Передохнуть негде. Пытался прислониться измученным телом к худосочному стволу, но он затрещал и повалился - слабый грунт не держит. Даже небольшого усилия хватило, чтобы свалить его. Сразу вспомнились бесконечные глухие завалы на реке Чуи, по которой мы с Юрой сплавлялись несколько лет назад. Огромные лесины, лохматые выворотни сплошь перекрывали двухкилометровую пойму реки от хребта до хребта.
      Мощная полноводная река. Будучи не в силах разнести, разорвать переплетения лесных великанов, с рокотом разливалась по всей бескрайней топкой долине.
      Приближаться к завалам на лодке, по чистой свободной от растущих деревьев и кустов, воды опасно, так как стремительное течение затянет, раздавит, истреплет в клочья между бревен. Поэтому по затопленной пойме шли пешком.
      Разбои тянулись шесть километров, но они отняли у нас двое суток.
      О, что это был за переход! Сущий ад! Кругом вода. Море воды, но плыть невозможно - лодке не протиснуться сквозь подлесок. Почва от размывшейся воды раскисла и мы с рюкзаками на спине, лодкой на голове проваливались в эту жижу порой по пояс. Она неохотно, с чмоканием отпускала всего лишь для единого шага.
      Иногда попадались коварные ямы. В этих случаях герметичные рюкзаки выполняли роль заплечных поплавков. Над головой свинцовые тучи безостановочно сеяли мелкий дождь. Вокруг полчища мошки. Ее так много, что казалось вся окрестная мошкара караулила нас на этом переходе.
      Кровососы бессчетными роями набрасывались и облепляли серым пеплом все доступные участки тела. Проведешь рукой по лицу - с пальцев кровяная кашица кусками отваливается. Шли голодные, грязные, мокрые и опухшие от бесчисленных укусов. Шаг вперед - лодку на себя - рукой по искусанному, в серой маске лицу. Шаг назад - лодку на себя - рукой по лицу. И так двое суток! А как "спали" посреди этой топи лучше и не вспоминать!!
      В общем, без паники. И не из таких переделок выбирался!
      Собравшись с силами, выбрался на островок и увидел длинную кисть с пятью огненно-красными рубинами ягод, свисавшую с коричневого гибкого побега с шелушащейся корой. Это были ягоды лимонника. Съев их, я вскоре почувствовал прилив сил, но, к сожалению, ненадолго. Уже через километр опять потянуло прилечь. Эх, найти бы несколько таких кистей! Говорят, что горсть ягод лимонника дает силы весь день гнать зверя. Дальше лианы лимонника стали попадаться чаще, но ягод на них уже не было. Птицы склевали все до единой.
      С тоской пошарив в пустых карманах, я в который раз за сегодняшний день вспомнил поговорку "идешь на день, бери на три". И дал себе зарок, всегда носить запас еды, а спички тщательно заворачивать в полиэтиленовый мешочек.
      К вечеру стало подмораживать. Холодный ветер обжигал лицо и руки. Верхняя одежда быстро превратилась в ледяной панцирь. Каждый шаг теперь сопровождался хрустом штанов и куртки. Оказавшись на коренном берегу Хора, с облегчением вздохнул и даже несколько раз притопнул ногой по твердой почве, убеждаясь, что топь действительно кончилась.
      Последние километры плелся как во сне. Чувства притупились, мысли спутались. Неясные их обрывки блуждали в голове, и только одна, точно боль, не давала покоя: не пошел ли Лукса на поиски...
      Я не сомневался, что при встрече он упрекнет: "Оказывается, тебе в тайгу без проводника нельзя". Но и тут ошибся. Лукса или был уверен во мне, или просто привык за долгую охотничью жизнь к подобным задержкам, но, когда я ввалился в палатку и в полном изнеможении упал на спальник, он только пробурчал, пыхнув трубкой:
      -- Шибко долго ходишь, все давно остыло.
      В тепле невероятная усталость сразу дала о себе знать. Мной овладело единственное желание: лежать и ни о чем не думать. Было обидно, что столько сил истрачено впустую из-за моей неопытности.
