Ксения Букша
      Питерские каникулы
      Вейся дымка золотая, придорожная,
      Ой ты радость молодая - невозможная!
      Советская песня
      1
      Я доездился до такой степени, что пиво не лезло мне в глотку, а валеты спали с дамами. Голова кружилась от зелени, которая четыре дня проносилась мимо меня, и от жары. Я ехал в Петербург поступать в высшее учебное заведение. Мы вообще-то питерские, но мой папаня лоханулся в свое время, и родился я в городе Каменный угол. Над ним месяцами висит облако сернистого газа. Несмотря на это, мой организм ничем не болел - ни мочеиспусканием, ни даже срывом, - и, стало быть, осенью меня ожидало ужасное несчастье. У меня не было никакой отмазы. Поступить надо было во что бы то ни стало. Правда, того, во что может "стать", у папаши тоже не было.
      Наконец, поезд вырвался на финишную прямую. Мы поняли это потому, что водитель кобылы, выпендриваясь, наддал по газам, и оставшийся отрезок мы промчались с дикой бешеной скоростью, грохоча и разлетаясь по железным мостам.
      - Перед начальством старается, - заметили женщины.
      Бабушка пришла меня встречать и всю дорогу шла, вцепившись в сумку, отчего нести было втрое тяжелее.
      - Ну, и куда же ты будешь поступать? - ласково спросила она.
      - Куда-нибудь, - говорю, - поступлю. Во много мест, куда повезет. Сейчас, сама знаешь, поступить трудно. Лишь бы не в армию.
      - Да, да! - согласилась бабушка испуганно.
      Ни фига-то она не понимала в этой жизни, иначе ее бы давно инфаркт хватил.
      В Питере тоже было очень жарко, просто сдохнуть как жарко; над каналами поднимался пар, от этого пара пахло грязью и чем-то неприятно живым. В парках все было разрыто в жирную зелень и мясные бугры. По дорогам возюкались комбайны, скрежетали и царапали асфальт железными лапами. Мы с бабушкой спотыкались о вывороченные камни и мешки с цементом. В горле у меня пересохло, а пива прикупить было нельзя, и это меня бесило, приводя в состояние полного отупения, обалдения и равнодушия ко всему миру. Оно не прекратилось и в квартире у дяди, хотя там было приятно: темно и прохладно, окна за марлевыми занавесочками выходили на мрачный двор. Дядя и тетя собирались на юг, метались, складывали сумки и поверхностно спрашивали меня, какого хрена я приперся.
      - А ты физику-то помнишь? - прищурилась на меня тетя.
      Я ей, кажется, не нравился.
      - Помню, - отвечал я сумрачно.
      - Ну, вот и молодец, - сказал дядя издевательски, взял сумки и побежал на поезд; а мы с бабушкой остались вдвоем.
      Вечер, по ощущениям, еще не начался, солнце стояло совсем высоко, и я решил сделать вылазку за пивом.
      Я вышел. Все высокие дома, рыжие, бурые и грязно-желтые, были освещены. Жара и запах горелой резины разливались в воздухе. Веяло водой. Кругом валялись огромные бетонные кольца и железные цацки, запорошенные песком. По всему по этому прыгали одуревшие от жары люди и девушки.
      - Эх, люблю Питер, - сказал я, купил пива и выпил.
      Сразу жизнь стала поживее, и я пошел домой, по дороге обдумывая, как бы мне начать учить физику. Однако после пива какая физика. Сели мы с бабушкой телевизор смотреть. А там шла передача "Глаз народа". Обсуждалась такая тема: почему у нас вечно такая лажа.
      Одна баба вышла и говорит:
      - Надо, чтобы иномарки в Россию не ввозили, тогда будут покупать наши, и все будет хорошо.
      Другой мужик с места кричит:
      - Ни хрена! - кричит. - Все будет плохо, потому что наши быстро ломаются, и если на них еще и ездить, они совсем сломаются, и придется ходить пешком.
      Третий, писатель непонятно какого пола, Валя Койко его зовут, выскочил и заблеял:
      - Ой, ну ребята, разве это вообще важно. Важны отношения между полами.
