Некогда, при царе Алексее Михайловиче, Нижнесотьвинск чуть было не стал настоящим городом. Но постепенно другие уральские города отобрали у него население и славу. Рудознатцы не отыскали там железа и самоцветов, а железная дорога прошла на сто верст южнее. Так, в обидах и небрежении, Нижнесотьвинск дожил до наших дней, едва выслужившись до районного центра. И то лишь потому, что район был слишком отдаленным: в нем не нашлось больше ни одного города.
      Когда Элла Степановна сошла с запыленного автобуса на центральную площадь, она прониклась к Нижнесотьвинску состраданием. Он показался ей похожим на старую деву, потерявшую надежду на личное счастье.
      Элла Степановна поправила непокорные рыжеватые волосы и обернулась к автобусу, опасаясь, что Андрюша и Вениамин обязательно что-нибудь забудут. В экспедиции кто-то должен следить за порядком, а кто-то должен все терять. К сожалению, за порядком приходилось следить Элле, а все теряли остальные.
      На размякшую от жары, штопаную асфальтовую мостовую легко спрыгнул Андрюша с двумя чемоданами и гитарой через плечо. Элла Степановна подумала, что, будь она его матерью, обязательно заставила бы постричься. Выгоревшие, до плеч патлы в сочетании со слишком потертыми джинсами вызывают к юноше недоверие.
      Андрюша поставил чемоданы на асфальт, глубоко вздохнул, обвел ленивым синим взглядом площадь, окруженную разного возраста и сохранности двухэтажными домами.
      — Помоги Вениамину, — сказала Элла Степановна.
      Вениамин как раз застрял в двери автобуса, заклинившись рюкзаком, и старался освободиться, не потеряв чувства собственного достоинства. Он был крайне самолюбив и легкораним, как и положено аспиранту, который отлично играет в шахматы, но всю жизнь мечтал стать боксером.
      Андрюша вместо того, чтобы помочь старшему товарищу, глупо захохотал. Спасибо, старушка, которая ждала очереди выйти из автобуса, сильно толкнула Вениамина в спину, и тот вылетел прямо в руки Андрюше. Тут же резко вырвался и намеревался обидеться, но Элла Степановна мудро пресекла эту попытку, спросив:
      — Где синяя сумка?
      — Я так и знал, — сказал Андрюша и полез в автобус.
      Через полчаса фольклорная экспедиция сидела в столовой № 1 Нижнесотьвинского райпищеторга, ела пельмени, запивала компотом и размышляла, что делать дальше.
      Последние восемьдесят километров до Полуехтовых Ручьев оказались самым трудным участком тысячекилометрового пути. Автобус туда не ходил, попутных машин не нашлось.
      Рядом уселся местный доброхот Гриша Пантелеев в белой фуражке. Пантелеев был пессимистом.
      — Нет, — говорил он, прихлебывая теплое пиво, — до Ручьев вам не доехать. И не надейтесь. Это я точно говорю. Легче обратно в Свердловск. Я как-то в Ручьи собрался за малиной, малина там как яблоки, три дня попутки ждал, плюнул. И вам советую.
      — Разве туда машины не ходят? — спросила Элла Степановна, которая была убеждена, что машины ходят всюду.
      — Ходят, — согласился Гриша. — Прямо отвечу — ходят. Молоко оттуда возят, в кружевную артель машина ходит. Ревизия в том месяце ездила тоже на машине.
      — Почему ревизия? — спросил Андрюша. — Воруют?
      Пантелеев удрученно поглядел на Андрюшины патлы и ответил Элле Степановне:
      — Темный они там народ. Уже третий раз скандал. Молоко привезут, а вытрясти не могут.
      — Простокваша? — спросил Андрей.
      — Масло, — ответил Пантелеев Элле Степановне. — Чистое масло. Наверное, вредители.
      — Дорога плохая, — сказал Вениамин. — Происходит сепарация жиров.
      — Дорога разная, — возразил Пантелеев. — Но вернее всего, воруют. Клюкву видали? Клюква как помидор. Зачем это клюкве?
      — А сегодня больше машин туда не будет? — спросил Вениамин.
      Вениамину Пантелеев отвечал. Вениамин был в очках.
      — Не надо вам туда, — сказал он. — Раз вы песни и сказки собираете, оставайтесь здесь. Лучше места нету. Посидим, поговорим, я вам такие песни спою — ахнете! Я узбекские знаю и итальянские. Композитора Пахмутову пою. Хотите, исполню? Магнитофон с собой?
      — Спасибо, не надо, — сказала Элла Степановна терпеливо. — Нижнесотьвинск уже охвачен. Нас интересует именно фольклор Полуехтовых Ручьев.
      — Это последнее «белое пятно» на фольклорной карте Урала, — добавил Вениамин.
      — Понимаю, — сказал Пантелеев, — как не понять. Пускай остаются «белым пятном». Чего их жалеть? Вы лучше послушайте…
      И Пантелеев запел бодрую молодежную песню, размахивая не в такт пивной кружкой. Девушка за буфетной стойкой крикнула:
      — Пантелеич, уймись!
      — Мы фольклор собираем, — возразил Пантелеев. — Сейчас все вместе споем, а экспедиция на магнитофон запишет. Ты, Вера, слова знаешь?
      Он поднялся, отошел к стойке и стал напоминать буфетчице слова.
      Вениамин пожал плечами, Андрюша сказал:
      — Может, сбежим? Я с шофером на площади потолкую. А то пешком пойдем. Восемьдесят километров не расстояние для энтузиастов.
      — Убежим, — согласилась Элла Степановна.
      Но тут дверь в столовую распахнулась и вошли два человека.
      Первый, с толстым портфелем в руке, был высок ростом, немного сутул и предупредителен в движениях. Даже в такую жару он оставался в темном костюме, сиреневой сорочке и вишневом галстуке. У него было длинное очень белое лицо, ровно расчерченное поперечными полосками — полоской рта, полоской усиков, полоской темных глаз и полоской тонких, сросшихся над переносицей бровей.
      Вслед за ним вошел богатырь в мятых просторных брюках и серой рубашке с закатанными рукавами. У богатыря было розовое младенческое лицо, голубые глаза навыкате и мокрые губы. Пшеничные кудри прилипали ко лбу.
      Они подошли к стойке и остановились перед ней, как нью-йоркские миллионеры перед витриной ювелирного магазина — небрежно, лениво, все по карману, все доступно.
      — Рыбки не привезли? — ласково спросила буфетчица.
      — Рыбки нету, Вера, — печально ответил высокий.
      — Гурген спрашивал, — сказала Вера, глядя на богатыря.
      Богатырь оттеснил локтем Пантелеева и приказал:
      — Печенья «Юбилейного» три пачки, полкило лимонных, бутылку шампанского. Гургену скажешь, что в четверг. — Потом обернулся к высокому и спросил: Эдик, шампанское будешь брать?
      И тут в разговор вмешался Пантелеев.
      — Слушай! — закричал он взволнованно. — Все правильно! Я же предупреждал!
      Богатырь, не обращая на него внимания, раскрыл бумажник и стал считать деньги.
      — Ты не отворачивайся, не отворачивайся, — обиделся Пантелеев. — Люди из Свердловска к тебе ехали, с трудом разыскали.
      — Вы к Васе? — спросил высокий Эллу Степановну.
      — Я им так и говорю, — сказал Пантелеев. — До Ручьев вам в жизни не доехать. Нет такой сказки. Если только, говорю, Эдуард с Васей захватят.
      — Вы из Полуехтовых Ручьев? — догадалась наконец Элла Степановна. — И у вас есть машина?
      Губы Эдуарда натянулись в улыбке.
      — В гости? — спросил он. — Или по делу?
      Богатырь Вася приоткрыл рот, думал и показывал выражением лица, что экспедиция ему не нравится.
      — Мы фольклорная экспедиция, — сказала Элла.
      — Нет, — сказал Вася, — наша машина вам не подойдет.
      — Ты что! Ты что! — возмутился Пантелеев. — Они песни собирают. Я тут им одну пел.
      — Нам все равно! — вмешался Андрюша. — Хоть на танке.
      — Танков у нас нет! — Высокий Эдуард направился к Элле, протягивая узкую руку. — Но чем можем, готовы помочь. Всегда готовы. Винокуров Эдуард Олегович, временно проживаю в деревне Полуехтовы Ручьи. Можно сказать, местная интеллигенция. Значит, за песнями?
      — За песнями тоже. — И Элла представила ему спутников.
      — Это изумительно, превосходно! — обрадовался Эдуард. — У нас в деревне чудесные песни. Старухи помнят. И молодежь тоже. Надолго к нам?
      — На месяц, если все пойдет как надо.
      — Спасибо, — сказал Эдуард, — нашей науке, что не забывает об отдаленных поселениях. У нас и сказки бытуют. Или вы сказками не интересуетесь?
      — Груз у нас в кузове, — сказал богатырь Вася. — Тесно.
      — В тесноте, — назидательно обернулся к нему Эдуард, — но не в обиде. Элле Степановне уступим место в каюте. Товарищи, вы закончили питание?
      — В любой момент готовы в море, — не выдержал Андрюша.
      Элла Степановна окатила его холодным взглядом, Вениамин толкнул острым локтем, а Эдуард положил на плечо руку и сказал:
      — Замечательно. Отличная у нас растет молодежь, смелая, решительная! Ты в какой класс перешел?
      — На второй курс, — сказал Андрюша и осторожно двинул плечом. Эдуард руку убрал и посмотрел на электронные часы.
      — Сбор на площади, — сказал он. — В семнадцать сорок пять. Успеете, коллеги? Где ваше оборудование? Приборы? Багаж?
      — Все здесь, — нежно ответила Элла Степановна. — Только вы без нас не уезжайте, пожалуйста.
      Брови Эдуарда поползли вверх, остановились, сломались пополам, лицо стало скорбной, трагической маской.
      — Не смейте так думать! — сказал он тихо. — Пошли, Вася.
      Богатырь Вася прижал к груди пачки с печеньем и шампанским и повернул к фольклористам неодобрительную спину.
      Элла гусыней увела своих юношей обратно к столу, а Пантелеев покинул стойку и, высоко неся пивную кружку, приблизился к ним:
      — За здоровье присутствующих здесь дам! И… что бы вы без меня делали?
      Тогда Андрюша достал из кармана значок с изображением Карлсона, который живет на крыше, и торжественно приколол к груди Пантелеева. Тот не обиделся, выпятил грудь, чтобы Андрюше было сподручнее прикалывать, и косил глазом, забыв о кружке, из которой лилось на пол пиво.

      Грузовик из Полуехтовых Ручьев стоял у приземистого коричневого собора, над которым кружились галки. Из-за зеленого борта кузова торчали крышки молочных бидонов. Вениамин подавал снизу вещи, Андрюша забрался внутрь и принимал их, а Элла Степановна вслух считала, чтобы ничего не забыть. В голове Вениамина зрело элегантное решение известной задачи Шлеппентоха с жертвой двух коней, но он отгонял решение и старался дышать редко и глубоко по рецепту йога Рамакришнадэвы.
      Подошли Эдуард с Васей. Они тащили за рукоятки еще один бидон. Эдуард издали помахал свободной рукой, радуясь встрече. Вася глядел вдаль. Поставив бидон на асфальт, они перевели дух, и Эдуард спросил:
      — Мы вас не заставили ждать?
      — Что вы! — возразила Элла Степановна. — Не о чем говорить.
      — Замечательно! Через двенадцать минут в путь. Элла Степановна в каюте, а я с молодыми людьми на верхней палубе. Возражений нет?
      — Я пошел, — сказал Вася.
      — Замечательно. Иди. И возвращайся. Даю тебе четыре минуты.
      Эдуард обернулся к Элле и разъяснил:
      — Обязательные закупки. Жизнь в отдаленной деревне обрекает нас на выполнение отдельных поручений наших земляков.
      — Разумеется, — согласилась Элла Степановна.
      — А теперь, — Эдуард потер ладони, — наша насущная задача — поставить бидон в кузов так, чтобы его не опрокинуть. Могу ли я рассчитывать на помощь моих молодых коллег?
      Андрюша ринулся к бидону, но Вениамин отстранил его.
      — Я сам, — сказал он. Сказал сурово, просто, по-мужски.
      Андрюша не стал спорить, он вспомнил, что забыл купить сигареты, и помчался через площадь к магазину — патлы веером, а Эдуард крикнул весело вслед:
      — Имеешь три минуты! Море не любит опоздавших!
      — Есть, капитан! — ответил на бегу Андрюша.
      Эдуард поднял тяжелый бидон, протянул к небу, будто посвящал его в жертву Солнцу, а Вениамин, перегнувшись из кузова, принял груз. При этом он сильно рванул на себя, подошвы скользнули, Вениамин сел в кузов, крышка бидона отлетела, сам бидон ухнул по мягкому, придавив аспиранта, и на несколько секунд грянуло тяжелое безмолвие неизвестности.
      Тишину нарушил стук капель. Темная жидкость, проникнув между досок кузова, выбивала дробь по асфальту, расплываясь в зловещую чернильную лужу.
      — Кровь, — прошептала Элла Степановна, — человеческая кровь.
      Шепот ее был громок и страшен. Кричали галки.
      — Нет, — ответил тоже шепотом Эдуард, — это, наверное, не кровь…
      Из кузова донесся удар, потом слабый голос Вениамина:
      — Почти ничего не пролилось.
      — Ты поврежден? — спросила Элла Степановна, поднявшись на цыпочки, чтобы заглянуть через борт. Эдуард обнял женщину и приподнял.
      — Спасибо, — сказала Элла, не оборачиваясь. Все ее внимание было устремлено внутрь кузова.
      — Я цел, — сказал Вениамин, закрывая бидон.
      Он поднялся. Элла в ужасе запрокинула голову.
      Лицо Вениамина было разделено пополам широкой черной вертикальной полосой, которая продолжалась на рубашке и, раздваиваясь, нисходила по брюкам. Руки были черными по локоть.
      — Что с тобой, мой мальчик? — Элла Степановна отпрянула, и Эдуард, который продолжал держать ее на весу, был вынужден отступить на два шага.
      — Это вытекло из бидона, — сказал Вениамин. — Во всем виноват только я один.
      — Вы должны были предупредить, — сказала скорбно Элла Степановна и поняла, что находится в воздухе. — Отпустите меня!
      Эдуард подчинился и перевел дух.
      — Я хотел вам помочь, — сказал он.
      — Надеюсь, — сказала Элла Степановна. — Вениамину надо умыться.
      Эдуард хмыкнул.
      — Ничего смешного, — сказал Вениамин.
      — Я не смеюсь. Но придется потерпеть до реки, — сказал Эдуард. — Километра через два. Это спиртовая тушь. Отмывается, простите, с трудом. Василий весь запас в канцелярском магазине купил.
      — Спиртовая тушь? Это еще зачем? — спросила Элла Степановна.
      — Пузырьками покупали, — сказал Эдуард. — Целое состояние. Вася будет переживать. Он полы красить хотел.
      Вениамин смотрел на свои ладони и страдал. Он был сам себе противен. Разве нормальный человек обливает себя спиртовой тушью из молочных бидонов?
      В этот момент с разных концов пустынной раскаленной площади, увязая в асфальте, показались Василий и Андрюша. Андрюша нес блок сигарет, Вася детскую эмалированную ванночку. Вслед за Васей семенил маленький человек в большой кепке. Увидев полосатого Вениамина, человек присел и бросился назад. Василий сбился с шага и на секунду прикрыл ванночкой лицо. Но Андрюша узнал Вениамина почти сразу.
      — Не пижонь, Веня! — крикнул он. — Не надо!
      Испуганные галки вились над колокольней кирпичного собора.
      Вдали показался милиционер и, приставив ладонь козырьком к фуражке, всматривался в фигуру на грузовике.
      — Придется, простите, спрятаться, — сказал Эдуард. — Будешь на полу сидеть. Тебе уже все равно, а люди пугаются.
      Василий остановился, не доходя до машины, и мрачно спросил:
      — Все вылили?
      — Самую малость, — сказал Эдуард. — Пузырьков десять.
      — На что только мы не идем ради красоты, — сказал Андрюша. — Это сливки?
      — Замолчи, — сказала Элла Степановна. — И посмотри, не облил ли Вениамин вещи. Он сейчас в таком состоянии…
      Василий, передав Андрюше ванночку, взобрался на подножку, заглянул в кузов и сказал:
      — Рублей на пять как минимум.
      — Мы заплатим, не беспокойтесь, — сказала Элла Степановна.
      — Не надо, — сказал Вениамин, — плачу я.
      — Вот и превосходно, замечательно! — веселым голосом воскликнул Эдуард. Свистать всех наверх! Через минуту отдаем концы!

