– Что-то сегодня мороз сильный.
      – К утру еще сильнее будет, – ответил Распутин. – А ко мне днем Протопопов приезжал. Знаешь зачем? Не выходи, говорит, из дому два дня. Есть сведения, что тебя ночью убивать будут. Или сегодня, или завтра. Ничего себе, даже охранить не могут. За что им батюшка деньги платит?
      Распутин говорил не уставая, ворчал, но без злобы, хотя Феликсу, конечно же, было страшно слушать эти слова, – словно старец испытывал его, намекал на то, что обо всем ему известно.
      – Поедем, поедем. – Князь старался казаться спокойным. Он взял с сундука шубу и стал надевать ее на Распутина. Если бы нож – сейчас бы ударить его – никто не догадается. Или еще лучше – пистолет! Нет, так нельзя, у него в комнатке за кухней прислуга спит.
      – Деньги-то, деньги забыл! – Распутин вырвался, открыл сундук. Пачки денег лежали там, завернутые в газеты. Распутин вытаскивал деньги из бумаги и совал в карманы шубы.
      – Столько денег? – Князь не удержался, вопрос получился глупым.
      – Сегодня получил, – ответил старец. – Добрые люди принесли. Мне добрые люди много денег приносят, а я их на добрые дела пускаю. Я их и не считаю, на что мне деньги считать, что я – Митька Рубинштейн, что ли?
      Распутин рассмеялся, но, когда пошли по черному ходу, оборвал смех, чтобы не разбудить прислугу.
      Они очутились на площадке лестницы. Дверь закрылась, и наступила полная темнота. Юсупову стало страшно, как никогда в жизни. Он даже присел от страха, опершись о стену, – сейчас Распутин задушит его, обязательно задушит. Он обо всем догадался и только ждет момента, чтобы разделаться с Феликсом.
      Князю было страшно жалко себя, такого молодого, талантливого, красивого, у которого вся жизнь впереди. И какое право имеет этот темный старец, мошенник и совратитель женщин, убить его?
      Он хотел закричать, но крик не получился, а снизу, с нижней площадки лестницы, послышался грубый голос Распутина:
      – Ты чего застрял? Темноты боишься, что ли?
      – Иду. – Феликс не сразу заставил себя последовать за старцем. Внизу хлопнула дверь. Распутин вышел во двор.
      В доме Распутин хотел было идти наверх, к кабинету, но Юсупов за рукав шубы потащил его вниз.
      – Там все накрыто, – сказал он.
      Только бы друзья не зашумели! Распутин чуткий, как лесной зверь.
      – Почему в подполе? – удивился Распутин. – Ты мне не говорил. Что же, ты меня в дворницкой принимать будешь?
      – Я люблю те покои. – Юсупов вел его вниз по лестнице, толкнул дверь в подвал. – Никто не побеспокоит, можно с друзьями посидеть. У меня сегодня уже были, только ушли. Видишь, я слуг отпустил, некому со стола убрать.
      – Ну и правильно, что отпустил. – Вид стола с остатками чаепития успокоил Григория. Он повесил шубу на вешалку в узкой комнате, а сам прошел в столовую. Но садиться не стал, а повторил: – И чего этот Протопопов меня оберегает? Я ведь заговорен от злого умысла. Пробовали, не раз пробовали меня жизни лишить, да Господь все время просветлял. Вот и Хвостову меня погубить не удалось. Прогнали Хвостова, где он? А я вот тут, добро людям несу. А кто меня тронет, тому плохо придется.
      Если бы Юсупов был в заговоре одинок, если бы не было товарищей, что сидели над головой, шептались и ждали, он не посмел бы тронуть старца. Но сейчас отступать нельзя – жизнь один раз дается, сегодня не сделаешь обязательного, и упустил свой жизненный шанс!
      – Шоффер у тебя толстый, на шоффера не похожий. Иудей?
      – Француз, – сказал Феликс. – Жан.
      – И лицо у него такое странное – где я его видел?
      – Да в моей машине и видел.
      – У тебя другой был, рыженький.
      – Они сменяются, – сказал Юсупов.