      Тут меня бабушка спрашивает:
      - Егор, а ты у нас мужчина?
      Мне стало жутко.
      - Эй, - говорю, - бабушка, это нехорошо. Мы ведь с тобой близкие родственники.
      - Тьфу ты, - плюнула бабушка. - Язык у тебя поганый.
      А передача разгорелась, точнее, ее ведущая умело поджигала. Интересно так стало. Я уже сам сижу, оторваться не могу. Заинтриговал меня этот вопрос: почему же у нас всюду такая лажа? И меня переклинило. С утра встал и спрашиваю бабушку:
      - А ты-то сама как думаешь на этот счет?
      Бабушка так жеманно крошки с подола халата стряхнула, прическу подняла и говорит гордо:
      - Потому что дерьмократы Советский Союз развалили.
      - Нет, не поэтому, - возразил я. - При Советском Союзе тоже была лажа, и даже хуже.
      - Ну, если ты такой умный, - вскричала бабушка, - то иди и в партию вступай!
      - Да где же я ее найду-то!
      - Да до фига тут партий! - кричит бабушка. - Вон любую выбирай, от красных до рыжих!
      - Да ладно, - говорю я, - я в институт приехал вступать, а не в партию. Давай-ка мне справочник "Желтые страницы", я буду сидеть и по телефону звонить.
      Сижу я в кресле, звоню по телефону, сам пиво пью. А пиво я приноровился в кефирный пакетик переливать. Бабушка заходит - о, внук кефирчик попивает и в институт собирается. Идиллия.
      Ну, и постепенно начинаю прикалываться над всем происходящим. Мне весело.
      - Але, - говорю, - а у вас в институт за взятки поступают или по блату?
      А с той стороны, видать, студентка на телефоне сидит.
      - И за взятки, - пищит смешливо, - и по блату! А если мозги есть, можешь и сдать!
      - Есть мозги, - говорю, - даже много, но сдавать я их не собираюсь, самому пригодятся.
      - А ты откуда?
      - Я с Диксона, - вру я. - У нас солнце состоит из сыра, а из животных водятся только шарики от пинг-понга.
      Хрюкотание.
      - А... а как они размножаются? такие гладкие? Им неудобно?
      - Ну ты блин пошлая! - говорю я. - Все мысли на одно! Размножаются... очень просто. Выроют глубокую узкую ямку, залезут вдвоем и трутся друг об друга. В урожайные годы у нас даже пельмени в тарелке друг на друга залезают. А уж мужики - звери.
      И все в этом духе. Часы тикают, я названиваю, даты экзаменов всяких записываю. Листаю себе справочник, от пива уже в сон клонит. И тут натыкаюсь на страничку: "Политические партии".
      Ну, на хрен мне не нужны политические партии, подумал я. Ну просто до такой степени не нужны. И никому они не нужны. Самая ненужная вещь на свете, подумал я. А с другой стороны: если куча народу этим занимается, то, наверное, они ловят от этого какой-то кайф? Тут я вспомнил, что говорила о политике испанская королева Изабелла. Она говорила так (тут я увидел ее): "Дочь моя, политика - это еще более захватывающее занятие, чем любовь".
      Вообще-то я не очень образованный, даже местами серый. Но у меня есть несколько любимых персонажей в истории, от которых я просто фанатею. Вот, например, королева Изабелла - редкая, надо сказать, стерва.
      А что, подумал я, - может, ты и права, Изя, может, сублимируем, а может, там с кем-нибудь как раз и познакомимся. Чисто для прикола вступлю-ка я в какую-нибудь партию! Питер! лови момент!
      Но тут начались трудности.
      Партий было - три с лишним страницы, но такой, как мне надо, я все что-то не находил. Все они были какие-то сомнительные. Как вы, например, представляете себе партию под названием "Партия за самоотречение вплоть до обрезания?" Или "Партия Старый Кот"? Оттянешься там? Вот и я так не думаю. Все партии, которые начинались с буквы "К", я вообще не рассматривал: "Красные перцы" там были, и "Крутые яйцы", - но все сплошь коммунисты.