      Пройдет время, и я научусь свободно определяться на местности, по какому-то внутреннему, дремавшему до поры чувству ориентировки. Этот древний, но утраченный людьми инстинкт возможно сродни непостижимой способности птиц возвращаться после зимовки прямо к своему родному гнезду. Для пробуждения и развития этой способности человеку, безусловно, необходимы соответствующая обстановка, время и практика. При этом хорошо ориентироваться в тайге может научиться далеко не каждый. Тут не менее важно иметь еще и хорошую зрительную память, чтобы запоминать рельеф местности и развитое пространственное воображение. Выпив шесть кружек чая, но так и не утолив жажду, я все таки ожил и, оглядевшись, заметил висевшие на перекладине шкурки белок.
      -- А у тебя сегодня удачный день?!
      -- Не больно, только трех белок подстрелил. Смотри, уже выходные -- мех зимний, мездра спелая. Белка линяет последней, значит, соболя тоже созрели, -- ответил Лукса и продолжил прерванное занятие --надувать очищенный зоб рябчика. Получился легкий полупрозрачный шарик, который он повесил рядом со шкурками.
      -- Для чего это?
      -- Внукам игрушка. Побольше готовить надо. Внуков беда как много. Всегда на Новый год полную коробку везу.
      ОТЧЕГО КАМЕНЕЮТ РОГА
      Разбудил ритмичный стук. Я выглянул из палатки и присвистнул от удивления: побирушка сойка нашла кусочек беличьей тушки и остервенело терзала его в полушаге от входа. На мое появление она никак не отреагировала. Доклевала находку, потом бесцеремонно оглядела меня черным глазом и горделиво поскакала дальше, выискивая чем бы еще поживиться,
      Судя по тому, что чай был чуть теплый, Лукса ушел давно. Я оделся и выбрался из жилища. Денек -- чудо! Все пропитано солнцем. В лесу возобновилась хлопотливая жизнь. Вовсю тарабанят труженики-дятлы, в пух и прах разбивая старуху ель. Звонкими, чистыми голосками перекликаются синицы. Весело пересвистываются рябчики. Изредка пронзительно и хрипло кричат таежные сплетницы -- кедровки.
      Хор нынче необычайно красив. Сплошной лентой, чуть шурша друг о дружку хрустальными выступами, плывут льдины, припорошенные белой пудрой. В промежутках между ними вода лучилась приятным нежно-изумрудным светом. Идти на охоту было поздно, да и силы после вчерашних блужданий еще не восстановились. Поэтому спустился и насторожил под берегом несколько ловушек. Откопал и проверил старые. В две из них попались мышки, Лукса считает, что я слишком чутко настраиваю сторожок и поэтому он срабатывает от веса даже таких крохотных грызунов.
      Сам он завалился в палатку довольный. Еще бы! --Убил чушку буквально в двух шагах от стана. Гордо извлек из рюкзака добрый кусок мяса, печень и сердце. Задабривая своего покровителя охоты, он отрезал ломтик мяса и бросил в огонь: -- Спасибо, Пудзя, хорошая чушка.
      Перекусив, мы пошли за остатками свиньи. Жирненькая! Слой сала до двух пальцев толщиной.
      -- Кабаньим жиром улы надо смазывать. Не промокают в сырую погоду. Одно плохо -- потом сильно скользят по снегу, -- учил Лукса.
      Сумерки быстро сгущались, и незаметно тьма обступила нас со всех сторон. Мы заторопились. Небо затянуло тучами. Мохнатые снежинки закружились в воздухе как бабочки: то взлетали, то опускались, гоняясь друг за дружкой.
      В этот вечер у нас был первый настоящий охотничий ужин. Сварив полный котел мяса, мы пировали и, довольные удачным началом сезона, оживленно беседовали на самые разные темы. Намолчавшись за день, Лукса любил донимать меня вопросами. Во всем он пытался докопаться до самой сути и нередко ставил меня в тупик:
      -- Солнце у нас одно, но почему утром оно светит плохо, а днем так сильно, что и смотреть нельзя? -- или же спрашивал - Отчего каменеют рога? Они же вырастают мягкими и ест олень мягкую траву, а к гону рога становятся как камень. Я как мог разъяснял, используя свои книжные познания:
      -- Верно, молодые рога мягкие, пронизаны массой кровеносных сосудов и нервов, сверху покрыты кожицей с густой бархатистой шерсткой.
