Кир Булычев
Выстрел купидона
1
Вдруг его охватило нетерпение, суматошная нервная спешка. Надо было скорее, скорее все сделать, пока никто не заметил, никто не пришел. Хотя кто мог прийти сюда, в дачный поселок, в ноябре на рассвете… Пусто, последние бурые листья, пропитанные водой, собираются кучками в углублениях земли и чавкают под ногой. Грязь, земля тяжелая, небо свинцовое, из всех птиц осталась одна ворона, уселась на горизонтальной ветке сосны, ей бы спать, чего неймется? Ворона раза два каркнула, склонив голову. Сейчас бы выстрелить в нее, пристрелить - и дело с концом. И хоть у него отродясь не было пистолета или ружья, он вдруг испугался собственного желания, как будто уже был готов к выстрелу - представил, какой гулкий получился бы шум, как покатилось бы эхо выстрела над дачным поселком, до самой станции. И вот кто-то уже спешит сюда, посмотреть, на какой даче остались люди, кто стрелял, кого убили.
Он очень спешил, главное было - успеть, пока не рассвело совсем, пока по дороге кто-нибудь не прошел или не проехал, ведь кусты облетели, и теперь с дороги весь участок просматривается как на ладони. Он взял коробку для шитья - там нитки, иголки, какие-то тряпочки, потом у зеркала увидел начатую бутылочку духов «Красная Москва», схватил и ее, еще попалась чашка с розочками - почему надо было брать и чашку, он не смог себе объяснить, но чашка имела отношение к жене, чашка могла быть связана с ее исчезновением. Предметы, которые раньше были незаметны, растворялись в комнате и на кухне, сейчас прямо лезли в глаза, отовсюду, из каждого угла кричали о его жене. И для того чтобы она исчезла окончательно, навсегда, для всех, для любого любопытного глаза, надо было соскрести все ее следы, до последнего.
Руки были полны, но он догадался, разложил на полу ее старый халат, тот, который с лиловыми розами, и начал сваливать вещи на него. Почему-то принес из кухни любимую кастрюлю жены - обыкновенную кастрюлю. С минуту стоял, разглядывая ее, потом поставил обратно на полку - таких кастрюль в мире миллион. Затем вспомнил - полез под кровать. Так и есть, там забыт старый чемодан с барахлом и туфлями жены, которые вышли из моды, с кофтой непонятно каких времен. Из чемодана несло нафталином, и сквозь этот запах пробивался запах жены - ее волос, ее духов, такой знакомый, что он отпрянул от чемодана и оглянулся. Ему показалось, что он слышит вздох жены, как бывало, когда она ночью вдруг вздыхала, говорила что-то неразборчиво и переворачивалась на другой бок. Он вскочил, обернулся - от ветра медленно закрывалась дверь.
- Нет тебя, нет тебя совсем, - сказал он тихо, а получилось громко, гулко.
Он уложил барахло в халат, завязал сверток рукавами, потащил к двери. На пороге остановился, посмотрел, нет ли кого на дороге. Холодный туман подбирался к штакетнику, хорошему, ровному, прямому, сам еще летом врывал новые столбы, а она сидела на веранде, перебирала клубнику, у нее были очень белые руки, никогда не загорала, темно-рыжие волосы и веснушки на переносице. Она была не толстой, но со временем обязательно бы располнела. И странно - к ней как-то приезжала сестра из деревни, маленькая, смуглая, будто из другого племени. Но сестра.
Дорога была пуста. Собирался дождь, и, наверное, от этого никак не светлело. Он поволок сверток по тропинке к сараю. Стало очень жарко, словно взбирался на гору.
У старого заброшенного колодца, из которого давным-давно ушла вода и который он все собирался расчистить, да не было денег, чтобы нанять мастера, а сам не мог, он остановился. Потом поднял узел на сруб - только два бревна над травой - и Толкнул. Узел послушно скользнул вниз, упал на мягкое, недалёко, метрах в двух, что-то в нем звякнуло, наверное, вилки. Он вытер о пиджак потные ладони.
Надо спешить, спешить… еще столько работы осталось. А в любой момент кто-то может появиться. Ну хотя бы на соседней даче. Они, правда, не приезжали уже недели две, но чем черт не шутит… Он побежал в сарай, отыскал там в куче хлама лом, а топора не было. И лопаты не было. Вспомнил, что лопата стоит у
дома. Бросил лом у колодца, поспешил к дому, лопата стояла, прислоненная к стене. А топор? Топор в комнате. Он вернулся в дом, часто дыша и не имея времени перевести дух, у дверей поднял с пола топор, еще раз огляделся - увидел на столе шкатулку с ее письмами и всякими бумажками, подхватил ее, побежал обратно, от двери кинул взгляд в комнату, будто уже не смог бы вернуться сюда вновь, - на стуле лежала ее шляпа, круглая, без полей, она носила ее набекрень, вернулся, взял и шляпу.
