И в этот момент его ладонь ощутила некую неровность в боковом кармане. У Андрея мелькнула мысль – не положила ли Глаша в карман носовой платок. Глаша могла предусмотреть нужду в платке.
      Он угадал. Это было если не спасением, то каким-то выходом из положения. Андрей остановился и стал затирать грязь платком и тут же задумался: не проявила ли Глафира иной сообразительности… Он провел рукой по другому карману. Пусто. По заднему карману. Тоже пусто. Нет, не догадалась… «Постой, – сказал он себе, – есть еще кармашек для часов».
      Андрей запустил в него пальцы и извлек на свет – ах, Глаша, умный друг! – завернутые в синюю пятерку три серебряных рубля.
 

* * *

 
      Когда Андрей вернулся к продавцу сельтерской, возле него никого не было. Андрей кинул на жестяной прилавок серебряный рубль и сказал:
      – Два стакана.
      Грек посмотрел на рубль с недоверием – видно, у него уже сложилось собственное невысокое мнение об этом молодом человеке – и, налив стакан, начал медленно отсчитывать сдачу медяками. Андрей выпил стакан залпом, затем вытащил платок и второй стакан пустил на спасение брюк, что ему вполне удалось. Мокрое пятно на черном было вовсе не заметно.
      Скоро восемь – Коля ждет у «Мариано». Андрей вышел на набережную и быстро пошел по ней, крутя головой, потому что надеялся, что две девушки ушли не так далеко и можно будет их отыскать.
      Но тут пришлось остановиться, потому что по набережной навстречу ехала знакомая пролетка. На козлах в образе шофера сидел Ахмет, а на сиденье – прелестная и явно знатная девица с молодым человеком с незначительным, но аристократическим лицом. Знатность девицы определялась не только скромностью ее туалета, но и тем, что единственным украшением на ней была чрезвычайно длинная, до пояса, нить жемчужных бус.
      – Эй! – окликнул Андрея Ахмет. – Коля там тебя заждался!
      Почему-то молодому аристократу не понравилось, что Ахмет разговаривает с прохожим, и он постучал по облучку тросточкой, которую держал на коленях.
      – Простите, ваше высочество! – сказал Ахмет громче, чем требовалось.
      Он легонько стегнул Тифа, и пролетка покатила дальше.
      Когда Андрей наконец дошел до «Мариано», Коля уже ждал его там. Вместе со своими приятельницами.
      К крайнему удивлению Андрея, ими оказались рождественская девушка, шляпку которой он чуть не погубил, и ее кареглазая приятельница.
      При виде Андрея, нерешительно остановившегося в двух шагах, кареглазая девушка вдруг засмеялась, а Коля, не знавший причины смеха, сказал церемонно:
      – Разрешите представить: мой друг – Андрей Берестов.
      – Мы знакомы, – сказала кареглазая девушка. – Ваш друг совершил на нас нападение.
      – Маргарита, не надо, – сказала рождественская девушка. – Андрей не виноват.
      Она протянула Андрею руку. Рука была узкой, сухой, с длинными прохладными пальцами.
      – Лидия Иваницкая.
      – Что за тайны! – воскликнул Коля. – Неужели наш Андрей вел себя недостойно?
      – Я у сельтерского киоска… – сказал Андрей. – Толкнул нечаянно.
      – Судьба направляет наши действия, – сказал Коля с явным облегчением. Он любил во всем ясность. Киоск и нечаянное столкновение были объяснимы и понятны.
      – Маргарита, – протянула Андрею руку вторая девушка.
      – Раз уж мы познакомились, – сказал Коля, – предлагаю для начала мороженое. У господина Лагидзе. Там мы сможем неспешно обсудить, что будем делать дальше.
      «Воды Лагидзе» – большой открытый павильон – располагались, чуть отступив от набережной, за старым, могучим платаном. Они сели за столик у белых перил, совсем рядом журчала речка, за ней были видны окна гостиницы «Ореанда», а напротив – ряд татарских домиков, выстроившийся вдоль пляжа.
      – Что будем заказывать? – спросил Коля.
      – Мне – грушевую, – сказала Маргарита.
