Convention nationale [Национальный конвент (фр.)] и по ошибке попал на
      бал? Или он полагает, что окажет мне слишком великую честь, ежели
      наденет мундир, присвоенный ему? Так ты скажи ему, что я силой никого
      на службе не держу. Ты что молчишь, Василий Андреевич? Жуковский. Ваше императорское величество, не гневайтесь на него и не
      карайте. Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич, не первый день знаем друг друга.
      Тебе известно, что я никого и никогда не караю. Карает закон. Жуковский. Я приемлю на себя смелость сказать - ложная система воспитания...
      то общество, в котором он провел юность... Николай I. Общество! Уж не знаю, общество ли на него повлияло, или он - на
      общество. Достаточно вспомнить стихи, которыми он радовал наших друзей
      четырнадцатого декабря. Жуковский. Ваше величество, это было так давно! Николай I. Он ничего не изменился. Жуковский. Ваше величество, он стал вашим восторженным почитателем... Николай I. Любезный Василий Андреевич, я знаю твою доброту. Ты веришь этому,
      а я нет. Жуковский. Ваше величество, будьте снисходительны к поэту, который призван
      составить славу отечества... Николай I. Ну нет, Василий Андреевич, такими стихами славы отечества не
      составишь. Недавно попотчевал... "История Пугачева". Не угодно ли?
      Злодей истории не имеет. У него вообще странное пристрастие к Пугачеву.
      Новеллу писал, с орлом сравнил!.. Да что уж тут говорить! Я ему не
      верю. У него сердца нет. Пойдем к государыне, она хотела тебя видеть.
      (Выходит в, колоннаду.)
      Негр снимается с места, идет вслед за Николаем I.
      Жуковский тоже выходит, смотрит вдаль, кому-то
      исподтишка грозит кулаком. Воронцова и Воронцов
      выходят навстречу Николаю I, кланяются.
      Воронцова. Sire... [Государь... (фр.)] Воронцов. Votre Majeste Imperiale... [Ваше императорское величество...
      (фр.)]
      Уходят.
      В зимний сад, не со стороны колоннады, а сбоку,
      пробирается, в мундире и в орденах, Богомазов,
      устремляется в чащу.
      Долгоруков. Осторожнее, место занято. Богомазов. Ба! Князь! Да вы, как видно, отшельник? Долгоруков. Вы тоже. Ну что же, присаживайтесь. Что-что, а шампанское
      хорошее. Богомазов. Бал-то каков? Семирамида, а? Любите, князь, балы? Долгоруков. Обожаю. Сколько сволочи увидишь! Богомазов. Ну-ну, Петенька, вы смотрите! Долгоруков. Я вам не Петенька. Богомазов. Ну что там не Петенька. Вы, князенька недавно пеленки пачкали, а
      я государю своему действительный статский советник. Долгоруков. Я вынужден, ваше превосходительство, просить вас не выражаться
      столь тривиально. Богомазов. На балу цвет аристократии, князь! Долгоруков. На этом балу аристократов счетом пять человек, а несомненный из
      них только один я. Богомазов. Одначе! Это как же? Любопытен был бы я знать. Долгоруков. А так, что я от святого происхожу. Да-с. От великого князя
      Михаила Всеволодовича Черниговского, мученика, к лику святых
      причтенного! Богомазов. На вас довольно взглянуть, чтобы видеть, что вы от святого
      происходите. (Указывает вдаль.) Это кто, по-вашему, прошел, не
      аристократ? Долгоруков. Уж на что лучше! У любовницы министра купил чин гофмейстера. При
      всей своей подлой наружности, соорудил себе фортуну! Богомазов. Хорошо, Петенька, а это? Ведь это, кажется, княгиня Анна
      Васильевна? Долгоруков. Она, она. Животрепещущая старуха! Ей, ведьме, на погост пора, а
      она по балам скачет! Богомазов. Ай да язык! С ней это Иван Кириллович? Долгоруков. Нет, брат его, Григорий, известная скотина. Богомазов. Смотрите, князь, услышит вас кто-нибудь, нехорошо будет. Долгоруков. Авось ничего не будет. Ненавижу! Дикость монгольская, подлость
      византийская, только что штаны европейские... Дворня! Холопия! Уж не
      знаю, кто из них гаже! Богомазов. Ну конечно, где же им до святого, мученика Петеньки! Долгоруков. Вы не извольте остриться. Пьют. Сам был. Богомазов. Его величество? Долгоруков. Он. Богомазов. С кем разговаривал? Долгоруков. С арабской женой. Что было!.. Поздно изволили пожаловать. Богомазов. А что? Долгоруков. Руку гладил. Будет наш поэт скоро украшен опять. Богомазов. Что-то, вижу я, ненавидите вы Пушкина. Долгоруков. Презираю. Смешно! Рогоносец. Здесь тет-а-тет [tete-a-tete
      свидание наедине (фр.)], а он стоит у колонны в каком-то канальском
      фрачишке, волосы всклокоченные, а глаза горят, как у волка... Дорого
      ему этот фрак обойдется! Богомазов. Слушок ходил такой, князь Петр, что будто он на вас эпиграмму
      написал? Долгоруков. Плюю на бездарные вирши. Тссс, тише.
