Глубоко растроганный Гарольд, на которого благочестие короля производило сильное впечатление, отвернулся, чтобы скрыть свои слезы.
      - Молю небо, государь, - произнес он, - даровать мне тот же душевный мир, которым оно наградило тебя! Что только будет зависеть от меня, слабого смертного, чтобы предотвратить государственные бедствия, которые ты предвидишь в будущем, будет сделано мной... Быть может, я этим тоже заслужу милосердие Божье!
      Гарольд удалился, поклонившись почтительно королю. То, что он узнал от Анлафа, далеко не могло успокоить его. Моркар, сын Альгара, был официально выбран бунтовщиками на место Тостига, и на его сторону стали все способные к оружию жители Ноттингема, Дерби и Линкольна. Под предводительством Эдвина, брата Моркара, поднялась и вся Мерция. К этому движению присоединились многие из кимрских предводителей.
      Гарольд, не медля ни минуты, объявил набор в государственное ополчение. Что делалось тогда следующим образом: разламывали пучки стрел и рассылали обломки по всем городам, селам и местечкам. К Гурту были посланы гонцы с приказом тотчас же собрать свои войска и вести их форсированным маршем в Лондон.
      Сделав эти распоряжения, Гарольд поехал к матери, смущенный и печальный.
      Гита была уже предупреждена о всем случившемся Гаконом, который решился принять на себя ее упреки Гарольду. Он искренно любил графа и старался предупредить все, что могло бы огорчить его или повредить ему. Он против воли должен был постоянно играть роль предвозвестника горя, на которого он походил отчасти своим прекрасным мрачным лицом, никогда не оживлявшимся улыбкой.
      С плеч Гарольда свалилось целое бремя, когда Гита встретила его с распростертыми объятиями.
      - Я знаю, что тебя постигла неудача, - воскликнула она, - но знаю и то, что это не твоя вина... Не горюй: я довольна тобой, Гарольд!
      - Хвала Водену за это, матушка!
      - Я рассказал твоей матери, что Вольнот полюбил клетку, что он рад плену, - проговорил Гакон, стоявший с скрещенными на груди руками перед пылавшим очагом. - Бабушка утешилась моими словами, - добавил он мрачно.
      - О, нет, - возразила Гита, - я еще раньше утешилась словами судьбы, перед твоим приездом я умоляла Бога - вопреки моему давнишнему страстному желанию - удержать Вольнота на чужбине.
      - Как?! - спросил Гарольд с изумлением.
      Гита отвела его в глубину комнаты и прошептала:
      - Неужели ты думаешь, Гарольд, будто я во время твоего отсутствия только и делала, что сидела в кресле и любовалась рисунками обоев?!.. Нет, я ежедневно совещалась с Хильдой и проводила с ней целые ночи у могилы усопшего витязя. Мне известно, что ты подвергся страшным опасностям, что ты избег, только благодаря своему уму, заключения и смерти. Знаю и то, что если б Вольнот вернулся сюда, то прямо лег бы в кровавую могилу... Вольнота держал в Нормандии его гений-хранитель.
      - Ты все это узнала от Хильды? - спросил Гарольд задумчиво.
      - От Хильды, от оракула, от мертвеца!.. Взгляни на Гакона: разве не видна уже печать смерти в его безжизненных глазах и на его крепко сомкнутых устах?
      - Это просто печать неутомимой работы его мысли, следствие плена и одиночества, - возразил Гарольд. - Конечно, ты видела и Юдифь - что с нею?
      - Она осталась такой же, какой была раньше, - ответила гита, симпатизировавшая любви сына, между тем как Годвин проклял бы ее. - После твоего отъезда она сильно грустила и сидела по целым часам как статуя, смотря вдаль. Она предвидела твое возвращение ранее Хильды. Я сидела у нее, в день твоего приезда, когда она внезапно вскочила и воскликнула: "Гарольд вернулся в Англию!" Удивленная этим, я спросила, почему она так думает. "Я чувствую это по дуновению ветра и по колебанию земли", - ответила она... это доказывает существование в ней чувства еще превыше любви к тебе, Гарольд. Мне были знакомы два брата-близнеца: каждый из них постоянно чувствовал, что происходит с другим, во время разлуки - так и Юдифь знает всегда, что делается с тобой, потому что ее душа - близнец твоей души. Ступай теперь к ней, Гарольд. Ты найдешь у нее Тиру, которую я поручила заботам Хильды... бедняжка что-то стала худеть в последнее время. После зайди опять ко мне, если можешь, чтобы известить меня о здоровье Тиры.
