Сергей Булыга
      Ведьмино отродье
      Часть первая
      ЧУЖОЙ
      Глава первая
      ГЛУХИЕ ВЫСЕЛКИ
      Заканчивалась длинная осенняя ночь. Небо на востоке стало понемногу светлеть. В Лесу было тихо... Вот разве что сорвался с соседнего дерева сухой желтый лист, упал на землю - и опять ни звука. Рыжий медленно встал, бесшумно, словно тень, выскользнул из зарослей репейника и остановился, вытянул перед собой передние лапы...
      Хотя какой он рыжий? Он, как и все его сородичи, сер как пожухлая трава, и только на левом ухе у него действительно есть небольшое рыжее пятно. Ну и что с того?! Ну, разве что кое-кто болтает, будто это не зря, а из-за того, что в его жилах течет кровь южаков. Но это ложь, он настоящий рык. Да и еще какой! Ни перед кем он не вилял хвостом, но зато, если такое было нужно, то падал на спину и передними лапами хватал нападавшего за уши, а задними - одним ударом! - вспарывал ему брюхо. Да что и говорить! Кто в месяц Земляники один прикончил четверых лазутчиков? Заика? Трехпалый? Или, быть может, кто-нибудь еще? Нет, это он, снова он, Рыжий! И так везде, во всем, чего ты только ни возьми, везде он лучший среди лучших, везде он первый в своем племени. Ну а вчера и вообще! Хотя, конечно, о том, что было с ним вчера, пока что лучше молчать, потому что такого им не объяснишь, такое до поры лучше скрывать, чтобы зато потом как объявить, так объявить, как высказать, так высказать! Р-ра! Да! Уж потом-то он им все выскажет, все! Ну а пока - тем более, когда ты уже точно знаешь, чего ты на самом деле достоин, - пока можно и потерпеть, промолчать. Теперь это совсем нетрудно, р-ра! И Рыжий гордо поднял голову, прищурился и глянул на поселок - пусто; они все еще спят по своим логовам, ничтожества, и только он один, первейший среди всех...
      Чу! Ветка треснула!.. Нет, это просто показалось. Или, может, это Вожак во сне неловко повернулся? Рыжий посмотрел на логово Вожака, вырытое у самого основания общинного дуба. Нет, там тоже все как будто в порядке, тихо, Вожак крепко спит. Тогда Рыжий поднял голову и глянул выше, на дуб...
      Но сразу отвернулся, ощетинился. И было отчего! Ведь в самом деле, р-ра! Жил себе, жил, гневно подумал он, и вот вдруг...
      Да! А началось-то все с сущего пустяка. Три дня тому назад подул порывистый южный ветер, небо быстро затянуло тучами и пошел проливной дождь. Дождь - это хорошо, так им всем тогда подумалось, дождь поит Лес... Как вдруг раздался гром, то есть зловещий перестук копыт Небесного Сохатого. Ого! Гр-ром! Гр-ром! И там и сям по небу заметались сполохи. Все сразу испугались, разбежались, попрятались по своим логовам и принялись ждать. Но Небесный Сохатый и не думал никуда уходить, а все кружил и кружил над поселком, гремел копытами и высекал рогами молнии. Тогда по поселку завыли: "Л-луна! Защитница! Л-луна!" Но тщетно - молния, огненный рог разъяренного бога, ударила в общинный дуб и подожгла его. Р-ра! Дуб горел! Гром устрашал. И даже дождь их тогда предал - огня не загасил, - и дуб пылал, дуб корчился, скрипел. Все замерли по логовам, никто тогда не то чтобы выходить - выглядывать наружу, и то не решался. Еще бы! Ведь какое это страшное знамение - общинный дуб горит! Бог, значит, очень сильно разъярен на них, значит, поселок обречен на гибель, Л-луна, защитница, владычица, Л-луна!..
      Нет, тогда ждали молча, не выли. Все думали: что будет, то будет! Ну а Сохатый грохотал, метался взад-вперед по тучам, бодал небо рогами - и от этих его мощных ударов во все стороны разлетались огнедышащие молнии. Дуб продолжал гореть. Дождь моросил. Огонь шипел, шипел...
      А потом понемногу погас. Вскоре и тучи разошлись, затих и перестук копыт Небесного Сохатого. В Лесу стало светлей и совсем тихо, только с веток мерно капали последние капли дождя. Но все по-прежнему сидели по логовам, никто не смел из них выходить, все ждали знака.
      Но вот наконец Вожак первым вышел на поляну. Сперва он прошелся по ней взад-вперед, осмотрелся, после осторожно сел, глянул вверх, на обгоревший дуб, мрачно зевнул, а после, опустивши голову, оскалился - и рыкнул!
      Только тогда и стали выходить. Сошлись вокруг него, расселись. Вожак молчал. Все молчали. Так и стемнело, наступила ночь. Взошла Луна...
      И вот тогда-то они и запели - сперва запел Вожак, за ним старейшины, потом их пение подхватили бойцы, а там уже к ним присоединились и все остальные. Ночная темнота становилась все гуще и гуще, а голоса поющих все крепче и громче, страх постепенно вылетел из них и заблудился, умер в ночной темноте, а вместо него к ним всем пришла уверенность в собственных силах и надежда на то, что все не так уж и плохо, как это показалось им днем. А что! Ну, был огонь, ну, дуб горел, но ведь же дотла не сгорел! А умер день и ночь пришла - и вот уже она, Луна, защитница, явила им свой лик, и вот она смотрит на них и согревает их, и, значит, у них еще есть надежда на спасение, и, значит, нечего робеть, а нужно срочно доказывать Небесному Сохатому, что никакие они не узколобые, а самые настоящие рыки. И вот тогда-то, убедившись в этом, он и уймет свой гнев и снова явит им свою милость. И вот тогда...
      И был тогда пропет Великий Клич, а после, как и положено, был исполнен и Великий Танец - на всю оставшуюся ночь. А когда ночь прошла и закончился Танец, они пустили искарей, и те кинулись в Лес, долго искали и нашли...
      Р-ра! Х-ха! Рыжий, прервав воспоминания, еще раз посмотрел на обгоревший дуб, на белое пятно среди его черных обугленных ветвей - и глухо засопел. Еще бы! Снова вспомнилось: вчера был ясный, тихий и в то же время очень тревожный день. Вожак, старейшины и все бойцы, значит, и Рыжий с ними тоже, сидели у околицы и ждали искарей. Ждали довольно долго. Но вот, наконец, те явились и обсказали все, что им удалось выведать, то есть и то, где они обнаружили Младшего Брата, и то, каков он из себя, и даже как к нему надежнее всего подойти, и как...
      - Р-ра! - перебил их Вожак. - Сам знаю! Без вас!
      И встал. И вышел на тропу. Все двинулись за ним. Сперва тропа шла под гору, потом обогнула овраг. Там, за оврагом, по приказу Вожака, они остановились. А Рыжий, названный загонщиком, прошел еще немного вперед, потом резко свернул налево, легко скользнул в притихший ельник... И сразу же взял след и вышел на сохатого, поднял его, погнал. Бежать сквозь чащу было трудно, но Рыжий, распалясь, все наддавал и наддавал. Сохатый дрогнул, засбоил; топот его копыт уже совсем не походил на гордую поступь Небесного Брата, и вообще, теперь уже не гром - трусливый перестук катился по Лесу. Мало того, сохатый быстро выбился из сил и взмок; запах вспотевшего врага бил в нос и доводил до исступления. Рыжий еще наддал и закричал:
      - Левей! Левей давайте! Завожу! - потом перемахнул через валежину...
      И замер, задохнулся от волнения. Ну, еще бы! Ведь прямо перед ним, и прямо на земле, сверкал ярчайший лунный свет. Днем - и вдруг лунный, это поразительно! И, главное, где он нашел это чудо!? Да прямо здесь, в их лесу, на маленькой полянке, вся земля на которой плотно устлана сырой после дождя иглицей, а посреди нее - невероятно чистый, ослепительный лунный свет! Да это же - тут и сомневаться нечего - это Убежище! Луны! Так вот, оказывается, какое оно из себя, это заветное, священное место! И вот, оказывается, кто первым вышел на него - он, Рыжий! О, это даже не удача это чудо! Шестнадцать по шестнадцать поколений предков охотилось за ним, но тщетно. Десятки, сотни смельчаков и по сей день мечтают если не войти в него, то хотя бы глянуть на него издали. А тут - вот оно, прямо перед ним! И Рыжий тотчас позабыл и про сохатого, и про Великую Охоту, про Вожака, по обгоревший дуб и вообще про все на свете. Самодовольно кашлянув, а после облизнувшись, он сделал шаг вперед, потом осторожно притронулся лапой к заветной находке...
      По ослепительно-белому свечению пробежала едва заметная рябь...
      И чудо исчезло! Перед Рыжим была обыкновенная дождевая лужа, в которой плавали желтые осенние листья. Да как же это так?! Ведь только что он совершенно отчетливо видел Убежище! А вот теперь также отчетливо не видит ничего. Кроме какой-то грязной лужи!.. Р-ра, вот так издевательство! И, значит, не судьба. Обескураженно вздохнув, Рыжий резко тряхнул головой...
      И вздрогнул от злобного крика:
      - Р-растяпа!
      Рыжий оглянулся и поморщился. Ну, да, конечно же! Здесь, вокруг, все такое же, как и всегда: чащоба, буераки, грязь. Да уж какое тут Убежище! Тут бы хотя бы...
      - Р-ра! Р-ра! Р-растяпа! - повторил Вожак, продираясь к нему сквозь кусты. - Р-ра! Где Жертва?!
      Сохатый действительно исчез. Рыжий хотел было сказать, что он в этом не виноват, ему было видение, он думал, что...
      - Молчать! - взревел Вожак и, оглянувшись, закричал: - Трехпалый! Лысый! Р-ра!
      И племя тотчас же бросилось дальше, по следу, за сохатым.
      - Р-ра-ра-ра! - неслось уже издалека. - Стой, Младший Брат! Смирись! Р-ра-ра! Р-ра-ра!
      А после стало тихо. И Рыжий, постояв еще немного, тяжко вздохнул и, развернувшись, пошел обратно, к поселку. Он шел не спеша. А то и вообще временами ложился на землю. Лежал, смотрел по сторонам. Пытался думать, но не думалось. Тогда он снова вставал и шел дальше. Шел, шел...
      А где-то вдалеке, может быть, уже даже за рекой, то и дело слышались гневные крики:
      - Р-ра! Младший Брат! Ты где? Р-ра-ра-ра! Мы все равно тебя найдем! Р-ра! Р-ра!
      И так оно потом и было: они настигли его, окружили и, после довольно-таки ожесточенной схватки, завалили, прикончили, а потом, уже ближе к вечеру, с победным пением приволокли его в поселок, бросили к основанию общинного дуба и сразу же начали готовиться к Обряду. Все, даже сосунки, сошлись тогда на площади. А ты...
      И Рыжий снова тяжело вздохнул, резко тряхнул головой, чтобы как можно скорее избавиться от неприятных воспоминаний, потом глянул на дуб, на площадь - никого. Все еще спят, конечно же. Ведь так вчера навеселились! Попировали, да, поликовали. А ты, единственный из всех, отмеченный Луной...
      - А ты, - сказал вчера Вожак, - а ты едва не погубил нам всю Великую Охоту! И поэтому тебе сегодня здесь места не будет. Да, р-ра! Вот именно. А ну пшел в дальние! Стеречь!
      - Р-ра! - дружно подхватило племя.
      И все они делали это с великой радостью, потому что им было очень приятно унижать тебя. Им еще, наверное, очень хотелось, чтобы ты стал оправдываться перед ними и умолять не прогонять тебя. Но ты не доставил им этого удовольствия - ты молча встал, молча ушел, и молча лег вот здесь, в дальних кустах, и всю ночь напролет сторожил их покой. Все они пели гимны, а ты молчал. Все они пировали, а ты ни разу даже пасти не открыл, не шелохнулся. И только когда они все стали возлагать Жертву... Вот тут ты и не выдержал, упал, зарылся с головой в репейник и зажмурился. Р-ра, думал ты тогда, ничтожные глупцы! Да я, так думал ты тогда, во много раз ловчее вас всех, сильнее, смелее. Да если бы я хотел, то разве бы сохатый убежал? И вообще, за что вы меня так ненавидите? И ведь не сегодня же все это началось! Да-да! Две четверти Луны тому назад, когда была последняя дележка, Заика вылез не по чину, а я его совершенно справедливо, по закону осадил, что тогда было? А то! Меня же тогда во всем и обвинили! А что было весной, когда на Выселки нагрянули Седые и я сражался за троих, а после с перебитой лапой лежал у себя в логове, хоть кто-нибудь из вас тогда пожалел меня? Нет! Кто-нибудь бросил мне тогда хоть бы одну голую обглоданную кость? Никто! А прошлой осенью, когда я чуть не околел, ужаленный змеей, до этого хоть кому-нибудь было дело? А год тому назад, когда, вы все это прекрасно должны помнить... Да что тут, р-ра! Чего и говорить! Ведь и тогда еще, когда нас, сосунков, Вожак впервые вывел на Тропу, ведь уже и тогда вы все как только могли унижали меня! Но за что? Да, я рыжий, да, я безотцовщина, подкидыш. Да, я вчера не взял сохатого, зато... Р-ра! Вы только задумайтесь! Я зато единственный из всех - и не только из вас, но и вообще из всех рыков - я единственный, кому было дано увидеть Убежище Луны! И, значит, в нужный срок Луна снова призовет меня к себе, и я тогда уже не только увижу это ее Убежище, но я войду в него, а там... О, это да! Луна, об этом знают все, рождается, растет, стареет, умирает, спускается в Убежище, а после вновь рождается. А после снова вновь рождается! И снова вновь! И вновь! И так же будет и со мной; я стану, как Луна, бессмертным. И вот тогда-то в Глухих Выселках поймут, кто я такой! И будут лебезить передо мной, скулить, ползать на брюхе. Да только будет уже поздно! Ведь я тогда уже... Ведь я...
      Р-ра! Глупости! Что было, то ушло, то умерло. Гроза ушла, ушла Великая Охота, ушло Убежище - да было ли оно? - и пир давно затих, и Луны уже нет, и небо уже светлое, ночь кончилась. Рыжий, стоявший на краю поселка, смотрел на обгорелый дуб. Там, среди черных корявых ветвей ярким пятном белел череп сохатого - огромные ветвистые рога, глазницы, устремленные к гаснущим звездам, и пасть, разинутая так, как будто череп силится вскричать: "О, Старший Брат, будь осторожен с рыками! Они легко со мной расправились! И так же легко они расправятся с любым, кто только посмеет к ним сунуться!". Вот так-то вот! Так что теперь поселку нечего бояться; им и охота удалась, и пир, и жертвоприношение. Они - не узколобые. А ты...
      И Рыжий засопел, зажмурился и вновь - уже в который раз! - представил себе ельник, бурелом, и черную после дождя иглицу, и яркий лунный свет, который, как настойчиво утверждают старики...
      И усмехнулся. Х-ха! Бессмертие! А что это такое? А то, что пусть пройдет еще пять, десять, двадцать лет, и все твои сородичи уйдут - а ты, как ни в чем не бывало, останешься. Так, хорошо, а дальше что? Дальше придут другие, молодые, и ты, как самый старший среди них и самый опытный, будешь над ними Вожаком, станешь водить сородичей в набег, на охоту, первым петь гимны, первым отправлять обряды, первым наказывать зарвавшихся, хвалить удачливых и строго учить нерадивых и - это уже всем - рассказывать о прошлых временах. И так пройдет еще пять, десять лет, и снова пять, и снова десять, потом еще пять раз по пять и десять раз по десять. И все это время ты будешь жить все здесь же, под этим самым дубом, в этом же самом сыром и мрачном логове - и знать, что это для тебя никогда не кончится! Так что, ты этого хотел? Ты разве об этом мечтал? Рыжий нахмурился. И вдруг...
      - Эй, ты! - послышалось из-за спины.
      Он оглянулся...
      Глава вторая
      ВРАГ
      И резко отскочил, оскалился. Ну, еще бы! Всего в каких-то двух шагах от него, под деревом, стоял чужой. Стоял и как ни в чем не бывало смотрел на него. И был этот чужой из себя такой короткошерстый, рябой, длинноногий. И был у него узкий лоб... Да это же южак! Ну, Рыжий, прыгай! Бей!..
      А он не шелохнулся. Он в первый раз увидел узколобого. Да, говорили, что будто где-то там, на самом краю Леса, они еще иногда встречаются. Но чтобы здесь, в самой глуши, вдруг появился южак - да такого никто и представить себе не мог! А вот гляди - стоит. И, значит, вот они какие! Хвост тощий, как у крысы, а уши длинные, обвислые. И он, этот южак, не прячется, не убегает! Да он еще и говорит - совершенно спокойно:
      - Вот мы и встретились, - и улыбается.
      Враг! Лютый, злейший враг! Ну, бей его!..
      Но, непонятно почему, - но только не от страха, это точно! - Рыжий осторожно отступил от южака на шаг и, ощетинившись, тихо спросил:
      - Ты... кто такой?
      - Тебе? Пока еще никто, - ответил узколобый. - А после будет видно.
      И замолчал. Южак. Враг! Р-ра, Рыжий, чего ты стоишь?! Ты должен на него кидаться! Рвать его! В кровь! А ты стоишь и ничего не делаешь. Ждешь, отведя глаза. Что, думаешь, что это западня? Тогда... Спокойно, не спеши! Да-да, вот именно. И Рыжий, сдерживая гнев, спросил:
      - Увидим - что?
      - Да многое, - негромко, но по-прежнему уверенно ответил узколобый. Всего так сразу и не расскажешь. Но главное я тебе сразу скажу: я ведь не просто так пришел. А чтобы увести тебя отсюда.
      - Меня? Куда?!
      - К твоим сородичам. Вот именно: к твоим. Ведь ты же никакой не рык, ты южак.
      А, так вот оно что, гневно подумал Рыжий и усмехнулся. Ну-ну, давай, заманивай, плети. Вы, южаки, все такие - лжецы.
      А южак продолжал:
      - Не веришь мне? А зря. Я здесь уже два дня кружу. Все я здесь видел, все слышал. И вот что я тебе скажу: ты им здесь всем чужой.
      - Р-ра! - не сдержался Рыжий. - Р-ра!
      - А не спеши! - все так же тихо, но очень спокойно ответил на это южак. - Не спеши. И я тоже не буду спешить.
      С этими словами он сел, небрежно отбросил в сторону хвост и зевнул. Рыжий растерянно стоял над ним, не зная, что и думать. А узколобый продолжал: - Не беспокойся. Я же ведь не говорю, что уведу тебя прямо сегодня. Чего-чего, а ждать я умею. Четыре года я искал тебя, и вот, наконец, нашел. Только... Ну, да!
      Он хмыкнул, мотнул головой и так и замер, наполовину отвернувшись от Рыжего. И так он, полуотвернувшись, и сидел. Молчал, молчал... А после снова - резко - повернулся к Рыжему и также резко спросил:
      - Где твой отец? Ты хоть однажды видел его, а?
      Рыжий смутился, не ответил. Ему было очень противно и стыдно. И это перед кем?! Перед врагом! А тот...
      - Х-ха! - зло сказал южак. - Я так и думал! Так я ему и говорил...
      - Кому это "ему"?!
      - Да твоему отцу! Предупреждал: "Не верь ты им! Убьют ведь! Дикари!"
      - Лжешь! Мой отец...
      И Рыжий поперхнулся, замолчал.
      - Да! - подхватил южак насмешливо. - Ну еще бы! Конечно, твой отец был славным, храбрым рыком! И ты такой же, как и он, ты здешний, свой. А тут вдруг пришел какой-то узколобый свинопас и хочет тебя отсюда сманить. Но ты не верь ему, гони его прочь! И он уйдет - нет, он трусливо убежит отсюда, поджав хвост, на свою голую безлесую Равнину, и пусть он там после жиреет и нежится, и пусть он там не знает ни голода, ни холода, да там, кстати, такого никогда и не бывает, чтоб кто-то голодал или мерз. А ты... А ты сиди себе в своем гнилом болоте, вой на Луну, сноси нападки выжившего из ума Вожака и вообще делай вид, что как будто бы не замечаешь всех тех насмешек и издевательств, которыми тебя здесь с таким удовольствием осыпают все, кому не лень. И будут дальше осыпать, и будут унижать тебя, и будут насмехаться над тобой - всегда! Потому что, еще раз говорю, ты здесь чужой был, есть и будешь. Вот так-то вот! - и узколобый резко встал...
