Не разберу. Битков (входит). В обитель дальнюю трудов и чистых нег. Здорово, Никита
      Андреевич. Никита. Ты откуда знаешь? Битков. Вчера в Шепелевском дворце был у господина Жуковского, подзорную
      трубу починял. Читали гостям эти самые стихи. Никита. А. Ну? Битков. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят. Никита. Глубоко-то оно глубоко... Битков. А сам-то он где? а Никита. Кататься поехал с Данзасом, надо быть, на горы. Битков. Зачем с Данзасом? Это с полковником? Отчего же его до сих пор нету? Никита. Что ты чудной какой сегодня? Выпивши, что ли? Битков. Я к тому, что поздно. Обедать пора. Никита. Тебе-то чего беспокоиться? К. обеду он тебя, что ли, звал? Битков. Я полагаю, камердинер все должен знать. Никита. Ты лучше в кабинете на часы погляди. Что же ты чинил? Час
      показывают, тринадцать раз бьют. Битков. Поглядим. Всю механику в порядок поставим. (Уходит в глубь
      кабинета.)
      Колокольчик. Из столовой в гостиную входит Жуковский.
      Никита. Ваше превосходительство, пожалуйте. Жуковский. Как это поехал кататься? Его нет дома? Никита. Одна Александра Николаевна. А детишки с нянькой к княгине пошли... Жуковский. Да что же это такое, я тебя спрашиваю? Гончарова (входит). Бесценный друг! Здравствуйте, Василий Андреевич! Жуковский. Здравствуйте, Александра Николаевна. Позвольте вас спросить, что
      это такое? Я не мальчик, Александра Николаевна! Гончарова. Что вас взволновало, Василий Андреевич? Садитесь. Как ваше
      здоровье? Жуковский. Ма sante est gatee par les attaques de nerfs [Мое здоровье
      испорчено нервными приступами (фр.)]. И все из-за него. Гончарова. А что такое? Жуковский. Да помилуйте! Вчера как оглашенный скачет на извозчике, с
      извозчика кричит, что зайти ко мне не может, просит зайти к себе
      сегодня, я откладываю дела, еду сюда, а он, изволите ли видеть,
      кататься уехал! Гончарова. Ну, простите его, я вас прошу, тут какая-то путаница. Право, вас
      следует расцеловать за хлопоты об Александре. Жуковский. Ах, не надобно мне никаких поцелуев... Простите, забылся...
      Отрекаюсь на веки веков! Из чего я хлопочу, позвольте спросить? Только
      что-нибудь наладишь, а он тотчас же испакостит! Кажется, умом он от
      природы не обижен, а ежели он теперь поглупел, так его драть надобно! Гончарова. Да что случилось, Василий Андреевич? Жуковский. А то, что царь гневается на него, вот что-с! Извольте-с: третьего
      дни на бале государь... и что скажешь, ну что скажешь? Я сгорел со
      стыда! Извольте видеть, стоит у колонны во фраке и в черных портках!..
      Извините, Александра Николаевна... Никита!
      Никита входит.
      Ты что барину на бал подал позавчера? Никита. Фрак. Жуковский. Мундир надобно было подать, мундир! Никита. Они велели, не любят они мундир. Жуковский. Мало ли чего он не любит? А может, он тебе халат велит подать?
      Это твое дело, Никита. Ступай, ступай. Никита. Ах ты, горе... (Уходит.) Жуковский. Скандал! Не любит государь фраков, государь фраков не выносит. Да
      он и права не имеет! Ему мундир по должности присвоен! Это непристойно,
      неприлично!.. Да что фрак, он опять об отставке начал разговаривать!
      Нашел время... Ведь он не работает, Александра Николаевна! Где история,
      которую он посулил?.. А тут опять про какие-то стихи его заговорили!
