Щербатов, как и Бибиков, был опытным боевым генералом. Во время Семилетней войны участвовал в сражениях при Цорндорфе, Пальцихе и Франкфурте; в ходе первой русско-турецкой войны — во взятии крепости Бендеры. В 1771 году, когда русские войска вступили в Крым, его корпус штурмом взял крепость Арабат, затем занял Керчь, Еникале.

Поскольку уже в начале апреля скопилось большое число арестованных повстанцев (в Казани — 169, в Оренбурге — 4,7 тысячи), вместо одной секретной комиссии (в Казани) сделали две (еще в Оренбурге, куда из Казани приехали Лунин и Маврин).

Когда новый главнокомандующий вступил в должность, разные отряды и команды подчиненных ему офицеров занимались вылавливанием пугачевцев и их партий. В районе Самарской линии они несколько раз оббили попытки калмыков перейти реку Самару и уйти в Башкирию на соединение с Пугачевым. 23 мая на реке Грязнухе подпоручик Банков разгромил отряд калмыков Ф.И. Дербетева; в плен попало около 200 человек, предводитель вскоре умер от раны.

Особый отряд Берглина, посланный из Казани, занял Осу, разогнал «толпу» башкир около села Крыдова на реке Тулве. Между Кунгуром и Красноуфимском отряд подполковника Папова старался предотвратить новые волнения местных жителей.

Вдогонку за Пугачевым генерал Голицын послал из Сакмарского городка два отряда: генерала Фреймана — по Уфимской дороге, подполковника Аршеневского — по Ново-Московской дороге. Генерал Станиславский и полковник Ступишин должны были преградить путь Пугачеву в верховьях Яика, у Верхне-Яицкой крепости. Следить за действиями Пугачева приказали также бригадиру Фейервару, коменданту Троицкой крепости (восточнее Верхне-Яицкой, на реке Уй), и майору Гагрину, находившемуся у Челябинска (севернее Троицкой). Михельсону, который находился в Уфе, генерал приказал скорее выступить на восток, тоже против Пугачева. Но весенний разлив рек задержал Михельсона в Уфе, Фреймана — в Табынске, где к нему присоединился Аршеневский.

Голицын стягивал к Оренбургу новые силы из Самары (пять эскадронов Бахмутского гусарского полка во главе с майором Шевичем), с реки Медведицы (500 донских казаков полковника Денисова). Мансурову приказал расставить посты по Яику от Татищевой до Гурьева. Полковник Шепелев с отрядом в 600 человек должен был идти из деревни Дюсметевой к Стерлитамакской пристани и установить связь с Фрейманом.

Эти и другие отряды карателей, преодолевая весеннее бездорожье, шли по своим направлениям. Зачастую их командиры не знали местонахождение не только Пугачева, но и своих коллег — командиров других правительственных отрядов.

Между тем Пугачев, казалось бы, по представлению властей, разбитый окончательно, быстро восстановил свои силы. После ночевки в селе Ташлы он прошел село Красную Мечеть и вступил в Вознесенский завод. Он шел на северо-восток от Оренбурга, к заводам Южного Урала, а не на север, к Уфе, где после поражения Зарубина расположились каратели Михельсона. Здесь, на заводе, который и до прихода Пугачева был на стороне восставших, его встретили с почетом — хлебом и солью. Через два дня Пугачев вышел к Авзяно-Петровским заводам. Все жители, в том числе священники с образами, стояли по обеим сторонам улицы, приветствуя «государя». На этих и соседних заводах в войско Пугачева вступило до 500 заводских крестьян, из которых он сформировал особый Авзяно-Петровский полк. Будучи еще на Вознесенском заводе, воссоздал, хотя и не в прежнем численном составе, Военную коллегию — секретарем назначил казака Ивана Шундеева, повытчиком — Григория Туманова. Они и составили новые пугачевские указы о наборе и присылке вооруженных людей к Пугачеву. Адресовали их к башкирским старшинам и заводским жителям. На башкирский язык переводил Туманов. Подписывал указы Иван Творогов, к ним прикладывали печать с изображением и титулом «Петра III». Указы пугачевские гонцы повезли также в район Челябы и Чебаркуля — население обязали готовить печеный хлеб, фураж для «персонального шествия его величества с армиею». Как показывал впоследствии Творогов, «по тем указам старшины и заводские прикащики давали людей охотно». Причина этого была простой — население с восторгом встречало призывы Пугачева, готово было ему помочь всем, чем могло.

