У клуба-медпункта на длинной лавочке под бревенчатыми колоннами сидели десять старух в высоких кружевных кокошниках, разноцветных до земли платьях и с выражением торжественного достоинства на лицах.
      — Вот, — сказал Эдуард с некоторым облегчением, — а я боялся, что не придут в разгар трудового дня. Но пришли. И даже облачились. Это великолепно. Здравствуйте, товарищи пенсионерки!
      Старухи наклонили головы, здороваясь, и Элле показалось, что своим коллективным взором они пронзили ее насквозь, знают, где родилась, как училась в школе и почему у нее не сложилась личная жизнь.
      — Замечательно, — сказал Эдуард. — Вот наш народный хор. А перед вами, товарищи пенсионерки, специальная экспедиция Академии наук, приехали записывать и изучать. Большое внимание уделяют сохранению и утверждению народного творчества. Прошу взаимно знакомиться! — Эдуард Олегович отступил на шаг и сделал широкое движение рукой, как сеятель. Затем добавил: — Пошли внутрь помещения. Там поговорим, а то дождик собирается…
      Вениамин в клуб не пошел. Эта мирная на вид деревня скрывала в себе тайны, ускользающие, но ощутимые, невыдуманные. Тайна утреннего выстрела из пушки вроде бы разрешилась. Но факт стрельбы из пушки не открывает причин этой стрельбы. Есть дрессированный медведь. Но зачем он?
      Вениамин огляделся, раздумывая, куда направить свой путь. Он казался самому себе витязем на распутье. И потому решил подождать, как распорядится судьба, — должен же быть знак, который направит его в нужную сторону.
      Намек материализовался через две минуты и принял форму знакомого грузовика, который медленно выехал из улицы на площадь. Вениамин сначала решил, что в деревне есть особые ограничения для единственной машины: может, охраняют медведей. Но тут же выявилась причина столь медленного движения: Василий, сидя за рулем, разговаривал с какой-то девушкой, чьи ноги были видны по ту сторону грузовика.
      — В кино вечером пойдешь? — спросил Василий, глядя из кабины в сторону и вниз, так что Вениамину был виден только его крепкий коротко остриженный затылок.
      — Мне заниматься надо, — ответил почти заглушенный мотором девичий голос, который Веня узнал бы из тысячи.
      — Я вот и без образования зарабатываю. Главное — уметь использовать обстоятельства.
      — Кого цитируешь? — спросила Ангелина.
      — Я не цитирую, я сам придумываю, — сказал Василий. — Ты не думай, для меня авторитетов нету.
      — Поезжай в город, — сказала Ангелина, — молоко скиснет.
      — Наше не скиснет, — сказал Василий. — Я его водой из ключа разведу.
      — Ты не шути! — сказала Ангелина, прибавила шагу, и Вениамину было видно, как загорелые ноги переместились вперед, но Василий чуть прибавил скорость и догнал девушку.
      — А в кино пойдешь? — спросил он.
      — Не пойду.
      — Ученые приехали? Я им покажу, где раки зимуют.
      — Брось ты свои угрозы, — сказала Ангелина.
      Дальше разговора Вениамин не слышал, потому что грузовик и Ангелина отошли далеко.
      Вениамин побрел по дороге, любуясь резьбой на наличниках и столбах, греясь под северным нежарким, но уютным солнцем, глядя с нежностью на жеребенка, который выскочил на улицу, оглянулся, взбрыкнул и погнался за курами, а те лениво разбегались, уступая ему дорогу. У крайнего дома, от которого дорога спускалась в низину, Вениамин остановился. Столбы ворот, седые от старости, представляли собой солдат в высоких гренадерских шапках. Носы у солдат уже откололись, как и дула ружей, но глаза гневно глядели вперед из-под насупленных бровей. Сюжет резьбы показался Вениамину необычным — ни в одной из специальных статей, несмотря на свою любознательность и осведомленность в народном творчестве, он о таком не читал. Надо сказать Андрюше, чтобы сфотографировал, подумал Вениамин и в этот момент услышал над головой стройное многоголосое пение, ровное и негромкое.