      Помните, что было?.. А у него доброжелателей множество, поверьте,
      натрубят в уши! Гончарова. Ужасно то, что вы говорите, Василий Андреевич! Но он так
      взволнован, так болен в последнее время... так, иногда глаза закроешь,
      и кажется, что летим в пропасть... все запуталось. Жуковский. Распутаться надобно, это блажь. У государя добрейшее сердце, но
      искушать нельзя. Нельзя искушать. Смотрите, Александра Николаевна,
      Наталье Николаевне скажите... Оттолкнет от себя государя, потом не
      поправишь! Гончарова. Чем отблагодарим вас, Василий Андреевич? Жуковский. Да что благодарности!.. Я ему не нянька! Вредишь? Вреди, вреди,
      себе вредишь!.. Прощайте, Александра Николаевна. ; Гончарова. Ах нет, нет. Как же так? Останьтесь,? подождите, он сейчас
      придет, он сейчас приедет... Жуковский. И видеть его не намерен, да мне и некогда. Гончарова. Смените гнев на милость, он исправится... Жуковский. Ах, полно, Александра Николаевна. Et cette derniere chose je ne
      compte guere!.. [На это я уж не рассчитываю!.. (фр.)] (Идет к дверям,
      видит на фортепиано стопку книг.) Я этого еще не видел, новый "Онегин"?
      А, хорошо! Гончарова. Сегодня из типографии принесли. Жуковский. А, хорошо, очень хорошо... Гончарова. Я уже гадала сегодня по этой книге. Жуковский. Как это по книге гадают? Погадайте мне. Гончарова. Назовите какую-нибудь страницу. Жуковский. Сто сорок четвертая. Гончарова. А строка? Жуковский. Ну, пятнадцатая.
      Битков показывается у камина в кабинете.
      Гончарова (читает). "Познал я глас иных желаний..." Жуковский. Мне? Верно... Гончарова. "Познал я новую печаль..." Жуковский. Верно, верно... Гончарова. "Для первых нет мне упований..." Битков (шепотом). А старой мне печали жаль. (Скрывается в кабинете.) Жуковский. А? Гончарова. "А старой мне печали жаль". Жуковский. Ах, ах!.. Как черпает мысль внутри себя! И ведь как легко находит
      материальное слово, соответственное мысленному! Крылат, крылат! О,
      полуденная кровь... Неблагодарный глупец! Сечь его, драть!
      Сумерки окутывают квартиру.
      Гончарова. А теперь вы мне. Жуковский. Страница? Гончарова. Сто тридцать девятая. Жуковский. А строка? Гончарова. Тоже пятнадцатая. Жуковский (читает). "Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного врага..."
      Пушкина остановилась в дверях.
      Нет, что-то не то... "Приятно дерзкой эпиграммой взбесить оплошного
      врага... Еще приятнее в молчаньи ему готовить честный гроб..." Нет, не
      попали, Александра Николаевна. А, простите, Наталья Николаевна! Шумим,
      шумим, стихи читаем... Пушкина. Добрый день, Василий Андреевич, рада вас видеть. Читайте, на
      здоровье, я никогда не слушаю стихов. Кроме ваших... Жуковский. Наталья Николаевна, побойтесь бога! Пушкина. Кроме ваших, Василий Андреевич. Votre derniere ballade m'a fait un
      plaisir infini... [Ваша последняя баллада доставила мне истинное
      наслаждение(фр.)] Жуковский. Не слушаю, не слушаю...
      В кабинете пробили часы.
      Ах, батюшки! Мне к цесаревичу... Au revoir, chere madame, je m'apercois
      que je suis trop bavard... [До свидания, мадам, я чувствую, что
      заболтался... (фр.)] Пушкина. Обедайте с нами. Жуковский. Благодарствуйте, никак не могу. Au revoir, mademoiselle, извольте
      же сказать ему! (Уходя.) Прошу не провожать меня.
      Сумерки.
