Что-то в этом отдавало обломом...
      Ну и, разумееется, наутро у меня башка раскалывалась, а я слышал, как она громыхает на кухне, но не обращал внимания, как и подобает мудрому мужчине, и слышал, как она включила телик посмотреть утренние новости, телик работал на столе в обеденном уголке на кухне, и слышал, как у нее кофе заваривается, запах был недурен, но вони яичницы с беконом и картошкой я не переваривал, и звука утренних новостей я не переваривал, и поссать хотелось, и пить хотелось, но не хотелось, чтобы Мари знала, что я уже проснулся, поэтому я ждал, слегка обоссался (хаха, да), но хотел остаться один, хотел, чтобы весь дом был моим, она же все ебошилась, ебошилась по дому, и я, в конце концов, услышал, как она пробегает мимо моей кровати...
      - Пора бежать, - сказала она. - Я опаздываю...
      - Пока, Мари, - отозвался я.
      Когда дверь захлопнулась, я поднялся, зашел в сортир и уселся, и ссал, и срал, и сидел в этом Новом Орлеане, далеко от дома, где бы ни был мой дом, и тут увидел паука - тот сидел в паутине в углу и смотрел на меня. Я это точно знал, поскольку паук сидел там давно. Гораздо дольше меня. Сначала я подумал: а не убить ли его? Однако, он был такой жирный, счастливый и уродливый, просто хозяин всего заведения. Надо будет немного выждать, пока время не придет. Я встал, подтер задницу и смыл. Когда я выходил из сортира, паук мне подмигнул.
      Мне не хотелось забавляться с тем, что осталось от квинты, поэтому я просто сидел в кухне голышом и понять не мог: как это люди могут так мне доверять? Кто я такой? Люди - сумасшедшие, люди - простаки. От этого я запсиховал. Да еще как, черт возьми. Десять лет уже живу без профессии. Люди дают мне деньги, еду, места, где кости кинуть. Неважно, кем они меня считают, идиотом или гением. Я-то сам знаю, что я такое. Ни то и ни другое. Меня не касается, почему люди дарят мне подарки. Я их беру, причем беру, не ощущая ни победы, ни принуждения.
      Единственное условие для меня: я не могу ничего просить. Больше того: уж лучше на макушке мозга у меня постоянно крутится одна и та же пластинка: и не пытайся и не пытайся. Ничего так себе идейка, кажется.
      Как бы там ни было, после ухода Мари я уселся в кухне и выдул 3 банки пива, которые нашел в холодильнике. До еды мне никогда особенного дела не было. О том, как люди любят поесть, я слыхал. Мне же от еды становилось только скучно. С жидкостью все в порядке, а вот груз навалом - тоска смертная. Мне нравилось говно, мне нравилось срать, какашки мне нравились, но сдохнуть легче, чем их насоздавать.
      После 3 банок пива на табуретке рядом я заметил дамскую сумочку. Разумеется, на работу Мари взяла с собой другую. Не такая же она глупая или добрая, чтобы деньги оставлять? Сумочку я открыл. На дне лежала десятидолларовая бумажка.
      Что ж, Мари меня проверяет, и я окажусь достойным ее проверки.
      Я забрал десятку, вернулся к себе в спальню и оделся. Мне было хорошо. В конце концов, что человеку надо, чтобы выжить. Ничего. Это правда. А у меня даже ключ от дома имелся.
      Поэтому я вышел наружу и запер дверь, чтобы воры не залезли, хахаха, и вот уже я стою на улице во Французском Квартале, ну и дурацкое же это место, но придется смириться. Все должно было мне служить, так всегда было. Поэтому... ах, да, иду я, значит, по улице, а беда с Французским Кварталом в том, что тут нигде ни одного винного магазина, как в других приличных частях света. Может, они это специально. Можно было догадаться, что от этого процветали ужасные выгребные ямы на каждом углу, которые они тут зовут барами. Первым делом, когда я заходил в один из этих "оригинальных" баров Французского Квартала, мне хотелось блевать.