      У моста через реку Сотьву простояли полчаса. Эдуард Олегович оказался прав. Тушь была спиртовой, качественной, стойкой. Ни мыло, ни песок ее не взяли. Полосы и пятна на Вениамине лишь слегка потускнели.
      На дне кузова тушь засохла и блестела. Солнце отражалось в ней, как в бездонном омуте.
      Наконец поехали дальше. Андрюша и Эдуард стояли, держась за кабину. Вениамин сидел в углу и делал вид, что читает в оригинале роман Агаты Кристи.
      После сельца Красное дорога сузилась. По сторонам потянулись вековые ели, которые закрывали дорогу от опускавшегося солнца. Иногда стена елей прерывалась голубым озером, подпиравшим стену скал. Впереди показался каменный мост через ручей. Мост был стар и удивителен. Его ограждали перила на точеных столбиках, а на въезде, охраняя мост, щерились каменные львы ростом с дворнягу.
      — Остановитесь! — завопил Андрюша. — Немедленно остановитесь!
      Машина судорожно дернулась, тормозя. Дверца кабины распахнулась, оттуда высунулось розовой луной злое лицо Васи.
      — Чего еще? — спросил он.
      — Наш юный друг, — разъяснил Эдуард, — увидел достопримечательность.
      Андрюша, прижимая к животу камеру, перемахнул через борт грузовика.
      — Ехать надо, — сказал Василий. — Темно будет.
      — Ничего, — возразил Эдуард Олегович. — Объявляем пятиминутный привал на свежем воздухе. Вениамин, рекомендую провести повторную очистку лица в этом изумительном ручье.
      Вениамин покорно спустился к ручью. Эдуард подал руку Элле, помогая выйти из кабины. Василий сидел за рулем и глядел вперед. Андрюша кружил по мосту, под мостом, вокруг моста, выискивая точки для съемки.
      — Откуда это могло произойти? — крикнул Андрюша.
      — С дореволюционных времен, — сказал Эдуард. — В литературе об этом сведений мне не удалось отыскать.
      — Очень похоже на восемнадцатый век, — сказала Элла Степановна, поглаживая льва по озлобленной морде. — Наивно и провинциально.
      — Здесь и была провинция, — согласился Эдуард. — Может быть, сам Полуехтов поставил.
      — Кстати, кто такой этот Полуехтов? Почему деревня ваша так странно называется?
      — Местный помещик, майор, — сказал Эдуард. — О нем ходит множество сказок.
      Вениамин вернулся от ручья.
      — Великолепно, замечательно, — обрадовался Эдуард. — Лучше, намного лучше.
      — Еще сорок ручьев, — сообщил Андрюша, перематывая пленку, — и можно выпускать в свет.
      Когда поехали дальше, Василий, который раньше упрямо молчал и даже не глядел на Эллу Степановну, вдруг обернулся к ней и сказал:
      — Он не просто майор, а секунд-майор.
      — Вы о ком? — спросила Элла.
      — О Полуехтове, о ком же еще? У нас полдеревни Полуехтовы.
      — А давно он жил?
      — До революции.
      — У вас сохранились старожилы? — спросила Элла, которая любила работать со старожилами.
      — Есть один, который помнит, — сказал Василий. — Только не станет он с вами говорить.
      — Переубедим, — возразила Элла Степановна. — У меня достаточный опыт. Как его зовут?
      — Григорием.
      — А фамилия?
      — Не знаю. Не говорил он мне своей фамилии.
      И хоть Василий не улыбался, смотрел вперед, в голосе его Элла Степановна интуитивно почувствовала издевку, замкнулась и прекратила расспросы.
      Машина выехала на каменное покрытие. Торцы были уложены полукружиями, ровно, словно на площади немецкого города. Грузовик сразу прибавил скорость, покатил веселее.
      Андрюша вытянул вперед голову и сказал:
      — Одна тайна набегает на другую. Кто мог ожидать?
      — А что там? — спросил из угла кузова Вениамин.
      — Торцовая мостовая. Это тоже майор-помещик баловался?
      — В этих местах помещики не жили, — сообщил Вениамин. — Слабое развитие сельского хозяйства.
      Солнце скрылось за синим длинным облаком. Встречный ветер стал зыбким, резким, словно впереди открыли дверь в холодильник. Грузовик дребезжал, ревел, одолевая подъемы.
      — А эта дорога только до Ручьев? — спросил Андрюша.
      — Дальше пути нет. Тайга, болото, горы, — сказал Эдуард. — Край света. Так и живем.
      Вениамин стал кашлять. Надрывно и скучно. Ему было стыдно, но остановиться он не мог. Эдуард достал из верхнего кармана пиджака пачку таблеток и спросил:
      — Без воды сможешь проглотить?
      — Смогу, — сказал Веня.
      — Глотай. К утру пройдет. У меня здесь дисквалификация наступает. Воздух чистый, никто не болеет. И я, фельдшер, по совместительству руковожу культурой.
      Василий включил фары. Темнота сразу поглотила тайгу.
      Через несколько минут машина выкатила на вершину холма, и впереди в распадке показались уютные теплые огоньки. Грузовик замер, словно Василий хотел, чтобы его пассажиры ощутили бесконечную благостную тишь этого вечера.
      И вдруг в эту тишину вплелся, не нарушая, а лишь подчеркивая ее совершенство, далекий ясный девичий голос, который пел нечто сказочно печальное, трогательное и нежное.
      Голос был лесным, он принадлежал вечеру и небу, луне и первым звездам, шуршанию листвы вековых берез у дороги.
      — Что это? — прошептала Элла Степановна.
      Василий не ответил. Достал папиросы и закурил, стараясь не шуметь.
      — Наяда, — сказал Андрюша, поднимаясь в кузове и всматриваясь вперед. Он был не чужд сентиментальности.
      — Шуберт, — сказал Вениамин. — Си минор.
      — Наша, — улыбнулся Эдуард Олегович, и его зубы блеснули голубым. Ангелина. Занимается у меня в самодеятельности. Должен отметить, что она отлично закончила сельскохозяйственный техникум и недавно вернулась в родные края. Изумительная у нас молодежь.
      Этой фразой и резким голосом Эдуарду удалось нарушить очарование сказки. Грузовик скатился с холма, вызвав негодование собак, миновал крайние дома, потом Эдуард постучал в кабину, веля Василию остановиться перед высоким, серебряным от старости бревенчатым домом.
      — Здесь мы вас и разместим, — сказал Эдуард Олегович. — Школа у нас начальная, — добавил он, спускаясь на землю. — Небольшая, в данный момент находится в состоянии ремонта. Клуб активно используется молодежью, сам я размещаюсь в здании клуба, в одной комнате. А этот дом доступен. Семья невелика, а от скромной мзды никто не откажется… Вам гостиницу оплачивают?
      Эдуард выразительно посмотрел на Эллу Степановну. Ему вообще нравилось глядеть на нее под различными предлогами.
      — Мы, разумеется, заплатим, — сказала Элла.
      — Лучше к деду Артему, — сказал Василий.
      — Нет, мой друг, у Артемия Никандровича антисанитарные условия. Утверждаю как медик. Здесь же… Ты не будешь спорить, если я скажу, что этот дом скрупулезно чист?
      Из темноты послышался дребезжащий голос:
      — Журнал «Вопросы истории» привез?
      Небольшого роста человек стоял неподалеку. Андрюша разглядел острую, клинышком седую бороду из-под кепки.
      — Привез, Артем Никандрыч, — сказал Эдуард. — Познакомься, это гости к нам, экспедиция.
      — Экспедиция нам не помешает, — сказал старичок, — хоть пользы от нее мало.
      — Артемий Никандрыч — наш краевед, хранитель природы, — сказал Эдуард Олегович.
      Старичок поклонился. Ia этом можно было догадаться по тому, как бородка совершила резкое движение вниз, закрытая кепкой, и возникла вновь.
      — Эколог, — поправил старичок. — Балуемся экологией. Это точ-на. Давай журнал.
      Эдуард отыскал журнал в портфеле, а старик вместо благодарности проворчал:
      — Ты с Василием меньше общайся. Ты интеллигенция, а он жулик. Точ-на! Взятки детям дает.
      — Заткнись, дед, — сказал Василий.
      — Не заткнешь. Правду не заткнешь.
      — А какие взятки? — вмешался нетактичный Андрюша.
      — Шутка это, — сказал Эдуард. — Вася рыбкой балуется. Уху любит. Самому некогда, так он детям подарки за рыбку привозит. Рыбка у нас славная.
      — Ушицу все любят, — донесся из темноты голос. — Это точ-на. Только смотря в каких количествах. Доберусь я до тебя, Василий.
      — Иди ты! — озлился Вася.
      — Уже ушел, — сказал дед издали.
      И снова воцарилась тишь. Где-то далеко хлопнула дверь, выпустив человеческий голос и звук краковяка. Взбрехнула собака, другая быстро, словно спросонья, ответила ей…
      Вдруг тишину разодрал, смыл и отбросил страшный нечеловеческий крик:
      — Омниамеемекумпорррто!
      Этот пронзительный крик прокатился над деревней, погрузив ее в оторопь, заставив притаиться все живое, загнав в конуры собак, прозвенев стеклами окон… Некоторое время он еще дрожал в воздухе, затем, с сожалением выпустив из своих тисков деревню, нехотя откатился к горам.
      — Что это?! — ахнула Элла Степановна.
      — Не волнуйтесь… Не надо… — Эдуард обернулся к застывшему у грузовика Василию: — Он вернулся. Понимаешь?
      — Да, — ответил Василий. — Побегу, — добавил он и тяжело затопал в темноту.
      — Что же это? — спросил Андрюша, которому казалось, что он совсем не испугался.
      — Не обращай внимания, — сказал Эдуард. — Это местный фольклор.
      — Нет, — сказал Вениамин. — Это было живое существо, находившееся в состоянии душевного стресса. И мне показалась знакомой эта фраза… Я ее где-то слышал.
      Эдуард бросил на аспиранта быстрый взгляд:
      — Где, не припомнишь?
      Постепенно мирные звуки вечера возвращались в деревню. Собаки негромко обменивались впечатлениями, вновь заиграло радио. Деревня делала вид, что ничего не произошло.
      И тут со стороны леса, подходившего к самой околице, в воздухе материализовалась тонкая белая фигура, которая плыла над сырым выгоном.
      Первым эту бесплотную фигуру увидел Вениамин, тихо ахнул и быстро отступил за машину. Он, разумеется, не верил в привидения, хотя в тот момент был склонен поверить во что угодно. Но даже и поверив, Веня никогда бы не спрятался за машину, не будь на нем безобразных следов черной туши.
      Движение Вениамина и даже побудительные причины его не укрылись от Эдуарда, который пригляделся к белому призраку и с видимым облегчением воскликнул:
      — Ангелина! Гелечка! Мы ждем тебя. Глафира еще не возвращалась?
      — Добрый вечер, Эдуард Олегович, — сказало привидение. — Мамы нету. А что?
      — Гости приехали из Свердловска. Я подумал, подумал и решил, у вас в доме свободно…
      — Пускай живут, — сразу сказала Ангелина.
      Она остановилась совсем рядом с Андрюшей, и тот, хоть было и совсем темно, смог разглядеть девушку. Она была высока ростом и крепка в кости. Светлые волосы падали на плечи, а тело загорело настолько, что почти скрывалось в темноте, сливаясь с воздухом, лишь сарафан, белки глаз и зубы были видны отчетливо и, казалось, фосфоресцировали.
      — Вы заходите, — сказала девушка.
      — Это вы пели? — спросил Андрюша.
      — Она, она, — сказал Эдуард. — Чудесный голос. У меня в ансамбле участвует. В институт готовится.
      — Ну что вы, — сказала девушка, — зачем?
      — Это был Шуберт, — раздался голос из-за грузовика.
      — Кто там? — спросила Ангелина.
      — Это наш сотрудник, — сказал Андрюша. — Он сегодня замаскирован под зебру и не хочет пугать местное население.
      Вениамин громко скрипнул зубами.
      Эдуард запустил руку в кабину.
      — Это от Васи, — сказал он. — Гостинцы. Печенье и шампанское.
      — Не надо, — сказала Ангелина.
      — Не хочешь? Ну и превосходно, изумительно, — обрадовался Эдуард. Причаливайте, друзья мои. Завтра нам предстоит большой день.
      Элла Степановна с Андрюшей приняли от Вениамина, который забрался в грузовик, вещи и понесли их в дом. Два последних чемодана достались Вене.
      — Идите, — сказал Вениамин. — Я потом.
      Ангелина прошла в дом первой. Она сразу принялась за хозяйство — делала все быстро, споро, но без спешки, сама ничего не говорила, только отвечала на вежливые вопросы Эллы Степановны. Андрюша тем временем достал колбасу, консервы и вызвался помочь Геле накрывать на стол, но помощь была отвергнута.
      Девушка Андрюше понравилась. И тем, что была высокой, одного роста с ним, и легкостью движений, и чистотой спокойного лица, и скромностью. Пока закипал чайник, Андрюша отнес на холодную половину белье и часть вещей — там на двух кроватях будут спать они с Вениамином. Элле Степановне постелили за тонкой перегородкой рядом с большой комнатой.
      Только когда Геля собрала на стол, Элла спохватилась:
      — Андрюша, где Вениамин? Неужели опять что-то случилось?
      — Кует себе железную маску, — сказал Андрюша и пошел искать аспиранта.
      Вениамин сидел на крыльце, рядом стояли чемоданы. Он смотрел на звезды и переживал.
      — Слушай, здесь ночевать бессмысленно, — сказал Андрюша. — Я ее подготовил, сказал, что ты принадлежишь к особому племени.
      — Ах, оставь, — сказал Вениамин. — Ты не понимаешь, она так поет Шуберта, я просто не могу. Побуду здесь. А когда свет потушат, пройду.
      — Да ты хоть сейчас можешь пройти. Из сеней налево, не надо в дом входить. Я тебе уже и простыни положил. А чаю попьешь?
      — Нет, не хочется, — ответил Веня так, словно отказывался от счастья.
      — Ясно, — сказал Андрюша и вернулся в дом.
      Веня проскользнул вслед за ним и укрылся в холодной горнице, не зажигая света.
      Он был искренне растроган, когда через полчаса Андрюша принес чашку с горячим чаем, бутерброд с колбасой, но главное — таз и чайник с кипятком. Веня скреб лицо и руки мочалкой, и в темноте ему казалось, что краска поддается, покидает лицо и вода в тазике темнеет.
      Вернулся Андрюша, зажег свет и сказал, что с тушью наблюдается прогресс. Он улегся и долго не засыпал, рассказывал Вениамину, что будет готовить Ангелину к институту, что ее мать Глафира — здешний бригадир. Вениамин ревновал. Так и не увидев Ангелину, он уже влюбился в ее чистый голос и склонность к романтике — иной человек не будет гулять в одиночку по околице и петь Шуберта. А вдруг она ждала Василия?
      — Я теперь понимаю, почему Василий не хотел, чтобы мы в этом доме остановились, — сказал, засыпая, Андрюша. Будто угадал мысли Вениамина.

