Кир Булычев
      Сказка про репку
      1.
      Я привез Люцине УполянкуФ При виде этого подарка Люци села на диван и сидела в полном оцепенении три часа (я не преувеличиваю). Нет ничего приятнее, как делать подарки, от которых человек цепенеет. Я сел напротив и рассматривал Люцину, преисполненный тщеславия, и ждал, пока она придет в себя, чтобы сообщить мне мои жизненные планы на ближайшие дни.
      ? Это будетЕ ? сказала она ? Все умрут.
      Все ? это относилось к подругам и вообще знакомым, а может, ко всему женскому населению города. Моему внутреннему взору предстала зловещая картина: Люцина идет по улице в одеянии из полянки, а при виде ее женщины, молодые и немолодые, красивые и некрасивые, ложатся вдоль стен домов на цветочные клумбы и умирают. И тотчас мне стало их жалко, лучше бы ложились помирать мужчины, и не все, а одни мои соперники, которые крутятся вокруг Люцины, тогда как я рискую жизнью, вылавливая полянок или углубляясь в дебри шахты. Так всегда бывает в жизни: Одиссеи бродят по океанам, способствуя первоначальному накоплению капитала, рабы сидят на галерах или мрут в рудниках, а принцессы в окружении льстивых придворных прожигают жизнь в ожидании богатых даров.
      ? Полянка, ? сказала Люцина бархатным голосом. Получилось польанка ? изящно и нежно.
      А я все еще пребывал в мстительном настроении по отношению к придворным моей прекрасной дамы и потому постарался разрушить совершенство этого мира.
      ? Ты знаешь, почему УполянкаФ? ? спросил я.
      ? Нет. Наверно, потому, что красиво, наверно, потому, что на ней узоры переливаются, как цветы на полянке, как полянка в лесу.
      ? Ничего подобного. Эту бабочку назвали по имени Теодора Поляновского, Теодора Федоровича, такое вот странное имя.
      ? Да??сказала Люцина рассеянно, поглаживая тонкими, длинными пальцами нежнейший ворс полянки ? Это интересно Польановский.
      Ей это было совершенно неинтересно, она вновь оцепенела, а мне хотелось рассказать Люцине о Поляновском, мне хотелось доказать ей, что Поляновский некрасив, скучен и зануден, неосмотрителен и даже глуп. Его отличала от прочих смертных удивительная настойчивость, упорство муравья, цепкость бульдога и способность к самопожертвованию ради дела, даже если это для других смертных и яйца выеденного не стоит. Хотя кто может рассудить, что важнее в нашем перепутанном, сложном мире? Хорошо было жить в тихом, провинциальном двадцатом веке, когда все было ясно, Ньютона почитали за авторитет и Эвклида изучали в школах, когда люди передвигались с черепашьей скоростью на самолетах, никто никуда не спешил, а на маленьких полустанках притормаживали ленивые поезда. Теперь о тихой глади того времени могут лишь мечтать бабушки, а внуки, как и положено внукам, не дослушивают медленных бабушкиных рассказов, убегают, улетают, дематериализуютсяЕ Наверно, я старею, иначе чего это меня тянет в спокойное прошлое?
      2.
      Поляновский сочетал в себе скорость и решительность нашего времени с настойчивой последовательностью прошлого века. Он ? идеал, выпавший из времени и чудом державшийся в пространстве. Чудом, но с какой хваткой! Меня вызвал к себе начальник шахты Родригес и сказал:
      ? Ли, к нам приехал гость. Гостю надо помочь. Поведешь его в шахту?
      ? Поздно, ? сказал я ? Со вчерашнего дня шахта закрыта, и ты знаешь об этом лучше меня. Со дня на день пойдет вода.
      ? Особый случай, Ли, ? сказал Родригес, прикрывая правый глаз. ? Познакомься.
      И тут я увидел в углу человека, который сидел, сложившись втрое, и глядел в землю. Но первое впечатление было обманчивым. Он только ждал момента, чтобы броситься в бой. Он уже сломил несгибаемого Родригеса и намеревался подавить меня.
      ? Здравствуйте, ? сказал он, разгибая один за другим не по размеру подобранные суставы. ? Меня зовут Поляновский, Теодор Федорович. Слышали?
      Он не сомневался, что я слышал. А я не слышал. В чем и признался.
      ? А вот я о вас слышал, ? сказал он с некоторой обидой. ? Родригес сказал мне, что вы ? лучший разведчик в шахте, что вы знаете ее как свои пять пальцев. И что вам сейчас нечего делать. Правильно?
      ? Родригесу лучше знать, ? сказал я.
      ? Теперь, когда я вас увидел, я тоже в этом не сомневаюсь, ? сказал Теодор голосом экзаменатора ? И я на вас надеюсь.
      Я повернулся к Родригесу и изобразил на лице полное недоумение. Этот Теодор мне не понравился. И вообще у меня была свободная неделя, я намеревался съездить в горы.
      ? Вы слышите, ? сказал Теодор, уткнув в меня могучий нос, которому было тесно на слишком узком лице. ? Я на вас надеюсь. Вы моя последняя надежда. Родригес не хочет пускать меня в шахту одного.
      ? Еще чего не хватало, ? сказал я. ? Вы оттуда живой не выберетесь.
      ? Я вас предупреждаю, ? заявил тогда Теодор, ? что я все равно пойду в шахту. Хоть один. И если я там погибну, вся ответственность, я имею в виду моральную ответственность, ляжет на вас.
      Он извлек из кармана громадную ладонь и отогнул массивный указательный палец, чтобы ткнуть им в Родригеса. И в меня.
      ? Простите, профессор, ? сказал Родригес с несвойственным ему пиететом ? Но мы вас не приглашали и, если бы заранее знали о вашем приезде, никогда бы не дали согласия на спуск в такое время года. Прилетайте к нам через три месяца. Все будет нормально.
      ? Мне нечего здесь делать через три месяца, и вы об этом знаете, ? сказал Теодор ? Мне нужно побывать в шахте сегодня или завтра.
      ? Но ведь вода же пойдет! ? воскликнул я. Мне стало жалко Родригеса. Он ни в чем не виноват. И позвал меня, чтобы кто-то мог подтвердить, что в шахту спускаться невозможно.
      ? Я успею, ? сказал Теодор. ? Я бывал в куда худших переделках. Вы не представляете. И всегда возвращался. Я же на работе.
      ? Мы все на работе, ? сказал я.
      Родригес перебирал на столе какие-то бумажки, борьба с Теодором легла на мои плечи.
      ? Если я не пойду в шахту, ? заявил Поляновский, ? то не состоится открытие.
      ? У нас в шахте все открытия уже сделаны.
      ? Да? Что вы понимаете в энтомологии?
      ? Ничего.
      ? Тогда как вы можете утверждать, что все открыто?
      Он раскрыл папку, покоившуюся у него под мышкой. Там, между двумя листками прозрачного пластика лежал, словно великая драгоценность, кусок крыла бабочки. С ладонь, не больше. Он был глубокого синего цвета, но я-то знал, что стоит повернуть его на несколько градусов, и окажется, что он ? оранжевый, а если повернуть дальше, то он позеленеет.