      -- От мошки защищает, -- вставил Лукса.
      -- Когда панты вырастают в полную величину, в их тканях происходят сложные солевые процессы. Проще говоря, начинается окостенение. Начинается оно с самых кончиков отростков, с поверхностного слоя и постепенно переходит все ниже и глубже. Кожица отмирает и, как ты сам рассказывал, олени счищают её о деревья. Недаром после отрастания рогов пантачи так часто посещают солонцы - организм требует восполнения запасов солей. А теперь вот ты мне скажи, кто из зверей самый крепкий на рану? -- Ишь как вывернулся! Самый крепкий лось будет. Самый слабый - изюбр. Медведь и кабан между ними. Лось даже с пробитым сердцем может бежать. Он силы бережет, от охотника уходит не больно быстро. В сопку идет не прямо, а как река петляет. Изюбр--дурак. Горяч. Раненый прыжками уходит. Вверх прямо режет. На рану он совсем слабый--даже с мелкашки свалить можно. Раз было: собака загнала изюбра на отстой. Подбежал, смотрю наверх, ничего не вижу -пихта мешает. Стрельнул, да в спешке не переключил с "мелкашки" на "жакан". Слышу: копыта по камням защелкали. Обида взяла -уходит рогач, ёлка-моталка. Бросился догонять, а изюбр сам мне навстречу. Не успел второй раз стрельнуть, как он грохнулся на камни совсем мертвый.
      - Расскажи что-нибудь еще.
      - Это можно, - добродушно согласился охотник, прихлебывая ив кружки чай, и допоздна вспоминал случаи из своей охотничьей жизни; рассказывал о повадках зверей, о тонкостях их промысла. Наконец, я не утерпел и задал давно беспокоивший меня вопрос:
      -- Лукса, а ты не боишься, что на тебя тигр или волки нападут?
      Бывалый охотник ответил с достоинством:
      -- Чего бояться? Зверь не глупый. Он человека сам боится. Ему плохо не делай, и он не тронет.
      -- Но случается же, что хищные звери нападают на человека.
      -- Неправда! Сказки это. Если зверя не трогать, он не нападает. Это, колонок или норка опасные звери? Но и они, если бежать некуда, бросятся на тебя. Однако один хуза в тайге все же есть - шатун. Очень ненадежный зверь, ёлка-моталка. Он может напасть.
      В лесу, после ночного снегопада, никаких следов. Только снежные "бомбы", сорвавшиеся с ветвей, успели кое-где продырявить бугристыми воронками пухлое одеяло.
      Разошлись рано, хотя можно было и не ходить - капканы лучше ставить на второй-третий день после снегопада. За это время зверьки наследят, и сразу видно, где их излюбленные проходы, а где случайный след.
      В ловушках моя обычная добыча -- мыши. У одного шалашика с приманкой норка пробежала прямо возле входа, но туда даже не заглянула -тоже сытая. В тайге нынче все благоденствуют. Бедствуют только охотники.
      Лукса весь день гонял косуль. Дважды ему удавалось приблизиться на выстрел, но оба раза пуля рикошетила о насквозь промерзший подлесок.
      -- На косулю хорошо с собакой ходить,-- жаловался он, -она под собакой круг делает и на то же место выбегает. Тут ее и бей.
      -- Почему тогда своего Пирата с собой не взял?
      -- Он только по зрячему идет, Встретит другой след, отвлекается и уходит по нему до следующего.
      УРАГАН
      Седьмое ноября! По всей стране торжества 1, а у нас обычный трудовой день. Я нарубил приманки и пошел бить новый путик по пойме Хора, но вскоре пришлось вернуться, чтобы надеть окамусованные лыжи. По глубокому снегу пешком ходить уже стало невозможно.