      Утром Вениамин проснулся первым. Солнце только встало и било в маленькое оконце. На соседней кровати, такой же как у Вениамина, с блестящими шарами на спинке, на высокой перине безмятежно спал Андрюша. Было очень тихо, лишь опоздавший улететь на покой комар жужжал под темным дощатым потолком.
      Вениамин поглядел на часы. Половина шестого. Неладно, подумал он. Слишком тихо. Должны кричать петухи, лаять собаки, мычать коровы… Странная деревня. Что означал вчерашний вопль? Он как будто нес в себе послание, смысл которого мог открыться лишь Вениамину. Но почему Вениамину?
      Додумать Вениамин не успел. Раздался глухой короткий удар, словно выстрелила пушка.
      Андрюша, не поняв, что его разбудило, вскинулся, сел в постели и растерянно спросил:
      — Что? Где?
      Вениамин не ответил. Он слышал другое: удар оказался сигналом, открывшим дверь утренним звукам — закричал петух, откликнулся другой. Отчаянно забрехала собака, замычали коровы и запели птахи.
      Андрюша замотал головой и нырнул под одеяло.
      Вениамину уже не хотелось спать.
      Он поднялся, нашел свое полотенце, зубную щетку и пошел искать, где бы умыться. Все житейские удобства он отыскал в нежилой половине дома, откуда вела лестница вниз, к хлеву, в котором зашевелились, увидев его, овцы. Кто-то открыл загородку, выпуская овец, и Вениамин спрятался за углом, потому что был в майке и стеснялся своих тонких бледных рук. А когда он уже в рубашке и брюках, причесанный и цивилизованный, вышел на двор, там было пусто.
      Калитка громко скрипнула, выпуская Вениамина на улицу.
      Улица была широкой, зеленой, и посреди нее, будто ручей, струилась пыльная дорога. Дома стояли вольно, обнесенные высокими заборами. Но чтобы никто не подумал, что здесь живут замкнутые и скучные люди, наличники окон, коньки крыш и даже столбы ворот и калиток были резными, а кое-где и раскрашенными.
      Улица сбегала к реке и на полпути пересекалась с другой. На перекрестке темнела купа лип, и Вениамин подумал, что такая купа для деревни нетипична. Туда он и направился.
      Но остановился на полдороге.
      Из купы деревьев не спеша вышел бурый медведь, огляделся, наклонил морду, отгоняя собачонку, выскочившую из-под забора, потом медленно затрусил в сторону, вскидывая задом.
      Вениамин замер. Дальше идти нельзя. Медведь мог подстерегать его за углом. Но что-то надо было делать, ведь в деревне женщины и дети, не подозревающие о страшном звере…
      Вид узкой спины Вениамина, которая неуверенно покачивалась в проеме калитки, насторожил проснувшегося и также вышедшего на разведку Андрюшу.
      — Эй, — сказал он, дотрагиваясь до плеча аспиранта, — ты что?
      Вениамин странным образом подпрыгнул и обратил к Андрюше дикий взор;
      — Там ходят медведи.
      — Где ходят медведи? — удивился Андрюша.
      — По улице. Я сам видел.
      — Надо принимать меры, — сказал Андрюша и побежал к дому.
      Он еще вечером обратил внимание на ружье, висевшее над диваном в горнице, и теперь сорвал его со стены, подхватил патронташ, сломал ружье о колено, вогнал в оба ствола по патрону. Элла Степановна заворочалась за занавеской, и Андрюша на цыпочках выбежал из комнаты.
      Вениамин все так же покачивался в калитке, не зная, что делать. Он отступил в сторону, пропуская Андрюшу, и побежал следом, говоря на бегу:
      — Это же чужое ружье! Разве можно брать без разрешения?
      — Некогда размышлять, — отвечал Андрюша. — Медведи и волки покоряются только грубой силе!
      Из калитки дома поновее других, покрашенного желтой краской, с голубыми наличниками и красной крышей выбежали двое мальчишек лет по семи. Они замерли, увидев, как по улице несется приезжий человек в голубых залатанных штанах и майке с изображением гитары, длинные его патлы развеваются по ветру, а в руках ружье. А вслед за ним второй приезжий, поменьше ростом, в городском костюме, с очками на кончике острого носа. Мальчишки присоединились к бегущим.
      — Опасность! Все по домам! — крикнул им Вениамин.
      Мальчишки по домам прятаться не стали, но крик Вениамина встревожил деревню, и к окнам вдоль всей улицы тут же прилипли женские и старушечьи лица.
      Андрюша выбежал на перекресток, и в этот момент из углового дома с надписью «Магазин» вышел бурый медведь. Он зловеще облизывался, и Андрюша с отчетливым замиранием сердца понял, что опоздал — зверь уже успел кем-то полакомиться.
      Поднявшись на задние лапы, словно пританцовывая, медведь надвигался на него. Андрюша нащупал курки и нажал на них. Ружье сильно отдало.
      Медведь схватился лапами за грудь и, заметавшись, повалился назад, уселся в пыль. Он заревел тревожно и глухо.
      Андрюша старался вспомнить, куда он засунул запасные патроны. Тщетно! Тогда он перехватил ружье за дуло, чтобы действовать им как дубиной. Тем временем медведь снова поднялся, шерсть на груди была опалена выстрелом. Он грозно надвигался на студента. Андрюша понял, что надо бежать, но не успел.
      Тяжелые когтистые лапы обхватили его.
      Короткая и в целом счастливая жизнь промелькнула перед его глазами, начиная с первых детских воспоминаний о купании в ванночке и кончая последним, не очень удачным экзаменом по латинскому языку… Андрюша потерял сознание. Медведь, заграбастав охотника, прижал его к широкой бурой груди и, подвывая, понес через площадь.
      Увидев его спину, Вениамин понял, что не может оставить товарища в смертельной опасности. Он бросился за медведем и, догнав его, ударил кулаком в спину. Топтыгин даже не обернулся. Он тащил Андрюшу к старому покосившемуся дому с шестью колоннами, сделанными из вековых бревен и когда-то покрашенными в белый цвет. На ступеньки этого дома медведь и бросил свою жертву.
      Вениамин оглянулся, чтобы призвать на помощь людей или отыскать какое-то оружие, но в этот момент со стороны леса послышался громкий треск, и к дому подкатил мотоцикл с коляской, которым управлял мальчик лет двенадцати в больших темных очках, закрывавших ему пол-лица. В коляске сидела грузная пожилая женщина в черной шали.
      Медведь, услышав, как тормозит мотоцикл, обратил к нему оскаленную морду и заревел оглушительно и обиженно.
      Грузная женщина выбралась из коляски, обвела взглядом собравшуюся толпу, к которой присоединился уже встрепанный, в пижаме Эдуард, затем остановилась перед медведем.
      — Ну! — сказала она. — Нельзя уехать на день! Чего натворил?
      Медведь продолжал стонать, завозил лапами у груди, показывая женщине на рану.
      — Погоди, — сказала женщина. — Не кричи на всю деревню. Не маленький.
      Медведь замолчал, лишь его частое дыхание разносилось над площадью.
      — Кто тут нахулиганил? — спросила женщина и перевела взгляд с распростертого Андрюши на Вениамина, сделавшего шаг вперед.
      Мальчишка, которого аспирант недавно прогонял, спасая от зверя, вынес ружье и протянул грузной женщине.
      — Вот, тетя Глафира. Они с ним бегали, — он показал на Вениамина, — и стреляли.
      — Мое ружье, — сказала женщина. — Где взяли?
      Андрюша шевельнулся, приоткрыл глаза, медведь покосился на него, и он поспешно смежил веки.
      — Все ясно, — сказал Эдуард Олегович. — Это даже изумительно. Это просто великолепно. Я несу полную ответственность. Разрешите представить, Глафира Сергеевна, экспедиция из Свердловска. Приехали собирать народные песни. Интеллигентные, милые люди, фольклористы… Остановились у вас.
      — Милые, говоришь? — удивилась грузная женщина. — Утащили ружье, стреляют на улицах. Фольклористы! Ни минуты больше я их здесь не потерплю!
      — Простите, — сказал Вениамин, стараясь обойти медведя так, чтобы приблизиться к Андрюше, о котором все забыли. — Это недоразумение. Мы увидели хищника и бросились спасать. Вокруг женщины и дети, как же вы не понимаете?
      Объявленный хищником медведь заревел так, что Веня отступил снова, а Андрюша сжался в комок.
      — Отойди, — сказала Глафира медведю. — Думать нужно, чужие люди, фольклористы, и пристрелить могут. — Медведь отходить не стал, но замолчал. Эдик, у тебя мазь от ожогов есть? Займись зверем.
      — Я не ветеринар, — ответил Эдуард. — На это Ангелина есть. Миша, заходи в дом, фельдшер тебе рану промоет.
      — Боишься? — спросила Глафира Сергеевна.
      Медведь глубоко вздохнул и, переступив через Андрюшу, пошел в дом.
      — Я подчиняюсь силе, — сказал Эдуард.
      — Подчиняйся, — сказала Глафира Сергеевна. — И учти, что Миша пострадал на работе.
      — Бюллетень выписывать не буду, — буркнул Эдуард, запахнул пижаму и пошел вслед за медведем.
      Андрюша, поняв, что опасность миновала, сел и схватился за голову. Голова гудела.
      — Что? — холодно спросила Глафира Сергеевна. — Ранен? Тоже помощь нужна? Погоди, сначала Мишу починят, потом тебя.
      — Нет, — сказал Андрюша, — спасибо.
      Он встал. Его майка с гитарой была разорвана.
      — Поймите, — сказал Вениамин, — мы действовали из лучших побуждений. Мы совершили естественный благородный поступок.
      — Ладно, — сказала Глафира Сергеевна, — дома разберемся.

