Марья. Она приехала гостить ко мне. Ей нужно видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
      Пьер. Да, так, так... Да. Так он смягчился, успокоился. Он так всеми силами души всегда искал: быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Так он смягчился? Какое счастье, что он свиделся с вами.
      Наташа. Да, это было счастье. (Встает, говорит взволнованно.) Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Мне только надо было видеть его, говорить с ним. (Умолкает.)
      Марья. Скажите, вы не знали еще о кончине графини, вашей жены, когда остались в Москве?
      Пьер. Нет. Мы не были примерные супруги. Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся, всегда оба виноваты. Мне очень жаль ее...
      Марья. Да, вот вы опять холостяк и жених. (Пауза.) Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали?
      Пьер. Ни разу. Никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену - значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был в гораздо худшем обществе.
      Наташа. Но ведь правда, что вы остались, чтобы убить Наполеона?
      Пьер. Правда. (Пауза.) А ужасное зрелище. Дети брошены, некоторые в огне... Вырвали серьги...
      Марья. Ну...
      Пьер. Ну, тут приехал разъезд и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
      Наташа. Вы, верно, не все рассказываете, вы, верно, сделали что-нибудь... (Пауза.) Хорошее.
      Пьер (засмеялся). Говорят, несчастья, страданья. Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться чем ты был до плена или с начала пережить все это? Ради Бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Впереди много! (Наташе.) Это я вам говорю. Ну, прощайте, вам пора спать. (Встает.)
      Наташа. Знаешь, Мари. Он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий; точно из бани папа, бывало.
      Марья. Он чудесный. Я понимаю, он - князь Андрей - никого так не любил, как его.
      Наташа (вдруг гладит волосы Пьера). Стриженые волосы... (Плачет, выходит.)
      Пьер. Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь, но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность, ужасна! Княжна, помогите мне! Что мне делать? Вы думаете, что я могу надеяться? Думаете?
      Марья. Думаю. Уезжайте в Петербург. А я напишу вам.
      Пьер. Княжна!!
      Марья. Наташа! Он уезжает в Петербург!
      Наташа (выйдя). Прощайте, граф. Я очень буду ждать вас. (Внезапно обнимает Пьера и целует.)
      Пьер (задохнувшийся от радости). Нет, это невозможно! Невозможно!
      Темно
      СЦЕНА XXIX
      Та же комната в доме Болконских. День.
      Марья (одна). После такого холодного приема! Я была права, не желая ехать первая к Ростовым! Я ничего и не ожидала другого. Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана. (Плачет.)
      Официант. Граф Николай Ильич Ростов.
      Марья (вытерев слезы). Ска... нет. Проси сюда.
      Официант выходит.
      Приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости.
      Ростов, в штатском платье, входит.
      Садитесь, граф. (Пауза.) Здоровье Графини?
      Ростов. Благодарствуйте.
      Марья. Вы в статском, граф!
      Ростов. У меня отвращение к статской службе. Но ехать в армию больше нельзя, после смерти отца мать держится за меня как за последнюю приманку жизни. Придется снять любимый мундир и взять в Москве место по статской части. (Пауза.) Прощайте, княжна.
      Марья. Ах, виновата. Вы уже едете, граф? Ну, прощайте.
      Ростов. Да, княжна, недавно, кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись. Как мы все казались в несчастье, а я бы дорого дал, чтобы воротить это время... да не воротишь!
      Марья. Да, да. Но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь...
      Ростов. Я не принимаю ваших похвал. Напротив, я беспрестанно себя упрекаю, но это совсем неинтересный и невеселый разговор. Прощайте, княжна. (Идет к дверям. Потом резко останавливается, поворачивается.)
      Пауза.
      Марья. Я думала, что вы позволите мне сказать вам это. Мы так сблизились с вами... и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась. Я не знаю почему, вы прежде были другой и...
      Ростов. Есть тысячи причин - почему! Благодарю вас, княжна. Иногда тяжело.
      Марья. Так вот отчего! Вот отчего! (Шепотом.) Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в вас. Я угадала твердую самоотверженную душу. Да, вы теперь бедны, а я богата... Да, только от этого! Но мне тяжело мое... Я признаюсь вам в этом. Вы из-за этого хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно! У меня так мало было счастья в жизни, что мне тяжела всякая потеря. Извините меня, прощайте! (Заплакав, ушла.)
      Ростов (отчаянно). Княжна! Постойте, ради Бога! Княжна!
      Марья возвращается.
      (Некоторое время молчит, потом с размаху бьет своей шляпой об пол. Простите, простите, у меня гусарская привычка давать волю рукам. (Отчаянно.) Я... Я люблю вас!
      Темно
      СЦЕНА XXX. ФИНАЛ
      Ноябрьский вечер. Мороз. Курган. Костры мушкетерского полка. Лес французских
      знамен.
      Кутузов (выходит со свитой). Что ты говоришь?
      Генерал. Французские знамена, ваша светлость!
      Кутузов. А, знамена!.. (Обращается вдаль.) Благодарю всех. Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! (Пауза.) Нагни, нагни ему голову-то!
      Опускают французского орла.
      Пониже, пониже, так-то вот! Ура, ребята.
      За сценой тысячи голосов "Ура-ра-ра!!"
      Вот что, братцы! Я знаю, трудно вам, да что же делать. Потерпите, недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они, видите, до чего они дошли. Хуже нищих последних! Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята? (Пауза.) А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, мать их!..
      Рев тысячи голосов, хохот. Кутузов со свитой и знаменами уходит. К костру
      возвращаются мушкетеры.
      Краснорожий. Эй, Макеев, что ж ты запропал? Или тебя волки съели? Неси дров!