      А Рыжий подскочил! Р-ра! Враг, подумал он, трусливый свинопас! Да как он смеет!
      - Р-ра! - крикнул Рыжий. - Р-ра! - и бросился!..
      Но промахнулся. Враг отскочил, прижался задом к дереву. Р-ра! Р-ра! Рыжий припал к земле, метнулся низом, как змея, вцепился свинопасу в горло, люто сжал челюсти... И заревел от боли! Отскочил! Присел и снова пры...
      - Стоять! - раздался властный крик.
      И Рыжий замер, оглянулся. Вожак - злой, заспанный, взъерошенный бесцеремонно оттолкнул его и встал напротив узколобого. Ну а сородичи бесшумно, словно тени, тем временем скользили справа, слева, сзади от него - и вот уже, сойдясь полукругом, они замерли в каких-то двух-трех прыжках от южака. Уф-ф, хорошо-то как, подумал Рыжий, он, значит, все-таки успел их разбудить, поднять, они пришли! Теперь враг не уйдет - вон сколько нас! Да и куда ему отсюда бежать? Лес, глухомань кругом. И, значит, уже можно не спешить; можно присесть, перевести дыхание и изготовиться. А после будет знак - и сразу, первым кинуться. Вон и другие тоже замерли, тоже ждут знака.
      Но узколобый этого не понял. Он только увидел, что его не трогают, и сразу осмелел, оскалился и даже задрал голову. О, что это? На горле у него была повязана какая-то блестящая и очень крепкая с виду веревка! А, так вот оно в чем дело! Это, видно, она и спасла ему жизнь, а ты об нее чуть все зубы себе не переломал. Ну-ну! Значит, в другой раз надо будет хватать его или выше нее или ниже, чтобы она не мешала, и ты его тогда...
      Южак вдруг выпалил:
      - Приветствую вас, братья!
      Р-ра! Вот наглец! Вот Вожак ему сейчас покажет братьев!
      Но тот, однако, не спешил, а усмехнулся, посмотрел на Рыжего, откашлялся... и снова повернулся к узколобому. И узколобый продолжал:
      - Да-да, вы не ослышались. Мы, южаки и рыки, братья! Просто одни из нас живут в Лесу, в норах живут, как кроты, а другие...
      И замолчал. В толпе прошло движение. Только один Вожак и ухом не повел, зато прищурился и затаил дыхание. Ого! Но узколобый не обратил на это никакого внимания и продолжал:
      - А вот другие живут совсем иначе - сытно, вольготно, весело. А почему? Да потому что они, то есть мы, южаки, намного умнее вас, смелее и сильнее!
      Вожак многозначительно оскалился, толпа дружно придвинулась на шаг. Южак весь подобрался и сказал:
      - Конечно, я мог бы вам еще много чего рассказать. Очень, кстати, интересного. Но вам, дикарям, этого не понять. И потому, чтобы не терять с вами время, я ухожу. Я...
      - Взять его! - крикнул Вожак. - Р-ра! В клочья! Р-ра!
      И племя дружно бросилось на узколобого. Крик! Толкотня! Лязг! Визг! Казалось, что вот-вот все кончится...
      Как вдруг южак резко - и, кстати, очень высоко - подпрыгнул, два раза кувыркнулся в воздухе, перескочил через толпу, в четыре маха миновал поселок - и скрылся в непролазной чаще!
      - Р-ра! - дико заорал Вожак. - Заика! Шип! Косматый! Догнать его! Р-ра! Р-ра!..
      Трое лучших догонщиков племени помчались вслед за беглецом, а остальные...
      Кто продолжал стоять, а кто и лег, прищурился... И все они теперь смотрели только на него, на Рыжего. В зрачках у них не отражалось ничего ни злобы, ни сочувствия, ни даже просто любопытства. Но Рыжий-то прекрасно знал: смотрят в глаза тому - и только тому - кто обречен на смерть. Или изгнание. Что, впрочем, равносильно смерти. Смерть! Но за что?!
      И словно бы в ответ:
      - Три дня тому назад сгорел общинный дуб, - мрачно сказал Вожак. - А почему? Да потому, что гроза пришла с юга. И, значит, это южаки наслали на нас эту злополучную молнию. Но это что! Грозы приходят к нам часто, по много раз за лето. А вот зато самих южаков я в наших краях не видел уже целых пять лет. Но что мы видим... Э! Кого это все мы только что здесь видели? Рыжий, я тебя спрашиваю, кого? Ну, отвечай! Зачем он приходил? О чем ты с ним болтал?
      - Я? - хрипло спросил Рыжий.
      - Ты! - грозно выкрикнул Вожак. - А кто же еще? Ну, говори, что он от тебя хотел, чего вы с ним не поделили?
      Но Рыжий не стал отвечать. Он прекрасно понимал, что отпираться от этих нелепых обвинений, что-то кому-то объяснять, кого-то умолять - все это совершенно бесполезно. И потому он, ощетинившись, с опаской отступил на шаг. Племя шагнуло вслед за ним, остановилось. Сородичи - дядья, двоюродные братья - смотрели пристально, глаза в глаза. И улыбались. Да, понял Рыжий, это приговор. Да, это смерть! Или...
      Нет-нет! Враг нагло лгал! Ты, Рыжий, чистокровный рык! И потому ты никогда...
      - Р-ра! - выкрикнул Вожак. - Ты сын узколобого. Р-ра!
      - Р-ра! - подхватили все и двинулись на Рыжего. - Р-ра! Р-ра!
      И... тот не выдержал и бросился бежать. Никто не стал его преследовать. Закон гласил, что обреченный сам решает, где ему погибнуть.
      Глава третья
      УДАР
      Солнце поднялось уже довольно-таки высоко. По небу плыли редкие куцые облака. С реки доносились негромкие всплески - это кормились утки; им скоро улетать на юг.
      А на болоте было тихо. Рыжий лежал на кочке и не шевелился. Да и куда ему теперь, так думал он, торопиться? Теперь ему только и осталось, что лежать и ждать. И так, думал он, ты, Рыжий, и пролежишь здесь весь день. Потом наступит ночь, твои сородичи сойдутся под общинным дубом - и споют Песнь Изгнания. Тогда уже вся округа узнает, что в Лесу появился нерык. Такое известие их очень порадует. О, еще бы! Нерык - это славная жертва! Один нерык, если его правильно возжертвовать, может потом принести столько охотничьей удачи, что ее запросто может хватить, скажем так, до самого снега на такой поселок, как их Выселки, а то даже и на больший. Так что как только Корноухие, ближайшее к вам племя, услышат о нерыке, так они сразу, прямо в эту же ночь, поспешно соберутся и выйдут на тропу. А им навстречу выйдут Красноглазые. А с севера придут охотники Седого. Вот сколько будет всех. И все они будут хотеть заполучить нерыка - славную добычу. А ты, добыча, будешь драться до последнего! Там, в Выселках, твой разум словно помутился и лапы сами тебя понесли. Но здесь ты уже ни на шаг не отступишь. Ты им не свинопас, не узколобый. Враг нагло лгал! Лгал и Вожак! Мать говорила: "Твой отец был сильным, смелым воином. Запомни это, сын!" А потом...
      Р-ра! Довольно скулить! Сам во всем виноват. Рыжий встал, зло зевнул, отвернулся...
      И замер. След! Прямо перед ним! А вон еще один. И там. И там! И... О! А какой странный след - шаги неправильные, рваные. И передние ступни слишком узкие, и лапы тоже тощие. И вообще, владелец этих лап шел по болоту медленно, с трудом, едва ли не по самое брюхо проваливаясь в грязь. Так... Так... А вот клок его шерсти. Он белый... Да это же враг! Это его следы! И шерсть его! Да и проходил он здесь не так уж и давно. А с такой походкой ему далеко не уйти!.А если так, тогда... Ага! Ну, хорошо! Теперь он у меня сразу за все и сполна разочтется! Р-ра-ра-ра! Вперед!
      Легко перепрыгивая с кочки на кочку, Рыжий быстро обогнул трясину, свернул на север, пробежал еще немного... И заскулил, забегал взад-вперед. Еще бы! Следа не было. То есть как только след вышел из болота, так сразу исчез. И вот теперь Рыжий растерянно тыкался носом в землю - и ничего не мог учуять. Вот незадача, а! В болоте их, этих следов, полно, их там и видно, и слышно. А рядом, на лугу, сразу нет ничего! Ну, разве что, вон там как будто бы травинка примята. А там еще одна, еще. А запаха не слышно. Вот враг; запутал, значит, сбил тебя. Но ничего, и не таких ловили! Рыжий взбежал на ближайший пригорок и торопливо осмотрелся. Прямо за лугом начинался густой ольховник, слева от него было еще одно болото, а справа пруд, за которым уже начинались угодья Корноухих. Южак туда не сунется, уверенно подумал Рыжий, потому что уж больно там место открытое, он лучше переждет до темноты в ольховнике... Но он явно спешит! А куда? Да конечно к реке! Река, так говорят, выводит прямо на Равнину, вот он по ней, вдоль берега, и двинется... Так напрямик бери! Скорей!
      Добравшись до реки, Рыжий упал в прибрежную траву, прополз немного, замер, осмотрелся. Никого. Прислушался... Ни звука. Что ж, нужно ждать. И будешь ждать, куда же ты теперь денешься! Вот только бы успеть тебе до вечера, чтоб до того, как они соберутся под дубом и заведут Песнь Изгнания, прийти аж до ушей в чужой крови и сказать: "Там, у реки он лежит. Пойдите и возьмите". Да, только так! Ибо тогда уже никто из них не заикнется, что будто ты чужак, что будто полукровка. Тогда напротив, да! Почет и сомкнутые пасти! И будет ночь, взойдет Луна, и ты - единственный, кому она...
      Идет! Чуть слышно хлюпают шаги... И еще слышен его голос; да, точно, это он! Идет и напевает. В чужой стране. Каков наглец! Рыжий вскочил...
      Да, это он, тот самый южак. Значит, догонщики его не взяли, не учуяли - как прежде не учуял его и ты и допустил его в поселок, а потом...
      Но и южак хорош! Теперь он подошел уже настолько близко, что Рыжий явственно слышал, как он самодовольно, с шумом втягивал воздух - и не чуял опасности! Да, значит, старики правы, когда говорят, что узкий лоб - это не зря, это...
      Ого! А это еще что? Южак вдруг резко выпрямился и встал на задние лапы, а передние сунул в кусты, порылся ими там, потом крепко во что-то вцепился - и выволок из-под ветвей толстенное, остроконечное с обеих сторон бревно, сел в него... Точнее, сел в просторное, широкое дупло, кем-то старательно выгрызенное в верхней части бревна, взял в передние лапы длинный еловый шест, оттолкнулся им от берега... и поплыл по реке! Рыжий, забыв об осторожности, встал во весь рост, но враг не замечал его - он плыл. Невероятно! Много чего болтали старики об узколобых, но чтоб вот так, играючи, они могли управлять рекой - об этом не было и речи!.. Но хватит рассуждать. Скорей! И Рыжий бросился вдоль берега - к обрыву, к ивам; только бы успеть!
      Успел. Взобрался по склоненному над водой стволу, скользнул в листву, устроился среди ветвей и затаил дыхание. Под ним, едва шурша на перекате, текла река.
      А вот и враг. Плывет, сидя в дупле. Поет вполголоса. Все ближе. Ближе...
      - Р-ра! - радостно выдохнул Рыжий и прыгнул вниз, на южака. - Р-ра! Р-ра! - и стал его душить. Колючая веревка на горле врага теперь уже не мешала ему; Рыжий вцепился чуть ниже. - Р-ра!..
      И вдруг - удар ему! Передней лапой под дых! Рыжий взвыл, подскочил... Удар! Еще один! Солнце распухло, лопнуло в его глазах; Рыжий упал и потерял сознание...
      ...Когда он наконец очнулся, уже вечерело. По небу быстро плыли грозовые облака. Южак сидел на заднем конце бревна, держал в передних лапах шест и с любопытством поглядывал на Рыжего. Рыжий зажмурился. Р-ра! Проваляться целый день! И где? Под пастью у врага! Да если бы он только захотел, он бы давно разодрал тебя в мелкие клочья и в реку побросал, рыбам скормил. Ох-хо-хо-хо!..
      - Эй! - негромко окликнул южак. - Рыжий! Ты жив?
      Рыжий смущенно засопел, открыл глаза. Южак, склонив голову набок, беззлобно наблюдал за ним. Потом сказал:
      - Прости, так получилось. Они убили бы тебя, вот я и забрал тебя с собой. А здесь, в моей стране, тебя уже никто не тронет.
      Как?! Рыжий подскочил...
      Да, точно, Леса не было! Зато река стала намного шире; по низким берегам там-сям виднелись заросли рогоза, а дальше, насколько хватало глаз, расстилалась Равнина, то есть голое лысое поле, пустая, гиблая земля. Р-ра! Р-ра! Рыжий, забыв об осторожности, ступил на край бревна - бревно качнулось, зачерпнуло краем воду...
      - Ты что?! - вскричал южак. - Полегче! Ар-р!
      Рыжий поспешно сел и ощетинился. Потом, немного успокоившись, спросил:
      - А... долго мы вот так вот плывем?
      - Достаточно. А что?
      - Так, ничего.
      И Рыжий медленно осел, а после лег на дно бревна и вновь зажмурился. Достаточно! Чего? И кому? Если судить по брюху, так ты уже дня два, никак не меньше, ничего не ел... и провалялся падалью под узколобой пастью, а та тебя не тронула. Невероятно! Ибо как по нашим, также и по их законам, всегда должно быть так: пойманного в Лесу южака немедленно убивают, но также и рык, забежавший на Равнину, тоже прекрасно знает, что здесь ему ни от кого не будет пощады. Да, только так! Потому что мы и они - это заклятые, непримиримые враги. Навеки. А ведь когда-то были одним Лесным Народом! Это потом уже, спасаясь от суровых зим, трусливые предки узколобых бежали на Равнину и поселились там, среди сурков и полевых мышей, и стали строить там себе гнезда, как птицы, стали свинов пасти, стали ходить на задних лапах...
      Ну, это нет! Про лапы это зря, такого просто не может быть! То есть можно, конечно, иногда вставать на задние лапы, когда ты к тянешься к чему-нибудь, расположенному очень высоко. Кроме того, не стану спорить, можно даже некоторое время идти только на них, когда тебе нужно подкрасться - все это да, это можно, так иногда бывает даже несколько удобнее. Но вот чтобы всегда, везде ходить только на них, на задних лапах тут старики, конечно, привирают. И это они делают для того, чтобы еще больше высмеять наших заклятых врагов, еще сильнее унизить их, чтобы потом...
      Ну, и так далее. Такие тогда были мысли. А время шло, солнце все ниже и ниже склонялось к горизонту. Бревно, влекомое течением, едва покачивалось на волнах. Южак, казалось, задремал. Рыжий сидел, наполовину отвернувшись от него, и мрачно смотрел на воду. Южак, так думал он, подлый лжец! И наглец! Вначале он опозорил его перед племенем, а после заманил к реке, а вот теперь и вовсе везет неизвестно куда. Так встань же, Рыжий! Р-ра! Вцепись в него! Ну! Ну!..
      Но Рыжий все сидел, не шевелясь, и тяжело дышал. А что! Три раза он уже пытался было встать... но почему-то так и не смог этого сделать, лапы не слушались его. Он и кричать даже не мог. Он и... Р-ра! Что это с тобой? Да что ты, околдован, что ли? Или, быть может, все намного проще, и кровь есть кровь, и вот время пришло, и в тебе действительно проснулся тот, о ком столько болтали соплеменники, кем попрекал тебя Вожак... Но это ложь! Ты чистокровный рык! И, более того, ты лучший из них всех, ибо, отмеченный Луной, ты в нужный срок войдешь в ее святилище...
      В святилище? Луны? А где теперь она, эта Луна? Ведь ты же теперь не у себя в Лесу, а у них на Равнине, а здесь, у них, как это всем известно, Луны нет никогда бывает, она здесь не светит, они о ней вообще ни имеют никакого понятия! Ибо она - это только для вас, храбрых рыков, для ее любимых и преданных детей, а для врагов нет ничего!
      Подумав так, Рыжий нахмурился и посмотрел по сторонам, потом на южака. Тот как почуял - тотчас встрепенулся, открыл глаза, спросил:
      - Ну что, может, пристанем?
      Рыжий молчал. Тогда южак едва заметно усмехнулся, встал во весь рост, на задних лапах, перехватил шест поудобнее и начал ловко подгребать им к берегу. Солнце склонилось уже совсем низко. Приближались сумерки.
      Глава четвертая
      ОДИН-ИЗ-НАС
      Общими усилиями они вытащили бревно на берег и остановились отдышаться. Хотя, если по совести, то запыхался один только Рыжий. И это совсем неудивительно, потому что так долго стоять на одних только задних лапах и при этом еще толкать передними такую тяжесть, как это толстенное, набрякшее в воде бревно, - такого ему еще отродясь не приходилось. Рыжий, правда, довольно быстро к этому приспособился, да и южак молчал, не насмехался над ним, когда у него, особенно поначалу, то одно, то другое не ладилось. Но вот, наконец, дело сделано, так что теперь надо поскорее отдышаться да опуститься бы на все четыре...
      Но, тем не менее, Рыжий продолжал, как и южак, стоять только на задних лапах, да при этом он еще и делал вид, что такое положение ему не доставляет ни малейшего неудобства. Хотя на самом деле у него от этого сильно ломило спину, да и в животе неприятно мутило, но он терпел. Южак же, почесав лапой (конечно же, передней) за ухом, сказал:
      - Ну, что! Это готово. Теперь иди наверх, располагайся там. А я пока... Ну, иди! Иди!
      Рыжий с плохо скрываемым облегчением сразу же опустился на все четыре лапы, неспешной привычной рысцой взбежал на ближайший пригорок и там осмотрелся. Кругом было тихо и пусто. То есть ни деревца тебе, ни кустика, только одна трава - и прямо здесь, на берегу, и дальше, насколько только можно было рассмотреть. Но Рыжий все равно еще смотрел, смотрел, надеялся...
      Как вдруг сзади него раздался треск! Рыжий с опаской оглянулся...
      Да, так оно и есть - южак, по-прежнему оставаясь только на задних лапах, расхаживал возле самой воды и подбирал валявшиеся на прибрежном песке почерневшие от времени ветки. Ветки лежали здесь давно, наверное, еще с весны, когда их сюда принес ледоход. А вот теперь... Р-ра! Рыжий сразу догадался, что это именно будет теперь, однако же, превозмогая страх, он не кинулся убегать, а заставил себя лечь, после чего настороженно положил голову на передние лапы и зажмурился. Теперь он ничего не видел... но зато очень отчетливо слышал: вот узколобый наклонился над землей и поднял с нее ветку, вот шагнул за второй, взял ее и переломил пополам, подобрал, прижал к груди обломки и снова шагнул. Вот он подобрал этих веток еще. Вот еще. Вот и еще... А вот он уже и поднимается к тебе, несет с собой охапку этих самых веток. А вот и... Р-ра! Рыжий больше не выдержал и резко открыл глаза. Южак к этому времени уже сидел напротив него и старательно, веточку к веточке, складывал из них нечто похожее на гусиное гнездо. Увидев, что Рыжий внимательно за ним наблюдает, южак откашлялся и заговорил:
      - Вот, смотри, это называется Дом. Пока что он пуст. А вот теперь... Только не дергайся! Спокойнее! - с этими словами южак протянул к веткам лапу, резко выпустил когти, воскликнул: - А вот и Хозяин! - и звонко щелкнул когтями! Высек ими искру! Искра метнулась в Дом, в Доме вспыхнул огонь! И заплясал по веткам, задымил, и стал быстро расти!
      - Р-ра! - вскрикнул Рыжий, подскочил, хотел уже бежать...
      Но все же удержался, замер - стоял на четырех, устойчиво, душил когтями землю, не дышал...
      Южак же самодовольно усмехнулся и сказал:
      - Вот так! Учись у Лягаша. Да, кстати, меня зовут Лягаш. А тебя, я слышал, Рыжий. Правильно?
