут же появились чашечки с ароматным напитком, а майор к тому же извлек из кармана плоскую фляжку, искусно оплетенную кожаными ремешками. Перехватив взгляд Фрисснера, он пояснил:

– Ром. Настоящий ямайский ром, у меня есть небольшой запас. Из трофеев.

– Спасибо Очинлеку? – улыбнулся Фрисснер. Ягер улыбнулся в ответ, но не слишком весело.

– Я не о напитке, я о фляжке, – сказал Фрисснер. – Красивая работа

– В Папенбурге у меня работает знакомый… Папенбург – это лагерь, там сидят в основном уголовники, а они – искусный народ. Не то что политические, которые только языком умеют болтать. Один из них делает вот такие фляжки для офицеров. Когда-нибудь плюну на все и переведусь в лагерь. Простая и рутинная работа, но зато в тишине и покое, – поделился Ягер, добавляя рому в кофе. Согласия Фрисснера он не спросил, и капитан запоздало подумал, что ром можно было употребить и отдельно, а не портить хороший кофе…

Некоторое время они молча пили кофе. Фрисснер чувствовал, как по спине сбегают струйки пота, появилось непреодолимое желание почесаться. Он потерся спиной о деревянную подпорку крыши.

– Осторожно, – заметил майор. – У них тут все на соплях держится.

– Учту.

– Боленберг дал технику?

– Разумеется. Он, похоже, хороший человек.

– Хороший… – фыркнул Ягер. – У них здесь своего рода анархия, капитан. Не сравнить с Восточным фронтом. Да что там, я воевал в Греции, там было куда больше порядка! Одичали они здесь, вот что.

– Жаль, не удалось встретиться с Роммелем, – пробормотал Фрисснер, словно не расслышав слов майора. – Всегда уважал этого человека.

– Надеюсь, к лету он наконец возьмет Тобрук. – Ягер плеснул в свою чашку, где оставалось меньше половины кофе, еще рому.

– Нет, мне достаточно. – Фрисснер накрыл чашку ладонью. – Боленберг дал три итальянских грузовика и легковушку «фиат».

– Эту дрянь? Вы не знаете итальянских машин, капитан!

– У меня нет оснований не доверять полковнику. Он специалист.

– Возьмите наш полугусеничный бронетранспортер!

– И танк. Майор, это научная экспедиция, а не разведка боем! К тому же итальянские машины привлекут меньше внимания.

– Когда от них начнут отваливаться детали, вы заговорите по-другому. Черт, я не хочу ехать на итальянском одре! Они не умеют делать машины! Они вообще ничего не умеют делать, только петь оперы и плавать на гондолах!

Ягер поболтал гущу на дне чашечки и одним глотком отправил в рот.

– Хотите еще кофе? – спросил он.

– Нет, спасибо, у меня еще много. Так вы едете с нами?

– Конечно, я же замещаю Рике.

– Рике не должен был ехать с нами. Он должен был всего лишь выделить людей.

– А я поеду сам. Учтите, штурмбаннфюрер…

– Капитан! – перебил Фрисснер.

– Я-то знаю, что вы штурмбаннфюрер, точно так же, как и двое ваших – оберштурмфюреры^[17] в лейтенантских погонах… Маскарад.

– Не я это придумал. – Фрисснер пожал плечами. – Вы, кстати, тоже ходите в армейском.

– Я и говорю: маскарад.

– В пустыню поедем в гражданском.

– Это я знаю. Так вот, учтите… капитан, я еду с вами до самого конца. Вы доверяете ученому?

– Вполне.

– А я – нет. Вы, наверное, думаете, что он действительно бедная овечка? Невинная жертва гестапо?

– Я знаком с его делом. По таким обвинениям можно посадить каждого второго немца.

– Не каждого второго. Настоящее дело Замке было изъято по инициативе генерального секретаря «Анненербе»^[18] Вольфрама Зиверса. Ваш Замке неблагонадежен, к тому же труслив, на допросах выдал и замазал всех попавшихся под руку, даже по мелочным предлогам. А его отец вообще был странной фигурой. Отказывался от предложений «Анненербе» по финансированию ряда его экспедиций, от других интересных проектов. Когда он поехал сюда в 1938 году, в «Анненербе» об этом даже не знали! Такое впечатление, что он пытался утаить свои исследования от рейха. И его сын, не исключено, такой же. Куда он вас заманит?

– С нами будут люди, которые знают пустыню.

– На проводников из местных я бы полагаться не стал. Добыча слишком привлекательна: машины, бензин, оружие, продукты… За ними самими нужно будет следить. Боленберг, конечно, даст вам знающих солдат, но в тех краях они не были.

– А вы? – Фрисснер не понимал, к чему клонит майор.

– Я тоже. Но я знаю человека, который был там в тридцать восьмом с Вильгельмом Замке. Его зовут Муамар.

13

Разве ты не знаешь, что у Аллаха власть над небесами и землей? И он ответил «Не знаю»

Апокриф. Книга Пяти Зеркал 101(107)

– Муамар? – Фрисснер прищурился. – Если не ошибаюсь, это имя упоминалось в работе профессора. Впрочем, я просматривал его рукописи довольно бегло…

– Мне трудно сказать. – Ягер поиграл чашкой, словно взбалтывая водку перед глотком. – Я не читан этих записок вообще. Но Муамар ходил в экспедицию со старым профессором, это точно. И места эти он знает. Иногда мне кажется, что в голове у этого араба вся карта Ливии. Со всеми ее пустынями.

– Он коренной житель? – спросил Фрисснер.

– Что?

– Я говорю: Муамар коренной?

– Тут очень трудно собрать данные о ком-либо из местных. – Ягер зло усмехнулся. – И без того скудные архивы итальянцев разворованы или уничтожены. А местные, мне кажется, даже писать не умеют.

– Напрасно вы так думаете. – Фрисснер прихлебнул из чашечки. Оказалось, что кофе остыл и приобрел противный вкус. – Я думаю, что наш профессор смог бы рассказать вам много об этом народе. И о его письменности в том числе…

– Да уж… – Людвиг потянулся. – Наш профессор… Та еще птица. За ним нужен глаз да глаз.

Фрисснер пожал плечами и махнул рукой человеку, который пристально следил за ними.

– Еще кофе, пожалуйста. – Потом повернулся к Ягеру: – Смотрите не перестарайтесь. Когда я вытащил его из Бельзена, он шарахался от собственной тени. Мне бы хотелось, чтобы он делал свою работу, не оглядываясь постоянно через плечо.

– Не беспокойтесь, я знаю свое дело. – Ягер посмотрел на новую чашечку кофе, поставленную перед Фрисснером. – Хотите еще рома?

– Нет, благодарю.

– Как будет угодно. – Ягер поднялся. – К сожалению, я должен идти. Вы доберетесь до дома сами? Тут недалеко… Увидимся завтра.

Он пожал руку Фрисснеру, решив держаться с ним поближе. Тем более что им предстояла совместная очень неблизкая дорога, и с самого начала накалять обстановку было бы неразумно.

Оставив штурмбаннфюрера, то есть капитана, допивать кофе в одиночестве, Ягер вышел на улицу, предварительно оплатив оба счета. Средств, слава боту, хватало, а оказать маленькую услугу Фрисснеру Ягер считал правильным. Тем более что его опыт работы и вербовки агентуры рекомендовал подобные ходы. Часто получалось так, что мелкие и незначительные услуги ценились людьми гораздо выше, чем действительно реальная помощь.

Людвиг переждал, пока мимо него проедет телега, груженная разнообразными фруктами, и перешел улицу. Тут же под ноги бросился попрошайка, лопоча что-то на ломаном итальянском. Ягер легко пнул его сапогом и пошел дальше.

– Ааа… господин… Одну монетку, прошу… Господин… – Попрошайка не унимался, цепляясь за брюки.

– Пшел вон, – сквозь зубы бросил Людвиг. Наметанным глазом он заметил в полутьме подворотни нескольких человек, которые с напряжением следили за действиями попрошайки.

– Всего одну монету… Господин… Ну пожалуйста…

Ягер сделал несколько шагов, а потом с деланным недовольством полез в карман. Попрошайка тут же оказался рядом. Люди в подворотне насторожились.

Людвиг вынул монетку, подкинул ее в воздух, затем ловко поймал и, зажав в кулаке, двинул им попрошайке в ухо. Оборванец покатился в пыль.

– Ну, как тебе? – обратился к нему Ягер. – Еще хочешь монетку?

Нищий уполз в пыль, прикинувшись какой-то ветошью. Фигуры в подворотне истаяли.

Жест Людвига не был продиктован просто жестокостью или жестокосердием. Это был инстинкт самосохранения. Прожив в Триполи некоторое время, он хорошо изучил нравы местного дна. Милосердие тут было не в почете и каралось весьма жестоко. Уличная шпана, обладавшая чутьем стаи шакалов, с легкостью определяла человека мягкосердечного и слабого. Поэтому податель милостыни через два квартала мог вполне нарваться на нож или просто быть избит и ограблен. Так что поступок Ягера был воспринят окружающими вполне спокойно.

Через две улицы, запруженные различными повозками, осликами и просто пешими людьми с баулами за плечами, Людвиг вышел к большому по меркам военного Триполи ресторану. На площади перед ним было шумно. Отряд итальянской полиции безуспешно пытался снести самодельные торговые палатки. Эта процедура повторялась каждый день с занудным постоянством. Обычно к вечеру полиция все-таки сносила последний шатер, хозяина, если его удавалось поймать, препровождали в комендатуру, но к утру все торговцы снова толклись на прежних местах.

Ягер обогнул шумящую и дерущуюся толпу и нырнул в неприметный подвальчик, источающий сладкий, дурманящий аромат. Человек, сидящий у дверей, дюжей комплекции малый, безразлично скользнул по Людвигу взглядом. Скользнул и отодвинулся от входа – проходи, мол.

Ягер не заставил себя долго ждать и с головой окунулся в темноту помещения.

Лестница, застланная коврами и ведущая куда-то в темноту, никак не отозвалась на подошвы офицерских сапог. Через несколько метров тусклый светильник обозначил поворот, и снова бесшумная темнота заскользила мимо Людвига.

Наконец спуск кончился, и он очутился в помещении, где на полу, устланном коврами и циновками, лежали люди, вперив в пространство неподвижный взгляд. В воздухе витал сладкий дурман, источаемый десятками кальянов.

Шум улицы остался где-то в прошлом., В носу засвербело. Страшно захотелось чихнуть.

Людвиг не страдал пристрастием к постоянному курению гашиша, но иногда, с переменным успехом, пробовал это зелье. Галлюцинации, порождаемые им, не вызывали в Ягере никакого трепета. Скорее наоборот, ничего, кроме жалости к этим беспомощным людям, он не испытывал. А знать, что ты и сам превращаешься в подобное существо, даже если это происходит только в момент курения, было крайне неприятно. Главное, зачем он приходил в это место, – это встречи с агентурой.

Рядом возник человек в жилетке на голое тело и в шароварах. Поклонился и вопросительно посмотрел на Ягера.

– Кальян?.. – донесся до Людвига сильно сдобренный арабским акцентом голос.

Ягер покачал головой. Человек тут же исчез. Одна из причин встреч в этом месте состояла в том, что хозяева не были назойливы.

Найдя нужного человека, Ягер пересек зал и прилег на мягкие подушки в отдельной комнатке.

– У вас не найдется немного табака? – спросил человек, возлежавший там вместе с полуголой, довольно немолодой женщиной.

– Нет, только что выкурил последнюю трубку, – условной фразой ответил Ягер.

Человек в белом костюме задумчиво покивал и всосал в себя дым из кальяна, потом передал трубку своей подруге. Та втянула яростно, так что в чашечке зашкворчало. Глаза ее подернулись осенним ледком.

– Прошу вас, – сказал связной по-немецки. Он принял немного, но гашиш успел подействовать. Жесты были плавными, слова немного заторможенными. Жесткий немецкий язык в его устах приобрел явно арабский оттенок и цветистость. Впрочем, разум этого человека был закален достаточно, чтобы сохранять необходимую ясность в любой ситуации.

– Они прибыли сегодня, – сказал Ягер также по-немецки. – Профессор с сопровождением. Дневники старика находятся у профессора. О цели путешествия он сам имеет весьма смутное представление. Руководит всем предприятием капитан…

– Не надо имен, – предостерег Людвига человек, чем вызвал в Ягере легкое раздражение. Впрочем, этого связной не заметил, он был занят рассматриванием острой стрелки на своих белоснежных брюках.

– … Капитан руководит всем, но и он, как мне кажется, окончательно не посвящен в суть. Этот человек практик.

– Тогда в чем же смысл?

– Они должны найти предмет и доставить его в Берлин. На этом их миссия заканчивается.

– Это ваши личные заключения или?..

– Мои личные.

Связной покачал головой.

– Нам этого достаточно. Мы свяжемся с вами позднее.

14

И когда говорят им: «Что же ниспослал вам ваш Господь?» – они отвечают «Сказки древних»

Коран. Пчелы 26 (24)

– В пустыне ночью холодно… – задумчиво сказал Богер, глядя в окно. Он сидел на подоконнике и курил, стряхивая пепел наружу.

– К чему это ты? – насторожился Каунитц.

– Да просто так. Всегда, когда сижу в тепле, курю, думаю о том, что мог бы морозить задницу где-нибудь в России, например… Мой брат сейчас на Восточном фронте. Дай бог, чтобы у него все было хорошо… Он летает на «хейнкеле».

О брате Богера Фрисснер прекрасно знал. Он всегда вспоминал о нем. Макс Богер. Старший брат был для него примером, еще с ученических лет, наверное… Где-то в Силезии жила мать Богера, Фрисснер однажды видел ее фотографию: толстая опрятная старушка с лицом морщинистым, словно иранский изюм.