      Обычно я так и делал, добежав до какого-нибудь воняющего мочой очка и извергая всё - тонны и тонны яичниц и недожаренной жирной картошки. Потом возвращался, уже стравив, и смотрел на них: более одиноким и бессмысленным, чем клиенты, выглядел только бармен, особенно если он же был и хозяином. Ладно, поэтому я гулял по всей округе, зная, что бары туфта, и знаете, где я нашел три своих упаковки? В бакалейной лавчонке с черствым хлебом, где всё, даже облупившаяся краска, сочилось такой наполовину половой улыбочкой одиночества... помогите, помогите, помогите... ужасно, да, даже света в ней не хватало, электричество - оно же денег стоит, и тут я такой, первый парень, купивший упаковку пива за последние 17 дней, и первый парень, купивший три упаковки за последние 18 лет, и господи ты боже мой, она чуть не обкончалась прямо на кассу... Это было чересчур. Я смел сдачу и 18 больших банок пива и выскочил на дурацкий солнцепек Французского Квартала...
      Остаток сдачи я сложил обратно в сумочку на табуретке и оставил ее открытой, чтобы Мари заметила. Потом сел и откупорил пиво.
      Хорошо побыть одному. Однако, я был не один. Всякий раз, когда нужно было поссать, я видел этого паука и думал: ну, паук, тебе пора - уже скоро. Ты мне просто не нравишься в этом темном углу: сидишь себе, ловишь мух и жучков, сосешь из них кровь. Видишь, какой ты негодяй, мистер Паук. А вот я - я в норме. По крайней мере, мне нравится так считать. А ты просто гребаный темный безмозглый прыщ смерти, вот что ты такое. Соси говно. Тебе кранты.
      На заднем крыльце я нашел метлу, вернулся в сортир и сокрушил его прямо в паутине, принес ему его же смерть. Все в порядке, это нормально, он доехал до нее быстрее меня почему-то, что я тут могу поделать. Но как же Мари могла пристраивать тут свою обширную задницу на обод стульчака и смотреть на эту тварь? Она ее вообще видела когда-нибудь? Вероятно, нет.
      Я вернулся на кухню и выпил еще пива. Потом включил телевизор. Бумажные люди.
      Стеклянные люди. Я почувствовал, что схожу с ума и выключил эту дрянь. Отхлебнул еще. Потом сварил два яйца и поджарил две ленточки бекона. Удалось поесть.
      Иногда о еде забываешь. Занавески пробило солнцем. Я пил весь день. Пустые швырял в мусорку. Время шло. Затем открылась дверь. Просто слетела с петель. То была Мари.
      - Господи ты боже мой! - завопила она. - Ты знаешь, что произошло?
      - Нет, нет, не знаю.
      - Ох, черт бы его побрал!
      - Чё такое, милая?
      - У меня подгорела клубника!
      - Вот как?
      Она бегала по кухне кругами, обширная задница ее тряслась. Ненормальная. Совсем сбрендила. Бедная старая жирная пизда.
      - У меня кастрюлька клубники на огне стояла в кухне, а тут зашла эта туристка, богатая сучка, первая посетительница за сегодня, и ей понравились такие маленькие шляпки, что я делаю, знаешь... Ну, она как бы милашка такая, и на ней все шляпки хорошо сидят, поэтому у нее проблема, и тут мы про Детройт заговорили, у нас там какие-то общие знакомые нашлись, и тут я вдруг принюхиваюсь и СЛЫШУ!!! КЛУБНИКА ГОРИТ! Бегу на кухню, да уже слишком поздно...
      что я за растяпа! Клубника вся выкипела, везде разбрызгано, воняет, горелым, руки опускаются, ничего уже не исправишь, ничего! Ад кромешный!
      - Сожалею. Но ты ей шляпку-то продала?
      - Я продала ей две шляпки. Она все никак решиться не могла.
      - Жалко клубнику. А я паука убил.
      - Какого паука?
      - Я так и думал, что ты не знаешь.
      - Что знаю? Что такое пауки? Просто жучки.
      - Мне говорили, что паук - не жучок. Там как-то по числу ног определяют... Я на самом деле не знаю, да и плевать.
      - Паук - не жучок? Что это за говно тогда?
      - Не насекомое. Так люди говорят. В любом случае, я эту чертову тварь прикончил.
      - Ты лазил в мою сумочку.
      - Конечно. Ты ж ее тут оставила. Мне нужно было пива.
      - Тебе все время нужно пиво?
      - Да.