      Рыжий согласно кивнул и, на всякий случай, отступил еще на один на шаг. Дом! А в нем смерть!.. Но ведь Лягаш нисколько ее не боится! И Рыжий, осмелев, осторожно шагнул обратно, к огню. Потом еще шагнул. Потом еще. Потом даже прилег, отбросил хвост в сторону и небрежно высунул язык. И это правильно! Рык, он на то и рык, чтобы не бояться смерти. Тем более, ну что это за смерть! Даже большой огонь, и тот горит не так уж и долго - Лес полыхает день, ну, самое большее, два, а после сила у огня кончается, и он, уже бледный и слабый, спускается на землю, медленно ползет к болоту и там умирает. А здесь, в костре, даже с самого начала огонь не такой уж большой. Так что очень скоро, как только этот Лягаш заснет, никто кормить его не будет, его голодные языки подергаются, подергаются, полижут голый темный воздух, ничего от него не получат - и погаснут. И сразу же наступит тьма кромешная, потому что здесь нет Луны, ведь это же не Лес, а Равнина. Луна рождается в Лесу, светит над ним и в нем же умирает, чтобы потом, опять же только там, в Лесу, родиться заново. Так она там, над Лесом, постоянно и рождается, растет, умирает и снова рождается. Лес - это угодья Луны. А здесь, на этой дикой голой земле, местный народ вовек Луны не видел. Так они и живут здесь в постоянной ночной темноте, ходят на задних лапах, пасут свинов, после ими же и кормятся - вот как они живут. И пусть так и дальше живут, какое тебе до этого дело! Твое дело вот в чем: как только этот самодовольный Лягаш заснет, так сразу же вставай и уходи отсюда, из этих гиблых, лысых мест. А уходить здесь будет просто, не заблудишься: вдоль берега, вверх по течению - на четырех конечно же, так и быстрей, так и устойчивей, - и попадаешь прямо в Лес и к Луне, туда, где ты, единст... А! Р-ра! Рыжий широко, сладко зевнул и глянул вверх, на черное небо, на первые звезды. Да, голодно, подумал он, два дня, а то, похоже, и больше он ничего не ел. Но это пустяки, не страшно, зимой порой и похуже случается. Вот только бы вырваться отсюда, поскорее уйти, дойти до Леса, а там бы он уже...
      Как вдруг раздался голос Лягаша:
      - Ну что, теперь ты убедился в том, что я был прав?
      Рыжий сжал челюсти, насторожился. Лягаш сидел по другую сторону костра и, щурясь от яркого света, опять заговорил:
      - Да, я был прав. Ты и на задних хорошо держался, да и в передних у тебя хватка цепкая. А вот теперь ты сидишь и смотришь на огонь - и ничего; тебе это уже, я вижу, совершенно не страшно, тебе вообще в этом как будто нет ничего особенного. А вот обыкновенный, то есть чистокровный дикий рык, тот бы ни за что бы здесь сейчас не усидел. Так что, получается, ты, Рыжий, не...
      - Р-ра! - рявкнул Рыжий и вскочил.
      - Сядь! - приказал Лягаш. - Дай мне сказать!
      Рыжий смутился, сел и отвернулся. А Лягаш, тот опять заговорил:
      - Вот так-то оно лучше. Не забывай, что я вдвое старше тебя и, значит, знаю много больше. Так вот, лесной народ боялся, боится и будет бояться огня. Объяснить, почему?
      Рыжий молчал, нахмурился. Шерсть на загривке у него вздыбилась, когти сами собой впились в траву. Р-ра, снова это наваждение, гневно подумал он, опять он за свое! Да только зря он сегодня старается! На этот раз я не поверю ни одному его слову!
      Только Лягаш понял это по-своему.
      - Молчишь, - сказал он радостно. - Вот это хорошо. Это правильно! Потому что это ты потом можешь кричать себе, сколько захочешь, но сначала ты должен внимательно меня выслушать.
      Сказав это, Лягаш медленно, старательно укладываясь, лег на брюхо, еще немного помолчал, пристально глядя в огонь, и только потом уже начал рассказывать:
      - Давно, очень давно это случилось. Все мы тогда еще жили в шалашах, кормились чем придется, голодали. Каждую весну матери приносили большое потомство, но, правда, мало кто из этого потомства, еще из сосунков, дотягивал до осени. Ну а когда наступала зима, то тогда уже валило всех подряд - не только детей, но и взрослых. Так продолжалось много, очень много зим. Многие из нас привыкли к этому, считали, что так оно и должно быть, что уж такая у нас горькая судьба. И вот тогда, когда никто этого совершенно не ожидал... Тогда Один-Из-Нас вдруг собрал нас всех - нет, это было очень давно, он собрал всех наших предков - и так им сказал: "Довольно! Я спасу вас!"
      Лягаш вдруг замолчал, сглотнул слюну и замер. Лежал, не моргая смотрел на огонь. Ночь, тьма кругом. Кругом пустая, голая земля. Здесь, на этой земле, говорят, как только наступает ночь, а ночи здесь всегда безлунные, в небе видны одни только звезды. Звезды - это тоже огонь, звезды - это искры, маленькие молнии, которые зорко смотрят на землю. Они смотрят, смотрят, смотрят... Но как только какая-нибудь из них вдруг заметит на земле чужака... А мы, рыки, на этой земле, на Равнине, и есть чужаки, и нигде нам здесь не спрятаться, здесь же голая, открытая земля... И звезды пользуются этим, звезды бросаются с неба на нас, на здешних чужаков, и убивают, и сжигают нас! Вот что о здешних местах говорят старики! Вспомнив такое, Рыжий засопел. И страх - холодный, липкий, противный - проснулся где-то там, в нутре, и заворочался, и потянулся к горлу...
      А узколобый вновь заговорил; теперь уже чуть слышно, как во сне:
      - Так вот, Один-Из-Нас сказал: "Довольно, я спасу вас". - "Как? удивились старики. - Ты что, собрался сразиться с Зимой и обратить ее в бегство?" - "Нет, - отвечал Один-Из-Нас, - пускай себе Зима гуляет по Равнине, а мы в своих домах поселим Лето". Все конечно же стали над ним насмехаться, а он и ухом на это не повел, он поднялся на Священную Гору и лег там, и стал ждать. И так он ждал шестнадцать дней. А на семнадцатый он наконец увидел радугу.
      Лягаш вздохнул и перевел дыхание. Лежал не шевелясь... И вновь продолжил - на этот раз хрипло, торопливо:
      - Да-да, действительно, Один-Из-Нас увидел радугу - и побежал по ней на небо, к Солнцу, и получил там от него огонь, принес его своим сородичам, развел Первый Костер и возгласил: "Вот вам Огонь, сын Солнца, Жизнь, Тепло!" Народ возликовал. Но, к сожалению, в тот радостный, великий, достопамятный день нашлись среди нас и такие глупцы, которые, убоявшись огня, бежали от него в Лес, забились там в глубокие темные норы, и очень скоро одичали там, и...
      - Ложь! - крикнул Рыжий. - Ложь! Это не мы бежали от Судьбы, а вы!
      - Мы, что ли?!
      - Да!
      - Ха-ха!
      - Не смейся! Вы! Бежали из Леса, забились в птичьи гнезда, одичали!
      - Так что же по...
      - Молчи! Не смей! - Рыжий вскочил и закричал совсем уже без удержу: Да, вы хитрее нас, вас больше! Да, ваша огненная смерть приходит и сжигает нас! Но все равно вам нас не одолеть! С нами Луна! Свет от нее - только для нас, над Лесом, а вам ее никогда не увидеть! Вы... Вы...
      - Что?! - и Лягаш вскочил. - Луна? Только для вас? А это что?! - и он кивнул на небо.
      Рыжий, почувствовав недоброе, с опаской глянул вверх...
      Р-ра! Р-ра! Луна, дарительница жизни, Луна, рожденная в Лесу только для Леса... теперь, как ни в чем не бывало, совершенно точно так же светила и над Равниной. Да что же это такое получается? Ведь говорили, что она живет только в Лесу, только для рыков, и только к ним, своим любимым избранникам, она и приходит на помощь... А что теперь? Чем теперь они, рыки, лучше южаков? И где тогда ее, Луны, Убежище? Почему бы ему не быть здесь, на Равнине? И если это так, тогда... Рыжий стоял возле костра, смотрел по сторонам... и ничего не чувствовал - ни боли, ни обиды. Да и действительно, какая уж тут боль, когда все умерло. Когда все вокруг ложь... Рыжий медленно лег на брюхо и зажмурился. Костер потрескивал. Лягаш молчал. А Рыжий...
      Думал: вот и все. Все, что у него раньше было, умерло, ничего у него не осталось. Пять лет он жил в Лесу... Нет, даже не в Лесу, а так - тот мир, который был ему раньше известен, это даже не весь Лес, а только его маленький кусочек. Он же видел только свой поселок, охотничьи угодья племени, пограничный ручей... через который они иногда ходили набегом на соседей - на Корноухих или на Седых. А дальше, как он знал, были еще и другие какие-то племена и другие поселки. И все это был Лес. Лес - это угодья Луны. Да, и еще говорили, что где-то там, за краем Леса, есть Равнина, но это уже там, в далекой и безлунной дикой стороне, там, где живут враги. Враги - и все. И ты кивал, да, соглашался, там враги, но что тебе до этого, то есть до тех врагов, они же так немыслимо далеко!..
      И вдруг все стало наоборот: вот она здесь, перед тобой, эта Равнина, теперь куда ни посмотри, куда ни побеги, везде только она и она. И над нею Луна - точно такая же, как и над Лесом. А вот где теперь сам он, этот Лес, того и не представить, так он теперь от него далеко. Так как же теперь быть?! Рыжий тяжело вздохнул и открыл глаза.
      Лягаш, смотревший прямо на него, опять заговорил:
      - Да, это верно: мир, в котором мы живем, очень велик. Но что в этом плохого? И что плохого в том, что твоя разлюбезная Луна светит везде, то есть не только над Лесом, но и над Равниной? И вообще над всей Землей, которая, кстати, неизмеримо больше и Леса и Равнины вместе взятых. И разве это унизительно - быть южаком? Вот твой отец... Да, твой родной отец! Ты слышишь меня, Рыжий?
      Рыжий лежал, уткнувшись головою в лапы. Лягаш молчал, не торопил его с ответом. Дул слабый южный ветер. Чадил костер... Вдруг Рыжий сел, спросил:
      - А мой отец... ты разве знал его?
      Вместо того чтобы сразу ответить, Лягаш взял прут и стал шевелить им уголья в костре. Огонь, набравшись сил, взметнулся выше. Только тогда Лягаш отбросил прут и, посмотрев на Рыжего, сказал:
      - А вот тебе еще одна история. Про Зоркого, про моего приятеля. Он жил... примерно там же, где и я. Но только я жил на Бугре, а он жил возле заставы. Мать его, Старая Гры, варила травы, знала заклинания. И то ли из-за этих самых трав, а то ли просто так, уж таким он уродился, не знаю, но уже к трем годам Зоркий был в такой силе, что мог запросто свалить любого. И сразу слава про него пошла. Может быть, это и не самая почетная слава, но все-таки пошла! А что еще?! Все хорошо! Князь как узнал про Зоркого, про его подвиги да молодечество, так сразу пригласил его к себе в дружину. И там, у князя, мы с ним и встретились. И вскоре подружились. Служили, воевали. Воевать - это, значит, ходить в набег. А князь - это у нас как у вас вожак. Нет, не совсем так. Князь - это вожак над вожаками. На Равнине много вожаков, еще больше, чем в Лесу, а наш князь всеми ими заправляет. Кто из вожаков ему перечит, с тем он сразу воюет. То есть отправляет на него в набег своих дружинников, по-вашему - догонщиков. Такой набег мы называем походом. А бывают походы и в Лес. И вот мы, я и Зоркий, и вся остальная наша дружина, воевали, ходили в походы. И как-то раз, после одного такого похода, когда мы уходили из Леса... Да, из Лесу, конечно, из вашего. Так вот тогда он мне вдруг и сказал: "А я останусь здесь". "Как? - удивился я. - Зачем?". - "Так, - сказал он. - Я так хочу. Построю здесь себе логово, женюсь, приму Лесной Закон. Ведь я похож на рыка, правда?". - "Ар-р! - сказал я. - Ходить на четырех, как свин, и жить в норе, как крот. Да ты в своем уме?". - "В своем, - ответил он. - Ум в голове, а не в стопах, и потому на двух ли я хожу, на четырех ли, уму это без разницы. Ведь ему главное, куда я на этих двух или на четырех собрался. И, может быть, ему еще главней, не куда, а к кому!". А я спросил: "А у тебя уже есть, к кому?". - "Да, - сказал он. - Уже есть. Я ей помог бежать из-под облавы". - "Где это было? - спросил я. - Как? И когда?" А он в ответ на это только засмеялся и головою замотал - мол, ни за что не скажу! Я тогда тоже засмеялся. Ведь тогда я подумал, что он шутит, ведь все это было сказано мне на пиру. Пир - это... Ну, ты знаешь, что такое пир. Пир, он везде одинаковый пир. А вот после пира... Да, сразу, той же самой ночью, мой лучший друг Зоркий исчез! И я тогда, стыдно теперь признаться... Да что там я - мы тогда все, вся наша дружина, так и не взяли его след. Так и ушли тогда ни с чем. После много было разговоров об этом, князь о Зорком кручинился. Ну а потом время прошло, князь про него забыл. И другие забыли. Но только не я! Мы же с ним были лучшими друзьями! Вот поэтому я с той поры каждый год все возвращался в ваш Лес, искал его там. И не находил. Правда, на этот раз, теперь...
      И тут Лягаш вздохнул, и замолчал, и посмотрел на Рыжего, прищурился... а после наконец сказал:
      - Правда, теперь искать его уже не надо; теперь я вижу, что он убит. Да, Рыжий, это я по твоим глазам ясно вижу - он точно убит. Ну а еще я вижу в них, в твоих глазах, что ты с нетерпением ждешь, чтобы я скорей заснул, чтобы костер погас и чтобы ты тогда...
      Но тут Лягаш прищурился и замолчал... А после сказал так:
      - А ведь ты прав; я действительно устал, я спать хочу!
      После чего он широко, сладко зевнул, потом опять зевнул, потом опять, потом лег поудобнее, закрыл глаза...
      И вон он уже, кажется, действительно заснул. Ночь. Тишина кругом. Костер почти погас. Лишь только свет Луны... Луна! Рыжий вскочил. Л-луна! Она и здесь такая же, как там, в его родном Лесу, она и здесь рождается, растет и умирает, и снова рождается. А он родился там, в Лесу, и уже умер там - для всех для них. А вот теперь он здесь, и он здесь уже не один, здесь с ними Луна. Луна рождается и здесь. Так, может быть, и он здесь родится? А что? Почему бы и нет? Вон сколько раз мать ему говорила: "Твой отец, сынок, был смелым, сильным воином. Они его убили подло, из засады. Но у тебя судьба будет счастливая, я знаю!". Да и действительно, на что это он теперь ропщет, чем это он так недоволен? Его изгнали, он был обречен, и где бы он уже сейчас был, когда бы не этот Лягаш? Да разорвали бы его, злосчастного нерыка, а кости изглодали бы и бросили под дуб. Вот то-то же! А так он жив, здоров, в тепле, над ним светит Луна, значит, она его не бросила, значит, она по-прежнему готова помогать ему. Тогда чего ему еще желать? Рыжий, одумайся! Ляг, успокойся и закрой глаза. Сон прибавляет сил и умерщвляет страх. Завтра проснешься, словно заново рожденный. Спи, Рыжий, спи...
      Глава пятая
      ДЫМСК
      Утром Лягаш насилу растолкал его, сказал:
      - Вставай. Завтрак готов.
      А этот завтрак был... О, р-ра! Проснувшись еще до рассвета, Лягаш поймал в ближайшей заводи двух уток, запек их в глине на угольях - и вот теперь Рыжий жадно хватал, обжигаясь, горячее сочное мясо, урчал, бил по земле хвостом. Ну кто бы мог предположить, поспешно думал он, что мясо, обожженное на костре, - это так невероятно вкусно?! Но и это не все! Потому что ну разве он еще вчера поверил бы тому, что здесь, на этой чужой, неизвестной Равнине, он наконец почувствует себя по-настоящему свободным, сильным, смелым?! Да-да, вот именно! Он уже больше не нерык, Лес и Убежище, Вожак, сохатый и общинный дуб - все это там, в той, прежней жизни, он умер для нее. И слухи, и насмешки - тоже там, в той дикой и несправедливой жизни, и для нее он тоже умер. Он здесь теперь... Вот именно! Рык он или южак - да разве это теперь важно? Он - это просто он по кличке Рыжий, а рядом с ним Лягаш, попутчик, соохотник, с ним хорошо, надежно, просто. Чего еще желать?! И потому когда Лягаш сказал ему "Пора!", встал и пошел к реке, Рыжий не мешкая вскочил и по-южацки, только на двоих, поспешно двинулся за ним.
      На берегу попутчики столкнули лодку в воду, взялись за весла, выгребли на стрежень... Ух! Сколько новых, прежде неизвестных слов! А дел и вообще! Но это ничего; прошло совсем немного времени, и Рыжий приспособился грести ничуть не хуже Лягаша. Стоял, упираясь задними лапами в дно лодки, а передними ловко орудовал веслом. Ар-р! Р-ра! Плывем, как объяснил Лягаш, на юг. Там - Дымск. Дымск, он на то и Дымск: идешь по улице, а изо всех домов - дымы, дымы, дымы. Дымск - на семи холмах по-над рекой. Дымск до того велик... Что, думаешь, а примут ли тебя, а не припомнят ли тебе твое происхождение и не затравят ли? Да брось ты это, и не сомневайся! Там никому нет никакого дела до того, какой ты масти и откуда ты взялся. Вот ты пришел, молчишь, в свары не лезешь, законы соблюдаешь - ну и живи себе, и дело для тебя всегда найдется, и будет тебе кость, не пропадешь. А если ты к тому же еще и смел, цепок, храбр, тогда и вообще ни о чем не кручинься. Да, Рыжий, да, все тогда будет в самом наилучшем виде! И так было всегда! Вот, скажем, Зоркий, твой отец; он тоже поначалу был так-сяк, а после ого как поднялся, прославился! О, его и до сих пор там, в Дымске, вспоминают так, что лучше и желать нельзя. И думаю, что скоро и о тебе примерно так же будут говорить - с почтением. Ар-р, загребай! Еще!
      Вот так вот и гребли они, и вели вот такую беседу. Под вечер миновали Свинск, поселок свинопасов. Свинск - это пять или, может, даже шесть десятков гнезд... Р-ра, нет! - домов, конечно, а не гнезд; домов, покрытых камышом. Стены у тех домов сложены из обожженной глины, в каждом доме костер в очаге, дымы от тех костров выходят из домов через трубы. Трубы это вроде бы как дупла. Такие вот у них дома. Перед домами, у реки, на водопое - свины... Но Рыжий их не замечал; Рыжий во все глаза смотрел на южаков. О, сколько же их здесь! И, главное, все они, как об этом Лягаш говорил, действительно очень разные - есть среди них и белые, и черные, и рыжие, и пегие - любые! Тогда и впрямь какое дело будет им и до твоей, Рыжий, масти, а также и до твоего происхождения. Вот только научись уверенно ходить на задних лапах и наловчись передними вот так вот шевелить, чтоб пальцы распрямились, разработались, тогда в них можно будет удержать все, что дадут, - и все, ты здешний, не чужак.
      - Весной, - сказал Лягаш, - здесь, в Свинске, были свинокрады... Н-ну, эти, из Леса... Они пришли большой ордой. Наши укрылись в загонах и восемь дней были в осаде. А потом подоспела подмога, и мы гнали их до самой Гиблой Чащи... Левей, еще левей бери!
      И Рыжий греб, старался до изнеможения. В Дымск! В Дымск! Скорее в Дымск! А там Лягаш не подведет, научит, подсобит. Он знает и умеет все: как прыгать на костер и не гореть, как путать след, как пить отравленную воду и как под водой не дышать, и как одним грызком срывать с врага шейный ремень... Да-да, шейный ремень! То есть ту самую колючую веревку, на которой Рыжий чуть было не лишился зубов. Р-ра, ну еще бы! Ведь он, этот шейный ремень, густо усеян острыми железными шипами, ну а железо - это дар огня. Шейный ремень имеют далеко не все, а только те, кто его заслужил.
      - Ремень, - говаривал Лягаш, - не любит простаков. Вот, видишь, я иду, склоняюсь влево, делаю замах, и... Ар-р! Вставай! Ар-р! Ар-р!