      В окне высокого этажа показалась девичья головка, будто там догадались, что с улицы подслушивают. Брови удивленно взлетели при виде худого молодого человека в очках, при галстуке, со следами полосатости на лице. Девушка пропала, песня оборвалась, и тут же во всех четырех окнах возникли девичьи, женские и старушечьи головы, глядевшие на Вениамина с веселым интересом.
      — Здравствуйте, — сказал Вениамин.
      — Здравствуйте, — ответили во всех окнах. — Вы из экспедиции?
      — Он за Мишкой бегал, — сообщила первая девушка.
      — Они за мельницей приехали, — сказала женщина во втором окне.
      — Нет, — сказали в третьем, — они песни собирают. — Идите сюда, — сказали в четвертом, — мы вам споем.
      — С удовольствием, — сказал Вениамин, забыв на минуту о своей раскраске.
      На пороге большой, в два света комнаты Вениамина встретила статная старуха с гладко зачесанными волосами. Девушки и женщины, пока Веня поднимался в дом, успели рассесться за валики, схожие с диванными, на которых были натянуты кружева, разобрать вересковые коклюшки.
      — Добро пожаловать, — сказала торжественно старуха, — в ручьевскую кружевную артель.
      Назвавшись директоршей артели, она повела аспиранта вдоль валиков, говоря солидно, медленно, но без перерыва, как профессиональный экскурсовод.
      — Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
      — Большую серебряную медаль, — уточнила толстуха в сильных очках.
      — Это неважно, мы не спесивые, — сказала директорша. — Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда — в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
      — Ширпотребом! — раздались возмущенные голоса.
      — А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
      Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев — некоторые пожелтели от старости, другие новые.
      Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену — мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках…
      — Невероятно, — сказал Веня.
      — Вот то же самое они нам и сказали, — подтвердила статная директорша. Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
      — К сожалению, знаком, — сказал Вениамин.
      — Они говорят, не народное, — вмешалась девушка в очках, — а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
      — Третий век, — прошептала древняя голубая бабушка из угла.
      Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.
      Справа висел портрет мужчины в зеленом мундире с красными отворотами и обшлагами, с золотыми пуговицами и в треуголке, обшитой золотым галуном. Лицо мужчины было сурово, подбородок крепкий, а глаза светлые, голубые, как у всех кружевниц.
      — Кто это? — спросил Вениамин.
      — Майор Полуехтов, — сказала древняя бабушка, — ясное дело.
      Но Вениамин уже не слышал. Он смотрел на второй портрет. На нем была изображена молодая женщина, тоже голубоглазая, с полными чуть загнутыми в углах губами, доверчивая и добрая. Платье было открытое и обнажало округлые плечи и высокую грудь, закрытую кружевом.
      — А это государыня императрица, — прошамкала бабушка. — Елизавета Петровна в бытность свою цесаревной.
      — Это не более как сомнительная версия, — сказала директорша. — Мы думаем, что это жена Полуехтова.
      — Нет, — сказала бабушка, — императрица любила нашего майора невестиной любовью, потому он сюда и попал.
      Вениамин уже не слышал спора, горевшего, видно, не первый год. Он смотрел на портрет и страдал, ощущая бездну времени, отделявшую его от молодости той, что была изображена на портрете. И неважно было — принцесса, императрица, невеста, жена… ее нет, Вениамин опоздал, трагически опоздал родиться…
      Он не помнил, как оказался на улице, хотя вроде бы его проводила до калитки директорша артели, а он вроде бы обещал ей поговорить со специалистами в Свердловске и постоять за ручьевские кружева. Он слышал лишь стук собственного сердца и знал, что полюбил безнадежно и навсегда.

      Дальше дед с Андрюшей шли не спеша. Андрюша остановился там, где оставил фотоаппарат. Там же лежал букет голубых махровых цветов.