      В сад входит Геккерен, а через некоторое время
      Пушкина.
      Геккерен. Я следил за вами и понял, почему вас называют северной Психеей.
      Как вы цветете! Пушкина. Ах, барон, барон... Геккерен. Я, впрочем, понимаю, как надоел вам рой любезников с их
      комплиментами. Присядьте, Наталья Николаевна, я не наскучу вам? Пушкина. О нет, я очень рада.
      Пауза.
      Геккерен. Он сейчас придет. Пушкина. Я не понимаю, о ком вы говорите? Геккерен. Ах, зачем так отвечать тому, кто относится к вам дружелюбно? Я не
      предатель. Ох, сколько зла еще сделает ваша красота!.. Верните мне
      сына. Посмотрите, что вы сделали с ним. Он любит вас. Пушкина. Барон, я не хочу слушать такие речи. Геккерен. Нет, нет, не уходите, он тотчас подойдет. Я нарочно здесь, чтобы
      вы могли перемолвиться несколькими словами.
      В сад входит Дантес. Геккерен отходит в сторону.
      Дантес. Проклятый бал! К вам нельзя подойти. Вы беседовали с императором
      наедине? Пушкина. Ради бога, что вы делаете! Не говорите с таким лицом, нас могут
      увидеть из гостиной. Дантес. Ваша рука была в его руке? Вы меня упрекали в преступлениях, а сами
      вы вероломны. Пушкина. Я приду, приду... в среду, в три часа... Отойдите от меня, ради
      всего святого.
      Из колоннады выходит Гончарова.
      Гончарова. Мы собираемся уезжать. Александр тебя ищет. Пушкина. Да, да. Au revoir, monsieur le baron. [До свидания, господин барон
      (фр.)] Геккерен. Au revoir, madame. Au revoir, mademoiselle. [До свидания, мадам.
      До свидания, мадемуазель (фр.)] Дантес. Au revoir, mademoiselle. Au revoir, madame.
      Музыка загремела победоносно. Пушкина и Гончарова
      уходят.
      Геккерен. Запомни все жертвы, которые я принес тебе.
      Геккерен уходит вместе с Дантесом.
      В гостиной мелькнула Воронцова, к ней подходят,
      прощаясь, гости. Музыка внезапно обрывается, и сразу
      настает тишина.
      Долгоруков. Люблю балы, люблю! Богомазов. Что говорить!
      В сад оттуда, откуда выходит Богомазов, выходит
      Воронцова. Она очень утомлена, садится на диванчик.
      Долгоруков и Богомазов ее не видят.
      Долгоруков. Хорош посланник! Видали, какие дела делаются! Будет Пушкин
      рогат, как в короне. Сзади царские рога, а спереди Дантесовы. Ай да
      любящий приемный отец! Богомазов. Ай люто вы ненавидите его, князь!.. Ну, мне, - никому, клянусь,
      друг до гроба, - кто послал ему анонимный пасквиль, из-за которого весь
      сыр-бор загорелся? Молодецкая штука, прямо скажу! Ведь роют два месяца,
      не могут понять, кто. Лихо сделано! Ну, князь, прямо, кто? Долгоруков. Кто? Откуда я знаю? Почему вы задаете мне этот вопрос? А кто бы
      ни послал, так ему и надо! Будет помнить! Богомазов. Будет, будет... Ну, до свиданья, князь, а то огни начнут тушить. Долгоруков. До свиданья. Богомазов. Только, Петя, на прощанье говорю дружески: ой, придержите язык.