      Рыжий вставал. Лягаш опять рассказывал, показывал - замедленно и в действии - ложный замах, косой отход, переворот, двойной переворот с подходом, брык, душку, ласточку... Ну, и так далее. И так три привала подряд, три долгих ночи у костра Лягаш учил Рыжего секретным боевым приемам, прыжкам через препятствия, а также высеканию огня и выжиманию воды, лечению ран, сниманию следов, отводу глаз. И, главное:
      - Прямохождение, мой друг, прямохождение! - не уставал напоминать Лягаш. - Нет задних лап, есть нижние, точнее - это просто стопы, и нет передних, а есть верхние, точнее - просто лапы. И их затаптывать нельзя, ранить нельзя, а обмораживать тем более. Их надо беречь как глаза! И пальцами вот так вот делай, вот так, и еще быстрей! Сжал, разжал, сжал, разжал! Так, уже хорошо. А теперь... Вот, подними эту соломинку. Теперь подбрось ее. Поймай. Подбрось, поймай. Подбрось-поймай! И не сутулься, стой прямо. Еще прямей! Еще, я говорю!
      И Рыжий выпрямлялся, не сутулился. Бросал соломинку, ловил. Потом брал камни и метал их в цель. Не попадал. Первый, второй привал не попадал, не попадал...
      Потом-таки, уже только на третью ночь, он наконец попал! Сбил старое воронье гнездо - такая тогда была цель. И так он его сбил, что только перья, прутья во все стороны! Жаль, никого там не было. Но все равно:
      - Ар-р! Хорошо! - вскричал Лягаш. - И твой отец, ух-х как он меток был! Бывало, мы сидим в костярне, отдыхаем, а он возьмет кувшин, прицелится... Гм, да! А гиблый зуб?! Он, твой отец, метал его на двадцать пять шагов, и, кому надо, прямо в глаз!
      - А гиблый зуб - это что?
      - А это вот такая железяка, на пять, на шесть зубов на растопырку, то есть они во все стороны. Ее вот так берешь, бросаешь, чтоб получалось с подкрутом, и она, эта штука, летит. И - р-раз! - впивается и рвет. Рвет лучше всякой пасти. Представляешь?
      Да, Рыжий представлял, кивал. И понимал: вот для чего нужно терпеть, стоять на нижних лапах, чтобы верхними, свободными, и искру высекать, и зуб метать, и еще это, как его...
      Да! Немало всякого ими там напридумано! Чего только Лягаш ни рассказывал! И про отца, и про князя, и про его догонщиков, их называют лучшие, и про сам Дымск, про тамошних жильцов, про их сытость и лень, про их богатство. И, главное, про удаль лучших. Вот лучшие - это ого! Вот это да! Вот где действительно судьба! Мать намекала на нее, но впрямую так и не сказала - но все равно как она тогда говорила, так теперь и сбылось! Нет, еще не совсем. Но почти! Лягаш сказал, все будет хорошо, все - обязательно, он это ясно видит. Р-ра! Р-ра-ра-ра! И Рыжий изнывал от нетерпения. В Дымск! В Дымск! Скорей! И потому когда утром четвертого дня на правом на высоком берегу реки показался уже не какой-нибудь нищий поселок, а самый настоящий зажиточный город, Рыжий сразу вскочил...
      - Ар-р! Сядь! - строго сказал Лягаш. - Это еще не Дымск.
      - А что?!
      - А это еще только Глухов. Но это уже тоже город. Правда, малый.
      Рыжий вздохнул и сел. А Лягаш продолжал:
      - У Дымска стены деревянные, а здесь даже не стены, а кучи земли. Называется вал. Вал, правда, глиняный. По осени, в дожди, он так раскисает, что потом уже не только чужим, но никому через него не пройти. Да и зачем туда ходить? Дома там - тьфу! А что дымы!..
      Лягаш насмешливо присвистнул, замолчал. Опять взялись грести. Гребли, гребли. Подплыли ближе. Лягаш опять заговорил:
      - Глухов пройдем, и там будет река. Вот по той реке мы уже и выйдем к Дымску. Так что три дня еще идти, но уже по реке. Да, там река! - и Лягаш, облизнувшись, опять повторил: - Да, р-река!
      - А это тогда что? - спросил Рыжий.
      - А это еще просто речка. Речка Дикунья, так она называется. А вот река - это Голуба. Она раз в пять пошире будет. А рыбы там! Вот так вот лапой зачерпнул - и которую сразу за жабры. И рыбы - вот такие! Рыбины! А здесь чего? Здесь не рыба, а дрянь, мелюзга. Греби давай!
      Гребли. И Глухов быстро приближался. А когда до него оставалось уже шагов пятьсот, не больше, они, так повелел Лягаш, пристали к берегу и затащили лодку в ближайшие кусты.
      - Жди меня здесь, - сказал Лягаш. - Я к вечеру вернусь. И никуда не отходи, и вообще лишний раз не высовывайся. А если что, так молчи, ни с кем и ни о чем не разговаривай. А если станут приставать, в свару не лезь, скажи, что ты при мне, при Лягаше, значит. Еще скажи, что я везу тебя к нему.
      - К кому?
      - К нему, и все. Не волнуйся, поймут. Все. Ухожу. Ждать!
      - Жду.
      Лягаш ушел. Рыжий остался при лодке один. День тогда выдался погожий, теплый. Рыжий лежал в тени, смотрел на небо, думал. К его кустам никто не подходил. И вообще, на берегу за целый день никого тогда не было. И лодок на реке почти что не было. Только два раза проплывали рыбаки, тянули сеть, молчали. Потом еще какой-то лысолобый старик вез на широкой, наверное, специальной для этого, лодке дрова. Старик неторопливо греб, плыл по течению, насвистывал. Дрова были дрянные, тощие. И то: лес на Равнине - это разве Лес? Так, только смех один. А вспомни, Рыжий, в Выселках...
      Нет, не хотелось вспоминать! И он не вспоминал о Выселках, а вспоминал только о том, что он успел узнать о Дымске, то есть какие там дома и какие обычаи, какая там кому кормежка, и кто такие лучшие, и как его отец с ними служил, и как - тут Рыжий аж зажмурился - и как он сам уже вот-вот, дня этак через три, туда придет, и тоже сразу...
      Р-ра! Вот так, в сладких мечтах, весь тот день и прошел. Никто его тогда не потревожил. И он просто лежал. Есть не хотел - с утра плотно поел. Нет, даже не поел - насытился! Так что теперь лежи себе да переваривай, мечтай себе, воображай. И он воображал, воображал да и вздремнул. И долго, очень долго так дремал, и было ему очень хорошо, спокойно и уверенно. И только уже вечером, когда начало понемногу смеркаться...
      Вдруг послышались удары по воде - шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Рыжий вскочил, сошел к реке. Глянул - лодка идет. Ого, а какая большая! В ней четверо гребцов, они легко, справно гребут. А на корме сидит Лягаш, важно командует:
      - Р-раз! Р-раз!
      Сам уже не гребет. Ну, еще бы! Станет тебе княжий посол об шест лапы марать! Вот он и не марает, так сидит, командует. А эти, серогорбые, крепко натужились, гребут. Замах у них хорош, и гребок тоже резкий и дружный, как надо. Вот лодка подошла уже, вот мягко ткнулась в берег. Первым с нее сошел Лягаш. Спросил у Рыжего:
      - Ну что, небось проголодался?
      Рыжий, принюхавшись, кивнул. Тогда Лягаш сразу оборотился к гребцам и приказал:
      - Кладь! Вот сюда ее! - и показал, куда. Потом: - А здесь костер! - и тоже показал. И грозно прибавил: - Ар-р, порс!
      Гребцы поспешно побросали весла, сошли на берег, потащили кладь большой мешок, набитый всякой вкусной снедью. Дух от той снеди шел просто изумительный! А они как попало вытряхнули ее на землю и тут же, рядом, начали разводить большой жаркий костер. Лягаш стоял над ними, поучал. Теперь он важный был, порой даже порыкивал. Шейный ремень на нем так и поблескивал, пояс так и побрякивал...
      Р-ра, пояс, да! А в нем железный зуб и пряталки, а пряталки - это такие штучки для монет. Ну а сами монеты, Лягаш так рассказывал, это вот такие вот кругляшки, их когда хочешь, можешь поменять на все, что хочешь, то есть даже...
      Но - пояс! Сам-то по себе! И про него Лягаш рассказывал, и объяснял, что пояс - это вообще! Ибо ремень, ну, тот ты еще можешь получить просто за храбрость, а что до пояса, то он дается только тем, кто...
      М-да! Вот оно как все повернулось! Как он непрост, этот Лягаш, весьма непрост, и даже очень! Вон, посмотри - гребцы; как им Лягаш велит, так они сразу же и делают, перечить и не думают. И вон уже сколько всего понаделали: кладь принесли и разобрали, вытащили лодку, дров заготовили, надрали хорошей высокой душистой травы, сложили из нее лежанку - это они для Лягаша, - и развели большой костер. И вот уже на том костре в горшке забулькала вода, в нее бросают снедь. И вот уже и дух пошел от этой снеди, дурманит этот дух, пьянит, ур-р, ур-р! Вскочить бы, чтобы первым бы, чтоб... Нет! Рыжий не вскочил, Рыжий по-прежнему неподвижно лежал возле костра. Ну разве что нет-нет да понюхивал воздух, а то даже и мельком на горшок поглядывал... но, главное, помалкивал. Лягаш ведь говорил, что тот, кто в нужное время молчит, тот после в еще более нужное время все нужное и получает. Ну что ж, посмотрим, подождем...
      И так оно и вышло. Когда горшок сняли с огня, Лягаш ловко, ничуть не обжигаясь, выловил из него и роздал каждому из гребцов по хорошему кусу вареного свина, те с теми кусами и отошли и прилегли на землю. Там и кормились - в стороне. Там и молчали. А Лягаш, уже не обращая на них никакого внимания, глянул в горшок, широко облизнулся, сказал:
      - А это, остальное, нам. Вот только я еще это дело украшу.
      После чего он расстегнул на поясе одну из пряталок, выгреб оттуда целую пригоршню какого-то белого зернистого песка, сыпнул его в горшок, потом взял чистую, заранее приготовленную для этого щепочку и тщательно размешал ею варево - вначале в одну сторону, потом в другую, потом отбросил щепочку, немного подождал... а после резко, будто на охоте - р-раз! выхватил из горшка большой и жирный свиной кус, подал его Рыжему и сказал:
      - А ну-ка, попробуй!
      Рыжий попробовал. Р-ра, странно как... Но, между прочим, очень вкусно! И он тихо спросил:
      - А что это за песок такой?
      - Это не песок, это соль. Вижу, понравилось?
      - О, да!
      - Вот то-то же! - важно сказал Лягаш. - И впредь без соли еды не бери. Никогда! Нам, лучшим, это не по чину. А этим... - и вдруг спохватился. Да, кстати! - после чего оборотился к гребцам и окликнул: - Эй, вы!
      Гребцы сразу вскочили. Лягаш им велел:
      - Ты и вот ты, - и лапой указал, кто именно. - Вы давайте живо за дровами. А ты сбегай за водой. А ты чего сидишь? Ты - пошел сторожить. Ар-р! Порс!
      Гребцы послушно разбежались, кто куда. Только после этого Лягаш опять полез в горшок, взял себе кус - тоже большой и сочный. Но ел он неохотно, вяло. Молчал, ни о чем не спрашивал и сам ничего не рассказывал. Молчал и Рыжий. Съев первый кус, он тут же взял второй. А после третий. И четвертый. А после пил навар. Навар соленый, жирный был. Сперва стало тепло, а после даже жарко. Глаза слипались, лапы сами собой опускались. Потом поплыло все перед глазами, потом расплылось и перевернулось...
      И так он и заснул возле костра, и так и спал - без всяких сновидений. Проснулся утром - вновь плотно поел, и вновь горячего да жирного. Ел - не спешил. Его не торопили, ждали. В лодку сошел, сел рядом с Лягашом. Гребцы споро гребли. Все молчали. Почти сразу за Глуховом с Дикуньи вышли на Голубу. Голуба - да, это действительно самая настоящая река - широкая, глубокая. И рыба там водилась крупная; порой так заиграет, так заплещет, что просто оторопь берет. А берега пошли пологие, песчаные. И то и дело на тех берегах попадались хутора, поселки, а то и целые городки - ухоженные, зажиточные, с удобными пристанями...
      Но лодка к пристаням не приставала. Лягаш сказал, что он спешит, вот гребцы весь тот день и гребли. Молчали. Рыжий заскучал. А заночевали они на излучине, возле омута. Лягаш послал туда гребцов, те пошарили под корягами и наловили целую плетенку раков. И оказалось, что вареный красный рак это... Гм! Да! Их было много, даже слишком много съедено. Опять сморило в сон. Опять сон крепкий был.
      Утром, проснувшись раньше Лягаша - а может быть, тот и не спал, а просто притворился, - Рыжий поднял гребцов и стал распоряжаться.
      - Здесь надо сделать это, - говорил. - А это здесь. И это тоже. И сюда. Ар-р, поживей!
      Ну, и так далее. А те:
      - Да, господин. Конечно, господин.
      И они старались. Было очень радостно на это смотреть. Да и чего скрывать - гордость брала. А что! Вот так-то вот! Дикарь из Глухих Выселок, и вдруг...
      Ну нет! Какое это "вдруг"? И какой же он теперь дикарь?! Он же теперь, как и все они, здешние, ходит только на двоих, и, как и все они, ничуть при этом не сутулится, и знает все, что надо знать. И, главное...
      Да, это и есть главное: он теперь не просто так, как эти серогорбые, он господин! Вожак, сын вожака, сын лучшего из лучших. И едет в Дымск, и там будет представлен князю; князь, только увидав его, сразу...
      Р-ра! Р-ра! Легко-то как! Особенно, когда с тобой Лягаш, ведь он не просто господин: "О, господин!" - так говорят ему гребцы. Вот и сейчас один из них:
      - О, господин! Вставай, завтрак готов.
      Лягаш поднялся. Ели. Столкнули лодку. Двинулись. Лягаш дремал, а Рыжий за него командовал:
      - Р-раз! Р-раз! Лево греби, право табань! Еще табань! Еще!.. Хва! Навались! Р-ра! Р-ра!
      И было хорошо, легко. И то не оттого, что ты кем-то командуешь, а то, что ты здесь не чужой, что южаки - они почти такие же, как рыки, а то, что они ходят на двоих, так это ничего почти не значит, ведь еще твой отец когда-то говорил: "Ум в голове, а не в стопах!", и так оно и есть, отец был прав, Лягаш гребцов не любит, не подпускает их к костру, он говорит о них: "Глупцы, холопы, челядь!" и говорит, что в Дымске все как в Выселках, то есть кругом почти одни глупцы, ты в этом очень скоро сам убедишься, но, правда, есть, конечно, и такие, с кем можно и поговорить, попировать и даже сделать дело, но мало их таких, и потому не смей робеть и никогда ни при ком не сутулься, всем и всегда смотри только в глаза, будь тверд, не отступай, не уступай, не сторонись, и тогда скоро сам...
      Р-ра! Скоро! Сам! И вот уже прошли те три дня с той поры, как они отчалили от Глухова. И вот, как Лягаш и обещал, вдали показался град Дымск! Ну, наконец!...
      Но, тем не менее, Рыжий спокойно, без особой робости окинул взглядом приближающийся город. Да, и действительно город большой. Можно сказать, красивый. Весь в дымах, тоже верно. А там вон, наверху, где эта приметная крыша, там князь живет. И там же, при князе, и лучшие. И там был Зоркий, твой отец. И очень скоро будешь там и ты. Как это сделать, Лягаш объяснил. И научил. И говорил, что все будет хорошо. И так оно и будет, это точно. А пока...
      Они подплыли к пристани, с большим трудом протиснулись среди огромного скопления больших и малых лодок, пришвартовались и сошли на берег. Шум, суета вокруг; прохожих просто тьма. Все разномастные, и все они спешат, толкаются. Дома, дома, дома, заборы, вновь дома. И - чад, дым, пахнет чешуей и потрохами. Здесь, возле пристани, живет простонародье, и их здесь как мух на добыче, здесь среди них не протолкаешься, не продерешься, не...
      - Ар-р! - дружно крикнули гребцы. - Пр-рочь, пр-рочь! - и яро двинулись в толпу.
      - Лягаш! - послышалось вокруг. - Кость в пасть! Кость в пасть!
      Но Лягаш на приветствия не отвечал. Шел, гордо подняв голову, и делал вид, что ничего не слышит, никого не знает и знать не желает. А впереди него шли гребцы, и по обеим сторонам - гребцы. Они рычали на толпу:
      - Пр-рочь! Ар-р! Пади!
      Толпа покорно расступалась. Так и прошли они по площади, так в город и вошли. Грязь, лужи, смрад кругом. Ф-фу! Р-ра! Невыносимый смрад! Да как здесь можно жить, да чем они здесь дышат? И Рыжий то и дело фыркал, морщился...
      Но вот дорога стала подниматься в гору - и смрад очень быстро развеялся, и стало даже вроде бы светлей. И мостовая стала шире, чище, дома пошли повыше, поухоженней. И - лавки, лавки, лавки там и сям. Вот бы зайти хоть в одну из них, вот глянуть бы, чего там продают и за сколько, Лягаш ведь говорил...
      А вот теперь молчал. Шел быстро, делово. Рыжий едва за ним поспевал, тем более что он при том еще и постоянно осматривался по сторонам. Р-ра, ну еще бы! Сколько здесь всего! Дома, лавки, лавки, дома, снова лавки. А вот и баня, пар из бани, мокрый южак вышел из бани. Вот кузница, огонь, дым, грохот, гарь. А вот костярня, р-ра! Возле нее толпится с полтора десятка южаков, такие все веселые да шумные, глаза у всех горят. Дух из костярни просто изумительный! А вот... Ого! Лягаш об этом говорил, но Рыжий, как только это увидел, так все равно не удержался и весело захыкал. Еще бы! Проходившая мимо них южачка была одета в ярко-красную попонку. Ну и дела! Рыжий хотел было...
      - Ар-р! - строго прикрикнул Лягаш, и они пошли дальше. Поднявшись по довольно-таки крутому откосу, они обогнули кричащий, визжащий, орущий базар, вышли на тихую узкую улочку, пошли по ней, свернули раз, второй...
      И очутились на просторной, мощенной диким камнем площади. Слева и справа эта площадь была обнесена высоким - в три роста - плетнем, а впереди... возвышалось величественное двухэтажное строение, стены которого были сложены из столетних дубовых бревен, а четырехскатная крыша крыта новеньким лубом. Княжий дворец! А на его крыльце стоит охрана - два дюжих южака в шейных ремнях, налапниках.
      - Лягаш! - вскричал один из них. - Кость в пасть! - и радостно замахал хвостом.
      - В пасть! В пасть! - кивнул Лягаш и оглянулся на гребцов, и потянулся к поясу, порылся в пряталках... И выдал каждому из них по маленькому желтому кружку - это монеты. Гребцы, приняв монеты, поклонились. Лягаш сказал:
      - Благодарю. Свободны!
      Гребцы попятились, еще раз поклонились, развернулись, и...
      Хва! Забудь о них! Зачем они тебе? Но зато те, что стоят на крыльце...
      - Ар-р! - напомнил Лягаш. - Порс! Не зевай! - и двинулся к крыльцу.
      Рыжий кинулся следом за ним. И по ступенькам раз-раз-раз! Спина пряма как жердь, пасть - на полный оскал. Охранники невольно расступились. И Рыжий - р-раз через порог, ну а в сенях свернул было налево...
      - Рано! - шепнул ему Лягаш. - С-сюда! - и повернул направо, к богато разукрашенной циновке, скрывавшей вход в трапезную.
      Из трапезной доносился приглушенный говор множества голосов, хруст разгрызаемых костей. Так-так, все правильно. Там, за циновкой, лучшие, там гордые и смелые, там наиловкие отборные бойцы. Рыжий сглотнул слюну, шагнул, толкнул циновку вслед за Лягашом, еще шагнул...
      И замер. За широким пиршественным столом, заваленным всевозможными яствами, теснилось два, а то и три десятка южаков. Все они были при шейных ремнях, все холеные, дерзкие. Южаки пировали. А во главе стола черной горой полулежал сам князь, Великий Тымх - мохнатый, толстый, вислоухий, с седым пятном на лбу. В правой лапе князь держал миску с брагой, а в левой кость. Первым завидев прибывших, князь медленно привстал...
      И в зале сразу наступила тишина. Пирующие замерли и, следуя взору Великого Тымха, пристально уставились на Рыжего, принюхались...
      - О! - важно сказал князь. - Лягаш! Кость в пасть!
      - В пасть, в пасть.
      - А это что с тобой за свинокрад?