      Им овладело нетерпение. Надо все сделать скорее – пока не сорвалось. Как будто тянешь тяжелого сома и думаешь, порвет ли он леску – еще минутку… уже берег близко. Но вот сорвался, ушел в глубину!
      Распутин уселся за стол, оглядел тарелки и блюда, словно полководец поле боя с вершины холма.
      Юсупов сразу подвинул ему блюдо с пирожными.
      – Вы эклеры любите, Григорий Ефимович, – сказал он.
      Несколько секунд пальцы Распутина висели над блюдом с пирожными, потом он убрал руку.
      – Нет, сладкие больно.
      – Мадеры?
      Все. Охота началась. Сомнения покинули Феликса. Он знал, что Распутин не выйдет отсюда живым.
      Юсупов налил чаю. Самовар был велик и потому не остыл. Но угли в нем потухли. Распутин пил, не замечая, что чай едва теплый. Он начал рассуждать о том, как спасет Россию, и перешел на близкую свадьбу дочери, которую отдавали за офицера, георгиевского кавалера, что его весьма волновало – он вот-вот породнится с настоящим дворянином.
      Разговаривая, Распутин протянул снова руку и взял пирожное с блюда. Юсупов смотрел, как он подносит пирожное ко рту, как рот раскрывается, шевелятся губы, а пальцы у Распутина – плохо мытые, с черными ногтями.
      Юсупов готов был закричать заговорщикам: «Он съел пирожное! Конец! Сейчас он упадет!»
      И было не страшно – только бы скорее кончилось.
      – Ты чего так смотришь? – спросил Распутин. – Будто привидение увидал.
      Распутин засмеялся. Он не боялся в гостях у князя. Почему-то в его голове жило убеждение, что князья гостей не обижают.
      Он взял еще одно пирожное.
      Юсупов налил в бокал мадеры.
      – Попробуйте, Григорий Ефимович, – сказал он. – Из Ай-Тодора, с наших виноградников.
      Распутин отпил мадеры, похвалил ее и спросил:
      – Ну, поедем к цыганам? Чего здесь засиживаться?
      – Поедем, конечно, поедем. – Он утвердительно кивал и ждал, когда же Распутин будет падать?
      В подвале пахло дешевым одеколоном Распутина и ваксой. Хорошо, что не дегтем сапоги мажет.
      Мадера Распутину понравилась, и он пил бокал за бокалом, закусывая отравленными эклерами. На блюде, их почти не осталось. Неужели доктор что-то спутал? Нет, так не может быть! Я не соберусь с силами повторить все снова!
      Распутин поднес руку к горлу и отставил рюмку.
      – Вы что? Болит? – с надеждой спросил князь.
      – Нет, просто першит, – ответил старец.
      Он ласково улыбнулся князю, и тот понял, что еще минута – и он убежит отсюда.
      И вдруг выражение лица старца изменилось. Его брови сошлись к переносице, лоб пересекся морщинами. Он дышал быстро и лихорадочно.
      – Что с вами? – с надеждой спросил князь.
      Распутин уронил голову на руки и глухо произнес:
      – Налей чаю. Жажда мучает.
      Юсупов начал наливать чай, он видел, как трясутся его руки, но остановить дрожь был бессилен. Только бы не заметил Распутин… Ну почему он не умирает! Он же должен давно умереть!
      Неожиданно Распутин уперся ладонями в стол и поднялся. Сделал несколько шагов по комнате, увидел гитару Юсупова.
      – Сыграй, голубчик, что-нибудь веселенькое, – попросил он. – Люблю, когда ты поешь.
      Юсупов покорно взял гитару. Тяжкое, тупое чувство провала овладело им.
      Он запел «Степь да степь кругом…».
      – Не то, – сказал Распутин, – совсем не то. Я же веселенького просил.
      – Не могу, – искренне ответил Юсупов, – настроение невеселое.
      Юсупов пел и смотрел на часы.
      Оказывается, уже пошел второй час, как Распутин сидит в подвале.
      – Спой еще, к цыганам не поеду, – сказал Распутин. – Тяжко мне…
      Он прикрыл глаза, словно задремал.
      Более Юсупов не мог выдерживать этого поединка.
      – Я сейчас приду, – сказал он.