Он расшатывал, разваливал ломом бревна, бревна сруба были старыми, кое-где подгнили, но держались крепко, скрип стоял на весь поселок, наконец одно бревно поддалось, отвалилось в сторону, он выпрямился, и тут его кто-то спросил, совсем рядом:
- Помочь, может, хозяин?
- Что? - И сразу наступило спокойствие. Все погибло. Он ждал этого голоса. Лучше было поджечь дачу и бежать - бежать без оглядки.
Он заставил себя обернуться.
У забора, облокотившись на низкий штакетник, стоял молодой мужчина в ватнике поверх гимнастерки, на гимнастерке видны две полоски за ранения. А на дороге - удивительно, неужели он мог этого не услышать, - «студебеккер».
Он с трудом заставил себя заговорить.
- Не надо, - сказал он. - Я сам…
- А чего трудишься?
- Колодец, - сказал он. - Видите, колодец совсем старый. Воды нет. Я здесь огород сделаю.
- Огород?
Место для огорода неподходящее, с первого взгляда видно.
- Я выкорчую, - сказал он, - выкорчую, понимаете?
- Дело твое, а то бы я за червонец тебе это все быстро организовал, - сказал демобилизованный. - Не хочешь?
- Спасибо, не надо, спасибо.
- Ну как знаешь. А ты мне тогда скажи, как мне на Пушкино выехать?
- На Пушкино?
Он положил на землю лом и пошел к забору, стараясь закрыть собой колодец, хотя в колодец заглянуть от забора было нельзя - все-таки метров пятнадцать.
- Через, километр, - сказал он и откашлялся, - будет поворот направо…
Шофер слушал его, кивал, а сам смотрел почему-то ему через плечо, на колодец. «Что я там забыл? Что он там видит?»
- Смотри, - сказал шофер, - твоя баба шляпу и шкатулку забыла. Дождем промочит.
- Это старые, ненужные, я выброшу, - сказал он быстро, не оборачиваясь.
- Может, мне тогда дашь, а?
- Нет, - сказал он быстро. - Нельзя.
- Я заплачу. -Нет!
- Даты не психуй, - сказал шофер. - Не хочешь - не надо. Подавись своим добром.
И пошел к «студебеккеру», забрался в кабину, дал газ: «студебеккер», покачиваясь, как корабль, поплыл с ревом по проселочной дороге. Как же он мог не услышать, что подъехала машина?..
Он побежал к колодцу и первым делом кинул туда шляпу и шкатулку с бумагами. Тут же испугался, не остался ли в шкатулке паспорт жены. Поэтому, прежде чем продолжить разрушение колодца, он сбегал домой, убедился, что паспорт там, спрятан, только потом вернулся к колодцу, разрушил его, скинул бревна вниз и начал рыть яму неподалеку, чтобы засыпать колодец. Сровнять с землей.
2
В дверь позвонили.
Зоя Платоновна в этот момент сидела на полу, разложив перед собой фотоальбомы - и с черно-белыми, еще фэдовскими фотографиями, и с цветными, кодаковскими, новыми. Все же черно-белые были милей сердцу и неким парадоксальным образом многозначнее и ярче воскрешали время. Рядом на полу лежали журналы - кое-где в них поблескивали те же фотографии, что и в альбомах, некогда совершившие нехитрое путешествие в издательскую типографию.
Было девять вечера, середина сентября, дома никого - дочь с зятем в Турции. Зоя Платоновна крикнула:
- Сейчас.
Хотя знала, что за дверью не услышат.
Коротко вздохнув, все же захлопнула альбомы и, быстро метнув их в ящик шкафа, пошла открывать.
За дверью оказалась маленького роста смуглая бабушка в черном с красными цветами платке, с большой голубой сумкой «Reebok» через плечо и с чемоданом в руке.
- Долго не открываешь, - сказала бабушка сердито. - Что ж, я всю ночь на лестнице стоять буду?
- Вам кого? - спросила Зоя Платоновна, приглядываясь к гостье в тусклом свете лестничной площадки.
- Погодите, - сказала бабка. - Проверим. Ты только меня на лестнице не держи, в дом пригласи, окажи уважение пожилому человеку. Я тебя не съем, не обворую, у меня паспорт есть…
Зое Платоновне ничего не оставалось, как послушно отступить в коридор.
Бабушка не спеша развязала платок, сбросила его на плечи и сказала:
- Жарко у тебя, топют, что ли?
- Затопили. - Зоя Платоновна вдруг почувствовала себя виноватой за то, что затопили раньше времени.