      - Зайду, матушка. Да ты вообще не беспокойся о Тире: Хильда весьма опытна во врачевании больных. Позволь поблагодарить тебя, что ты не упрекнула меня за неудачу..., за то, что я не в силах был сдержать свое слово. Радуюсь, видя твою покорность судьбе!
      Гарольду не скоро удалось доехать до римской виллы, потому что улицы были переполнены людьми, желавшими приветствовать его.
      - Теперь нам нечего больше опасаться, - говорили они друг другу, Гарольд вернулся в Англию!
      Граф с открытой головой, медленно подвигался вперед, весело раскланивался на все стороны и ласковыми словами отвечал на радостные приветствия народа.
      Наконец он выехал из города и уже приближался к вилле, когда услышал за собой лошадиный топот. Оглянувшись, он убедился, что его догоняет племянник.
      - Что тебе нужно Гакон? - спросил он, придерживая коня.
      - Мне нужно твое общество! - ответил лаконично Гакон.
      - Благодарю. Но я прошу тебя вернуться к матушке, потому что желаю ехать один.
      - О, дядя, не гони меня!.. Я как будто чужой в этой Англии, а в доме твоей матушки чувствую себя совершенно осиротелым. Я посветил тебе всю жизнь... Отец оставил меня тебе, и я ни на шаг не хочу разлучаться с тобой: будем вместе и в жизни и в смерти!
      Страшно сделалось Гарольду при этих словах. Первоначальная нежность его к племяннику уменьшилась под влиянием мысли, что именно он подбил его произнести важную клятву. Потом он опять начинал думать, что несправедливо сердиться за совет, без которого его ожидала самая печальная участь.
      - Принимаю твою доверчивую любовь, Гакон, - ответил он по возможности мягко. - Поезжай, пожалуй, вместе со мной, только не взыщи, если я буду неразговорчив: уста невольно смыкаются, когда на душе невесело.
      - Знаю... я сам не люблю болтать пустяков. Есть три предмета, которые всегда молчат: раздумье, судьба и могила.
      Разговор прекратился, и каждый из всадников предался своим мыслям. Наступили сумерки. Воздух делался особенно ароматным, везде слышалось жужжание насекомых и пение птичек.
      Гарольд постоянно подъезжал к вилле со стороны холма, который был тесно связан с его воспоминаниями. Когда Гакон увидел перед собой печальные развалины, он произнес вполголоса.
      - Все по-прежнему: холм, могила, развалины...
      - Разве ты был здесь раньше? - спросил Гарольд.
      - Да, батюшка водил меня маленького к Хильде. Перед своим же отъездом я сам забрел сюда... и тут, у этого жертвенника, великая пророчица севера предсказала мне мою судьбу.
      "Ага! И ты поддался ее влиянию," - подумал Гарольд и произнес вслух:
      - Что же она предрекла тебе?
      - Что моя жизнь связана с твоей, что я избавлю тебя от большой опасности и разделю с тобой же другую, которая будет страшнее первой.
      - О, юноша! Все эти предсказания могут только предупредить об угрожающей опасности, но не в силах предотвратить ее. Чаще же всего они лживы и им не следует доверяться ни одному разумному человеку... Полагайся единственно на Бога и себя - тогда ты никогда не ошибешься!
      Гарольд с усилием подавил вздох, соскочил с коня и пошел на холм. Достигнув вершины, он остановился и удержал за руку последовавшего за ним Гакона.