      Если бы таежники знали имя человека, первым догадавшегося оклеить лыжи камусом, то они поставили бы ему памятник. Короткие, жесткие волосы камуса надежно держат охотника на самых крутых склонах. При хорошем камусе скорее снег сойдет с сопки, чем лыжи поедут назад. Правда ходить на таких лыжах без привычки неловко, надо иметь определенный навык. И я поначалу тоже шел тяжело, неуклюже.
      Порой приходится читать описание того, как охотник, лихо скатившись с сопки, помчался к зимовью. Хочется верить, что где-то это и возможно, но только не в сихотэ-алинских дебрях. Попробуй скатись, когда выстроились один за другим кедры, ели, пихты, ясени, а небольшие промежутки между ними затянуты густым подлеском, переплетенным лианами.
      За ключом, на вздымающемся к востоку плоскогорье, появились миниатюрные следочки кабарги -- самого крошечного и самого древнего оленя нашей страны. Изящный отпечаток маленьких копытец четко вырисовывался на примятом снегу. Кабарга испетляла всю пойму в поисках своего любимого лакомства--длинного косматого лишайника, сизыми прядями свисающего с ветвей пихт и елей.
      Лукса рассказывал, что раньше охотники даже специально валили такие деревья и устанавливали самострелы, натягивая на высоте локтя волосяные нити. Слух у кабарги острый. Она издалека слышит падение дерева к приходит кормиться. Неравнодушны к этому лишайнику и многие другие звери, в том числе соболя, белки. По последние не едят его, а используют для утепления гнезд.
      Среди оленей кабарга примечательна отсутствием рогов. Этот существенный недостаток возмещается острыми саблевидными клыками, растущими из верхней челюсти. И хотя по величине они не могут соперничать с клыками секачей, при необходимости кабарожка может постоять за себя, ведь длина ее клыков достигает десяти сантиметров. Охотиться на кабаргу без хорошей собаки -бесполезное занятие. Благодаря чрезвычайно острому слуху она не подпустит охотника на верный выстрел. Поэтому, не задерживаясь, я зашагал дальше, сооружая в приглянувшихся местах амбарчики на соболей и норок. Чтобы привлечь их внимание, вокруг щедро разбрасывал накроху: перья и внутренности рябчиков.
      На становище вернулся, когда над ним уже витали соблазнительные запахи жареного мяса. Лукса колдовал у печки, готовя праздничное угощение -запекал на углях завернутые в металлическую фольгу жирные куски кабанятины, сдобренные чесноком.
      После праздничного ужина мы с особым удовольствием слушали по транзистору концерт. Но перед сном приподнятое настроение было испорчено - хлынул дождь.
      -- Когда таймень хочет проглотить пенка, он обдирает с него чешую, -- в мрачной задумчивости произнес Лукса, и тут же спохватившись, добавил: -Ничего. Терпеть надо. Жаловаться нельзя, елка-моталка. Поправится еще погода.
      После дождя снег покрылся ледяной коркой, и я с утра остался в палатке, тем солее, что давно пора было заняться хозяйственными делами. Невольно подумалось о рябчиках. Смогут ли бедолаги пробить корку льда и выбраться из снежного плена? К полудню начался снегопад а часом позже с горных вершин донесся нарастающий гул. Деревья беспокойно зашевелились, зашушукались, и вскоре налетел, понесся в глубь тайги могучий порыв ветра. Зеленые волны побежали по высоким кронам елей и кедров, сметая новенькие снежные шапки. Воздух на глазах мутнел, становился плотным, тяжелым. Шквал за шквалом ветер набирал силу и наконец достиг резиновой упругости. Тайга напряженно стонала, металась, утратив свои обычные величие и покой. Деревья шатались, скрипя суставами, как больные. По реке потянулись длинные космы поземки. Недалеко с хлестким, как удар бича, треском повалилась ель. Два громадных ясеня угрожающе склонились над нашим жилищем.