      — Погоди, — сказал вдруг дед строго. — Ты зачем эти цветы погубил?
      — Красивые, — сказал Андрюша. — Пускай в банке постоят.
      — А ты чего в своей жизни посадил, молодой человек? Ты чего создал? Рвать научился? Рвать все умеют! Это точ-на.
      — Это же васильки. Сорняки.
      — Дурак, — сказал старик. — Рожь здесь растет обыкновенная, семена из района получили. А васильки уникальные, только в наших местах произрастают. Так что подорвешь экологию, и не будет больше такого сорняка.
      — Ну и хорошо, — упрямился Андрюша, — урожаи увеличатся.
      — Опять дурак, — сказал старик. — Уничтожишь ты этот так называемый сорняк невиданной красоты, а на нем, может, особый вид бабочек обитал, он тоже вымрет. Тебе их не жалко?
      Дед протянул вперед коричневую ладонь, и сверху, из голубой небесной синевы, послушно опустилась ему на ладонь оранжевая бабочка с синими пятнами на крыльях.
      — Ты с этим видом знаком? — спросил дед.
      — Я бабочек не изучал, — сказал Андрюша, — может, она на соснах живет.
      — Эндемик, — сказал дед. — Понимаешь? Все в природе уравновешено и взаимосвязано, как говорил Дарвин.
      — Кто?
      — Дарвин-младший, внук, я с ним состоял в переписке.
      Очевидно, старик не врал. Бабочка вспорхнула с ладони, сделала круг над букетом васильков, огорченная экологическим бедствием, пришедшим с Андрюшей, и пропала в жаркой душистой синеве.
      — Что же мне теперь делать? — спросил Андрюша.
      — Дари уж кому хотел. Только на будущее осторожней, береги природу. Пора нам здесь заповедник устраивать. Ты мальчишек двух не встречал, Сеньку и Семена?
      — Видел.
      — Из-за них, стервецов, я Мишке малину уступил, за ними погнался. Опять браконьерствовали.
      — Вы рыбу имеете в виду?
      — Ее самую. — Видно, от малого роста дед говорил громко, уверенно, с нажимом на некоторые слова. — А ты что, в поп-группе выступаешь?
      — Не понял, — сказал Андрюша. — Волосы у тебя дикие. И характер буйный. На медведей бросаешься. Я решил было, что ты на саксофоне играешь. В ансамбле. Я, понимаешь, больше классический джаз уважаю. На уровне диксиленда. Ты как к диксиленду относишься?
      — Положительно, — сказал Андрюша. — А почему медведь из пушки стреляет?
      — Традиция, — сказал дедушка. — Хочешь поглядеть, как он это делает?
      — Конечно, хочу. Только он меня не узнает?
      — На работе смирный. Понимает, что может зарплаты лишиться. Он за место держится. Сам-то он бескорыстный, но семья у него, медведица строгая. Да ты не бойся, в случае чего я ему объясню. Ведь это я шефство над пушкой осуществляю. Это точ-на.
      — Так чего же он у вас малину отнял?
      — Ты бы молчал — сам изранил, довел зверя до крайности. Он же в принципе дикий зверь. — Дед рассердился. Даже остановился, топнул ногой и строго спросил: — За мельницей приехали?
      — Почему все про мельницу спрашивают? Мы же фольклористы.
      — Понимаю, — сказал старичок. — Я все равно к мельнице бы дорогу не указал. Мельница у нас со странностями.
      — Любопытно посмотреть, — сказал Андрюша.
      Они дошли до крайней избы, остановились. Старичок сказал:
      — Вон на той стороне второй дом мой. Запомнил? Жду к себе.
      Старичок быстро пошел через улицу к своему дому.
      Андрюше не хотелось возвращаться домой. Он уже понял, что в деревне все знают о его утреннем подвиге, но относятся к нему без особой издевки. Может, поискать Эллу? Все-таки он член экспедиции, и его фотографическое мастерство может пригодиться.
