- Хорошо, запишите мне, как вас зовут и где вы остановились. Я позвоню ему и расскажу, что с вами случилось, только придется кое-что изменить. Вы познакомились в самолете, понятно? Любовь в небесах. Теперь вы расстались и потеряли друг друга, понятно? И прилетели аж из самого Нового Орлеана, зная только, что у ее матери тут фотостудия. Ясно? Завтра утром напечатают в колонке "М--- К---". Договорились?
      - Договорились, - ответил я. Кинул прощальный взгляд на эти ноги и вышел, когда она уже начала набирать номер. Вот я во 2-ом или З-ем крупнейшем городе Техаса - и он уже у моих ног. Я направился к ближайшему бару...
      Внутри было довольно людно для такого времени суток. Я устроился на единственном свободном табурете. Ну, не совсем, потому что свободных табурета было два - по обе стороны от какого-то здоровенного парняги. Лет 25-ти, больше 6 футов росту и чистого весу фунтов 270. Значит, сел я на один из табуретов и заказал себе пива.
      Опорожнил стакан и заказал другой.
      - Вот когда так пьют, мне нравится, - произнес парняга. - А то эти задроты тут сидят, один стакан часами сосут. Мне нравится, как ты себя держишь, чужак.
      Чем занимаешься и откуда ты?
      - Ничем не занимаюсь, - ответил я, - и я из Калифорнии.
      - Думаешь чем-нибудь заняться?
      - Не-а, не думаю. Тусуюсь вот.
      Я выпил половину своего второго стакана.
      - Ты мне нравишься, чужак, - сказал парняга, - поэтому я тебе доверюсь. Но скажу я тебе на ушко, потому что хоть я и здоровый бык, боюсь, что перевес слегка не на нашей стороне.
      - Запуливай, - сказал я.
      Парняга склонился к моему уху:
      - Техасцы - говно, - прошептал он.
      Я огляделся и тихонько кивнул: да, мол.
      Когда его кулак завершил свой размах, я очутился под одним из тех столиков, которые по вечерам обслуживает официантка. Я выполз, вытер рот платком, посмотрел, как весь бар грегочет, и вышел наружу....
      В гостиницу я войти не смог. Из-под двери торчала газета, а сама дверь была чуть-чуть приотворена.
      - Эй, впустите меня, - сказал я.
      - Ты кто? - спросили меня.
      - Из 102-го. Уплачено за неделю вперед. Фамилия Буковски.
      - А ты не в сапогах, а?
      - В сапогах? С какой стати?
      - Рейнджеры.
      - Рейнджеры? Это еше что такое?
      - Тогда заходи, - ответили мне....
      Не провел я в своем номере и десяти минут, как уже лежал в постели, подобрав вокруг себя всю эту сетку. Вся кровать - причем, немалая, да еше и с крышей - была обмотана сеткой. Я ее подобрал с краев и улегся в самой середине - а сетка вокруг меня. От этого я себя прямо педрилой каким-то почувствовал, но, учитывая ход событий, педрилой я себя мог чувствовать так же, как и кем-нибудь другим.
      Мало того - в двери повернулся ключ, и она отворилась. На сей раз вошла приземистая и широкая негритянка с довольно-таки доброй физиономией и совершенно необъятным задом.
      И вот эта большая добрая черная деваха откидывает мою педрильную сетку и воркует:
      - Дорогуша, пора простынки менять.
      А я ей:
      - Так я же вчера только заехал.
      - Дорогуша, мы тут не по твоему распорядку простынки меняем. Давай, вытаскивай оттуда свою розовую попку и не мешай мне работать.
      - Угу, - сказал я и выпрыгнул из постели в чем мама родила. Ее это, кажется, не смутило.
      - Хорошая у тебя тут кроватка, дорогуша, - сообщила она мне. - У тебя во всем отеле самый лучший номер и самая лучшая кровать.