      Элла Степановна узнала о драматических событиях только за чаем, который пили впятером: Глафира Сергеевна Полуехтова, бригадир колхоза, фактически руководительница деревни Полуехтовы Ручьи, ее внук Коля, тот, что приехал с нею на мотоцикле, и члены фольклорной экспедиции.
      — Ну как, — повторял Вениамин, — как мы могли догадаться, что медведь ручной?
      — Не ручной, — возразила Глафира Сергеевна. — Он на работе.
      Она налила чаю в блюдце, шумно потянула.
      — На нем не написано. — Андрюша уже оправился от потрясения, но аппетит к нему еще не вернулся, потому он сидел на диване и штопал джинсы. — Кем же он работает?
      — Из пушки стреляет. Больше некому, — сказала Глафира Сергеевна. — Мужиков в деревне недобор, все на работе, а традиции, сами понимаете, надо поддерживать.
      — Вы хотите сказать, что у вас есть пушка? — Элла Степановна почему-то не так удивилась необычной работе медведя, как действующей пушке в далекой деревне. — Настоящая? Это же опасно.
      — Без пушки мы, простите, не можем, — сказала Глафира, с наслаждением хрустя рафинадом. — Пушка у нас уже двести лет стреляет.
      — А если вы в кого-нибудь попадете?
      — Холостыми стреляем, — возразила Глафира Сергеевна. — Нам общество охотников выделяет черный порох. По безналичному расчету.
      — А почему медведь? — спросил Вениамин. — В других деревнях тоже все заняты…
      — В других деревнях с пушками плохо, — сказал Андрюша, перекусывая нитку. — Очень мало пушек в других деревнях. — Он обернулся к Глафире Сергеевне. — А пушка старая?
      — Пушка старая, — сказала Глафира Сергеевна. Андрюша ей не нравился. Неопрятен, не пострижен, бегает по деревне с чужим ружьем. — Из пушки за двести лет ни в кого не попали, а ты, голубчик, в первый же день медведя покалечил.
      Элла Степановна достала блокнот.
      — Глафира Сергеевна, — сказала она, — пожертвуйте еще пять минут. Вы утверждаете, что традиция уходит корнями в глубокое прошлое. В легендарное прошлое…
      — Не в легендарное, а в историю. Майор Полуехтов постановил сигнал давать, вот и тянется… Вы уж простите меня, в правление пора, звонка ожидаю из района. Совещание по льноводству в области, на кого хозяйство оставлю?
      Глафира выпрямилась, развела широкие плечи, свела к переносице соболиные брови.
      — Я пошла, а вы уж больше не самоуправничайте, мало ли чего натворите, фольклористы.
      — Простите, — сказала Элла. — Мальчики хотели творить добро.
      Глафира Сергеевна надела сапоги, старый мужнин китель и ушла в правление. В доме остался Коля, смышленый, синеглазый, белобрысый.
      — Хотите, про пушку расскажу? — сказал он.
      — Нам бы лучше услышать это от твоей бабушки, — сказала Элла Степановна. Ближе к источнику.
      Коля прошелся по комнате, остановился у лавки, на которой лежал фотоаппарат Андрюши.
      — Светосила вас устраивает? У этих «Юпитеров» она маловата.
      — Чего? — спросил Андрюша. — Ты откуда знаешь?
      — Я «Канон» предпочитаю японский, — сказал мальчик. — С «Никконом» резковато получается.
      — Ага, — согласился Андрюша. — Резковато, значит? И откуда у тебя «Канон» и «Никкон»?
      — Ясное дело, из Японии, — сказал Коля. — Легенду-то о пушке будете записывать? А то мне идти пора.
      — Запишем, — сказал Андрюша. Мальчик ему понравился. Живой ребенок, не стесняется, водит мотоцикл…
      Андрюша включил магнитофон. Коля покосился на кассету, откашлялся и медленно заговорил, придавая голосу басовитость…
      — Дело было еще до революции. Здесь стояла крепость, которая охраняла Россию от викингов и французов.
      Вениамин отложил учебник португальского языка, протер очки.
      — Как же сюда викинги добрались? — спросил Андрюша.
      — Не перебивай, пленку зря тратишь, — сказал Коля. — С моря добрались, через тундру, тайгу, рвались к Свердловску. Во главе крепости стоял майор Полуехтов, мы тут полдеревни Полуехтовы в его честь. Это был отважный офицер, гвардеец, птенец гнезда Петрова, и он сюда попал за то, что был участником героического восстания декабристов.
      Голос Коли окреп, он ходил по комнате и махал руками.
      — И вот однажды, когда весь гарнизон спал, утомленный борьбой со стихией, в разгар бури к крепости подкрались фашисты. Примерно полк фашистов из дивизии «Мертвая голова».
      — С танками? — спросил Андрюша.
      — Еще одна перебивка, и я кончаю рассказ, — пригрозил Коля. — И вам никогда не узнать, чем все кончилось.
      — Молчу, — сказал Андрюша.
      — Так вот… Фашисты тихо подкрались к крепости, только поляна отделяла их от гарнизона. Еще один бросок — и путь на Свердловск открыт. Но в этот момент раздался залп пушки! Майор Полуехтов вскочил с походной раскладушки и бросился во двор. Солдаты за ним. И что же они видят? В воротах еще дымится пушка, а подле нее бурый медведь. Сотни фашистов валяются замертво. Тогда Полуехтов закричал: «Эскадрон, сабли наружу! За мной!» И бросился в атаку. Бой был неравным, и все защитники крепости пали смертью храбрых. Только и фашисты все погибли. Вся дивизия «Мертвая голова». Вот и все.
      — Как все? — удивился Андрюша. — А как же пушка и медведь?
      — Пушку оставили как память о Полуехтове. Можете поглядеть, она в деревьях стоит на площади. И постановили, чтобы медведь с тех пор каждое утро приходил и стрелял в честь подвига майора. Но это не сказка, а уже в самом деле.
      — Как слабо здесь поставлено преподавание истории, — сказала Элла.
      — Мифотворчество, — сказал Вениамин. — Современное мифотворчество. Майоры, фашисты…
      — Что же я, не понимаю, что мифотворчество? — обиделся вдруг мальчик. — Я не хуже вас знаю, что фашистов здесь не было. Разве это что-нибудь значит?
      — К сожалению, ничего не значит, Коля, — согласилась Элла Степановна. Спасибо тебе за интересный рассказ.
      — Пожалуйста, — успокоился Коля. — Я пойду. У меня дел много.
      Он достал из-под лавки большую спортивную сумку с надписью «Олимпиада-80», перекинул ее через плечо, от дверей сказал:
      — Обедать если будете, то к двенадцати тридцати как штык.
      Андрюша сменил кассету.
      — Чепуха, — сказал он. — Ребенок нас разыграл.
      — Это не так и важно, — сказал Вениамин. — Зато мы присутствуем при рождении фольклора.
      — Меня волнует другое, — сказал Андрюша. — Пушка существует, а медведь из нее стреляет. И это не легенда.
      — Нет, не легенда, — согласился Веня. — Помочь тебе джинсы зашивать?
      — Зачем? Лишняя дырка им не помешает.
      Дверь скрипнула, возник Эдуард.
      — Доброе утро, — сказал он радостно. — Должен вам сообщить, что Мишка в полной безопасности. Я промыл ему раны. С риском для жизни. Вы слышали, Элла Степановна, о событиях сегодняшнего утра?
      — Слышала, — сказала Элла. — Простите нас.
      — Я тому Мишке не доверяю, — сказал Эдуард. — Это зверь большой хитрости и коварства. У него взгляд преступника.
      — Но все-таки из пушки стреляет, — сказал Андрюша.
      — Элементарная, простите, дрессировка. Я сам видел, как зайцы в цирке стреляют. Там шнур висит, а Мишка за него и дергает. Вот и вся тайна.
      — Нет, Эдуард Олегович, — сказала Элла, — я не согласна с вашим отношением к этому животному. Это красивая и древняя традиция. А традиции надо беречь.
      — Да какая там древняя! Приблудился медведь, может, из зоопарка сбежал. А если бы он, простите, задрал вашего молодого сотрудника? Что бы вы сказали в Академии наук?
      — Она бы промолчала, — ответил за Эллу Андрюша. — Потому что иной участи я не заслуживаю.
      — А я в вашем поступке усмотрел благородство, — не согласился Эдуард Олегович. — Так вы не забыли, что нам пора с деревней познакомиться? Как, Элла Степановна, не возражаете?
      — Я не пойду, — сказал Андрюша.
      — Это еще почему? — удивилась Элла Степановна.
      — Мне пленки разобрать надо.
      — Молодому человеку стыдно выходить на улицу. И я его понимаю, ох как понимаю, — закручинился Эдуард, и Андрюше стоило больших усилий не ответить.

      Элла Степановна шла посередине. Справа Эдуард, слева Вениамин. Андрюша поглядел им вслед в окно и подумал о том, что Элла, к сожалению, в присутствии Эдуарда расцветает, хотя фельдшер явно того не стоит. При внешних и душевных качествах начальницы экспедиции можно отыскать себе поклонников интереснее.
      Андрюшин недобрый взгляд не смог пронзить оконное стекло, и потому Эдуард ничего не почувствовал. Он описывал местные достопримечательности, элегантно поводя руками и стараясь показаться более осведомленным, чем был на самом деле. Эдуард попал в Полуехтовы Ручьи всего полтора года назад в поисках тихого места, где можно передохнуть от приключений бурной и не всегда счастливой жизни. И хоть он устроился здесь надолго, даже собирался откупить дом у тех Полуехтовых, от которых в деревне осталась только бабка Федора, хоть хор, которым он руководил не без энтузиазма, выезжал уже на районный смотр самодеятельности и получил там диплом, все же он оставался в Ручьях чужим не только потому, что местные жители считали его таковым, но и потому, что в жизнь деревни он не особо вглядывался, истории ее не знал и ею не гордился. Однако перед приезжими Эдуард показывал себя старожилом и единственным в деревне интеллигентом.
      — Дома у нас вековые, — говорил он. — Бревна с возрастом только крепче становятся, а резьбу, обратите внимание, давно собираюсь переснять и зарисовать — специалисты будут взволнованы. Не правда ли, изумительные узоры, восхитительные!
      — Резьба требует сравнительного анализа, — сказал Вениамин.
      — Правильно. Вот и центральная площадь. Условно. Возникла от пересечения двух улиц деревни.
      — А сколько их всего? — спросил Вениамин.
      — Две. Тридцать два двора. Магазин, правление бригады, тут же клуб, тут же медпункт.
      Остановившись на углу, Эдуард Олегович показал на давешний дом с колоннами. Видимо, строитель хотел создать нечто фундаментальное и обязательно белокаменное: и колонны, и ступени — все было деревянным, беленым. Лишь два небольших льва по сторонам лестницы были из камня, точно такие же, как на лесной дороге. Только там они сидели, а здесь мирно легли, хоть и продолжали скалиться.
      К колоннам были прибиты жестяные таблички с неровными официальными надписями: «Бригада Полуехтовы Ручьи», «Медпункт», «Клуб», «Ансамбль народного танца «Ручьи», «Кинотеатр».
      — Центр культурной жизни, — сообщил Эдуард Олегович. — Здесь я иногда ночую, а уж дни провожу постоянно. Справа начальная школа, на этом краю магазин. Вот и все.
      — А пушка там? — Вениамин показал на купу деревьев, из которой выходил медведь.
      — Пушка там, — сказал Эдуард Олегович. — Давно пора на металлолом сдать. Когда-нибудь крупно кто-нибудь пострадает. От взрыва. Или от медведя…
      Под вековыми деревьями было полутемно и прохладно. Стволы расступились, и внутри, почти невидимая постороннему глазу, обнаружилась небольшая площадка, на которой, вросши до половины колес в землю, стояла старинная бронзовая пушка.
      Пахло порохом. Из пушки недавно стреляли.
      — А как же медведь время узнает? — спросил Вениамин.
      — Бог его знает. Наверное, по солнцу, — сказал Эдуард Олегович. — Хотя этому медведю я не доверяю.
      Вениамин раздвинул кусты за пушкой. Там обнаружился каменный столб, скошенный кверху как обелиск. На сторонах его были вырублены двуглавые орлы, над ними надписи: «До Москвы 1386 верст», «До Санкт-Петербурга 1938 верст».
      Ногами раздвинув крапиву, Вениамин обошел столб и прочел еще две надписи: «До Екатеринбурга 746 верст», «До Царицыного ключа 9 верст».
      Вениамин потер руку, обожженную крапивой, выбрался снова на полянку. Эдуард, нежно схватив Эллу за руку, делал вид, что переживает, но говорил трезво:
      — Сегодня же вечером продемонстрируем вам в клубе успехи деревенской самодеятельности. Должен сказать, что наличие целеустремленного человека, душой прикипевшего к народным талантам, является определяющим в их развитии. Вы меня понимаете?
      — Эдуард Олегович, — сказал Вениамин, — а что такое Царицын ключ?
      — Не знаю, — ответил Эдуард Олегович. — Таким образом, мы с вами, Элла, трудимся на одном, так сказать, поприще.
      — Это где-то недалеко, — сказал Вениамин.
      На мягкой траве возле пушки были видны продолговатые когтистые медвежьи следы.
      — Населенного пункта под таким названием мне не приходилось встречать, сказал Эдуард. Элла легким движением отобрала у него руку, и Эдуард кинул укоризненный взгляд на Вениамина.
      Вениамин пошел вокруг пушки и больно ударился носком о вросшее в землю чугунное ядро. Из пушки когда-то стреляли всерьез, подумал он. В каждом народном предании есть доля правды — может, и в самом деле здесь стояла крепостца и в ней сидел с солдатами майор Полуехтов? Землепроходец? Надо будет поговорить со стариками, а еще вернее — заглянуть в архивы в Свердловске. Людская память куда менее надежна, чем документы…
      — Гамияэстомнисдивизаинпаррртистрррес! — раздался страшный переливающийся гортанный вопль.
      От неожиданности все замерли.
      — Это мне знакомо! — вскричал Вениамин. — Я близок к решению!
      Черная тень пронеслась между ветвей, посыпались на землю листья. Показалось, что стало темнее.
      Эдуард Олегович сделал хватательное движение руками, надеясь достать эту тень, но движение было незавершенным, словно на самом деле в мыслях фельдшера и не было реального желания схватить страшно кричащее существо.
      — Опять? — спросила Элла.
      — Тррес, — сказал Вениамин. — Я это расшифрую.
      — Просто дикий крик, — сказал Эдуард Олегович. — Пошли, покажу вам нашу сцену и красный уголок. Мы получаем все основные центральные издания, включая журнал «Эстрада и цирк».
      Вениамин провел рукой по стволу пушки. Луч солнца упал на темный металл. Божья коровка размером с грецкий орех поползла к солнечному пятну. Было тихо.

      Андрюша зарядил камеру, положил в сумку телевик и запасные пленки. Не сидеть же весь день дома из-за того, что совершаешь не совсем удачный героический поступок.
      Он перекинул сумку с камерой через плечо и только спустился с крыльца, как в калитку вбежала Ангелина с крынкой в руке. При дневном свете она казалась иной, более обыкновенной.
      — Вы уже встали? — удивилась Ангелина.
      — Скоро девять, — сказал Андрюша. — Все ушли, я один задержался. Миновало множество событий. Утро было бурным.
      — Жалко. Я с фермы бежала, хотела вас парным молоком угостить. Городские поздно встают. Я знаю, сама в городе поздно вставала. А вы спешите?
      — Нет, — сказал Андрюша, — я с удовольствием.
      Ангелина вдруг покраснела, видно, взгляд Андрюши показался ей слишком восхищенным. Уловив ее смущение, Андрюша смутился и сам и потому первым, не оглядываясь, пошел в дом.
      — Я тоже с вами молока выпью, — сказала Ангелина. — Садитесь. А они куда ушли?
      — Эдуард Олегович им деревню показывает.
      — Чего у нас показывать? — сказала Ангелина, доставая из буфета чашки, а с полки пустую литровую банку. — Он и не знает. Чужой. Лучше бы Колю позвали.
      — Коля нам легенду рассказал, а потом убежал. — Андрюша с интересом смотрел, как Ангелина налила полбанки молока, потом зачерпнула ковшом холодной воды и разбавила молоко. — Зачем так? — спросил он.
      — А вы из крынки не станете, — сказала Ангелина и улыбнулась. — Вы подумали, я жадничаю?
      — Разумеется, — сказал Андрюша. — Я подозрителен.
      — Попробуйте, если не верите.
      Глаза у нее стали веселые, синие, в голубизну. Молоко лилось в стаканы густым киселем.
      — Так и сказали бы, что сливки.
      — Это молоко, — сказала Ангелина. — Такое доим. — Она фыркнула, нос дернулся кверху, жемчужные зубы сверкнули на солнце. Андрюша сидел, разинув рот, и такое восхищение было на его лице, что Ангелина отмахнулась, сказав сквозь смех: — Чего уставился? У меня жених.
      — Василий?
      — Нет, Василий только претендент. Безнадежный. Жених у меня в Норильске. Мы в училище по переписке солдат выбирали, фотографиями менялись. Он в меня влюбился, а я нет. Но человек надеется.
      — Значит, и не видела?
      — Может, увижу. А ваш товарищ музыкальный. Шуберта знает. Я его в темноте не разглядела, а голос приятный.
      Ангелина подлила в стакан воды, получилось молоко, жирное, густое.
      В окно постучали. На подоконнике с той стороны сидел громадный черный ворон.
      Ангелина отворила окно, ворон перелетел на стол, сурово посмотрел на замершего Андрюшу, кивнул ему, потом повернулся к Ангелине, кивнул и ей.
      — Сейчас, — сказала Ангелина, доставая с полки кусок хлеба. Ворон схватил ломоть большим массивным клювом, как плоскогубцами, перепрыгнул на подоконник.
      — Это еще что за явление народу? — спросил Андрюша.
      — Григорий, — сказала Ангелина. — Что-то он в последнее время осторожный стал, опасается. А раньше совсем ручной был.
      — У вас не деревня, а зоопарк какой-то, — сказал Андрюша.
      Ворон шумно хлопнул крыльями и улетел.
      — Ты медведя имеешь в виду? Он в лесу живет.
      — Приходящий, значит? А почему он из пушки стреляет?
      — Ой, это тебе лучше мама расскажет! Сколько себя помню, стреляет. Круглый год. Без этого нам нельзя — даже коровы без пушки в стадо не пойдут. Раньше, когда я девчонкой была, у нас медведица служила, потом подохла. Она этого Мишку с малолетства сюда водила, приучала. Пошли, что ли? А то мне обратно на ферму пора.
      — Спасибо за молоко, — сказал Андрюша.
      Они вышли. Громадный черный ворон сидел на крыше и клевал ломоть хлеба.