      – Ты куда?
      – По-маленькому, отлить, сейчас вернусь.
      – Ну иди, потом и я схожу. – Распутин вяло улыбнулся.
      Юсупов выбежал из комнаты и в несколько прыжков преодолел два пролета лестницы.
      Его шаги услышали. Когда он распахнул дверь, за ней стояли Пуришкевич и Васильев.
      Юсупов приложил палец к губам.
      – Он жив? – спросил Великий князь. – Не вышло?
      – Яд не подействовал! – сказал Юсупов.
      – Этого не может быть! – откликнулся доктор. – Как медик я ответственно заявляю вам, что яд совершенно свежий и доза его достаточна, чтобы убить роту.
      – Может, он выплюнул? – спросил Пуришкевич.
      Юсупов только отмахнулся. Ему показалось, что за спинами его сообщников стоит знакомый человек, которому здесь быть не положено, но он никак не мог приглядеться к нему и узнать.
      – Мы пойдем все вместе, – сказал Пуришкевич, – мы накинемся на него и задушим.
      Все двинулись к выходу из кабинета. Ими руководило нетерпение, чувство волчьей стаи.
      Феликс расстался с Распутиным, но не со страхом перед ним. Он представил себе, как, мешая друг дружке, вся эта компания вваливается в подвал и Распутин, который жив и здоров, встречает их, подняв стул или схватив в руку бутылку вина. Еще неизвестно, кто возьмет верх.
      – Стойте. – Князь загородил соратникам дорогу. – Я сам. Мне только нужен револьвер. Дмитрий Павлович…
      Дмитрий Павлович был в походной форме, ремень через плечо, на нем кобура.
      Великий князь не раздумывал, расстегнул кобуру и протянул револьвер Юсупову.
      Возвращаться в кабинет не стали. Так и стояли на лестнице, уверенные в том, что ожидание вот-вот закончится.
      Юсупов оказался почти прав.
      Распутин был жив. Он сидел за столом, опустив голову. Юсупов стоял в дверях, сжимая за спиной рукоять револьвера, сейчас бы и выстрелить… Распутин поднял голову и мрачно поглядел на князя.
      – Чем ты меня отравил? – спросил он. – В животе все жжет. Дай-ка мадеры. Может, полегчает?
      Юсупов вздохнул с облегчением. Можно еще на минуту отложить убийство.
      Свободной рукой он налил в рюмку мадеры, Распутин выпил ее одним глотком.
      – Так-то лучше, – сказал он. – А теперь поехали к цыганам.
      – Поздно, – ответил Юсупов.
      – Они привыкли. Бывает, в Царском задержат меня дела, так я ночью на авто к ним еду. Они ждут. Мыслями-то я с Богом, а телом с людьми.
      Он подошел к буфету. Внутри на полке стояло хрустальное распятие.
      – Красивая вещь, – сказал он.
      – Вы бы помолились, – помимо воли вырвалось у Юсупова.
      Распутин обернулся к Феликсу и смотрел на него покорно, внимательно, как будто не узнавая.
      Юсупов повторял про себя: «Господи, дай мне сил! Дай мне сил. Господи!»
      Он вынул руку из-за спины, поднял пистолет и направил его на старца.
      Странно, но тот не увидел этого движения. Он ждал.
      Покорно, как будто они с князем сговорились заранее.
      Куда стрелять? В сердце?
      Юсупов прижал дуло револьвера к розовой рубашке и нажал на спуск.
      Распутин страшно взревел, как раненый зверь.
      Он грузно повалился навзничь на медвежью шкуру, покрывавшую пол.
      На выстрел откликнулись нетерпеливые громкие шаги – остальные заговорщики кинулись по лестнице вниз, кто-то из них неловко задел выключатель, и свет в подвале погас.
      Кто-то налетел на Юсупова, вскрикнул. Юсупов боялся ступить в сторону, чтобы не наступить на труп.
      – Свет! – закричал он. – У двери выключатель.
      Свет вспыхнул почти сразу.
      Комната была полна людьми. Распутин лежал навзничь, кулаки сжаты на груди, на розовой рубашке расплывается кровяное пятно.