12 апреля Пугачев вышел из Авзяно-Петровского завода и вскоре оказался на Белорецком заводе, в верховьях реки Белой. В Авзянский полк влилось еще 300 заводских крестьян. Полковником Пугачев назначил Загуменова (Загуменного) — крестьянина Авзянского же завода. В это время к Пугачеву спешил Белобородов. Разбитый под Екатеринбургом, он пришел в село Верхние Киги, между названным городом и Уфой. По пути он встретил эмиссаров Пугачева с указами. Развив энергичную деятельность, собрал новый отряд. Людей в него призывали мещеряк Бахтиар Канкаев и несколько башкирских старшин. Местом их сбора Белобородов назначил Саткинский завод. Об этом он писал в ордере от 16 апреля сотнику Кузьме Коновалову, отряд которого находился в Кунгурском уезде; добавил при этом: «…И батюшка наш великий государь Петр Федорович изволит следовать в здешние края».

О том, где находился Пугачев, у воинских начальников были самые разные сведения: Щербатову сообщили слух, что он идет с башкирами за Урал; Деколонгу — о его прибытии в Усть-Уйскую крепость (при впадении реки Уй в реку Тобол); Михельсону — на Авзяно-Петровские заводы. Деколонг откровенно трусил, считая пугачевские силы «отважными и отчаянными», готовыми к «могутному» стремлению против его отряда. Он присоединил к нему военную часть, шедшую к Екатеринбургу. Требовал срочной помощи от Гагрина из Челябы, но того столь же срочно и трусливо вызывал на помощь в Екатеринбург полковник Бибиков. В конце концов майор с отрядом в 861 человек пошел к Деколонгу, прибывшему в Верхне-Яицкую крепость.

На Белорецком заводе Пугачев пробыл несколько недель. Его посланцы с указами по всей Башкирии поднимают ее жителей на борьбу. Последние не слушали увещания Щербатова. Башкиры в нескольких местах собирались на совещания — их ознакомили с щербатовским увещанием и пугачевскими воззваниями. Сторонники восстания говорили о неправильных действиях, жестокостях центральных и местных властей. Все присутствующие и без того хорошо это понимали и знали — многое происходило на их глазах. Совсем недавно, в марте, поймали в Карагайской крепости одного башкира. Полковник фон Фок приказал отрезать ему нос, уши и все пальцы на правой руке, а потом пустить на волю «для воздержания товарищей»: иначе-де и все другие «жестокой казни не минуют». Так же каратели поступали со многими русскими крестьянами и работными людьми, казаками и солдатами, с татарами и калмыками, короче говоря — с теми, кто выступал против гнета и притеснений, вне зависимости от национальности, веры, пола. Здесь же, на совещаниях, упоминались некоторые воззвания местных командиров, наполненные угрозами. В одном из них, разосланном от имени коменданта Верхне-Яицкой дистанции полковника Ступишина, его составитель спорит с пугачевскими манифестами: Пугачев «якобы великие милости обещает, и будете вы якобы жить без закона, как звери в поле. Я вам говорю: тому не верьте и никаких милостей от вора не ждите». Не ограничиваясь напоминаниями о долге и присяге, комендант угрожает, что в случае «шалости» башкир «тотчас на вас со всею моею командою из Верхне-Яицкой, Магниткой, Карагайской и Кизильской крепостей пойду и с пушками, и тогда вы не ждите пощады: буду вас казнить, вешать за ноги и за ребра, дома ваши, хлеб и сено подожгу и скот истреблю. Слышите ли? Если слышите, то бойтесь — я не люблю ни лгать, ни шутить. Вы меня знаете, и я вас очень хорошо знаю». Далее упоминается «башкирец Зеутфундинка Мусин», пойманный около Верхне-Яицкой «с воровскими татарскими письмами от злодеев»; те письма публично сожжены. «А тому вору-башкирцу велел я отрезать нос и уши и к вам, ворам, с сим листом от меня посылаю». То же комендант обещает сделать и с другими, которые «с такими письмами» будут пойманы («велю пытать накрепко, а также нос и уши отрежу; знайте же то, воры, и ужасайтесь!»). Даже за ложное изъявление покорности грозила смертная казнь «по великом истязании».