      Хоть Ангелина и утешила Андрюшу, что смеяться не будут, все-таки он через деревню не пошел, а свернул в другую сторону, к околице. За льняным полем виднелась речка, узкая и чистая. Солнце поднялось высоко и припекало, но от голубых гор, поднимавшихся над близким темным лесом, тянул ветерок.
      С дороги открылся умиротворенный вид на деревню. Андрюша достал камеру. И тут услышал за спиной голоса.
      Голоса стихли. Босые пятки, отбивавшие дробь по дорожке, стихли тоже. Разумеется, они остановились и наблюдают.
      — «Зоркий-Эм» у него. С «Юпитером». Я знаю.
      — Какой «Зоркий»! Я что, «Зоркий» не узнаю?
      Ребята углубились в спор, уходить не собирались, видно, ждали, когда фотограф обернется и разъяснит. Андрюша понял, что пора общаться, спустил свою «Практику» и обернулся.
      — Ого! — сказал он.
      — Ого! — сказали два мальчика лет по десяти.
      Мальчики узнали в фотографе героя, которого утром медведь таскал по площади, а Андрюша увидел, что мальчики волокут привязанную к длинной палке рыбину размером побольше метра. Даже удивительно, что такая поместилась в речке.
      Рыбина чуть шевелила хвостом.
      — А вы за мельницей приехали? — спросил один из ребят.
      — Нет, — сказал Андрюша, — песни записывать будем и сказки.
      — Дед Артем говорил, что мельница представляет исторический интерес. Ее обязательно увезут. Древняя она, понимаешь?
      — Водяная?
      — Не, ветряк…
      — Покажете?
      — А пофотографировать дашь? А то у Кольки Полуехтова «Канон» японский, а у нас только «Смена».
      — Договорились, — сказал Андрюша. — Когда?
      — Завтра с утра зайдем. Сейчас, видишь, дело есть.
      — А рыба-то какая? Сом?
      — Ну ты, видно, городской. Разве у сома лицо такое? Да мы на сома и не пойдем. Он в омуте живет, с дом ростом. И его нельзя трогать, у него золотое кольцо на жабре. Его специально выпустили. Для учета. А это селедка…
      Мальчишки потащили рыбину дальше.
      Андрюша постоял немного, подождал, пока они скрылись за крайним домом, и пошел дальше к реке. У тропинки по краю льна росли васильки. Он, правда, не сразу догадался, что это васильки — они были похожи на махровые гвоздики голубого цвета. Андрюша нарвал небольшой букет для Эллы Степановны.
      — Спасите! — раздался крик от реки. — На помощь! Грабят!
      Андрюша относился к тому разряду людей, для которых любой крик о помощи приказ действовать. Забыв об утренней истории и медведе Мише, он кинулся по откосу вниз и влетел, ломая ветки, в заросли у речки, крича:
      — Держитесь! Я иду!
      Жертвой нападения оказался вчерашний старичок с седой эспаньолкой, мирно сидевший на пеньке.
      — Что случилось? — крикнул Андрюша. — Кто напал?
      — Кто напал, тот сбежал, — сказал старичок, поднимаясь на ноги и еле доставая Андрюше до груди своей блестящей потной лысинкой. — Спасибо тебе. Ой, поясница болит! Это же надо, так толкать пожилого человека! Пойди корзинку мою подбери — в кустах она.
      Андрюша пошел в кусты. Там на боку валялась корзина, из нее высыпались красные яблоки. Старичок подошел сзади.
      — Ты их подбери, — сказал он, — будь любезный. Мне наклоняться больно.
      Андрюша стал подбирать яблоки. Это оказались не яблоки.
      — Что это? — спросил он. — Ананасы?
      — Малины, что ли, не видел?
      — Такой не видал, — сказал Андрюша. — Малина обычно мельче.
      — Это обычно, а у нас крупнее.
      — Кому, — спросил Андрюша, — ваша малина понадобилась?
      — Не догадываешься? — изумился дед, прищурился. — Да ты дипломат! Из-за тебя же я пострадал. Это точ-на! Попал я в лапы мстителю!
      Старичок погрозил в кусты кулаком, и издали донесся обиженный рев. Андрюша вздрогнул. Ему не хотелось снова встречаться с медведем. К счастью, старичок разделял опасения Андрюши.
      — Побежали, — сказал он. — А то Мишка опомнится, сообразит, кто мне на помощь подоспел. Он же тебя за взвод пехоты принял. Это точ-на.
      Старичок подхватил корзину и засеменил наверх, к тропинке. Андрюша поспешил за ним, очень стараясь не обогнать старичка.

      У клуба-медпункта на длинной лавочке под бревенчатыми колоннами сидели десять старух в высоких кружевных кокошниках, разноцветных до земли платьях и с выражением торжественного достоинства на лицах.
      — Вот, — сказал Эдуард с некоторым облегчением, — а я боялся, что не придут в разгар трудового дня. Но пришли. И даже облачились. Это великолепно. Здравствуйте, товарищи пенсионерки!
      Старухи наклонили головы, здороваясь, и Элле показалось, что своим коллективным взором они пронзили ее насквозь, знают, где родилась, как училась в школе и почему у нее не сложилась личная жизнь.
      — Замечательно, — сказал Эдуард. — Вот наш народный хор. А перед вами, товарищи пенсионерки, специальная экспедиция Академии наук, приехали записывать и изучать. Большое внимание уделяют сохранению и утверждению народного творчества. Прошу взаимно знакомиться! — Эдуард Олегович отступил на шаг и сделал широкое движение рукой, как сеятель. Затем добавил: — Пошли внутрь помещения. Там поговорим, а то дождик собирается…
      Вениамин в клуб не пошел. Эта мирная на вид деревня скрывала в себе тайны, ускользающие, но ощутимые, невыдуманные. Тайна утреннего выстрела из пушки вроде бы разрешилась. Но факт стрельбы из пушки не открывает причин этой стрельбы. Есть дрессированный медведь. Но зачем он?
      Вениамин огляделся, раздумывая, куда направить свой путь. Он казался самому себе витязем на распутье. И потому решил подождать, как распорядится судьба, — должен же быть знак, который направит его в нужную сторону.
      Намек материализовался через две минуты и принял форму знакомого грузовика, который медленно выехал из улицы на площадь. Вениамин сначала решил, что в деревне есть особые ограничения для единственной машины: может, охраняют медведей. Но тут же выявилась причина столь медленного движения: Василий, сидя за рулем, разговаривал с какой-то девушкой, чьи ноги были видны по ту сторону грузовика.
      — В кино вечером пойдешь? — спросил Василий, глядя из кабины в сторону и вниз, так что Вениамину был виден только его крепкий коротко остриженный затылок.
      — Мне заниматься надо, — ответил почти заглушенный мотором девичий голос, который Веня узнал бы из тысячи.
      — Я вот и без образования зарабатываю. Главное — уметь использовать обстоятельства.
      — Кого цитируешь? — спросила Ангелина.
      — Я не цитирую, я сам придумываю, — сказал Василий. — Ты не думай, для меня авторитетов нету.
      — Поезжай в город, — сказала Ангелина, — молоко скиснет.
      — Наше не скиснет, — сказал Василий. — Я его водой из ключа разведу.
      — Ты не шути! — сказала Ангелина, прибавила шагу, и Вениамину было видно, как загорелые ноги переместились вперед, но Василий чуть прибавил скорость и догнал девушку.
      — А в кино пойдешь? — спросил он.
      — Не пойду.
      — Ученые приехали? Я им покажу, где раки зимуют.
      — Брось ты свои угрозы, — сказала Ангелина.
      Дальше разговора Вениамин не слышал, потому что грузовик и Ангелина отошли далеко.
      Вениамин побрел по дороге, любуясь резьбой на наличниках и столбах, греясь под северным нежарким, но уютным солнцем, глядя с нежностью на жеребенка, который выскочил на улицу, оглянулся, взбрыкнул и погнался за курами, а те лениво разбегались, уступая ему дорогу. У крайнего дома, от которого дорога спускалась в низину, Вениамин остановился. Столбы ворот, седые от старости, представляли собой солдат в высоких гренадерских шапках. Носы у солдат уже откололись, как и дула ружей, но глаза гневно глядели вперед из-под насупленных бровей. Сюжет резьбы показался Вениамину необычным — ни в одной из специальных статей, несмотря на свою любознательность и осведомленность в народном творчестве, он о таком не читал. Надо сказать Андрюше, чтобы сфотографировал, подумал Вениамин и в этот момент услышал над головой стройное многоголосое пение, ровное и негромкое.
      В окне высокого этажа показалась девичья головка, будто там догадались, что с улицы подслушивают. Брови удивленно взлетели при виде худого молодого человека в очках, при галстуке, со следами полосатости на лице. Девушка пропала, песня оборвалась, и тут же во всех четырех окнах возникли девичьи, женские и старушечьи головы, глядевшие на Вениамина с веселым интересом.
      — Здравствуйте, — сказал Вениамин.
      — Здравствуйте, — ответили во всех окнах. — Вы из экспедиции?
      — Он за Мишкой бегал, — сообщила первая девушка.
      — Они за мельницей приехали, — сказала женщина во втором окне.
      — Нет, — сказали в третьем, — они песни собирают. — Идите сюда, — сказали в четвертом, — мы вам споем.
      — С удовольствием, — сказал Вениамин, забыв на минуту о своей раскраске.
      На пороге большой, в два света комнаты Вениамина встретила статная старуха с гладко зачесанными волосами. Девушки и женщины, пока Веня поднимался в дом, успели рассесться за валики, схожие с диванными, на которых были натянуты кружева, разобрать вересковые коклюшки.
      — Добро пожаловать, — сказала торжественно старуха, — в ручьевскую кружевную артель.
      Назвавшись директоршей артели, она повела аспиранта вдоль валиков, говоря солидно, медленно, но без перерыва, как профессиональный экскурсовод.
      — Наши кружева некогда славились даже за пределами области и в 1897 году на выставке в Брюсселе получили серебряную медаль.
      — Большую серебряную медаль, — уточнила толстуха в сильных очках.
      — Это неважно, мы не спесивые, — сказала директорша. — Однако промысел наш захирел и почти иссох. Только в последние годы начала возрождаться слава ручьевских кружев. Но вот беда — в области наш узор не берут, говорят, что не народный, приходится ширпотребом заниматься.
      — Ширпотребом! — раздались возмущенные голоса.
      — А вы только поглядите, что мы умеем делать! Ведь этого больше никто не может.
      Кружевницы повскакивали с мест и сгрудились за спинами директорши и Вениамина около большого стола, на котором лежал громадный альбом в дряхлом сафьяновом переплете. В нем были наклеены образцы кружев — некоторые пожелтели от старости, другие новые.
      Вениамин и в самом деле удивился, увидев эти кружева. Тонкие нити сплетались в охотничью сцену — мужчина в камзоле и треуголке охотился на уток; на следующей странице дамы в пышных платьях играли в жмурки с изысканными кавалерами на фоне изящных павильонов. Замок соседствовал с русской церквушкой, и вокруг ходили хороводом девицы в кокошниках…
      — Невероятно, — сказал Веня.
      — Вот то же самое они нам и сказали, — подтвердила статная директорша. Сказали, что это не входит в рамки и, значит, это не искусство. Вы знакомы с такой узкой психологией?
      — К сожалению, знаком, — сказал Вениамин.
      — Они говорят, не народное, — вмешалась девушка в очках, — а у нас в деревне так плетут третий век подряд.
      — Третий век, — прошептала древняя голубая бабушка из угла.
      Вениамин взглянул в ту сторону и увидел над ее головой два потемневших от времени портрета в потертых золоченых рамах. Художник, который писал их, видно, не обучался в академии, пришел из иконописцев, но был талантлив и наблюдателен. В портретах чувствовалась крепкая рука и уверенность в себе.
      Справа висел портрет мужчины в зеленом мундире с красными отворотами и обшлагами, с золотыми пуговицами и в треуголке, обшитой золотым галуном. Лицо мужчины было сурово, подбородок крепкий, а глаза светлые, голубые, как у всех кружевниц.
      — Кто это? — спросил Вениамин.
      — Майор Полуехтов, — сказала древняя бабушка, — ясное дело.
      Но Вениамин уже не слышал. Он смотрел на второй портрет. На нем была изображена молодая женщина, тоже голубоглазая, с полными чуть загнутыми в углах губами, доверчивая и добрая. Платье было открытое и обнажало округлые плечи и высокую грудь, закрытую кружевом.
      — А это государыня императрица, — прошамкала бабушка. — Елизавета Петровна в бытность свою цесаревной.
      — Это не более как сомнительная версия, — сказала директорша. — Мы думаем, что это жена Полуехтова.
      — Нет, — сказала бабушка, — императрица любила нашего майора невестиной любовью, потому он сюда и попал.
      Вениамин уже не слышал спора, горевшего, видно, не первый год. Он смотрел на портрет и страдал, ощущая бездну времени, отделявшую его от молодости той, что была изображена на портрете. И неважно было — принцесса, императрица, невеста, жена… ее нет, Вениамин опоздал, трагически опоздал родиться…
      Он не помнил, как оказался на улице, хотя вроде бы его проводила до калитки директорша артели, а он вроде бы обещал ей поговорить со специалистами в Свердловске и постоять за ручьевские кружева. Он слышал лишь стук собственного сердца и знал, что полюбил безнадежно и навсегда.

