6

– Нет, – Доната покачала головой, глядя на здоровенного ушана, лежащего у ее ног. – Посмотри, какая рыба. Не пойдем сегодня никуда, – взмолилась она. – Устроим праздник.

– Как скажешь, – Ладимир спрятал глаза.

– Вот так и скажу. Бездельничаем сегодня. О такой рыбе надо позаботиться. Грех на лету хватать. Обмажем глиной, и в угли. Пальчики оближешь!

– Дело знакомое? – он снисходительно прищурился.

– Еще бы! – фыркнула она. – Да я такие кушанья готовила…

– Вперед.

– Ага, – она не заставила просить себя дважды.

После холодных ветров предгорья Донате показалось, что они вернулись в лето. Ласково пригревал Гелион, вода в реке оставалась на удивление теплой. Неяркие осенние цветы сторицей окупали недостаток красок ароматом.

Дожидаясь, пока приготовится рыба, Доната бездумно бродила босиком по песчаному пляжу реки, изредка наблюдая, как Ладимир занимается устройством ночлега. Там, где река вымыла берег, развесистая ива полоскала длинные ветви в тихой заводи, он устроил в густых зарослях уютное гнездо из только что опавших листьев.

По случаю теплого дня Ладимир снял не только куртку, но и рубаху. По безволосой груди тянулись тонкие ленты шрамов – напоминание о встрече с Мусорщиком, белая полоса под ключицей, и на руке… Доната остановилась в нескольких шагах от него и, не стесняясь, рассматривала отметины. Больше всего ей хотелось их потрогать. Достаточно было представить то странное ощущение, когда после гладкой кожи касаешься стянутой рубцами полосы, и мурашки бегали по спине. Ладимир поймал ее взгляд. Он выпрямился, отложил в сторону топорик, которым рубил мешающие ветки, и тоже посмотрел ей в глаза.

Так они стояли и смотрели друг на друга. Она в рубахе, расстегнутой до пояса, босая, с черными волосами, которыми ласково занимался ветер. И он – полуголый, изрезанный шрамами, с русыми волосами, падающими на плечи. Пока она не решилась прервать молчание.

– А давай тебе, Ладимир, в лесу избушку построим. И будешь ты каждый день по лесу ходить, вот тебе и дорога твоя. А вечером… домой возвращаться, – сказала, и задохнулась от собственной смелости.

Чтобы скрыть неловкость, она развернулась и быстро пошла по берегу, лишая себя возможности остановиться и обдумать неосторожные слова. Но как бы ни металась по берегу, загребая мокрый песок босыми ногами, слов не воротишь. Пусть теперь смеется над неразумной девкой, которая не смогла удержать чувства в узде. Но как тут быть, если жизнь не рисовалась без Ладимира! Там был Белый город, была Та Женщина, которой предстояло посмотреть в глаза, была свобода от черной ведьмы, был родной и любимый лес. Там было все, и не было ничего. Куда пойдет она после Белого города, если в целом мире нет человека, который ждет ее? Который улыбнется и скажет: Доната, а вот и ты! Видно прав был Ладимир, когда бросил когда-то со зла: в лесу живи, дальше от людей!

Доната сорвала с себя рубаху, потом корсетный пояс, забросила все это в кусты. Сняла изрядно надоевшие штаны и аккуратно положила сверху пояс с метательными ножами.

Вода была теплой. Глупо лишать себя возможности искупаться, когда лето решило ненадолго задержаться.

Он появился из зарослей кустов. Он шел навстречу прямо и не скрываясь. Глаза оставались настороженными, а губы что-то шептали. Он подошел к ней вплотную и положил горячие руки на плечи. Она замерла, слушая, как колотится сердце. Потом она сделала то, чего ей хотелось больше всего: провела пальцем по нити шрама, скользнув ненароком по его груди. И поразилась, насколько острой была волна жалости, что перебила дыхание.

Он крепко сжал ей плечи, да так, что она едва сдержала неосторожный всхлип. Рука обхватила ее голову у затылка и вдруг, оттянув волосы, порывисто качнула назад. Он впился сухими губами в ее рот, выгоняя из нее дыхание. Как два хищных зверя, забывших в период любовной игры обо всем на свете, они упали в воду, и шумный каскад брызг накрыл их с головой. Переворачиваясь в воде, они кусали друг друга губами, и у Донаты перед глазами мелькало то вечернее небо, то речной песок. Он был сильным, жестким, он владел ею, заставляя дикой Кошкой рычать от желания и молить о том, о чем девушка не должна молить мужчину…

В первый момент Доната не поняла, что произошло. Ее жаркие губы, напитанные привкусом крови, еще искали то, что принадлежит ей, то, что было с ней неразделимо. Она еще сгибалась под тяжестью его тела, а дыхание срывалось в стон.

Когда растерянная, не осознающая толком, где небо, где земля, Доната поднялась на колени, ее глазам открылось зрелище, которое заставило забыть обо всем.

Ненавистное черное тело почти сливалось с сумраком. На покрытой брызгами спине бугрились мышцы. Белые волосы, потерявшие блеск, седыми космами лежали на плечах. Черная Вилена задыхалась, как от долгого бега. И она была занята. Намертво вцепившись красными когтями в белую шею, она тащила безвольное тело Ладимира. Ее ступни вязли в мокром песке, а следы тут же заливала вода. Черная Вилена тащила его глубже в воду. В песке оставались глубокие рытвины, и волны перекатывались через них, проверяя на прочность.

– Оставь его, стерва, – дикой Кошкой выпрямилась Доната, но успела сделать лишь несколько шагов. Взмахом руки Черная Вилена отбросила ее на песок, продолжая другой рукой удерживать Ладимира. Он был без сознания.

– Не переживай, – Черная Вилена задыхалась, – у меня хватит сил, чтобы убить и его, и тебя.

– За что? – зашипела Доната, опять поднимаясь с колен. На этот раз она решила не поступать так опрометчиво. – За что ты его мучаешь?

– Заткнись, – Черная Вилена перевернула Ладимира на живот, окунула голову в воду и терпеливо дождалась, пока пойдут пузыри от его дыхания.

Доната коротко взвыла и забыв о том, что собиралась ближе подобраться к Черной Вилене, кинулась вперед, но вновь была с легкостью отброшена. Вода приняла разгоряченное тело Донаты, окатив Черную Вилену водопадом брызг. Струи воды стекали по черной коже. В сумерках размытым красным пятном выделялся порочный рот.

– Оставь его!

– Не мешай, – Черная Вилена удерживала в воде дергающееся тело Ладимира.

– Оставь его! Чего ты к нему привязалась!

– Заткнись.

– Тебе нужна я – пойди и возьми меня! Чего ты от него хочешь?

– Ты долго идешь.

– Я иду, как могу! По горам не очень-то побегаешь!

– Он тебе мешает. Без него ты пойдешь быстрее.

– Нет… Ты его не тронешь…

– Да? Я убью его, и ты пойдешь дальше. Так быстро, как мне надо.

– Ты так думаешь? – Доната собрала все силы, отпущенные ей природой на то, чтобы задрать голову и рассмеяться, пугая хриплым хохотом речных птиц. – Ты дура, Черная Вилена. Ты еще можешь управлять мной, пока он жив. Я боюсь за него. За него! А не за себя! Без него я не сделаю ни шага – ты, сука, можешь сожрать меня прямо здесь – я буду смеяться тебе в лицо! Только запомни, тварь, еще неизвестно, кто кого!

Рука Черной Вилены продолжала удерживать бьющееся в судороге тело, но в лице что-то дрогнуло. Белые змеи, лежавшие на плечах, завернулись кольцами. Некоторое время она размышляла, хрипло дыша. Ладимир еще бился в воде, пытаясь освободиться. Потом он затих. Но Черная Вилена пришла к решению.

– Забирай своего ублюдка.

Тело Ладимира, лишенное дыхания, перевернулось в воздухе и упало к ногам Донаты.

– Но запомни: мне нужен целый сосуд, без трещины. Еще одна такая попытка побаловаться – и я предупреждать не буду. Моих сил хватит на то, чтобы убить вас обоих и умереть самой. В следующий раз, когда позволишь ему залезть на себя, подумай об этом. Но первым, у кого я оторву все, что у него есть – будет он.

Доната качала его на коленях, прижимая к груди как ребенка, ожидая, когда он придет в чувство.

Ладимир долго кашлял, выпуская из себя речную воду. На лбу темнела свежая ссадина. Поэтому на первый же вопрос, который он задал, когда открыл глаза, она ответила просто.