      – А мне – мандариновую.
      – Мороженое – крем-брюле?
      – Ненавижу крем-брюле, – сказала Маргарита. – Попросите шоколадное.
      Подошел официант. Коля сделал заказ, Андрей видел профиль Лиды, очерченный закатным солнцем. Лучики пробивались сквозь русые волосы и зажигали их золотом. «Господи, – молил Бога Андрей, понимая всю тщету своей молитвы, – сделай так, чтобы Коля был влюблен в Маргариту, я отдам за это все сокровища Сергея Серафимовича». Это мысленное обещание, словно миллионная ставка в Монте-Карло, сделанная босяком, не имеющим ни су в кармане, лишь свидетельствовало о том, что Андрей смирился с проигрышем. И это было ужасно: именно сегодня, когда он встретил девушку, которая отвечала всем требованиям романтического идеала, она окажется объектом увлечения друга, то есть табу…
      – Простите. – Андрей дотронулся до рукава официанта. – И еще бутылку шампанского.
      Это было непорядочно, потому что Андрей отлично знал, что у Коли почти нет денег. А ведь приглашал сюда он, значит, и расплачиваться следовало ему.
      – У нас только «Клико», – сказал официант, как бы давая понять, что подобные развлечения молодым людям не по карману.
      – Не надо шампанского, – сказала Лида. – Зачем это?
      Андрей отвел глаза, чтобы не встретить настойчивого взгляда Коли. Ему злорадно захотелось подразнить друга. Но тут же он устыдился, незаметно подмигнул Беккеру, как бы давая понять: все в порядке. Коля понял, но все равно был недоволен и не придумал ничего лучше, как взрослым голосом завсегдатая спросить:
      – Сколько же вы за бутылку берете?
      «Сейчас он скажет – десять рублей, – подумал Андрей, – и отказываться придется мне».
      – Шесть рублей, – сказал официант. – Как везде.
      – Несите, – сказал Андрей, – несите, голубчик.
      – А я не испугалась, – сказала Маргарита. – Вы не знаете, а по набережной гуляет папин приятель. Когда бы вы разорились, я бы побежала к нему и одолжила.
      – Не люблю хвастунов, – сказала Лида.
      – Мой папа – купец второй гильдии, – сказал Андрей. – Мы торгуем скобяным товаром.
      – А что такое скобяной товар? – спросила Маргарита. Она закусила полную нижнюю губу, стараясь не рассмеяться.
      – По-моему, это сковородки, – сказал Андрей таким тоном, чтобы никто не подумал, что он действительно может иметь отношение к скобяному товару.
      Принесли мороженое и шампанское. Шампанское было теплым и совсем не таким вкусным, как днем у отчима. Андрей старался не глазеть на Лиду, но не мог не любоваться тем, как она подносит бокал к губам, как держит ложечку с мороженым, даже как откидывает мешающую ей прядь волос.
      Маргарита, как выяснилось в разговоре, гостила здесь у Лидочки. Они были знакомы домами, отец Лиды служил в управлении Ялтинского порта, а раньше, много лет назад, жил в Одессе. Там они и подружились с отцом Маргариты, одесским судовладельцем Потаповым.
      Коля оказывал Лиде особые подчеркнутые знаки внимания, впрочем, он был любезен и с Маргаритой.
      Андрей подумал, что сейчас придет официант и надо сделать так, чтобы не подвести друга. Он поднялся с места, попросил прощения у дам и сказал Коле:
      – Мне нужно сказать тебе два слова.
      Они отошли к выходу из кафе. Андрей заранее сложил пятерку так, чтобы два серебряных рубля лежали внутри. Он протянул деньги Коле. Тот сразу все понял и сказал:
      – Не понимаю твоего гусарства. Ты что, получил наследство?
      – Прости, нечаянно так вышло.
      – Ты мог поставить меня в неловкое положение.
      В Колином голосе появились знакомые нравоучительные интонации старшего брата.
      – Ты лучше скажи, – спросил Андрей, – которая Татьяна?