      Возле развалин сидела прелестная невеста Гарольда, рядом с очень молодой девушкой, смотревшей ей задумчиво в глаза. В. последней Гакон узнал Тиру, хотя он видел ее всего один раз - в день своего отъезда из родины: лицо ее с тех пор очень мало изменилось, исключая того, что оно стало бледнее и серьезнее.
      Юдифь пела о жизни, смерти и возрождении баснославного Феникса, которым занимались преимущественно в то время саксонские бояны.
      Дослушав песню до конца. Тира проговорила:
      - Ах, Юдифь, кто бы побоялся костра Феникса, если бы знал, что из огня возникнет обновление?!
      - Дорогая сестра ведь подобно Фениксу, мы тоже воскреснем от смерти, ответила Юдифь.
      - Но Феникс снова увидел все, что ему было близко... он полетел по полям и лугам, которые были ему, вероятно, дороги по воспоминаниям... Разве и мы опять увидим все дорогие нам места, Юдифь?
      - Как бы ни было нам дорого какое-нибудь место - оно теряет для нас всю свою прелесть, когда мы не видим на нем любимых нами, - возразила Юдифь. - Если мы встретимся с ними в нашей загробной жизни, мы не станем, конечно, сожалеть о земле.
      Гарольд не мог больше удержаться от пламенного желания прижать Юдифь к груди: он быстрым прыжком очутился возле девушки и, с криком радости, крепко обнял ее.
      - Я знала, что ты придешь сегодня вечером, Гарольд, - прошептала Юдифь.
      ГЛАВА III
      Между тем как Гарольд, взяв Юдифь под руку, отошел с ней в сторону, рассказывая все пережитое им в Нормандии и выслушивая ее кроткие утешения, Гакон присел к Тире. Они невольно симпатизировали друг другу, потому что оба были постоянно печальны и задумчивы не по летам. И странное дело! Эти молодые люди разговорились о смерти и ее принадлежностях: саване, могильных червях, тлеющих костях и страшных привидениях. Говорили они и о том, как трудно, должно быть, душе расставаться с телом во время молодости, когда весь мир кажется таким прекрасным и еще так много желаний остались неудовлетворенными. Они представляли себе, какой тоскливый взгляд бросает умирающий на окружающее его. Они упомянули о страданиях души, против воли исторгнутой из тела и отправляющейся в новый мир. Наконец оба смолкли. Потом Гакон сказал после короткой паузы:
      - Ты-то, милая тетушка, совершенно напрасно толкуешь о смерти: ты окружена любящими тебя людьми, жизнь тебе улыбается!
      Но Тира покачала головой:
      - Ошибаешься, Гакон, - возразила она. - Вчера Хильда ворожила, приготовляя лекарство для утоления моей жгучей боли в груди, и я видела, как лицо ее при этом приняло такое зловещее выражение, что я сразу все поняла... с этой минуты я узнала, что надо мной произнесен смертный приговор. Когда же ты так тихо подошел ко мне и я взглянула в твои грустные глаза, то мне показалось, будто я вижу перед собой вестника смерти. Но ты, Гакон, здоров и силен: ты долго будешь жить... Будем же говорить пока только о жизни!
      Гакон наклонился и поцеловал бледный лоб Тиры.
      - Поцелуй и ты меня, Тира, - прошептал он. Молодая девушка исполнила его желание и потом оба молча начали смотреть на небо, постепенно покрывавшееся блестящими звездами.
      Вскоре вернулся Гарольд со своей невестой, которая успела успокоить его, что было заметно по его безмятежной и веселой улыбке.
      Юдифь внезапно вздрогнула, приметив Гакона.
      - Виноват, Гакон, что я забыл тебя представить моей невесте, проговорил Гарольд, - это сын моего брата, Свена, Юдифь. Ты, кажется, не видела его ни разу в жизни.
      - О, нет, я его видела. - прошептала Юдифь.
      - Но когда же и где?
      "Во сне", хотела было ответить она, но тотчас же одумалась.