      Потом, после тягостных раздумий, я вычеркнул все партии, в которых значилось слово "Русь" или "Россия". Я, конечно, тоже не люблю, когда на рынке только и слышно что "гыр-гыр-гыр", но вот, например, зубной врач у нас армянин, и вполне достойный человек.
      В общем, после всех этих исключений осталось две партии. Одна называлась "Дыборосс", а другая - "Выдембор". У обеих было молодежное отделение, и оттяжные названия, и свой депутат, и штаб-квартира. Я решил, что выбирать из них не буду, а вступлю и туда, и туда - в конце концов, какая мне разница.
      2
      Штаб-квартира дыбороссов находилась на седьмом этаже большого угловатого дома. Этот дом местами порос травой, которая от жары закручивалась и змеилась. Я долго шел вверх по квадратной мраморной лестнице, а два дыборосса стояли сверху, хихикая, и мимо меня пролетал их пепел.
      - Вот, хочу к вам в партию вступить, - сказал я, представ перед ними.
      Дыбороссы рассмеялись. Один был парень года на два старше меня, - но он-то не знал, что я младше, потому что я как шкаф трехстворчатый с антресолью. У этого парня везде жгло, а больше всего, видимо, под черепом. Вторая была девушка неземной красоты. У нее было лицо все высокое, она как бы носила на макушке блюдечко - и носик, и скулы кверху, и пушистый хвостик кверху, и губки тоже.
      - Миша, - сказал дыборосс. - И Катя.
      - Очень приятно, - сказал я. - Егор.
      - А почему ты решил в партию вступить? - спросила Катя, стряхивая пепел, а сама поглядывает.
      - Да так, - говорю, - вот восемнадцать стукнуло, решил записаться.
      Это я, как Гайдар, годов себе прибавил.
      - А то хожу, чмо беспартийное, - добавил я.
      Миша и Катя переглянулись.
      - Ладно, - говорит Миша, - а чего тогда к нам? Почему не к коммунистам? Или не к бритоголовым?
      - Нет, - отвечаю, - шановны панове, то не можно, то не жечно. Коммунисты - они все какие-то левые. А голову побрить я всегда успею. Вот провалю экзамены в институт, и побреют меня. Так что я к вам.
      - А вот чего ты все-таки у нас ищешь? Карьеру хочешь сделать?
      Въедливая какая, чего ищу, чего ищу. Не люблю, когда девушки курят, между прочим.
      - Я ищу, - говорю я, - где бы пожертвовать собой за святое, правое дело, между прочим. И хочу узнать, почему у нас всюду такая лажа. А карьеру пусть делает зафаканый истеблишмент.
      - Вау! - закричал Миша. - Наш человек!
      Катя хмыкнула, потушила сигаретку и пошла. Наверное, я ей не понравился.
      Отвели меня в кабинет. Там сидит под портретом Старовойтовой дама средних лет и чай с блюдечка дует.
      - Это наш старый член, - указал Миша. - Сан Саныч.
      - Как Сан Саныч? - удивился я.
      - Александра Александровна, - пояснила дама спокойно, - сложно для произнесения. Возьми эту бумажку, отрок, - это устав партии, - и подпишись внизу.
      Я взял, и только хотел подписаться, как меня вдруг сомнение взяло.
      - Ага, - говорю, - я подпишусь, а потом окажется, что я вам денег должен.
      - Так ты прочитай.
      - А если я не умею?! - обиделся я.
      Сан Саныч плечами пожала, Катя фыркнула, а Миша от радости, что новый член такой приколист, на столе на голову встал. Я сразу понял, что он хип-хоп и брейк-данс могет.
      - А если не умеешь, - выкрикнул он, вертясь на макушке, - то тогда рискни, приятель! подпиши, не читая, а потом посмотрим!
      Я подписал. Миша встал обратно на ноги и стал скакать от радости.
      - Сан Саныч! - крикнул он. - Наливай нам водки!
      - Хрен вам водки с утра, - возразила Сан Саныч, - таким маленьким. Вот завтра у нас будет акция, комсомольский праздник. Вот и выпьете, а сейчас ни-ни.
      На том мы и разошлись, то есть, я разошелся, а старые члены остались. Только я, однако, спустился до пятого этажа - скок, скок, легкими шагами догоняет меня Катерина. В такую жару пахло от нее только свежестью. Не дезодорантом, а как от младенцев - молоком и карамельками.