      (Скрывается.)
      Долгоруков допивает шампанское, выходит из чащи.
      Воронцова. Князь... Долгоруков. Графиня... Воронцова. Почему вы одни? Вы скучали? Долгоруков. Помилуйте, графиня, возможно ли скучать в вашем доме?
      Упоительный бал! Воронцова. А мне взгрустнулось как-то. Долгоруков. Вы огорчаете меня, графиня. Но это нервическое, уверяю вас. Воронцова. Нет, грусть безысходна... Сколько подлости в мире! Вы не
      задумывались над этим? Долгоруков. Всякий день, графиня. Тот, у кого чувствительное сердце, не
      может не понимать этого. Падение нравов, таков век, графиня! Но к чему
      эти печальные мысли? Воронцова. Pendard!.. [Висельник! (фр.)] Висельник! Негодяй! Долгоруков. Вы больны, графиня! Я кликну людей! Воронцова. Я слышала, как вы кривлялись... вы радовались тому, что какой-то
      подлец посылает затравленному... пасквиль... Вы сами сделали это! И
      если бы я не боялась нанести ему еще один удар, я бы выдала вас ему!
      Вас надо убить как собаку! Надеюсь, что вы погибнете на эшафоте! Вон из
      моего дома! Вон! (Скрывается.)
      Начинает убывать свет.
      Долгоруков (один). Подслушала. Ох, дикая кошка! Тоже, наверно, любовница
      его. Кто-то слышал за колонной... Да, слышал... А все он! Все из-за
      него! Ну ладно, вы вспомните меня! Вы вспомните меня все, клянусь вам!
      (Хромая, идет к колоннаде.)
      Тьма.
      Потом из тьмы - свечи за зелеными экранами. Ночь.
      Казенный кабинет. За столом сидит Леонтий Васильевич
      Дубельт. Дверь приоткрывается, показывается жандармский
      ротмистр Ракеев.
      Ракеев. Ваше превосходительство. Битков к вам. Дубельт. Да.
      Ракеев скрывается. Входит Битков.
      Битков. Здравия желаю, ваше превосходительство. Дубельт. А, наше вам почтенье. Как твое здоровье любезный? Битков. Вашими молитвами, ваше превосходительство. Дубельт. Положим, и в голову мне не впадало за тебя молиться. Но здоров? Что
      ночью навестил? Битков. Находясь в неустанных заботах, поелику... Дубельт. В заботах твоих его величество не нуждается. Тебе что препоручено?
      Секретное наблюдение каковое ты и должен наилучше исполнять. И говори
      не столь витиевато, ты не на амвоне. Битков. Слушаю. В секретном наблюдении за камер-юнкером Пушкиным проник я
      даже в самое его квартиру. Дубельт. Ишь ловкач! По шее тебе не накостыляли? Битков. Миловал бог. Дубельт. Как камердинера-то его зовут? Фрол, что ли? Битков. Никита, ваше превосходительство. Дубельт. Ротозей Никита. Далее. Битков. Первая комната, ваше превосходительство, столовая... Дубельт. Эти в сторону. Битков. Вторая - гостиная. В гостиной, на фортепиано, лежат сочинения
      господина камер-юнкера. Дубельт. На фортепиано? Какие же сочинения? Битков. Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она
      завоет, то заплачет, как дитя. То по кровле обветшалой вдруг соломой
      зашумит... То, как путник запоздалый, к нам в окошко застучит... Буря
      мглою небо кроет, вихри снежные крутя. То, как зверь, она завоет, то
      заплачет, как дитя! Дубельт. Экая память у тебя богатая! Дальше. Битков. С превеликой опасностью я дважды проникал в кабинет, каковой кабинет
      весь заполнен книгами. Дубельт. Какие книги? Битков. Что успел, запомнил, ваше превосходительство. По левую руку от
      камина - "Сова, ночная птица", "Кавалерист-девица", "История славного
      вора Ваньки Каина"... и о запое и о лечении оного в наставление
      каждому, в университетской типографии... Дубельт. Последнюю книгу тебе рекомендую. Пьешь? Битков. В рот не беру, ваше превосходительство. Дубельт. Оставим книги. Далее. Битков. Сегодня обнаружил лежащую на полу чрезвычайной важности записку:
      "Приезжай ко мне немедленно, иначе будет беда". Подпись - "Вильям
      Джук".