      Гакон раскланялся с ней и подал ей руку, а Гарольд обратился с приветствием к своей сестре, которую он должен был отослать к норманнам, если б захотел исполнить договор свой с герцогом Вильгельмом.
      - Обними меня, Гарольд, и укутай своим плащом: мне холодно, прошептала жалобно Тира.
      Гарольд прижал ее к себе и посмотрел тревожно на ее исхудалое личико. Затем он повел ее в дом, между тем как невеста его следовала за ним в сопровождении Гакона.
      - А дома ли Хильда? - спросил Гакон.
      - Нет, она тотчас же после обеда ушла в лес, - ответила Юдифь нехотя: близость Гакона производила на нее необъяснимо тяжелое впечатление.
      - Знаешь что, Гарольд, - обратился молодой человек к графу, - я прямо пойду к твоему дому, чтобы предупредить сеорлей о твоем прибытии.
      - Ненужно, - возразил Гарольд. - Я намерен дождаться Хильду и пойду домой только поздно ночью... Вообще я уже отдал приказания Сексвольфу. Мы с тобой с восходом солнца отправимся в Лондон, а оттуда уже выступим против бунтовщиков.
      - Хорошо... Прощай, благородная Юдифь! Прощай и ты, милая тетушка... Поцелуй меня еще раз, в залог нового свидания.
      Тира нежно обняла его и шепнула ему:
      - Да, в могиле, Гакон!
      Молодой человек запахнулся плащом и направился задумчиво к холму. Дойдя до могилы витязя, он встал подле нее.
      Сделалось совершенно темно, и вокруг Гакона царствовало полнейшее молчание, когда вдруг над его ухом раздался чей-то ясный и отчетливый голос:
      - Чего ищет молодость у безмолвных могил? Ничто и никогда не могло удивить и поразить Гакона. Самообладание его заключало в себе что-то ужасное, если принять в расчет, как он еще молод. Он проговорил, не оборачиваясь:
      - Зачем ты называешь мертвецов молчаливыми, Хильда?
      Пророчица положила руку на его плечо и взглянула ему в лицо.
      - Ты прав, сын Свена, - ответила она. - Абсолютного молчания нет нигде, и для души никогда нет покоя... Так ты вернулся на родину, Гакон?
      - Вернулся, но я и сам не знаю - зачем... я был везде веселым, беспечным ребенком, когда ты предсказала моему отцу, что я рожден на горе и что самый славный час мой будет и последним для меня часом в жизни... с тех пор моя веселость исчезла навсегда!
      - Но ты тогда был еще таким крошечным, что я удивляюсь, как ты мог обратить внимание на мои слова... я как будто сейчас вижу тебя играющим на траве с соколом твоего отца - в то время, когда он спрашивал меня о твоей судьбе.
      - О, Хильда, да разве только что вспаханная земля не поглощает с жадностью брошенное в нее семя? Так точно и молодая душа не пропускает мимо ушей первых уроков ужаса... С тех пор ночь сделалась моей поверенной, а мысль о смерти моей постоянной спутницей... Помнишь ли ты еще, как я накануне твоего отъезда ушел вечером тайком из дома Гарольда и прибежал к тебе? Я тогда сообщил тебе, что одна моя любовь к Гарольду дает мне силу с твердостью перенести мысль, что все мои родные, исключая его, смотрят на меня только, как на сына убийцы и изгнанника... я еще добавил тогда, что эта привязанность имеет зловещий характер... Тут ты, пророчица, прижала меня к себе, поцеловала своим холодным поцелуем и здесь же, у этой могилы, утешила меня своим предсказанием... ты пела перед огнем, на который брызгала водой... и из слов твоей песни я узнал, что мне суждено будет освободить Гарольда, гордость и надежду нашего семейства, из стен врага и что с той минуты жизнь моя будет неразрывно связана с его жизнью... Эта перспектива ободрила меня, и я спросил: буду ли я жить и как долго, чтобы восстановить имя моего отца? Ты махнула своим волшебным посохом, высоко взвилось пламя, и ты ответила замогильным голосом: "Как только ты выйдешь из отрочества, жизнь твоя разгорится ярким пламенем и потом погаснет навсегда". Я и узнал из этого, что проклятие будет тяготеть надо мной... Я вернулся на родину с целью совершить славный подвиг и потом умереть, не успев насладиться приобретенной славой. Но я тем не менее, - продолжал с увлечением молодой человек, - утешаюсь уверенностью, что судьба человека, подобного Гарольду, нераздельна с моей... и что горный ручей и шумящий поток потекут вместе в вечность!