      Залив нещадно дымящую печь и захватив спальный мешок, я с опаской выбрался наружу. Ураган, видимо, достиг наивысшего напряжения. Вокруг творилось что-то невообразимое. Было темно, как ночью. Небо смешалось с тайгой. Все потонуло в снежных вихрях, сдобренных обломками веток, коры и невесть откуда взявшимися листьям. Постоянно то в одном, то в другом месте падали деревья. На фоне несусветного рева казалось, что они валятся бесшумно.
      Забравшись в выемку под обрывистым берегом, закупорился в мешке, как рябец в тесной снежной норе. В голову лезли беспокойные мысли: "Где Лукса? Что с ним? Тоже, наверное, отсиживается, пережидая непогоду. Не придавило ли палатку? Переживут ли звери такое жуткое ненастье?"
      К вечеру ветер заметно осел, но, отбушевав, ураган время от времени пролетал на слабеющих крыльях, выстреливая плотными снежными зарядами. А вскоре снег опять повалил плавно, мягкими хлопьями. Воцарилась гнетущая тишина, особенно заметная после оглушительного буйства стихии.
      Лукса пришел поздно, изнуренный и потрясенный бурей.
      -- Чего Пудзя так сердился? -- недоумение сокрушался он. -- Однако зимой деревья совсем нельзя гнуть. Беда как много тайги поломало. Путик закидало. Обходить завалы устал. Ладно до конца не ходил -- на развилке ключа отсиделся.
      К ночи ветер опять многоголосо завыл голодным зверем, заметался по реке и сопкам в поисках поживы. Врываясь в печную трубу, он наполнял палатку таким густым дымом, что становилось невозможно дышать. Мы легли спать, наглухо закупорившись в мешках.
      Проснулся от смачной ругани Луксы, яростно поносившего всех подряд - и дрова, и печку, и погоду, Высунув голову, я закашлялся от едкого чада. Оказывается, у Луксы от искры, вылетевшей из печки с порывом ветра, загорелся, точнее, затлел спальник. Пока охотник почувствовал, что горит, возле колена образовалась такая дыра, что в нее без труда можно было пролезть человеку. Легко понять несдержанность старого следопыта и простить ему крепкие выражения. Ведь зимой в этих краях спиртовой столбик нередко опускается до отметки минус сорок градусов.
      Выбравшись из занесенной снегом и обломками веток палатки, мы не признали окрестностей.
      Мне не раз приходилось видеть ветровалы, но в свежем виде они ошеломляют. Местами деревья повалены сплошь. Уцелела только молодая поросль. Поверженные исполины лежат вповалку, крепко обнявшись зелеными лапами, стыдливо таясь за громадами вывороченной земли. Те, у которых корни выдержали бешеный напор, переломлены у основания и истекают лучистой, как липовый мед, смолой, зависающей на золотистой древесине вытянутыми янтарными сережками. Обрывки узловатых корней, здоровые, сочные кричали от боли, протестуя против такой нелепей смерти. Невольно проникаешься уважением к тем крепышам, которые выстояли.
      День между тем выдался погожий. Изголодавшиеся за время ненастья звери забегали в поисках пищи.
      Тщательно осматривают и соболя свой участок - зверек никогда не пробежит мимо дупла, не обследовав его. Побывает на всех бугорках, заглянет под все валежины и завалы. Любит соболь пробегать по наклоненным и упавшим деревьям, особенно если оно лежит поперек ключа или распадка. Часто, уходя под завалы, соболь невидимкой проходит под снегом десятки метров. Душа радуется при виде этих замысловатых строчек. Необыкновенно интересное все же занятие - охота. Самое большое удовольствие доставляет возможность проникнуть в глухие, укромные уголки, понаблюдать жизнь ее обитателей. Эта сторона охоты, пожалуй, и увлекла меня в первую очередь.
      Хорошо помню то далекое февральское утро, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Первое, что я увидел, открыв глаза, -- улыбающиеся родители с новенькой, сверкающей одностволкой "Иж-1", пахнущей заводской смазкой. С тех пор охота на долгое время стала моей главной страстью. И не беда, что не всегда удачен выстрел и возвращаешься порой без трофеев. Ну разве не стоит испытать холод, голод, усталость ради того незабываемого наслаждения, которое получаешь при виде первозданного уголка природы, дикого зверя на свободе, стаи птиц, взмывающих с тихой заводи в заоблачную высь!