      Гончарова. Таша, Василий Андреевич приезжал сказать насчет неприятностей на
      бале из-за фрака. Пушкина. Как это скучно! Я предупреждала. Гончарова. Что с тобою? Пушкина. Оставь меня. Гончарова. Я не могу понять тебя. Неужели ты не видишь, что все эти
      неприятности из-за того, что он несчастлив? А ты с таким равнодушием
      относишься к тому, что может быть причиной беды для всей семьи? Пушкина. Почему никто и никогда не спросил меня, счастлива ли я? С меня
      умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня когда? Что еще от
      меня надобно? Я родила ему детей и всю жизнь слышу стихи, только
      стихи... Ну, и читайте стихи! Счастлив Жуковский, и Никита счастлив, и
      ты счастлива... и оставьте меня! Гончарова. Не к добру расположена твоя душа, не к добру. Вижу... ты не
      любишь его. Пушкина. Большей любви я дать не могу. Гончарова. Увы, я знаю твои мысли, И мне больно за семью. Пушкина. Ну, и знай.
      Пауза.
      Знай, что и сегодня я должна была с ним увидеться, а он не пришел. И
      мне скучно. Гончарова. Вот на какой путь ты становишься! Пушкина. Да что тебя волнует? Разве он одинок? Ты ухаживаешь за ним, а я
      смотрю на это вот так... (Подносит пальцы к глазам.) Гончарова. Ты с ума сошла! Не смей так говорить, не смей, не смей! Мне жаль
      его, его все бросили!.. Пушкина. Погляди мне в глаза... Никита (в дверях). Полковник Данзас просит вас принять. Пушкина. Откажи, не могу принять. Данзас (входит в шинели). Приношу мои извинения, Вам придется меня принять. Я привез Александра Сергеевича, он ранен.
      (Никите.) Ну, что стоишь? Помогай вносить его, только осторожнее,
      смотрите. Никита. Владычица небесная... Александра Николаевна, беда! Данзас. Не кричи. Не тряхните его.
      Никита убегает.
      Велите дать огня.
      Пушкина сидит неподвижно.
      Гончарова. Огня, огня!
      Битков с зажженным канделябром появляется в дверях
      кабинета.
      Данзас. Беги, помогай его вносить.
      Битков убегает с канделябром.
      Из внутренних дверей появилась горничная девушка со
      свечой. В кабинет из передней пробежал Битков с
      канделябром и скрылся в глубине, а вслед за ним группа
      людей в сумерках пронесла кого-то в глубь кабинета.
      Данзас тотчас закрыл дверь в кабинет.
      Пушкина. Пушкин! Что с тобой? Данзас. Нет, нет, не входите, прошу вас. Он не велел входить, пока его не
      перевяжут. И не кричите, вы его встревожите. (Гончаровой.) Ведите ее к
      себе, я приказываю. Пушкина (упав на колени перед Данзасом). Я не виновата! Клянусь, я не
      виновата! Данзас. Тише, тише. Ведите ее.
      Гончарова и горничная девушка увлекают Пушкину во
      внутренние комнаты. Битков выбегает из кабинета и
      закрывает за собою дверь.
      Данзас вынимает деньги.
      Лети в Миллионную, не торгуйся с извозчиком, к доктору Арендту, знаешь?
      И вези его сюда сию минуту. Ежели его нету, где хочешь достань доктора,
      какого ни встретишь, вези сюда! Битков. Слушаю. Понял, ваше высокоблагородие.
      На улице за окнами послышалась веселая военная музыка.
      Битков бросается к окну.
      Ах ты, господи! Гвардия идет... Не пропустят. Я черным ходом, проходным
      двором... (Убегает.)
      Гончарова появляется.
      Гончарова. Дантес?.. Говорите правду, что с ним? Данзас. Он ранен смертельно.
      Темно.
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
      Ночь. Гостиная Пушкина. Зеркала завешены. Какой-то ящик.
      Солома. Стоит диванчик. На диванчике, не раздевшись,
      спит Данзас. Все двери закрыты. С улицы доносится по
      временам глухой гул толпы. Из кабинета тихонько
      появляется Жуковский со свечкой, сургучом и печатью.
      Ставит свечку на фортепиано, подходит к окну,
      всматривается.
      Жуковский. Ай-яй-яй... Данзас. А? (Садится.) Мне приснилось, что я на гауптвахте. Ну, это,
      натурально, сон в руку. Жуковский. Константин Карлович, я буду за вас просить государя. Данзас. Благодарю вас, но не извольте трудиться. Уж будем отвечать по
      закону. (Щупает эполеты.) Прощайте. Эх, линейные батальоны, Кавказские
      горы! Жуковский. Извольте глянуть, что на улице делает! Толпы растут и растут. Кто
      бы мог ожидать? Данзас. Я уже насмотрелся.