      - Ну, этого я не знаю, - сказала Хильда побледневшими губами, сколько я ни вопрошала о судьбе Гарольда - конца его блестящей карьере я еще не могла узнать. По звездам я узнала, что его величие и слава будут затемняться могуществом какого-то сильного соперника, но Гарольд будет брать верх над врагом, пока с ним пребудет гений-хранитель, принявший на себя образ чистой, непорочной Юдифи... Ну а ты, Гакон...
      Пророчица замолкла и опустила на лицо покрывало.
      - Что же я? - спросил Гакон, подходя к ней поближе.
      - Прочь отсюда, сын Свена!.. Ты попираешь могилу великого витязя! крикнула гневно Хильда и пошла быстро к дому.
      Гакон следил за ней задумчивыми глазами. Он видел, как ей навстречу выскочили собаки и как она вошла вскоре за тем в свой дом. Он спустился с холма и направился к своей лошади, пасшейся на лугу.
      "И какого же ответа я мог ждать от пророчицы? - думал он про себя. Любовь и честолюбие для меня только пустые звуки. Мне суждено любить в жизни только Гарольда, жить только для него. Между нами таинственная, неразрывная связь. Весь вопрос только в том, куда выбросит нас житейская волна?"
      ГЛАВА IV
      - Повторяю тебе, Хильда, - говорил граф нетерпеливо, - что я верую теперь только в Бога... Твоя наука не предохранила же меня от опасности, не возмутила против греха... Может быть... нет; я не хочу больше испытывать твое искусство, не хочу ломать голову над разными загадками. Я не буду впредь полагаться ни на одно предсказание, ни на твое предостережение, пусть душа моя уповает единственно на Бога.
      - Иди своей дорогой, сойти с нее нельзя, ты, быть может, одумаешься, ответила ему Хильда угрюмо.
      - Видит Воден, - продолжал Гарольд, - что я обременил свою совесть грехом только во имя родины, а не для собственного спасения! Я буду считать себя оправданным, когда Англия не отвергнет моих услуг. Отрекаюсь от своего эгоизма, от своих честолюбивых стремлений... Трон уже не имеет для меня обаяния, я только для Юдифи...
      - Ты не имеешь права, даже для Юдифи, забывать свой долг и роль, к которой ты предназначен судьбой! - воскликнула Юдифь, подходя к жениху.
      В глазах графа блеснули две крупные слезы.
      - О, Хильда, - сказал он. - Вот единственная пророчица, прозорливость которой я готов признать! Пусть она будет моим оракулом. Я буду ее слушаться.
      На следующее утро Гарольд вернулся, в сопровождении Гакона и множества слуг, в столицу. Доехав до южного предместья, граф повернул налево, к дому одного из своих вассалов - бывшего сеорля. Оставив у него лошадей, он сел с Гаконом в лодку, которая и перевезла их к старинному, укрепленному дворцу, служившему во время римского владычества главной защитой города. Это здание представляло смесь стилей: римского, саксонского и датского. Оно было возобновлено Канутом Великим, жившим в нем, и из верхнего окна его был выброшен в реку Эдрик Стреон, предок Годвина.
      - Куда это мы едем? - спросил Гакон.
      - К молодому Этелингу, законному наследнику саксонского престола, ответил спокойно Гарольд. - Он живет в этом дворце.
      - В Нормандии говорят, что этот мальчик слабоумен, дядя.
      - Вздор!.. Да ты сейчас будешь сам в состоянии судить о нем.
      После непродолжительной паузы Гакон начал опять;
      - Мне кажется, что я угадал твои намерения, дядя: не поступаешь ли ты необдуманно?