      – У тебя могли быть сомнения? – Коля достал портмоне, раскрыл его и вложил пятерку в кармашек, где уже лежали три рубля, а монеты положил в другое отде ление. Только тогда добавил: – Надеюсь, что ты будешь вести себя в рамках хорошего тона.
      – Сергей Серафимович просил меня пораньше вернуться домой, – сказал Андрей. – Так что я вас скоро покину.
      – И не мечтай, – сказал Коля. – Если ты мне друг, тебе придется остаться. Твое присутствие входит в мои планы.
      – Мне, честное слово, надо…
      – Ну полно, Андрюша.
      И Коля быстро пошел к столу, так что Андрею ничего не оставалось, как говорить ему в спину. В таком случае лучше промолчать.
      Андрей понял Колю однозначно: как и следовало ожидать, его избранница – Лидочка, хоть прямо в том Коля не признался. Происходило это убеждение оттого, что самому Андрею полногрудая, громкая, пышноволосая Маргарита не понравилась и не верилось, что она может понравиться Коле.
      Когда они снова вышли на набережную, Коля предложил покататься на пароходике «Анапа», который ждал пассажиров, чтобы сделать круг по Ялтинской бухте. Но девушки воспротивились – уже было темно, десятый час, и им скоро возвращаться домой.
      Они пошли по набережной дальше, за «Ореанду», в парк. В ресторане «Голубой залив» играл духовой оркестр, с моря донесся гудок парохода, аллеи были освещены электрическими фонарями. Идти вчетвером в ряд по аллее было трудно. Коля взял Лиду под руку и повел вперед. Маргарита спросила:
      – Вы, наверное, пишете стихи?
      – Почему вы так думаете? – сказал Андрей.
      – Вам никто не говорил, что у вас романтическая внешность?
      Андрей смотрел на тонкую фигурку Лидии. Порой она поворачивала голову к Коле и тот склонялся к ней. Андрею очень хотелось, чтобы Лида отняла у Коли руку.
      – Хотите, я почитаю вам Блока? – спросила Маргарита.
      – Не знаю, – сказал Андрей.
      Они вышли к обрыву над морем. Маргарита схватила Андрея за руку горячими крепкими пальцами и повлекла к Лиде с Колей.
      – Послушайте, послушайте! – воскликнула она. – Этот момент требует поэзии!
      Она начала быстро, захлебываясь, читать Блока и не отпускала пальцев Андрея, а ему неловко было вырывать руку. Коля скучал, он смотрел на море. Андрей увидел, как он поднял руку и положил ее на плечо Лиде.
      «Убери руку, – приказывал мысленно Андрей. – Сейчас же! Лида, убери его руку. Это же неприлично!»
      – Я хотела бы летать, – сказала Маргарита. – Давайте посидим здесь, полюбуемся морем.
      Она первой села на лавочку и потянула за собой Андрея.
      Андрей обернулся. Коля увел Лидию прочь. И ведь не кинешься следом. Ничего не сделаешь.
      Маргарита закрыла глаза.
      – Какая божественная тишина! – прошептала она.
      Совсем рядом взвизгнула кошка, и кто-то выругался в кустах.
      Маргарита смотрела перед собой. Нос у нее был крупный, костистый, щеки выдавались остро. Густые ресницы затеняли глаза.
      – Они ушли, – сказала она. – Этого следовало ожидать. Вам грустно, потому что вам понравилась моя Лидочка. Моя фарфоровая девочка.
      – Нет, напротив, – сказал Андрей.
      – Не надо лжи, – сказала Маргарита. – Я чувствую мужчин. Я видела, как вы на нее смотрели. Потерпите и получите свое.
      – Ничего подобного!
      Человек более всего возражает, когда слышит о себе правду.
      – Я вас скоро отпущу, но выполните одну мою просьбу.
      – Пожалуйста.
      – Посидите здесь со мной хотя бы десять минут и постарайтесь не думать о том, что ваш друг сейчас целуется в темной аллее с простушкой Лидочкой.
      Маргарита связала платочек в узел и теперь дергала за концы, затягивая его все туже.
      Андрей старался побороть в себе желание кинуться туда, в эти самые темные аллеи, чтобы разлучить Колю и Лиду. Простушка? Какое гадкое слово!