      Тут он увидел знакомых ребятишек, которые натягивали веревку между могучими липами. Андрюша присел на траву, было тихо, мирно, деревня ему нравилась, утренние приключения уже ушли в прошлое. Он глядел на Сеню и Семена и думал, что они чем-то — разрезом глаз или длинными белесыми ресницами похожи на Ангелину.
      — Прыгать будешь? — спросил Семен. — У нас тренировка по прыжкам в высоту. Скоро тренер придет.
      — Вы тренируйтесь, я погляжу.
      — Гляди, — сказал Сеня. — За погляд денег не берем. Только если какой-нибудь новый стиль знаешь, не скрывай. А то мы все фолсбери-флопом прыгаем, а он имеет пределы.
      Семен разбежался и прыгнул через веревку. Не фолсбери-флопом, а перекидным да притом зацепился за веревку на высоте метра с небольшим, грохнулся, хорошо — земля мягкая, трава.
      — Разминка, — сказал он, — неудачное приземление.
      Теперь разбежался Сеня, веревку он преодолел и сказал Семену:
      — Поднимай выше.
      — Правильно, — сказал подошедший невесть откуда Вениамин, снимая очки и передавая их Андрюше. — Я принимаю участие. Вы не возражаете?
      — Прыгайте, — сказал Семен. — Эту высоту будете брать или поднимем?
      — Поднимем, — сказал Вениамин. — Во мне подъем чувств.
      Он затрусил к веревке, затормозил перед нею и подпрыгнул. Веревка ударила его по коленям, и Вениамин перевалился, шлепнулся на живот и замер. Подниматься было лень — жаркая истома завладела воздухом. Веня отполз в сторону, в тень, перевернулся на спину и закрыл глаза.
      Сеня с Семеном подняли веревку повыше, до полутора метров. Сеня преодолел ее с первой попытки, Семен со второй стилем фолсбери-флоп. Андрюша поглядел на редкие кучевые облака и сказал:
      — Надо мне честь города защищать. Разойдись, братва!
      Он хорошо разбежался, перепрыгнул с запасом и сказал:
      — Разрешаю поднять планку еще на три сантиметра.
      На следующей высоте сошел Сеня, но Семен остался, Андрюша его обошел только по числу попыток.
      — Наша взяла, — сказал Андрюша, — а вы говорили.
      Он запыхался, устал. И как-то вылетело из головы, что его противникам лет по восемь, не больше.
      — Сегодня ваша, завтра наша, — сказал Семен. — Мы еще в длину не прыгали. Смотри, тренер пришел.
      Коля Полуехтов с сумкой «Олимпиада-80» через плечо остановился поодаль.
      — Как успехи, малыши? — спросил он.
      — Скромные, — сказал Сеня.
      — Стараемся, — сказал Семен. — Без тебя трудно.
      Коля подошел к веревке, ладонью проверил высоту — получилось до его носа.
      — Солидно, — сказал он. — Метр пятьдесят три. С какой попытки брали?
      — Андрей взял со второй, — сказал Семен. — Я с третьей.
      — Нет, — Коля поглядел на Андрюшу снизу вверх, — для тебя это не достижение. В тебе живого росту, наверное, метр восемьдесят.
      — Метр семьдесят шесть, — сказал Андрюша.
      — Свой рост надо брать без усилий. Это твой предел?
      Мальчишки смотрели на Колю с уважением, верили каждому слову.
      — Не знаю, — сказал Андрюша. — У меня другие цели в жизни.
      — Цели прыжкам не помеха. — Коля говорил поучающим голосом. Андрюшу это разозлило.
      — А ты свой рост можешь взять?
      — Не проблема, — сказал Коля и, не снимая сумки и не раздеваясь, даже без разбега присел, оттолкнулся и перемахнул через веревку. Потом обернулся к Андрюше. — Ты на меня не обижайся. Я к зиме буду два метра брать. Такая у меня цель. Ну ладно, вы тут отдыхайте, а у меня дела.