      - Ты в какую сторону идешь?
      Вот, думаю, блин. Специально привяжется и будет прикалываться. Ясно как белый день. Все они такие.
      - В другую, - нажал я.
      Катя расхихикалась, как придурочная, и пальцем грозится:
      - Нехорошо так относиться к товарищам по партии. За это бывает высшая мера.
      - А я не боюсь, - говорю я. - Меня уже один раз приговорили к высшей мере, а я охрану прирезал, народ поднял, купил корабль и сбежал на Мадагаскар. Стал там королем...
      - Ага, - подхватила Катя. - Беневский твоя фамилия.
      Вот, думаю, блин. Почувствуйте момент. Это как если, например, древний грек встречает древнего грека где-нибудь в Сибири. Этого Беневского, может, кроме меня, пара человек во всей России и знают. Ну, десяток. Родная душа, можно сказать. Я весь покраснел, слился с жаркой природой.
      А мы между тем вышли на Исаакиевскую площадь. Там дуло ровным золотым дыханием, там купол собора, как яйцо, округлялся вверх, и весь Исаакий, тяжелый, с ситечками на фронтонах, стоял, словно каменный торт. Нева журчала и блестела за машинами.
      - Ну ладно, - говорю, - я пошел.
      - У нас завтра акция, - напомнила Катерина. - В десять утра начало. Придешь?
      - Конечно, приду! - пообещал я, и мы расстались.
      Очень уж было жарко, или я не привык, что Питер такой большой и роскошный город, - а только я все время оборачивался. Я боялся, что Катя пойдет за мной и увидит, что я направляюсь в штаб партии "Выдембор".
      3
      Если к месту обретения дыбороссов надо было долго идти вверх, то к выдемборцам - вбок. Их штаб-квартира находилась в самом конце какой-то туповатой и кривоватой улицы. Такие улицы в Питере, насколько я понимаю, встречаются довольно редко; надо же мне было на второй день напасть на одну из них. Я плелся по ней долго-предолго, то мимо психушки, то мимо школы, то мимо памятника поэту Майкопскому, а чаще всего мимо стройки. Вся эта улица поросла крепкими узловатыми тополями, у которых каждый лист был, как тропический лотос. Машины по этой улице не ездили, но стояли стройными рядами.
      Наконец, я дошел до розовенького двухэтажного домика под номером не то сто три, не то сто восемь, прошел сквозь двор - там тоже что-то росло и тоже что-то строили. Здесь же, прямо на дверях, висела залихватская табличка: "Выдембор".
      - А кто это к нам пришел, - умильным голосом сказали за дверью.
      - Это я, - гаркнул я. - Егор! Гайдар, практически! Пришел к вам в партию вступать!
      Дверь открылась. На пороге стоял босой мужик. Он был ниже меня на голову, но весь мякенький и гладкий. В волосах у него запуталась стружка.
      - Мы тут ремонт делаем, - объяснил он кокетливо.
      - Да уж я вижу, - сказал я суровым тоном. - Ох, не закончите вы к трехсотлетию!
      - Конечно, - подхватил мужик, приглашая меня внутрь. - Конечно, не закончим! Начальник-то у нас - водопроводчик. Трубы починил, а остальное не умеет.
      - Да, трубы - это еще не все! - поддержал я. - Главное - это система!
      Мужик меня усадил за стол и восхищенно полюбовался.
      - А что же мы будем пить, - сказал он.
      Только я рот раскрыл, как из соседней комнаты выбежал какой-то кривоногий герцог с афишами под мышкой и закричал:
      - Коля, а ну марш отсюда! Если ты тут ремонт делаешь, это еще не дает тебе права распоряжаться!
      - Да я что, я ничего, - виновато развел руками мужик и испарился.
      - Чего он тебе втюхивал? - спросил кривоногий герцог.
      - Что начальник у вас водопроводчик, - донес я. - Что к трехсотлетию не управимся.
      - Ну, это правда, - махнул рукой герцог. - Он у нас из сантехников во власть пришел. А к трехсотлетию... сам посуди!