      Дубельт звонит. Входит Ракеев.
      Дубельт. Василия Максимовича ко мне.
      Ракеев выходит. Входит Василий Максимович, чиновник в
      статском.
      Вильям Джук. Василий Максимович. Уж все перерыли, ваше превосходительство, такого нет в
      Санкт-Петербурге. Дубельт. Надобно, чтобы к завтрему был. Василий Максимович. Нахожусь в недоумении, ваше превосходительство, нету
      такого. Дубельт. Что за чудеса, англичанин в Питере провалился! Ракеев (входит). Ваше превосходительство, Иван Варфоломеевич Богомазов по
      этому же делу. Дубельт. Да.
      Ракеев выходит. Входит Богомазов.
      Богомазов. Прошу прощенья, ваше превосходительство. Отделение Джука ищет?
      Это - Жуковский, он шуточно подписываться любит. Дубельт (махнув рукой Василию Максимовичу). Хорошо. (Богомазову.) Извольте
      подождать там, Иван Варфоломеевич, я вас сейчас приму.
      Василий Максимович и Богомазов выходят.
      Ну, не сукин ты сын после этого? Дармоеды! Наследника-цесаревича
      воспитатель, Василий Андреевич Жуковский, действительный статский
      советник! Ведь ты почерк должен знать! Битков. Ай, проруха! Виноват, ваше превосходительство! Дубельт. Отделение взбудоражил! Тебе морду надо бить. Битков! Дальше. Битков. Сегодня же к вечеру на столе появилось письмо, адресованное
      иностранцу. Дубельт. Опять иностранцу? Битков. Иностранцу, ваше превосходительство. В голландское посольство,
      господину барону Геккерену, Невский проспект. Дубельт. Битков! (Протягивает руку) Письмо, письмо мне сюда подай на
      полчаса. Битков. Ваше превосходительство, как же так письмо? Сами посудите, на
      мгновенье заскочишь в кабинет руки трясутся. Да ведь он придет, письма
      хватится. Ведь это риск! Дубельт. Жалованье получать у вас ни у кого руки не трясутся. Точно узнай,
      когда будет доставлено письмо кем и кем будет в посольстве принято и
      кем будет доставлен ответ. Ступай. Битков. Слушаю. Ваше превосходительство, велите мне жалованье выписать. Дубельт. Жалованье? За этого Джука с тебя еще получить следует. Ступай к
      Василию Максимовичу, скажи, что я приказал выписать тридцать рублей. Битков. Что же тридцать рублей, ваше превосходительство? У меня детишки... Дубельт. Иуда искариотский иде к архиереям, они же обещаша сребреники
      дати... И было этих сребреников, друг любезный, тридцать. В память его
      всем так и плачу. Битков. Ваше превосходительство, пожалуйте хоть тридцать пять. Дубельт. Эта сумма для меня слишком грандиозная. Ступай и попроси ко мне
      Ивана Варфоломеевича Богомазова.
      Битков уходит. Входит Богомазов.
      Богомазов. Ваше превосходительство, извольте угадать, что за бумага? Дубельт. Гадать грех. Это копия письма к Геккерену. Богомазов. Леонтий Васильевич, вы колдун. (Подает бумагу.) Дубельт. Нет, это вы колдун. Как же это вы так искусно? Богомазов. Черновичок лежал в корзине. К сожалению, неполное. Дубельт. Благодарю вас. Отправлено? Богомазов. Завтра камердинер повезет. Дубельт. Еще что, Иван Варфоломеевич? Богомазов. Был на литературном завтраке у Салтыкова. Дубельт. Что говорит этот старый враль? Богомазов. Ужас! Государя императора называет lе grand bourgeois. (Вынимает
      бумагу.) И тогда же Петя Долгоруков дал списать. Дубельт. Bancal? [Хромой? (фр.)] Богомазов. Он самый. Дубельт. Так. Еще, Иван Варфоломеевич? Богомазов. Воронцовский бал. (Подает бумагу.) Дубельт. Благодарю вас. Богомазов. Леонтий Васильевич, надобно на хромого Петьку внимание обратить.