      Сегодня я шел в обход со сладостным предвкушением удачи, рассчитывая, что в одном из капканов в Маристом распадке меня обязательно будет дожидаться соболек. Все же как-никак четыре дня не проверял. Но отнюдь... Опять только мыши. И что обидно--некоторые, "амбарчики" соболя вдоль и поперек истоптали, в лаз заглядывали, но приманку так и не тронули. Как же, станут они грызть мерзлое мясо, когда повсюду живая добыча шныряет. Один из них прямо на макушке домика оставил, словно насмехаясь, выразительные знаки своего "презрения" к жалким подачкам охотника. В следующем за ним домике сидела голубая сорока, обитающая в нашей стране только здесь -- на юге Дальнего Востока. На ее счастье пружина была достаточно слабой и не перебила кость лапки. Попалась она совсем недавно--даже снежный покров вокруг хатки не потревожен. Я разжал дужки и освободил птицу. Сорока, покачав головой в темной шапочке, взлетела на дерево. Расправила взъерошенные перья и, резко высказавшись в мой адрес, упорхнула по своим делам.
      Тут же я впервые увидел колонка, привлеченного, видимо, криком сороки. Его рыжевато-охристая шубка на белом фоне смотрится весьма эффектно. Тельце длинное, гибкое, с круто изогнутой спиной. Колонок несколько мельче соболя, но кровожаден и злобен: сила в сочетании с проворством позволяет ему одолевать животных и птиц, которые значительно крупнее его.
      Пока я снимал ружье, зверье юркнул в снег под кучу валежин и веток, оставленных весенним паводком. Дожидаться его появления оттуда мощно весь сезон: мышей в таких местах великое множество -- до лета хватит.
      От них и в нашем жилище нет спасения. Ничего съедобного нельзя оставить--сгрызут. Продукты держим на лабазе. Но они и туда наловчились взбираться. Перекрыли им путь, только облив стойки лабаза несколько раз водой.
      Ночами в нашем жилище довольно шумно от мышиных полчищ, носящихся по скатам палатки, по спальным мешкам. Одна, самая нахальная, даже забралась ко мне в спальник, прогулялась до ступней ног и бодренько назад по шее, миме уха. Я прямо оцепенел. Не столько страха от тигра натерпишься, как от мышей. Из палатки выйдешь--веером рассыпаются. Со всех окрестностей к нам набиты тропы -- на кормежку ходят. Жирные, лоснящиеся, ужасно наглые и любопытные.
      Как-то вечером сидим, ужинаем. Одна высунулась из-под чурки-стола, огляделась и деловито взобралась на нее. Я руку протянул, чтобы щелчок дать, а она, окаянная, носик вытянула и старательно обнюхивает палец --- нельзя ли чем и тут поживиться. Ставим на них капканы, бьем поленьями, а грызунам по-прежнему нет числа. Того и гляди за нас примутся.
      Но я отвлекся от событий дня. Так вот, там, где путик проходит через межгорную седловину, лыжню пересекала волнистая борозда, сглаженная посередине широким хвостом. Выдра?! Откуда она здесь? Ведь хорошо известно, что речные разбойницы держатся рек, ключей, а тут глухая высокогорная тайга. Что побудило этого "рыболова" предпринять сухопутное путешествие через перевал? Быть может, выдра покинула свой ключ потому, что замерзли полыньи? Или он оскудел рыбой? А может просто проснулась тяга к странствиям?
      Потрогал след пальцами: снег не смерзшийся, стенки рассылались от легкого прикосновения; у выволока лежали нежные, полупрозрачные снежинки. Сомнения не осталось - выдра прошла буквально передо мной. Лапы у нее короткие. По снегу бегает медленно. Возможность догнать ее сразу соблазнила меня.
      Сначала шел не спеша--устал за день, но разглядев вдали мелькающее пятно, ринулся напролом, как секач, не разбирая дороги, подминая лыжами густой подлесок, не замечая ничего, кроме волнистой борозды перед собой.