      Дальше дед с Андрюшей шли не спеша. Андрюша остановился там, где оставил фотоаппарат. Там же лежал букет голубых махровых цветов.
      — Погоди, — сказал вдруг дед строго. — Ты зачем эти цветы погубил?
      — Красивые, — сказал Андрюша. — Пускай в банке постоят.
      — А ты чего в своей жизни посадил, молодой человек? Ты чего создал? Рвать научился? Рвать все умеют! Это точ-на.
      — Это же васильки. Сорняки.
      — Дурак, — сказал старик. — Рожь здесь растет обыкновенная, семена из района получили. А васильки уникальные, только в наших местах произрастают. Так что подорвешь экологию, и не будет больше такого сорняка.
      — Ну и хорошо, — упрямился Андрюша, — урожаи увеличатся.
      — Опять дурак, — сказал старик. — Уничтожишь ты этот так называемый сорняк невиданной красоты, а на нем, может, особый вид бабочек обитал, он тоже вымрет. Тебе их не жалко?
      Дед протянул вперед коричневую ладонь, и сверху, из голубой небесной синевы, послушно опустилась ему на ладонь оранжевая бабочка с синими пятнами на крыльях.
      — Ты с этим видом знаком? — спросил дед.
      — Я бабочек не изучал, — сказал Андрюша, — может, она на соснах живет.
      — Эндемик, — сказал дед. — Понимаешь? Все в природе уравновешено и взаимосвязано, как говорил Дарвин.
      — Кто?
      — Дарвин-младший, внук, я с ним состоял в переписке.
      Очевидно, старик не врал. Бабочка вспорхнула с ладони, сделала круг над букетом васильков, огорченная экологическим бедствием, пришедшим с Андрюшей, и пропала в жаркой душистой синеве.
      — Что же мне теперь делать? — спросил Андрюша.
      — Дари уж кому хотел. Только на будущее осторожней, береги природу. Пора нам здесь заповедник устраивать. Ты мальчишек двух не встречал, Сеньку и Семена?
      — Видел.
      — Из-за них, стервецов, я Мишке малину уступил, за ними погнался. Опять браконьерствовали.
      — Вы рыбу имеете в виду?
      — Ее самую. — Видно, от малого роста дед говорил громко, уверенно, с нажимом на некоторые слова. — А ты что, в поп-группе выступаешь?
      — Не понял, — сказал Андрюша. — Волосы у тебя дикие. И характер буйный. На медведей бросаешься. Я решил было, что ты на саксофоне играешь. В ансамбле. Я, понимаешь, больше классический джаз уважаю. На уровне диксиленда. Ты как к диксиленду относишься?
      — Положительно, — сказал Андрюша. — А почему медведь из пушки стреляет?
      — Традиция, — сказал дедушка. — Хочешь поглядеть, как он это делает?
      — Конечно, хочу. Только он меня не узнает?
      — На работе смирный. Понимает, что может зарплаты лишиться. Он за место держится. Сам-то он бескорыстный, но семья у него, медведица строгая. Да ты не бойся, в случае чего я ему объясню. Ведь это я шефство над пушкой осуществляю. Это точ-на.
      — Так чего же он у вас малину отнял?
      — Ты бы молчал — сам изранил, довел зверя до крайности. Он же в принципе дикий зверь. — Дед рассердился. Даже остановился, топнул ногой и строго спросил: — За мельницей приехали?
      — Почему все про мельницу спрашивают? Мы же фольклористы.
      — Понимаю, — сказал старичок. — Я все равно к мельнице бы дорогу не указал. Мельница у нас со странностями.
      — Любопытно посмотреть, — сказал Андрюша.
      Они дошли до крайней избы, остановились. Старичок сказал:
      — Вон на той стороне второй дом мой. Запомнил? Жду к себе.
      Старичок быстро пошел через улицу к своему дому.
      Андрюше не хотелось возвращаться домой. Он уже понял, что в деревне все знают о его утреннем подвиге, но относятся к нему без особой издевки. Может, поискать Эллу? Все-таки он член экспедиции, и его фотографическое мастерство может пригодиться.
      Тут он увидел знакомых ребятишек, которые натягивали веревку между могучими липами. Андрюша присел на траву, было тихо, мирно, деревня ему нравилась, утренние приключения уже ушли в прошлое. Он глядел на Сеню и Семена и думал, что они чем-то — разрезом глаз или длинными белесыми ресницами похожи на Ангелину.
      — Прыгать будешь? — спросил Семен. — У нас тренировка по прыжкам в высоту. Скоро тренер придет.
      — Вы тренируйтесь, я погляжу.
      — Гляди, — сказал Сеня. — За погляд денег не берем. Только если какой-нибудь новый стиль знаешь, не скрывай. А то мы все фолсбери-флопом прыгаем, а он имеет пределы.
      Семен разбежался и прыгнул через веревку. Не фолсбери-флопом, а перекидным да притом зацепился за веревку на высоте метра с небольшим, грохнулся, хорошо — земля мягкая, трава.
      — Разминка, — сказал он, — неудачное приземление.
      Теперь разбежался Сеня, веревку он преодолел и сказал Семену:
      — Поднимай выше.
      — Правильно, — сказал подошедший невесть откуда Вениамин, снимая очки и передавая их Андрюше. — Я принимаю участие. Вы не возражаете?
      — Прыгайте, — сказал Семен. — Эту высоту будете брать или поднимем?
      — Поднимем, — сказал Вениамин. — Во мне подъем чувств.
      Он затрусил к веревке, затормозил перед нею и подпрыгнул. Веревка ударила его по коленям, и Вениамин перевалился, шлепнулся на живот и замер. Подниматься было лень — жаркая истома завладела воздухом. Веня отполз в сторону, в тень, перевернулся на спину и закрыл глаза.
      Сеня с Семеном подняли веревку повыше, до полутора метров. Сеня преодолел ее с первой попытки, Семен со второй стилем фолсбери-флоп. Андрюша поглядел на редкие кучевые облака и сказал:
      — Надо мне честь города защищать. Разойдись, братва!
      Он хорошо разбежался, перепрыгнул с запасом и сказал:
      — Разрешаю поднять планку еще на три сантиметра.
      На следующей высоте сошел Сеня, но Семен остался, Андрюша его обошел только по числу попыток.
      — Наша взяла, — сказал Андрюша, — а вы говорили.
      Он запыхался, устал. И как-то вылетело из головы, что его противникам лет по восемь, не больше.
      — Сегодня ваша, завтра наша, — сказал Семен. — Мы еще в длину не прыгали. Смотри, тренер пришел.
      Коля Полуехтов с сумкой «Олимпиада-80» через плечо остановился поодаль.
      — Как успехи, малыши? — спросил он.
      — Скромные, — сказал Сеня.
      — Стараемся, — сказал Семен. — Без тебя трудно.
      Коля подошел к веревке, ладонью проверил высоту — получилось до его носа.
      — Солидно, — сказал он. — Метр пятьдесят три. С какой попытки брали?
      — Андрей взял со второй, — сказал Семен. — Я с третьей.
      — Нет, — Коля поглядел на Андрюшу снизу вверх, — для тебя это не достижение. В тебе живого росту, наверное, метр восемьдесят.
      — Метр семьдесят шесть, — сказал Андрюша.
      — Свой рост надо брать без усилий. Это твой предел?
      Мальчишки смотрели на Колю с уважением, верили каждому слову.
      — Не знаю, — сказал Андрюша. — У меня другие цели в жизни.
      — Цели прыжкам не помеха. — Коля говорил поучающим голосом. Андрюшу это разозлило.
      — А ты свой рост можешь взять?
      — Не проблема, — сказал Коля и, не снимая сумки и не раздеваясь, даже без разбега присел, оттолкнулся и перемахнул через веревку. Потом обернулся к Андрюше. — Ты на меня не обижайся. Я к зиме буду два метра брать. Такая у меня цель. Ну ладно, вы тут отдыхайте, а у меня дела.
      Коля пошел через дорогу к дому, а Сеня сказал вслед:
      — Редкого упорства он у нас.
      — Энциклопедию читает, — вздохнул Семен. — Уже третий том.
      Из калитки вышел пес, поглядел по сторонам, затрусил к околице. Вид у пса был деловой, задумчивый.
      — За коровой пошел, — сказал Сеня.
      По улице не спеша шли Элла Степановна и Эдик. У калитки они остановились. До молодых людей донесся вопрос Эдуарда:
      — Вы удовлетворены встречей?
      — Спасибо, Эдик, — сказала Элла Степановна. — Ваша помощь совершенно неоценима.
      — Ну что ж, и нам надо идти, — сказал Андрюша, подождав, пока Эдуард откланяется.

      Глафира задержалась в правлении, вела телефонные переговоры с районом. Ангелина осталась на ферме, там заболел теленок. Обед готовила Элла, а Коля истопил баню, и экспедиция как следует вымылась. Баня оказалась настолько эффективной, что лицо Вениамина приобрело естественный бело-голубой цвет. Правда, он сам этого не заметил, так как его неожиданная влюбленность в портрет воздвигла между ним и действительностью стену. Элла Степановна, узнав о происшедшем, искренне расстроилась.
      — Придется мне сходить и поглядеть, что там за портрет, — решила она.
      Коля убрал со стола посуду и достал с полки четвертый том энциклопедии Брокгауза и Ефрона.
      — Почитаю немного, — сказал он. — До вечерней тренировки время есть.
      — Андрюша, — спросила Элла, — у тебя магнитофон в порядке? С завтрашнего дня начинаем запись.
      — Техника у меня готова… — ответил Андрюша. — Только я завтра утром на мельницу сходить хотел.
      — На какую мельницу? — возмутилась Элла. — Мы приехали…
      — Знаю, за песнями, — согласился Андрюша. — Но наш долг не проходить равнодушно мимо исчезающих памятников старины. К тому же она какая-то странная.
      — Ничего странного, — заметил Коля, отрываясь от энциклопедии.
      — На колесах? — спросил Андрюша.
      — Нет. Просто бродячая. В прошлом году на холме стояла, за рекой. Потом пропала. Говорят, в Волчьем логу объявилась.
      — И ты в это веришь! — воскликнула Элла. — Ты же пионер!
      — А чего же не верить?
      — И как ты это объясняешь? — спросил Андрюша.
      — А чего объяснять? Это все проделки секунд-майора, — сказал Коля. — Он на мельнице ходит и шалит. Все знают.
      — Ну, это никуда не годится! — сказала Элла. — Я с твоей бабушкой поговорю.
      — Поговорите, — сказал Коля и продолжал чтение энциклопедии.
      — Местный фольклор, — сказал Вениамин. — Обычный местный фольклор. Рождается на глазах. Мельницы, может, и нет… Вот пройдет несколько месяцев, и будут обо мне рассказывать, как я влюбился в портрет, а он ожил и стал человеком. У Гоголя…
      — В тебе живет Пигмалион, — сказал Андрюша.
      — Но портреты не оживают, Вень, — сказала Элла. — Выкинь это из головы.
      — Я пойду, — сказал тогда Вениамин, — в артель. Погляжу на портрет.
      Коля вздохнул и снова отложил энциклопедию. — Ну дети, прямо дети, сказал он. — Что, у вас фольклористы все такие психованные?
      — Меня это смущает, — серьезно ответила Элла. — Хотя и твой, Коля, рассказ о мельнице меня не утешил.
      — Я все-таки пойду, — сказал Вениамин. — У меня предчувствие…
      Он направился к двери, но в этот момент дверь открылась и вошла Ангелина.
      — Вы уже пообедали? — спросила она с порога. — А я спешила…
      Тут раздался глухой стук.
      Вениамин со всего размаха грохнулся на пол.
      Он лишился чувств.

      — Эх, — сказал Коля, окончательно закрывая энциклопедию.
      — Я что-нибудь не то сказала? — испугалась Ангелина.
      — Он переутомился… Андрюша, воды, — сказала Элла, наклоняясь над Веней.
      — История загадочная, — сказал Андрюша. — Вы знакомы?
      Ангелина отрицательно покачала головой, зачерпнула из ведра кружку воды, дала Элле. Элла поднесла к губам Вениамина, но тот не прореагировал на это. Элла вцепилась аспиранту в пульс, а Андрюша перехватил кружку и вылил ее на голову своему коллеге.
      Вениамин захлебнулся, чихнул, закашлялся, вскочил, увидел Ангелину и попытался тут же снова грохнуться в обморок, но этого не допустил Андрюша:
      — Стой! Сначала объяснись!
      — Это она… — промолвил Вениамин. — Я так и знал.
      — Кто она?
      — Портрет, — сказал Веня. — Я не зря надеялся.
      После этого падать в обморок было уже не нужно, да и неудобно. Веня смертельно смутился, оттолкнул заботливые руки Эллы, резко поднялся и, пошатываясь, отошел к окну.
      — Все ясно, — сказал Андрюша смущенной Ангелине. — Наш ученый сегодня побывал у ваших кружевниц и увидел там женский портрет. Он влюбился в него с первого взгляда. И тут ты входишь…
      — Это ваш портрет, — сказал Вениамин, не оборачиваясь. — Это вы.
      — А если это был портрет императрицы Елизаветы Петровны? — спросил Андрюша. — Понимаешь, с кем ты теперь имеешь дело?
      — Мне все равно, — глухо сказал Вениамин, глядя в окно. — Я потрясен. Я не знаю, что мне теперь делать.
      — Сходить к колодцу, — сказал Андрюша. — Чай будем пить.
      — Не надо, — сказал голос от двери. — Чай погодит.
      В дверях стоял вошедший незамеченным шофер Василий, который держал в кулаке два билета в кино.
      — Добрый вечер, — сказала Элла Степановна. — Как приятно, что вы нас навестили.
      Василий даже не взглянул на нее.
      — Ты в кино идешь или не идешь? — спросил он сурово Ангелину. И сам ответил: — Не идешь.
      — Если ты ревнуешь, — сказал Коля, — то зря. Веня в портрет влюбился.
      — Камуфляж, — сказал Василий. — Ты мне мозги не пудри.
      — Клянусь вам! — резко обернулся от окна Вениамин. — Клянусь, что я не видел Ангелину раньше. И мое отношение к ней вторично!
      — Почему вторично? — удивилась Ангелина.
      — А вы садитесь, посидите с нами, — сказала Элла. — Хотите, кто-нибудь из нас в кино с вами пойдет?
      — Чего? — Василий только сейчас вспомнил про билеты. Он разжал кулак. Билеты закружились и упали на пол, а Василий подошел к Вениамину и сказал с угрозой: — Иди к своему портрету, понял? На Ангелину ни взгляда, ни вздоха, понял?
      — Я не могу дать вам такого обещания, — сказал Вениамин. — Простите меня, пожалуйста. Это выше меня.
      — Мое дело предупредить, — сказал Василий. Он смотрел на аспиранта с презрением и не уходил, не сказав последнего слова, но тут за окном мелькнула черная тень и раздался крик:
      — Меакульпа!
      Лицо Василия исказилось.
      — Проклятие! — закричал он страшным голосом и выбежал из дома. Взревел за окном грузовик.
      — Кто же это? — спросила Элла.
      — Я думаю, что птица, — сказал Андрюша. — Та самая, да?
      — Гришка, — сказала Ангелина. — Это Гришка. Вася за ним вторую неделю гоняется.
      — Не догонит, — сказал Коля. — Хочешь, посмотрим?
      Андрюша вслед за Колей выбежал на улицу.
      Солнце клонилось к закату. Тени от домов и деревьев стали длинными и лиловыми, и трава казалась еще светлее и зеленее.
      Далеко над улицей медленно летела громадная черная птица, за нею гнался грузовик.
      — Не догонит, — повторил Коля, — ты не беспокойся.
      Андрюша хотел сказать, что и не беспокоится, но сзади раздался голос Эдуарда Олеговича:
      — Удивительно! Взрослый человек, а такая страсть!
      — Страсть? — удивился Андрюша. — К Ангелине?
      — О нет! К таксидермии.
      — Не понял, — сказал Андрюша. Он не знал такого слова.
      — Вася мечтает сделать чучело из этого редкого экземпляра и послать в Академию наук.
      — Это не чучело! — возмутился Коля. — Гришка триста лет жил и еще проживет.
      Неподалеку возникли Сеня с Семеном.
      — Я пошел, — сказал Эдуард Олегович. — В клубе дела. Если захочешь, Андрюша, приходи. Гитару бери, послушаем.
      — Спасибо, — сказал Андрюша. — Я вот о мельнице думаю.
      — О мельнице? — улыбнулся Эдуард Олегович. — Старухи уверяют, что там вроде бы привидение проживает.
      — Живет, — подтвердил Сеня. — Все знают, что живет.
      — А кто-нибудь видел? — спросил Андрюша.
      — Пойдешь, сам увидишь, — сказал Коля.
      — Пойдем, — сказал Андрюша.
      — Сейчас? — Коля посмотрел на небо. — Стемнеет скоро.
      От реки донесся натужный вой двигателя. Все оглянулись туда.
      В облаке пыли появился грузовик. Набирая скорость, он промчался по улице. Мелькнуло лицо Василия, пригнувшегося к рулю.
      Грузовик выскочил на дорогу, пронесся по аллее берез, свернул за холм и исчез.
      — Нет, — сказал Эдуард Олегович. — Пойду на репетицию. Совершенно недопустимо ездить по улицам с такой скоростью. А вам… — он печально поглядел на Андрюшу, — идти на мельницу не рекомендую. Вечером в лесу опасно, мало ли что почудится. К тому же мельницы, по моим сведениям, давно уже не существует…
      — Не существует? — сказал Сеня обиженно. — А я что, слепой, что ли? Что я, школу-интернат в Волчьем логу видал?
      — Все ясно, — сказал тогда Андрюша, оглядев молодежь. — Я иду за фотоаппаратом, через минуту выступаем.