      Из дверей во внутренние комнаты выходит Пушкина, с нею
      горничная девушка.
      Горничная девушка. Барыня, извольте идти к себе... барыня, пожалуйте... Пушкина (девушке). Уйди.
      Горничная девушка отходит. Пушкина подходит к дверям
      кабинета.
      Пушкин, можно к тебе? Данзас. Вот, не угодно ли? Жуковский (преградив Пушкиной дорогу). Наталья Николаевна, опомнитесь! Пушкина. Какие глупости! Рана неопасна... он будет жить... Но надобно дать
      еще опию, чтобы прекратить страданья... и тотчас, тотчас вся семья на
      Полотняный Завод... почему они не кончают укладку?.. Приятно дерзкой
      эпиграммой взбесить оплошного врага... Приятно... приятно... в
      молчаньи... забыла, все забыла... Пушкин, вели, чтобы меня пустили к
      тебе! Жуковский. Наталья Николаевна!.. Данзас (в дверь столовой). Владимир Иванович! Доктор Даль!
      Даль выходит.
      Помогите нам. Даль. Наталья Николаевна, вам здесь нечего делать... (Берет склянку с
      фортепиано, капает в рюмку лекарство.) Пожалуйте, выпейте.
      Пушкина отталкивает рюмку.
      Так делать не годится. Вам станет легче. Пушкина. Они не слушают меня, я хочу говорить с вами. Даль. Говорите. Пушкина. Он страдает?.. Даль. Нет, он более не страдает. Пушкина. Не смейте меня пугать! Это низко!.. Вы доктор? Извольте помогать!..
      но вы не доктор, вы сказочник, вы пишете сказки... а мне не надобны
      сказки... Спасайте человека! (Данзасу.) А вы!.. сами повезли его!.. Даль. Уйдемте отсюда, я помогу вам.
      Горничная девушка берет под руку Пушкину.
      Пушкина. Приятно дерзкой эпиграммой... все забыла... Александрине я не верю.
      Даль и горничная девушка уводят Пушкину. Пауза.
      Данзас. Что она мне говорит!.. Жуковский. Константин Карлович, как можно обращать внимание?.. Женщина,
      скорбная главой... Ведь ее заклюют теперь, заклюют... Данзас. Он не уехал бы от меня! Поверьте, я вызвал бы его. Но не велел!.. И
      как вызовешь, когда завтра меня запрут. Жуковский. Что вы говорите? Умножить горе хотите? Все кончено, Константин
      Карлович...
      За закрытыми дверями очень глухо донесся тихий складный
      хор. Данзас уходит через дверь в столовую и закрывает ее
      за собою. Из внутренних комнат выходит Гончарова,
      подходит к окну.
      Гончарова. А он этого не видит. Жуковский. Нет, он видит, Александра Николаевна. Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь сейчас и
      выйду на улицу. Мне тяжело... я не могу здесь больше оставаться. Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу, это темный голос, Александра
      Николаевна. Разве можно ее бросить? Ее надобно жалеть, ее люди загрызут
      теперь. Гончарова. Да что вы меня мучаете? Жуковский. Я вам велю, идите, идите туда.
      Гончарова уходит.
      Что ты наделал?.. (Прислушивается к хору.) Да, земля и пепел...
      (Садится, вынимает записную книжку, берет перо с фортепиано, записывает
      что-то.) ...не сиял острый ум... (Сочиняет, бормочет.) ...в этот миг
      предстояло как будто виденье... и спросить мне хотелось, что видишь?..
      Дубельт входит.
      Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич. Жуковский. Здравствуйте, генерал. Дубельт. Вы собираетесь запечатывать кабинет? Жуковский. Да. Дубельт. Я попрошу вас повременить, я войду в кабинет, а потом мы приложим и
      печать корпуса жандармов. Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно на меня возложить опечатание и
      разбор бумаг... я не понимаю... я должен разбирать бумаги один...