      - Наверное, мне повезло.
      Расправляет она простыни, а сама мне весь свой зад на обозрение выставила.
      Продемонстрировала, значит, потом поворачивается и спрашивает:
      - Ладно, дорогуша, простыни я постелила. Что-нибудь еше надо?
      - Ну, 12-15 кварт пивка бы не помешали.
      - Принесу. Только денежки - вперед.
      Я дал ей денег и прикинул: ну, всё. Лег, педрильно подоткнул под себя со всех сторон эту сетку и решил: утро вечера мудренее. Но широкая черная горничная вернулась, я снова откинул сетку, и мы сидели, болтали и пили пиво.
      - Расскажи мне о себе, - попросил я.
      Она рассмеялась и рассказала. Конечно, в жизни ей пришлось несладко. Уж и не знаю, сколько мы так пили. В конце концов, она вскарабкалась на эту мою постель и выебла меня так, как мне редко в жизни доводилось...
      На следующий день я поднялся, прошелся по улице и купил газету: вот она, в колонке популярного обозревателя. Упоминалось и мое имя. Чарльз Буковски, прозаик, журналист, путешественник. Мы познакомились в воздухе, милая дамочка и я, и она приземлилась в Техасе, а я отправился дальше в Новый Орлеан выполнять задание редакции. Но прилетел обратно, поскольку милая дамочка не лезла у меня из головы. Зная только, что у ее матери здесь - фотостудия.
      Я вернулся в гостиницу, раздобыл пинту виски и 5 или 6 кварт пива и наконец просрался - что за радостное действо! Должно быть, газетная колонка повлияла.
      Я снова забрался под сетку. Тут зазвонил телефон. Я выпростал руку и снял трубку.
      - Вам звонят, мистер Буковски. Редактор "--- ---". Разговаривать будете?
      - Буду, - ответил я, - алё.
      - Вы - Чарльз Буковски?
      - Да.
      - Как вы оказались в такой дыре?
      - Что вы имеете в виду? Я обнаружил, что люди здесь довольно славные.
      - Это самый паршивый бордель в городе. Мы уже 15 лет пытаемся выжить их отсюда.
      Что вас туда привело?
      - Было холодно. Я поселился в первой попавшейся гостинице. Сошел с автобуса, а тут холодища.
      - Вы прилетели на самолете. Не забыли?
      - Не забыл.
      - Хорошо, у меня есть адрес вашей дамочки. Надо?
      - Надо, если не возражаете. Если не хотите мне его давать, ну его на фиг.
      - Я просто не понимаю, зачем вы живете в таком месте.
      - Ладно, вы - редактор самой большой газеты в этом городе и разговариваете со мной по телефону, а я живу в техасском борделе. Слушайте, давайте просто расстанемся и обо всем забудем. Барышня плакала или что-то в этом роде; мне это запало в душу. Я уеду отсюда первым же автобусом.
      - Подождите!
      - Чего ждать?
      - Я дам вам ее адрес. Она прочла колонку. Прочла между строк. Позвонила мне.
      Она хочет вас увидеть. Я ей не сказал, где вы остановились. У нас тут в Техасе - народ гостеприимный.
      - Да, я как-то вечером зашел в один ваш бар. На себе это почувствовал.
      - Вы еще и пьете?
      - Не просто пью - запоем.
      - Мне кажется, я не должен давать вам адрес этой девушки.
      - Так забудьте тогда про все это к ебеней матери, - сказал я и повесил трубку.
      Телефон зазвонил снова.
      - Вам звонок, мистер Буковски, от редактора "--- ---".
      - Давайте его сюда.
      - Слушайте, мистер Буковски, нам нужно продолжение вашей истории. Многие читатели интересуются.
      - Скажите своему обозревателю, чтобы черпал из своего воображения.
      - Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?
      - Ничем не зарабатываю.
      - Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?
      - Это не всякому дано.
      - Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.
      - А может, это я рискую?
      Он продиктовал мне адрес.
      - Вам рассказать, как туда добраться?
      - Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.
      - Мне в вас что-то не совсем нравится, - сказал он.
      - Да идите вы... Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.
      И повесил трубку...
      У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.
      - Я ищу Чарльза Буковски, - сообщил я ей. - Нет, прошу прошения, сказал я.
      - Я ищу некую Глорию Вестхэвен.
      - Я ее мама, - ответила старушка. - А вы - человек из аэроплана?
      - Я - человек из автобуса.
      - Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
      - Чудесно. Что теперь будем делать?
      - О, заходите же.
      Я зашел же.
      - Глория, - завопила старушка.
      Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.
      - Проходите сюда, прошу вас, - сказала она. - Извини нас, мама.
      Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели подальше друг от друга.
      - Чем занимаетесь? - спросила она.
      - Я писатель.
      - О, как мило! Где вы публиковались?
      - Я не публиковался.
      - Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
      - Точно. И живу я в борделе.
      - Что?
      - Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
      - Нет, я имею в виду другую фразу.
      - Я живу в борделе.
      - Вы постоянно живете в борделях?
      - Нет.
      - А почему вы не в армии?
      - Не прошел психиатра.
      - Вы шутите.
      - Я рад, что нет.
      - Вы не хотите воевать?
      - Нет.
      - Они Пёрл-Харбор разбомбили.
      - Я слышал.
      - Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
      - Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
      - Вы трус.
      - Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь придурок-недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.
      - Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.
      - Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.
      - Может, вам следует кожей и писать.
      - Может, вам следут писать своей пиздой.
      - Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
      - Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.
      - По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.
      - Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
      - Конечно.
      - Пойду запишусь немедленно.
      - Вас не взяли. Помните?
      - Помню.
      Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом я сказал:
      - Послушайте, вы не против, если я у вас что-то спрошу?
      - Давайте, - отозвалась она.
      - Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?
      - Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?
      - Да, знаю.
      - Ну, оно уродливое и еше трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу "трагедию". Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо таким трагичным стало?
      - Ох ты ж господи боже мой, - сказал я, затем встал и вышел вон.
      И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:
      - Эй, чемпион, где губу расквасили?
      - Да тут из-за Техаса схлестнулись.
      - Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?
      - За, конечно.
      - Умнеешь, чемпион.
      - Я знаю.
      Я поднялся наверх, сел на телефон и заставил парня набрать мне редактора газеты.
      - Это Буковски, друг мой.
      - Вы встретились с девушкой?
      - Я встретился с девушкой.
      - Как получилось?
      - Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.
      И я повесил трубку.
      Спустился вниз, вышел наружу и отыскал тот же самый бар. Ничего не изменилось.
      Здоровенный парняга по-прежнему сидел на месте, по пустому табурету с обеих сторон. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.
      - А я тебя помню, - сказал парняга, - что там с тобой было?
      - Кожа. Чувствительная очень.
      - А ты меня помнишь? - спросил он.
      - Я тебя помню.
      - Я думал, ты сюда никогда не вернешься.
      - Я вернулся. Сыграем?
      - Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.
      - Вот как?
      - Ты по-прежнему думаешь, что техасцы - говно?
      - Некоторые - да.
      И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Дошел до борделя.
      На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмутки и пошел на автовокзал. Добрался до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатёшку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что оставили?
      ШЕСТЬ ДЮЙМОВ
      Первые три месяца моей семейной жизни с Сарой были приемлемы, но уже немного спустя я бы сказал, что у нас начались неприятности. Она хорошо готовила, и впервые за много лет я неплохо питался. Вес начал набирать. А Сара начала отпускать замечания.
      - Ах, Генри, ты начинаешь мне напоминать индюшку, которую фаршируют к Дню Благодарения.
      - Так и есть, бэби, - отвечал ей я.