      Андрюша схватил сумку с камерой и тут же выскочил из дома.
      Малолетняя гвардия переминалась с ноги на ногу. Здоровый народ, подумал Андрюша, не болеют, сливки вместо молока пьют, занимаются спортом, телевизор смотрят, а вот верят в привидение секунд-майора. Стыдно.
      — Далеко идти? — спросил он.
      На лицах гвардии наметилось некоторое разочарование. Видно, надеялись в глубине души, что городской ученый пошутил.
      — Нет, — сказал Сеня. — Если, конечно, не заблудимся.
      Не заблудились. Правда, добирались до Волчьего лога больше часа. Шли напрямик через сосновый бор, затем по пологому склону, поросшему можжевельником, через небольшое болото, по лугу, где стояли стожки сена, потом попали в глухой бурелом, что остался от давнишнего лесного пожара.
      В лесу было много грибов, крепкие боровики — шляпки с тарелку — умоляли собрать их, но собирать было некуда. Через полчаса Сеня с Семой устали, пришлось передохнуть на полянке, усыпанной черникой. Пока сидели, не сходя с места, наелись черники до синевы на языке, горстями стаскивая ягоды со стеблей.
      Потом лес стал гуще, будто никто никогда по нему не ходил, но вдруг впереди обнаружился просвет. Солнце только село, и в лесу сразу стало неуютно. Путешественники поспешили к свету.
      Оказалось, это заросшая по грудь дорога, угадать которую позволяли лишь канавы по сторонам. Правда, посреди нее трава была примята, видно, кто-то по этой дороге ездил.
      — Тут когда-то скит был, — сказал Сеня. — Дикие отшельники прятались. Только их скит в озеро провалился.
      — Сказки, — возразил Семен. — Лесоразработки тут были.
      Дорога заросла крапивой, ее приминаешь, она поднимается лениво, с раскачкой, норовит хлестнуть по лицу смертельной болью. Из леса тянуло вечерним холодом, а на дороге еще было светло, и жужжали, спешили добрать дневную норму пчелы, стрекозы парили над головами.
      Справа открылась низина.
      — Вот он, Волчий лог, — сказал Сеня. — Тут мельница стоит.
      Он поспешил через лужайку, остановился, огляделся.
      — Вот. Здесь она стояла.
      Трава в середине поляны была примята большим квадратом, особенно глубоко в землю уходили следы двух параллельных бревен. Внутри квадрата трава была низкой, жухлой и белесой.
      Коля пошел кругами все шире, наконец крикнул:
      — Она в эту сторону ушла!
      Андрюша отмахнулся. Мистики он не любил. Мистика не входила в круг привычных для него понятий, а раз так, ее существовать не могло. Но похоже было, что они пришли именно в Волчий лог, а здесь недавно еще стояла мельница. Только мельница ушла.
      — Я серьезно говорю, — сказал Коля. — Она следы оставила.
      Мельница, видно, ползла по траве, кое-где вырывая ее целыми пластами. Борозды вели к дороге.
      — Зачем? — спросил Андрюша. — Кому это нужно?
      — Кому? — переспросил Семен. — Ясно кому. Секунд-майору. — Он протянул Андрюше что-то блестящее. — Смотри.
      Это была старая медная пуговица, гладкая, выпуклая, размером с трехкопеечную монету.
      — Он в мундире ходит, — сообщил Сеня. — Мундир у него военный тех времен. Пуговицы такие. Это все знают.
      — Чепуха, — сказал Андрюша. — Если он привидение, то он нереальный. Откуда у миража медные пуговицы?
      — Не знаю, — сказал Семен. — Значит, так нужно.
      Следы мельницы доходили до лесной дороги, потом сливались с колеями.
      — Когда же она ушла? — спросил Андрюша задумчиво. — Сегодня?
      — Нет, что ты, — сказал Коля, — с тех пор дождь был. Все следы залило. А то бы мы лучше разобрались.
      Не сговариваясь, пошли дальше. Солнце село, звенели комары. В глубине под большими деревьями посинело, краски размылись, тени стали непрозрачными. Но на дороге все еще было светло.
      — Может, вернемся? — спросил Сеня. — Скоро стемнеет.
      — Нет, — сказал Коля. — Мы до протоки дойдем. Не могла мельница далеко уйти. Она бы в реке утонула.
      Андрюше, хоть он и был виновником похода, стало не по себе — не приходилось раньше встречаться с бродячими мельницами, секунд-майорами и прочей ерундой, которой, разумеется, нет, потому что не может быть, но которая все-таки существует, а возвращаться придется по темному лесу, с ним трое мальчишек, еще потеряется кто-нибудь, а лес здесь бесконечный и он, Андрюша, с ним незнаком. Еще сто шагов, сказал он себе, и повернем…

      Мельница обнаружилась через двести шагов, на другой поляне, у тихой, заросшей рогозом протоки. Стояла она неподалеку от дороги и так хорошо спряталась в ивняке, что, если бы не следы в том месте, где она сползла с дороги, ее бы и не заметить.
      Она оказалась куда меньше, чем представлял себе Андрюша: если бы Дон Кихот захотел с ней сразиться, не надо было бы садиться на коня. Да к тому же она где-то потеряла крылья. Просто избушка с высокой четырехскатной крышей. Маленькая дверца, даже Коле пришлось бы согнуться, входя туда, да узкое окошко.
      В синеющем воздухе было видно, что в мельнице горит свет — прямоугольник окна казался оранжевым.
      — Это мельница? — спросил Андрюша тихо.
      — Она, кому же еще здесь быть, — ответил шепотом Сеня. — Я ее в Волчьем логу и видел.
      — В ней кто-то живет?
      Дети поглядели на Андрюшу как на сумасшедшего. Они не сомневались, что там обитает именно секунд-майор, который теряет медные пуговицы.
      Желтизна окошка должна была бы внушить мысли об уютной комнатке, о самоваре, шипящем на столе, о кренделях и задушевной беседе, но и в самом деле Андрюше почему-то представилась там, внутри, злобная баба-яга, которая орудует лопатой, стараясь засадить в печь очередного дурака.
      — Я все-таки схожу, — сказал Андрюша не потому, что действительно желал этого, а потому, что не мог так просто сдаться и повернуть.
      — Мы здесь постоим, — ответил Сеня.
      Андрюша оставил мальчишкам сумку и сам пошел к мельнице, но не напрямик через поляну, а ближе к кустам, так, чтобы привидение, вздумай оно выглянуть оттуда, его не заметило бы. Хотя, конечно, привидений не бывает.
      Под ногой хрустнула ветка, Андрюша отпрянул в сторону, угодил в неглубокую яму и застыл в неудобной позе. Ему показалось, что шум раскатился на весь лес. С минуту он стоял на одной ноге и, только убедившись, что никто, кроме комаров, не обращает на него внимания, двинулся дальше.
      Окошко оказалось высоко, чтобы заглянуть в него, пришлось подняться на цыпочки, опершись о стену. Бревна были холодными и чуть влажными, между ними вылезала серая пакля. Стараясь унять стук сердца, Андрюша заглянул внутрь, но увидеть ничего не успел, потому что его внимание было отвлечено дыханием за спиной. Он нервно обернулся. Сзади стоял Коля.
      — Ты чего? — прошептал Андрюша.
      — Они убежали, — прошептал в ответ Коля. — Сенька с Семеном. Чего мне одному стоять. Страшно. А что там?
      — Тише. Сейчас! — Андрюша снова приподнялся и наконец смог разглядеть, что происходит внутри.
      Мельница представляла собой небольшую тесную комнату, заставленную какими-то ящиками и бочками. Она была скупо освещена железнодорожным фонарем. При его неверном свете Андрюша увидел стоящего спиной к нему человека со знакомым борцовским затылком. В руке его поблескивал стальной прут. Человек разговаривал с кем-то, загораживая собеседника широкой спиной.
      — Отвечай, — говорил он. — Отвечай, или хуже будет.
      Собеседник молчал. Сверкнул стальной прут, рука резко опустилась, раздался гортанный крик боли.
      — Что? Что? — шептал сзади Коля.
      — Там убивают, — обернулся к нему Андрюша. — Или допрашивают. Но это не привидение.
      — Подсади, — попросил Коля.
      Андрюша поднял Колю на руки, и в этот момент обладатель широкой спины повысил голос:
      — Я тебе голову оторву, и никто не узнает. Понял, сволочь?
      — Доннерветтер! — послышался гортанный голос.
      — Ругаться, да? — Снова удар.
      — Это Васька, — обернулся к Андрею Коля. — Васька-шофер.
      Андрюша, не отпуская Колю, заглянул в окошко. Спина Василия сдвинулась, и глазам открылась невероятная картина: на крюках, вбитых в стену мельницы, был распят громадный черный ворон Гришка. Василий молотил его железным прутом, а ворон упрямо отклонял в сторону голову и норовил при этом ударить мучителя клювом.
      — Гришка! — ахнул Коля.
      Возглас Коли донесся до Василия, тот резко обернулся.
      — Убью! — закричал он страшным голосом и, не выпуская из рук прут, бросился к двери.
      Коля рванулся из рук Андрюши, оба упали на землю. Страх заставил их ползти, потом подняться на четвереньки и понестись к кустам. Им казалось, что разъяренный Василий уже настигает их…
      Но этого не случилось. Сзади раздался короткий вопль ужаса. Топот преследователя оборвался, и Андрюша, кинув взгляд назад, увидел, что Василий замер, словно натолкнулся на стену.
      — Смотри! — крикнул Коля, вскакивая на ноги.
      По тонкому ватному слою вечернего тумана, укрывшему поляну, медленно, невесомо, зловеще надвигалась человеческая фигура, одетая странно и изысканно: в длинный зеленый камзол с красным воротником и обшлагами рукавов, в белые в обтяжку штаны, белые чулки и башмаки с пряжками. Лицо этой фигуры прикрывала зеленая треуголка, в руке был старинный пистолет.
      Затрещали кусты — туда бросился Василий.
      А Андрюша, хоть и не верил в привидения, ощутил такой ледяной и глубокий страх, что ноги сами повлекли его куда-то в сторону. Перед глазами мелькала спина удирающего Коли, потом надвинулась стена темных деревьев. Что-то ударило по ногам, Андрюша полетел в кусты и упал рядом с Колей.
      Полежав какое-то время, Андрюша осторожно поднял голову и выглянул в просвет между кустами. Невесомо в синих сумерках привидение подходило к мельнице.
      — Бежим, пока привидение далеко, — прошептал Коля.
      — Погоди, — сказал Андрюша, к которому возвращались присутствие духа и обычный скепсис.
      — Это его мельница, — сказал Коля. — Васька туда забрался, и ему теперь не поздоровится. Секунд-майор его за такое преступление из-под земли достанет.
      Андрюша приподнялся на локтях, вглядываясь вдаль. И увидел, как черная тень выскользнула из двери мельницы и взмыла к небу.
      — Он его выпустил, — сказал Андрюша. — Подождем еще?
      — Ты как хочешь, — сказал Коля, — а с меня хватит.
      — Ладно, — сказал Андрюша, который вдруг почувствовал, что очень устал и хочет домой.
      Они не успели подняться — неподалеку хрустнула ветка. Кто-то шел осторожно и медленно.
      — Васька! — шепнул Коля.
      Но это был не Васька. Из кустов на поляну, почти растаявшую в сумерках, туман, полосами поднимавшийся от протоки, уже заполнял ее, — беззвучно выплыла еще одна фигура. Еще одно военное привидение. Мундир его был синим с красным воротником и обшлагами, штаны в отличие от первого привидения были красными и заправлены были в высокие узкие сапоги с раструбами. Синяя треуголка была обшита позументом, блестевшим под светом только что вышедшей луны.
      — Снова секунд-майор, — прошептал Коля. — Это перебор.
      — Наверное, он из другого полка, — сказал Андрюша.
      Привидение оглянулось, словно вынюхивая живых, потом двинулось к мельнице. Шло оно по колено в тумане, и зрелище было загадочным и потусторонним.
      В этот момент дверь в мельнице растворилась вновь и оттуда, поправляя треуголку, вышел первый секунд-майор. Он сделал несколько шагов, прежде чем увидел своего двойника. В тот же момент и двойник увидел его.
      Привидения остановились, приглядываясь друг к другу.
      — Дубли, — прошептал Коля.
      Привидения будто приросли к месту. Секунды тянулись медленно, страшное бесконечное безмолвие зависло над поляной. Андрюша слышал, как часто и неровно бьется его сердце.
      И вдруг оба призрака повернулись и, убыстряя шаги, пошли в разные стороны: первый — к оврагу, второй — к дороге. Они шли все быстрее, летели над туманом… и растаяли в нем, словно их и не было.
      Андрюша с Колей, не сговариваясь, вскочили и молча побежали по темному лесу.
      Было совсем темно, когда они в километре от деревни выбрались на дорогу. Почти перед околицей сзади послышался гул мотора, и, отпрыгнув в кювет, они проследили, как по шоссе, дребезжа, промчался грузовик. Они переглянулись и прибавили шагу — деревня была рядом.
      В домах уже зажглись огни, слышно было, как по камням бормочет ручеек. От крайнего дома поднялись две тени — Сеня и Семен, подбежали к дороге.
      — Мы вас ждем, — сообщил Сеня, — даже замерзли.
      — Сбежали, — сказал презрительно Коля.
      — А мы привидение видели, — сказал Семен. — Так бежали, что чуть ноги не поломали.
      — Мы их пачками видели, — сказал Андрюша. — Они у вас в лесу, как грибы. Василий проезжал?
      — Только что проехал. А что?
      — Ничего, — сказал Коля, — спокойной ночи, малыши.