      Помилуйте, зачем же другая печать? Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса
      жандармов станет рядом с вашей печатью? Жуковский. Помилуйте, но... Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу. Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте, ведь меня могут
      назвать доносчиком! Вы посягаете на единственное ценное, что имею, на
      доброе имя мое... Я доложу государю императору. Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать
      вопреки повелению государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся
      назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич!.. Неужели вы думаете, что
      правительство может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь? Не
      для вреда это предпринимается, Василий Андреевич. Не будемте терять
      времени. Жуковский. Повинуюсь.
      Дубельт с канделябром входит в кабинет, потом
      возвращается, предлагает сургуч Жуковскому.
      Жуковский прикладывает печать.
      С улицы донесся звон стекла и шум.
      Дубельт (тихо). Эй!
      Портьера внутренних дверей отодвигается, и появляется
      Битков.
      Ты кто таков, любезный? Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство. Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось. Битков. Слушаю. (Скрывается.)
      Дубельт начинает запечатывать дверь кабинета.
      Жуковский. Кто мог ожидать, чтобы смерть его вызвала такие толпы...
      всенародная печаль... Я полагаю, тысяч десять перебывало сегодня здесь. Дубельт. По донесениям с пикетов, сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч
      человек.
      Пауза.
      Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали, что
      иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина, а тут доктор
      выходил, какой-то швырнул кирпичом, фонарь разбил. Дубельт. Ага.
      Битков скрывается.
      Ах, чернь, чернь...
      Хор за дверями вдруг послышался громче. Дубельт подходит
      к дверям во внутренние комнаты.
      Пожалуйте, господа.
      Внутренние двери открываются, и из них выходят, один за
      другим, в шинелях, с головными уборами в руках, десять
      жандармских офицеров.
      К выносу, господа, прошу. Ротмистр Ракеев, потрудитесь руководить
      выносом. А вас, полковник, прошу остаться здесь. Примите меры, чтобы
      всякая помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно и
      незамедлительно.
      Офицеры, вслед за Ракеевым, начинают выходить в
      столовую, кроме одного, который возвращается во
      внутренние комнаты.
      А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда
      ли? Страдалица нуждается в утешении... Жуковский. Нет, я хочу нести его. (Уходит.)
      Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбанты, идет к
      дверям столовой. Темно.
      Ночь на Мойке. Скупой и тревожный свет фонарей. Окна
      квартиры Пушкина за занавесами налиты светом.
      Подворотня. У подворотни - тише, а кругом гудит и
      волнуется толпа.
      Полиция сдерживает толпу. Внезапно появляется группа
      студентов, пытается пробиться к подворотне.
      Квартальный. Нельзя, господа студенты! Назад! Доступа нету!
      Возгласы в группе студентов: "Что такое?", "Почему
      русские не могут поклониться праху своего поэта?".
      Назад! Иваненко, сдерживай их! Не приказано! Не приказано пускать
      студентов!
      Внезапно из группы студентов выделяется один и
      поднимается на фонарь.
      Студент. Сограждане, слушайте! (Достает листок, заглядывает в него.) Не
      вынесла душа поэта позора мелочных обид!..
      Гул в толпе стихает. Полиция от удивления застыла.
      Восстал он против мнений света... Один, как прежде, и убит!
      В группе студентов: "Шапки долой!"
      Квартальный. Господин! Что это вы делаете? Студент. Убит! К чему теперь рыданья, похвал и слез ненужный хор... и жалкий
      лепет...
      Полицейский засвистел.
      Квартальный. Снимайте его с фонаря!
      В толпе смятение. Женский голос: "Убили!.."
      Студент. Не вы ль сперва так долго гнали...
      Свист. Полиция бросается к фонарю. Толпа загудела. Крик в толпе: "Беги!"
      Квартальный. Чего глядите! Бери его! Студент. Угас, как светоч, дивный гений!..
      Слова студента тонут в гуле толпы.
      Его убийца хладнокровно навел удар... Спасенья нет!.. (Скрывается.) Квартальный. Держи его!