      - Да, - опять поддакнул я - и промахнулся.
      Кривоногий герцог проковылял вокруг меня, с маху уперся волосатыми руками в край стола и провещал страшным голосом:
      - А что это ты мне все время поддакиваешь? А ну, отвечай, кто ты таков?
      Я почесал в затылке. Жарко тут у вас, братцы, рассудил я. У нас и то не так жарко. Однако надо было отвечать, не срамить родной Каменный угол и науку пацанского стеба.
      - Я, - ответил я гордо, - правый лев, отстаиваю отсутствие отстоя, а за права готов даже отсиживать!
      - А любишь ли ты Чубайса? - спросил хитро кривоногий герцог.
      - Чубайса?? - изумился я. - Обожаю. Я скучаю по нему.
      Чубайсом, или просто Баксом, звали нашего рыжего кота.
      - Скучаешь, - хмыкнул кривоногий герцог. - Нечего по нему скучать. Он и на своем месте хорош. Хотя он, конечно, профессионал. Не то что нынешние: совсем мышей не ловят.
      - Ловят, - сказал я наперекор.
      Я допер, что кривоногий любит плюрализм, и чтобы спорили. И тут угадал.
      - Молодец, - сказал кривоногий герцог, - отлично.
      Тут дверь распахнулась, - оттуда повеяло прямо-таки жаром, как из печки, - и вошли, оживленно беседуя, еще два члена. Одна была молодая, годами чуть старше меня (но это, опять-таки, мог знать только я), другой был примерно ровесник герцогу, и держался как начальник, или как добрый конь.
      - Так! - зарычал он. - Приветствую! Я - здешний главарь, звать меня Пармен! Это Варя, знакомься.
      Варя улыбнулась, причем я увидел край ее языка.
      - А это наш идеолог Герман, - главарь указал на герцога, - он, правда, все пропивает, но от этого только сильнее блещут его добродетели.
      Варя села на край стола и стала болтать ногами. Она вообще была непосредственная девица.
      - Мы пиво пить будем? - спросила она.
      Вопрос был в струю, но лица Германа и Пармена вытянулись в стручки.
      - Ох, Варя, - простонали они. - Нам же сегодня Москву встречать. Что он про нас подумает.
      - А гостя угощать? - изумилась Варя.
      - Знаешь, вот у нас послезавтра акция будет, - вспомнил Пармен, - пусть гость приходит, заодно посмотрим его в деле.
      - Да! - согласился кривоногий герцог Герман. - А то принимаем всяких предателей, а потом в крепости почем зря сидим.
      - А я тоже в крепости сидел, - похвалился я. - Только не в этой, а в Шлиссельбурге.
      - За что? - поинтересовалась Варя.
      - За что, - махнул рукой я. - Приплели, что я зятю какие-то там земли не так продал, и что на работу не ходил. А на самом деле у нас власть некондиционная, и я хотел довести ее до кондиции.
      - До кондиции, - хохотнул Пармен. - Как же, помню. Царица Нюрка тогда правила. Точно?
      Вау, думаю, какие в Питере все культурные. Все, что нам историк в школе под строгой тайной рассказывал - все знают. Прямо обидно даже. Неужели у меня теперь нет ничего сокровенного?
      - Ну ладно, - говорит Герман, - значит, будешь у нас работать в качестве кондиционера. Это нам сейчас, сам видишь, позарез нужно. Жара. Приходи послезавтра на акцию. В десять утра. Первый раз взносы можешь не приносить.
      - А я и не собирался, - сказал я, да и пошел.
      Только прошел домиков пять, слышу сзади топот, и Варька меня догоняет.
      - Эй! - кричит. - Эй, ты!
      Я не отзываюсь.
      - Ну, как тебя там!
      Я не отзываюсь. Варька забежала вперед, - ноги у нее были пыльные, но сама она вся свежая, как клубника, и что-то было в ней очень справедливое, как будто она дождь за три дня чуяла.
      - Ну, короче, ты, короче, чего, не местный?
      - Не местный, - сказал я достойно, - сами ми не здешные. А что, собственно?..
      - Да у тебя что, уши отсохли? - кричит Варька.