      Коля пошел через дорогу к дому, а Сеня сказал вслед:
      — Редкого упорства он у нас.
      — Энциклопедию читает, — вздохнул Семен. — Уже третий том.
      Из калитки вышел пес, поглядел по сторонам, затрусил к околице. Вид у пса был деловой, задумчивый.
      — За коровой пошел, — сказал Сеня.
      По улице не спеша шли Элла Степановна и Эдик. У калитки они остановились. До молодых людей донесся вопрос Эдуарда:
      — Вы удовлетворены встречей?
      — Спасибо, Эдик, — сказала Элла Степановна. — Ваша помощь совершенно неоценима.
      — Ну что ж, и нам надо идти, — сказал Андрюша, подождав, пока Эдуард откланяется.

      Глафира задержалась в правлении, вела телефонные переговоры с районом. Ангелина осталась на ферме, там заболел теленок. Обед готовила Элла, а Коля истопил баню, и экспедиция как следует вымылась. Баня оказалась настолько эффективной, что лицо Вениамина приобрело естественный бело-голубой цвет. Правда, он сам этого не заметил, так как его неожиданная влюбленность в портрет воздвигла между ним и действительностью стену. Элла Степановна, узнав о происшедшем, искренне расстроилась.
      — Придется мне сходить и поглядеть, что там за портрет, — решила она.
      Коля убрал со стола посуду и достал с полки четвертый том энциклопедии Брокгауза и Ефрона.
      — Почитаю немного, — сказал он. — До вечерней тренировки время есть.
      — Андрюша, — спросила Элла, — у тебя магнитофон в порядке? С завтрашнего дня начинаем запись.
      — Техника у меня готова… — ответил Андрюша. — Только я завтра утром на мельницу сходить хотел.
      — На какую мельницу? — возмутилась Элла. — Мы приехали…
      — Знаю, за песнями, — согласился Андрюша. — Но наш долг не проходить равнодушно мимо исчезающих памятников старины. К тому же она какая-то странная.
      — Ничего странного, — заметил Коля, отрываясь от энциклопедии.
      — На колесах? — спросил Андрюша.
      — Нет. Просто бродячая. В прошлом году на холме стояла, за рекой. Потом пропала. Говорят, в Волчьем логу объявилась.
      — И ты в это веришь! — воскликнула Элла. — Ты же пионер!
      — А чего же не верить?
      — И как ты это объясняешь? — спросил Андрюша.
      — А чего объяснять? Это все проделки секунд-майора, — сказал Коля. — Он на мельнице ходит и шалит. Все знают.
      — Ну, это никуда не годится! — сказала Элла. — Я с твоей бабушкой поговорю.
      — Поговорите, — сказал Коля и продолжал чтение энциклопедии.
      — Местный фольклор, — сказал Вениамин. — Обычный местный фольклор. Рождается на глазах. Мельницы, может, и нет… Вот пройдет несколько месяцев, и будут обо мне рассказывать, как я влюбился в портрет, а он ожил и стал человеком. У Гоголя…
      — В тебе живет Пигмалион, — сказал Андрюша.
      — Но портреты не оживают, Вень, — сказала Элла. — Выкинь это из головы.
      — Я пойду, — сказал тогда Вениамин, — в артель. Погляжу на портрет.
      Коля вздохнул и снова отложил энциклопедию. — Ну дети, прямо дети, сказал он. — Что, у вас фольклористы все такие психованные?
      — Меня это смущает, — серьезно ответила Элла. — Хотя и твой, Коля, рассказ о мельнице меня не утешил.
      — Я все-таки пойду, — сказал Вениамин. — У меня предчувствие…
      Он направился к двери, но в этот момент дверь открылась и вошла Ангелина.
      — Вы уже пообедали? — спросила она с порога. — А я спешила…
      Тут раздался глухой стук.
      Вениамин со всего размаха грохнулся на пол.
      Он лишился чувств.