      – Он жив, – прошептал Пуришкевич.
      Лицо Распутина подергивалось от судороги. Будто он силился открыть глаза.
      Юсупов поднял было пистолет, но остерегся выстрелить.
      Он не хотел, чтобы кровь залила медвежью шкуру.
      Лицо Распутина застыло, кулаки разжались.
      – Все, – сказал Лазаверт, но наклоняться и проверять не стал – ему было достаточно того, что он видел.
      Юсупов наклонился, Пуришкевич помог ему, и они стащили тело с медвежьей шкуры на каменный пол.
      И тут все забыли, что делать дальше. Конечно, был план вывезти тело на речку и кинуть в прорубь подальше от дворца, но сразу перейти к этому прозаическому делу не хотелось. Да и Юсупов был так измочален последними часами. Холодный Дмитрий Павлович произнес слова, которых все ждали:
      – Я предлагаю, господа, подняться в кабинет и выпить по рюмке за успешное завершение нашего предприятия.
      На лежащего в углу Распутина никто не смотрел. Даже любопытства не было. А может, боялись его.
      Все с облегчением потянулись прочь из подвала. Юсупов вышел последним, выключил свет и запер подвал на ключ. Он не хотел, чтобы кто-то случайно забрел туда и увидел.
      Лестница была освещена скудно, и Юсупов, поднимавшийся последним, посмотрел наверх – еще на пролет. Но там было темно и пусто. И все же тревога его не оставляла.
      Сначала в кабинете было тихо. Юсупов сам разлил по рюмкам мадеру, такую же, какой угощал Распутина.
      Дмитрий Павлович коротко поблагодарил Феликса от имени нации за его подвиг, и все стоя выпили за здоровье князя.
      Затем занялись делами.
      Лазаверт в виде шофера и штабс-капитан Васильев, изображавший Распутина – в его шубе и шапке, а также Великий князь, сжавшийся на заднем сиденье, инсценировали отъезд Распутина из дворца – мало ли кто мог следить за Юсуповым!
      Машина должна была завезти Дмитрия Павловича в его дворец, чтобы он мог пересесть в свой, крытый автомобиль и вернуться на нем к Юсупову. На этом автомобиле и вывезут тело Распутина.
      Приготовления заняли несколько минут. Переодетый Васильев и его спутники покинули дворец. Юсупов остался в узкой прихожей подвала, откуда только что вынесли распутинскую шубу.
      В доме, кроме него, оставался лишь Пуришкевич, который поднялся в кабинет и набрасывал что-то в большом черном блокноте, возможно, свою завтрашнюю речь в Думе. Завтра перед освободившейся от кошмара Россией откроются новые дали.
      Смутная тревога мучила Юсупова. Не могло все так легко и просто кончиться – неправильно это.
      Он прошел в большую комнату. Распутин все так же лежал на полу. Лишь пятно крови на рубахе расплылось шире. Нет, он мертв, он не мог остаться живым!
      Юсупов смотрел на Распутина и думал, почему он не жалеет его и вообще не испытывает никаких чувств. Как будто не имеет к смерти этого чернобородого человека никакого отношения.
      И вдруг у него все внутри сжалось.
      Веко Распутина заметно дрогнуло.
      Старец сначала открыл левый глаз, затем правый.
      Он смотрел на Юсупова. Будто только что проснулся.
      Это кошмар, такого быть не может…
      Ноги приклеились к полу, он хотел крикнуть, но голос не повиновался.
      Вдруг Распутин вскочил на ноги. Нет, так не поднимается немолодой, почти убитый человек. Он вскочил как резиновая игрушка – подпрыгнув – и тут же вцепился в горло Феликсу.
      – Феликс! – повторял он негромко, но со злобой… а может, с мольбой?
      – Феликс…
      Юсупов все же вырвался, потому что в нем удесятерились силы, – он боролся за свою жизнь.
      Он кинулся прочь и, столкнувшись, чуть не сшиб с ног человека, который от дверей снимал ручным переносным аппаратом эту страшную сцену на синема.
      В тот момент Юсупов был слишком перепуган, чтобы его узнать и даже удивиться его появлению.
