ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ

Впервые — Железнодорожник. 1924 № 1—2.

Печатается по тексту журнальной публикации.

Ленин, как определяющая политическая личность, несомненно, был в поле политического зрения Булгакова. Не раз пытался он проникнуть в замыслы этого сложного человека, внимательнейшим образом следил за состоянием его здоровья во время болезни (аккуратно вырезал из газет правительственные сообщения о здоровье предсовнаркома и хранил их). И о том, какое значение придавал писатель этой личности, свидетельствует его дневниковая запись о смерти вождя: «22-го января 1924 года. 9-го января 1924 г. по старому стилю. Сейчас только (пять с половиною часов вечера) Семка сообщил, что Ленин скончался. Об этом, по его словам, есть официальное сообщение».

Тщательно выписаны и подчеркнуты дата записи (старый и новый стиль) и время получения сообщения (с минутами).

Хотя Ленин довольно продолжительное время был не у власти, однако его существование было символом большевизма здравствующего. И вот Ленина не стало. Булгаков прекрасно понимал и ощущал значение таких событий. Тем более в ситуации, когда буквально накануне была отстранена от власти (фактически) другая «знаковая» фигура большевизма — Л. Троцкий. По этому поводу дневниковая запись Булгакова (8 января 1924 г.) была также красноречивой: «Итак, 8-го января 1924 г. Троцкого выставили. Что будет с Россией, знает один Бог. Пусть Он ей поможет!»

Но помимо ясного понимания серьезности политической ситуации в стране Булгакова интересовала реакция народа на нее, прежде всего на кончину Ленина. И судя по его репортажу из Колонного зала и с прилегающих к нему улиц («Часы жизни и смерти»), на Булгакова это скопление сотен тысяч людей, пришедших проводить Ленина в последний путь, несмотря на лютый мороз, произвело сильное впечатление. Он называет Ленина «великим Ильичом» и предрекает ему народное поклонение «в течение веков».

В связи с этим значительным событием Булгакову вспомнился и важный для него эпизод, косвенно связанный с именем Ленина и напрямую — с именем Н. К. Крупской, и с душевной теплотою он написал об этом рассказ.

Рассказ этот как бы открывает знаменитую булгаковскую тему, в основе которой — «квартирный вопрос». Желание получить нормальные жилищные условия стало для Булгакова «малой целью» в жизни и отразилось довольно ярко в его творчестве. Но в начале 20-х гг. речь шла не о нормальных жилищных условиях, а о возможности иметь крышу над головой. О борьбе Булгакова за комнату в «проклятой» квартире № 50 в доме № 10 по Большой Садовой и повествуется в рассказе «Воспоминание...».

1

Все мое имущество помещалось в ручном чемоданчике. — Н. А. Земская вспоминала: «Приехав в Москву в сентябре 1921 года, без денег, без вещей и без крова, Михаил Афанасьевич одно время жил в Тихомировском студенческом общежитии, куда его на время устроил студент-медик, друг семьи Булгаковых, Николай Леонидович Гладыревский...» (НИОР РГБ, ф. 562, к. 19, ед. хр. 22, л. 19). В еще более плачевном состоянии приехала в Москву Т. Н. Лаппа, которую по дороге обокрали. И реальной помощи им ждать было неоткуда.

2

— Вот это полушубочек! — О булгаковском полушубке сложено множество полулегенд, основанных, правда, на реалиях. О некоторых из них вкратце упомянем. Вот как описывает булгаковский «тулупчик» И. С. Овчинников, работавший с Булгаковым в «Гудке»: «Тулупчик единственный в своем роде: он без застежек и без пояса. Сунул руки в рукава — можешь считать себя одетым. Сам Михаил Афанасьевич аттестует тулупчик так: — Русский охабень. Мода конца XVII столетия. В летописи в первый раз упоминается под 1377 годом. Сейчас у Мейерхольда в таких охабнях думные бояре со второго этажа падают». Валентин Катаев: «Это были двадцатые годы... Одевали мы на себя что попало. Булгаков, например, один раз появился даже в пижаме, совершенно бесхитростно, а поверх пижамы у него была надета шуба...» Э. Л. Миндлин, секретарь (в то время) московской редакции «Накануне»: «И уж конечно... его длиннополая меховая шуба, в которой он, полный достоинства, поднимался в редакцию, неизменно держа руки рукав в рукав!» Т. Н. Лаппа: «Это была шуба в виде ротонды, какие носили старики духовного звания. На енотовом меху, и воротник выворачивался наружу мехом, как у попов. Верх был синий, в рубчик. Она была длинная и без застежек — действительно, запахивалась и все...» Но вот, на наш взгляд, наиболее достоверные сведения, которые сообщил Н. Л. Гладыревский: «Миша очень мерз, и я ему отдал полушубок романовский. „Меня в нем в редакцию не впускают" — так он мне говорил вместо благодарности... А мне он отдал взамен пальто, в котором он приехал, черное, — как у немецких военнопленных...» Видимо, вскоре состоялся возвратный обмен, и Булгаков стал бегать по Москве в легком пальто. «Мерз и бегал. Бегал и мерз» («Сорок сороков»).