      - С тобой будут проблемы. Ты ел что-нибудь?
      - 2 яйца, 2 ломтика бекона.
      - Голодный?
      - Да. Но ты устала. Расслабься. Выпей.
      - Я расслабляюсь, когда готовлю. Но сначала мне нужно в горячую ванну.
      - Валяй.
      - Ладно. - Она протянула руку и включила телевизор, а потом ушла в ванную.
      Пришлось слушать телевизор. Выпуск новостей. Изумительно уродливый ублюдок. 3 ноздри. Изумительно омерзительный ублюдок, разряженная бессмысленная куколка, потеет, лыбится на меня, произносит слова, которые я едва понимаю или на которые вообще плевать. Я знал, что Мари готова смотреть телевизор часами, поэтому придется приспосабливаться. Когда она вернулась, я смотрел прямо в стекло, отчего ей стало лучше. Выглядел я безобидным - как человек с шахматной доской и спортивной страницей под мышкой.
      Мари вышла, обернутая еще в один наряд. Она бы могла даже выглядеть хорошенькой, если б не была так дьявольски жирна. Ладно, как бы то ни было, я не на скамейке в парке все-таки ночую.
      - Хочешь, чтобы я приготовил, Мари?
      - Нет, все в порядке. Я уже не так устала.
      Она начала готовить еду. Поднявшись за следующим пивом, я поцеловал ее за ухом.
      - Ты хорошая баба, Мари.
      - Тебе хватит выпивки на остаток ночи? - спросила она.
      - Конечно, маленькая. Еще и квинта осталась. Все прекрасно. Мне просто хочется тут посидеть, посмотреть телик, тебя послушать. Ничего?
      - Разумеется, Чарли.
      Я сел. У нее что-то варилось. Пахло хорошо. Очевидно, что она была хорошей поварихой. По стенам просто ползал теплый запах еды. Не удивительно, что она такая толстая: и готовит хорошо, и пожрать не дура. Мари готовила рагу. То и дело вставала и добавляла что-нибудь в кастрюльку. Луковицу. Кусок капусты.
      Несколько морковок. Знаток. А я пил и смотрел на эту большую, неопрятную на вид толстую деваху, а она сидела и мастерила самые волшебные на свете шляпки: руки ее пробирались в корзинку, подбирали сначала этот цвет, за ним другой, третий, такую ленту, такую, сплетала их, сшивала, пристраивала к шляпке, а эта двухцветная солома сама по себе казалась еще одним чудом. Мари творила шедевры, которых никогда не обнаружат - они будут гулять по улицам на макушках богатых сучек.
      Работая и помешивая рагу, она говорила.
      - Сейчас не то что раньше. У людей денег нет. Везде аккредитивы, чековые книжки, кредитные карточки. У людей просто нет денег. Они их с собой не носят.
      Всё в кредит. Парень зарплату получает, а она уже тю-тю. Закладывают всю свою жизнь, чтобы один дом купить. А потом обязательно надо набить этот дом говном и машину купить. Они у этого дома на крючке, а власти это знают и давят их до смерти налогами на недвижимость. Ни у кого денег нет. Маленьким предприятиям просто не выжить.
      Мы уселись за рагу - оно было изумительным. После ужина вытащили виски, она принесла мне две сигары, мы смотрели на телевизор и много не разговаривали.
      Казалось, я живу тут уже много лет. Она продолжала мастерить шляпки, то и дело заговаривая со мной, а я отвечал: "ага", "правильно" или "вот как?" А шляпки все слетали с ее рук, шедевры.
      - Мари, - сказал я, - я устал. Пойду-ка я спать.
      Она разрешила мне взять виски с собой, и я так и сделал. Но вместо того, чтобы улечься к себе в постель, я откинул покрывало на кровати Мари и вполз туда.
      Предварительно раздевшись, естественно. Прекрасный матрац. Прекрасная постель.
      Такая старомодная, с высокими столбиками и деревянной крышей или как их там называют. Наверное, если уебешься до того, что крышу снесет, значит, получилось. Мне же эту крышу не снести никогда без помощи богов.
      Мари по-прежнему смотрела телевизор и мастерила шляпки. Потом я услышал, как она его выключила, погасила свет на кухне и вошла в спальню, миновала кровать, не заметив меня, и упылила прямиком в нужник. Просидела там некоторое время, а потом я полюбовался, как она скидывает свою одежу и влатывается в здоровенную розовую ночнушку. Она поебошилась немножко со своей физиономией, махнула рукой, нацепила пару бигудей, развернулась, направилась к постели и увидела меня.
      - Господи, Чарли, ты не в ту постель попал.
      - Не-а.
      - Послушай, голубчик, я - не такая женщина.
      - О, кончай базар и заваливайся!
      Она завалилась. Боже мой, одно мясо. На самом деле, я немного испугался. Что же делать со всем этим хозяйством? Так, я в ловушке. Вся постель со стороны Мари провалилась.
      - Послушай, Чарли...
      Я схватил ее за голову, развернул к себе, мне показалось, что она плачет, и тут губы мои накрыли ее рот. Мы поцеловались. Черт возьми, хуй у меня затвердел.
      Боже милостивый. Что это такое?
      - Чарли, - сказала она, - тебе вовсе не нужно...
      Я взял ее за руку и обхватил ею свой хуй.
      - Ох черт, - вымолвила она. - Ох черт!
      Тут она уже поцеловала меня, взасос. Язычок у нее оказался небольшой хоть что-то маленькое, - и он трепетал туда-сюда, довольно-таки слюняво и страстно.
      Я отстранился.
      - Что такое?
      - Ща, погоди.
      Я дотянулся до бутылки, долго и хорошо приложился, поставил ее на место, а потом подлез и приподнял эту огромную розовую ночнушку. Немного помацал и уж не знаю, что именно нащупал, но мне показалось - то, что надо, хоть и очень маленькое, но в нужном месте. Да, то была ее пизда. Я ткнулся в неё своим краником. Затем дотянулась она и направила меня куда надо. Еще одно чудо. Штука эта оказалась тугой. Чуть шкуру с меня не содрала. Мы заработали. Мне хотелось поскакать подольше, но плевать. Она меня имела. Лучшая ебка в моей жизни. Я стонал и верещал, затем кончил, скатился. Невероятно. Когда она вернулась из ванной, мы немного поговорили, потом Мари заснула. Но она храпела. Поэтому пришлось ретироваться в свою кровать. И проснулся я только на следующее утро, когда она уходила на работу.
      - Пора бежать, Чарли, - сказала она.
      - Конечно, крошка.
      Как только она ушла, я сходил на кухню и выпил стакан воды. Она оставила там сумочку. Десять долларов. Я их не взял. Вернулся в ванную, хорошенько посрал, уже без паука. Потом принял ванну. Попробовал почистить зубы, слегка сблевнул.
      Оделся и снова вышел на кухню. Раздобыл кусок бумаги и карандаш:
      Мари, Я люблю тебя. Ты ко мне очень хорошо отнеслась. Но я должен уйти. Даже толком не знаю, почему. Спятил, наверное. До свиданья, Чарли
      Я прислонил записку к телевизору. Мне было нехорошо. Хотелось плакать. Там было так спокойно, как раз то спокойствие, которое мне нравилось. Даже печка с холодильником выглядели человечески, то есть - по-хорошему человеческими, казалось, что у них есть руки, голоса, что они говорят: потусуйся тут немного, парнишка, тут хорошо, тут может быть даже очень хорошо. В спальне я нашел то, что осталось от квинты. Выпил. Потом в холодильнике отыскал банку пива. Выпил и ее. Потом встал, прогулялся по этому узкому коридору - долго, чуть не сотню ярдов. Дошел до двери и вспомнил, что у меня ключ остался. Вернулся, вложил ключ в записку. Потом снова посмотрел на десятку в кошельке. Оставил ее там.
      Прогулялся еще раз. Дойдя до двери, я уже знал, что как только я ее закрою, обратного пути не будет. Закрыл ее. Окончательно. Вниз по ступенькам. Я снова был один, и всем плевать. Пошел на юг, затем свернул направо. Шел себе, шел и вышел из Французского Квартала. Пересек Канал-Стрит. Прошел несколько кварталов, а потом свернул, миновал еще какую-то улицу и свернул в другую сторону. Я не знал, куда иду. По левую руку оказалось какое-то заведение, в дверях стоял человек, он спросил меня:
      - Эй, мужик, работа нужна?
      Заглянул я в ту дверь: целые ряды людей выстроились вдоль деревянных столов с молотками в руках, они разбивали какие-то штуки в раковинах, похожие на моллюски, они ломали эти раковины и что-то делали с мясом, и там стояла темень; казалось, эти люди лупят по самим себе молотками и выбрасывают то, что от них остается, поэтому я ответил человеку:
      - Нет, мне не нужна работа.
      Я шел, и солнце светило мне в лицо.
      Оставалось 74 цента.
      Нормальное такое солнышко.
      КАКОЙ ПИЗДЫ НИ ПОЖЕЛАЕШЬ
      Гарри и Дьюк. Пузырь примостился между ними в номере дешевого лос-анжелесского гадюшника. Субботний вечер в одном из самых жестоких городов мира. У Гарри лицо было довольно круглым и глупым, выглядывал только кончик носа, а глаза его вызывали только ненависть; фактически, ненависть с одного взгляда вызывал и сам Гарри, поэтому на него не глядели. Дьюк был помоложе, хороший слушатель, лишь слабенькая улыбочка мельтешила на лице, когда слушал. Слушать он любил; люди для него были самым грандиозным зрелищем, к тому же за вход денег не брали. Гарри был безработным, а Дьюк работал дворником. Оба они сидели и сядут снова. Оба это знали. Не имело значения.
      Квинту опорожнили уже на треть, а на полу валялись пустые пивные банки. Мужики вертели самокрутки с естественным спокойствием людей, чья жизнь была трудна и невозможна до 35 лет, но они до сих пор живы. Они знали, что все вокруг - ведро навоза, но бросать не хотелось.
      - Видишь, - сказал Гарри, отхлебывая, - я тебя выбрал, чувак. Я могу тебе доверять. У тебя очко не заиграет. Я думаю, машина у тебя потянет. Разделим ровно напополам.
      - Рассказывай, - сказал Дьюк.
      - Ты не поверишь.
      - Рассказывай.
      - Ну что - там лежит золото, прямо на земле, настоящее золото. Надо только выйти и подобрать. Я знаю, что похоже на бредятину, но оно там, я его видел.
      - А в чем загвоздка?
      - Ну, это армейский артиллерийский полигон. Бомбят весь день, а иногда - и ночью, вот в чем загвоздка. Надо не зассать. Но золото - там. Может, его снарядами из земли вывернуло, не знаю. Но по ночам обычно не пуляют.
      - Значит, поедем ночью.
      - Правильно. И просто подберем его с земли. Разбогатеем. Какой пизды ни пожелаешь - любая нашей будет. Подумай только - какой пизды ни пожелаешь.
      - Неплохо.
      - А если начнут пулять, прыгнем в первую же воронку. Туда они по-новой целиться не будут. Если собьют мишень, им этого хватит. А если нет - в следующий раз бахнут куда-нибудь еще.
      - Логично.
      Гарри нацедил немного виски.
      - Но есть еще один прикол.
      - Во как?
      - Там змеи. Поэтому нужно ехать вдвоем. Я знаю, ты хорошо с оружием управляешься. Пока я буду золото собирать, ты постоишь на васаре, змеям головы поотшибаешь. Там гремучки водятся. Мне кажется, ты как раз подходишь.
      - Чего не попробовать, к чертовой матери?
      Они сидели, пили и курили, обдумывая.
      - Все это золото, - промолвил Гарри, - любая пизда.
      - Знаешь, - сказал Дьюк, - а может, этими пушками они старый клад разворотили.
      - Что б там ни было, золото есть.
      Они еще немного поразмышляли.
      - А откуда ты знаешь, - спросил Дьюк, - что как только ты соберешь все золото, я тебя там не пришью?
      - Что ж, придется рискнуть.
      - Ты мне доверяешь?
      - Я никому не доверяю.
      Дьюк открыл еще пива, разлил еще выпивки.
      - Бля, значит, на работу в понедельник нет смысла ходить, так?
      - Уже нет.
      - Я уже чувствую, как разбогател.
      - Я как бы тоже.
      - Человеку просто как-то оторваться нужно, - сказал Дьюк, - и тогда к нему начнут относиться как к джентльмену.
      - Ну.
      - А где это место? - спросил Дьюк.
      - Увидишь, когда приедем.
      - Делим напополам?
      - Делим напополам.
      - Ты уже не волнуешься, что я тебя пришью?
      - Чего ты твердишь одно и то же, Дьюк? Ведь и я тебя пришить могу.
      - Господи, я об этом не подумал. Но ты ж не будешь в кореша стрелять, правда?
      - А мы кореша?
      - Н-ну, да, я б так сказал, Гарри.
      - Там хватит и золота, и пизды на обоих. На всю жизнь втаримся. Никаких тебе больше судебных приставов. Никакого мытья посуды за гроши, когда подопрет. Бляди с Беверли-Хиллз будут сами за нами гоняться. Всяким хлопотам конец.
      - Ты в самом деле думаешь, мы этот шмат оторвем?
      - Еще бы.
      - А там в самом деле золото есть?
      - Слушай, чувак, я же тебе уже сказал.
      - Ладно.
      Они еще некоторое время пили и курили. Не разговаривали. Оба думали о будущем.
      Стояла жаркая ночь. У некоторых постояльцев двери были распахнуты настежь. У большинства оставалось лишь по бутылке вина. Мужчины сидели в одних майках, расслабленные, разбитые, в непонятках. У некоторых даже имелись женщины - не сильно-то и леди, но вино в желудке держать умели.
      - Давай-ка еще пузырь возьмем, - сказал Дьюк, - пока не закрылось.
      - У меня денег нет.
      - Я достану.
      - Валяй.
      Они поднялись и вышли за дверь. Свернули в коридор и направились к черной лестнице. Винная лавка стояла дальше по переулку, слева от выхода. На верхних ступеньках черного хода, загораживая путь, валялся мужик в перепачканной и мятой одежде.
      - Эй, это ж мой старинный приятель Фрэнки Кэннон. Ну, он сегодня дал копоти...
      Наверное, стоит его от дверей оттащить.
      Гарри приподнял его за ноги и отодвинул в сторону. Потом наклонился над ним.
      - Интересно, до него кто-нибудь уже добрался?
      - Не знаю, - ответил Дьюк, - проверь.
      Дьюк вывернул у Фрэнки все карманы. Прощупал рубашку. Расстегнул штаны, проверил пояс. Нашел только спичечный коробок, гласивший:
      УЧИТЕСЬ РИСОВАТЬ ДОМА Вас ждут тысячи высокооплачиваемых заказов
      - Наверное, кто-то его уже пощупал, - сказал Гарри.
      Они спустились по черной лестнице и вышли в проулок.
      - Ты уверен, что золото - там? - спросил Дьюк.
      - Слушай, - ответил Гарри. - Ты меня просто бесишь! Ты что думаешь - - я совсем чокнулся?
      - Нет.
      - Так не спрашивай меня тогда больше!
      Они зашли в винную лавку. Дьюк заказал квинту виски и полудюжину больших банок пива. Гарри спер пакет с разными орешками. Дьюк заплатил за свое, и они вышли.
      Не успели они ступить в проулок, как к ним подошла молодая женщина; ну, для этого района молодая, около тридцатника, хорошая фигура, но волосы нерасчесаны и речь слегка невнятна.
      - Что у вас, парни, в этом пакете?
      - Кискины сиськи, - ответил Дьюк.
      Она подвалила к Дьюку поближе и потерлась о пакет.
      - Я вина не хочу. У вас там вискач есть?
      - Конечно, малышка, пошли.
      - Дай бутылку посмотреть.
      Дьюку она показалась ничего. Стройная, платье узкое, жопку как надо обтягивает, черт побери. Он извлек пузырь.
      - Ладно, - решила она, - пошли.
      Он пошли по переулку, девка - посередине. Ляжкой она стукалась о Гарри. Тот облапал ее и поцеловал. Она вырвалась.
      - Сукин ты сын! - заорала она. - Пусти сейчас же!
      - Ты все испортишь, Гарри! - сказал Дьюк. - Еще раз так сделаешь, и я тебе вломлю!
      - Не вломишь.
      - Только попробуй!
      Они дошли до черного входа, поднялись, открыли дверь. Девка посмотрела на распростертого Фрэнки Кэннона, но ничего не сказала. Вошли в комнату. Девка села и закинула ногу на ногу. Ноги у нее были хорошие.
      - Меня зовут Джинни, - сказала она.
      Дьюк разлил.
      - Я Дьюк. Он Гарри.
      Джинни улыбнулась и взяла стакан.
      - Один засранец, с которым я сейчас живу, голой меня держал, всю одежду в чулане запер. Я там неделю просидела. Потом дождалась, пока он вырубится, сняла с него ключ, забрала вот это платье и сбежала.
      - Красивое платье.
      - Нормальное.
      - Оно лучшее в тебе подчеркивает.
      - Спасибо. Эй, слушайте, парни, а чем вы занимаетесь?
      - Занимаемся? - переспросил Гарри.
      - Ага, то есть, как вам жить удается?
      - Мы золотопромышленники, - ответил Гарри.
      - Ой, бросьте, не надо мне баки заколачивать.
      - Все правильно, - подтвердил Дьюк. - Мы золотопромышленники.
      - Мы наткнулись на жилу. Разбогатеем за неделю, - сказал Гарри.
      Потом Гарри понадобилось отлить. Сортир располагался в конце коридора. Когда он вышел, Джинни сказала:
      - Тебя я хочу выебать первым, Миленький. Тот меня не очень-то заводит.
      - Это ничего, - ответил Дьюк.
      Он разлил еще раз на троих. Когда Гарри вернулся, Дьюк сообщил ему:
      - Она трахнет меня первым.
      - Кто сказал?
      - Мы сказали, - ответил Дьюк.
      - Точно, - поддакнула Джинни.
      - Я думаю, нам следует взять ее с собой, - сказал Дьюк.
      - Сначала поглядим, как она трахается, - ответил Гарри.
      - Я свожу мужчин с ума, - сказала Джинни. - Мужики от меня благим матом орут.
      У меня самая тугая пизда во всем штате Калифорния!
      - Ладно, - сказал Гарри, - давай проверим.
      - Сначала налейте мне еще, - ответила она, допивая залпом то, что оставалось.
      Дьюк восполнил.
      - У меня тоже кое-что имеется, малышка, я тебя, наверное, напополам разворочу!
      - Только если ногу туда засунешь, - встрял Гарри.
      Джинни лишь ухмыльнулась поверх стакана. Допила.
      - Давай, - сказала она Дьюку, - чего тянуть?
      Джинни подошла к кровати и стащила с себя платье. На ней остались голубенькие трусики и застиранный розовый лифчик, скрепленный на спине булавкой. Дьюку пришлось эту булавку откалывать.
      - Он что - смотреть останется? - спросила она Дьюка.
      - На здоровье, если хочет, - ответил тот. - Какого черта?
      - Ладно, - согласилась Джинни.
      Они залегли под простыни. Прошло несколько минут разминки и маневров; Гарри наблюдал. Одеяло сползло на пол. Гарри видны были лишь колыхания довольно грязной простыни.
      Затем Дьюк взгромоздился. Гарри видел, как его задница подскакивает под полотном.
      Тут Дьюк выругался:
      - Ёбть!
      - Чё такое? - спросила Джинни.
      - Я выскользнул! Я думал, ты сказала, что у тебя там тесный гробик!
      - Давай вложу обратно! Мне кажется, ты и внутрь еще не попал!
      - Ну, куда-то же я попал! - ответил Дьюк.
      И дьюкова задница запрыгала снова. Вообще не надо было ничего говорить этому пиздюку про золото, думал Гарри. А сейчас еще и сучка эта на шею сядет. Могут против меня стакнуться. Конечно, если он случайно коньки отбросит, я ей, наверное, больше понравлюсь.
      Тут Джинни застонала и начала молоть языком:
      - Ох, миленький мой, миленький! Ох, Господи, миленький, ох бож-же мой!
      Какой пиздёж, подумал Гарри.
      Он встал и подошел к заднему окну. Зады ночлежки выходили в аккурат на съезд с голливудской трассы на Вермонт. Он смотрел, как машины светят фарами и мигают поворотниками. Его постоянно изумляло, что некоторые так торопятся в одном направлении, а некоторые в то же самое время - в другом. Кто-то из них неправ, поскольку иначе останется просто грязная игра. Снова раздался голос Джинни:
      - Я щас КОНЧУ! О бож-же мой, я щас КОНЧУ! О, бож-же м-мой! Я...
      Хуйня, подумал Гарри и повернулся поглядеть. Дьюк пыхтел изо всех сил. Глаза Джинни, казалось, остекленели; она уставилась прямо в потолок, прямо в голую лампочку; и такая остекленевшая - то есть, повидимому остекленевшая - она смотрела прямо поверх левого уха Дьюка...
      Наверное, придется все-таки пристрелить его на этом полигоне, подумал Гарри.
      Особенно если у нее там действительно тесный гробик.
      золото, всё это золото.
      НОВИЧОК
      В общем, слез я со смертного одра, выписался из окружной больницы и устроился экспедитором. По субботам и воскресеньям - выходные, и как-то в субботу мы с Мадж все и обсудили:
      - Смотри, крохотуля, я обратно в эту благотворительную палату не тороплюсь.
      Следует найти что-то такое, что мешало бы мне кирять. К примеру, сегодня. Делать нечего - можно только нарезаться. А кино я не люблю. Зоопарки - глупо. Ебаться весь день мы с тобой не можем. Вот проблема.
      - Ты на ипподроме когда-нибудь бывал?
      - Это еще что такое?
      - Лошадей гоняют. А ты на них ставишь.
      - А какой-нибудь ипподром сегодня открыт?
      - Голливуд-Парк.
      - Поехали.
      Мадж показала, как туда добираться. До первого заезда оставался час, и стоянка была вся под завязку. Пришлось оставить машину чуть ли не в полумиле от входа.
      - Сюда, кажется, много народу ездит, - заметил я.
      - Это точно.
      - А что делать, когда придем?
      - Ставить на лошадь.
      - На какую?
      - На какую хочешь.
      - И деньги можно выиграть?
      - Иногда.
      Мы заплатили за вход, и тут нам замахали бумажками мальчишки-газетчики:
      - Хватайте своих победителей! Вам деньги нравятся? Тут все ваши рискованные ставки!
      Стояла будка, в ней сидело 4 человека. Трое продавали свои выборки по 50 центов, четвертый - по доллару. Мадж велела мне купить 2 программки и Беговой Формуляр.
      В Формуляре, объяснила она, приводится история, запись всего, чего лошади достигли. Потом растолковала ставки на победителя, на второе и на третье место, а также ставки сразу на несколько условий.
      - А тут пиво подают? - спросил я.
      - Еще бы. Бары здесь тоже есть.
      Войдя внутрь, мы обнаружили, что все места заняты. Нашли скамейку где-то на задворках, где у них было что-то вроде парка, взяли 2 пива и раскрыли Формуляры.
      Одни кучки цифр.
      - Я ставлю просто на имена лошадей, - сказала она.
      - Одерни юбку. Все на твою жопу уставились.
      - Ой! Прости, папочка.
      - Вот тебе 6 долларов. Все твои ставки на сегодня.
      - Ты - сама щедрость, Гарри, - ответила она.
      Ну что, мы всё читали их и читали, то есть - я читал, выпили еще пива, а потом прошли под большой трибуной к самым дорожкам. Лошади выходили на первый заезд.
      На них сидели такие шибздики, разодетые в чересчур яркие шелковые рубахи. Кто-то из болельщиков орал что-то жокеям, однако, те нимало не смущались. Зрителей они игнорировали, казалось даже, что им скучно.
      - Вон Вилли Шумейкер, - показала она мне одного. По всему было видать, что Вилли сейчас зевнет. Мне тоже было скучно. Вокруг - слишком много народу, а люди всегда как-то угнетают.
      - Теперь делай ставку, - сказала она.
      Я показал Мадж, где мы с нею встретимся, и встал в одну из 2-долларовых очередей на победителя. Все очереди были очень длинными, и мне показалось, что народу не очень-то хочется делать ставки. Безжизненный какой-то народ. Только мне выдали билетик, как комментатор объявил:
      - Они в воротах!
      Я нашел Мадж. Заезд был на милю, мы стояли как раз возле финишной прямой.
      - У меня ЗЕЛЕНЫЙ КЛЫК, - сообщил я.
      - У меня тоже, - ответила она.
      Такое чувство, что мы выиграем. С таким именем, с таким последним заездом похоже было, что у нас верняк. К тому же 7 к одному.