      Выдра наверняка услышала погоню -- длина прыжков резко увеличилась и она свернула влево, безошибочно определив кратчайший путь к воде. Я тоже прибавил ходу. Откуда только силы взялись! Стало жарко. Сердце, бухая, разрывало грудь. Сбросил рюкзак, потом телогрейку. Вот уже темная искристая спина приземистого зверя замелькала среди деревьев. Прыгала выдра тяжело, глубоко проваливаясь в снег плотным телом. Расстояние между нами быстро сокращалось. Притормозив, я вскинул ружье и выстрелил в изгибающееся волной туловище. Выдра мгновенно исчезла под снегом. Подбежав, по черточкам дробинок увидел, что промахнулся -- сноп дроби прошел выше.
      Скинув лыжи, я принялся лихорадочно разгребать снег ногами. Нижний слой был зернистым, сыпучим, и норовил скатиться обратно. Переводя дух, огляделся и увидел цепочку следов, терявшуюся в глубине леса -выдра обхитрила меня, пройдя под снегом десяток метров. Пока я возился с лыжами и вновь пустился в погоню, прошло довольно много времени: обманщица успела уйти далеко.
      Чем ближе к ключу, тем круче становился склон. Вскоре, чтобы погасить скорость и не врезаться в какое-нибудь дерево, мне пришлось хвататься за проносившиеся мимо стволы. Когда я почти настиг выдру и резко затормозил для выстрела, она вновь нырнула в снег. Я, не тратя времени на бесплодное перемешивание снега, принялся ходить на лыжах кругами, останавливаясь и подолгу прощупывая глазами каждый уголок леса. Но сколько ни вглядывался, ни выдры, ни ее следов нигде не было. В растерянности попробовал разгребать снег под поваленными стволами и в иных местах, где по моему разумению она могла затаиться. Выдра же словно сквозь землю провалилась.
      Прочесав тайгу внутри большого круга, расширил границу поиска, однако выходного следа так и не обнаружил. Дело близилось к вечеру. Пора было возвращаться, тем более, что в одном свитере, без телогрейки, я основательно продрог. Оглядев окрестности в последний раз и, совершенно окоченев, повернул обратно, злясь на себя за промах.
      При этом я не мог не оценить сообразительность выдры. Осмысленность ее поведения вызывала симпатию и уважение. Дважды провела меня, да так ловко!
      Подобрав телогрейку, я с трудом втиснулся в нее - на морозе она застыла коробом. К палатке подъехал уже в густой темноте.
      Лукса ел мясо, а на печке по-домашнему монотонно сипел чайник. Выслушав мой рассказ о том, как находчиво вела себя выдра, старый охотник успокоил:
      -- Шибко не расстраивайся. Выдра - самый умный зверь в тайге. Как говорит наш охотовед: промысел выдры--это высший пилотаж. Однако не последняя зима у тебя. Придет время - добудешь. Я тоже выдру как и ты на переходе гонял, но меня собака выручила. В завал загнала. В другой сезон три собаки выдру под корягой причуяли, но взять боятся. Одна сунулась. Выдра так лапой саданула, что кожу с носа содрала. Я стрельнул. Хитрюга с другой стороны выскочила--и к полынье. Собаки за ней. В клубок сплелись. Визжат, рычат и к воде катятся. Стрельнуть боюсь -- собак зацеплю. Так и ушла, елка-моталка.
      Закончив рассказ, мой наставник еще долго делился со мной своими наблюдениями из промысла пушнины. Я, как всегда, внимательно слушал, стараясь ничего не упустить.
      -- Лукса, а ты вчера мок "амбарчики" вдоль ключа смотрел?
      -- Смотрел, смотрел. Молодец. Все правильно делаешь. Места подходящие.
      -- Почему же тогда соболь не идет? Может, пахучие приманки попробовать...
      -- Глупости это. Если соболь идет на приманку, то идет на любую. А если не идет--что хочешь клади, не тронет. Надо ждать, когда соболя тропить начнут.
      -- Так три недели ведь прошло, а я еще ничего не поймал.