      Собравшиеся дружно рассмеялись. Рыжий сжал зубы, ощетинился. Лягаш резко шагнул вперед - смех сразу стих - и процедил:
      - А сам спроси!
      И широко зевнул и полуотвернулся. Князь поднял брови, помолчал, а потом, обернувшись к Рыжему, все-таки спросил:
      - Ну и как тебя звать?
      - Р-ры!.. - сбился Рыжий. - Р-рыжий!
      Южаки снова засмеялись. Князь поднял лапу - они сразу же замолчали. Тогда князь снисходительно усмехнулся и снова спросил:
      - И это все?
      - Да, все.
      - Тогда... Зачем ты сюда к нам пожаловал?
      Рыжий мельком глянул на Лягаша, увидел одобрительный кивок и, задыхаясь от волнения, сказал:
      - Хочу стать лучшим среди лучших!
      И в трапезной сразу стало тихо, даже очень, неприятно тихо. Рыжий напрягся в ожидании...
      Но выучка есть выучка; никто из лучших и не подумал кидаться на него. Приказа не было! Князь не спеша цедил из миски брагу, усмехался... и наконец, хитро прищурившись, спросил:
      - А вы, друзья мои, что вы на это скажете?
      Вот и приказ! О, что тут сразу началось! Все разом повскакивали с мест и заорали, кто во что горазд:
      - Ар-р! Дикий зверь! Болотная лягушка! Свинокрад! Ату его! Ату! - и завизжали от восторга, и только уже было собрались кидаться...
      - Р-ра! - крикнул Рыжий. - Узколобые! Р-ра! Р-ра! - и прыгнул! Бросился на стол! И - в гущу! Р-ра! В загривок! В горло! В ухо! Рви! Бей, как Лягаш учил! Круши! Яства летели со стола. Шерсть - клочьями. Крик. Стоны. Визг. Рыжий хватал врагов, швырял, топтал, душил. Брык, глотка, ласточка! Двойной с надрывом! Отступ! Хря! И так, и еще так, и так, и так, так, так! Вот оно как! Никто не мог с ним совладать! Р-ра! Р-ра!..
      - Хва! - закричал Лягаш. - Хва! Хва!
      Рыжий стряхнул с себя врагов, скатился со стола, отпрыгнул в сторону и замер, плотно прижавшись спиною к стене. Стоял, как и положено, на двух, хрипло дышал и зорко, быстро поглядывал то на лучших, то на дверь, то на окно, то снова на лучших. А эти лучшие...
      Пристыженно столпились возле князя. Все молчали.
      - Гм, - наконец сказал князь. - Преизрядно! Лягаш, так все же кто это?
      Лягаш гордо молчал. Потом сказал:
      - Тымх, помнишь Зоркого? Ну так смотри!
      Князь долго, пристально смотрел на Рыжего, а после с удивлением спросил:
      - Так ты, что ли, хочешь сказать, что старая Гры была права?
      - Да, как всегда, - скупо кивнул Лягаш.
      Князь помрачнел. Взял миску... И отставил. Закрыл глаза. Открыл. И, строго оглядев собравшихся, сказал:
      - Ну, поняли теперь, кто перед вами? То-то же! - и вдруг поднялся во весь рост и крикнул: - Эй, Брудастый!
      Немного погодя, а это "погодя" прошло в полном молчании, в трапезную вошел старый лохматый южак и, подслеповато щурясь, уставился на князя.
      - Вот этому, - и князь кивнул на Рыжего, - сегодня же, нет, прямо сейчас, выдать шейный ремень. И вообще, все, как положено! Понятно?
      Старик степенно поклонился.
      - Так! - сказал князь. - Теперь... Всем прочь! Лягаш, а ты останься.
      И лучшие, а вместе с ними Рыжий, шумной гурьбой поспешили из трапезной. У самого порога Рыжий обернулся. Лягаш подмигнул ему. Р-ра! Ну, еще бы! Ведь все получилось именно так, как ими и было задумано.
      Глава шестая
      СТРАХ
      Пройдя через сени, Рыжий свернул налево, то есть к тому входу, в который Лягаш еще совсем недавно его не пустил. Теперь же, никем не останавливаемый, Рыжий уверенно переступил через заветный порог, прошел еще пару шагов, остановился, осмотрелся. Так, темновато здесь. Два ряда низких нар вдоль стен, на нарах тюфяки, печь в самом дальнем углу, в ней едва теплится огонь, возле печи стоит кадушка. В кадушке, говорил Лягаш, полно моченых яблок. Бери их, сколько хочешь, и ешь, когда захочется. Вот это правильно! И вообще, просторно здесь, тепло. Вот какова она, казарма лучших! Рыжий гордо оскалился и оглянулся.
      Южаки, теснившиеся у порога, настороженно молчали. Брудастый важно выступил вперед и приказал:
      - Ремень!
      Один из южаков подал ему новенький шейный ремень - широкий, крепкий, весь в шипах, висюльках. Р-ра, красота!..
      - Эй, голову! - строго велел Брудастый.
      Рыжий послушно склонил голову. К нему подскочили, р-раз, р-раз! - и надели ремень. А вот его уже и застегнули. Ух, тесновато, зато каково! Ведь кто бы это мог еще десяток дней тому назад предположить, что тебе, невежественному лесному дикарю, вдруг выпадет такая высокая честь!? Да это же... Ого! Рыжий восторженно закашлялся! Брудастый сразу отступил на шаг и спросил:
      - Что, может, жмет?
      - Нет-нет! - поспешно заверил его Рыжий. - Все отлично!
      - Тогда... - Брудастый криво подмигнул. - У печки! Хоп!
      Рыжий одним прыжком вскочил на нары, а там скок-перескок, двойной переворот - и сел на крайний у печи тюфяк.
      - Вот так! - сказал Брудастый. - Ар-р! Служи. А вы, - и обернувшись к лучшим, вдруг дико заорал: - Порс! Когти рвать!
      Лучшие с радостным гиканьем бросились вон из казармы. Брудастый, даже не глянув на Рыжего, не спеша последовал за ними.
      Оставшись в казарме один, Рыжий некоторое время сидел не шевелясь, а потом осторожно повел головой - висюльки на ремне сразу чуть слышно брякнули. Ну, вот и все. Все это, значит, было наяву. Рыжий, счастливо улыбаясь, медленно лег на тюфяк. На тюфяке было тепло, удобно, мягко. А если пододвинуться к печи... Ого! Так даже еще лучше! Эх, видел бы тебя сейчас Лягаш! Но Лягашу сейчас не до тебя, Лягаш и князь уже взошли на Верх, и они держат там совет, и сейчас никому туда нельзя. И Лягашу оттуда тоже никуда не сойти. Да это ему и не надо! Там, на Верху, небось еще сытнее и вольготней. А здесь... Но и здесь тоже разве плохо? Здесь что?! Раз в месяц отдежурил по казарме, потом еще, тоже раз в месяц, стража на крыльце, и это все. Да! И еще каждое утро - но это уже все вместе - сгонял на Горку, прибежал - и теперь точно все, то есть гуляй и когти рви! Ну а пока лежи, служи на мягком тюфяке...
      Да-да, вот именно, служи! Так и Лягаш напутствовал. Рыжий поспешно спрыгнул на пол, выбрал в охапке дров полешко подлиннее и, щурясь от волнения, ткнул его в печь. Огонь схватил полешко, облизал и начал жадно его грызть. Тогда ему еще одно. А вот еще! В пасть! В пасть ему! Пусть себе ест, не жалко. Ты и огонь теперь друзья. И здесь теперь твой дом, здесь все твое, отца не посрамил! Рыжий степенно подошел к кадушке, взял оттуда яблоко побольше, порумянее, попробовал - оно ему понравилось. Съел без остатка. Взял второе...
      После шестого яблока Рыжий вернулся на тюфяк, сел и прислушался. Ни шороха. А что! Это ж тебе не Выселки, а Дымск, город, столица, терем княжеский, все под охраной, оттого и тихо. Князь отдыхает на Верху, Лягаш ушел к себе. А может, и совсем уже ушел, даже из терема. Лягаш всегда в трудах, Лягаш предупреждал: "В Дымске пасти тебя не буду". Ну а Брудастый, тоже как всегда, теперь сопит под лестницей. Брудастый, так Лягаш рассказывал, все время спит; встанет, поест и снова нырь под лестницу - и в сап. И это хорошо. А то назначь вместо него старшого побойчей - так ведь же загоняет, загрызет. А так вон хорошо-то как: спит - и спокойно в тереме. И лучших нет да нет. И долго их еще не будет. Никто, так здесь у них заведено, раньше полуночи не явится. Гуляют лучшие! И ты, как только отдежуришь... Да! Здесь вам не логово, здесь не Глухие Выселки! И завтра же... Рыжий мечтательно вздохнул, зажмурился...
      И тотчас же крепко заснул. Во сне был ясный теплый день. Он, Рыжий, сытый и довольный, рысцой бежал по улице...
      Да, именно рысцой, на четырех, то есть совсем почти как в Выселках, ну разве только его верхние теперь были в налапниках - это чтоб пальцы об дорогу не сбивать. Р-ра! Х-ха! На четырех! И это дымцев вовсе не коробит, ибо не ты, бывший дикарь, один такой на здешних улицах четвероногий, а все они чуть что, чуть заспешат, так сразу - р-раз! - на все четыре и погнал. Вот так-то вот! Такое вот у них, у южаков, прямохождение - форс, и не более того. Ну да и ладно, что ему до этого. И Рыжий наддавал и наддавал. По сторонам мелькали бани, лавки, будки, терема, костярни, мастерские. Прохожие с почтением смотрели ему вслед, и кое-кто из них порой даже кричал:
      - Это Рыжий! Ну вылитый Зоркий! Эй, Рыжий, постой!
      Он им не отвечал - бежал. Во сне бежать очень легко; прыжки всегда высокие, дыханье всегда ровное. Вперед! Направо. В подворотню. Ну а теперь налево, за угол...
      И замер! Ну, еще бы! Ведь прямо перед ним стоял Вожак. Да-да, вот именно, Вожак, тот самый - из Лесу, из Выселок. И как еще стоял! Смотрел из-под насупленных бровей и улыбался. То есть...
      Ну, что! Да тут все ясно и без слов. И поначалу Рыжий даже оробел. Да нет, чего скрывать - перепугался! Уф-ф, вот те на, подумалось, вот и вернулось все - и Выселки, и дуб, и приговор, и...
      Ар-р! Рыжий опомнился. Да что это он выдумал?! Вожак - и в Дымске; это сон! Ну, конечно же сон! И Рыжий, чтоб скорей проснуться, резко мотнул головой. Но сон не исчезал! Наоборот:
      - Р-ра! - хищно выдохнул Вожак. - А как ты покруглел за этот год! - и подступил к нему на шаг, оскалился...
      А Рыжий на шаг отступил. Нет, понял он, это не сон. Явь это. Явь, да и еще какая! Год его не было в Лесу, год он не видел Вожака, не голодал, не мерз, не прятался, не выл. Но ох как быстро пролетел этот счастливый год! Ох, как...
      - Да, покруглел ты, брат, - опять сказал Вожак. - Заматерел даже. На зависть! - и снова подступил на шаг...
      А Рыжий снова отступил, оскалился. Стоял на четырех, не поднимался, на четырех оно надежнее, устойчивей. И злобно думалось: вот вражья тварь; нашел-таки! А ты о нем уже забыл, ты здесь давно уже прижился и обжился...
      А этот:
      - Р-ра! Лоснишься! - и снова шаг вперед...
      А Рыжий - шаг назад... и ткнулся задом в стену. И мысль мелькнула: р-ра, проклятые налапники, мешать ведь будут, когти закрывают! Ну а Вожак криво ощерился, сказал:
      - Ну, вот и все. А то бежал! Куда бежал? Зачем?
      Но Рыжий не ответил. Да и не нужно было отвечать! А нужно...
      Нет, вот этого как раз точно не нужно. Кричать, звать городскую стражу, убегать, потом издалека подсматривать, как стража будет загонять его, а после рвать на клочья - нет, это вообще никуда не годится. Не их это, не дымских дело. И Рыжий еще раз, теперь уже просто от гнева, мотнул головой и спросил:
      - Зачем ты здесь?
      - Да все за тем же самым, - сказал Вожак, недобро усмехнулся... и резко, гневно продолжил: - Я от Луны пришел! А также от сородичей, от твоих и моих, наших общих. От всего, значит, Леса. Вот, значит, зачем я пришел править лесной закон! Ну что, нерык, теперь не побежишь?
      - Нет!
      - Почему?
      - А не хочу! - Рыжий сглотнул слюну. - Отбегался я. Вот!
      - И правильно, - кивнул Вожак. - И правильно! А то в тот, прошлый, раз мне было за тебя очень стыдно.
      - Прости, - и Рыжий криво, гневно усмехнулся.
      - Уже простил, - он тоже усмехнулся. - Готов?
      - Нет.
      - Что еще!?
      - Спросить хочу.
      - Спроси.
      - Где мой отец?
      Вожак задумался. Сжал челюсти, прищурился... Потом отрывисто сказал:
      - Убит. А что?
      - Тобой убит?
      - Нет, не совсем. Мы тогда все его убили.
      И Вожак замолчал. Молчал и Рыжий. Да что это, гневно подумал он, опять он как тогда, когда Лягаш пришел, опять не бросается! И точно, как тогда...
      Нет! Не совсем. Вожак, еще сильней прищурившись, опять заговорил:
      - Да, это мы его убили. Ибо таков Главный Закон - убивать чужаков! А то, что он нам говорил, что будто бросил узколобых, что будет с нами жить и будет жить как мы... Но это же невозможно! Враг он всегда только враг, а свой он всегда только свой. Вот даже взять тебя. Ведь так?
      - Так, - подумав, сказал Рыжий.
      - Так, да не так! - и Вожак засмеялся. - Не так! Твой отец был для нас чужаком, это верно. А ты нам не чужой, ты свой. А почему? Да потому что где ты впервые открыл свои глаза, увидел этот мир? В нашем Лесу. А после кто вскормил тебя? Наша Луна. Она бела, как молоко, да она и есть то молоко небесное, - которое, кстати, вскормило не только тебя, но и всех нас, весь наш народ. Вот почему мы, рыки, все один другому братья. А ты... Ты взял и всех нас, своих братьев, предал! Ты, значит, нерык! Так?
      - Так! - и Рыжий подскочил...
      Но не затем, чтоб броситься, чтоб защищаться - нет! Смерть - значит, смерть; таков Закон. Л-луна, владычица, прими меня, Л-луна!..
      - Р-ра! Р-ра! - вскричал Вожак. - Не бойся, Рыжий, р-ра! - и вскинулся, метнулся на него! И сразу тьма! Вой! Визг! Рыжий вскочил и закричал:
      - Вожак! Вожак! Ты где?
      Тьма! Тишина! Рыжий закрыл глаза, немного подождал, потом опять открыл, присмотрелся...
      Да, точно: ночь, казарма, его нары. Вот уже год он здесь... Год? Нет! Откуда год?! Да он пришел сюда только сегодня утром, полдня только служил, потом поел, лег и заснул... И сразу же такой ужасный сон! От духоты это, наверное. Да-да, от духоты. Здесь, в Дымске, дышится не так; в Лесу, конечно, воздух много чище, объедков нет и тесноты, там все ему знакомо и привычно, там вообще... Нет! Хва! Пора забыть о том! Он в Дымске, он в казарме. На нарах - лучшие. Лежат вповалку, спят. Вот кто-то из них дернулся и заскулил... и снова тишина. В окне - ни зги. Значит, Луна уже зашла. Ночь скоро кончится, и страх пройдет... Страх! Почему? Кого это он испугался? Он не боится Вожака! Вожак - это глупый, дремучий дикарь. Да и все рыки таковы, все они дикари. То здесь, то там они выходят на Равнину, грабят поселки свинарей, а то и подступают к самым городам, но наши храбрые дружины гонят врагов обратно в Лес, сжигают их разбойничьи лежбища. Лягаш, первый равнинский воевода, он говорил... Да-да, он говорил и, если будет надо, повторит: "Лес и Луна не для тебя, твоя судьба - быть лучшим среди лучших". И Рыжий лег, прижался боком к печке. Ночь - и тепло. Как это непривычно, хорошо! А что хорошего в Луне? Она всегда холодная, значит, она - совсем не молоко, ведь молоко холодным не бывает, он помнит это, р-ра! Оно было и теплое, и сладкое, и жирное, он жадно пил его, причмокивал, повизгивал; о, как он счастлив был тогда! А мать, прижав его к себе, шептала: "Пей, сынок, пей, расти скорей и знай: они, в Лесу, здесь все такие, а твой отец был не таким, за это он и был ими убит. И ты не забывай, сынок, чья на них кровь, но и не мсти, не надо им за это мстить, месть ни к чему не приведет. Молчи, сынок, терпи и жди; я верю, ты дождешься!" И помнил ты, рос и терпел, и ждал, и никому не говорил о тех словах, которые в тебя впитались вместе с материнским молоком, и кровь их разнесла по жилам. А кровь на то она и кровь, она еще теплее молока, нет горячее; кровь - как огонь, кровь обжигает и пьянит, и ты теряешь голову и поступаешь так - и только так - как кровь тебе велит. Пять лет ты жил в Лесу и никогда не видел южаков, но только стоило явиться Лягашу, как сразу твоя кровь... Вот именно! Пришел Лягаш - и сразу же увел тебя. И правильно увел! Спи, Рыжий, спи, все позади, Луна - не молоко, но Солнце - это кровь, огонь, вот до чего оно горячее. И печь горячая, прижмись к ней посильней, согреешься, и дрожь пройдет, веки нальются тяжестью и мысли потекут все медленней и медленней, пока совсем...
      И сон сковал его, Рыжий опять заснул - на этот раз уже без сновидений.
      Глава седьмая
      КОГТИ РВАТЬ
      Утром Рыжий проснулся от зычного крика:
      - Двор-р! Двор-р!
      Он подскочил...
      - Двор-р! Двор-р! - кричал Брудастый, стоя на пороге казармы. Мимо него стремглав бежали лучшие - на четырех конечно же, сон, значит, в лапу, х-ха! И Рыжий тоже побежал - как все, на четырех - в дверь, через сени, по крыльцу, и выбежал во двор.
      Во дворе еще было довольно темно; заря еще только-только занималась. Толкаясь и урча, грызясь - не по злобе, а от избытка удали, - лучшие мало-помалу построились в двойную шеренгу и встали на нижние лапы - на стопы. И Рыжий встал, как все, молчал, считал удары сердца. Когда он досчитал до сорока, так сразу же надсадно заскрипели ворота, и из тягарни медленно выехала волокуша, запряженная тройкой мохнатых пегих южаков. Эти сразу шли на четырех. Мотали головами, щерились. Вот тоже служба - княжьи тягуны. В нее берут только рослых да крепких, да верных. Им тоже полагаются ремни, им выдают двойной паек. Но против лучших тягуны - это никто, холопы. Тягун в казарму не входи, он если только сунется, так сразу ему...
      - Стр-рой! - рявкнул Брудастый.
      Строй сразу замер, все задрали головы. Князь не спеша сошел с крыльца, важно сел в волокушу, глянул на строй, потом на тягунов - и зычно скомандовал:
      - Порс!
      Тягуны сразу взяли в галоп, повлекли волокушу в ворота. А лучшие, ломая всякий строй, толкаясь и лягаясь, тотчас погнались вслед за ними - на четырех, ведь так вдвое быстрей - и закричали, заорали, завизжали!..
      Вот так, пыля, крича и хохоча, княжий поезд стремительно мчался по заспанным улицам Дымска, а попадавшиеся ему навстречу редкие в такую пору прохожие испуганно жались к заборам.
      - Порс! На Гору! - кричали лучшие. - Порс! Порс!
      Бег опьянял. Азарт - как на охоте. И Рыжий наддавал и наддавал. Ар-р! Р-ра! Скорей! Ты и они - вы лучшие, вон как вас все боятся! Ар-р! Ар-р! Скорей! Налево! Прямо! Порс! Крик, топот, визг, пыль в горле, сушь. Еще! Еще, еще, еще, не отставай! Вверх-вверх-вверх-вверх!..
      И - вот оно, домчали! На вершине Священной Горы волокуша резко остановилась. Остановились - падая, смеясь - и лучшие... Но тотчас присмирели и построились, встали на нижние и замерли. А тягуны легли и положили головы на лапы. Стало тихо. Князь тяжело, кряхтя, спрыгнул на землю, прошел к обрыву, сел прямо на землю и нахмурился. Лучшие, стоявшие поодаль, почтительно молчали. А там, за рекой, небо быстро светлело. Рыжий вывалил пересохший язык и, с трудом сдерживая шумное дыхание - ведь с непривычки, р-ра! - покосился налево, направо. Вот этот, справа от него это Овчар. Лягаш о нем рассказывал, этот надежен. А слева - это Бобка, он так себе, и трусоват, и вороват, но языкаст, ох, языкаст! А дальше кто? Это Клыкан. Это Бесхвостый. Это Левый. А это кто? Ну, как его...
      А небо на востоке, за рекой, все светлеет и светлеет! Еще совсем немного, и там из-за горизонта покажется Солнце. Но здесь, на Священной Горе, его называют Светило. И здесь они его сейчас и ждут, встречают. Уж такой у них в Дымске обычай - князь каждый день встречает Солн... Э, Светило, конечно, Светило! А лучшие его всегда сюда, на это самое высокое в городе место, должны сопровождать. А после вместе с ним ждать и встречать. Вот и сейчас они молчат, ждут, щурятся, не дышат. Но никакого страха, как в Лесу в Час Бдения, в них нет. И это правильно. Лягаш это так объяснял: "А страха просто быть не может. Чего им страшиться? Наступающего дня? Или Солнца? Так солнце - это свет и тепло, значит, жизнь, а жизнь - это радость. И потому я каждый раз, всегда с неодолимым трепетом..." А вот и не всегда! Сегодня он чего-то не спешил за этим своим трепетом. А ведь он не в отлучке - в тереме. Там, в тереме, он и остался. Стоял в окне второго этажа, смотрел, как остальные строились, как после выбегали, и даже лапой тебе помахал. Но вот ты уже здесь, и вот ты уже ждешь, правда, без трепета, а его, Лягаша, вовсе нет. А небо розовеет, тишина...
      А вот и первый луч!
      - Ар-р! - тотчас крикнул князь.
      - Ар-р! - подхватили лучшие. - Ар-р! Ар-р!
      И вот он, долгожданный день! Засверкала роса на траве, запиликал кузнечик. Взлетела бабочка, за ней вторая - и закружились в танце; выше, выше. А и действительно, какая красота! И также, впрочем, и в Лесу, когда порой лежишь в густой траве - один - и ждешь, пока подгонят дичь, но их еще не слышно, они далеко, наверное, след потеряли. А ты и рад тому! Лежишь себе раскинувшись, дремота тебя одолела, а прямо перед носом, по травинке, ползет букашка...
      - Ар-р!
      Рыжий вздрогнул, вскинулся. Бобка ехидно захихикал, что-то шепнул Бесхвостому...
      Но тут же замолчал, ибо князь уже встал, потянулся, глянул на лучших, сурово зевнул... А после не спеша вернулся к волокуше, лег поудобнее, лениво приказал:
      - Гони.
      Тягуны подскочили, рванули и с места понесли в галоп! Хрип, вой! А следом - лучшие! Р-ра, Рыжий, р-ра! Вниз-вниз-вниз-вниз! Тебя толкают - ты толкай, бей, рви, вперед, еще вперед, всех обойди, всех, всех! Вот так! Еще! Еще! Р-ра! И вдоль по улицам! Через толпу! Костярни, бани, лавки, нищие, базар, налево, за угол, вверх, вверх, в ворота, р-ра, к крыльцу...
      А вот возле крыльца Рыжий резко осадил и даже отскочил назад, посторонился. И это правильно, это по чину. То есть без чина лезть вперед нельзя. А здесь особенно, ибо первым на крыльцо всегда всходит князь. Всходит один, без провожатых. Мало того: пока князь не взойдет на самую верхнюю ступеньку, никто к крыльцу не приближается, все ждут. Но даже и потом взбегать наверх еще нельзя, а можно только подойти к крыльцу, точнее, молча к нему протолкаться, и, наступив стопой на нижнюю ступеньку, задрать вверх голову и снова терпеливо, молча ждать. А князь тем временем проходит через сени, заходит в трапезную, шумно нюхает воздух и морщится, он, кстати, морщится всегда, а повар, он тоже всегда - с испуганным видом суетится перед ним, юлит, утверждает, что кормежка ему нынче удалась, как никогда. Но князь его не слушает, проходит дальше, садится во главе стола. Повар несет ему попробовать, князь пробует и снова морщится, гневно зовет Брудастого. Брудастый уже тут, он жадно пробует и хвалит, тогда князь снова пробует и еще пуще морщится... а после говорит всегда одно и то же:
      - Пусть сами разбираются. А что по мне, так... тьфу! Зови!
      И вот только тогда Брудастый появляется на верхней ступеньке крыльца, зовет - и все, толкаясь и визжа, скопом бегут наверх. Так и сегодня они побежали. И вместе с ними побежал и Рыжий. А что? Так здесь давно уже заведено, такой у князя нрав; Лягаш, когда рассказывал, смеялся...
      Но все бегут - и ты беги, не то затрут, затопчут. А ну плечом его! А этому под дых! И этому! И этому! Вот и взбежали скопом, скопом через сени, там через дверь, через порог, через кого-то, и, уже в трапезной, рассыпались горохом - и с двух сторон - к столу! Там Рыжий протиснулся между Клыканом и Левым, схватил из общей мисы кус побольше - и сразу рвать его, рвать, рвать! Так и соседи похватали, повпивались!...
      - Ар-р! - выкрикнул Лягаш.
      За столом сразу стало значительно тише. Лягаш сидел при князе, справа. Лягаш вел трапезу, ибо не княжье это дело смотреть за порядком. Князь вообще никуда не смотрел, но только в свою мису, молчал и ел, посапывал. И все молчали, чавкали, вгрызались. И было ведь во что вгрызаться! Свин был порублен щедрыми кусками, поджарен с корочкой. Р-ра, сытно, сочно как! Но тишина, князь любит тишину. Рыжий, стараясь не спешить, чинно жевал, порой поглядывал на Лягаша. Но только один раз глаза их встретились; Лягаш кивнул ему, даже едва заметно подмигнул - и сразу отвернулся. Р-ра, вот и все!
      И что? И это правильно. Лягаш еще в пути предупреждал, что в Дымске он ему помогать уже не будет, что в Дымске будет так: что сам возьмешь, урвешь, то и твое. А то, что сразу прозевал, того потом уже не трожь, оно уже чужое - такой у них закон. Вот и бери, и рви, пока еще не поздно, тем более смотри, какое мясо сочное! И Рыжий брал, хватал. Да и другие тоже не зевали. Все, кроме Лягаша. И вообще, он не такой, как все. Он даже не такой, каким он был в Лесу, а потом на реке. Да, он теперь совсем другой. Даже ремень на нем уже не тот, а новый, и этот новый много лучше прежнего. И шерсть на Лягаше так и блестит - холеная. Сразу видно, был в бане. А как он важно держит голову, как строго смотрит! А как он ест!.. Ну, ест! И что? И правильно. И так оно теперь и должно быть, он же теперь не в Выселках, а на Верху, он воевода, он при князе. А ты - просто один из своры, пусть даже и лучшей, да, ты, значит, просто... Р-ра! Смотри, еще несут! Хватай скорей! Что сам возьмешь, то и твое!
      И он хватал и рвал, еще хватал, рвал, запивал...
      И с непривычки захмелел. А что! В Лесу хмельного не было, они там такого не знали. А здесь браги хватил, еще хватил - и что теперь тебе Лягаш! Ну, воевода он, ну, он при князе; сейчас они, как поедят, поднимутся на Верх, начнут судить-рядить про подати, дрова, про воровство, пожар... Ну, скукота! А мы зато - свободные! И мы...
      И точно - в трапезную вошел полусонный, взъерошенный Брудастый (а он, как водится, давно уже поел, небось уже почти переварил), рыкнул, зевнул и зло сказал:
      - Хва, засиделись. Порс! Когти рвать!
      И Рыжий, как и все, сразу вскочил из-за стола - и в дверь, и через сени, кубарем по лестнице, и - через площадь, в подворотню, и - вдоль по улице.
      Ар-р! Р-ра! Кружилась голова, кипела кровь, вокруг кричали, он кричал, бежали, он бежал - скорей, скорей, скорей!...
      На перекрестке они вдруг остановились, встали на нижние, маленько отдышались. Смотрели друг на друга и молчали. Только глаза у всех сверкали. Отвага, лихость, р-ра! Клыкан сказал:
      - Туда!
      Левый:
      - И я туда!
      Скрипач:
      - А мы?
      Бобка:
      - За мной! - и снова пал на все четыре и рванул!
      Скрипач - за ним! И Рыжий...
      Тоже побежал - за ними. Р-ра, пыль и грязь, прохожие, столбы, заборы, р-ра, р-ра-ра-ра! Спешил, но и не обгонял, ведь как-никак впервой бежал, тут надо прежде осмотреться, ну а потом уже, Лягаш ведь объяснял...
      Бежали плотно, сворой, ухо в ухо. Их было четверо: Бобка, Скрипач, Храп, Рыжий. Храп - тощий, остроухий, злой. Скрипач - сосед по тюфяку, а Бобка - пьяница, плясун, наглец, каких не сыщешь. В нем силы, росту - тьфу! Но гонору, но прыти! Бежал, покрикивал:
      - За мной! Не отставай!
      Не отставали. И как бежали, так и забежали; грудью на дверь - бабах! В костярню "Без хвоста" ввалились как к себе в казарму. В костярне - дым и чад, смрад, полумрак и толкотня. Пробились, кинулись к столу, расселись, растолкав соседей. Храп заорал:
      - Хозяин!
      Подскочил хозяин. Бобка велел ему:
      - По миске ежевичной - раз! По охапке ершей, и чтоб сухие были - два! И... костей для забавы. Шустри!
      Хозяин пошустрил, принес, смел на пол то, что уже было на столе, расставил угощение. Рыжий принюхался, прищурился от удовольствия, придвинул к себе миску, замер...
      Бобка тепло, напутственно сказал:
      - Давай, давай! И не забудь, что это - твоя первая костярная.
      А ведь действительно! Примета есть, Лягаш предупреждал: какой будет почин, так и потом пойдет. Так что же ты? Что, духу не хватает? Ну так тогда...
      И Рыжий шумно пригубил настойку и причмокнул; какая она сладкая, душистая! А после... Одним махом ее - кв-вык! - и выпил, встал...
      Да повело его! Р-ра, с непривычки, да! Хозяин, глядя на него, нахально засмеялся. И вот тогда-то...
      - Р-ра! - крикнул Рыжий. - Что ты мне подсунул?! Кислятину! Протухшую! На, сам попробуй! Пей! - и миска полетела через стол...
      В хозяина! И угодила ему в лоб! И разлетелась вдребезги - ба-бах! Хозяин, зашатавшись, устоял; весь мокрый, онемев от такой дерзости, воздевши лапы и разинув пасть, смотрел на Рыжего...
      А Рыжий, не теряя времени, сгреб горсть ершей и снова заорал:
      - А кто будет закусывать? Не дело не закусывать! На, жри! - и запустил в хозяина ершами! И опять: - Еще бери! Еще! Не жалко! - и снова горсть ершей в хозяина, и снова!
      - Ар-р! - заревел хозяин. - Ар-р! Убью!
      И - к кочерге! Схватил ее - и к Рыжему! Конечно, можно было бы его... Э, нет! Здесь тебе не в Лесу! И Рыжий рвать его, хозяина, в клочья не стал, а просто резво кинулся под стол, метнулся между лавками к стене, вскарабкался по ней под потолок...
      Хозяин - вслед за ним! Рыжий лягнул его стопой, хозяин удержался, Рыжий еще лягнул - и они вместе полетели на пол! Сцепились! Р-ра! Хозяин кровожадно заорал... Но Рыжий тотчас вырвался и бросился в толпу! Визг, вой в костярне, радость, улюлюканье! Ар-ра-ра-ра-р! Скорей! На стол! Под стол! На печь! Под печь! К дровам! К котлам! Окорокам! По головам-по-мискам-лапам-спинам-по-столам! Бац-бряк-бух-шмяк-бабах! На стену! По стене! Под потолок, по потолку! Визжат они, им весело, а ты уже запыхался, куда теперь, зачем? Доколе это все? Круги в глазах! Язык на пле...
      - В печь! Рыжий, в печь! За мной! - и этот...
      Бобка, да! Он, Бобка, прыгнул прямо в печь, в огонь! И ты, Рыжий...
      За ним! В огонь! Через огонь! Ар-р! Р-ра! Котлы гремят, дымят, в них мясо, кипяток; вперед, не отставай! Тьма в дымоходе, гарь и теснота, не продыхнуть! А снизу подпирают и кричат:
      - Ар-р! Не зевай! Рыжий, скорей, сгорим!
      Кто это еще там? Р-ра! Храп, Скрипач! Так, значит, и они вслед кинулись! Р-ра! Р-ра! Вот что такое лучшие; в печь - значит, в печь!
      А снизу:
      - Не замай! Ар-р! Ар-р! Скорей!
      Да уж куда еще скорей!? И так спешу, ползу, щемлюсь, царапаюсь вверх, вверх по дымоходу, вверх, и...
      Выбрался! Р-ра! Ф-фу! Теперь вздохнуть да отплеваться, отряхнуться. Теперь...
      - Порс! - взвизгнул Бобка. - Зашибут! - и кинулся на брюхо, распластался, и так, распластанный, метнулся по коньку, и с этой крыши - на соседнюю! И Храп, Скрипач - за ним! И Рыжий - мах за ними! Мах-мах-мах! И побежали крышами, заборами, и снова крышами, заборами, плетнями, снова крышами! А снизу в них - камнями, палками, горшками, чем придется! Бросают, улюлюкают, свистят! Кричат:
      - Бей лучших! Бей!
      Да только лапы ваши коротки, зубы кривы - не взять! И лучшие конечно же ушли, погоню одурачили, и уже можно было не бежать, но все равно бежали - и в скок, и в перетоп, по крышам, ба-ба-бах, ба-бах, под свист и смех... И только в Хлюпкой Слободе они соскочили к кому-то во двор и там через плетень и огород сбежали на пустырь, и возле старой полусгнившей лодки попадали в пожухлую траву...
      И замерли. Лежали, тяжело дышали. День был конечно же, холодный, пасмурный, и небо было серое, и дух на пустыре стоял репейный, едкий... Но все равно как здесь легко, свежо, свободно, лихо! И здесь ты не один, а с лучшими, и ты им уже больше не чужой; вон смотрят они как - приятельски, по-свойски! И то сказать: какой лихой ты учинил почин - миской об голову! Разбил! Потом - ершей ему! Да о такой гульбе еще неделю будут вспоминать, не менее... Но не сейчас об этом говорить, сейчас надо лежать и усмирять дыхание и силы собирать, ибо вон солнце еще где, вон сколько еще дня в запасе, до вечера еще вон сколько можно...
      - Ар-р!
      Это Бобка встал, встряхнулся. Сказал:
      - Айда! - и весело оскалился.
      Храп встал. И встал Скрипач. И Рыжий встал. Пошли. Сперва шагали чинно, на стопах, после перешли на все четыре. Потом прибавили трусцой, потом рысцой, а там еще наддали - вскачь... Никто из них не спрашивал, куда они бегут, ибо все знали - Бобка зря не потревожит; уж если он позвал, то, значит, дело есть!
      И дело было. Как были они в саже, в копоти, так и явились на базар, пошли толкаться по рядам. Базар! Чего там только не было! Подстилки, ухваты, гребенки, горшки, зубочистки, попоны, капканы, сети, удочки. Р-ра! Сколько ж нужно глаз, чтобы все это сразу увидеть! А сколько нужно лап, чтобы ощупать это все, сколько зубов, чтобы... Р-ра! Рыжий зашатался, опьянел! И, потеряв товарищей из виду... Да нет! Просто забыв о них, Рыжий поплыл в толпе! Толпа его швыряла и кружила, то прибивала и валила на лотки, то вдруг водоворотила, толкала в балаган, но тут же оттирала и несла - сперва к рыбным рядам, потом к мясным, тряпичным, ленточным, целебным, срамным, леденцовым... И только уже там, у самого забора, вцепившись в столб, он задержался, глянул на лоток...
      А на лотке рядком лежали разноцветные ледышки. Нет, не ледышки леденцы; Лягаш о них рассказывал. Ну, леденцы - это когда и мед и снег, и на огне это заварено, ну, в общем, блажь... Но Рыжий все-таки не удержался и сунул лапу к леденцам, спросил как можно вежливей:
      - Почем они?
      Лоточник посмотрел на Рыжего и прикусил губу, задумался; небось, прикидывал, в чем здесь подвох, ибо не тот это товар, который нужен лучшему, ведь лучшие, известно всем, на сладкое не падки, но зато...
      Как вдруг на весь базар раздался чей-то крик:
      - Держи! Держи!
      Крик тут же подхватили:
      - Держи! Лови! Дави!
      Рыжий поспешно оглянулся...
      Да, так оно и есть! Толпа ревела, все кидались, кто куда - это Храп с куропаткой в зубах бежал между рядами, всех расталкивал! За ним, вприпрыжку, Бобка и Скрипач. За ними - стражники.
      - Держи! - кричали все. - Дави! - и жались, кто куда, а стража настигала, настигала! И Рыжий...
      - Р-ра! - и бросился наперерез! Сбил стражника. Второго! Третьего! И вслед за Скрипачом Бегом! Бегом! Р-ра! Р-ра!..
      Бежали долго. Выбились из сил. Залезли под поваленный забор, разделили добычу и съели. Бобка делил. Начал он с Рыжего. Сказал:
      - За мысли - это тебе голову. За резвость - лапу. На!
      И Рыжий взял и съел в один проглот. Да что такое куропатка? Смех! Да и не в куропатке дело - в дерзости. Вот мы дерзим - и как нам хорошо! И пусть они кричат, визжат и проклинают нас - не слушай их. Кто они? Худшие. А мы кто? Лучшие. Вот то-то же! Так что лежи да отдыхай, ни в чем не сомневайся. Товарищи лежат - и ты, значит, лежи, ушами не стриги, никто вас под забором не найдет. А если и найдет, так тронуть не посмеет, не... как это?.. да я... И задремал. А может быть, и спал...
      Храп разбудил:
      - Вставай!
      Рыжий вскочил. Было легко и весело. Свой, при своих. Ар-р! Р-ра!
      - Айда!
      Айда, конечно же! Бегом отправились к реке. Там они тоже не скучали бросали в воду палку и с криком плавали за ней, и там, уже в воде, дрались из-за нее, а после плыли к берегу, опять дрались; кто первый ее вынесет, тот выиграл. Два раза первым был Скрипач, три - Храп, а остальные - Рыжий. Потом, когда это наскучило, они подкрались к рыбакам и обкусили им сеть, перевернули лодку и сбежали. Потом... Опомнились - темно! Голодные и мокрые, продрогшие до самых костей, приятели бегом вернулись в терем...
      И оказалось, что успели в самый раз! Все были уже в сборе, волновались. Сидели по углам, шептались, ждали. И Рыжий со своими тоже сел. Сидел и, как и все, помалкивал. Ждал, ждал. Все ждали... Но вот дежурный сообщил - князь отошел ко сну, а Лягаша, того и вовсе нет, Лягаш ушел, Брудастый говорит, в Хвостов, к Урвану. Р-ра! Хорошо! Все сразу оживились и пересели к камельку. Раздали миски. Глянули на дверь...
      И снова в самый раз! Рвач и Клыкан внесли бурдюк. Шипучее! Из лавки выкрали! Да, не без драки, ар-р. Налили всем. И, перечокавшись, все выпили - за Рвача и Клыкана, конечно. Потом - сразу за этим - выпили сперва отдельно за Клыкана, потом - тоже сразу - отдельно за Рвача. Потом опять за них двоих и за их сегодняшнюю удачу. А после за их удачу в будущем... И уже только после этого как-то сам по себе получился небольшой перерыв заговорили каждый о своем, и все громче и громче. А Рыжий, тот пока помалкивал, ибо не срок еще, не срок! Да и зачем ему было встревать? Вон Храп как ловко говорит - с показом! И, между прочим, про него, про Рыжего. Да-да! Вот это, Рыжий, ты - смотрите все! - за миску, р-раз! А он, хозяин, на тебя! И вы тогда... Ар-р, ар-р! Визг, гогот; лучшие хохочут! Кричат:
      - Налить ему! Еще налить!
      И ты берешь налитое, идешь по тюфякам и чокаешься с ними - с каждым отдельно, и с каждым лично пьешь, потом еще берешь и наливаешь, и еще. И кровь в тебе кипит, звон в голове, и душит смех, и гордость! Стопы не держат - сел...
      А тут Клыкан вскочил, потребовал:
      - Частухи!
      Бобка манерно выскочил на середину, пошел вприсядку - медленно, а после все быстрей, быстрей - и наконец запел! Все подхватили и затопали, а те, кто похмельней, пустились вслед за Бобкой в пляс. Крик, гогот, пыль столбом! И ты бы выскочил, да стопы не идут. А жаль! Вон веселятся как! Огонь, и тот пустился в пляс!
      И вдруг...
      Все смолкло! Плясуны застыли! В пороге... стоял князь - насупленный, всклокоченный.
      - Так! - мрачно сказал он. - Опять! А я предупреждал! И посему... Рвача - на цепь! Клыкана в яму. А тебя... - князь указал на Бобку и задумался, нахмурился еще сильней. А Бобка...
      Он на то и Бобка! Скуля и весь дрожа, подполз к князю на брюхе и заглянул ему в глаза, услужливо чихнул. Все захихикали. Князь тяжело вздохнул, переступил через лежащего, прошел к огню и сел. Ему налили миску, подали. Он взял ее не глядя, не глядя же и выпил. Еще налили. Взял еще. Опорожнил, тяжко вздохнул... и разрешил:
      - Валяй.
      И вновь все разом ожило! Бобка пошел вприсядку, заорал! А следом Пестрый. И Овчар. Борзой. Друган. Хоп! Хоп! Гуляй, пляши! Что наша жизнь? Ремень! Пройдет зима - и снова на Границу! В бой! В кровь! Ар-р! Ар-р! Князь, не грусти! Ар-р! Тряхни стариной! Й-эх, пузо мое! Косопузо-йо! Пузо, пузо! Косопузо! Косо! Пу! Зо! Йо! Топ! Топ! Перетоп! Все плывет! Все летит! В тарарам! Рам! Тарам!..
      И - сон. Под топот, свист, под гиканье. Р-ра! Хорошо! Вольготно! Смело! Во сне опять пришел Вожак; рычал, стращал. А ты ему: "Пр-роваливай!" Вот так! Ты - лучший, друг огня, ты сыт и пьян, ар-ра-ра-ра!
      Глава восьмая
      СОЛНЦЕВОРОТ
      Шли дни, недели. Осень кончилась. Вот уже выпал снег. В Лесу сейчас небось промозгло, мрачно, тихо. По вечерам сородичи, сойдясь под старым обгорелым дубом, сидят и ждут, когда взойдет Луна, чтобы пропеть ей гимн и попросить ее о помощи...
      А здесь, в престольном Дымске, весело и сытно. И Рыжий здесь давно уже не новичок. Теперь он не бежит - идет по улице, важно жует тянучку, а горожане шепчут ему вслед:
      - Да, это он. Он, точно он!
      Ну, еще бы! Теперь - он первый среди лучших, заводила. И то неудивительно. Что они раньше знали, до него? Ну, бегать по дворам, бить окна. Ну, или двери подпирать, а после в них стучать и кричать, чтоб скорее открыли. Ну, или напугать кого-нибудь из-за угла. А вот чтоб крышу разобрать и, через потолок просунув голову, спросить, все ли дома, кто это придумал? Вот то-то и оно! А чтоб залезть к кому-нибудь в трубу и воровать горшки, а головни швырять в хозяев?! Или поймать трех стражников, связать их хвост к хвосту - кто раньше это знал? А закричать "Пожар!", да так, чтоб весь базар в это поверил?! Вот был тогда переполох! Вот была давка, паника! Вот где была потеха - ого-го! Даже сам князь, когда ему об этом доложили, не удержался и смеялся до упаду! Потом, правда, опомнился, разгневался и приказал...
      И Рыжий сел на цепь. На целых восемь дней. Бобка тайком носил ему еду и брагу. А по ночам на задний двор, к его цепи, сходились и другие лучшие. И были там тогда у них гулянки - крик, топот, песни до утра. Терем дрожал! Брудастый злился, но помалкивал. А князь, тот делал вид, что ничего не слышит. Небось завидовал. Небось все восемь дней, особенно ночей, терпел и маялся!
      А на девятый день жизнь покатилась, как и прежде. Нет, даже куда веселей! Ведь же пришла уже зима, а зима, как известно, это пора невест. А их, этих невест, в Дымске полно - любых, везде! И лучших стали зазывать во все дома, и всюду - угощения, почет и пир горой. Ведь породниться с лучшими - это ого! Женившись, каждый лучший сразу получал высокий чин, дом, власть - правда, почти всегда не в Дымске, а где-нибудь в глуши. Но власть она везде есть власть, то есть кормление, сытая жизнь...
      Так, правда, думали только родители невест. А сами лучшие смотрели на все это значительно проще. Примерно вот так: женюсь я или нет, там это еще будет видно, а вот призывный пиршественный стол - он вот, передо мной, так что гуляй, пока гуляется! И каждый день они шумной гурьбой спешили на смотрины, и ели, пили, словно не в себя, и пели, гулеванили, дрались - от лихости и счастья - как правило, между собой. А иногда и с теми, кто их зазывал. Но то опять же не со зла, а все от той же самой лихости и от того же счастья. Да, что и говорить, зима - прекрасная, наивеселая пора! Утром чуть свет продрал глаза, смотался на Обрыв, вернулся, хватанул для легкости, и - когти рвать, смотреть, бузить, дерзить, орать, визжать взахлеб - что это, как не счастье?! Так? Так, конечно же!
      А вот Скрипач того не понимал, не бегал в общей стае; он все ходил куда-то на Большой Посад, а возвратившись оттуда, молчал, ничего не рассказывал. Только вздыхал, ворочался, скулил. Так, в скулеже, и засыпал. И Рыжий как-то раз не выдержал, сказал:
      - Ар-р! Ну какой же ты жених? Вон, по ночам зубами так скрипишь, что и уснуть нельзя. Невесту напугаешь!
      Скрипач, озлясь, ответил:
      - Ну и что? Моя невеста скрипа не боится. Я же не ты - не на Юю женюсь!
      Все засмеялись. Рыжий промолчал. Вот, подумал, и этот туда же! Да что им так далась эта Юю! Не знает он ее, не видел никогда и, вообще, ему до нее нет никакого дела! А уж ей до него и подавно! Юю - это княжна, единственная княжеская дочь. Все говорят - она красавица. Князь прячет ее в тереме за городом, боится, чтоб ее не сглазили. Князь, говорят, собрался выдать ее замуж не меньше как за короля, конечно иноземного, конечно богатого, конечно...
      Р-ра! А эти зубоскалят, олухи! Ты, Рыжий, говорят, у нас такой разборчивый! Тебе и та не нравится, и та, ты, что ли, Юю сватать будешь?! И что им на это ответить? Рвать уши? Так вроде свои, неудобно. Оправдываться? Слишком много им чести! И потому Рыжий просто помалкивал. Ну, иногда для острастки порыкивал. А так все было как и прежде - утром служил, потом вместе со всеми бегал на смотрины (всегда на чужие, своих никогда не устраивал) и там гулял, как все, кутил, как все, дерзил, как все - нет, даже больше всех! А поздно ночью, вернувшись в казарму, камнем валился на тюфяк... А сон не шел! Сна не было - и все! Лежал и думал о Юю! Утром вставал, бежал на службу - и опять у него в голове была только она одна! И на обеде она! На смотринах она! На... Что перечислять - везде только она, только о ней и думал! Да это были даже не мысли, а так, как назойливый шум в голове: Юю, Юю, Юю... А почему это, а отчего это, он сам того не знал. Не понимал себя. И удивлялся, а потом уже и гневался. И эта неизвестная Юю стала его все больше и больше раздражать, выводить из себя! И потому когда опять, на этот раз уже Клыкан съязвил по поводу княжны, Рыжий злобно оскалился и закричал:
      - Брехня все это! Вздор! Я вообще семью не заведу, а буду как Лягаш!
      - Лягаш! Ха-ха! - загрохотал Клыкан. - Так он же воевода! Первый! Ты, что ли, тоже в первые пойдешь?!
      - А что? Вот и пойду!
      - Иди, иди. Кто тебя держит! Правильно? - вскричал Клыкан и осмотрел собравшихся.
      И все, кто был еще при памяти (а дело было на пиру), сразу согласно закивали. Да, верно, в первые никто из них не собирался. Ибо оно конечно же почетно, что и говорить, но слишком хлопотно. Уж лучше, каждый из них думал, я отскочу куда-нибудь на самую окраину и сяду сотником, а хоть бы и простым десятником - зато сам по себе. И сам тогда везде, хоть на одном голом песке, а прокормлюсь, и еще как! А в Дымске что? Конечно, хорошо еще, терпимо, если посадят тебя на базар, там есть, что взять. И на пристани есть, и на подсобных свинарниках тоже. Все это сочные места, завидные. Но если вдруг вздернут на Верх, что тогда?! Мотаться, как теперь мотается Лягаш, у Тымха на посылках, не знать днем и ночью покоя, и вообще...
      Ну, нет! Ни за что! И потому Клыкан насмешливо сказал:
      - Горяч ты, братец! Ох, горяч! - и захихикал, и все захихи...
      - Р-ра! - рявкнул Рыжий.
      Разговор иссяк. Покашляли, покашляли, да больше уже не цеплялись. И так и просидели бы они, промаялись да проскучали бы... Но тут, на счастье, подвернулся Левый - пришел из города, принес с собой вина. Все сразу оживились, пересели. Левый был щедр, лил до краев, а Бобка все рассказывал, рассказывал побасенки, и все смеялись - но все тише, тише... Последним замолчал сам Бобка и как сидел, так и упал; лежал очень неловко, спал. Рыжий поднялся, подошел к нему и уложил его, как надо, и укрыл. И заходил между нарами, и заходил, три раза брал из бочки яблоки, надкусывал, бросал, садился у печи, совал в огонь дрова, а после вышел на крыльцо, проверил сторожей, вернулся, лег, накрылся с головой...
      А ведь они правы, подумалось с досадой, Лягаш опять в бегах, Тымх-Перетымх-Притымх послал его на этот раз в Столбов, ибо в Столбове вдруг открылся недочет, проворовались они там, вот он, Лягаш, туда и побежал. Да, побежал, а не поехал. Он волокушу не берет, он своим ходом, как всегда. Опять, поди, в потрепанном ремне, нечесаный, как и тогда, в Лесу, и опять без охраны. Бродяга он, он не в себе - так говорят о нем. Р-ра, говорят! А о тебе они что говорят, ты слышал?! И Рыжий заворочался, сжал зубы, заскрипел... Тьфу, вот напасть! Уже и сам скрипишь, а к Скрипачу лезешь с укорами! И Рыжий сел и долго так сидел, мотая головой и призывая сон - долго мотал и все без всякой пользы... Но после все же, видимо, заснул, ибо когда Брудастый заорал свое извечное "Двор-р! Двор-р!", он подскочил, продрал глаза...
      Все побежали, и он побежал; сгоняли на Обрыв, вернулись, сели, подкрепились - и снова когти рвать. Куда? А хоть куда - невест кругом полно, любых, ты только не зевай. И он и не зевал, и бегал в общей своре, ел да пил, бузил еще неделю, две, а про Юю уже почти не вспоминал. И правильно! Юю ему не пара, он просто лучший, а она княжна, она живет за городом, князь думает отдать ее за короля или за принца, лишь бы иноземного. А ты...
      Князь за обедом вдруг сказал:
      - Ну, вот и дождались. Завтра придет Солнцеворот.
      - Ар-р! - закричали лучшие. - Ар-р! Ар-р!
      И после трапезы все сразу поспешили в баню. И там они нещадно парились, скоблили зубы щелоком, расчесывали шерсть, точили когти, драили ремни, налапники, висюльки. Потом, вернувшись, разлеглись на нарах. Брудастый выдал всем по чарке крепкого и строго наказал:
      - А больше чтоб ни-ни!
      Пообещали, выпили... И тихо, скромно, даже без бесед, заснули. Один только Рыжий лежал и не спал. Да он того и не желал, он так - лежал, смотрел себе в окно, на восходящую Луну, и улыбался. Ну вот и вправду, думал он, наконец дождались - зима перевалила середину, значит, теперь день с каждым разом будет прибывать и прибывать. А до этого день каждый раз убывал. День как бы умирал и умирал и умирал, и вот только теперь, когда все ненужное в нем умерло, а осталось только нужное, день снова начинает расти. Умерло старое и ненужное, осталось только нужное, теперь это нужное будет прибывать и прибывать. Прибыль нужного - это всегда всех радует. Поэтому Солнцеворот - это действительно великий нужный праздник, и на него сойдутся все - князь, лучшие, купцы, рыбаки, костярщики и воеводы, их жены, дети, домочадцы, приживальцы... А кто еще? Ну, да! И в этот день - правда, только до вечера - из ям выходят даже должники, обманщики и всякие прочие злодеи. Их тоже приводят на праздник. То есть завтра там будут все до единого. Даже...
      Ну, вот опять! Она - это княжна, ее хотят отдать за короля, а ты... Ты - да, конечно, первый клык в казарме. А что?! Кто отобрал у Брудастого ключи от хмельного чулана?! Кто вызывает повара и рвет его, когда свин недожарен?! И даже князь, когда он сюда входит, кому он первому кивает? Вот то-то же! А дальше... Х-ха, посмотрим, что там будет дальше! Мать говорила: "Сын, терпи и жди, я верю, ты дождешься!" И дождется. Мать небось знала, что говорила. Как говорила, так оно потом и бывало. И будет. Р-ра! И, успокоившись, Рыжий прижался боком к печке, зевнул, и...
      Утром:
      - Двор-р!
      И снова, как всегда, дико хрипели тягуны, и волокуша мчалась по сугробам. За ней - на этот раз молчком - бежали лучшие. Нет никого на улицах. В окнах темно. Порс! Порс!
      И - вот она, Священная Гора. Вокруг толпа; все разнаряжены, молчат. Весь город здесь, все затаились, ждут...
      Вверх! Вверх! Порс! Порс!
      Взбежали. На Горе...
      Огромный, с терем, снежный ком, на нем - из снега же, тоже огромный, в пять ростов - Один-Из-Нас, украшенный гирляндами, лоскутьями и рычьими хвостами.
      - Ар-р! - крикнул князь.
      Все замерли. Князь спрыгнул в снег, прошел к обрыву, встал, прищурился. Ну! Ну, скорей!..
      И - наконец - взошло оно, Светило! О, что тут началось!
      - Ар-р! - снова крикнул князь.
      - Ар-р! - подхватили лучшие.
      - Ар-р! - завизжали горожане. - Ар-ар-ар-ар! Ар-ар-ар-ар!
      И разом - там и сям и этам, то есть везде и в один миг вдруг ярко вспыхнули костры и загорелись плошки, факелы, гирлянды. Толпа, до этого молча стоявшая внизу, у подножья горы, теперь, громко крича и хохоча, полезла вверх по склону. Бой барабанов! Визг рожков! Топ! Шлеп! И вот они уже здесь, на вершине горы, и вот уже из них и хоровод! Тр-рам! Тара-рам! Пляши - вприсядку, на хвосте. А здесь надоело - тогда давай вниз! Там, вдоль по склонам - карусели, балаганы, там ледяные горки и лотки, корзины, кузовки со всяческою снедью. Смех там! Свист, пересвист! Гик-перегик! Всем хорошо там и всем весело - и молодым, и старым, богатым, бедным, знатным и не очень. И даже...
      Кто это? Ар-р! Как легко она ступает! Как ясно смотрит! А как улыбается! А какая она из себя! На ней короткая, вся в блестках золота, попонка. А золото - это как солнце, как жизнь! Рыжий застыл, забыл про миску с брагой. Дух заняло. С трудом сглотнул слюну...
      - Что, хороша? - спросил Овчар, стоявший рядом с Рыжим.
      Но вместо связного ответа Рыжий только как-то странно вздохнул, неопределенно мотнул головой - и опять отвернулся, опять посмотрел на нее, на эту необычную красавицу...
      - Ар-р! - рассмеялся Бобка. - Ар-р! Да это же Юю! Та самая. А рядом с ней видишь двух старух? Так это ее няньки. Они для присмотра.
      Рыжий молчал, смотрел во все глаза. Вот, значит, на кого он смотрит на Юю. Вот, значит, какая она из себя. Вот, зна...
      - Пойдем, - сказал Овчар. - Там в балагане представление. А это брось, забудь; не по зубам это. Пойдем!
      - Да-да, сейчас, - ответил Рыжий...
      И - р-ра! - шагнул - за ней конечно же! Потом еще шагнул, еще... И побежал за ней следом, и следом заскочил на карусель, всех растолкал, сел рядом с ней, весь подобрался. Карусель заскрипела, поехала. Он, весь дрожа, тихо сказал:
      - Простите, если что. Я, если что, могу и спрыгнуть.
      Она, казалось, не заметила его; молчала, грызла леденец...
      А карусель кружилась все быстрей! День, солнце, облака. Толпа, смех, пляс. А рядом...
      Ох! Вдруг карусель остановилась. Юю легко сошла на снег. Рыжий - за ней. Она на горку - он тоже на горку. Скатились рядом, хорошо. С горки она метнулась на качели - и он сразу туда, и на лету вскочил... А она соскочила. И он соскочил. Тогда она стремглав - и он стремглав - опять на горку. Съехали. И вновь на карусель... И так оно пошло, поехало, и закрутило, закружило - и все быстрей, быстрей, быстрей. Он подавал ей леденцы, она их грызла... и молчала. Вокруг шумел, кричал, пел и плясал весь Дымск - но Рыжий никого не замечал. Он - рядом с ней, и этого довольно! Она молчит... Но ведь не прогоняет! И даже иногда вскользь смотрит на него и улыбается. Вот как сейчас. А вот еще раз! А...
      - Юю! - окликнули княжну.
      Он оглянулся - волокуша; вся в разноцветных лентах и висюльках. И две старухи стоят на запятках. Жуют губами, морщатся.
      - Юю! - вновь позвала одна из них.
      Княжна капризно свела брови, хотела что-то им ответить - небось недоброе... Но, к сожаленью, промолчала, едва заметно усмехнулась, пошла к ним и взошла на волокушу, села... И вдруг, когда он этого уже и не чаял, она оглянулась! И кивнула - ему! Потом вздохнула и сказала:
      - Порс! - и волокуша рванула в галоп.
      ... Юю давно уже уехала, а Рыжий все стоял, смотрел ей вслед и думал...
      - Да! - зло сказал Овчар, опять стоявший рядом с ним. - Что наша жизнь? Ремень!
      - Ремень! Ремень! - мрачно поддакнул Бобка.
      Вот это настоящие друзья! Они не скалились, не ухмылялись, они ведь понимали, что это непросто. Даже обидно. Нет, даже...
      - Нет! - рявкнул Рыжий. - Нет! Пилль! След!
      - Зачем?
      - Пилль! Там увидите!
      Они спорить не стали. Он побежал - и они побежали за ним. А что! Друзья они и есть друзья! И так они бежали, бежали, бежали, держали след, а кое-где даже, Овчар подсказывал, срезали по оврагам, сокращали...
      И вот добежали. Дворец княжны стоял довольно далеко от города, на правом берегу Пчелиного Ручья. Вокруг дворца густой стеной стояли какие-то кусты - такие густые, что даже и сейчас, зимой, без листьев, они очень сильно мешали обзору.
      - Сирень, - сказал Овчар. - Ну, это такие цветы. Так, блажь!
      Рыжий, не слушая его, полез в кусты. Друзья полезли следом. В кустах, чтоб не шуметь, они ползли на брюхе. Долго ползли, вжимались в снег как на охоте. Когда кусты закончились, они укрылись за большим сугробом.
      - Уж слишком все легко, - тихо сказал Овчар. - А стража где? Не нравится мне это.
      Бобка смолчал. И Рыжий тоже не ответил, а поднял голову и принялся рассматривать дворец. Дворец был двухэтажный, синий с красной крышей. Крыльцо высокое, дверь нараспашку. В двери никого. И в окнах тоже никого.
      И вдруг...
      В окне второго этажа появилась она! Стоит, слегка склонивши голову, чему-то улыбается. А вот...
      Ну да! Это она тебя заметила - и сразу улыбнулась! А вот она тебе кивнула! И лапой указала на крыльцо! Ох-р-ра! Рыжий вскочил и бросился вперед. Мах, мах через сугроб - и вот он уже на ступеньках! А вот...
      - Ар-ра-ра-р! Ар-р! Ар-р!