      Он ворвался в кабинет и закричал Пуришкевичу, уютно устроившемуся за княжеским письменным столом:
      – Он жив! Он уйдет!
      – Револьвер! – Пуришкевич вскочил из-за стола. – Где ваш револьвер?
      – Я вернул его Великому князю! А ваш? Дайте ваш!
      – Нет, – отрезал Пуришкевич.
      Если до того момента он был лоялен и довольствовался вторыми ролями в спектакле, то сейчас наружу вырвалось его действительное отношение к Юсупову:
      – Вы умудрились погубить дело, мальчишка! Теперь пора действовать мужчинам.
      Может быть, это была цитата, может быть, Пуришкевич придумал эти слова когда-то по другому случаю. Но сейчас он был грозен и убедителен.
      Он бегом направился к двери, отстранил темную тень – человека со съемочным аппаратом, и выбежал на лестницу.
      Он увидел, что Распутин уже поднялся из подвала на лестничный пролет.
      – Он не выйдет! – крикнул Юсупов. – Там заперто.
      Но на деле дверь была открыта.
      Распутин скрылся в темноте за дверью.
      Остался лишь его хрип и невнятный звук голоса.
      Юсупов прислонился к стене. У него опустились руки.
      Все впустую! Погибла жизнь. Тюрьма, может, казнь – и за что? Он же все сделал. За всех!
      – Нет! – закричал Пуришкевич. – Не позволю!
      Он кинулся на двор, чуть не сшибив по пути Юсупова и человека с киносъемочным аппаратом, нахально снимавшего фильму, словно он был у себя дома.
      Наконец Феликс узнал его.
      Он пришел из далекого прошлого, из довоенного года, из вечера у высокого джентльмена в Ялте, которого потом убили… Это же медиум!
      Юсупов думал о медиуме отрешенно – это не имело отношения к главному. Но легче думать о медиуме, чем о собственной судьбе.
      С улицы донесся выстрел. Потом еще один.
      Может, еще не все потеряно? Может, его догнали?
      Но у меня нет оружия! – хотел было сказать Юсупов, но не к кому обратиться. Он поднял руку и с удивлением увидел, что держит в руке тяжелую резиновую дубинку, которую дал ему Маклаков, отказавшись участвовать в заговоре. Помог чем мог.
      Юсупов выбежал во двор как раз в тот момент, когда раздался третий выстрел.
      Распутин был уже у открытых ворот; еще два шага – и он на улице.
      Пуришкевич отставал от него шагов на двадцать. Он стоял и палил из револьвера.
      Распутин упал в сугроб. Пуришкевич догнал его и почему-то ударил каблуком в висок. Потом отшатнулся.
      – Я попал! – крикнул Пуришкевич, обернувшись к Юсупову.
      И побежал к дому.
      – Вы куда? – спросил Юсупов.
      Слова гулко раздавались в сверкающей морозной ночи.
      – Меня нельзя видеть! – откликнулся на бегу Пуришкевич. – Меня здесь не было!
      Юсупов чуть было не улыбнулся. Убийца в конечном счете оказался трусом, но издевка мелькнула и пропала – он пошел к сугробу. Наполовину утонув в нем, лежал Распутин – Юсупов уже не верил старому хитрецу. Он опять обманывает!
      Но Юсупов ничего не успел сделать – с улицы послышались голоса.
      В открытые ворота бежал городовой! Этого еще не хватало!
      Юсупов кинулся к воротам.
      – Тут стреляли, вашество! – Городовой был молод, простоват и напуган.
      – Ничего страшного. – Юсупов выталкивал городового из ворот – только бы он не увидел лежащего тела. – У меня гости были, офицеры. Выпили, постреляли, дело молодое.
      В волнении Юсупов не замечал, что выталкивает городового резиновой дубинкой, но городовой видел и дубинку, и тело, лежавшее у сугроба, возле которого неподвижными тенями маячили фигуры слуг, выбежавших на выстрелы из людской. Там же стоял медиум из Ялты, продолжавший снимать фильму, хотя никто его уже не замечал.
      Выйдя со двора, городовой куда-то быстро пошел, придерживая шапку. Юсупов почувствовал облегчение и кинулся к Распутину.