      -- Не спеши. Ходи больше, "амбарчики" ставь. Увидит Пудзя, что не ленишься, пошлет удачу. Человек за все должен платить, а за удачу особенно. Старый удэгеец, прав, и я настраиваю себя на длительный экзамен. Уверенность в успехе не покидает меня и поддерживает силы.
      ЛЮБОПЫТНЫЙ "ХОЗЯИН"
      Морозы с каждым днем крепче, снег глубже, а дни короче. Хор наконец-то встал. Вся река в бугристых торосах. Там, где они вздыбились на два-три метра, солнечные лучи отражаются от верхних граней льдин так чудесно, что казалось, это сверкают, переливаются россыпи бриллиантов, изумрудов. Ниже лед тускнеет, становясь у воды абсолютно черным. Когда река встает, уровень воды в ней повышается, и прибрежные льдины выпирает прямо к яру. В этот раз четыре моих капкана оказались безнадежно погребенными под их натиском. Скоро вода спадет до нормального уровня и подо льдом образуются обширные пустоты. В них тепло и есть свободный доступ к воде -все условия для безопасной и сытой жизни норкам. С этой поры они становятся почти недосягаемыми для охотника.
      Лукса ушел в стойбище за продуктами, а заодно "погулять маленько".
      К сожалению, мы не смогли в полной мере воспользоваться неожиданно подвернувшейся возможностью попасть на участок на вертолете, и часть закупленных продуктов так и осталась в леспромхозовском поселке Горный. (В Гвасюгах трудно купить все необходимое для зимовки.)
      К обеду, после обхода пустых ловушек, настроение было пасмурным. Решил продолжить путик вниз по Хору до Разбитой, названной так потому, что от реки в этом месте отбивается несколько проточек, которые, упираясь в отвесные скалы, опять сливаются и возвращаются в основное русло глубоким длинным рукавом.
      Лукса рассказывал, что глубина в нем достигает девяти метров и, с незапамятных времен, обитает там громадный таймень. Сети он пробивает, как пуля бумагу. Леску рвет словно паутину. Все попытки поймать его не имели успеха. Я не очень доверял такого рода сказкам, но все же давно собирался взглянуть на это легендарное место и заодно расставить ловушки.
      Километров пять прошел легко. Потом начался перестойный, глухой лес, да такой частый, что приходилось в буквальном смысле этого слова протискиваться между стволов. Вымотавшись вконец, повернул обратно, так и не пойдя до Разбитой, тем более, что уже выставил все капканы. Пройдя шагов сто, я остолбенел: рядом с лыжней появились следы тигра. Взбитая мощными лапами глубокая траншея резко сворачивала в сторону. Даже по следу чувствовалась необыкновенная сила животного.
      Панический страх сдавил меня стальным обручем. По телу игольчатым наждаком пробежал мороз, лоб покрылся испариной, руки непроизвольно сжали ружье. Я замер, осторожно озираясь и до рези в глазах всматриваясь в окружавший меня лес, Было очевидно, что властелин северных джунглей шел за мной и скрылся в чаще, услышав или увидев, что я возвращаюсь. Мне даже чудилось, что я ощущаю его пристальный взгляд, и любое мое неверное движение может побудить тигра к нападению.
      Не видя зверя, а лишь ощущая его присутствие, я в панике хотел было взобраться повыше на дерево, но рассудок подсказал, что без движения на нем я быстро окоченею.
      Пересиливая страх, разглядывая каждый куст, выворотень, точно именно там затаился хищник, пошел к становищу.
      Через несколько дней мне опять пришлось ходить по этой лыжне. Страх ослаб. Он рассеялся вовсе, когда прочитал следы.
      Полосатый брел за мной около километра, обходя вокруг каждую снежную хатку, заглядывая вовнутрь, не тронув, к счастью, приманки, ибо трудно вообразить, что было бы, если бы капкан защемил ему нос или лапу. Когда я повернул вспять, громадная кошка прыгнула в сторону и полезла на гору, не помышляя о нападении. Ей просто было любопытно посмотреть, чем в ее владениях занимается горемыка-охотник.