      Ведь это что несет, сил человеческих нету! Холопами всех так и чешет!
      Вторую ногу ему переломить мало... Говорит, что от святого мученика
      происходит. Дубельт. Дойдет очередь и до мучеников. Богомазов. Честь имею кланяться, ваше превосходительство. Дубельт. Чрезвычайные услуги оказываете, Иван Варфоломеевич. Я буду иметь
      удовольствие о вас графу доложить. Богомазов. Леонтии Васильевич, душевно тронут. Исполняю свой долг. Дубельт. Понимаю, понимаю. Деньжонок не надобно ли, Иван Варфоломеевич? Богомазов. Да рубликов двести не мешало бы. Дубельт. А я вам триста выпишу для ровного счета, тридцать червонцев.
      Скажите, пожалуйста, Василию Максимовичу.
      Богомазов кланяется, выходит. Дубельт один, читает
      бумаги, принесенные Богомазовым.
      Буря мглою небо кроет... вихри снежные крутя... (Слышит что-то, глядит
      в окно, поправляет эполеты.)
      Дверь открывается, появляется жандарм Пономарев. Вслед
      за ним входит Николай I в кирасирской каске и шинели, а
      за Николаем - Бенкендорф.
      Николай I. Здравствуй. Дубельт. Здравия желаю, ваше императорское величество. В штабе корпуса
      жандармов, ваше императорское величество, все обстоит в добром порядке. Николай I. Проезжал с графом, вижу, у тебя огонек. Занимаешься? Не помешал
      ли я? Дубельт. Пономарев, шинель!
      Пономарев принимает шинели Николая и Бенкендорфа,
      выходит.
      Николай I (садясь). Садись, граф. Садись, Леонтий Васильевич. Дубельт. Слушаю, ваше величество. Николай I. Над чем работаешь? Дубельт. Стихи читаю, ваше величество. Собирался докладывать его
      сиятельству. Николай I. А ты докладывай, я не буду мешать. (Берет какую-то книгу,
      рассматривает.) Дубельт. Вот, ваше сиятельство, бездельники в списках распространяют
      пушкинское стихотворение по поводу брюлловского распятия. Помните, вы
      изволили приказать поставить к картине караул?.. К сожалению, в
      отрывках. (Читает.)
      "Но у подножия теперь креста честнаго,
      Как будто у крыльца правителя градскаго,
      Мы зрим поставленых на место жен святых
      В ружье и кивере двух грозных часовых.
      К чему, скажите мне, хранительная стража?
      Или распятие казенная поклажа,
      И вы боитеся воров или мышей?.."
      Здесь пропуск.
      "...Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила
      Того, чья казнь весь род Адамов искупила,
      И, чтоб не потеснить гуляющих господ,
      Пускать не велено сюда простой народ?" Бенкендорф. Как это озаглавлено? Дубельт. "Мирская власть". Николай I. Этот человек способен на все, исключая добра. Ни благоговения к
      божеству, ни любви к отечеству. Ах, Жуковский! Все заступается... И как
      поворачивается у него язык... Семью жалко, жену жалко, хорошая
      женщина... Продолжай, Леонтий Васильевич. Дубельт. Кроме сего, у студента Андрея Ситникова при обыске найдено краткое
      стихотворение, в копии также, подписано "А. Пушкин". Бенкендорф. Прочитайте, пожалуйста. Дубельт. Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, неудобное. Николай I (перелистывая книгу). Прочитай. Дубельт (читает). "В России нет закона,
      А столб, и на столбе - корона". Николай I. Это он? Дубельт. В копии подписано "А. Пушкин". Бенкендорф. Отменно любопытно то, что кто бы ни писал подобные гнусности, а
      ведь припишут господину Пушкину. Уж такова персона. Николай I. Ты прав. (Дубельту.) Расследуйте. Бенкендорф. Есть что-нибудь срочное? Дубельт. Как же, ваше сиятельство. Не позднее послезавтрашнего дня я ожидаю
      в столице дуэль. Бенкендорф. Между кем и кем? Дубельт. Между двора его величества камер-юнкером Александром Сергеевичем
      Пушкиным и поручиком кавалергардского полка бароном Егором Осиповичем
      Геккереном-Дантес. Имею копию черновика оскорбительного письма Пушкина
      к барону Геккерену-отцу. Николай I. Прочитай письмо. Дубельт (читает), "...подобно старой развратнице, вы подстерегали мою жену,
      чтобы говорить ей о любви вашего незаконнорожденного сына... И когда,
      больной позорною болезнью, он оставался дома, вы говорили..."