      — Эх, — сказал Коля, окончательно закрывая энциклопедию.
      — Я что-нибудь не то сказала? — испугалась Ангелина.
      — Он переутомился… Андрюша, воды, — сказала Элла, наклоняясь над Веней.
      — История загадочная, — сказал Андрюша. — Вы знакомы?
      Ангелина отрицательно покачала головой, зачерпнула из ведра кружку воды, дала Элле. Элла поднесла к губам Вениамина, но тот не прореагировал на это. Элла вцепилась аспиранту в пульс, а Андрюша перехватил кружку и вылил ее на голову своему коллеге.
      Вениамин захлебнулся, чихнул, закашлялся, вскочил, увидел Ангелину и попытался тут же снова грохнуться в обморок, но этого не допустил Андрюша:
      — Стой! Сначала объяснись!
      — Это она… — промолвил Вениамин. — Я так и знал.
      — Кто она?
      — Портрет, — сказал Веня. — Я не зря надеялся.
      После этого падать в обморок было уже не нужно, да и неудобно. Веня смертельно смутился, оттолкнул заботливые руки Эллы, резко поднялся и, пошатываясь, отошел к окну.
      — Все ясно, — сказал Андрюша смущенной Ангелине. — Наш ученый сегодня побывал у ваших кружевниц и увидел там женский портрет. Он влюбился в него с первого взгляда. И тут ты входишь…
      — Это ваш портрет, — сказал Вениамин, не оборачиваясь. — Это вы.
      — А если это был портрет императрицы Елизаветы Петровны? — спросил Андрюша. — Понимаешь, с кем ты теперь имеешь дело?
      — Мне все равно, — глухо сказал Вениамин, глядя в окно. — Я потрясен. Я не знаю, что мне теперь делать.
      — Сходить к колодцу, — сказал Андрюша. — Чай будем пить.
      — Не надо, — сказал голос от двери. — Чай погодит.
      В дверях стоял вошедший незамеченным шофер Василий, который держал в кулаке два билета в кино.
      — Добрый вечер, — сказала Элла Степановна. — Как приятно, что вы нас навестили.
      Василий даже не взглянул на нее.
      — Ты в кино идешь или не идешь? — спросил он сурово Ангелину. И сам ответил: — Не идешь.
      — Если ты ревнуешь, — сказал Коля, — то зря. Веня в портрет влюбился.
      — Камуфляж, — сказал Василий. — Ты мне мозги не пудри.
      — Клянусь вам! — резко обернулся от окна Вениамин. — Клянусь, что я не видел Ангелину раньше. И мое отношение к ней вторично!
      — Почему вторично? — удивилась Ангелина.
      — А вы садитесь, посидите с нами, — сказала Элла. — Хотите, кто-нибудь из нас в кино с вами пойдет?
      — Чего? — Василий только сейчас вспомнил про билеты. Он разжал кулак. Билеты закружились и упали на пол, а Василий подошел к Вениамину и сказал с угрозой: — Иди к своему портрету, понял? На Ангелину ни взгляда, ни вздоха, понял?
      — Я не могу дать вам такого обещания, — сказал Вениамин. — Простите меня, пожалуйста. Это выше меня.
      — Мое дело предупредить, — сказал Василий. Он смотрел на аспиранта с презрением и не уходил, не сказав последнего слова, но тут за окном мелькнула черная тень и раздался крик:
      — Меакульпа!
      Лицо Василия исказилось.
      — Проклятие! — закричал он страшным голосом и выбежал из дома. Взревел за окном грузовик.
      — Кто же это? — спросила Элла.
      — Я думаю, что птица, — сказал Андрюша. — Та самая, да?
      — Гришка, — сказала Ангелина. — Это Гришка. Вася за ним вторую неделю гоняется.
      — Не догонит, — сказал Коля. — Хочешь, посмотрим?
      Андрюша вслед за Колей выбежал на улицу.
      Солнце клонилось к закату. Тени от домов и деревьев стали длинными и лиловыми, и трава казалась еще светлее и зеленее.