      – Это все – кафешантан! – продолжала между тем Маргарита. – Я знаю этому цену!
      Платок разорвался – отлетела кружевная кайма.
      – Я вас не понимаю!
      – В отличие от вас, я знаю жизнь, – отрезала Маргарита. – У меня немало недостатков, но глупость к ним не относится. И я не терплю пошлости!
      – Сколько вам лет? – не выдержав, спросил Андрей.
      – Не важно. Может быть, мы с вами ровесники, но женщина всегда старше мужчины.
      Маргарита смотрела в море. Стало совсем темно, и огоньки на море – верно, на рыбачьих лодках, а может, отражения звезд – были редки и неярки. Звук ресторанного оркестра долетал лишь ровным буханьем барабана.
      – Лидочка – чудесное существо, – сказала вдруг Маргарита. – Добрая и в то же время эгоистическая, бескорыстная и избалованная, легкомысленная и расчетливая – она кажется себе такой, какой ее представляют влюбленные мужчины. Ей суждено страдать.
      – Вы рассуждаете, словно ревнуете, – сказал Андрей.
      – Скорее жалею. Ваш друг – настоящий мужчина. Завоеватель. Гунн. Если моя крепость ему не сдалась, он кинулся к другой, слабенькой.
      – Коля – обыкновенный человек… Нет, я не хотел сказать – обыкновенный. Он очень способный. Он окончил гимназию с медалью.
      – Еще бы, – сказала Маргарита не без злорадства, – с такими родственниками можно было бы учиться и в Александровском лицее.
      – С какими родственниками?
      – Вы же его друг – вам лучше знать, что его дядя барон фон Беккер один из самых богатых промышленников в Риге.
      – Дядя? В Риге?
      Андрей осекся. Еще мгновение, и он предаст друга. Конечно же, Коля, который так стесняется своей бедности, придумал для них красивую историю о богатом дяде и даже эту приставку – фон! Нет, он не будет раскрывать глаза Маргарите, но Ахмету он завтра же расскажет… фон Беккер! Надо же!
      – Он лгал? – спросила проницательная Маргарита.
      – Может быть, и есть дядя, – сказал Андрей, стараясь говорить естественно. – Я не знаю.
      – Вы покрываете его.
      – А какая разница? – сказал Андрей. – Неужели вы судите о человеке по его родственникам?
      – Как вы наивны! – ответила Маргарита. – Я презираю титулы! Я жду восстания, которое сметет эту жалкую мишуру!
      – Тогда я вам скажу, что у меня нет никакого богатого дяди в Риге. И вообще у меня никого нет, кроме моей тети, которая трудится на ниве филантропии, за что получает небольшое жалованье. И мне не на кого надеяться…
      «Зачем я это говорю, – подумал Андрей. – Ведь это тоже ложь!» Сегодня днем он вместе с отчимом ползал по его кабинету и рассматривал коробочки с драгоценностями.
      – Жаль, что вы бедный, – прервала филиппику Андрея Маргарита. – Иначе бы мы с вами каждый вечер пили шампанское на набережной. – Она аффектированно рассмеялась.
      – Пойдемте, – сказал Андрей. – Я провожу вас. Уже поздно, и ваши родные будут беспокоиться.
      – Простите, если я вас обидела. Это все мой вредный язык. Некрасивой девушке приходится быть умной.
      Они шли на расстоянии шага друг от друга, Андрей стал насвистывать. Тетя всегда говорила, что свист – признак дурного воспитания. И Андрею хотелось, чтобы Маргарита убедилась в том, что он плохо воспитан. Как все пошло получилось! Весь мир построен на лжи и лицемерии, и за рождественской открыткой скрывается мушка, которая норовит попасть в сети богатенького паука…
      Извозчики стояли у входа в «Ореанду». С моря потянуло подвальной сыростью, поднимался ветер и гнал перед собой волны – они бились в набережную, с каждой минутой все сильнее. Звезды заволокло мглой.
      Маргарита остановилась, повернулась к Андрею. Глаза ее в полумраке были огромны и бездонны.