      Я работал экспедитором на складе автомобильных запчастей, и зарплаты едва хватало. Единственными радостями у меня было пожрать, попить пивка и залечь с Сарой в постель. Не совсем полнокровная жизнь, но мужик должен брать, чего дают.
      Сара - это уже много. На ней ясно читалось одно: С-Е-К-С. По-настояшему я узнал ее на вечеринке для работников склада. Сара там служила секретаршей. Я заметил, что никто из парней к ней и близко не подходит, и не понял, почему. Я никогда не видел более сексапильной женщины - да и дурой она не казалась. Я подобрался поближе, мы выпивали и беседовали. Она была прекрасна. Хотя что-то странное проскальзывало в ее глазах. Она на тебя смотрела, а веки, казалось, не моргали.
      Когда она отправилась в уборную, я подошел к Гарри, водителю.
      - Слышь, Гарри, - спросил я, - а почему никто из парней к Саре не клеится?
      - Она - ведьма, мужик, настоящая ведьма. Держись подальше.
      - Ведьм, Гарри, не существует. Все это уже давно опровергли. Все бабы, кого сожгли на колу в старину, - жестокая и ужасная ошибка. Ведьм просто не бывает.
      - Ну, может, они и неправедно сожгли кучу женщин, сказать не могу. Эта же сучка - точно ведьма, поверь мне на слово.
      - Ей одного нужно, Гарри, - понимания.
      - Вот чего ей нужно, - ответил Гарри, - так это жертвы.
      - Откуда ты знаешь?
      - Факты, - веско произнес Гарри. - Тут два парня работали. Мэнни, продавец. И Линкольн, клерк.
      - И что с ними?
      - Они как бы исчезли прямо у нас на глазах - только медленно. Видно было, как они уходят, пропадают...
      - Что ты имеешь в виду?
      - Не хочу я об этом разговаривать. А то еше подумаешь, что я рехнулся.
      Гарри отошел. Потом из дамской комнаты вышла Сара. Выглядела она прекрасно.
      - Что Гарри тебе про меня наговорил?
      - Откуда ты знаешь, что я с Гарри разговаривал?
      - Знаю, - ответила она.
      - Он был немногословен.
      - Что бы они ни наплел, не бери в голову. Чушь это собачья. Я ему не дала, и он теперь ревнует. Ему нравится о людях гадости говорить.
      - Меня мнение Гарри нисколько не волнует, - сказал я.
      - У нас с тобой все получится, Генри, - сказала она.
      После вечеринки она пошла со мной ко мне, и могу вам доложить: меня никто никогда так не трахал. Женщина всех женщин. Примерно месяц спустя или около того мы поженились. Свою работу она бросила сразу, однако я ничего не сказал, поскольку радовался уже тому, что она со мной. Сара сама шила себе одежду, сама себя стригла. Замечательная женщина. Весьма замечательная.
      Но, как я уже сказал, еще через 3 месяца она начала замечать мне по поводу лишнего веса. Сначала - добродушные подколки, затем презрительные насмешки.
      Вернулся я однажды вечером домой, а она говорит:
      - Снимай свою дурацкую одежду!
      - Что, моя дорогая?
      - Я два раза не повторяю, ублюдок! Раздевайся!
      Сара вела себя немного иначе, чем обычно. Я снял всю одежду и белье и кинул их на тахту. Она смотрела на меня.
      - Кошмар, - произнесла она, - какая куча навоза!
      - Что, дорогуша?
      - Я сказала, что ты похож на здоровенный шмат говна!
      - Послушай, милая, в чем дело? Тампон пора вставлять?
      - Заткнись! Посмотри только, что у тебя по бокам свисает!
      Она была права. С каждого бока, казалось, действительно свисало по мешочку сала, наползая даже на бедра. Затем она сжала кулаки и жестко заехала мне по каждому боку несколько раз.