- А фортку чего не открываешь? - спросила бабушка. - У тебя микробы размножаются.
Пока Зоя послушно открывала форточку, бабка поставила па стул сумку, прислонила к стулу чемодан, прошла в комнату, уселась за стол, вытащила из складок плаща бумажник из кожи под крокодила, а из него - листок. Долго искала очки, а Зоя Платоновна стояла над ней и думала, что, если надо будет поить бабушку чаем, а все идет к этому, то печенья почти не осталось, и надо открывать последнюю банку малинового варенья. Сейчас бабушка зачитает листок, И из него обнаружится, что она - отдаленная, но некогда любимая родственница бывшего мужа Зои Платоновны. И решила навеки здесь поселиться.
- Точно, - изрекла наконец бабушка. - Я своей памяти уже не доверяю, все записываю, хотя в этой квартире бывала.
- А я вас не помню, - посмела начать сопротивление Зоя Платоновна.
- Куда тебе, - согласилась бабушка. - Это улица Песочная?
- А что?
- Ты отвечай, отвечай, не задумывайся.
- Песочная.
- Дом сорок два, квартира двадцать?
- Правильно. - Надежда на то, что бабушка ошиблась квартирой, испарилась.
- Тогда ты мне скажи, - бабушка вперила взгляд уменьшенных сильными линзами выцветших глаз в лицо Зое, - ты мне скажи, что Вера?
- Кто?
- Моя младшая сестра Вера. Тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения.
- Никогда не слышала! - Зоя Платоновна испытывала облегчение, потому что бабушка наверняка не была родственницей и по крайней мере не претендовала на угол.
- Вот именно, - сказала бабушка. - Так мне все говорят.
- Может, вам чаю сделать?
- Сделай, сделай, - согласилась бабушка. - Ты меня не бойся, я как тебя расспрошу, отдохну у тебя, а потом обратно поеду. Где у тебя удобства, покажи.
С каждой минутой бабушка Зое нравилась все больше. Она сохраняла чувство собственного достоинства, была естественна и дружелюбна. Видно, если бы к ней пришли с вопросами или просьбой, она бы тоже предложила чайку попить и помогла бы. Значит, и другие должны к ней так же относиться.
Бабушка с удовольствием пила чай, не скрывала своего намерения переночевать. Оказалось, что зовут ее Любовью Семеновной и разыскивает она свою младшую сестренку Верочку, пятью годами ее моложе. Верочка, как выяснилось, жила когда-то, сразу после войны, в этой квартире со своим мужем, Купидоном. Именно Купидоном. Это было отрицательное прозвище, данное ему за малый рост, пухлость щек и общую подвижность. Так поняла Зоя Платоновна. Сестры расстались в войну, Вера пошла на фронт медсестрой, там познакомилась с Купидоном, он же Иван Макарыч Спесивцев, который был кем-то по хозяйственной части в том же госпитале, и вышла за него замуж - не по любви, а чтобы не быть «боевой подругой». Как война кончилась, Купидон начал служить в Москве, они поселились 6 этой квартире, которая в то время была коммуналкой, даже вроде бы купили маленькую дачу, неплохо жили. Любовь Семеновна приезжала к ним в сорок шестом; дорога неблизкая, а потом сестры поссорились, даже трудно вспомнить почему. Вера была несчастлива с Купидоном, все грозилась бросить его, но не решалась, а он страшно ревновал и даже как-то чуть не убил ее из ревности. Еще бы, ему уже было за сорок, а Верочке, красавице, что твоя березка молодая, чуть за двадцать. А после ссоры сестры и переписываться перестали. Но году в семидесятом написала-таки Любовь Семеновна своей сестре письмо, потом второе, третье - ни ответа, ни привета. Решила, что та все сердится, хоть пора и забыть, чего не бывает между родными! А потом и беспокоиться начала. Хоть не были сестры близки, к старости человек начинает собирать людей, искать родные души. Наконец, пусть и не время нынче для разъездов, приехала Любовь Семеновна в Москву поискать сестру. А где она -одному Богу известно.
Утром старуха разбудила Зою Платоновну на рассвете, уже гремела на кухне посудой, готовила поесть.
- Вставай, Зоя, - крикнула она из кухни, - проспишь! Тебе на улицу иттить!
- Зачем? - спросила Зоя, не раскрывая глаз.
- Как так зачем? Кошек-то из аппарата для журналу щелкать - я, что ли, за тебя за ими ползать буду по грязи?
- Не пойду, - сказала Зоя. - Черт с ними, с кошками, дождик на улице.
- Ну, как знаешь… Тогда звони, как собиралась.
- Рано еще, все спят, семь часов.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