      – Спасибо за чудесный вечер, – церемонно сказала она. Протянула ему руку, высоко, для поцелуя.
      Андрей поцеловал руку.
      – Я вас довезу, – сказал он.
      – Прощайте, у меня есть полтинник, – сказала Маргарита.
      Она легко вскочила в пролетку. Извозчик крикнул лошади по-татарски, и та легко взяла с места.
      Андрей смотрел вслед Маргарите. Она не обернулась.
      Настроение было испорчено окончательно. Андрей пошел было к морю, чтобы посмотреть на прибой, но тут увидел под светом далекого фонаря, что из парка идут, под руку, Беккер и Лида. Они были еще далеко и не могли его увидеть, тем более что были погружены в разговор. Но Андрея охватил страх, что они его заметят. Он подбежал к свободному извозчику, вскочил в пролетку и сказал адрес.
 

* * *

 
      Последний рубль Андрей разменял, расплатившись с извозчиком. Извозчик ворчал, увидев, что ему придется пятиться под горку: площадка перед домом Сергея Серафимовича была занята. Там стояло три экипажа и длинное черное авто, которое Андрей видел на набережной.
      «Ого, какие гости у дяди! – подумал он. – Жаль, что Коля Беккер не знал, а то бы бросил свою рождественную Лидочку и примчался сюда». Может быть, Андрей был в тот момент несправедлив к другу, но обида и разочарование все еще владели им.
      Не только дом был освещен – вдоль аллеи, что вела от ворот, горели гирляндой лампочки. Веранда второго этажа была пуста – значит, гости внизу, где в склоне вырублена широкая терраса, с которой открывается вид на бухту.
      – Андрей, – послышалось из темноты. – Андрюша, друг мой!
      – Ахмет? Ты что здесь делаешь?
      Ахмет стоял возле забора, глядя внутрь сквозь живую изгородь.
      В темноте белым сверкнули его зубы.
      – Я подглядываю, ваше превосходительство, – сказал он. – И заслуживаю самой суровой кары.
      – В самом деле скажи!
      – Ты что, забыл, кто я? Я извозчик, татарский извозчик, которого, как ты знаешь, наняли высокие господа, потому что их собственный, красивый, выписанный из Парижа экипаж приказал долго жить по причине неаккуратности привезенного из Петербурга пьяницы кучера, каковой лежит в больнице со сломанной ногой.
      Ахмет отрапортовал скороговоркой. Он, как всегда, кого-то изображал, но на этот раз Андрей не догадался кого.
      – Черт побери, я же забыл, – сказал Андрей. – Они еще долго будут там?
      – Куда им спешить?
      – Тогда пошли ко мне.
      – Ничего, мы здесь постоим, а вдруг господа рассердятся.
      – Иногда я готов тебя убить, Керимов.
      – Хорошо, пойдем, напоишь меня чаем на кухне.
      – Скажи извозчикам, что ты у меня. Если нужно, тебя позовут.
      Они вошли в калитку. Электрические лампочки придавали саду карнавальный вид. Со стороны террасы доносились голоса.
      В прихожей горел электрический свет. Андрей отворил дверь к себе в комнату и тут же услышал голос Глаши:
      – Андрюша, ты куда? Ты к гостям иди.
      – Я друга встретил, – сказал Андрей. – Нам с ним поговорить надо.
      Глаша держала в руках поднос с маленькими тарталетками.
      – Если ты голодный, – сказал Андрей Ахмету, – угощайся.
      Он взял с подноса несколько тарталеток, нарушив этим всю композицию. Ахмет не осмелился последовать его примеру.
      – Кушайте, – сказала Глаша, – не стесняйтесь. Вы же, наверное, весь день за рулем?
      Глаша приняла Ахмета за шофера.
      – Ахмет, мой приятель по гимназии, – сказал Андрей строго, как бы извлекая этими словами друга из пучины, в которой пребывает прислуга.
      Глаша тем временем поставила поднос на столик и привела в порядок горку тарталеток. Андрей протянул тарталетку Ахмету.
      – Мы не одеты, – сказал он. – А там знатные гости.
      – Что ты, там все попросту! Ты же знаешь, Сергей Серафимович не выносит церемоний.
      Но Андрей отрицательно покачал головой, буквально втолкнул Ахмета в свою комнату и показал ему на плетеное кресло.
      – Знаешь, что я придумал. Пойду на кухню, согрею чаю, а ты снимай сапоги и ложись поспи.
      – Это дело, – согласился Ахмет. – Как хорошо встретить скромного друга в высших сферах российского общества.
      Вошел Сергей Серафимович.
      – Глафира сказала, что ты пришел с другом, – сказал он.
      – Да, Сергей Серафимович, – сказал Андрей. – Мой друг, Ахмет Керимов, мы с ним вместе учились в гимназии.
      – Очень приятно. – Сергей Серафимович протянул Ахмету руку, и тому пришлось переложить в левую только что снятый сапог. – Разумеется, если вы устали, я не могу заставлять вас сидеть с гостями.
      – Не знаю. – Андрей обернулся к Ахмету.
      Тот сказал:
      – Я одет не как положено…
      – Я наблюдателен, – сказал Сергей Серафимович. – Но советую, для вашего же удобства, – снимите эти кожаные латы, и ваши работодатели не смогут раскрыть ваше инкогнито.
      Андрей ничего не сказал, потому что перехватил загоревшийся взгляд Ахмета и увидел, как рука его друга уже тянется к пуговицам кожаного пиджака.
      – Мы скоро придем, – сказал Андрей.
 

* * *

 
      На террасе, очерченной каменным парапетом, над которым виднелись острые вершинки растущих на крутом склоне кипарисов, Глаша обносила гостей, сидевших в соломенных креслах либо стоявших у парапета, подносом с тарталетками. Терраса была освещена такими же фонариками, как аллея в саду. И ощущение карнавала снова овладело Андреем.
      – Прошу любить и жаловать, – сказал Сергей Серафимович, увидев Андрея и Ахмета. – Мой пасынок и его гимназический друг.
      Гости встретили пришедших негромкими разрозненными возгласами приветствия, впрочем, особого внимания молодые люди не удостоились. Высокий, довольно молодой мужчина с мелкими незначительными чертами красивого лица продолжил свою речь:
      – Порядок может быть дурным или хорошим, – говорил он, грассируя. – Но это в любом случае порядок. Александр Михайлович, – кивок в сторону высокого мужчины в белом морском кителе, – говорил здесь о несправедливости нашего строя. Да, я согласен – он несправедлив. Он во многом порочен и требует исправления. Но исправления, господа, а не гибели. Потому что в нашем обществе нет иной силы, кроме самодержавия, которая смогла бы удержать наш народ от бунта. Помните, как сказал Пушкин: «Избави нас, Боже, от русского бунта – кровавого и страшного».
      – Вы неточно цитируете, князь, – сказал Александр Михайлович.
      – Важна суть. Общество наше, лишь недавно освобожденное от рабства и не избывшее его в душах, сразу же бросится искать нового царя, но царя крестьянского, страшнее Пугачева. Он же начнет косить направо и налево, пока не истребит не только слои господствующие, но и миллионы невинных.
      – Мне кажется, что среди думских деятелей, – сказала пожилая дама с очень знакомым, виденным где-то ранее лицом, – есть немало интеллигентных людей, подающих большие надежды. В большинстве своем они хорошего происхождения.
      – Только не говорите мне о Пуришкевиче, – улыбнулся Александр Михайлович.
      – Зачем же, – обиделась пожилая дама. – Я имею в виду господ Набокова, Некрасова, Львова. Интеллигентных людей.
      Она говорила с немецким акцентом. Сидевшая рядом с ней другая дама, того же преклонного образа и той же немецкой отмытости, встречала каждую фразу соседки энергичным утвердительным кивком.
      – В них самая страшная угроза, – сказал высокий господин с военной выправкой, который сидел в кресле прямо, не касаясь спинки. – Им кажется, что они ведут народ к свободе, а в самом деле они разжигают в нем самые страшные инстинкты. И если бы мне была дана возможность карать и миловать по справедливости, в первую очередь я бы покарал ваших интеллигентных протеже. Львов твердит о передаче земли труженикам. А на самом деле они тут же начнут жечь имения и убивать помещичьих детей.