3

...в безобразнейшей наготе предо мной встал вопрос,., о комнате. — Коротко всю эту «эпопею» с комнатой описала Н. А. Земская: «...оставаться [у Гладыревского] долго было нельзя, и Михаил Афанасьевич переселился в комнату к А. М. Земскому, где Андрей Михайлович его прописал. Некоторое время они прожили вместе, затем Андрей Михайлович уехал к жене в Киев (Н. А. Земская называет себя в третьем лице. — В. Л.), оставив комнату за собой. Михаил Афанасьевич вынес много атак и неприятных разговоров с членами правления, пытавшимися выписать Андрея Михайловича и Михаила Афанасьевича. В конце концов „отцепились". Земских выписали, а Михаил Афанасьевич остался на правах постоянного жильца. С ним жила и была прописана и его жена — Татьяна Николаевна. В своих письмах и рассказах Михаил Афанасьевич часто называет эту квартиру „проклятая квартира № 50..." Квартирные переживания поселили в душе Михаила Афанасьевича ненависть на всю жизнь к управдомам, которых он неоднократно описывает в ряде произведений как некую особую человеческую разновидность...»

На самом деле все было в тысячу раз сложней. Рассказ Н. А. Земской уточняет Т. Н. Лаппа: «Андрей Михайлович не прописывал Михаила, и вместе они не жили... Ночь или две мы переночевали в... общежитии и сразу поселились на Большой Садовой. Надя ему эту комнату уступила. А Андрей перешел жить к брату... а потом уехал к Наде в Киев. Вместе мы ни одного часа не жили... Жилищное товарищество на Большой Садовой в доме 10 хотело Андрея выписать и нас выселить. Им просто денег нужно было, а денег у нас не было.

И вот только несколько месяцев прошло, Михаил стал работать в газете, где заведовала Крупская, и она дала Михаилу бумажку, чтоб его прописали. Вот так мы там оказались...»

Это очень важные фактические уточнения Т. Н. Лаппа, поскольку сложилось мнение, что Булгаков побывал у Крупской, работая в Лито, то есть в ноябре 1921 г. Между тем, как свидетельствуют письма Булгакова к Надежде Афанасьевне, «эпопея» продолжалась несколько месяцев, и в апреле 1922 г. «комнатный вопрос» еще не был решен. 18 апреля 1922 г. Булгаков писал сестре: «Комната: Бориса, конечно, выписали (Борис — брат А. М. Земского; вероятно, он тоже был прописан в этом бывшем общежитии, но не в комнате, где жил Булгаков. — В. Л.). Вас тоже. Думаю, что обратно не впишут. Дом „жил. раб. товарищ". Плата прогрессирует. Апрель 1,5 милл. Топить перестали в марте. Все переплеты покрылись плесенью. Вероятно (а может быть, и нет), на днях сделают попытку выселить меня, но встретят с моей стороны сопротивление, и на законном основании (должность: у Боба (все тот же Борис Земский. — В. Л.) старшим инженером служу с марта). Прилагаю старания найти комнату. Но это безнадежно. За указание комнаты берут бешеные деньги».

Итак, «комнатные страдания» продолжались более полугода...

4

— Вылетайте, как пробка!.. — Эти сцены Булгакову приходилось испытывать многократно в течение продолжительного времени. Так, 1 декабря 1921 г. Булгаков сообщал Н. А. Земской: «Одно время пережил натиск со стороны компании из конторы нашего милого дома. „Да Андрей Михайлович триста шестьдесят пять дней не бывает, нужно его выписать. И вы тоже неизвестно откуда взялись..." и т.д. Не вступая ни в какую войну, дипломатически вынес в достаточной степени наглый и развязный тон, в особенности со стороны... смотрителя... Андрея настоял не выписывать... С. довел меня до белого каления, но я сдержался, потому что не чувствую, на твердой ли я почве. Одним словом, пока отцепились...» «Вылететь, как пробка», видимо, предложили ему уже после апреля 1922 г.

5

И я дошел до нее. — Когда это случилось — сказать можно только предположительно, но не ранее мая и не позже декабря 1922 г. 18 апреля Булгаков ожидал новой атаки со стороны управдома. В это время он служил уже в газете «Рабочий» Главполитпросвета, которым ведала Н. К. Крупская. Не исключено, что апрельская атака жилтоварищества на писателя была последней... И. С. Раабен так запомнила этот эпизод: «Он жил по каким-то знакомым, потом решил написать письмо Надежде Константиновне Крупской. Мы с ним письмо это вместе долго сочиняли. Когда оно уже было напечатано, он мне вдруг сказал: „Знаете, пожалуй, я его лучше перепишу от руки". И так и сделал. Он послал это письмо, и я помню, какой он довольный прибежал, когда Надежда Константиновна добилась для него большой, 18-метровой комнаты где-то в районе Садовой» (Воспоминания о Михаиле Булгакова. С. 129). Кстати, проклиная квартиру №50, Булгаков и Т. Н. Лаппа часто тепло вспоминали саму комнату, где жили. «Хорошая у нас комната была, — рассказывала Татьяна Николаевна, — светлая, два окна».

6

22 января он налился красным светом... — Так Булгаков образно изобразил смерть человека, которому судьба определила сыграть роль страшную и таинственную, окрасившую историю России в красные цвета. И не случайно писатель многие часы простоял у Колонного зала, и вошел в этот зал, и запечатлел увиденное: «...лежит на постаменте обреченный смертью на вечное молчание человек». И последняя фраза репортажа символична и неоднозначна: «Горят огненные часы!»