      - Я следую совету Юдифи, - ответил Гарольд с волнением, - хотя и могу потерять через это всякую надежду умолить жрецов разрешить мне брак с моей возлюбленной.
      - Так ты готов пожертвовать даже своей невестой во имя своей родины?
      - Да, кажется, готов - с тех пор как согрешил, - произнес граф смиренно.
      Лодка остановилась у берега, и дядя с племянником поспешили выйти из нее. Пройдя римскую арку, они очутились во дворе, загроможденном саксонскими постройками, уже пришедшими в ветхость, так как Эдуард не обращал внимания на них. Они поднялись по лестнице, приделанной снаружи, и вошли через низенькую, узкую дверь в коридоре, где стояло двое телохранителей в голубых ливреях, с датскими секирами и пятеро немецких слуг, привезенных покойным Этелингом из Австрии. Один из последних ввел новоприбывших в неказистую приемную, в которой Гарольд, к величайшему своему удивлению, увидел Альреда и трех саксонских танов. Альред со слабой улыбкой приблизился к Гарольду.
      - Надеюсь, что я не ошибаюсь, предполагая, что ты явился с тем же намерением, с каким прибыли сюда я и эти благородные таны, произнес он.
      - Какое же у вас намерение? - спросил Гарольд.
      - Мы желаем убедиться: достоин ли молодой принц быть наследником Эдуарда Исповедника.
      - Так ты угадал: я приехал с той же целью. Буду смотреть твоими глазами, слушать твоими ушами, судить твоим суждением, - сказал Гарольд во всеуслышание.
      Таны, принадлежавшие к партии, враждебной Годвину, обменялись беспокойными взглядами при входе Гарольда, но теперь лица их заметно прояснились.
      Граф представил им своего племянника, который своей серьезной наружностью произвел на них весьма выгодное впечатление. Один Альред вздыхал, замечая в его прекрасном лице сильное сходство со Свеном.
      Завязался разговор о плохом здоровье короля, о совершившемся мятеже и о необходимости приискать подходящего наследника, который был бы способен взяться за бразды правления твердой рукой. Гарольд ничем не высказал своих заветных надежд, а держал себя так, будто он никогда и не помышлял о престоле.
      Прошло уже немало времени, и благородные таны начали заметно хмуриться: им не нравилось, что принц заставляет так долго ждать в приемной. Наконец появился докладчик и на немецком языке, который хотя и понятен саксонцу, но звучит чрезвычайно странно в его ушах, пригласил дожидавшихся последовать за ним.
      Принц, мальчик лет четырнадцати, казавшийся, однако, еще моложе, находился в большой комнате, убранной во вкусе Канута, и занимался набивкой птичьего чучела, которое должно было служить приманкой молодому соколу, сидевшему возле своего господина. Это занятие составляло такую существенную часть саксонского воспитания, что таны благосклонно улыбнулись при виде его. На другом конце комнаты сидел какой-то норманнский духовный, за столом покрытом книгами и письменными материалами, это был наставник принца, избранный Эдуардом, чтобы учить его норманнскому языку, а на полу валялось множество игрушек, которыми забавлялись братья и сестры Эдгара. Одна маленькая принцесса Маргерита сидела поодаль за вышиванием.
      Когда Альред почтительно хотел приблизиться к Этелингу, чтобы благословить его, мальчик воскликнул на каком-то едва понятном языке смеси немецкого с норманнским:
      - Эй, ты, не подходи близко! Ты ведь пугаешь моего сокола... Ну, смотри, что ты делаешь: раздавил мои прекрасные игрушки, которые присланы мне нормандским герцогом через доброго, тана Вильгельма... Да ты, видно, ослеп!
      - Сын мой, - ответил ласково Альред. - Эти игрушки могут иметь цену только для детей, а принцы раньше других выходят из детства... Оставь свои игрушки и сокола и поздоровайся с этими благородными танами - если тебе не противно, говорить с ними по-саксонски.