      Далеко над улицей медленно летела громадная черная птица, за нею гнался грузовик.
      — Не догонит, — повторил Коля, — ты не беспокойся.
      Андрюша хотел сказать, что и не беспокоится, но сзади раздался голос Эдуарда Олеговича:
      — Удивительно! Взрослый человек, а такая страсть!
      — Страсть? — удивился Андрюша. — К Ангелине?
      — О нет! К таксидермии.
      — Не понял, — сказал Андрюша. Он не знал такого слова.
      — Вася мечтает сделать чучело из этого редкого экземпляра и послать в Академию наук.
      — Это не чучело! — возмутился Коля. — Гришка триста лет жил и еще проживет.
      Неподалеку возникли Сеня с Семеном.
      — Я пошел, — сказал Эдуард Олегович. — В клубе дела. Если захочешь, Андрюша, приходи. Гитару бери, послушаем.
      — Спасибо, — сказал Андрюша. — Я вот о мельнице думаю.
      — О мельнице? — улыбнулся Эдуард Олегович. — Старухи уверяют, что там вроде бы привидение проживает.
      — Живет, — подтвердил Сеня. — Все знают, что живет.
      — А кто-нибудь видел? — спросил Андрюша.
      — Пойдешь, сам увидишь, — сказал Коля.
      — Пойдем, — сказал Андрюша.
      — Сейчас? — Коля посмотрел на небо. — Стемнеет скоро.
      От реки донесся натужный вой двигателя. Все оглянулись туда.
      В облаке пыли появился грузовик. Набирая скорость, он промчался по улице. Мелькнуло лицо Василия, пригнувшегося к рулю.
      Грузовик выскочил на дорогу, пронесся по аллее берез, свернул за холм и исчез.
      — Нет, — сказал Эдуард Олегович. — Пойду на репетицию. Совершенно недопустимо ездить по улицам с такой скоростью. А вам… — он печально поглядел на Андрюшу, — идти на мельницу не рекомендую. Вечером в лесу опасно, мало ли что почудится. К тому же мельницы, по моим сведениям, давно уже не существует…
      — Не существует? — сказал Сеня обиженно. — А я что, слепой, что ли? Что я, школу-интернат в Волчьем логу видал?
      — Все ясно, — сказал тогда Андрюша, оглядев молодежь. — Я иду за фотоаппаратом, через минуту выступаем.

      Андрюша схватил сумку с камерой и тут же выскочил из дома.
      Малолетняя гвардия переминалась с ноги на ногу. Здоровый народ, подумал Андрюша, не болеют, сливки вместо молока пьют, занимаются спортом, телевизор смотрят, а вот верят в привидение секунд-майора. Стыдно.
      — Далеко идти? — спросил он.
      На лицах гвардии наметилось некоторое разочарование. Видно, надеялись в глубине души, что городской ученый пошутил.
      — Нет, — сказал Сеня. — Если, конечно, не заблудимся.
      Не заблудились. Правда, добирались до Волчьего лога больше часа. Шли напрямик через сосновый бор, затем по пологому склону, поросшему можжевельником, через небольшое болото, по лугу, где стояли стожки сена, потом попали в глухой бурелом, что остался от давнишнего лесного пожара.
      В лесу было много грибов, крепкие боровики — шляпки с тарелку — умоляли собрать их, но собирать было некуда. Через полчаса Сеня с Семой устали, пришлось передохнуть на полянке, усыпанной черникой. Пока сидели, не сходя с места, наелись черники до синевы на языке, горстями стаскивая ягоды со стеблей.
      Потом лес стал гуще, будто никто никогда по нему не ходил, но вдруг впереди обнаружился просвет. Солнце только село, и в лесу сразу стало неуютно. Путешественники поспешили к свету.
      Оказалось, это заросшая по грудь дорога, угадать которую позволяли лишь канавы по сторонам. Правда, посреди нее трава была примята, видно, кто-то по этой дороге ездил.