– Ты поскользнулся. И упал на камень, – ей стало тошно от своего вранья. Но еще хуже ей стало позже. Когда растерянный, еще обнаженный, он поднимался на четвереньки, отплевываясь и сжимая руками больную голову.

Потом они лежали среди ивовых ветвей, вдыхая запах свежей сорванной травы, заботливо приготовленной Ладимиром. Он несколько раз прикасался к ней, но отклика не находил. Скоро он заснул. Вслушиваясь в его ровное дыхание, Доната смотрела, как свет Селии, пробиваясь сквозь ветви, плетет серебряную паутину. Лежала и думала, что она скажет Той Женщине, когда будет смотреть ей в глаза.

– Эй, – позвала она. – Я, правда, похожа на парня?

Ладимир прошел еще несколько шагов, прежде чем соизволил обернуться.

– Правда. – Потом тихо добавил, с тем расчетом, чтобы она не услышала. Но Доната на слух не жаловалась, поэтому расслышала то. – На очень красивого парня.

– Моя душа больше не выдержит ни одной Истины. Ни хорошей, ни плохой, – твердо сказала она. – Я предпочитаю отдохнуть от общества людей. Меня устроит костерок и ветви, что шумят над головой. Вот их я послушаю с удовольствием.

– Может, и от моего общества тебя тянет отдохнуть? – недобро сорвался он. Но она посмотрела взглядом из той ночи у реки, о которой оба заставляли себя не думать. Ладимир хотел еще что-то сказать, по всему видать – недоброе, но сдержался, и оттого вздох получился особенно печальным. – Ладно. Буду ждать тебя на опушке за деревней. Смотри не проспи.

– Это я-то не проспи? – возмутилась она. – Это ты на мягких перинах смотри не проспи.

Лес был ненастоящим. Но тем не менее встретил Донату приветливо. Поздними грибами, да чахлыми от утренних холодов ягодами. Она обошла деревню стороной и устроилась недалеко от опушки, где уговорились встретиться назавтра. Огня разводить не стала. От вчерашнего обильного ужина ей досталась целая глухарка, которую милостиво уступил ей Ладимир, сославшись на то, что уж в деревне его наверняка накормят. Доната съела половину птицы, допила воду из фляжки и не удержалась от соблазна. Сбросила сапоги, доставшие за время, проведенное в пути, и взлетела по веткам. И деревце попалось хилое, и крона гнулась под ее весом, а все равно, пела душа, отдаваясь ветреному гуляке.

Даже в наступающих сумерках за холмом вполне угадывалась деревня. Крыши не были видны, но белый дымок поднимался, указывая на присутствие жилья. Что тянуло Ладимира ко всем этим хмурым лицам и чужим Истинам, Доната не знала. Но одно для нее оставалось бесспорным – в нем по-прежнему скрывался деревенский парень, для которого дорога – испытание, что обязательно должно было заканчиваться у теплого очага с домашним хлебом. И как бы она ни старалась, как бы не лезла из кожи вон – ей не заменить ни крыши над головой, ни стакана молока, заботливо поднесенного белолицей девицей.

Эти невеселые мысли заставили ее спуститься на землю. У мшистого пня, на роскошной подстилке из сброшенной к зиме листвы, плотно запахнув куртку, Доната встретила ночь.

Она спала крепко, без сновидений и проснулась задолго до света. Природа еще зевала спросонья. Тусклая роса поблескивала на листьях, все готовилось к тому, чтобы принять новый день.

Предвкушая радостную встречу с Ладимиром, она решила его напугать. Подойдет к опушке, станет ее звать, а она дикой Кошкой прыгнет на него с дерева. Решила и сделала. Забралась на дерево, укрывшее ее в густой листве, и стала ждать. За веселыми мыслями о предстоящей встрече и не заметила, как Гелион пронзил сонный лес столбами света, как наступило утро – еще не причина для волненья. Заспался, видно, парень на мягких перинах. Или девка какая понравилась…

Зря она об этом подумала. С уколом в сердце пришло беспокойство. Пока легкое, но по мере того, как Гелион поднимался к верхушкам деревьев, усиливалась и тревога. Ближе к полудню Доната с трудом удерживалась, чтобы не припустить в деревню и собственными глазами посмотреть, что держит там Ладимира.