      И тут я дотумкал.
      - А-а! - кричу. - Земеля! Ура-а!
      - Я вэээбще-то питерская, - важно поправилась Варька, - одначе...
      - У-у-у! - завопил я в полнейшем восторге и стал Варьку обнимать, правда, осторожно.
      И от нее, как и от Катерины, даже в эту жару не пахло подмышками или носками, а пахло неожиданно зимними и темными запахами: не то чем-то цитрусовым, не то просто резким синим ветром.
      4
      Бабушка вечером подошла, поджав ручки на животе, и сказала:
      - Егор!
      - Что?
      - Ты зачем сюда приехал?
      Она прекрасно знала, зачем я приехал, а вопросом своим хотела сказать: "Ты, Егор, дурак, не учишь физику и никуда не поступишь". Поэтому я ответил:
      - Я все знаю. Я взял с собой учебник. Он распространяет вокруг себя ауру. Не волнуйся, тебе вредно.
      Бабушка укоризненно сжала красные губы.
      - Ты хоть решил куда поступать?
      - Решил, - сказал я. - Вот тебе мои документы, завтра отксерокопируешь их и отнесешь, ну, в одно место.
      - Не нукай, не запряг! - в полный голос завопила бабушка. - Вот сейчас выгоню тебя по одному месту поганой метлой, будешь знать!
      Я прирожденный начальник. Если человек орет на тебя, значит, сейчас будет подчиняться.
      - Ну, согласись, - говорила бабушка полчаса спустя, вымазывая пальцем банку из-под сметаны, - что надо учить физику. Вот ты сейчас свежий, вот поди и поучи.
      В комнате, где меня поселили, на полу повсюду лежали чемоданы с тряпками и игрушками, всякие сломанные шмудаки - пульты от телевизоров, игры "тетрис", безногое буратино. Все это усеивало пол, а поверху хлам припудривала пыль. На уродливом шкафу тоже пылилось что-то очень пластмассовое. Зато окно было большое, с медными ручками, в три рамы, и за ним стоял прозрачный жаркий воздух. Он становился все зеленее, как будто дом опускался на дно. Я лег на раскладушку. Учебник физики просился в руки. Я решил помучить его ожиданием.
      Вот, подумал я, - лежу здесь, практически почти учу физику. А на фиг мне эта физика? Может быть, я по природе приспособлен к чему-то лучше, чем к физике? Просто в нашем отстойном городишке, в нашем Каменном угле, принято, чтобы те мальчики, которые не хотят идти в армию, становились инженерами. Вот и все. С другой стороны, если рассудить здраво, все тройки в моем аттестате совершенно одинаково круглы. Кроме четверки по физкультуре. Эмбарас ан ришас. Теперь в институте будет то же самое. Вот выучусь, мечтал я тоскливо, - буду провода на столбы навешивать, блин. Каждый месяц буду я таскаться за зарплатой. У меня будет толстая жена...
      Нет, воскликнул я про себя, нехорошо так себя настраивать! Не так! У меня будет не толстая, а пухленькая жена! Жена-пампушечка! Я буду навешивать на столбы провода, это напряженная работа, от меня будет каждый вечер пахнуть током... в сумерках я крадусь по проспекту Ленина в кирзачах, из карманов у меня торчат вороха денег... откуда вороха?.. по десятке разменяю, и будут... Это будет суровая жизнь, со столба видно Каменный пояс, и весь я буду похож на героя наших краев Василия Никитича Татищева. Я - наводнение! Я выше ординара. Меня купят выше номинала. Я - много обещающий!..
      В этот критический момент надо мной в последний раз мелькнул дневной свет, я уснул, и мне стали сниться идиотские сны.
      Мне снилось, что мы с Катей стоим на лестничной площадке, а за окном не жара, а зима. Катя курит, причем дым вываливается у нее изо рта большими клейкими кусками. Лицо у нее состоит из четырех неравных частей, как будто ее голову разбили, как вазу, а потом обезжирили поверхность и склеили. Я стою рядом и хочу ее обнять-поцеловать, но мне мешает дым, и к тому же я боюсь, что лицо у нее расклеится от слюны.