      - Надо разбить эту срань! Раздробить жировую прослойку, размять клетки...
      И постучала по мне еше несколько раз.
      - Ой! Больно, наверное!!
      - Хорошо! Теперь сам себя стукни!
      - Сам себя?
      - Бей же, черт бы тебя побрал!
      Я несколько раз себя ударил, достаточно больно. Когда с битьем было покончено, эти штуки по-прежнему висели на месте, хотя довольно сильно покраснели.
      - Мы это говно из тебя выведем, - сообщила она мне.
      Я прикинул, что это, должно быть, - любовь, и решил сотрудничать...
      Сара начала считать мои калории. Отняла у меня всё жареное, весь хлеб и всю картошку, всю заправку к салатам, но пиво я себе оставил. Следовало показать ей, кто у нас в семье носит брюки.
      - Нет, черт возьми, - сказал я, - от пива я не откажусь. Я тебя очень люблю, но пиво останется со мной!
      - Хорошо, - ответила Сара, - все равно мы заставим его работать.
      - Кого заставим работать?
      - Я имею в виду, снимем с тебя это говно, доведем тебя до желаемого размера.
      - А желаемый размер - это сколько?
      - Увидишь.
      Каждый вечер, когда я возвращался домой, она задавала мне один и тот же вопрос:
      - Ты сегодня себя по бокам стучал?
      - Ох, черт, да!
      - Сколько раз?
      - 400 по каждому, больно.
      Я ходил по улицам и колотил себя по бокам. На меня оглядывались, но через некоторое время это перестало иметь значение, поскольку я знал: я чего-то добиваюсь, а они - нет...
      Метода работала, причем изумительно. Я с 225 дошел до 197. Потом со 197 - до 184. Я чувствовал себя на десять лет моложе. Люди отмечали, как хорошо я стал выглядеть. Все, кроме Гарри-водилы. Но он, разумеется, просто ревновал, поскольку так и не смог забраться Саре в трусики. Но это уже - его твердый кал.
      Как-то вечером на весах оказалось всего 179.
      Я сказал Саре:
      - Тебе не кажется, что мы уже достаточно сбросили? Посмотри на меня!
      Эти штуки у меня по бокам давно исчезли. Брюхо втянулось. Шеки смотрелись так, будто я их всасываю.
      - Согласно графикам, - сказала Сара, - согласно моим графикам, ты еше не достиг желаемого размера.
      - Послушай, - сказал я ей, - во мне шесть футов росту. Какой при этом должен быть желаемый вес?
      И тут Сара ответила мне довольно странно:
      - Я не говорила "желаемый вес", я сказала "желаемый размер". Сейчас у нас - Новая Эра, Атомный Век, Век Космоса, а самое главное - Век Перенаселения. Я - Спаситель Мира. У меня есть решение проблемы Взрыва Перенаселения. Пускай Загрязнением занимаются другие. Корень - в решении Перенаселения: а это решит и Загрязнение, и все остальное.
      - Ты это, к чертовой матери, о чем? - спросил я, отколупывая крышку с пивной бутылки.
      - Не волнуйся, - ответила она, - скоро узнаешь.
      Потом, становясь на весы, я начал замечать, что несмотря на потерю веса, я, кажется, ни на унцию не худел. Странно. А потом я заметил, что брючины уже съезжают мне на башмаки - чуть-чуть, а манжеты рубашек немного болтаются на кистях. По пути на работу я начал подмечать, что руль от меня как-то отдаляется.
      Пришлось даже сиденье на одно деление приподнять.
      Однажды вечером я забрался на весы.
      155.
      - Смотри, Сара.
      - Что, дорогой?
      - Я тут кое-чего не понимаю.
      - Чего?
      - Кажется, я ссыхаюсь.
      - Ссыхаешься?
      - Да, ссыхаюсь.