В тот самый момент, когда она совсем уж было собралась брать деревню приступом, ей почудилась пыль, поднятая за холмом. Потом она услышала неспешный топот копыт, бряцание оружия, негромкий разговор. На холм выехала группа всадников, которую возглавлял бритый мужчина в гибкой кирасе, с пристегнутым к поясу мечом. Великолепный каурый жеребец плясал под ним, то и дело натягивая узду. Бритому приходилось успокаивать его, ласково похлопывая по холке. Доната насчитала одиннадцать всадников. Кроме того, бодро поднимая пыль сапогами вышагивали человек двадцать крестьян, обряженных по-военному. Донате очень хотелось назвать их толпой, потому что даже одетые в кожаные куртки с нашитыми на них железными пластинами, они не производили впечатления бравых вояк, в отличие от всадников, сидевших в седлах, как влитые. Весело трусили лошадки, запряженные в повозки, доверху наполненные добром. С кем-то оживленно болтал возница. И весь отряд казался несерьезным, лишенным угрозы, которая должна исходить от военного обоза, каким он представлялся.

Так считала Доната до тех пор, пока на одной из повозок не разглядела Ладимира. Она рассмотрела его до мельчайших подробностей, когда обоз прокатил мимо. Под левым глазом у него красовался свежий синяк, рубаха была разорвана, а на губах запеклась кровь. Время от времени он бросал пронзительные взгляды по сторонам, разминая затекшие связанные руки.

Когда поднятая обозом пыль улеглась, Доната спустилась с дерева, никем не замеченная. Случилась беда, и Ладимиру требовалась помощь. Одно не вызывало сомнений: нужно следовать за обозом, а там судьба подскажет.

Доната постояла, подняв голову. Деревья наперебой советовали ей, как быть дальше, но она не послушалась. Что толку пользоваться чужими подсказками, если по верху передвигаться все равно нельзя? Разве это лес? Так, названье одно. Огорченно вздохнув, Доната смирилась с неизбежностью пробираться сквозь молодую поросль, лишенную листьев, и кустарник.

Трудно ей дались только первые полдня пути. Дороги почти не было видно, и существовал риск углубиться в лес до такой степени, что и вовсе потеряется. Но подбираясь ближе, она пугалась каждого треска, что сопровождал неосторожное движение. Тогда одна опасность сменялась другой: быть застигнутой врасплох вооруженными мужчинами. А уж в том, что эта встреча не будет сопровождаться дружескими объятьями, Доната не сомневалась.

Потом она привыкла. Военный обоз не считал нужным скрываться. Доната по конскому топоту и шуму колес научилась рассчитывать расстояние, которое определила для себя как золотую середину. И лес надежно скрывал ее от посторонних глаз, и обоз не терялся. Так, полагаясь на слух, она преодолела первый день пути. Вечером, убедившись, что военные собираются устраиваться на ночлег, она, наскоро перекусив остатками глухарки, забралась на дерево. В кроне она обнаружила сплетенные ветви, послужившие ей, привычной к высоте, прекрасным ложем. Кроме того, отсюда отменно просматривался лагерь в ярких огнях зажженных костров. Но как она ни вглядывалась, Ладимира увидеть не смогла.

Доната спала тревожным сном, в который вплетались отголоски далекого разговора, осторожное ржание коней и звонкое бряцание оружия.

Следующий день не принес перемен. Подчиненная распорядку обоза, она поднималась утром задолго до того, как в лагере начиналось движение. Наскоро перекусывала – благо грибов было много, и воды вдоволь. Всегда находился поблизости пробивающийся сквозь чахлую траву родник. Наполнив флягу, Доната лишала себя забот о хлебе насущном. Следуя за обозом, она каждый день тешила себя мыслью, что уж сегодня ночью непременно подберется ближе и что-нибудь придумает.

Костры в лагере горели до полуночи, но тот, кто заботился о безопасности обоза, безусловно знал свое дело. Все попытки Донаты незаметно приблизиться потерпели неудачу. В предрассветное время, когда природа молчала, наслаждаясь покоем, когда затихал даже ветер, боясь потревожить листву, когда смолкали неугомонные птицы – эти проклятые караульные не спали! Ловя их тревожное дыхание, Доната вздыхала в ответ. И кусала губы. Но сделать ничего не могла.