      Потом будто бы пришла Варя, я ее тоже хотел обнять-поцеловать (вот такой сон был эротический), но девчонки вдруг повели себя очень агрессивно. Они повалили меня на пол и стали лить в меня одновременно из четырех кувшинов различные жидкости, заставляя эмпирически, горлом, измерять их плотность. Их было целых четыре, и всякая звучала по-разному, отчего несколько звуков сливалось в один, как в песнях, когда поют на четыре голоса каждый свое. И мне стало очень хреново. Горло не вмещало всю эту дрянь, я стал задыхаться и проснулся.
      Кругом было видно только жару и темноту; по полу, правда, тянуло гнилой свежестью, если можно так сказать. Я отдышался и опять стал спать.
      Лучше бы я не спал, но я не мог удержаться. Сны, снившиеся мне во второй половине ночи, отличались неприличными подробностями. Если Фрейд прав насчет снов, то мне пора в психушку. Самое невинное: кот пил у меня из грудей молоко, а потом выяснилось, что это Чубайс в женском платье.
      Утром я проснулся с трудом, хотя шел дождь, нисколько не посвежело. Я посмотрел при жарком сером свете неба (рваные тучи цеплялись за кресты церкви) на свой живот. Он был мертвенно бледен, и я понял, что разлагаюсь. Однако надо было идти на митинг.
      5
      Митинг дыбороссов должен был происходить на углу Конюшенной и Невского в десять утра. В без пяти десять я подошел на угол. В десять часов десять минут я забеспокоился. Вообще-то, додумался я, митинг тут проводить абсолютно негде. Во-первых, нет тени. А во-вторых, абсолютно нет почвы. Ландшафт был изрезан траншеями и рвами, то там, то сям пролетали булыжники, тужились трактора, матерились какие-то цыганские работники. Все тряслось, шум стоял до небес. Иностранцы и народ целенаправленно бежали через траншеи по досточкам. Земля под асфальтом была похожа на начинку голубцов: бежевое мясо и белый рис.
      Я еще раз пригляделся и решил пройтись по Невскому в другую сторону: может, кого-нибудь встречу. Вскоре моя предприимчивость победила. На следующем же углу, на ровной гранитной поверхности, в тени огромного тополя, я увидел орды народу под разноцветными флагами.
      Слева стояли те, что на "К": красные перцы и крутые яйцы. Справа стояли россияне для русских. Коммунисты совестливо молчали, бритоголовые угрюмо топали и произносили свои речевки, - все они, бритоголовые, были грязны и неухожены. Один из них стоял совсем близко ко мне. Голые ноги заканчивались огромными ботинками с тяжелыми подошвами, правая рука была в гипсе, на бритой голове - прыщи и перхоть.
      Посередине между этими двумя толпами выпендривались мои товарищи по партии. Их было мало, всего-то пять человек, но как! Мишка на серединке крутился на макушке под овации толпы, и выделывал всякие рискованные штуки. Три более взрослых члена стояли, держась за трехцветное знамя.
      - Эй, - сказал я, подойдя, - а я ваш.
      - Что-то мы тебя не знаем, - сказали члены подозрительно. - Нас всего-то раз, два и обчелся.
      Так бы меня и выгнали, но тут подбежала Александра Александровна, потрясая браслетами.
      - А-а-а! - радостно закричала она. - Егор пришел! Сейчас мы его к делу приставим. Будешь раздавать талоны на свободу слова!
      Александра Александровна дала мне десять талонов, и мы пошли их раздавать. На талонах было написано: "Талон на свободу слова. Дает право обладателю произнести одно из нижеперечисленных слов". Ниже перечислялись всякие приличные слова: Путин, губернатор, Чечня, бандит, беспредел и взяточник. Я раздавал просто так, а Катя бойко выкликала:
      - Вождя под землю!
      - Похороним дедушку!
      - Долой язычество!
      Тут до меня дошло, что, наверное, Катя имеет в виду Ленина. Честно говоря, я против похорон. Ведь я его еще не видел. Но в принципе это, конечно, позор, и Кате я завидовал: мне хотелось тоже что-нибудь крикнуть, да в голову ничего не приходило, кроме стиха "святая ревность гражданина".