      - Ох, ты дурашка! Это же невозможно! Как человек может ссыхаться? Ты что, действительно считаешь, что от твоей диеты ссыхаются кости? Кости не тают!
      Снижение калорий только сокращает количество жира. Не будь идиотом! Ссыхаешься?
      Так не бывает!
      И она расхохоталась.
      - Ладно, - сказал я, - иди сюда. Вот карандаш. Я сейчас встану у стенки. Так мама мне делала, когда я маленьким был. Рисуй на стене линию там, куда карандаш упрется, когда я голову уберу.
      - Ладно, глупый, - согласилась она.
      И провела черту.
      Через неделю я уже дошел до 131. Все быстрее и быстрее.
      - Иди сюда, Сара.
      - Что, глупыш?
      - Рисуй.
      Она нарисовала. Я обернулся.
      - Вот видишь, я потерял 24 фунта и 8 дюймов за последнюю неделю. Я таю! Во мне теперь 5 футов и 2 дюйма. Это безумие! Безумие! С меня довольно. Я застал тебя, когда ты подрезала мои штанины, мои рукава. Номер не пройдет. Я опять начинаю есть. Мне кажется, ты в самом деле какая-то ведьма!
      - Вот глупый...
      Вскоре после этого меня вызвали к начальству.
      Я вскарабкался на стул перед его столом.
      - Генри Марксон Джоунз-Второй?
      - Слушаю, сэр?
      - Вы действительно Генри Марксон Джоунз-Второй?
      - Разумеется, сэр.
      - Ну что, Джоунз, мы тщательно за вами наблюдали. Боюсь, вы просто для этой работы больше не подходите. Нам очень не хочется, чтобы вы так нас покидали... Я хочу сказать, что нам не хочется вас вот так отпускать, но...
      - Послушайте, сэр, но я же всегда стараюсь, как могу.
      - Мы знаем, что вы стараетесь, Джоунз, однако, мужская работа просто вам больше не под силу.
      И он меня уволил. Конечно, я знал, что получу свою компенсацию по безработице.
      Но все равно думаю, так выкидывать меня вон с его стороны было мелко...
      Я остался дома с Сарой. Что еше хуже - она меня кормила. Дошло до того, что я больше не мог дотянуться до дверцы холодильника. А потом она посадила меня на маленькую серебряную цепочку.
      Скоро во мне осталось уже два фута. Чтобы посрать, приходилось присаживаться на детский стульчик с горшочком. Но она по-прежнему разрешала мне пить пиво, как и обещала.
      - Ах, мой маленький зверек, - говорила она, - какой ты маленький и славненький!
      Даже наша любовная жизнь подошла к концу. Все растворилось пропорционально. Я взбирался на нее, но через некоторое время она меня просто снимала и смеялась.
      - Ах, ты попытался, мой маленький утенок!
      - Я не утенок, я мужчина!
      - Ох ты мой славненький мужчинский мужичок!
      И она подхватывала меня и целовала красными губами...
      Сара довела меня до 6 дюймов. В магазин она носила меня в своей сумочке. Я мог разглядывать людей сквозь дырочки для вентиляции, которые она проковыряла. К чести этой женщины могу сказать одно. Пиво мне по-прежнему разрешалось. Теперь я пил его наперстками. Кварты хватало на месяц. Раньше оно, бывало, приканчивалось минут за 45. Я смирился. Я понимал, что захоти она - и я исчезну окончательно.
      Лучше уж 6 дюймов, чем ничего. Даже чуточкой жизни дорожишь, когда конец близок.
      Поэтому я развлекал Сару. Ничего больше не оставалось. Она шила мне крошечную одежду и обувь, сажала на радиоприемник, включала музыку и говорила:
      - Танцуй, малютка! Танцуй, мой шут! Танцуй, мой дурачок!
      Что ж, компенсацию по безработице сходить и получить я все равно не мог, поэтому приходилось танцевать на радиоприемнике, а она хлопала в ладоши и смеялась.