      - Я не хочу говорить языком черни! Не хочу говорить по-саксонски!.. Я даже знаю его настолько, чтобы выругать няню или сеорля. Король Эдуард велел мне учиться вовсе не по-саксонски, а по-норманнски, и мой учитель, Годфруа, говорит, что герцог Вильгельм сделает меня рыцарем, как только я буду хорошо говорить на его языке... Сегодня я не желаю больше учиться.
      Принц сердито отвернулся, между тем как таны обменялись взглядами негодования и оскорбленной гордости. Гарольд сделал над собой усилие, чтобы произнести с веселой улыбкой:
      - Эдгар Этелинг, ты уже не так молод, чтобы не понять обязанности великих мира сего - жить для других. Неужели ты не гордишься при мысли, что можешь посвятить всю свою жизнь нашей прекрасной стране, благородные представители которой пришли к тебе, и говорить языком Альфреда Великого.
      - Альфреда Великого?! - повторил мальчик, надувшись. - Как мне надоедают этим Альфредом Великим!... меня мучают им каждый день... Если я Этелинг, то люди должны жить для меня, а вовсе не я для них... и если вы еще будете бранить меня, то я убегу в Руан, к герцогу Вильгельму, который, как говорит Годфруа, никогда не станет читать мне наставлений!
      С этими словами принц швырнул свое чучело в угол и бросился вырывать игрушки из рук своих сестер.
      Серьезная Маргерита встала, подошла к брату и сказала ему на чисто саксонском языке.
      - Стыдись, Эдгар! Если ты не будешь вести себя лучше, то я назову тебя подкидышем.
      Когда это слово, обиднее которого нет в саксонском языке и которое считается даже сеорлями самым ужасным ручательством, слетело с уст Маргериты, таны поспешили подойти к принцу, ожидая, что он выйдет из себя и, желая быть посредниками между ним и отважной принцессой.
      - Называй меня, дура, как хочешь, - ответил равнодушно Эдгар. - Я не саксонец, чтобы обращать внимание на подобные выражения.
      - Довольно! - воскликнул с озлоблением самый гордый из танов, покручивая усы. - Кто позволяет называть себя подкидышем, не будет никогда саксонским королем!
      - Да я вовсе и не желаю быть королем - будь это известно тебе, грубияну с отвратительными усами. Я хочу быть рыцарем... хочу носить шпоры и повязки... Убирайся отсюда!
      - Уходим, сын мой! - произнес печально Альред. Старик медленными, нерешительными шагами направился к двери: на пороге ее он остановился и оглянулся - принц делал ему отвратительные гримасы, между тем как Годфруа ехидно улыбался. Альред покачал головой и вышел из комнаты. Лорды последовали за ним.
      - Прекрасный вождь для бородатых воинов! - воскликнул один из танов. Прелестный король для саксонцев - нечего сказать!... Достойнейший Альред, мы больше не желаем слышать об Этелинге!
      - Да я и не буду больше говорить о нем, - проговорил Альред.
      - Всему виной извращенное воспитание, под руководством норманнов и немцев, - сказал Гарольд. - Мальчик только избалован, и мы могли бы исправить его.
      - Ну, еще неизвестно - удастся ли исправить его, - возразил Альред. Нам и некогда заниматься воспитанием кого бы то ни было, потому что престол останется скоро без короля!
      - Но кто же может спасти Англию от когтей норманнского герцога, который уж давно поглядывает на нее оком кровожадного тигра? - спросил внезапно Гакон. - Кто же может это, если не Этелинг?
      - Ах, да! Кто в силах сделать это? - повторил Альред со вздохом.
      - Кто?! - воскликнули таны в один голос. - Да кто же, если не мудрейший, храбрейший, достойнейший из нас всех?.. Выступи вперед, граф Гарольд, мы признаем тебя за своего владыку!
      Таны вышли из дворца, не дождавшись ответа изумленного графа.
      ГЛАВА V
      Вокруг Нортемптона были расположены войска Мор-кара - корень населения Нортумбрии.