На четвертый день преследования Доната сама превратилась в преследуемую. В первый раз услышав за спиной приглушенное тявканье, она не испугалась, только с досадой передернула плечами. За ней увязался шакал. Тварь шла по пятам, временами бесстыдно подбираясь ближе. Трижды порывалась она прикончить его, заманив в лес, подальше от дороги. И трижды рука, уже сжимавшая нож, останавливалась на полпути. Пока шакал один, бояться нечего. Тявкал себе и тявкал, побуждая к постоянной оглядке. Но стая из трех-четырех тварей – опасность, не всегда совместимая с жизнью. А убить одного, означало позвать его собратьев. Лесные твари чувствовали запах крови на значительном расстоянии, и мчались, как собаки по свистку. Сожрут убитого, а дальше по следу пойдут и до одинокого человека мигом доберутся. Пойди потом – от стаи отбейся.

Береглась-береглась, да не убереглась. Утром, дождавшись пока обоз тронется, хотела спуститься на землю, а не тут-то было. Вместо одного шакала, к которому успела притерпеться, ее терпеливо ожидали две пары горящих глаз. Вот так. Имея за спиной парочку шакалов, и с оглядкой далеко не уйдешь. Только зазевайся – и на шее челюсти сомкнутся. В то время как другой будет рвать жилы на ноге… И камень с косым крестом на могиле ей не светит.

Делать было нечего. Стая когда еще собьется, а там, глядишь и обоз до места доберется – не вечная же его дорога. Так и рассудила, осторожно спускаясь с ветвей на землю. Шакалы оскалили пасти, но нападать не спешили. Выжидали, задирали морды и вынюхивали воздух. Доната лишила их возможности разобраться. Спрыгнула на землю, сжимая в руке нож, и сразу пригнулась. Пусть осмелеют твари, раз добыча ниже ростом.

Доната не стала дожидаться, когда шакалы нападут. Она метнула нож в самого настырного, как только тот угрожающе пригнул морду, готовясь к прыжку. Хорошо рассчитанный удар принес свои плоды. И пока шакал крутился волчком, не смиряясь с тем, что торчащий из горла нож не оставляет ему шансов, на Донату, не издав ни звука, тут же прыгнул второй. Она встретила его во всеоружии. Ножа, правда, бросать не стала: побоялась промазать или попасть в лоб, уж больно стремительно он действовал.

Просто пригнулась еще ниже, уходя от оскаленной пасти и со всей злости, которую внушало ей каждое потерянное в схватке мгновение, всадила нож в шакалье горло. Так глубоко, что острие скрипнуло по кости. Шакал коротко всхрапнул и умер, еще не долетев до земли.

Она вынула нож и занялась раненым. Рана была смертельной, но у Донаты не было времени дожидаться, пока он издохнет. Шакал прижался мордой к земле, не сводя с нее горящих глаз. Она заставила его дважды крутануться, опережая ее движения, прежде чем вонзила нож с другой стороны от торчащей рукояти.

На следующий день случилось то, чего она боялась. Неприятности покатились, как волны во время прилива. С каждым разом преодолевать их было все тяжелее. Чахлый лес, и так заставлявший Донату хмурить брови, сменился редколесьем. Скрываться стало труднее, чем она могла себе представить. Но это еще полбеды. Беда случилась ближе к вечеру, когда пришла пора устраиваться на ночлег. Она искала подходящее дерево, досадуя на то, что и выбирать-то не из чего. Спать на земле – означало сразу подписать себе смертный приговор. Вокруг рыскали дикие звери, а она не имела возможности развести костер.

Ее обложили со всех сторон, отрезав от дерева, единственного, что годилось для того, чтобы залезть наверх, не рискуя согнуть ствол собственным весом. Вожак был мощным, поджарым, с темными подпалинами на боках. И не спешил подставлять себя под удар, предоставляя молодняку право доказать, кто на что способен. Молодняк и бросился вперед.

Хорошо, что не с двух сторон. Скромное деревце вполне справилось со своей задачей: прикрыть спину. Когда первый шакал получил нож в горло и закружился на месте, его пронзительный визг заставил Донату взмолиться: сдохни, да Тьма возьми, когда же ты сдохнешь! Но шакал не слушался и продолжал визжать.

К тому времени ее нож нашел себе новые ножны, погрузившись в шею настигнутой в прыжке твари. Остался последний нож, и сразу два шакала кинулись в схватку. Нанося режущие удары направо и налево, она следила лишь за тем, чтобы на ноге не сомкнулись челюсти: перегрызет тварь сухожилие, что тогда делать?

На ее счастье, инстинкт охотника отступил перед инстинктом самосохранения. Получив ранения, шакалы откатились. Но и она была ранена: как ни старалась уберечься, рука немела и по кисти, сжимавшей нож, струилась кровь. Штаны ниже колена были разорваны. Правая нога еще ничего, но левая, судя по всему, серьезно повреждена. Она хотела отступить, потихоньку подбираясь к намеченному для ночлега дереву, но оступилась и упала. Резкая боль в ноге пронзила тело. И вот тут-то на нее бросился вожак.

Доната видела перед собой оскаленную пасть, сочащуюся слюной, клыки и опаленные ненавистью глаза. Подняться она уже не успевала. Рука, державшая нож, слабела от потери крови. И те звери, которые еще не лишены способности передвигаться, доберутся до ее ног, и будут рвать, рвать…

Все, что она успела: тяжело откатиться в сторону.

И вдруг вожак, пронзенный стрелой с трепещущим опереньем, рухнул к ее ногам, едва не придавив ее собственным телом.

– Ну вот, в нашем лагере прибыль, – перед ней стоял плохо различимый в сумерках, но вполне угадываемый бритый мужчина. – Посвети, Натан.

Стало светлее. Черноусый Натан, в одной руке сжимающий обнаженный меч, в другой факел, появился на поляне, полный решимости защищать жизнь командира. Но его решимость не понадобилась. Отвергнув протянутую руку, Доната поднялась без посторонней помощи. И тут же скривилась от боли.

– Боец, парень, – бритый широко улыбнулся в бороду, – вот такие мне и нужны. Страна нуждается в тебе, парень. Наши южные рубежи в опасности. Готов послужить отечеству?

Теперь Донате стал понятен и синяк под глазом Ладимира, и рассеченная губа, и связанные руки. Набор в армию, судя по всему, не всегда сопровождался добровольным согласием. Но командир нуждался в определенном ритуале. И теперь все зависело от Донаты: пойдет ли она добровольно, или будет доставлена к обозу со связанными руками.

– Я рад послужить отечеству! – вполне бодро ответила Доната, подражая грубоватому мужскому голосу.

– Вот это я понимаю! – бритый хлопнул ее по плечу. Несмотря на его старания, ей удалось удержаться на ногах. – Называй меня «господин десятник». Как звать тебя?

– Дон, – не задумываясь, ответила Доната, просто горло перехватило после первого слога.

– Отлично, Дон. Настоящий боец. Ты что делаешь в лесу, ночью?

– Иду в Гранд. Сестра у меня удрала туда с кавалером. Мать велела вернуть ее. Вот и выполняю, – и чуть не добавила ненавистное «Истину». Но даже угроза смерти не заставит ее применить к себе это ужасное понятие. Видно, «брат с сестрой» прочно засели у нее в голове.

– В Гранд, – присвистнул бритый, – далеко. Но не до Гранда теперь, сынок. И не до сестер. Если хан перейдет наши южные рубежи – все мы лишимся и сестер, и братьев. Натан, определи бойца в обоз. Подлатай. Молодец, парень, – и красноречиво посмотрел на трупы шакалов. В сумерках они выглядели внушительно.

Припадая на левую ногу, хлюпая сапогом, тотчас пропитавшимся кровью, Доната старалась не отставать от Натана. Ей не хотелось принимать от него помощь, пусть даже в виде руки, поддерживающей ее под локоть. Все оставшиеся в ее распоряжении силы она тратила на то, чтобы отогнать видение, ожидающие ее в лагере, расширенные от ужаса глаза Ладимира.

7

Военный поселок, с казармой, конюшней, хозяйственными пристройками, садом, огородами, полем для занятий – да всего и не перечислишь – был окружен добротным частоколом, с вышками для караульных. Днем и ночью зоркие глаза всматривались вдаль, не скрывая своего интереса к тому, что творилось в поселке. Во всяком случае, у Донаты складывалось такое впечатление. Уж больно быстро любое происшествие, буде таковое случалось, становилось достоянием господина десятника со звучным именем Исидор. Того самого, бритого, которому Доната была обязана жизнью. Она и относилась к нему соответствующим образом. Без подобострастия, естественно.