      пропуск... "не желаю, чтобы жена моя продолжала слушать ваши
      родительские увещания..." пропуск... "ваш сын осмеливался разговаривать
      с ней, так как он подлец и шалопай. Имею честь быть..." Николай I. Он дурно кончит. Я говорю тебе, Александр Христофорович, он дурно
      кончит. Теперь я это вижу. Бенкендорф. Он бреттер, ваше величество. Николай I. Верно ли, что Геккерен нашептывал Пушкиной? Дубельт (глянув в бумагу). Верно, ваше величество. Вчера на балу у
      Воронцовой. Николай!. Посланник!.. Прости, Александр Христофорович, что такую обузу тебе
      навязал. Истинное мучение. Бенкендорф. Таков мой долг, ваше величество. Николай I. Позорной жизни человек. Ничем и никогда не смоет перед потомками
      с себя сих пятен. Но время отомстит ему за эти стихи, за то, что талант
      обратил не на прославление, а на поругание национальной чести. И умрет
      он не по-христиански... Поступить с дуэлянтами по закону. (Встает.)
      Спокойной ночи. Не провожай меня, Леонтий Васильевич. Засиделся я, пора
      спать. (Выходит в сопровождении Бенкендорфа.)
      Через некоторое время Бенкендорф возвращается.
      Бенкендорф. Хорошее сердце у императора. Дубельт. Золотое сердце.
      Пауза.
      Бенкендорф. Так как же быть с дуэлью? Дубельт. Это как прикажете, ваше сиятельство.
      Пауза.
      Бенкендорф. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли их с
      пистолетами и под суд. Примите во внимание, место могут изменить. Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.
      Пауза.
      Бенкендорф. Дантес каков стрелок? Дубельт. Туз - десять шагов.
      Пауза.
      Бенкендорф. Императора жаль. Дубельт. Еще бы.
      Пауза.
      Бенкендорф (вставая). Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы люди не
      ошиблись, а то поедут не туда... Дубельт. Слушаю, ваше сиятельство. Бенкендорф. Покойной ночи, Леонтий Васильевич. (Выходит.) Дубельт (один). Буря мглою небо кроет... вихри снежные крутя... Не туда!
      Тебе хорошо говорить... Буря мглою небо кроет... Не туда... (Звонит.)
      Дверь приоткрывается.
      Ротмистра Ракеева ко мне.
      Темно.
      Занавес
      ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
      Квартира Геккерена. Ковры, картины, коллекция оружия.
      Геккерен сидит и слушает музыкальную шкатулку. Входит
      Дантес.
      Дантес. Добрый день, отец. Геккерен. А, мой дорогой мальчик, здравствуй. Ну, иди сюда, садись. Я давно
      тебя не видел и соскучился. Отчего у тебя недовольное лицо? Откройся
      мне. Своим молчанием ты причиняешь мне боль. Дантес. J'etais tres fatigue ces jours ci... [Я очень утомился за эти дни...
      (фр.)] У меня сплин. Вот уже третий день метель. Мне представляется,
      что ежели бы я прожил здесь сто лет, я бы все равно не привык к такому
      климату. Летит снег, и все белое. Геккерен. Ты хандришь. А, это дурно! Дантес. Снег, снег, снег... Что за тоска! Так и кажется, что на улицах
      появятся волки. Геккерен. А я привык за эти четырнадцать лет. Il n'y a pas d'autre endroit
      au monde, qui me donne comme' Petersbourg le sentiment d'etre a la
      maison [На всем свете нет другого места, кроме Петербурга, где бы я
      чувствовал себя как дома (фр.)]. Когда мне становится скучно, я
      запираюсь от людей, я любуюсь, и скука убегает. Послушай, какая
      прелесть! Я сегодня купил.
      Шкатулка играет.