      Андрей узнал говорившего по фотографии в «Ниве»: это был великий князь Николай Николаевич.
      – Глаша, – сказал Сергей Серафимович, – подай гостям чаю.
      – Да, уже поздно, – сказала пожилая дама. – Пора собираться домой.
      – Погодите, тетя, – сказала девушка в розовом платье, – вечер такой чудесный, а у Сергея Серафимовича лучший вид в Ялте.
      Девушка стояла у парапета, и Андрей тоже подошел к парапету, словно подчиняясь ее призыву.
      – Вы студент? – спросила девушка.
      – Я поступаю в Московский университет, – сказал Андрей.
      – У Сергея Серафимовича так приятно. Совсем без церемоний. Здесь можно встретить очень интересных людей, правда?
      – Я живу в Симферополе, – сказал Андрей. – Я редко здесь бываю.
      Девушка взглянула на Ахмета, который подошел к ним, потому что старался держаться ближе к Андрею.
      – Ваш друг магометанин? – спросила девушка.
      – Я татарин, – сказал Ахмет.
      – Я совсем не думала, что татары учатся в гимназиях. Не обижайтесь, я не хотела вас обидеть.
      – Я не обижаюсь, – сказал Ахмет.
      – И вы будете поступать в университет?
      – Отец намерен послать меня в Сорбонну, – сказал Ахмет, и в тоне его прозвучал вызов, который уловила девушка.
      – Татьяна! – окликнула ее пожилая дама. Девушка быстро отошла от парапета.
      Глаша принесла самовар, поставила его на стол. Самовар смотрелся не на месте среди кипарисов и виноградных листьев.
      – А ты правильно ответил, – сказал Андрей.
      – Я не знал, сказать ей, что я кучер, или о Сорбонне.
      – А пожилую даму я где-то видел.
      – И не узнал? – Ахмет сверкнул зубами. – Она же два года назад к нам в гимназию приезжала. Помнишь, нас в актовом зале выстроили, а какой-то первоклашка начал проситься пи-пи?
      – Вдовствующая императрица?
      – Мария Федоровна. А ты не знал, кто здесь в гостях?
      – Я мало знаю об отчиме.
      – Догадайся, кого я вожу.
      – Тоже из Романовых?
      – Мои хозяева – великая княгиня Ирина Александровна и ее муж – князь Юсупов. Вон тот, который о смуте и порядке говорил. Твой отчим тихий-тихий, но что-то в нем есть.
      – Что-то есть, – повторил Андрей.
      Звезды, такие близкие и яркие, заволокло быстрыми облаками. С Ай-Петри скатился ветер и принялся раскачивать гирлянды фонариков. Цикады сразу примолкли.
      Сергей Серафимович наклонился к князю Юсупову.
      – Вы хотели поговорить с медиумом? – сказал он негромко.
      – Разумеется, – ответил князь, поднимаясь с кресла. Он был скор, аккуратен в движениях, спина слишком прямая, хотелось дать ему в руку хлыст.
      – Я скоро вернусь, – сказал он своей прекрасной молодой жене, которая лениво, как пантера, подняла к нему античное лицо.
      Сергей Серафимович отошел дальше, к вдовствующей императрице. Та кивнула в ответ на его слова и обернулась к своей спутнице:
      – Ольга Петровна, вы подождете меня здесь?
      Старая императрица улыбнулась добродушно, но непреклонно, и ее спутница вынуждена была подчиниться.
      Великий князь Николай Николаевич сам поднялся, не дожидаясь, пока подойдет к нему хозяин дома. За ним – Александр Михайлович.
      – Граф Теодор, – произнес тогда отчим.
      – Я готов, – откликнулся голос из темноты. Незамеченный прежде человек встал, раздвигая виноградные листья, скрывавшие его лицо. Голос его был глубок и низок. Лицо как бы выплыло из темноты и оказалось длинным и грустным, глубокие морщины еще более вытягивали его. Глаза прятались в таких глубоких глазницах, что казались черными ямами. Спутанные вороные кудри стекали к плечам. Если бы Андрею предложили нарисовать демона, он бы изобразил нечто подобное.