      Полиция бросается вслед за студентом. Окна квартиры
      Пушкина начинают гаснуть. В то же время на другой фонарь
      поднимается офицер в армейской форме.
      Офицер. Сограждане! То, что мы слышали сейчас, правда! Пушкин умышленно и
      обдуманно убит! И этим омерзительным убийством оскорблен весь народ! Квартальный. Замолчать!.. Офицер. Гибель великого гражданина свершилась потому, что в стране
      неограниченная власть вручена недостойным лицам, кои обращаются с
      народом как с невольниками!..
      Полиция засвистела пронзительно во всех концах. В
      подворотне возник Ракеев.
      Ракеев. Э-ге-ге... Арестовать!
      Появились жандармы. Офицер исчезает в толпе, В тот же
      момент послышался топот лошадей. Крик в толпе:
      "Затопчут!.." Толпа шарахнулась, взревела.
      Тесните толпу!
      Пространство перед подворотней очистилось. Окна квартиры
      Пушкина угасли, а подворотня начала наливаться светом.
      Стихло.
      И тут из подворотни потекло тихое, печальное пение,
      показались первые жандармские офицеры, показались первые
      свечи. Темно. Пение постепенно переходит в свист
      вьюги.
      Ночь. Глухая почтовая станция. Свеча. Огонь в печке.
      Смотрительша припала к окошку, что-то пытается
      рассмотреть в метели.
      За окошком мелькнул свет фонарей, послышались глухие
      голоса. Первым входит станционный смотритель с фонарем и
      пропускает вперед себя Ракеева и Александра Тургенева.
      Смотрительша кланяется.
      Ракеев. Есть кто на станции?
      Тургенев бросается к огню, греет руки.
      Смотритель. Никого нету, ваше высокоблагородие, никого. Ракеев. А это кто? Смотритель. Жена моя, супруга, ваше высокоблагородие. Тургенев. Что это, чай?.. Налейте мне, ради бога, стакан. Ракеев. И мне стакан, только поскорее. Через час дашь лошадей, под возок
      тройку и под... это... пару.
      Тургенев, обжигаясь, пьет чай.
      Смотритель. Тройку-то ведь, ваше... Ракеев. Через час дашь тройку. (Берет стакан, пьет.) Смотритель. Слушаю, слушаю. Ракеев. Мы на час приляжем. Ровно через час... часы-то есть у тебя? Через
      час нас будить. Александр Иванович, угодно, час поспим? Тургенев. О да, да, я не чувствую ни рук, ни ног. Ракеев. Ежели будет какой-нибудь проезжий, буди раньше и дай знать жандарму. Смотритель. Понял, понял, слушаю. Ракеев (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть, ничего там
      любопытного нету. Смотритель. Ничего, ничего... Слушаю. Пожалуйте на чистую половину.
      Смотрительша открывает дверь, входит в другую комнату,
      зажигает там свечку, возвращается. Ракеев идет в другую
      комнату. Тургенев - за ним.
      Тургенев. О боже мой!..
      Дверь за ними закрывается.
      Смотрительша. Кого, кого это они? Смотритель. Ежели ты на улицу выглянешь, я тебя вожжой! Беду с тобой
      наживешь! Вот оказия навязалась! И нужно же было им по этому тракту...
      Выглянешь, я тебе... Ты с ним не шути! Смотрительша. Чего я там не видела!
      Станционный смотритель выходит. Смотрительша тотчас
      припадает к окошку.
      Наружная дверь открывается, в нее осторожно заглядывает
      Пономарев, потом входит.
      Пономарев. Легли? Смотрительша. Легли. Пономарев. Давай на пятак, кости замерзли.
      Смотрительша наливает стакан водки, подает огурцы.
      Пономарев выпивает, закусывает, трет руки.
      Давай второй. Смотрительша (наливая). Да что же вы так? Вы бы сели и обогрелись. Пономарев. Обогреешься тут. Смотрительша. А куда путешествуете? Пономарев. Ох вы, бабье племя! Все равно как Ева... (Пьет, дает смотрительше
      деньги и уходит.)