      Знаете, пауки пугали меня ужасно, а мухи были размерами с гигантских орлов; если бы я попался в лапы кошке, она мучила бы меня, как мышонка. Но жизнь по-прежнему была мне дорога. Я танцевал, пел и цеплялся за нее. Сколь мало бы у человека ни оставалось, он поймет, что всегда сможет обходиться еше меньшим. Когда я гадил на ковер, меня шлепали. Сара везде разложила листики бумаги, и я срал на них. И отрывал от них кусочки еше меньше - подтираться. На ошупь - как картон. У меня начался геморрой. По ночам не спал. Чувствовал себя человеком второго сорта, осознавал, что попал в ловушку. Паранойя? Как бы то ни было, лучше становилось, когда я пел и танцевал, и Сара давала мне пиво. По какой-то причине она оставила мне эти шесть дюймов. В чем причина заключалась, выходило за рамки моего понимания. Впрочем, почти все остальное тоже теперь выходило за мои рамки.
      Я сочинял Саре песенки, так их и называл: Песенки для Сары.
      "о, я нахальный такой карапуз - то есть, покуда не разойдусь, да никуда не засадишь дружка кроме игольного, на хуй, ушка!"
      Сара хлопала в ладоши и смеялась.
      "хочешь адмиралом стать на королевском флоте?
      отрасти до 6 дюймов и ебись...
      сможешь умываться золотистым ливнем, когда Королева делает пись-пись..."
      И Сара смеялась и аплодировала. А что, нормально. Как и должно быть...
      Но однажды ночью случилось нечто отвратительное. Я пел и танцевал, а Сара валялась на кровати, голая, хлопала в ладоши, трескала вино и хохотала. Я был в ударе. Один из лучших моих концертов. Но, как обычно и бывало, крышка радиоприемника нагрелась и стала жечь мне пятки. Терпеть больше не было сил.
      - Слушай, крошка, - сказал я, - с меня хватит. Сними меня отсюда. Дай мне пива. Вина не надо. Сама пей эту бормотуху. Дай мне наперсток моего хорошего пива.
      - Конечно, сладенький мой, - ответила она, - ты сегодня чудесно выступал.
      Если б Мэнни с Линкольном выступали так же хорошо, как и ты, то сегодня были бы с нами. Но они ни петь, ни танцевать не хотели, они куксились. А самое худшее - возражали против Последнего Акта.
      - Что же это за Последний Акт?
      - Пока, миленький мой, пей себе пиво и не напрягайся. Мне хочется, чтобы ты Последним Актом тоже насладился. Совершенно очевидно, что ты гораздо талантливее Мэнни или Линкольна. Я в самом деле верю, что у нас с тобой может произойти Кульминация Противоположностей.
      - О, черт возьми, еше бы, - сказал я, опустошая наперсток. Налей-ка мне еше. И что же это за Кульминация Противоположностей такая?
      - Пей пиво, не спеши, моя сладенькая малютка, скоро узнаешь.
      Я допил пиво, а потом и произошла эта гадость, самая мерзостная гадость в жизни.
      Сара взяла меня и положила между ног, которые слегка при этом расставила. Я оказался лицом к волосяной чашобе. Напряг мышцы спины и шеи, чувствуя, что мне предстоит. И меня впихнули во тьму и вонь. Я слышал, как Сара застонала. Затем она начала мною медленно двигать - туда-сюда. Как я уже сказал, вонь была непереносима, дышалось едва-едва, но воздух все-таки там оставался - в каких-то закоулках и кислородных сквозняках. Время от времени голова моя, самая макушка, утыкалась в ее Лилипутика, и она испускала сверхпросветленный стон.