      Востроносый приподымается, но опять валится. Молодой вносит дрова, раздувает костер. За сценой хоровая песня: "Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да
      в мушкетера!.."
      Плясун (выходя). Ах, маменька, холодная роса!..
      Краснорожий. Эй, подметки отлетят! Экой яд плясать!
      Плясун. И то, брат! (Отвертывает ногу.) А ничего не знают по-нашему. Я ему говорю: "Чьей короны?", а он свое лепечет. Чудесный народ.
      Молодой. Сказывал мужик-то этот под Можайском, где страженья-то была, их с десяти деревень согнали, двадцать ден возили, не свозили всех мертвых-то. Волков этих что, говорят!
      Старый. То страженья была настоящая, только и было чем помянуть, а то все после того... Так, только народу мученье.
      Молодой. И то, дядюшка, позавчера набежали мы... Так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон, говорит. Так только пример один. Сказывали, самого Полиона-то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет, возьмет: вот на те, в руках, перекинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
      Фельдфебель I. Эка врать ты здоров, Киселев, посмотрю на тебя.
      Молодой. Какое врать, правда истинная.
      Краснорожий. А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. А осиновым колом. А то что народу загубил.
      Старый. Все одно конец сделаем, не будет ходить...
      Шаги по снегу.
      Плясун. Ребята, ведмедь...
      Входят Рамбаль и Морель. Рамбаль в офицерской шляпе. Морель в женской шубенке и обвязан по-бабьи. Рамбаль падает у костра. Морель указывает на свой рот. Мушкетеры расстилают Рамбалю шинель и дают каши и водки. Рамбаль стонет, отказывается есть. Морель, жадно поев каши и выпив водки, указывает на свои плечи, хочет объяснить, что Рамбаль офицер и что
      его надо отогреть.
      Фельдфебель I . Офицер...
      Фельдфебель II. Спросить у полковника, не возьмет ли отогреть.
      Фельдфебель I показывает Рамбалю, чтобы он встал. Рамбаль поднимается,
      шатается.
      Краснорожий. Что? Не будешь?
      Плясун. Э, дурак! Что врешь нескладно. То-то, мужик, право, мужик!
      Молодой солдат и Вышедший солдат поднимают Рамбаля, несут.
      Рамбаль (обнимая их шеи). Oh mes braves, oh mes bons amis. Voila des hommes! Oh mes braves, mes bons amis! {О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!}
      Морель (жадно ест, пьет. Захмелев, поет). Vive Hemri quatre! Vive ce roi vaillant!
      Песельник. Ну-ка, ну-ка, научи, как? Я живо перейму. Как?
      Морель (обнимая Песельника). Vive Henri quatre! Vive ce roi vaillant! Ce diable a quatre... {Да здравствует Генрих Четвертый! Да здравствует сей храбрый король!}
      Песельник. Виварика! Ви ф серуверу! Сидибляка!
      Хохот.
      Краснорожий. Вишь ловко! Го-го-го! Плясун. Ну, валяй еще, еще!
      Морель.
      Qui eut le triple talent
      De boire, de battre
      Et d'etre un vert gelant
      {Имевший тройной талант пить,
      драться и быть любезником.}.
      Плясун. А ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев! Песельник. Кю... Кью-ю-ю... летриптала де бу де ба и детравогала.
      Краснорожий. А важно! Вот так хранцуз! Ой-го-го!
      Фельдфебель I. Дай ему каши-то; ведь не скоро наестся с голоду-то.
      Дают Морелю каши, он жадно ест.
      Старый. Тоже люди. И полынь на своем кореню растет.
      Фельдфебель II. О-о! Господи, Господи! Как звездно, страсть. К морозу...
      Слышна песня: "...Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкетера..."
      Темно
      Чтец. И все затихло. Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем-то радостном, но таинственном перешептывались между собой.
      Конец
      25.11.1932 г. Москва
      КОММЕНТАРИИ
      Публикуется автограф пьесы, хранящийся в РО ИРЛИ (Пушкинский Дом) ф. 369, ед. хр. 207, с учетом машинописного экземпляра, в котором есть полный список действующих лиц и деление на действия, отсутствующие в автографе (ф. 369, ед. хр. 208), по ксерокопии книги: Булгаков М. Кабала святош, М., 1991. Составители В. Лосев, В. Петелин.
      В публикуемый текст внесены исправления: вместо Адраскин - Апраксин, вместо Ростопчин - Растопчин, как в "Войне и мире" Л. Н. Толстого.
      Над инсценировкой "Войны и мира" Булгаков начал работать сразу после окончания фантастической пьесы "Адам и Ева", заключив договор с Большим драматическим театром в Ленинграде. 30 августа 1931 года он писал Станиславскому: "Если только у Вас есть желание включить "Войну и мир" в план работ Художественного театра, я был бы бесконечно рад предоставить ее Вам". Но в Театре все еще надеялись поставить "Бег" и "Кабалу святош", так что не торопились заключать договор.
      На одном из автографов инсценировки Булгаков оставил запись: "работу над инсценировкой Войны и Мира я начал 24-го сентября 1921 года... Но потом, увы, я бросил эту работу и возобновил ее только сегодня, 22 декабря 1931 г." (Цитирую по Собранию сочинений в пяти томах, М., 1990, т. 3, с. 606, автор комментариев - Я. Лурье.)
      27 февраля 1932 года Булгаков отправил пьесу в Ленинград. Но ответ был отрицательный: пьесу не приняли к постановке.
      Договор на инсценировку "Войны и мира" заключил и МХАТ 20 мая 1932 года Немирович-Данченко писал О. Бокшанской: "Из старой литературы мне приятней всего думать о "Войне и мире". Булгаков обещал, кажется, дать синопсис". Но МХАТ инсценировку не поставил, занятый постановкой инсценировки "Мертвых душ".