      Дантес. Не понимаю твоего пристрастия к этому хламу. Геккерен. О нет, это не хлам. Я люблю вещи, как женщина - тряпки. Да что с
      тобою? Дантес. Мне скучно, отец. Геккерен. Зачем ты это сделал, Жорж? Как хорошо, как тихо мы жили вдвоем. Дантес. Смешно говорить об этом. Ты-то знаешь, что я не мог не жениться на
      Екатерине. Геккерен. Вот я и говорю: твои страсти убьют меня. Зачем ты разрушил наш
      очаг? Лишь только в доме появилась женщина, я стал беспокоен, у меня
      такое чувство, как будто меня выгнали из моего угла. Я потерял тебя, в
      дом вошла беременность, шум, улица. Я ненавижу женщин. Дантес. Ne croyez pas de grace, que j'aie oublie cela [Ради бога, не
      думайте, что я об этом забыл (фр.)]. Я это знаю очень хорошо. Геккерен. Ты неблагодарен, ты растоптал покой. Дантес. Это несносно! Посмотри, все смешалось и исчезло. Геккерен. Ну, а теперь на что ты можешь жаловаться? Ведь ты увидишь ее? Твои
      желания исполнены. Ну, а о моих никто не думает. Нет, другой бы давно
      отвернулся от тебя. Дантес. Я хочу увезти Наталью в Париж. Геккерен. Что такое? О боже! Этого даже я не ожидал. Ты подумал о том, что
      ты говоришь? Стало быть, мало того, что ты меня лишил покоя, но ты
      хочешь и вовсе разбить жизнь. Он бросит здесь беременную жену и похитит
      ее сестру! Чудовищно! Что же ты сделаешь со мной? Вся карьера, все
      кончено! Все погибнет! Да нет, я не верю. Какая холодная жестокость,
      какое себялюбие! Да, наконец, какое безумие!
      Стук.
      Да, да. Слуга (подает письмо). Вашему превосходительству. (Выходит.) Геккерен. Одну минуту, ты позволишь? Дантес. Пожалуйста.
      Геккерен читает письмо, роняет его.
      Что такое? Геккерен. Я говорил тебе. Читай. Дантес (читает). Так. Так.
      Пауза.
      Геккерен. Как смеет? Мне? Он забыл, с кем имеет дело! Я уничтожу его! Мне?!
      Пауза.
      Беда. Вот пришла беда. Что ты сделал со мною? Дантес. Ты меня упрекаешь за чужую гнусность? Геккерен. Это бешеный зверь! Жорж, ты отдал меня в руки бреттера. Дантес. О, не спеши. (Отходит к окну.) Все занесло, все погребено... Речь
      идет не о тебе. У этого господина плохой стиль. Я не понимаю, почему он
      вообразил, что он литератор? У него плохой стиль, я всегда это
      утверждал. Геккерен. Не притворяйся. Зачем ты проник в его дом? Какую роль ты меня
      заставил играть? Он уже бросался на нас один раз. У меня до сих пор в
      памяти лицо с оскаленными зубами. Зачем ты хочешь соблазнить ее? Дантес. Я люблю ее. Геккерен. Не повторяй! Ты никого не любишь, ты ищешь наслаждения! Не
      противоречь! Что мне делать теперь? Вызывать его? Но как я гляну в лицо
      королю? Да даже ежели бы каким-нибудь чудом мне удалось убить его...
      Что делать?
      Стук. Слуга вводит Строганова. Тот слепой. Слуга
      выходит.
      Строганов. Mille excuses... [Тысяча извинений... (фр.)] Простите, дорогой
      барон, что опаздываю к обеду, но послушайте, что делается... Я не помню
      такой метели. Геккерен. Во всякую минуту, граф, вы мой желанный гость. Строганов (нащупав руку Дантеса). Это молодой барон Геккерен. Узнаю вашу
      руку. Но она ледяная. Вас что-нибудь обеспокоило? Геккерен. Граф, у нас случилось несчастье. Помогите нам советом. Только что
      я получил ужасное письмо от человека, который ненавидит меня и Жоржа. Дантес. Я против того, чтобы оглашать это письмо. Геккерен. О нет, ты не можешь вмешиваться, письмо адресовано мне. А граф
      мой друг. Письмо написано Пушкиным. Строганов. Александром? Геккерен. Да. Наши враги распустили злокозненный слух, и это причина мерзкой
      выходки. Бешеный ревнивец вообразил, что барон Дантес обращает внимание
      на его жену. Чтобы усугубить оскорбление, он пишет бранное письмо мне. Строганов. Племянница моя обещала быть красавицей. Сейчас я не могу, к
      сожалению, судить, оправдались ли эти надежды. Геккерен. Я заранее прошу простить меня за то, что вы услышите сейчас.