      В лагере раздался вдруг крик "К оружию!", который побудил молодого графа Моркара выскочить из своей палатки, чтобы узнать причину тревоги.
      - Вы с ума сошли, - сказал он воинам, - если вы в этом направлении высматриваете неприятеля: ведь вы смотрите в сторону Мерции, а оттуда может явится только мой брат Эдвинс подкреплением для нас.
      Слова Моркара были переданы всем ратникам, которые вследствие радостной вести громко заликовали.
      Когда исчезло пыльное облако, окутывавшее приближающихся, можно было заметить, как от отряда отделились два всадника и галопом поскакали вперед. За ним погнались еще двое: один с знаменем Мерции, другой - с североваллийским. Голова одного из ехавших впереди была непокрыта и нортумбрийцы при первом же взгляде узнали в нем Эдвина ласкового, брата Моркара. Последний побежал ему навстречу, и братья обнялись при радостных восклицаниях обеих армий.
      - Представляю тебе, дорогой Моркар, нашего брата Карадока, сына Гриффита отважного, - сказал Эдвин, указывая на своего спутника.
      Моркар протянул Карадоку руку и поцеловал его в лоб. Карадок был еще очень молод, но уже успел отличиться опустошением саксонских границ. Кроме того он предал огню даже одно из укреплений Гарольда.
      Между тем с другой стороны надвигалось другое войско. Лучи солнца преломлялись о блестящие щиты его, так что глазам было больно смотреть на них, послышались звуки труб и литавров... Мятежники с напряженным вниманием смотрели на приближающееся огненное море, пока не рассмотрели двух знамен, которые, где они ни показывались, предвещали везде победу: одно из них принадлежало королю Эдуарду, а другое - Гарольду. Тогда вожди удалились на высоты и начали совещаться. Молодые графы должны были соглашаться с мнением выбравших их старых вождей, которые решили послать к Гарольду переговорщиков с предложением мира.
      - Граф, - сказал Гамель Бьерн, глава восстания, - человек справедливый, который скорее пожертвовал бы своей собственной жизнью, чем кровью англичан: он поступит по справедливости.
      - Неужели же ты думаешь, что он пойдет против брата? - воскликнул Эдвин.
      Ну да, и против брата, как только мы объясним ему суть дела, - ответил Гамель Бьерн невозмутимо.
      Товарищи его подтвердили его слова наклоном головы. Глаза Карадока метали искры, но он молчал, играл золотым обручем.
      Авангард королевского войска прошел почти мимо лагеря и смелые лазутчики сообщили Моркару, что они видели Гарольда в первом ряду войска, без панциря. Это обстоятельство было сочтено вождями восставших хорошим предзнаменованием, и двадцать из благороднейших танов Нортумбрии отправились, в качестве переговорщиков, к неприятелю.
      Рядом с Гарольдом гарцевал на статном коне Тостиг, лицо которого было закрыто громадным забралом. Он по дороге присоединился к брату с пятью или шестью десятками вооруженных сеорлей - больше он не мог отыскать себе в помощь. Казалось, будто братья не ладили друг с другом: лицо Гарольда пылало и голос его звучал резко и строго, когда он произнес:
      - Брани меня, как хочешь, Тостиг, но не могу же я, подобно хищному зверю, напасть на своих земляков, не переговорив с ними предварительно - по мудрому обычаю наших предков.
      - Черт возьми! - воскликнул Тостиг. - Да ведь это просто срам и позор - переговариваться с бунтовщиками и разбойниками!.. С какой же целью двинулся ты против них со всей армией? Я думал, что ты хочешь смирить, проучить их.
      - Нет - творить правосудие. Я задался единственно этой мыслью, Тостиг.
      Тостиг не успел ответить, потому что к ним приближались нортумбрийские послы под предводительством старейшего из танов.
      - Клянусь кровавым рыцарским мечом, к нам подходят изменники - Гамель Бьерн и Глонейон! - воскликнул Тостиг. - Ты, конечно, не выслушаешь их? А если сделаешь это, то я удалюсь... подобным наглецам я отвечаю только ударом секиры.