      — Тут когда-то скит был, — сказал Сеня. — Дикие отшельники прятались. Только их скит в озеро провалился.
      — Сказки, — возразил Семен. — Лесоразработки тут были.
      Дорога заросла крапивой, ее приминаешь, она поднимается лениво, с раскачкой, норовит хлестнуть по лицу смертельной болью. Из леса тянуло вечерним холодом, а на дороге еще было светло, и жужжали, спешили добрать дневную норму пчелы, стрекозы парили над головами.
      Справа открылась низина.
      — Вот он, Волчий лог, — сказал Сеня. — Тут мельница стоит.
      Он поспешил через лужайку, остановился, огляделся.
      — Вот. Здесь она стояла.
      Трава в середине поляны была примята большим квадратом, особенно глубоко в землю уходили следы двух параллельных бревен. Внутри квадрата трава была низкой, жухлой и белесой.
      Коля пошел кругами все шире, наконец крикнул:
      — Она в эту сторону ушла!
      Андрюша отмахнулся. Мистики он не любил. Мистика не входила в круг привычных для него понятий, а раз так, ее существовать не могло. Но похоже было, что они пришли именно в Волчий лог, а здесь недавно еще стояла мельница. Только мельница ушла.
      — Я серьезно говорю, — сказал Коля. — Она следы оставила.
      Мельница, видно, ползла по траве, кое-где вырывая ее целыми пластами. Борозды вели к дороге.
      — Зачем? — спросил Андрюша. — Кому это нужно?
      — Кому? — переспросил Семен. — Ясно кому. Секунд-майору. — Он протянул Андрюше что-то блестящее. — Смотри.
      Это была старая медная пуговица, гладкая, выпуклая, размером с трехкопеечную монету.
      — Он в мундире ходит, — сообщил Сеня. — Мундир у него военный тех времен. Пуговицы такие. Это все знают.
      — Чепуха, — сказал Андрюша. — Если он привидение, то он нереальный. Откуда у миража медные пуговицы?
      — Не знаю, — сказал Семен. — Значит, так нужно.
      Следы мельницы доходили до лесной дороги, потом сливались с колеями.
      — Когда же она ушла? — спросил Андрюша задумчиво. — Сегодня?
      — Нет, что ты, — сказал Коля, — с тех пор дождь был. Все следы залило. А то бы мы лучше разобрались.
      Не сговариваясь, пошли дальше. Солнце село, звенели комары. В глубине под большими деревьями посинело, краски размылись, тени стали непрозрачными. Но на дороге все еще было светло.
      — Может, вернемся? — спросил Сеня. — Скоро стемнеет.
      — Нет, — сказал Коля. — Мы до протоки дойдем. Не могла мельница далеко уйти. Она бы в реке утонула.
      Андрюше, хоть он и был виновником похода, стало не по себе — не приходилось раньше встречаться с бродячими мельницами, секунд-майорами и прочей ерундой, которой, разумеется, нет, потому что не может быть, но которая все-таки существует, а возвращаться придется по темному лесу, с ним трое мальчишек, еще потеряется кто-нибудь, а лес здесь бесконечный и он, Андрюша, с ним незнаком. Еще сто шагов, сказал он себе, и повернем…

      Мельница обнаружилась через двести шагов, на другой поляне, у тихой, заросшей рогозом протоки. Стояла она неподалеку от дороги и так хорошо спряталась в ивняке, что, если бы не следы в том месте, где она сползла с дороги, ее бы и не заметить.
      Она оказалась куда меньше, чем представлял себе Андрюша: если бы Дон Кихот захотел с ней сразиться, не надо было бы садиться на коня. Да к тому же она где-то потеряла крылья. Просто избушка с высокой четырехскатной крышей. Маленькая дверца, даже Коле пришлось бы согнуться, входя туда, да узкое окошко.
      В синеющем воздухе было видно, что в мельнице горит свет — прямоугольник окна казался оранжевым.