      Сара задвигала мной быстрее и быстрее. Кожу начало жечь, дышать стало еше труднее; вонь усугубилась. Было слышно, как она хватает ртом воздух. Мне пришло в голову, что чем скорее я с этим покончу, тем меньше буду мучиться. Всякий раз, когда она себя мной таранила, я изгибал спину и шею, вписываясь всем своим существом в этот ее поворот, стукаясь о Лилипутика.
      Вдруг меня выдрали из этого ужасного тоннеля. Сара поднесла меня к лицу:
      - Кончай, проклятое отродье! Кончай! - скомандовала она.
      Сара совсем обалдела от вина и страсти. Я ощутил, как меня снова со свистом ввергают в тоннель. Она поспешно ерзала мной вперед и назад. Тут я неожиданно вобрал в легкие воздуху, чтобы раздаться в размерах, набрал в челюсти побольше слюны и выхаркнул - раз, другой, третий, 4, 5, 6 раз и прекратил... Вонь сгустилась сверх всякого воображения, и меня, наконец, извлекли на воздух.
      Сара поднесла меня к лампе и осыпала поцелуями всю голову и плечи.
      - О, дорогой мой! о мой драгоценный маленький хуечек! Я тебя люблю!
      И поцеловала меня своими кошмарными красными накрашенными губами. Меня вырвало.
      Затем, утомленная вином и страстью, она забылась, положив меня между грудей. Я отдыхал и слушал, как бьется ее сердце. С этого своего проклятого поводка, с серебряной цепочки она меня отпустила, но какая разница. Едва ли я был свободен.
      Одна из ее массивных грудей скатилась на сторону, и я, казалось, лежал на самом сердце. На сердце ведьмы. Если я был решением Взрыва Народонаселения, то почему она не пользовалась мною больше, чем просто развлечением, больше, чем сексуальной игрушкой? Я вытянулся на ней, слушая стук сердца. Я решил, что она все-таки ведьма. Потом поднял голову. И знаете, что я увидел? Поразительнейшую вещь. Наверху, в шелке под самым изголовьем. Шляпную булавку. Да, шляпную булавку, длинную, с такой круглой пурпурной стеклянной штукой на конце. Я прошел у нее между грудей, вскарабкался по горлу, залез на подбородок (ценой немалых усилий), потом на цыпочках перешел губы, а потом она чуть шевельнулась, и я едва не свалился - пришлось даже за ноздрю схватиться. Очень медленно я поднялся мимо правого глаза, - голова ее была слегка повернута влево, - и вот я уже на лбу, миновал висок и забрался в волосы - очень трудно сквозь них продираться.
      Затем встал и изо всех сил вытянулся, подтянулся - едва удалось за эту булавку схватиться. Спускаться оказалось быстрее, но опаснее. Несколько раз я чуть было не потерял равновесие с этой булавкой на плече. Свалился бы разок - и кранты.
      Несколько раз я не мог сдержаться и хохотал, настолько смешно все это было. Итог конторской вечеринки, С Новым Годом.
      Потом я снова оказался под этой массивной грудью. Положил булавку и прислушался.
      Я пытался точно уловить стук сердца. Определил место - в аккурат под небольшой коричневой родинкой. Затем встал во весь рост. Поднял шляпную булавку с ее пурпурной стеклянной головкой, такой красивой под светом лампы. И подумал: а получится? Во мне всего 6 дюймов, а булавка, должно быть, раза в полтора меня больше. 9 дюймов, значит. Сердце, кажется, ближе.
      Я поднял булавку над головой и с размаху всадил ее. Под самой родинкой.
      Сара перевернулась и задергалась. Я держался за булавку. Она меня чуть на пол не скинула - а он, если брать в сравнительных размерах, казался в тысяче футов от меня, и такой полет бы меня точно прикончил. Я держался. С ее губ сорвался странный звук.
      Затем всю ее передернуло, будто женщине стало зябко.
      Я подтянулся и всадил оставшиеся 3 дюйма булавки в ее грудь, пока красивая пурпурная головка не уткнулась в самую кожу.