V

В темную ноябрьскую ночь «Зееадлер» вышел из устья Везера и стал на якорь в немецком море.

Между тем, в укромном месте Вильгельмсгафена Люкнер собрал своих моряков. Было совершенно темно. Подсвечивая себе фонарем «Летучая мышь», граф Люкнер проверил своих людей. Все были в сборе. Посадив всех в паровой катер, Люкнер повез их на шхуну.

Никто из матросов не знал, куда и зачем он направляется. Многие подозревали, что катер идет в Гельголанд, но тот вскоре остался позади, а впереди пенилось валами открытое море. Наконец, в темноте стал вырисовываться силуэт «Зееадлера», и катер направился к нему. Молчаливые, притихшие, матросы поднялись на борт парусника.

Капитан-лейтенант Феликс Люкнер имел все основания быть довольным проделанной за столь короткий срок работой. Кроме парусов, «Зееадлер» имел вспомогательный дизельный двигатель. Жилые помещения для экипажа были просто великолепны, поскольку не исключалось, что морякам придется жить на борту в течение нескольких лет. Вместо подвесных гамаков у всех имелись койки, а для унтер-офицеров была оборудована кают-компания. «Норвежская» команда была размещена в носовой части судна под полубаком, в кубриках. Помимо всего прочего, каждому из них был выдан штатский костюм для выхода на берег в иностранных портах.

Чтобы попасть в ту часть нижней палубы, где размещалась немецкая команда, нужно было сначала пройти через потайную дверь в шкафу, а затем — через замаскированные люки. Эти люки были прорезаны в палубе под ларями со штормовым обмундированием, швабрами, голиками и т.п. Лари были большими, и, в случае необходимости, в них могли укрыться шесть-семь человек, способные немедленно выскочить на верхнюю палубу.

Все военное снаряжение и две старые пушки были спрятаны в трюмах. Предоставив матросам минимальное время осмотреться на судне, Люкнер дал команду: «Все наверх! С якоря сниматься!»

Выйдя в море, Люкнер привел «Зееадлер» к острову Зюльт, в бухте которого он простоял восемь дней, выполнив все последние работы и объяснив, наконец, своим матросам цели и задачи предстоящего рейда.

На верхнюю палубу был погружен лес, расположенный таким образом, чтобы предельно затруднить доступ во внутренние помещения судна.

В мачтах, над палубой, были сделаны потайные двери, за которыми в выдолбленных пустотах лежали винтовки, маузеры, ручные гранаты, а также элементы военно-морской униформы — фуражки и бушлаты. Двери отворялись внутрь с помощью секретной пружины, и снаружи совершенно не были заметны.

Проверив у «норвежцев» знания их новых имен, мест рождения и родственников, Люкнер раздал всем «письма от родных», и мог считать подготовку законченной. Ему оставалось дождаться только благоприятного ветра, чтобы двинуться дальше.

В этот момент Люкнеру принесли радиограмму, где ему предписывалось дождаться возвращения коммерческой подводной лодки «Дойчлянд», которую англичане пытались перехватить на обратном пути из CIIIA, а потому усилили блокаду германских портов с моря.

Началось томительное ожидание на якоре. Пролетели дни, а затем — недели. За это время «Малетта», сходства с которой столь тщательно добивался Люкнер, ушла из Копенгагена. Весь план рушился. Люкнер рассчитывал выйти в море на день раньше «Малетты», чтобы перехватившие его английские сторожевики могли, запросив Копенгаген, убедиться, что «Малетта» действительно находится в море.

Радио дьявольски усложняло действия корсаров! Пришлось снова копаться в Ллойдовском регистре, ища новую шхуну, похожую на «Зееадлер». Такую шхуну нашли — ей оказалась другая норвежская коммерческая шхуна «Кармоэ». Теперь нужно было переделывать судовые документы, то есть, менять имя судовладельца, место и время постройки шхуны, ее параметры и характеристики, разряд по страхованию и многое другое. Причем, никакие подчистки и исправления не допускались. Кроме того, не было точно известно, где эта самая «Кармоэ» сейчас находится. Покопавшись в газетах, взятых на «Зееадлер» для бутафории, Люкнер, к своему ужасу, обнаружил, что шхуна «Кармоэ» отведена англичанами в Киркваль для осмотра. Люкнер почувствовал, что впадает в отчаяние. Новых документов уже достать было невозможно, поскольку «Зееадлер» не имел связи с берегом. В итоге, Люкнер плюнул и назвал шхуну «Ирмой». Так звали его любимую женщину. «Регистр любви, — решил командир „Зееадлера“, — надежнее Ллойдовского». Он стер название «Кармоэ» и написал «Ирма», оставив все остальные данные без изменений. Но двойная подчистка названия откровенно бросалась в глаза — все буквы расплылись. Изобретательный Люкнер с помощью судового плотника имитировал в каюте такие повреждения, нанесенные штормом, что ни у кого не вызвало бы сомнений, что, разбив иллюминаторы, волны захлестнули помещение, вымочив до нитки все, включая и судовые документы. Англичанам можно было ничего не объяснять — разбитые иллюминаторы и вода в каюте говорили сами за себя.

Ожидание разрешения на выход продолжалось мучительно долго, и только девятнадцатого декабря 1916 года к борту «Зееадлера» подошел миноносец, с которого Люкнеру передали запечатанный пакет. В пакете был приказ: «Выходите в море по собственному усмотрению».

Оставалось дожидаться юго-западного ветра.

Двадцатого декабря на шхуне был снова проверен весь такелаж, паруса и рангоут. Двадцать первого декабря задул легкий юго-западный ветер. Еще раз все осмотрели, прогрели двигатель, опробовали руль, и Люкнер приказал сниматься с якоря. «Зееадлер» под двигателем прошел узкий пролив между островом и материком и, выйдя в открытое море, поднял паруса.

Погода, была пасмурная и зябкая, в море стояла легкая зыбь. Подняв все 2600 кв. метров парусов, «Зееадлер» полным ходом прошел вдоль немецкого берега, миновав передовые посты сторожевого охранения германского флота. К десяти часам вечера шхуна находилась уже на траверзе Хорн Рифа — плавучего маяка в сорока милях к западу от датского побережья. Затем Люкнер повел парусник вдоль побережья Дании, чтобы к восьми утра подойти к выходу из Скагеррака, создав у противника впечатление, что он действительно вышел из нейтрального порта.

Неожиданно ветер круто повернул к северу, не давая «Зееадлеру» возможности следовать по курсу. Вперед идти было нельзя, возвращаться Люкнер не желал, с правого борта был берег, с левого — минные поля.

Лучшая мудрость — это принятие самого опасного решения. И Люкнер принял решение следовать через минные заграждения, скомандовав: «Лево на борт!»

Вся команда была вызвана наверх с приказанием одеть спасательные пояса. Но удача — старая подружка Феликса Люкнера — не изменила ему и на этот раз. «Зееадлер» благополучно прошел между двумя рядами мин и вышел в открытое море.

Ветер стал крепчать. Инструкция требовала держаться ближе к норвежскому берегу, но Люкнер повел «Зееадлер» прямо к берегам Англии.

Говорят, что двадцать третьего декабря 1916 года у берегов Германии разыгралась буря, которой не было аналога в истории. Буря быстро переросла в ураган и продолжала набирать ярость.

Приказав зарифовать все паруса, Люкнер понял, что судьба дает ему шанс по-настоящему испытать свой парусник жесточайшим штормом, который, кроме того, способствовал прорыву через все линии английской блокады. Подняв штормовые паруса, «Зееадлер» понесся вперед. При этом, судно имело такой сильный крен, что весь подветренный борт оказался в воде. Передвигаться по палубе можно было, только держась обеими руками за штормовые леера. Все гнулось и скрипело, а мачты, казалось, были готовы в любую минуту рухнуть на палубу. Весь корабль сотрясался от ударов волн. С точки зрения Люкнера, риск, вызванный штормом, был вполне оправдан. Этот шторм вообще можно было считать Даром Небес, поскольку он представлял прекрасную возможность прорваться через все линии британских дозоров. С точки зрения Люкнера, даже потеря под ураганным ветром всех парусов и такелажа была бы менее страшной, чем проверка противником подчищенных документов шхуны.

Подгоняемый штормом «Зееадлер» несся со скоростью пятнадцати узлов. В снастях завывал ураганный ветер. У верхних парусов лопались шкоты, парусина отрывалась от шкаторин и прежде чем удавалось закрепить парус, его разрывало в клочья и уносило ветром высоко в небо. В 23:00 была пройдена первая линия английской блокады. С мостика «Зееадлера» Люкнер и вахтенные вглядывались биноклями в темноту, стараясь вовремя обнаружить сторожевые корабли противника. Но ни одного корабля не было видно. Видимо, получив штормовое предупреждение, англичане предпочли укрыть свои корабли в безопасных бухтах, рассчитывая, что и немцы поступят аналогичным образом...

Стоя на мостике своего рейдера, Люкнер получал истинное удовольствие от буйства стихии. Идя под двигателем и парусами, «Зееадлер», как дьявол, летел над волнами. Шторм становился сильнее, фордуны, ванты и брасы стонали и дрожали, как натянутые струны, готовые в любую минуту лопнуть...

Как и положено нейтральному судну, «Зееадлер» шел с отличительными огнями. Волны с ревом набегали с кормы, заливая всю палубу, водопадами срываясь через подветренный борт в море. Оба рулевых были привязаны к штурвалу.

Одержимый той неведомой силой, что в подростковом возрасте вырвала его из отцовского графского поместья, далекого от любого моря, и бросила на палубу отживающих свой век парусных шхун, протащив через невероятные приключения, граф Феликс Люкнер находил эту картину дивной и восхитительной!

Каждые четыре часа «Зееадлер» проходил градус широты. С хронометром в руках Люкнер вычислял: одна линия блокады пройдена, теперь они уже миновали следующую, а к полуночи должны подойти к главной сторожевой завесе между Шетландскими островами и Бергеном.

Англичане не появлялись.

«Интересная блокада, — подумал Люкнер, — которая не поддерживается ничем, кроме деклараций».

Люкнер решил выгадать несколько миль и пройти прямиком между Шетландскими и Оркнейскими островами, но только собрался лечь на избранный курс, как ветер зашел на восемь румбов к западу-северо-западу, и «Зееадлер» стало относить к северу — в сторону Исландии.

Сделать ничего было невозможно. Оставалось только, подчинившись ветру, уходить все дальше на север. Люкнер решил, что лучше застрять во льдах, чем возвращаться к Шетландским островам, к линии английских дозоров, или самим оказаться вблизи Киркваля, куда англичане приводили все коммерческие суда, задержанные для осмотра

Выйдя из зоны Гольфстрима, «Зееадлер» попал в жестокий мороз. День в этих широтах продолжался всего полчаса. В одиннадцать часов солнце показывалось из-за горизонта, а в половине двенадцатого — уже исчезало. Судно обледенело. Вся носовая часть шхуны покрылась льдом, а обледенелые снасти не проходили через блоки. Нижние паруса затвердели, как дерево. Секретные люки примерзли, и большая часть команды оказалась отрезанной от своих кубриков. Носовая часть шхуны превратилась в глыбу льда, и жившие под полубаком также не могли попасть в свои кубрики.

Четверо суток все жили на верхней палубе, которая обледенела так, что удержаться на ногах стало совершенно невозможно. Пальцы не разгибались, губы буквально окостенели от холода. Никто, естественно, не спал. Силы поддерживали старым пиратским способом — грогом. Каждый время от времени заходил на камбуз и получал стакан этой живительной влаги, выпивал его залпом и немедленно оживал, благодаря безвестного мореплавателя, который придумал этот напиток, способный воскресить даже мертвеца. Недаром моряки всех стран называли грог «ледоколом».

Корабль был предоставлен сам себе, поскольку ни одна снасть не работала. «Зееадлер» дрейфовал, а его команда превратилась в толпу беспомощных пассажиров, зависящих полностью от воли стихии. Люкнер надеялся, что ветер вскоре перейдет к северу. Так, к счастью, и произошло. Рейдер повернул на юг. Команда с помощью ломов и топоров постепенно освободилась ото льда, и парусник снова стал управляемым.

Поставив все паруса, Люкнер направил «Зееадлер» в проход между Фарерскими островами.

В Рождественский день 1916 года на «Зееадлере» царило радостное возбуждение. Казалось, все главные трудности преодолены: блокада прорвана, лед и жестокие морозы остались позади, а впереди лежат бескрайние просторы Атлантики, открытые для боевой деятельности против судоходства противника.

Такое радужное настроение было прервано криком сигнальщика с «вороньего гнезда» на мачте: «Неизвестный корабль за кормой!»

Было 09:30 двадцать пятого декабря 1916 года.

В этих местах «неизвестным кораблем» мог быть только английский патрульный крейсер!

Люкнер выскочил наверх и быстро убедился, что к «Зееадлеру» приближается большой вспомогательный крейсер противника.

Проклиная изменившую ему фортуну, Люкнер приказал экипажу действовать по давно отработанному плану маскировки. Это означало: все, не говорящие по-норвежски, в форме немецких военных моряков, с оружием в руках, должны спрятаться под палубой.

В носовом и кормовом погребах боезапаса, а также в дизельном отсеке были заложены подрывные заряды. Собрав команду, Люкнер обратился к ним с краткой речью:

— Мы, — заявил командир «Зееадлера», — прошли через минные заграждения, выдержали жесточайший шторм и избежали гибели во льдах. Теперь нам предстоит еще одно испытание. Всем сохранять спокойствие и не нервничать! Первая вахта — в койки, вторая вахта — наверх! Чем меньше будет людей на верхней палубе, тем лучше. По верхней палубе никому без дела не шататься! Самообладание и чисто норвежское хладнокровие!

На подходящем крейсере затрепетал сигнал по международному своду. Люкнер приказал помедлить с ответом. На норвежской шхуне могло и не быть ни хороших сигнальщиков, ни мощных биноклей.

В своей каюте Люкнер стал готовиться к приему англичан, облив снова все водой, развесив для просушки подштанники и разложив мокрые судовые документы.

Одного матроса хрупкого телосложения переодели женщиной, у которой было условное имя «Жанетта». Англичане вообще очень галантны и так воспитаны, что не представляют, чтобы женщина находилась на военном корабле. И, если капитан берет с собой на борт жену, то он, конечно, уверен, что его судну не грозят никакие неприятности, а тем более — опасность. У норвежских шкиперов вообще было принято брать с собой в плавание жен в соответствии с древней традицией викингов.

Восемнадцатилетнего матроса с миловидным личиком для этой цели специально отобрали в экипаж «Зееадлера». Для него был заготовлен целый гардероб женских платьев и светлый парик.

«Жанетту» быстро «оснастили», подмазали ее румянами и положили на кушетку, покрыв ноги пледом. Рядом расположили одну из двух собачек, что имелись на борту. Люкнер осмотрел свою «жену» и нашел, что она выглядит прекрасно. Но поскольку юный матрос, при всей своей миловидности, говорил все-таки мужским голосом, то «жена» Люкнера вынуждена была страдать от «флюса». Матросу за щеку положили кусок ваты, а голову обмотали шалью. В таком состоянии говорить трудно, да и выражение лица у бедного паренька получилось действительно страдальческим. «Жанетту» «вооружали» уже на раз. «Ее» фотография висела на переборке каюты Люкнера и была украшена надписью на норвежском языке: «Много поклонов — Твоя Дагмара. 1914 г.» Надежда была на то, что, взглянув на портрет, английский офицер избавит «Жанетту» от всяких нескромных вопросов.

Грохот разорвавшегося вблизи снаряда заставил Люкнера прервать подготовку своей каюты к осмотру и срочно выскочить наверх. Английский крейсер, устав ждать ответа на свой сигнал, выпалил «Зееадлеру» под нос предупредительный снаряд.

Теперь сигнал крейсера был ясно виден, и не понять его было невозможно.

«Зееадлер» медленно повернул навстречу крейсеру, на носу которого уже невооруженным глазом читалось название «Эвиндж». Все его орудия были направлены на шхуну. Стоявшие на мостике английские офицеры рассматривали парусник в бинокли. Голосом через микрофон приказали: «Приготовьтесь к досмотру!»

Люкнер начал опасаться, не получили ли англичане развединформацию о «Зееадлере»? Почему они держат невинную шхуну под прицелом всех орудий? Он спустился в каюту и, чтобы унять волнение, залпом выпил стакан коньяка. Зажевав его табаком, Люкнер, несколько успокоившись, снова вышел наверх. Все старые капитаны славились пристрастием к жевательному табаку, следы которого постоянно украшали их бороды. Выйдя на палубу, Люкнер и всем своим матросам приказал глотнуть коньяка, не волноваться, а смело смотреть на англичан из-под норвежской маски немецкими глазами.

— Я же, — закончил Люкнер, — разыграю роль старого матерого капитана.

В кают-компании на стол была поставлена бутылка виски и граммофон, наигрывавший популярную английскую мелодию. С помощью виски и граммофона Люкнер надеялся ослабить зоркость зрения англичан. В том, что они сразу отправятся в кают-компанию, Люкнер не сомневался.

От крейсера отвалила шлюпка, в которой находились два офицера и пятнадцать матросов, вооруженных винтовками. Когда шлюпка подошла к борту «Зееадлера», Люкнер разразился длинной руганью на норвежском языке, призывая своих матросов быстрее пошевеливаться с подачей концов на шлюпку. Важно было, чтобы англичане, еще находясь в шлюпке, услышали норвежский язык.

Офицер, поднявшийся на палубу, спросил по-английски:

— Кто капитан?

— Я и есть капитан, Ваше благородие, — ответил Люкнер, сразу давая понять, что он ни коим образом не считает себя равным английскому офицеру, а поэтому и не употребляет обычного выражения «господин офицер». В глазах простого человека офицер — это всегда «Ваше благородие».

— Счастливого Рождества, капитан! — приветствовал Люкнера англичанин.

— Эх, Ваше благородие, — вздохнул Люкнер. — Если вы спуститесь ко мне в каюту, то увидите, на сколько счастливым для нас было Рождество!

— Попали в шторм? — участливо осведомился английский офицер.

— Хлебнули горюшка, — подтвердил Люкнер.

— Бедняга, — посочувствовал англичанин. — А мы укрылись за островами.

«Это мы знаем, — позлорадствовал мысленно Люкнер. — То-то ни одного из вас не было в море».

Второй офицер удостоил Люкнера рукопожатия, и они втроем спустились в каюту капитана. Еще из-за дверей англичане услышали свою любимую песенку «Долгий путь до Типперери», улыбнулись и даже начали подпевать. Атмосфера наполнялась взаимной симпатией.

В каюте англичанам приходилось постоянно нагибаться из-за развешенного повсюду белья, но, тем не менее, они быстро заметили «Жанетту».

— Ваша жена, капитан? — поинтересовался английский офицер — командир призовой партии.

— Моя жена, ваше благородие, — подтвердил Люкнер.

— Простите за беспокойство, — обратился к «Жанетте» офицер. — Но мы только исполняем наш долг.

«Жанетта» гнусаво пропела заученное «Ол раит», а офицер в это время заметил разбитые иллюминаторы в каюте.

— Да, досталось вам! — проговорил он, с сочувствием глядя на Люкнера.

— Ладно, — смущенно махнул рукой Люкнер. — Не беспокойтесь об этом, Ваше благородие. Мой плотник все исправит. Плохо, только, что все мои бумаги подмокли.

— Это понятно, — согласился офицер. — Если по каюте гуляла волна, как же они могли остаться сухими?

— Вы человек с понятием, Ваше благородие, — поклонился Люкнер. — А появится кто-то другой — и придерется ко мне. Скажет, что бумаги должны служить столь же долго, как и само судно.

— Я вам выпишу удостоверение, — пообещал англичанин. — Вы должны радоваться, шкипер, что вашу шхуну вообще не разбило в щепы.

— Бога буду молить за вас, Ваше благородие, — снова поклонился Люкнер. — Если вы мне выпишите подобное удостоверение.

Английский офицер вынул из кармана записную книжку, в которой у него были перечислены все судовые бумаги, подлежащие проверке. Чувствовалось, что он уже осмотрел немало судов, отмечая все подозрительное в книжке. Он открыл чистую страницу и записал там название шхуны — «Ирма».

Второй офицер в это время любовался портретом короля Эдуарда VII и почтительным взглядом сравнивал фотографию жены капитана с лежащим на кушетке оригиналом. На верхней палубе слышался смех английских матросов, которых угощали виски. Граммофон без остановки играл «Долгий путь до Типперери». А тем временем Люкнер предъявлял командиру призовой команды одну бумагу за другой. Едва удостаивая из взглядом, англичанин кивал головой, повторяя: «Хорошо, хорошо, капитан». А Люкнер кланялся и говорил: «Вот, пожалуйста, Ваше благородие, еще вот эта».

Английский офицер не предполагал, что сидит в буквальном смысле слова на штыках — под палубой в полной боевой готовности ждала сигнала команда, не говорившая по-норвежски.

Рядом с Люкнером стоял его адъютант младший лейтенант Пирс, игравший роль первого штурмана шхуны. Его гигантская фигура и белобрысая голова вполне соответствовали общему представлению о скандинавских моряках.

— Где ваши документы на груз? — осведомился англичанин.

Штурман, не спеша, вышел и принес необходимые документы. Грузовые документы, можно сказать, были единственными, где не было никаких чисток. Груз был подробно обозначен, а к нему было приложено удостоверение, что он предназначен для получателя в Австралии. Внизу стояла подпись: «Джек Джонсон, британский вице-консул».

— Капитан, — поднялся со стула англичанин. — Все ваши бумаги в идеальном порядке.

Люкнер начал было рассыпаться в благодарностях, но тут его страшно замутило от чрезмерного употребления жевательного табака. Преодолевая приступ тошноты, Люкнер боялся, что это заметят англичане. Разве бывалый норвежский шкипер может страдать морской болезнью? Между тем, английский офицер потребовал вахтенный журнал.

«Штурман» принес его, и англичанин, просмотрев журнал, был сильно удивлен, что шхуна в течение трех недель стояла на месте.

Нужно было что-то говорить, но позывы к рвоте у Люкнера были такими, что он боялся открыть рот.

— И все-таки, — продолжал допытываться английский офицер. — Почему вы три недели имели простой?

«Теперь все кончено», — в ужасе подумал Люкнер, последними усилиями сдерживая жевательными табак, рвущийся наружу из его желудка. Выручил «штурман» Пирс.

— Нас предупреждал судовладелец воздержаться от выхода в море, — сообщил Пирс офицеру. — По его словам, в море находились немецкие вспомогательные крейсера.

— Немецкие вспомогательные крейсера? — оживился англичанин. — Вы что-то о них знаете?

— Конечно, — ответил Люкнер, которому немного полегчало, — в море находятся «Меве», «Зееадлер» и, по меньшей мере, пятнадцать подводных лодок. Так нас уверял судовладелец.

Второй английский офицер неожиданно посмотрел на часы и сказал своему коллеге:

— Все это хорошо, но у нас уже нет времени. Нужно спешить.

Командир призовой команды, просматривавший документы, захлопнул книгу и сказал Люкнеру:

— Хорошо, капитан. Все ваши бумаги в порядке, но вам придется подождать час или полтора. Дождитесь, когда вам поднимут сигнал, что вы можете следовать дальше.

Все поднялись на верхнюю палубу, и англичане стали спускаться в шлюпку. Воспользовавшись моментом, Люкнер «вытравил» жевательный табак за борт и как бы вновь родился. Ему, правда, не понравилось указание ждать «час или полтора». Матросы же, узнав об этой установке, совсем пали духом и пришли к мнению, что все кончено, их разоблачили. Некоторые высказали это мнение настолько громко, что их услышали находившиеся под палубой моряки, не говорившие по-норвежски. Они напряженно прислушивались ко всему, что происходило наверху. Услышав восклицания «все кончено», они подожгли бикфордовы шнуры подрывных зарядов, рассчитанные на семь минут горения. А на верхней палубе никто и не подозревал, что судно готово взлететь на воздух. Все ходили радостные, что досмотр прошел столь благополучно. На прощание английский офицер пожал руку Люкнеру и повторил:

— Итак, капитан, вы будете ожидать сигнала с крейсера, после чего можете следовать дальше.

Старший помощник Люкнера лейтенант Клинг, который знал примерно три дюжины норвежских слов, удачно их комбинируя, отдал матросам приказ ставить паруса. Но корсаров ждала новая неприятность. Парусник, в отличие от парохода, полностью остановить без отдачи якоря невозможно. Он всегда будет двигаться. Из-за этого шлюпку с англичанами прижало к борту и начало сносить к корме. Выйдя за корму, англичане могли заметить гребной винт, а это обстоятельство могло выдать немцев с головой. В судовых документах не было ни слова о том, что на паруснике установлен дизель мощностью в тысячу лошадиных сил.