      (Читает.) "...Вы отечески сводничали вашему сыну... подобно старой
      развратнице, вы подстерегали мою жену в углах, чтобы говорить ей о
      любви вашего незаконнорожденного сына..." Он чистое имя матери
      забрасывает грязью в злобе! Я не знаю, кто этому безумцу нашептал, что
      я якобы подстрекал Жоржа! Далее он пишет, что Жорж болен дурной
      болезнью... Он осыпает его площадной бранью, он угрожает! Нет, я не
      могу читать больше. Строганов. Не веришь, что это пишет русский дворянин. Ах, какой век! Какая
      разнузданность! Дорогой барон, он бросает перчатку не только вам. Ежели
      он пишет так представителю коронованной главы, он вызывает общество. Он
      карбонарий. Да, барон, это плохо. Это опасное письмо. Геккерен. Что же, я, полномочный королевский представитель, должен вызвать
      его? Граф, я теряюсь. Помогите советом. Мне вызывать?.. Строганов. О нет. Геккерен. Он бросается, как ядовитый зверь! Барон Дантес не подал ему
      повода! Строганов. После этого письма, барон, уже не имеет значения, подавал ли
      барон Дантес ему повод или не подавал. Но вам с ним драться нельзя. Про
      барона Дантес могут сказать, что он послал отца... Дантес. Что могут сказать про меня? Строганов. Но не скажут, я полагаю. (Геккерену.) Вы должны написать ему, что
      его вызывает барон Дантес. А о себе прибавьте только одно, что вы
      сумеете внушить ему уважение к вашему званию. Дантес. Так будет. Геккерен. Да, будет так. Благодарю вас бесконечно, граф, мы слишком
      злоупотребили вашим вниманием. Но умоляю, оцените всю тяжесть
      оскорбления, которое нанесли. Пойдемте, граф, стол готов. (Уводит
      Строганова.)
      Дантес один. Вдруг сбрасывает шкатулку на пол, та
      отвечает ему стоном. Берет пистолет, стреляет в картину,
      не целясь. Геккерен вбегает.
      Геккерен. Что ты делаешь?! Ах, сердце...
      Дантес молча поворачивается и уходит. Темно.
      Из тьмы - багровое зимнее солнце на закате. Ручей в
      сугробах. Горбатый мост. Тишина и безлюдье.
      Через некоторое время на мост поднимается Геккерен.
      Встревожен, что-то ищет взором вдали. Собирается
      двинуться дальше, - в этот момент донесся негромкий
      пистолетный выстрел. Геккерен останавливается, берется
      за перила. Пауза. Потом опять негромко щелкнуло вдали.
      Геккерен поникает. Пауза.
      На мост входит Дантес. Шинель его наброшена на одно
      плечо и волочится. Сюртук в крови и снегу. Рукав сюртука
      разрезан, рука обвязана окровавленным платком.
      Геккерен. Небо! О небо! Благодарю тебя! (Крестится.) Обопрись о меня.
      Платок, на платок... Дантес. Нет. (Берется за перила,, отплевывается кровью.) Геккерен. Грудь, грудь цела ли? Дантес. Он хорошо прицелился... Но ему не повезло...
      На мост поднимается Данзас.
      Данзас. Это ваша карета? Геккерен. Да, да. Данзас. Благоволите уступить ее другому противнику. Геккерен. О да. О да. Данзас. Кучер! Ты, в карете! Объезжай низом, там есть дорога! Что ты глаза
      вытаращил, дурак! Низом подъезжай к поляне! (Убегает с моста.) Геккерен (тихо). А тот? Дантес. Он больше ничего не напишет.
      Темно.
      Из тьмы - зимний день к концу.
      В квартире Пушкина, у кабинетного камина, в кресле,
      Никита в очках, с тетрадью.
      Никита (читает). "На свете счастья нет..." Да, нету у нас счастья... "Но
      есть покой и воля..." Вот уж чего нету так нету. По ночам не спать,
      какой уж тут покой! "Давно, усталый раб, замыслил я побег..." Куда
      побег? Что это он замыслил? "Давно, усталый раб, замыслил я побег..."