      Мельница обнаружилась через двести шагов, на другой поляне, у тихой, заросшей рогозом протоки. Стояла она неподалеку от дороги и так хорошо спряталась в ивняке, что, если бы не следы в том месте, где она сползла с дороги, ее бы и не заметить.
      Она оказалась куда меньше, чем представлял себе Андрюша: если бы Дон Кихот захотел с ней сразиться, не надо было бы садиться на коня. Да к тому же она где-то потеряла крылья. Просто избушка с высокой четырехскатной крышей. Маленькая дверца, даже Коле пришлось бы согнуться, входя туда, да узкое окошко.
      В синеющем воздухе было видно, что в мельнице горит свет — прямоугольник окна казался оранжевым.
      — Это мельница? — спросил Андрюша тихо.
      — Она, кому же еще здесь быть, — ответил шепотом Сеня. — Я ее в Волчьем логу и видел.
      — В ней кто-то живет?
      Дети поглядели на Андрюшу как на сумасшедшего. Они не сомневались, что там обитает именно секунд-майор, который теряет медные пуговицы.
      Желтизна окошка должна была бы внушить мысли об уютной комнатке, о самоваре, шипящем на столе, о кренделях и задушевной беседе, но и в самом деле Андрюше почему-то представилась там, внутри, злобная баба-яга, которая орудует лопатой, стараясь засадить в печь очередного дурака.
      — Я все-таки схожу, — сказал Андрюша не потому, что действительно желал этого, а потому, что не мог так просто сдаться и повернуть.
      — Мы здесь постоим, — ответил Сеня.
      Андрюша оставил мальчишкам сумку и сам пошел к мельнице, но не напрямик через поляну, а ближе к кустам, так, чтобы привидение, вздумай оно выглянуть оттуда, его не заметило бы. Хотя, конечно, привидений не бывает.
      Под ногой хрустнула ветка, Андрюша отпрянул в сторону, угодил в неглубокую яму и застыл в неудобной позе. Ему показалось, что шум раскатился на весь лес. С минуту он стоял на одной ноге и, только убедившись, что никто, кроме комаров, не обращает на него внимания, двинулся дальше.
      Окошко оказалось высоко, чтобы заглянуть в него, пришлось подняться на цыпочки, опершись о стену. Бревна были холодными и чуть влажными, между ними вылезала серая пакля. Стараясь унять стук сердца, Андрюша заглянул внутрь, но увидеть ничего не успел, потому что его внимание было отвлечено дыханием за спиной. Он нервно обернулся. Сзади стоял Коля.
      — Ты чего? — прошептал Андрюша.
      — Они убежали, — прошептал в ответ Коля. — Сенька с Семеном. Чего мне одному стоять. Страшно. А что там?
      — Тише. Сейчас! — Андрюша снова приподнялся и наконец смог разглядеть, что происходит внутри.
      Мельница представляла собой небольшую тесную комнату, заставленную какими-то ящиками и бочками. Она была скупо освещена железнодорожным фонарем. При его неверном свете Андрюша увидел стоящего спиной к нему человека со знакомым борцовским затылком. В руке его поблескивал стальной прут. Человек разговаривал с кем-то, загораживая собеседника широкой спиной.
      — Отвечай, — говорил он. — Отвечай, или хуже будет.
      Собеседник молчал. Сверкнул стальной прут, рука резко опустилась, раздался гортанный крик боли.
      — Что? Что? — шептал сзади Коля.
      — Там убивают, — обернулся к нему Андрюша. — Или допрашивают. Но это не привидение.
      — Подсади, — попросил Коля.
      Андрюша поднял Колю на руки, и в этот момент обладатель широкой спины повысил голос:
      — Я тебе голову оторву, и никто не узнает. Понял, сволочь?
      — Доннерветтер! — послышался гортанный голос.
      — Ругаться, да? — Снова удар.
      — Это Васька, — обернулся к Андрею Коля. — Васька-шофер.
      Андрюша, не отпуская Колю, заглянул в окошко. Спина Василия сдвинулась, и глазам открылась невероятная картина: на крюках, вбитых в стену мельницы, был распят громадный черный ворон Гришка. Василий молотил его железным прутом, а ворон упрямо отклонял в сторону голову и норовил при этом ударить мучителя клювом.
      — Гришка! — ахнул Коля.
      Возглас Коли донесся до Василия, тот резко обернулся.
      — Убью! — закричал он страшным голосом и, не выпуская из рук прут, бросился к двери.
      Коля рванулся из рук Андрюши, оба упали на землю. Страх заставил их ползти, потом подняться на четвереньки и понестись к кустам. Им казалось, что разъяренный Василий уже настигает их…
      Но этого не случилось. Сзади раздался короткий вопль ужаса. Топот преследователя оборвался, и Андрюша, кинув взгляд назад, увидел, что Василий замер, словно натолкнулся на стену.
      — Смотри! — крикнул Коля, вскакивая на ноги.
      По тонкому ватному слою вечернего тумана, укрывшему поляну, медленно, невесомо, зловеще надвигалась человеческая фигура, одетая странно и изысканно: в длинный зеленый камзол с красным воротником и обшлагами рукавов, в белые в обтяжку штаны, белые чулки и башмаки с пряжками. Лицо этой фигуры прикрывала зеленая треуголка, в руке был старинный пистолет.
      Затрещали кусты — туда бросился Василий.
      А Андрюша, хоть и не верил в привидения, ощутил такой ледяной и глубокий страх, что ноги сами повлекли его куда-то в сторону. Перед глазами мелькала спина удирающего Коли, потом надвинулась стена темных деревьев. Что-то ударило по ногам, Андрюша полетел в кусты и упал рядом с Колей.
      Полежав какое-то время, Андрюша осторожно поднял голову и выглянул в просвет между кустами. Невесомо в синих сумерках привидение подходило к мельнице.
      — Бежим, пока привидение далеко, — прошептал Коля.
      — Погоди, — сказал Андрюша, к которому возвращались присутствие духа и обычный скепсис.
      — Это его мельница, — сказал Коля. — Васька туда забрался, и ему теперь не поздоровится. Секунд-майор его за такое преступление из-под земли достанет.
      Андрюша приподнялся на локтях, вглядываясь вдаль. И увидел, как черная тень выскользнула из двери мельницы и взмыла к небу.
      — Он его выпустил, — сказал Андрюша. — Подождем еще?
      — Ты как хочешь, — сказал Коля, — а с меня хватит.
      — Ладно, — сказал Андрюша, который вдруг почувствовал, что очень устал и хочет домой.
      Они не успели подняться — неподалеку хрустнула ветка. Кто-то шел осторожно и медленно.
      — Васька! — шепнул Коля.
      Но это был не Васька. Из кустов на поляну, почти растаявшую в сумерках, туман, полосами поднимавшийся от протоки, уже заполнял ее, — беззвучно выплыла еще одна фигура. Еще одно военное привидение. Мундир его был синим с красным воротником и обшлагами, штаны в отличие от первого привидения были красными и заправлены были в высокие узкие сапоги с раструбами. Синяя треуголка была обшита позументом, блестевшим под светом только что вышедшей луны.
      — Снова секунд-майор, — прошептал Коля. — Это перебор.
      — Наверное, он из другого полка, — сказал Андрюша.
      Привидение оглянулось, словно вынюхивая живых, потом двинулось к мельнице. Шло оно по колено в тумане, и зрелище было загадочным и потусторонним.
      В этот момент дверь в мельнице растворилась вновь и оттуда, поправляя треуголку, вышел первый секунд-майор. Он сделал несколько шагов, прежде чем увидел своего двойника. В тот же момент и двойник увидел его.
      Привидения остановились, приглядываясь друг к другу.
      — Дубли, — прошептал Коля.
      Привидения будто приросли к месту. Секунды тянулись медленно, страшное бесконечное безмолвие зависло над поляной. Андрюша слышал, как часто и неровно бьется его сердце.
      И вдруг оба призрака повернулись и, убыстряя шаги, пошли в разные стороны: первый — к оврагу, второй — к дороге. Они шли все быстрее, летели над туманом… и растаяли в нем, словно их и не было.
      Андрюша с Колей, не сговариваясь, вскочили и молча побежали по темному лесу.
      Было совсем темно, когда они в километре от деревни выбрались на дорогу. Почти перед околицей сзади послышался гул мотора, и, отпрыгнув в кювет, они проследили, как по шоссе, дребезжа, промчался грузовик. Они переглянулись и прибавили шагу — деревня была рядом.
      В домах уже зажглись огни, слышно было, как по камням бормочет ручеек. От крайнего дома поднялись две тени — Сеня и Семен, подбежали к дороге.
      — Мы вас ждем, — сообщил Сеня, — даже замерзли.
      — Сбежали, — сказал презрительно Коля.
      — А мы привидение видели, — сказал Семен. — Так бежали, что чуть ноги не поломали.
      — Мы их пачками видели, — сказал Андрюша. — Они у вас в лесу, как грибы. Василий проезжал?
      — Только что проехал. А что?
      — Ничего, — сказал Коля, — спокойной ночи, малыши.

      Дед достал длинный костяной мундштук, потом из другого кармана расшитый бисером кисет с табаком, закурил самокрутку, вставил ее в мундштук.
      Элла с Колей убрали со стола. Дед поставил на стол чемоданчик, развязал веревки — и тот сразу распахнулся, из него ворохом полетели листы бумаги.
      — Деревня наша, — сказал дед, раскладывая бумаги по столу, — имеет историю долгую и необыкновенную. А известна она узкому кругу людей, потому что другие не интересовались. Ты посмотри на своих гостей, Глафира. Они по специальности все волчьи углы облазили, а вот до нас только к концу двадцатого века добрались. Вот ты, рыжая, — это относилось к Элле, и та не обиделась, — скажи, почему Ручьи Полуехтовы?
      — Помещик был Полуехтов, — сказала Элла. — Нам Эдуард Олегович рассказывал.
      — Эдуарда Олеговича меньше слушай. Он человек пришлый, гордый, а без любопытства. Как приехал, так и уедет.
      — Эдуард Олегович много делает для самодеятельности, — сказала Глафира.
      — Когда по делу говоришь, Глафира, я к тебе всегда прислушиваюсь. Но когда о самодеятельности или, допустим, об американском джазе, то лучше помолчи. Ясно?
      Глафира улыбнулась. За окном стало совсем темно, луна повисла над занавеской.
      Дед Артем хитро прищурился, отложил лорнет, выставил бороденку, потом закачался медленно и ритмично, руки его поднялись над коленями, словно на коленях лежали гусли и дед собирался себе аккомпанировать.
      — В некотором царстве, — начал он нараспев, — в некотором государстве…
      — Послушай, Артемий, — перебила его Глафира, — а нельзя ли попроще?
      — Попроще нельзя, — сказал Артемий. — Ты забыла, кого принимаем? Принимаем мы специалистов по фольклору — для них то, что начинается с трезвых дат и фактических сведений, в уши не пролезает. Продолжаю. Значит, в некотором царстве, в некотором государстве жили-поживали добрые крестьяне, землю пахали, горя не знали, подати платили, лен молотили…
      Андрюша включил магнитофон, и дед наклонился к нему поближе, чтобы магнитофон чего не пропустил, а сам поглядывал на зеленый дрожащий огонек индикатора, следил за качеством записи.
      — Тебе ли фольклор придумывать? — усомнилась Глафира.
      — Кто-то должен это делать, — сказал дед. — Не оставлять же на откуп неграмотным бабкам. А ты чего «телефункен» не купишь?
      — Чего? — не понял Андрюша.
      — Качество невысокое, — сказал дед.
      — Не отвлекайся, — сказала Глафира. — Думаешь, если новая аудитория, на тебя управы нету? Вот велю Кольке рассказывать…
      — Нет, Кольке нельзя, — не согласился дед, — он романтик. Он обязательно приврет. Про крепость и индейцев.
      — Тогда я сама расскажу.
      — Давай, чего мне, я разве возражаю? Ты бригадир, ты здесь исполнительная власть. Давай рассказывай.
      — Дело в том, — сказала Глафира, — что дед наш краевед. Он три отпуска в Ленинграде провел в архивах, в музеях. Все наши легенды и сказки научно объяснил, но, разумеется, личная скромность его подводит, да и недостаток образования… — Глафира говорила, ухмыляясь, поглядывала на деда, тот вертелся на стуле: и приятно было слушать, и самому поговорить хотелось.
      — Ладно, — сказал дед, — я сам продолжу.
      Он обеими руками подвинул к себе кипу бумаг. Бумаги оказались различными старыми мятыми записками, машинописными страницами, фотокопиями документов, исписанных писарской вязью…
      Дед порылся в бумагах, окинул строгим взором притихшую аудиторию и сказал:
      — Начнем тем не менее с фольклора.
      — Начнем, — сказал Андрюша и вытащил фотокамеру. Вид деда, лорнирующего фольклорную экспедицию, был экзотичен.
      — Выдержку побольше сделай, — сказал дед строго. — Тут света маловато. А начнем с чистой сказки. Как звучала она в народе и как ее записал от моей бабушки Пелагеи случайный человек приват-доцент Миллер, добравшийся до наших мест из любознательности, свойственной положительному российскому немцу.
      Дед извлек фотокопию журнальной страницы.
      — Напечатано в журнале «Любитель Российской старины», номер шесть, декабрь 1887 года, на этом номере журнал прекратил свое существование. Найден мною в библиотеке Пермского института культуры. «Быль то или небылица» — так моя бабушка начала свой рассказ, типичный запев в наших краях.
      — Типичный, — согласилась Элла, — вы совершенно правы.
      — «Быль то или небылица, летела птица, несла яицы». Последнее слово отношу на совесть Миллера, бабушка моя никогда так не рифмовала, — сказал дед.
      — Это невозможно, — снова согласилась Элла. — Сказительницы всегда берегли русский язык.
      — Будем думать, что бабушка здесь обошлась без рифмы, — сказал дед. — Суть в следующем. Вначале идет обычный текст об Иване-дураке, который намерен отыскать лекарство для царевны. Встречает Иван старца.
      Теперь слушайте текстуально. «И сказал ему старец: за лесами, за морями, за высокими горами есть в лесу ключ, а вода в нем живая. Если дашь мертвецу испить, встанет мертвец, коли дашь болезному испить, исцелится болезный, коли дашь калеке испить, плясать пойдет».
      — Так и написано?
      — Повторяю, в записи немца Миллера. Продолжаю: «И сказал тогда Иван-дурак: пошли, царь-батюшка, за живой водой, вылечим мы твою царевну. Сильно разгневался царь-батюшка. Как, говорит, смеешь ты, крестьянский сын, мне указания делать? Возьми, говорит, роту солдат и следуй к ключу, найди его, принеси воды и вылечи царевну. Вылечишь, будет тебе царевна в жены и еще полцарства в придачу».
      Дед отложил листок, пролорнировал фольклористов и спросил:
      — А часто ли Ивану-дураку придают роту солдат?
      — Ну, это совершенно нетипично, — сказала Элла Степановна. — Герой в сказке всегда действует один.
      — Вот видишь, — сказал дед Артем, — я тоже так рассудил. А ведь должен тебе сказать, что историю эту я слыхал от бабушки хоть и после того, как немец Миллер здесь побывал, но еще когда бабушка была в твердом уме и памяти. Я тогда, конечно, про Миллера не знал, но мне-то бабушка говорила, что ключ живой воды находился в лесу за нашей деревней. Понимаешь, за нашей! Точ-на!
      — А он там есть? — спросил Андрюша. — Или бродячий какой, как мельница?
      — Вот это я и решил проверить. Тем более что с водой в нашей деревне необычно.
      — В каком смысле? — спросила Элла Степановна, инстинктивно отстраняя чашку с чаем, чего никто, кроме Андрюши, не заметил.
      — А в том смысле, что она у нас особенная. Чистая, добрая.
      — Волосы отмываются, как в шампуне, — сказал Коля.
      — Не в этом дело! От нашей воды здоровье улучшается, силы прибывают. Лучше боржоми.