      Это цепные сторожа со всех сторон метнулись на него! Вцепились! Ар-р! И - в клочья его! В кровь! Р-ра! Вот где зверье! Вот где поганое! Да если б он, Рыжий, хотел, так разметал бы их, словно щенков!..
      Только зачем это? Пусть себе тешатся! И эта тоже пусть потешится. И она тешилась, ох, тешилась - заливисто, громко, бесстыже смеялась и все кричала сторожам:
      - Так ему! Так ему! Рвите! Давите! Ха-ха-ха!
      ...Обратно убегали молча, без оглядки. И только уже возле самой казармы, когда они остановились отдышаться, Овчар зло сплюнул и сказал:
      - Р-ремень!
      - Ремень! Ремень! - поддакнул Бобка.
      А Рыжий, тот вообще промолчал. Да и действительно, ну что тут скажешь, а?!
      Глава девятая
      В ЯМЕ
      Прошла неделя. Две. Казалось бы, давно пора уже забыть про это. Или хотя бы смириться, привыкнуть. И в самом деле, ну что тут такого случилось? Ну, покусали, ну, облаяли. А все из-за чего? Из-за того, что ты что-нибудь сделал не так, сказал не так, не так подумал? Нет, все из-за того, что эта, как ее, княжна, глупа до невозможности, надменна, избалована. Зачем тебе такая, а? Вот то-то же. Так, может, это даже хорошо, что все это так быстро, шумно кончилось? Да, хорошо. Ну и что из того? Да только то, что Рыжий с той поры стал плохо спать и есть почти не ел. Ему казалось, что все знают о случившемся и тайно над ним потешаются. Правда, Овчар и Бобка поклялись, что никому ни-ни... Но мало ли! И он стал сторониться лучших. Теперь - всегда только один - Рыжий бродил по городу. Бродил так просто безо всякой цели. А то и вовсе сядет у базара и так и просидит там весь день до самой темноты. Вокруг сновали южаки. Все были чем-то заняты и озабочены, у всех свои дела, а он... Когда он никого не задирал, то и его никто не замечал. Он, первый клык, стал никому не нужен!
      Ну а в казарме что? Душно, темно. И тишина - Скрипач уже не донимал его скрипением зубов; Скрипач женился и уехал сотником в Мерзляк-На-Пне. Глушь, говорят, невероятная, змеиные, голодные места. И вот теперь лежи в этой гнетущей тишине, ворочайся и думай... Хотя да что тут думать, р-ра, когда и так все ясно! Признайся - Дымск не для тебя, княжна - это всего только начало, ты - не южак, ты здесь чужой! И там, в Лесу, ты был чужой, ну а теперь и здесь уже чужой; вот как оно, добегался! И Рыжий, прежде добродушный, стал подозрительно поглядывать по сторонам и ждать подвоха, и... И когда в городе, в толпе, его толкнули стражники, и кто-то из них выкрикнул "Дикарь!"... он так отделал наглецов, что после одного из них чуть откачали. Узнав об этом, князь рассвирепел и приказал, чтоб Рыжий повинился. Но тот в ответ лишь рассмеялся и сказал:
      - И не подумаю!
      Тогда...
      - Немедля! В яму! - рявкнул князь.
      И Рыжего - с расстегнутым ремнем и под конвоем - опять свели на задний двор, только теперь не к цепи, а уже к дровяному сараю. Там, за углом, располагалась так называемая дерзкая яма. Рыжий глянул в нее, усмехнулся эта яма, довольно глубокая летом, теперь была наполовину засыпана снегом.
      - Порс! - приказал Брудастый.
      - Р-ра! - злобно отозвался Рыжий...
      И спрыгнул в яму, лег и растянулся прямо на снегу. Яму тотчас накрыли железной решеткой. Там, на решетке, был замок. Овчар, для виду повозившись с ним, сказал Брудастому:
      - Готово!
      Брудастый проверять не стал, а снова приказал:
      - Ар-р! Порс!
      И лучшие ушли. Рыжий еще немного полежал, а после встал и дотянулся до решетки, уперся лапами в прутья... И решетка легко подалась. Значит, они нарочно не закрыли замок, значит, все это так, только для виду, как и тогда, когда он сел на цепь. Ну и ладно. И Рыжий снова лег, зажмурился. Шел редкий снег, вверху выл ветер. Мороз крепчал и понемногу добирался до костей... так, словно он опять в Лесу, в четвертом с краю логове. Сейчас раздастся Клич, и все сойдутся к дубу; там Шип, которого еще вчера послали на разведку, расскажет, что на Ягодном Ручье он видел свежие следы сохатого. Тогда Вожак...
      Р-ра! Рыжий встрепенулся и оскалился. Лес - это прошлое, обман, там нет Убежища, и там погиб отец. И там...
      Он снова лег, задумался. А Дымск? А лучшие? Что, разве здесь он стал своим? А разве нет?! Да Дымск в сто раз, нет, в тысячу...
      Нет! Все не так, запутался. И, значит, нужно отлежаться, затаиться, и, может быть, тогда он что-то и поймет, что-то в себе откроет или закроет. Но все это будет потом, а пока нужно ждать. Ждать, слушать себя, ждать. Молчать, надеяться...
      И потому когда день кончился и в наступившей непроглядной тьме к нему явились лучшие, он отказался выходить из ямы, взял только мясо, а от браги отказался. Да и еще сказал, что хочет спать, чтоб ему не мешали. Приятели, обидевшись, ушли. А он сидел, смотрел на небо, на падающий снег, на тусклую Луну... и чувствовал - он что-то должен вспомнить! Но что? Что - он не знал. И так и просидел всю ночь. А на рассвете выкопал в сугробе нору, залез в нее и так проспал весь день. А ночью он опять смотрел на небо, пытался вспомнить - и не вспомнил.
      Так миновало шесть ночей. Бобка носил ему еду и спрашивал, не нужно ли чего.
      - Нет! - рявкал Рыжий. - Всем доволен!
      И Бобка уходил, а Рыжий вновь смотрел на небо. И на седьмую ночь...
      Он вспомнил! Да! Вот, Рыжий, как оно тогда все было! Тогда, как и сейчас, была зима. А ты, Рыжий, тогда совсем еще щенок, лежал у себя в логове и ждал - день, ночь и снова день. Скулил. Тебе очень хотелось есть. А мать все никак не возвращалась и не возвращалась. Вдруг послышались шаги. Ты подскочил, позвал:
      - М-ма! М-ма!
      Но вместо матери к тебе вошел Вожак. Строго сказал:
      - Пойдем... Пойдем, кому я говорю!?
      Пошли. Уже темнело. Племя сидело возле дуба. Смотрели пристально, молчали. Ты задрожал, испуганно затявкал.
      - В круг! - приказал Вожак и подтолкнул тебя вперед.
      Ты вышел в круг и сел на снег. Сородичи зашевелились. Вожак спросил:
      - Ну, что с ним будем делать?
      - Р-ра! - рявкнул Зуб. - Дохляк. Не выживет.
      - Р-ра! - подхватил Горлан. - Чего возиться!
      - Р-ра! Р-ра! - послышалось вокруг.
      Все встали и оскалились. Ты в ужасе зажмурился. И вдруг...
      - Пр-рочь! Прочь, я говорю!
      И кто-то прыгнул на тебя, и навалился брюхом, и прижал, вдавил тебя в сугроб... и продолжал:
      - Он мой! Не дам! Р-ра! Р-ра!
      Все замерли. А тот, кто спас тебя, встал, шумно отряхнулся и сказал:
      - Ну, вот и все. Не бойся, р-ра! - и шлепнул тебя лапой по загривку.
      Ты живо подскочил и осмотрелся. Сородичи стояли в ожидании; никто из них не сел, не отступил - они еще надеялись! Но над тобой...
      Хват, старый одиночка, склонившись над тобой, прикрыв тебя от них, стоял и пристально смотрел на Вожака, а горло у него дрожало, клокотало. И тут ты сразу же узнал - да, это мама точно так же рычала, когда кто-нибудь чужой заглядывал к вам в логово! Так, значит, Хват...
      - Р-ра! Я готов! - хрипло воскликнул Хват. - Кто первый? Р-ра!
      Только никто из них не шелохнулся.
      - Р-ра! Р-ра! Ну что же вы?! - не унимался Хват. - Кого вы испугались? Я стар! Прыжок уже не тот! И хватка... Р-ра! - и он разинул пасть и снова осмотрел их всех...
      Опять никто не выступил. А кое-кто и вовсе лег на снег и отвернулся...
      - Р-ра! - засмеялся Хват. - Р-ра! Р-ра!..
      Как вдруг Вожак резко шагнул к нему! И Хват тотчас шагнул ему навстречу! И даже ты хотел было шагнуть... Но Хват, не глядя, сбил тебя в сугроб, рявкнул:
      - Сидеть!
      Ты замер. Хват и Вожак стояли, изготовившись, стояли... Казалось, никогда это не кончится; Л-луна, владычица Луна, спаси! Ведь я... Ведь он...
      Вожак вдруг сел и примирительно оскалился. Сказал:
      - И ты садись.
      Хват сел. Тогда Вожак сказал:
      - Старик, не забывайся. И ты, и я - мы одна кровь. Зачем это тогда?
      - И я о том: зачем?!
      - Но это ты и я - свои, сородичи. А он кто?
      - Р-ра! - рявкнул Хват. - И он такой же, как и мы!
      - Но ты ведь знаешь...
      - Да, не меньше твоего! И что с того? Он, посмотри, совсем еще никто! И я беру его к себе. И выращу. Здесь выращу, в Лесу. И обещаю - вы не пожалеете!
      Вожак, нахмурившись, долго молчал, а после, осмотрев собравшихся, спросил у них:
      - А вы что скажете? Кончать?
      Никто не отвечал. Тогда Вожак спросил:
      - Так что, оставить?
      Снова промолчали. И все они смотрели на тебя, но ты не видел в их глазах ни зла и ни добра, ни любопытства - ничего! Один только Вожак смотрел насмешливо... И он же и сказал:
      - Тогда ты сам это решишь, глупый тощий щенок. Р-ра! Встань! Ко мне!
      И ты... смело вскочил! А что?! С тобою рядом стоял Хват - такой большой, решительный и сильный; и он еще и подтолкнул тебя! И ты...
      - Р-ра! - закричал. - Р-ра! Р-ра! - и кинулся, как мог, на Вожака, и впился бы...
      Но он, конечно, ловко отскочил и сбил тебя - играючи. А ты сразу вскочил - и вновь к нему! Упал - и вновь!
      - Р-ра! Р-ра! - насмешливо кричал Вожак. - Спасите! Убивают! - и бил тебя, и бил. Вожак не сильно бил, но точно, прямо по ноздрям, и слезы брызгами летели во все стороны, и боль была невыносимая, и падал ты...
      И вновь, и вновь вставал! Кидался! Рвал его! Вся пасть твоя уже была в его оторванной шерсти, но вот до его горла ты никак не мог добраться!
      А он - бац тебя, бац! В нос! По глазам! В нос! В нос!..
      И ты упал. Лежал, в глазах было темно, ты чуть дышал...
      А он, Вожак, встал над тобой и, ко всем обращаясь, сказал:
      - А что?! А ведь неплохо! Так?
      Хват засмеялся - так! А остальные снова промолчали. Тогда Вожак гневно сказал:
      - Так! Так, я говорю! Видали, он каков? Вот то-то же! Никто б из вас на это не решился, а только он, этот жалкий щенок! Вот он каков! А посему его... Вставай! Чего лежишь?! - и тут он больно пнул тебя под ребра.
      Ты поднатужился и встал. Тебя сильно шатало. Ты был весь в крови. Кровь очень сильно пахла. Вожак склонился над тобой и начал ее слизывать. Слизал, шумно сглотнул, потом неспешно повернулся к ним, всем остальным, и сказал:
      - Вот этот вот нахальный сосунок - он теперь наш, только наш! Вы поняли меня? А то, что было раньше, то... Ну, в общем так: кто будет зря болтать, тот после очень пожалеет! А ты... Эй, Рыжий, слышишь? Ты - наш сородич, рык. Хват - твой отец! Понятно?
      Ты кивнул... И вдруг спросил:
      - А мама? А где моя мама?
      - Р-ра! - заревел Вожак. - Я все сказал. Иди!
      И Хват сказал:
      - Пойдем, сынок, не спорь.
      И ты пошел за Хватом.
      Хват жил один в последнем справа логове. Вот он привел тебя туда, лег и прижал тебя к себе. Немного подождав, тихо спросил:
      - Тепло?
      Было тепло. Но страшно. Ты снова заскулил, стал спрашивать, где мама.
      - Придет, - ответил Хват. - Когда-нибудь. Да ты не плачь! Ведь я с тобой. Я - твой отец, - и тут он принялся вылизывать тебя. И напевать. И обещать, что скоро потеплеет, сойдет снег, ты вырастешь и станешь сильным, смелым...
      Пришла весна. Ты немного подрос. Хват водил тебя по Лесу, учил брать след, лежать в засаде, петь гимны, обходиться без еды, лечиться травами, спасаться от огня... А после как-то раз он вдруг спросил:
      - Кто я?
      - Как кто? - не понял ты.
      - Ну... кто я для тебя?
      - Отец, - ответил ты. - А кто же еще?
      Хват усмехнулся, помолчал, потом тихо - и явно с опаской - спросил:
      - Но ты ведь слышал, что они болтают?
      - Да, слышал, - сказал ты и весь похолодел, - но я им не верю. Ты мой отец. Мать не пришла с Тропы. Она была красивая и добрая... - и замолчал; ты очень волновался.
      А он тогда опять, теперь уже настойчиво, спросил:
      - А больше ничего не помнишь? Ну, отвечай! Чего же ты?
      И ты... сказал:
      - Мать говорила, что отца убили. Но ты ведь жив!
      - Да, - тихо сказал Хват, - да, жив. Но я - это второй твой отец. А был еще и первый...
      Вверху шел дождь. Дождь - это хорошо, дождь поит Лес, дождь помогает... Р-ра! А ты, уже едва ли не в слезах, подумал: так неужели правда то, когда они болтают, что ты здесь, в Выселках, чужак, что полукровка, что...
      - Нет, - сказал Хват, будто почуял твои мысли, - ты не бойся. Тот, первый твой отец, был чистокровный рык. Но преступил Закон... После оправдался кровью. Его потом с почетом унесли. А мать действительно погибла на охоте. Вот я и взял тебя к себе. Теперь ты мне как сын. Нет, просто сын!
      И так оно и было. Вы вместе с ним охотились и вместе голодали, и на Совете выступали заодин. И потому когда через два года пришел тот страшный день, когда Хват лег и приказал, чтоб все сошлись, и все сошлись и, помолчав, и посмотрев, как оно есть, стали уже говорить, что надо бы это кончать... Ты не сдержался и заплакал. Все засмеялись и заулюлюкали, и обступили вас, и начали выкрикивать позорные слова и костерить тебя, а ты, не в силах отвечать, молчал...
      Вожак вдруг закричал:
      - Прочь! Р-ра! Глупцы!
      И все они ушли. А вы - ты и Вожак - остались с Хватом. Вожак сидел. И ты сидел. А Хват лежал, смотрел то на тебя, то на него, на Вожака, то снова на тебя.
      - Больно? - спросил ты у него.
      - Нет, - сказал Хват. - Ничуть. Вот только что... Ты не уйдешь?
      - Нет, не уйду.
      - А сделаешь?
      - Да, сделаю.
      Хват улыбнулся и закрыл глаза. Долго лежал не шевелясь. Потом вдруг стал дрожать... и попросил:
      - Ну, сын!
      А ты не шелохнулся!
      Тогда он закричал:
      - Сын! Сын!
      А ты вскочил и отступил! Но и Вожак вскочил, взревел:
      - Не смей!
      И ты вернулся, сел возле Хвата, замер. Он продолжал дрожать - сильней, сильней, и вот он уже корчился, и вот...
      Уже кричал, что было сил:
      - Сынок! Не покидай меня! Сынок, да неужели ты не сможешь?!
      - Смогу! - ты закивал ему. - Смогу...
      Но ты так и не смог! Тогда Вожак, хвала ему, помог - вцепился Хвату в горло, прокусил... И отскочил. Кровь хлынула. Ты ткнулся носом в кровь, ты задыхался, пил, Хват дергался, сучил ногами, подвывал - все тише, тише, тише...
      И наконец совсем затих. А вы сидели рядом с ним, не уходили. Хват остывал... И вот уже совсем окостенел, и нет его...
      Нет, есть! Ведь его кровь теперь в тебе, теперь Хват - твой настоящий отец, он чистокровный рык, и, значит, что и ты теперь рык - настоящий...
      Вот только снова плачешь! Вожак зло сплюнул и сказал:
      - Р-ра! Не к добру это! Когда-нибудь...
      Но дальше продолжать не стал, только велел:
      - Пошли. Пора уже.
      И вы вдвоем взвалили Хвата на спины и встали во весь рост и так, только на нижних, на стопах, и пошли, и понесли его на Гору Воронья, куда относят всех, где ждет их Память Племени...
      Которую ты предал. Р-ра! Р-ра! И Рыжий подскочил и заметался взад-вперед по яме. Ведь предал же! Бежал и снова пре...
      Нет! Рыжий сел. Нет! И еще раз нет, подумалось, чужой предать не может, а предают только свои. А ты им, лесным дикарям, был чужой. Ведь даже Хват, и тот так и не стал тебе родным, а так и оставался отчимом, пусть и любимым отчимом, но не отцом. Ты лгал ему и еще больше лгал себе, когда ты называл его отцом, но разве кровь обманешь? Ведь истинная кровь - не та, которую ты пьешь, пусть даже по священному обычаю, а та, которая течет в тебе с рождения, и, значит, только Зоркий - твой отец, а Хват...
      Р-ра! Подлый, дикий Лес! И Рыжий вновь вскочил, встал во весь рост, вцепился лапами в решетку. Р-ра! Р-ра! Ужасный, отвратительный обычай пить кровь. А убивать, чтоб твой отец не умирал от старости, а словно погибал в бою? Еще ужасней, р-ра! Нет, сто и тысячу раз нет, ты туда никогда, ни за что не вернешься, ведь ты не рык - южак, и ты всегда был южаком, просто не знал того... но вот ты, наконец, среди своих, Лягаш тебя привел сюда, на родину отца. Дымск - вот твоя судьба! Здесь твоя жизнь, р-ра, успокойся, Рыжий! Казарма, Бобка и Овчар, Брудастый, князь, надменная княжна...
      И Лягаш - старинный друг отца и твой не меньший друг и, главное, наставник. Хотя... И Рыжий усмехнулся. Ибо давно уже прошли те времена, когда Лягаш мог говорить: "Пасти тебя не буду, не проси!", и ты сразу робел. Р-ра! С этим давно кончено! Теперь ты сам, без его помощи, бьешь, рвешь - и вон сколько урвал! Теперь Лягаш тобой гордится, говорит: "Ну, как вам мой племяш?" И все молчат, а он смеется, р-ра! И он, надменный первый воевода, к которому никто не смеет даже подойти, с тобой совсем другой. Вот... Да! И Рыжий сел и облизнулся. С тобой Лягаш совсем другой, чем с ними. Вот как в последний раз, жаль, что не часто вам выпадает встречаться. Зато уж если встретитесь, вот хоть как в прошлый раз... А, кстати, где это было? А, да! В костярне "При заборе". Бобка, Овчар и Рвач метали кубик и ругались, а ты подсел к хозяйской дочери и начал ей нашептывать, что, мол...
      И вдруг...
      - Кость в пасть! - раздалось из дверей.
      Ты подскочил и оглянулся...
      Р-ра! Это Лягаш пришел! Ты кинулся к нему, вы обнялись и покатились по полу, кусались, рявкали, смеялись. Потом, немного успокоившись, сели к столу. Ты вытащил из-под ремня монету - две лунных четверти служил ради нее, - швырнул хозяину и закричал:
      - Вина! Для всех!
      - Которого?
      - Шипучего!
      Лягаш смеялся. Пил. И слушал тебя, слушал, слушал. А ты взахлеб рассказывал, хвалился. Лягаш кивал. Потом, когда уже стемнело, он вдруг сказал:
      - Ну, вот и все. Прости, мне нужно уходить.
      - Как так?! - воскликнул ты. - Куда?
      - Да вот... - он помрачнел. - Приказано. Князь говорит...
      - Р-ра! - рявкнул ты. - Да что нам князь?! Успеется! Ты б про себя хоть слово бы! А то все я да я...
      - Но я, - настойчиво сказал Лягаш, - поверь, сейчас действительно очень спешу. Ты проводишь меня?
      - Ну о чем разговор!