Как раз об этом Ладимир и говорил ей, облокотившись о деревянный столб, поддерживающий крышу, выступающую вперед. От всей души отчитывал ее за старание, с которым она выполняла приказы господина десятника. Конечно, не преминул снова коснуться того вопроса, что она самая распоследняя дура, раз решилась примерить на себя мужскую роль, с которой ей никогда не справиться.

Помнится, не так давно она не выдержала и сорвалась в ответ на очередную мораль.

– Хочешь, чтобы меня, как девку, переместили туда? – она кивнула головой, благо Веселый домик был неподалеку.

Ладимир замолчал, глядя на нее округлившимися глазами. А возразить было нечего. Со всеми девушками, подобранными на многочисленных дорогах, поступали соответствующим образом. Никого не интересовал вопрос, есть у них родственники – не сегодня-завтра война все спишет. Их отправляли в Веселый домик, где они справлялись с возложенными на них обязанностями – ублажать мужчин. Не сразу и далеко не все. Кое кому рассказывали историю, как затеявшая побег девка получила стрелу в спину.

«Самое страшное на войне – шпионы», – громогласно заявил господин сотник, и все с ним согласились. Кто с готовностью, кто с оглядкой.

Этой стрелой были убиты сразу два зайца: с одной стороны, еще один наглядный урок для тех новобранцев, кто не осознал до конца, какая честь им выпала. С другой стороны – внушительный довод для непокорных девушек, склонных к побегу. Нравится-не нравится, а уж лучше мужчин ублажать, чем лежать под могильным холмом. С той поры девичьих побегов не наблюдалось.

Военная наука давалась тяжело. Исидор гонял новобранцев с утра до вечера. Даже у Ладимира порой сбивалось дыхание от долгих поединков на мечах, хотя Доната видела, что многих он запросто заткнет за пояс.

Доната пока наблюдала со стороны. На ее счастье – вот оказывается, как на это можно посмотреть, ноге досталось от шакальих укусов больше, чем хотелось. В тот же вечер, как она, ведомая Исидором, вышла из лесу, лекарь зашил ее, плотно стянув края рваной раны. Не услышав за время болезненной процедуры ни звука, лекарь одобрительно крякнул, а Исидор, тоже наблюдавший за лечением, так дружески хлопнул ее по плечу, что у Донаты зазвенело в ушах. И теперь звенело каждый раз, стоило столкнуться с Исидором. Самое интересное заключалось в том, что он хлопал лишь ее одну. Что-то оживало в его глазах, как только он видел Донату. Быть может, она напоминала ему погибшего брата – имелся такой факт в биографии десятника.

Из чувства благодарности Доната терпела. Как известно, нет греха хуже, чем неблагодарность. Но на задворках ее сознания наметилась чаша, грозя в единый момент выплеснуть то, что накопилось.

Так или иначе, но ее, хромающую на левую ногу, Исидор пока не трогал. Более того, увидев, как она бросает метательные ножи, разволновался и пустился во все тяжкие, пытаясь поразить далекую мишень. Доната ревниво наблюдала за тем, как он пользуется ее ножами. Но беспокоилась она зря: Исидор не попал ни разу. Ему потребовалось время, чтобы осознать, что Донату ему не превзойти. Надо отдать ему должное – раз уяснив этот вопрос, он больше к нему не возвращался. Наоборот, отдал ей в подчинение пяток способных к метанию новобранцев с тем, чтобы она обучила их простейшим приемам.

– Может, среди них и отыщется еще один такой ухарь, как ты, Дон, – сурово сказал десятник, напоследок дружески хлопнув ее по плечу. Потом развернулся и пошел прочь. А она, исподтишка выравнивая дрогнувшее плечо, прислушивалась к себе – не эта ли капля переполнила чашу терпенья?

– Эй, бастард! – на окрик Доната вскинула голову. И не хотела, а вскинула – уж больно громко он раздался. Конечно, Вавила, кто же еще? – Иди, о мечах позаботься, Исидор приказал.

Вот наградил лекарь прозвищем, не отвертишься. В ту же ночь, зашивая ей рану, он с усмешкой разглядывал ее ступню.

– Откуда ж ты такой взялся? – запрятал улыбку в бороду, столкнувшись с ее, еще полным невысказанной боли взглядом. – Не деревенский ты парень, Дон. С такими-то ногами. У матери своей спроси, как пить дать, заезжий вельможа постарался. Ноги у тебя, как у графа, ступни маленькие. Не иначе, бастард ты, Дон.