      А Мишка все крутился. Первоначально все было, наверное, задумано, чтобы привлекать внимание к митингу, но потом Мишка его даже отвлек. Коммунисты, бритоголовые, прохожие - все смотрели только на него. Члены так загляделись, что опустили трехцветный флаг на землю, и кто-то из посторонних уже кинул на него пять рублей.
      - Да чо вы смотрите! - заорал тут один бритоголовый. - Они же тут все жиды!
      Бритоголовые пошли на коммунистов. Те замахали авоськами и отступили. Бритоголовые начали драку. Коммунистический дед, брякая орденами, наскакивал на него и азартно кричал:
      - Бей фашистов!
      С перекрестка уже бежали менты. На нас никто не обращал внимания. Грянула пушка с крепости, сгустился мрак и пошел горячий проливной дождь; молния хряськнула в тополь, и тот аккуратно лег поперек Невского; дыбороссы собрали флаг, Мишка поспешно спрятал выручку, и мы побежали под навес, на котором было написано: "Балтика".
      - А! - кричал в красной темноте среди грома Мишка. - Как я?!
      Но никто не поддержал его, потому что вообще трудно находиться в обществе гения. А Мишка, конечно, был гений. Он сидел на дубовой бочке среди снастей. Все было обставлено подобно кораблю. Катерина пила мелкими глотками и все время курила в сторону.
      - Ну, давайте обсудим план дальнейших действий, - предложил толстый старый член Валера.
      По плану Валеры, который он, двигая бровями, нам изложил, выходило, что есть три пути, прокладываемые в сумраке белой ночи: один вел в кабак, другой - в кабак на Неве, третий - в магазин, а потом в штаб-квартиру.
      - У нас плюрализм, - сказал наконец Мишка. - Это значит, что будет все, как я сказал. То есть мы скинемся и пойдем на Неву. Там романтично и есть где поссать.
      - Фу, какой ты пошлый! - немедленно вскричала Катерина.
      Я поддержал ее, и мы пошли в другую сторону, но пришли все равно к Неве - туда волокла нас бурная толпа.
      До того я никогда не видел настоящей питерской белой ночи. Сквозь оливье пробираешься ты в ней, сквозь разноцветное оливье, накромсанное кусочками разной формы: тут круглый горох, и квадратная колбаса, и аморфная картошка, и все в светлом тенистом майонезе. К небу прилипли таинственные, мокрые покровы. Солнце в желтом дыму качалось за крепостью, - нетрудно было поверить, что оно - звезда. А еще в Питере были какие-то абсолютно остервенелые выпускники.
      - Ура! - ревели они жуткими голосами, катаясь друг на друге. - Мы дожили!
      То одна, то другая патлатая голова металась передо мной на фоне яркого, светлого неба. Я оглянулся: Катя презрительно курила.
      - Мне кажется, - указал я ей, - что ты все время о чем-то думаешь.
      - А ты - не думаешь?
      - Я - нет, - честно признался я, растолкал толпу и побежал в кусты мимо пьяных теней.
      Кусты колыхались неподалеку от Эрмитажа. Я вбежал в них и в панике не заметил, что напротив меня пристроился еще кто-то.
      - Стой, кто идет! - засвистели менты, и затопали, и окружили кусты.
      В блестящей темноте я вырвался на свободу; Дворцовый мост поднимался под общее улюлюканье. Мишку я нашел возле хилой лошади.
      - Прокатиться, - хриплым голосом сказала девица.
      Люблю ездить на лошадях.
      - А почем? - спросил я.
      - Смотря, - пожала плечами девица.
      Лошадь была ничего. Я сел на нее, наддал, и она поскакала. Народ почему-то шарахался, хотя я ехал не так уж быстро. За мной сквозь толпу гнались Мишка и хозяйка лошади.
      - Он губернаторский племянник, - доносились до меня Мишкины враки. - С него больше шестидесяти рублей брать нельзя.
      - Чего? А шестьсот не хочешь за такую езду?
      Услышав сумму, я обалдел, наддал лошадке, и та рванула сквозь толпу прямо на ментов, которые как раз расставили руки, говоря: