- Причиной тому два обстоятельства. Прежде всего - неудовлетворенность системой доказательств, которыми может оперировать ученый.
      Планы и замыслы любого ученого, как, впрочем, и всякого другого человека, необычайно широки. А исполняются они, я думаю, в лучшем случае процентов на тридцать. Вот и получается: с одной стороны - всевозможные придумки, фантазии, гипотезы, обуревающие ученого, а с другой - бессилие добыть для них строго научные доказательства. Добыть на данном этапе, при жизни... И ясное сознание этого бессилия.
      А в форме фантастического рассказа я - хозяин. Никто не спросит: где вычисления, опыты? Что взвешено, измерено?
      Никто не спросит... Я вспоминаю любопытный факт из биографии Ефремова. В 1929 году он написал статью, в которой обосновывал возможность взятия с океанского дна образцов коренных пород. Отослал ее в солидный немецкий журнал "Геологише Рундшау". Через некоторое время рукопись вернули с рецензией профессора Отто Пратье, крупнейшего в те годы специалиста по морской геологии. Этот последний заявлял, что дно океанов наглухо закрыто рыхлыми осадками, и потому предложенные автором статьи исследования - ненаучный вздор. Между тем сегодня подобные исследования - самое будничное дело.
      -...Второе обстоятельство - неудовлетворенность окружающим миром. Она, замечу, свойственна каждому человеку: полностью могут быть довольны лишь животные, да и то далеко не всегда.
      Писатель, как и ученый, мечтает о лучшем, о гораздо лучшем. Но тяжелый воз истории катится своими темпами к далеким горизонтам, и темпы эти не упрекнешь в излишней поспешности... А живем-то мы - сейчас!
      Отталкиваясь от несовершенства существующего мира, всякий человек пытается так или иначе улучшить жизнь. Один разобьет цветник, другой может спеть споет. Ну, а если у третьего хорошо работает фантазия, развито воображение? Что ж, он пытается создать свой мир - явления, которые хотел бы видеть состоявшимися, достижения, не осуществимые в пределах биографий современников. Словом, мир - для себя, мир - в себе.
      Но существующий в вас мир, мир только для вас, - это неживой мир. Он открытие ваше, изобретение, создание, но он - мертв. И как при всяком открытии - музыкальном, научном, любом другом - естественно желание рассказать об открытом вами мире, сделать его явным для других.
      Так вот и рождается писательская потенция.
      Я начал с рассказов о необыкновенном - с романтических рассказов о необыкновенных явлениях природы. Почему я обратился к приключенческому жанру? Да потому, что категорически не согласен с теми, кто склонен считать приключенческие книги литературой второго сорта. Герои таких книг - всегда сильные, смелые, положительные, неутомимые; под их влиянием читателю и самому хочется сделать что-то в жизни, искать и найти... Убежден: будь у нас изобилие таких книг - меньше было бы поводов для появления в нашей "большой" литературе унылых произведений с пассивными, страдающими "героями" - растерянными хлюпиками, злобными эгоистами. Но хороших приключенческих книг у нас до сих пор до обидного мало: еще обиднее - недостаточное внимание к ним... Ну, а в те годы, когда я писал первые свои вещи, приключенческих книг, можно сказать, не было совсем...
      Первые рассказы Иван Антонович задумал в 1942 году, находясь в больнице, на Урале, в Свердловске. Очередной приступ лихорадки, заработанной в одной из среднеазиатских экспедиций, надолго оторвал его от научных занятий, высвободив тем самым время для "легкомысленного" литературного творчества. В том же 1942-м семь из задуманных рассказов были написаны... А литературе нашей, по необходимости рационалистической в те годы, действительно было не до каких-то там "приключений". Смешно вспоминать сейчас, но и превосходным ефремовским рассказам нет-нет да и предъявлялся упрек в "ложной занимательности"...
      - Поскольку разговор у нас коснулся романтики - как вы, Иван Антонович, понимаете это слово?
      - Романтика? Это - более серьезное, более вдумчивое, чем обычно, отношение к жизни. Романтик ценит жизненные явления больше, чем кто-либо другой. Его волнуют, поражают отблески заката на воде, девичьи глаза, чья-то походка, смех ребенка... Романтик, как и настоящий художник, - собиратель красоты в жизни, а это порождает ощущение величайшей ценности каждого мгновения, его абсолютной, неизбывной неповторимости. И я всерьез полагаю, что для того, чтобы писать настоящую фантастику, надо родиться романтиком...
      Ефремовское определение романтики возвращает слову давний его смысл, о котором мы нередко забываем. Слишком расхожим стало это слово в последние годы: им ныне нарекают и кафе, и магнитофоны, и многое иное, никакого отношения к взглядам на жизнь, к мировоззрению не имеющее А ведь именно собирателя красоты чтим мы в знаменитом нашем романтике Александре Грине...
      - Почти одновременно с "Рассказами о необыкновенном" вы обратились к произведениям на исторические темы. Если в ваших научно-фантастических рассказах нашли отражение гипотезы и предположения ученого-геолога, то "На краю Ойкумены" и "Путешествие Баурджеда" были, очевидно, продиктованы давним вашим увлечением историей?
      - Да, я люблю историю. Впрочем, я не разграничиваю так строго фантастику и исторические произведения: эти последние - та же научная фантастика, только обращенная в прошлое, диаметрально противоположная фантастике, оперирующей с будущим. Ведь у фантастики в литературе два лика: ретроспективное воссоздание облика людей внутри известного исторического процесса и становление людей в неизвестном нам процессе. А если провести параллель с трехфазным током, то "нулевая фаза", без которой ток "не работает", - это литература о современности, едва ли не самая трудная отрасль литературы, ибо здесь сопрягаются обе задачи...
      В сороковых годах в нашей литературе бросалось в глаза почти полное отсутствие исторических книг, особенно об античном мире. Чтобы как-то исправить положение, я и написал названные вами книги.
      Иван Антонович, мне кажется, несколько утрирует: и романтические свои рассказы, и исторические повести создавал он, конечно же, вовсе не просто потому, что подобных произведений было мало. В каждый рассказ, в каждую повесть Ефремова вложена частичка его души, сокровенные размышления о человеке, о его духовном богатстве, о его месте и роли в окружающем мире. Ну, а если произведения Ефремова всегда оказывались до злободневности своевременными, то это потому, что у Ефремова был талант художника-новатора, чутко реагирующего на запросы жизни, отвечающего именно на те вопросы, которые она - жизнь - выдвигает. Так, кстати, было и с "Туманностью Андромеды"; не случайно в сознании многих читателей живет сегодня именно "ефремовское" видение будущего и человека этого будущего.
      - По сравнению со "Звездными кораблями", вашей первой космической повестью, роман "Туманность Андромеды" - это смелый, во многом неожиданный рывок в неизведанное. Что натолкнуло вас на поиски той концепции человека будущего, которая и предопределила успех романа?
      - Видите ли, знакомясь в подлинниках с книгами американских и других зарубежных фантастов, я не раз бывал поражен размахом фантазии, писательской выдумкой. Чего только там не было!.. А не было "пустяка": человека. Обыкновенные люди, люди капиталистического сегодня, попадали в необычные условия, подчас талантливо и весьма талантливо сочиненные.
      Я всегда любил настоящих героев и героинь. Но, заметьте, не сверхгероев, конечно...
      Иван Антонович чуть заметно улыбается при этом, улыбаюсь и я. Последняя реплика явно относится к нашему разговору о Берроузе - к пламенной "принцессе Марса" Дее Торис, к неустрашимому капитану из Виргинии Джону Картеру...
      - ...Стал размышлять, какими же они, эти герои, должны быть, чтобы совершать удивительные для нас дела. В книгах западных фантастов была заведомая неправда: герои не были приспособлены к будущему. Это невозможно. Высота уровня общества определяется уровнем составляющих его элементов.
      Еще и сегодня даже наши фантасты - о писателях англоамериканской школы и говорить не приходится! - нет-нет да и "очеловечивают" изображаемое ими будущее, механически перенося нашего современника в мир завтрашнего дня. Ко времени написания первого своего романа я уже был убежден, что подобная тенденция в корне неверна. Люди невероятно далекого будущего во многом и многом должны отличаться от нас. У них совершенно другие, часто труднопредставимые и вовсе не представимые для нас интересы. Их совершенно не интересует то, что волнует нас, и интересуют вещи, нам попросту неведомые...
      Мне пришлось прилагать поистине нечеловеческие усилия, чтобы очеловечить своих героев; это оказалось невероятно тяжелой задачей.
      Хорошая физическая основа. Тщательность воспитания - чтобы быть в состоянии хорошо, много, чисто работать...
      Самообслуживание. Человек будущего - это хозяин своего дела, своего дома. Это люди, умеющие все делать. Сейчас пока идет обратный процесс; наш брат, горожанин, во всем зависящий от "специалистов" - сантехников, электриков и т. п., - очень немногое может сделать сам...
      И разумеется, люди будущего - это люди науки или искусства, или же - того и другого. Процент занимающихся наукой повысился уже в те годы, когда я писал свой роман...
      Так - от признака к признаку - складывался для меня облик людей грядущего. Людей, которым по плечу такие дела, как исследование глубин земли и путь к звездам. Людей, нервы и организм которых не подведут, выдержат любое испытание...
      Когда появилась "Туманность Андромеды", многое в этой истинно энциклопедической книге о будущем оказалось внове для читателей, многое вызывало - да и сейчас нередко вызывает - самые ожесточенные споры. Достаточно вспомнить, с каким упорством кое-кто из критиков обвинял писателя чуть ли не в проповеди технократического режима: им, этим критикам, казалось подозрительным полное отсутствие в ефремовском мире будущего людей, занятых непосредственным физическим трудом.
      Думается мне, что много раньше тех сроков, какие мог предполагать Ефремов в процессе создания книги, проявится в нашей жизни и другая намеченная им тенденция - стремление к самообслуживанию. Слушая Ивана Антоновича, я невольно улыбнулся, вспомнив о "мечте новосела", приобретенной накануне в знаменитом московском универмаге "1000 мелочей". Три-четыре десятка пластмассовых пробок, шурупы к ним и нехитрый пробойник - мощное приспособление для "развески штор, полок, зеркал, вешалок и т. п." в современных квартирах, в бетонные стены которых не так-то просто вогнать обыкновенный гвоздь...
      - "Туманность Андромеды" сразу обозначила контуры ваших представлений о том, каким может стать человек. А последовавшие за нею романы - это своего рода наведение мостов между настоящим и будущим человека, не так ли?
      - Да. Вдогонку, по следам "Туманности Андромеды" я написал небольшую повесть "Сердце Змеи". Написал потому, что в романе не было главного непосредственного, физического контакта космических цивилизаций. Контакта дружеского и, я бы сказал, принципиально обратного обычному для западной фантастики военному столкновению миров...
      Но оставался еще путь к этому контакту. Путь в мир будущего.
      В "Туманности Андромеды" лишь упоминаются "Темные века". Человечество Земли уже начало свой путь в мир будущего - в мир коммунизма. Но путь этот не прост и не гладок, множество самых серьезных препятствий встретится еще на этом пути... "Темные века" - это мутная волна фашизма, мы с вами свидетели этого отвратительного явления. И, как свидетели, можем ли мы быть безучастны к этому? Здесь не может быть двух ответов, ведь вопрос стоит только так: или будет мир, который я попытался изобразить в "Туманности Андромеды", или не будет ничего.
      Посмотрите на историю. Что определяло падение государств, цивилизаций? Геологические катастрофы? Да, но в исключительно редких случаях. Так было с Атлантидой - под нею, вероятно, нужно понимать Крит.
      Обычно же существует крепкая цивилизация: эллинская, вавилонская, ассирийская... И вдруг являются завоеватели, стирают ее с лица земли. Ученых посылают бить камни, поэтов привязывают к водовозным бочкам...
      Но почему тех же эллинов или вавилонян не разбивали раньше - ведь завоеватели всегда были и пытались сделать это? Помимо весьма важных экономических обстоятельств, была, очевидно, высока моральная стойкость необходимая элементарная вера в свою страну, в ее будущее, любовь к земле, к прекрасному, созданному цивилизацией. А отсюда - желание во что бы то ни стало защитить ее, мужество в обороне.
      Однако шло время, и неотвратимо наступал момент, когда - в силу самых разнообразных причин, определяющих крепость государства, - в обществе резко падала мораль, единое целое превращалось в механическую совокупность единиц. И рушились царства и империи, рушились республики, и ничто уже не могло устоять перед ордами завоевателей, еще за пятьдесят - сто лет до того бессильных что-либо сделать. Моральный износ цивилизации жестоко мстил за себя...
      Сейчас европейская цивилизация - я имею в виду капиталистический Запад на поворотном пункте.
      Долгое время моральные основы общественного поведения воплощала в себе религия, унаследовавшая их из древности, из тысячелетиями передававшихся от поколения к поколению элементарных "отцовских заветов" вроде "не убий", "не укради" и т. п. Человек жил с оглядкой на прошлое и с верой в будущее (а не в будущее - так в загробный мир, место в котором еще надо было заслужить своим поведением в мире земном, бренном), чувствовал себя звеном между прошлым и будущим, это и обеспечивало минимальную моральную стойкость подавляющего большинства единиц неправедного в целом общества. Но сегодня религия на Западе уходит, падает, так как не в состоянии удовлетворить человека научно мыслящего.
      Религия падает, но где мораль? Новая, на научных основах созданная мораль, где она? Ее в современном капиталистическом обществе нет. Человеку XX века нужна мораль на основе науки о социологической необходимости, вытекающей из законов общественной жизни. Ведь эти законы действуют с четкостью законов природы: так - можно, а иначе - нельзя, иначе - нарушающий будет беспощадно, почти автоматически выброшен из общества...
      Но те, кто стоят у власти в западном мире, и не заинтересованы в создании морали на основе науки, и бессильны создать ее. Моральные категории все более ветшают; мещанская потребительская мораль, насаждаемая капитализмом, бескрыла и бесчеловечна. В обществе все более процветает самое неприкрытое жульничество - вплоть до науки, где нужна абсолютная честность.
      Враждебное отношение к науке в целом, к ученым в целом - кажущемуся источнику всех зол. Отхождение пациентов от врачей. Стремление не работать, а "устроиться". Все большее обессмысливание самой человеческой жизни, человеческой культуры в целом. Нивелировка индивидуальности и, как бессознательный протест против этого, рост бродяжничества.
      И все, вместе взятое, порождает равнодушие к прошлому и будущему, к судьбе грядущих поколений, беззаботное и беспощадное, хищническое отношение к основе всех материальных основ - самой планете, ее природным ресурсам, которые ведь тоже не неисчерпаемы. Безответственная порча окружающей среды, загрязнение, замусоривание планеты... Даже повальное увлечение космосом имеет на Западе в своей основе глубокий подсознательный эскапизм - стремление спастись, удрать, найти подходящую свежую планету и начать на ней всё заново...
      Я слушаю Ивана Антоновича и мысленно прикидываю: что могут создать на вновь открытой планете представители общества, лишенного морали? Они и новую планету так же безжалостно замусорят, загадят, приведут в полную негодность, как это и случилось с планетой Торманс.
      - ...А "Лезвие бритвы" - целиком о Земле, о ее совершенствовании и совершенствовании человека. Выйти в космос чистыми, совершенными, очистив Землю и утвердив себя на ней, но - не спасаясь с нее, не в бегстве, не в поисках того, что не удалось сделать на родной планете.
      До звезд еще далеко, очень далеко; жить же нам - на Земле, и ее надо приводить в порядок.
      - Иван Антонович, последний - сугубо традиционный - вопрос: каковы ваши творческие планы? Вернетесь ли вы к циклу, начатому "Туманностью Андромеды"?
      - Продолжать, развивать "Туманность Андромеды" в эпическом виде, скорее всего, не буду.
      Последний мой роман - "Таис Афинская" - исторический роман из времен Александра Македонского. Времена эти интересны для меня прежде всего тем, что это был переломный момент в человеческой истории. Перед человеком предстал огромный мир, он шагнул в этот мир из маленькой Эллады, и его эллинистическое сознание впервые попыталось охватить вот эту безграничность окружающего... Вместе с тем это - роман о красоте, о том, как понимали и чтили ее древние греки, о преемственности в восприятии красоты...
      Был задуман мною и еще один роман, тоже исторический; в нем я пытался осмыслить монгольское нашествие, разглядеть корни деспотизма, исследовать эту - тоже переломную - эпоху беспощадно и беспристрастно... Было уже готово и название для этой вещи - "Чаша отравы". В досоциалистическом обществе каждый, воспитываясь, выпивает ее - эту чашу неверных, уродливых представлений, предрассудков, искаженных понятий. Но в последние годы появилось сразу несколько неплохих книг о Руси тех времен, поэтому колеблюсь в своих намерениях - писать или не писать этот роман...
      Хотелось бы мне исполнить и давний мой долг - написать о палеонтологии. Та философская "жила", что пронизывает мои романы, берет начало здесь, и я обязан популярно изложить читателю основы моей науки... Процесс эволюции живого все-таки гораздо более сложен и противоречив, чем мы себе обычно представляем. Природа необычайно, непредставимо жестока, она не знает иного приговора, чем смертная казнь неугодным ей; это - игорный дом, действующий на протяжении миллионов и миллионов лет, вплоть до того момента, когда человек, то высшее, что создано природой, не только осознает себя как общественное существо, но и берет в свои руки власть и над природой, и над социальным процессом...
      ...Товарищ мой опять посматривает на часы, и мы встаем. Теперь, когда вот-вот закроется за нами дверь в квартиру писателя, в памяти всплывают всё новые и новые вопросы, и все они представляются безмерно важными... Но мы уходим, унося с собой приятный и сильный голос, крупные черты лица и огромные голубые глаза этого человека, интересно и глубоко размышляющего о загадках прошлого и проблемах будущего. Уходим, не зная, что первая встреча с ним окажется для нас и последней...
      Подготовив это интервью для публикации в одном из номеров "Уральского следопыта", я отослал его текст Ивану Антоновичу для визирования - чтобы, не дай бог, не проскочила какая нелепость, не вкралась чуждая писателю мысль или неточное слово. Иван Антонович внес ряд мелких уточнений и утвердил текст, поставив рядом с подписью дату: 21 сентября 1972 года.
      А через две недели писателя не стало... Узнав об этом из утренних газет, я решил ничего не менять в интервью. Не изменил и теперь... Оставил и ответ Ивана Антоновича на традиционный вопрос о творческих планах. Пусть лишь "Таис Афинская", вышедшая книгой уже посмертно, оказалась осуществленной из этих планов.
      Но ведь для читателей живы и сегодня, и еще долго будут жить ефремовские книги, а значит, жив и человек, эти книги создавший...
      1 Подробно об этой дискуссии см. главу "История с географией" в очерке Евг. Брандиса "Забытые страницы Жюля Верна" ("Мир приключений", вып. 14, М, 1968). Что же до "лишних" суток, то появление их объяснено самим Жюль Верном: "...продвигаясь на восток, Филеас Фогг шел навстречу солнцу, и, следовательно, дни для него столько раз уменьшались на четыре минуты, сколько градусов он проезжал в этом направлении. Так как окружность земного шара делится на триста шестьдесят градусов, то эти триста шестьдесят градусов, умноженные на четыре минуты, дают ровно двадцать четыре часа, то есть сутки, которые и выиграл Филеас Фогг".
      2 Название гигантской пушки в романе Жюль Верна, ставшее нарицательным для огромных орудий.
      3 Кстати, К. Фламмарион, незримо, но тем не менее очень и очень ощутимо присутствующий на страницах эпопеи Ле Фора и Графиньи, предпослал первой книге тетралогии весьма и весьма лестное предисловие...
      4 В "Neue Zeit" - органе немецкой социал-демократии.
      5 Справедливости ради следует заметить, что критики несколько "передергивали": по книге, Роман лишь вписал знаменитое стихотворение в альбом Натальи Голицыной (естественно, выдав его за собственный экспромт). А прочла его собравшимся, среди которых "оказался" и истинный его автор, уже сама Наталья Александровна... Впрочем, сути дела это уточнение не меняет.