      Тот лежал, но не в той позе, в которой Юсупов его оставил.
      Он еще жив?
      Не может быть!
      Нервы князя окончательно не выдержали, и он побежал внутрь, к себе в кабинет, где спрятался Пуришкевич.
      Пуришкевич стоял в кабинете у окна, наблюдая за событиями во дворе.
      – Что с вами, князь? – спросил он. – Почему вы не принимаете мер? Разве вы не видите, что там посторонние?
      Юсупов был готов убить своего сообщника. И Пуришкевич даже отступил, увидев, как судорожно дернулась рука князя с зажатой в ней резиновой дубинкой.
      – Выпейте воды, – сказал он. Он взял со стола стакан и стал лить в него из хрустального графина, но промахивался, и вода брызгала на ковер.
      Юсупов отмахнулся от воды.
      – Где Дмитрий Павлович, наконец? – сердито воскликнул Пуришкевич. – Мы же должны увезти тело.
      В дверь кабинета постучали.
      Юсупов сделал было шаг к двери, но дверь уже отворилась ему навстречу.
      Там стоял камердинер Василий Иванович.
      – Простите, ваше сиятельство, – сказал он ровным голосом вымуштрованного слуги, – там вернулся городовой. Они вас просят.
      – Я сам! – сказал Пуришкевич. – Я сам поговорю. Я умею говорить с народом.
      Поведение его было нелогично – только что он боялся огласки и тут забыл об этом. Юсупов хотел было остановить думца, но передумал – пускай бежит. Только бы Распутин был мертв. Если он оживет снова, я этого не вынесу!
      Городовой переминался с ноги на ногу возле сугроба. Слуги тоже стояли там.
      Юсупов услышал, как Пуришкевич излишне громко, как с трибуны, объясняет городовому:
      – Знаешь, кто с тобой говорит?
      – Не имею чести, вашество…
      – С тобой говорит член Государственной думы Владимир Митрофанович Пуришкевич. Неужели не слыхал обо мне?
      – Так точно, слыхал.
      – Выстрелы, которые ты слышал, убили Распутина. Того самого мерзавца и самозванца, который продавал нас немцам и губил батюшку-царя и наших героев-солдатиков!
      Господи, как все это лживо и фальшиво! Юсупов не подходил ближе.
      – Если ты любишь Царя и свою Родину, – продолжал речь Пуришкевич, – ты будешь молчать! И это относится и к вам, господа, – жест в сторону слуг.
      Он добьется совершенно обратного эффекта. Он нас всех выдаст!
      – А теперь иди прочь и забудь о том, что видел. Забудь!
      – Так точно!
      Городовой пошел прочь. Он шел неуверенно, будто с каждым шагом ему приходилось вновь решать задачу, слушаться ли голоса разума и дисциплины или этих господ, которые убили Гришку Распутина?
      Пуришкевич остался без аудитории, но это его не смутило.
      – А теперь, голубчики, попрошу перенести тело внутрь, чтобы каждый прохожий не мог им любоваться!
      Слуги послушно потащили тело Распутина к открытой дверце в подвал.
      Пуришкевич командовал ими, но до тела не дотрагивался.
      Распутин лежал на лестничной площадке, откуда вели ступеньки вниз, в подвал, где его убивали, и наверх – в кабинет.
      Там горела верхняя лампа, и Юсупов, подошедший к телу, смог разглядеть, как зверски был убит временщик. Лицо было обезображено многими ударами… Но вдруг Юсупов увидел, как вновь дрогнуло веко старца…
      Это уже случалось не раз за ту ночь. И никогда Юсупов не сможет точно сказать, что это случилось на самом деле или было плодом его взболтанного воображения.
      Но Юсупов окончательно сорвался с катушек.
      Неожиданно для самого себя он кинулся к трупу и принялся бить его резиновой дубинкой, ударять сапогами и притом вопил, матерился, как извозчик, и дергался… а слуги, которые только что принесли труп и не успели уйти, и Василий Иванович с Пуришкевичем, стоявшие выше на пролет, замерли от невероятного ужаса этой сцены.
      Любопытно, что впоследствии все участники этого злодейства написали мемуары, и во всех мемуарах сцена избиения трупа стала как бы кульминацией этой ночи.