      Смотрительша набрасывает платок и уже собирается выйти
      наружу, как в двери показывается Битков. Он в шубенке,
      уши у него под шапкой подвязаны платком.
      Битков. Заснули? (Охает, подходит к огню.) Смотрительша. Озябли? Битков. Ты в окно погляди, чего ты спрашиваешь? (Садится, разматывает
      платок.) Ты - смотрительша. То-то я сразу вижу. Как звать? Смотрительша. Анна Петровна. Битков. Давай, Петровна, штоф.
      Смотрительша подает штоф, хлеб, огурцы. Битков жадно
      пьет, снимает шубенку.
      Что же это такое, а? Пресвятая богородица... пятьдесят пять верст...
      Вот связала! Смотрительша. Кто это связала? Битков. Судьба. (Пьет.) Ведь это рыбий мех, да нешто это мыслимо?.. Смотрительша. Ну, никому! Ну, никому, язык отсохни, никому не скажу! Кого
      везете? Битков. Не твое дело, а государственное. Смотрительша. И что же это, вы нигде не отдыхаете? Да ведь замерзнете. Битков. О нас горевать не будут, а ему теперь не холодно. (На цыпочках
      подходит к внутренней двери и прислушивается.) Захрапели, это зря. Ведь
      сейчас же будить. Смотрительша. Куда везете? Битков. Но, но, но! У меня выпытывать! Это, тетка, не твое дело, это наше
      занятие.
      Пауза.
      В Святые Горы. Как его закопают, ну, тут и мою душу наконец на
      покаяние. В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в отпуск. Ах, сколько
      я стихов переучил, будь они неладны... Смотрительша. Что это вы меня мучаете, все непонятное говорите. Битков (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял... И из-за тех стихов никому
      покоя, ни ему, ни начальству, ни мне, рабу божьему, Степану Ильичу... я
      ведь за ним всюду... но не было фортуны ему... как ни напишет, мимо
      попал, не туда, не те, не такие... Смотрительша. Да неужто казнили его за это? Битков. Ну, ну, ну... Ну что с бабой разговаривать! Ох, дура! Смотрительша. Да что вы ругаетесь? Битков. Да как же тебя не ругать? А впрочем, может быть, ты и не дура...
      Только я на него зла не питал, вот крест. Человек как человек. Одна
      беда, эти стихи... А я за ним всюду, даже и на извозчиках гонял. Он на
      извозчика, а я на другого - прыг! Он и не подозревает, потеха! Смотрительша. Да ведь теперь-то он помер, теперь-то вы чего же за ним?.. Битков. Во избежание!.. Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь, ночью,
      буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят верст!..
      Вот тебе и помер! Я и то опасаюсь, зароем мы его, а будет ли толк?
      Опять, может, спокойствия не настанет?.. Смотрительша. А может, он оборотень? Битков. Может, и оборотень.
      Пауза.
      Что это меня мозжит?.. Налей-ка мне еще. Что это меня сосет?.. Да,
      трудно помирал. Ох, мучился! Пулю-то он ему в живот засадил. Смотрительша. Ай-яй-яй! Битков. Да, руки закусывал, чтобы, не крикнуть, жена чтобы не услыхала. А
      потом стих.
      Пауза.
      Только, истинный бог, я тут ни при чем! Я человек подневольный,
      погруженный в ничтожество... Ведь никогда его одного не пускали, куда
      он, туда и я... Ни на шаг, ни-ни-ни... А в тот день меня в другое место
      послали, в среду-то... Я сразу учуял. Один чтобы!.. Умные! Знают, что
      сам придет куда надо. Потому что пришло его время. Ну, и он прямо на
      Речку, а там уж его дожидаются.
      Пауза.
      Меня не было!
      Пауза.
      А в ихний дом мне теперь не ходить больше. Квартира там теперь пустая,
      чисто... Смотрительша. А этот господин-то с вами?.. Битков. Александр Иванович, господин Тургенев, сопровождающий. Никого не
      пустили, ему одному велено. Господин Тургенев... Смотрительша. А старичок-то? Битков. Камердинер. Смотрительша. Что же он не обогреется? Битков. Не желает. Уж мы с ним бились, бились, бросили. Караулит, не
      отходит. Я ему вынесу, (встает.) Ой, буря!.. Самые лучшие стихи
      написал: "Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь,
      она завоет, то заплачет, как дитя..." Слышишь, верно, как дитя?..