      Ветер, как бы испугавшись графа Теодора, взвыл и принялся дергать кусты за тонкие ветви.
      Все прислушивались, молчали.
      – А чай? – разрушила паузу Глаша.
      Она стояла посреди террасы с подносом, уставленным чашками.
      – Чай предложите молодежи, – сказал Николай Николаевич. – А мы уж дома напьемся.
      – Мы скоро вернемся, – сказал Сергей Серафимович. Он взял под локоть черного человека и повел к дому.
      Чаю Андрею не хотелось, и, убедившись, что Ахмет вновь занялся разговором с юной княжной, Андрей прошел в дом, намереваясь почитать у себя в комнате, пока все это не кончится, но, когда проходил мимо лестницы наверх, услышал, что сверху, из кабинета, доносится фортепьянная музыка. Играли Вагнера.
      Странно. Зачем они поднялись туда? Чем занимаются?
      Разумеется, шпионить дурно. Но Андрей не намеревался этим заниматься – он лишь хотел поглядеть, кто играет на фортепьяно.
      Дверь в кабинет была прикрыта неплотно, так что, чуть расширив щель, он смог видеть все, что происходит внутри.
      Родственники императора и Сергей Серафимович сидели вокруг стола, положив на скатерть руки. Посреди стола горели необычные свечи – большие, витые, они светились желтым пламенем, но внутри огоньков у кончиков фителей горели яркие кроваво-красные точки. От этого света лица людей изменились, как под пламенем позднего тревожного заката.
      Граф Теодор стоял у стола, и свет свечей, проникая в глубь его глазниц, зажигал там алые точки, словно угольки. Зрелище было зловещим и почти невероятным. Медиум был совершенно неподвижен.
      Но Андрея более удивило другое: спиной к нему у пианино сидела Глаша, которая играла столь уверенно и профессионально, столь спокойно и привычно поводила головой, чтобы откинуть с лица пышные, распущенные рыжие волосы, столь царственно прямой была ее спина, что Андрей сразу же усомнился в том, Глаша ли это?
      Андрей знал, что Глаша разбирает ноты и иногда (если никто не подглядывает) музицирует. Для себя, наигрывая старинные романсы. Но это было иное…
      – Как вам уже известно, – говорил отчим, – господин Теодор обладает даром общения с потусторонними силами, и он любезно согласился помочь тем из нас, кто нуждается в выяснении истины.
      По совершенно замкнутой комнате пронесся вдруг порыв воздуха, и пламя свечей метнулось, закружилось, словно кто-то привязал ниточки к верхушкам огоньков и теперь дергал за них.
      – Что это? – спросила Мария Федоровна. От волнения в словах прозвучал резкий акцент.
      – Я не намерен обращаться к средствам, – сказал медиум, – к которым вы, очевидно, уже привыкли либо слышали о них. Ни погашенного света, ни блюдечек, ни таинственных голосов – этого не будет. Простите, если вы ждете от меня представления.
      Медиум также говорил с акцентом. Но акцент был мягок и почти неуловим. Без сомнения, господин Теодор был иностранцем.
      – Ну и слава Богу, – сказал Николай Николаевич. – Не выношу фокусников.
      – Благодарю, ваше высочество, – сказал господин Теодор. – Однако обязан предупредить уважаемых гостей, что они должны будут хранить уважительное молчание, ибо от меня потребуется напряжение всех сил моего организма.
      – Тишина, – беззвучно сказал Сергей Серафимович. Музыка звучала странно, и Андрей далее не узнавал Вагнера, словно Глаша импровизировала. Ай да Глаша, простая душа…
      Господин Теодор закрыл глаза и чуть откинул голову.
      Откуда-то сверху, гармонично смешиваясь с музыкой и перекрывая ее, начал литься тяжелый низкий звук, настолько низкий, контрабасный, что его ощущаешь скорее кожей, чем слухом.
      Пальцы господина Теодора вцепились в край стола. Лицо его пожелтело, глаза светились оранжевым.