      «Я ринулся на труп и начал избивать его резиновой палкой… В бешенстве и остервенении я бил куда попало… Все божеские и человеческие законы в эту минуту были попраны», – признавался князь.
      Ему вторил Пуришкевич: «Он не мог поверить в то, что Распутин уже мертвое тело, и, подбежав к нему, стал изо всей силы бить его двухфунтовой резиной по виску с каким-то диким остервенением и в совершенно неестественном возбуждении.
      Я, стоявший наверху у перил лестницы, в первое мгновение ничего не понял и оторопел, тем более что, и к моему величайшему изумлению, Распутин даже и теперь еще подавал признаки жизни. Перевернутый лицом вверх, он храпел, у него закатился зрачок правого глаза… Но я пришел в себя и крикнул слугам скорее оттащить Юсупова от убитого, ибо он может забрызгать кровью и себя, и все вокруг, и в случае обыска следственная власть, даже без полицейских собак, по следам крови раскроет дело.
      Слуги повиновались, но им стоило чрезвычайных усилий оттянуть Юсупова, который как бы механически, но с остервенением, все более возраставшим, колотил Распутина по виску… Наконец его оттащили. На него было страшно смотреть, до такой степени ужасен был его вид, с блуждающим взглядом, с подергавающимся лицом и бессмысленно повторяющим: «Феликс, Феликс, Феликс…»
      Под монотонное бормотание рехнувшегося Юсупова Пуришкевич велел слугам принести материи, чтобы обернуть труп и связать его.
      Юсупов потерял сознание.
      Вернувшийся на авто Лазаверт осмотрел его и сказал, что теперь князь будет спать.
      Пуришкевич велел ему подсобить слугам и втащить труп Распутина в крытый авто Дмитрия Павловича, но тут Лазаверту стало плохо, он отбежал в сторону, и его вырвало на снег. В перерыве между спазмами он сказал Пуришкевичу, что виновата его комплекция.
      Дмитрий Павлович сам сел за руль. Они со штабс-капитаном и управились, скинув труп в полынью Петровского моста.
 

x x x

 
      Юсупов проснулся часа через три. Не без помощи Пуришкевича, который собрался уйти до рассвета. Он не сразу вспомнил, что произошло.
      Пуришкевич велел Василию Ивановичу пожертвовать одной из дворовых собак.
      В сарае было два пса, они должны были сторожить дом, но в ту ночь их не выпускали. Василий Иванович с револьвером Пуришкевича застрелил пса в сарае, потом вместе с Пуришкевичем, которому нравилось планировать и устраивать заговоры, протащили тяжелое кровоточащее тело пса по двору, где бежал Распутин, и бросили его в сугроб туда, где Распутин окончательно упал, добитый Пуришкевичем.
      – Вы знаете ваш урок, – сказал Пуришкевич.
      Юсупов стоял рядом, ежился на холоде в накинутой на плечи шубе. Казалось, он с трудом соображает, что же произошло.
      Василий Иванович от имени остальных трех или четырех слуг, что собрались проводить хозяина, заверил Пуришкевича, что они сейчас же начнут замывать подвал и лестницу.
      Тогда Пуришкевич взял Юсупова под руку и вывел его на набережную.
      Пошел легкий искристый снежок, искорки легко порхали под фонарем. Извозчик вовсе не удивился, увидев пьяных загулявших господ. Пуришкевич отвез Юсупова до дворца Александра Михайловича, а сам поехал домой.
      Юсупова встретил Федор, брат его жены. Федор был восторженным юнкером, который давно заподозрил, что Феликс занимается делами секретными и государственными. Феликс в свое время не удержался – в порыве откровенности признался юноше, что намерен убить Распутина.
      Федор не спал всю ночь – он догадался, что Феликс совершит свой подвиг именно этой ночью.
      Он встретил Феликса в передней. Он был бледен и курил не переставая.
      – Слава Богу! – кинулся он к Феликсу. – Наконец ты… так что же?
      – Распутин убит, – ответил Феликс голосом полководца, который только что разгромил Наполеона. – Но больше я ничего тебе не скажу. Я смертельно устал и хочу спать.