      Сколько тебе за штоф? Смотрительша. Не обидите. Битков (швыряет на стол деньги широким жестом). То по кровле обветшалой
      вдруг соломой зашумит, то, как путник запоздалый, к нам в окошко...
      Входит станционный смотритель, подбегает к внутренним
      дверям, стучит.
      Смотритель. Ваше высокоблагородие, ехать, ехать...
      Во внутренних дверях тотчас показывается Ракеев.
      Ракеев. Ехать!
      Занавес
      Конец 9 сентября 1939 года
      АЛЕКСАНДР ПУШКИН
      Решение писать пьесу о Пушкине и пригласить в соавторы В. В. Вересаева, известного писателя и историка литературы, автора книг "Пушкин в жизни" и "Современники Пушкина", было принято Булгаковым летом 1934 года. 18 октября Булгаков встретился с Вересаевым и предложил ему совместную работу, причем Вересаеву предлагалось взять на себя доставку исторических и биографических материалов, Булгаков брал на себя написание текста пьесы и договоры с театрами. Замысел пьесы к этому времени уже сложился: Булгаков предлагал писать пьесу о последних днях Пушкина без... Пушкина. Вересаев согласился. Черновые тетради Булгакова содержат материалы и выписки для пьесы, сделанные осенью 1934 года. Это выписки из писем современников Пушкина, многие из которых прямо вошли затем в реплики персонажей, описания внешности героев, их положения при дворе, возраста, основных Моментов карьеры.
      В самом большом разделе, посвященном Николаю I, Булгаков сразу начинает писать сцену Наталии и Николая I на балу. Витиеватые фразы императора, обращенные к Наталии Николаевне, то и дело перебиваются его грубоватыми высказываниями о Пушкине: "...Похож на каналью фрачника! {...} Николай (Наталии). Примите мои слова за исповедь измученного сердца, обратитесь ко мне в критическую минуту..." С новой строки:
      "Распущенный человек... Пусть забудет он то время, когда на балы езжал во фраках..."
      Уже в набросках Булгаков очерчивает круг отношений, в которых существовал Пушкин в последние годы жизни: будничная, хорошо отлаженная машина III Отделения, робкие попытки друзей защитить поэта, лицемерие императора, относящегося к Пушкину со сдержанной злобой и ведущего дело к критической развязке.
      17 декабря 1934 года был заключен договор с Театром им. Евг. Вахтангова на пьесу о Пушкине. Вечер того же дня Булгаков провел у Вересаева. План его пьесы заключал в себе десять картин: "Разметка действий. Акт первый. Картина первая: 1. У Пушкина. Картина вторая: 2. У Салтыкова. Акт второй. Картина первая: 3. Бал у Воронцовых. Картина вторая: 4. III-e Отделение. Акт третий. Картина первая: 5. У Геккеренов. Картина вторая: 6. Дуэль. Картина третья: 7. Квартира Пушкиных. Акт четвертый. Картина первая: 8. Вынос. Картина вторая: 9. Мойка. Картина третья: 10. Станция" (ГБЛ, ф. 562, к. 13, ед. хр. 5, л. 194). Структура пьесы не менялась на протяжении работы: три редакции текста полностью соответствуют "разметке действий", которая была сделана Булгаковым в первой подготовительной тетради.
      Запись в дневнике Е. С. Булгаковой свидетельствует о том, что к середине декабря были уже намечены две первые картины и сцена с Данзасом, привезшим раненого поэта ("Квартира Пушкина"): "Прекрасный вечер: у Вересаева работа над "Пушкиным". Мишин план. Самое яркое: в начале Наталья, облитая светом с улицы ночью, и там же, в квартире, ночью тайный приход Дантеса, в середине пьесы - обед у Салтыкова (чудак, любящий книгу), в конце - приход Данзаса с известием о ранении Пушкина" (Булгаков Михаил.