      Юсупов уснул без задних ног. Но в десять его разбудили.
      Оказывается, его желал видеть у себя полицмейстер Казанской части генерал Григорьев по делу, не терпящему отлагательства.
      Юсупов привел себя в порядок и вышел в кабинет, где его ждал генерал.
      – Вы хотите спросить меня о ночных выстрелах в доме моих родителей? – спросил Юсупов.
      Он был свеж, подтянут, доволен собой. Он сделал шаг в историю, и теперь его ничто не остановит. Но вести себя надо осмотрительно, неизвестно, как поведет себя императрица. Что она заставит сделать своего мужа? Потребуется ли мученик Новой России?
      Мучеником Юсупов становиться не намеревался.
      Генерал Григорьев был толст, потлив, собирался на пенсию, и для него визит к Юсупову был неприятен и опасен. Он тоже не знал, чем обернется дело, и его терзали самые мрачные предчувствия. Что бы ни случилось во дворце Юсупова, будут искать стрелочника. А когда ты так велик и толст, голубчик, то мимо тебя не промахнешься.
      – Я хотел бы спросить вас, ваше сиятельство, – сказал Григорьев, – не был ли вчера ночью у вас в гостях Григорий Распутин?
      – Распутин? – Юсупов был искренне удивлен. – Мы с ним знакомы, но чтобы он посмел явиться ко мне в дом? Нет, это исключено!
      – История странная и даже загадочная, – сказал генерал.
      – Вы расскажете мне, что случилось?
      – К сожалению, долг повелевает мне сохранить служебную тайну.
      – Но, может быть, вы сначала выпьете рюмочку коньяку, ваше превосходительство?
      После рюмочки генерал помягчел – она стала как бы знаком того, что он пришел не в дом к подозреваемому, а посещает отпрыска одного из самых знатных и богатых родов империи.
      – Представляете, Феликс Феликсович, – рассказал генерал. – Кто мне только что заявился пристав и поведал удивительную историю. Оказывается, он получил рапорт городового, что дежурит по соседству с вашим дворцом. И тот утверждает, будто с ним случилось вот что: он услышал ночью выстрелы, доносившиеся из вашего дома. Когда он прибежал туда, то его встретил человек, назвавшийся членом Думы Пуришкевичем, который признался, что Распутин убит, и взял с городового слово молчать об этом. Городовой утверждает, что также видел тело, но рассмотреть его не смог.
      – И вы поверили в эту чепуху? – Юсупов был возмущен.
      Он был на самом деле возмущен. Но не Пуришкевичем.
      Да, мы все хотим войти в историю, но история не приемлет нахрапа. Неужели он себя уже видел российским диктатором? Такой диктатор может все погубить – в результате все мы окажемся в камере предварительного заключения, и Пуришкевич будет вопить на весь мир о парламентской неприкосновенности, которую, к счастью, в России еще не придумали.
      – Это прямо невероятная история, – возмутился Юсупов. – Ваш городовой – большой путаник. Позвольте, я вам расскажу, как было дело.
      Генерал послушно кивал – ему нужно было объяснение, он жаждал объяснения.
      – У меня ужинали друзья. В том числе великий князь Дмитрий Павлович, Пуришкевич и несколько офицеров. Когда гости разъезжались, я услышал два выстрела. Сбежавши вниз, я увидел собаку, лежащую на снегу. Оказывается, один из моих гостей решил дать салют в честь хозяина дома и, неосмотрительно выстрелив из револьвера, убил собаку.
      Генерал Григорьев покорно качал головой. История с собакой была шита белыми нитками. Для того чтобы их увидеть, не надо быть жандармским генералом.
      Юсупов, увлекшись, реакции генерала не почувствовал. В его воображении придуманная картина уже наложилась на действительную и вытеснила ее.
      – Я вызвал городового, – продолжал князь, – чтобы объяснить ему причину. К тому времени гости разъехались, остался только Пуришкевич. Он и беседовал с городовым. Насколько я понимаю, он сравнил собаку со старцем и вслух пожалел, что убили собаку, а не Распутина. Вот ваш городовой, смущенный этими речами, и перепутал…