Подобные угрозы властей, их действия, несправедливые, жестокие и беспощадные, вызывали, естественно, сопротивление — появление многих повстанческих отрядов, их слияние с войском Пугачева. Оно уже на Белорецком заводе дошло до 4—5 тысяч человек; в основном это были плохо вооруженные башкиры. Пугачев решил идти на крепости Верхне-Яицкой линии. Поскольку в Верхне-Яицкой крепости стоял сильный гарнизон, направились к Магнитной. Туда же велено было прибыть Белобородову и башкирским старшинам. Военная коллегия 2 мая, перед самым уходом войска с завода (прибыло оно сюда 13 апреля), послала указ, в котором Бе-лобородову (он шел в Кундравинскую слободу) «наистрожайше определяется с получения сего тот самый час выступить и секурсировать под Магнитную к его величеству в армию с имеющеюся при тебе артиллериею. И по сему его величества указу чинить неупустительное исполнение, не подвергая себя неупустительному штрафу. Его величество из Белорецкой сего числа выступил и шествует в Магнитную».

Василий Михайловский, главный «интендант» войска, составил расписание заготовки провианта и фуража на пути к Челябинску, куда, по всей видимости, и намеревался идти Пугачев. Военная коллегия формировала отряды, готовила все для продолжения похода.

Перед отходом Белорецкий завод Пугачев приказал сжечь. То же делали по его распоряжению по всему Южному Уралу. Если раньше, в пору осады Оренбурга, заводы были базой его главной армии и их не трогали, более того — охраняли, то теперь обстановка изменилась. Здесь появились правительственные отряды, и нельзя было допустить, чтобы заводы стали их опорой.

Белобородое собирал новые силы на заводах, опираясь на один из них — Саткинский. Симский завод, построенный в родных местах Салавата Юлаева, стал базой действий его отряда; Кыштымские и Каслинский — отряда Грязнова и т. д. В отряды со всех сторон шли крестьяне и заводские работники, русские люди и башкиры. После некоторого спада движения в апреле, в связи с поражениями под Оренбургом и Уфой, в мае начинается новый подъем.

Местные власти, военные начальники ошибались, полагая, что восстание вот-вот совсем затухнет. Щербатов в письме от 20 апреля Кречетникову, астраханскому губернатору, утверждал, что Пугачев, находясь в Башкирии, «перебегает из одного места в другое», «стережется он от всех сторон воинскими командами, дабы ни к стороне Яика пробраться не мог, ниже вскочить внутрь Башкирии». Уфимская провинция, по его словам, почти полностью приведена в повиновение; башкиры идут к Михельсону с повинной, а их старшины обещают содействие в борьбе со «злодейскими зборищами» и поимке «самого злодея». Действительное положение вещей было далеко от картины, нарисованной главнокомандующим. Правда, многие изъявляли покорность, в первую очередь — старшины. Но не все так поступали, особенно из простого народа. Новые и новые башкирские отряды из нескольких сот, а то и тысяч человек становились под знамя Пугачева; да и немало старшин делали то же самое. Пример Салавата Юлаева и его отца Юлая Азналина особенно красноречив. Так же поступали и другие. Даже те, кто заявлял о покорности, не всегда делали это добровольно. Качкин Самаров после поражения под Уфой пришел к Фрейману и просил «разрешить ему усилить свою команду, обещав Фрейману, что он с этой командой будет преследовать врага отечества Пугачева, куда бы он ни бежал». Но, вернувшись «в свою волость», начал собирать людей для борьбы не с Пугачевым, а с карателями. В воззвании к башкирам, татарам, мишарям он сообщал, что «от нашего… государя императора Петра Федоровича» получил «высочайшие указы… о безжалостном уничтожении врагов его величества».

Со всех «дорог» Башкирии власти получали известия о новых волнениях местного населения, их выступлениях против карателей, желании «присовокупиться… к Пугачеву». Какие-то неопознанные отряды появились под Уфой; от Осы до Красноуфимска стал невозможен «свободный проезд». В карательные отряды жители не идут — «обыватели делаются ослушными и в поход не выступают». Если же Пугачев «требовал людей и лошадей, все оное было ему давано вскорости». Щербатов в эти майские дни дает уже иную оценку положению в Башкирии — «везде жители единодушно и с усердием» готовы Пугачеву «воспомоществовать». Сенат на основании рапорта Рейнсдорпа заключил, что «тот злодей нашел способ башкирский народ вяще поколебать», и он «тотчас попустился в генеральный бунт, от коего такой распространился огонь, что как по линии, так и внутри губернии неописуемые злодейства причинены».

Особенно решительно воевал отряд Салавата Юлаева. В нем весной было до одной тысячи человек. Захватив Симский зазод, он запретил разорять заводские строения, но сжег контору, лавки, кабаки, документы. Местных крестьян от имени «императора Петра III» освободил от крепостной зависимости, объявив об их зачислении в казаки. Они в немалом числе вступили в его отряд. После двухдневного штурма, преодолев сопротивление двухтысячного отряда, Салават захватил Катав-Ивановский завод. Затем вернулся на Симский (2 мая). Его силы насчитывали уже до 3 тысяч человек — башкир и заводских работников, хотя карателям, которых испугали действия юлаевского отряда, мерещилось, что в нем не менее 10 тысяч человек! Важно отметить, что Салават и его отец старались наладить сотрудничество между башкирами и русскими, не допускали антирусских действий. Обращаясь к местным жителям, убеждали их, что башкирам и русским не нужно спорить и враждовать; они должны бороться с общим врагом — заводчиками, помещиками, чиновниками.

В районе Ногайской дороги активные действия вел отряд Караиая Муратова, сотника Бурзянской волости и пугачевского полковника. С ним вместе были Канзафар Усаев, Кусяпкул Азятев. Муратов воевал в районе Ново-Московской дороги, вместе со ставропольскими калмыками — у Стерлитамакской пристани.

В том же мае месяце повстанческие предводители решительно громят заводы Южного Урала. По словам Салавата, «…в мае месяце… Пугачев прислал на имя отца моего и мое да и протчих письменное повеление с тем, чтоб нам все заводы выжечь; а естли того не учиним, то стращал нас искоренением». То же позднее, на допросе, сказал и его отец Юлай. Подобное распоряжение Пугачев разослал, покидая Белорецкий завод, то есть в начале мая. Заводы к тому времени истощили свои запасы. Повстанцы в них не могли теперь задерживаться на более или менее долгое время; со всех сторон двигались отряды карателей: с запада, со стороны Уфы, к Симскому и Саткипскому заводам — Михельсон; с юго-запада — Фрейман; с северо-востока, от Шадринска — Деколонг; к востоку, в крепостях по верхним Яику и Ую, располагались правительственные гарнизоны.

Отряды восставших, чтобы затруднить положение карателей, разрушают мосты, заводы. На первых порах заводские жители им помогали. Но вскоре, по мере того, как повстанцы, особенно башкиры, стали подчистую сжигать и разорять заводы, они меняют к ним свое отношение. Конечно, башкиры, и это понятно, издавна испытывали вполне определенные чувства ненависти к заводам и заводчикам, помещикам, которые захватывали их земли, переселяли сюда своих крестьян, строили заводы. Но стихия разрушений, начавшая бушевать после пугачевских распоряжений, с неизбежностью приводила к нарушению жизненных интересов многих заводских работников — для них работа на заводе давно стала единственным источником существования. Все это приводило к трениям, росту противоречий, насилий, недовольства, осложняло дело восстания, позиции его предводителей, самого Пугачева.

Обстановка, в которой приходилось Пугачеву и повстанцам бороться на втором этапе движения, изменилась весьма заметно. Раньше, находясь под Оренбургом и Яицким городком, Уфой и Челябинском, они действовали в условиях отсутствия значительных карательных сил, могли проявлять собственную инициативу. Теперь же, когда каратели теснили со всех сторон, Пугачев и его атаманы не могли надолго задерживаться где-либо, переходили с места на место, появлялись то тут, то там, стараясь избежать ловушки, поджидавшие на каждом шагу.

5 мая Пугачев с пятитысячным отрядом, без артиллерии, подошел к Магнитной. Ее гарнизон имел всего 100 человек, но при этом 10 орудий. Он отбивал все атаки восставших. В ночь на 6 мая в крепости взорвались пороховые ящики — вероятно, постарался кто-то из осажденных, чтобы помочь пугачевцам, и они в три часа ночи ворвались в крепость. Пугачева легко ранили в руку во время дневного штурма. Хотя победа была одержана над немногочисленным противником, повстанцы были ей очень рады — все-таки после тяжких поражений конца марта — начала апреля удалось штурмом взять крепость. К тому же на следующий день к ней подошел отряд Овчинникова и Перфильева, целый почти месяц догонявший Пугачева. В повстанческое войско влились 300 казаков и 200 заводских крестьян. Прошел еще день, и вблизи крепости показался отряд Белобородова в 700 человек. Шел он стройно, в строгом порядке. Подойдя к Пугачеву, белобородовцы преклонили перед ним знамена. Момент получился торжественный и воодушевляющий.

В Магнитную пришел и есаул Иван Шибаев. В его отряд (300 человек) входили в основном крестьяне и работные люди Златоустовского и других заводов.

В те же дни Емельян Иванович принимал башкирских старшин. Верхоланцев, свидетель приема, сообщает: «На нем была парчевая бекеш, род казацкого троеклина, сапоги красные…»

Маневр Пугачева, повернувшего с Белорецкого завода на юг — юго-восток к Магнитной, ввел в заблуждение местное начальство. Командиры крепостей, лежавших вниз по Яику, вплоть до Орской и Озерной, посчитали, что он собирается вернуться к Оренбургу, просили помощи у Голицына. Пугачев же вышел из Магнитной 8 мая и, обойдя Верхне-Яицкую крепость (атаковать ее не решился), прошел Уральскими горами, уничтожая за собой мосты, переправы, к Карагайской, Петропавловской и Степной крепостям, Подгорному и Санарскому редутам. Гарнизоны Ступишин собрал в Верхне-Яицке. Там же находился Деколонг, пришедший с отрядом из Челябинска через Троицкую и Уйскую крепости.

В крепостях Пугачев не задерживался — расправившись с местными офицерами, отправлялся дальше. 19 мая он захватил Троицкую крепость, потеряв при этом 30 человек. Здесь казнили ее коменданта бригадира де Фейервара, других офицеров, всех, кто оказывал сопротивление. Узнав, что следом за ним идет Деколонг, Пугачев вывел свое войско из крепости, расположив его в полутора верстах от нее. Оно насчитывало до 10 тысяч человек.

Деколонг был вне себя от того, что Пугачев ускользнул от него у Верхне-Троицкой. В письме генералу Ска-лону он этого не скрывал: «Сия ядовитая скорпия», то есть Пугачев, благодаря «пронырствам своим», узнав о больших силах в крепости, «мерзкий свой оборот принял по краю Уральских гор в другую сторону». Благодаря «конным силам» Пугачев ушел от погони. Но Деколонг форсированным маршем преследовал его и 21 мая, в 7 часов утра, подошел к лагерю под Троицкой.

Повстанцы встретили карателей артиллерийским огнем, затем атакой всеми силами. После некоторого первого замешательства части Деколонга перешли в контратаку, и нестройная толпа пугачевцев обратилась в бегство. Сам Пугачев едва спасся (помогла свежая лошадь) от догонявших его казаков и драгун. Отряды Гагрина и Жолотова преследовали их на нескольких верстах. Пугачев потерял до четырех тысяч убитыми, 70 пленными, огромный обоз, 28 пушек, порох. Многие разбежались. Поражение было страшным. Погибли многие активные повстанцы. В плен попали Туманов и Шундеев — секретарь и повытчик Военной коллегии.

Пугачев, ранее намеревавшийся идти к Челябе, на север от Троицкой, отказался от этого намерения, повернул на северо-запад — через Нижне-Увельскую и Кичигинскую слободы пошел к Коельской крепости и заводам Исетского ведомства. За два дня вокруг него снова собралось до двух тысяч повстанцев, прежде всего заводских крестьян. Вольнонаемный работник с Златоустовского завода Иван Трофимов, принявший имя Алексея Дубровского, из мценских купцов, стал новым секретарем Военной коллегии; повытчиком — заводской крестьянин Герасим Степанов. Далее путь Пугачева лежал к Кундравинской слободе. Но сюда подходил с запада Михельсон.

Отряд Михельсопа, преодолевая бездорожье, наводя мосты, 6 мая подошел к Симскому заводу и отбросил отряд Салавата Юлаева в 500 человек, занявший ущелья между горами. В ночь с 7 на 8 мая вышел с завода в деревню Ераль. Около нее произошло сражение с полутора тысячами повстанцев Салавата. Бой носил очень упорный характер: «Мы нашли, — писал 8 мая Михельсон в рапорте Щербатову, — такое сопротивление, какого не ожидали: злодеи, не уважая нашу атаку, прямо пошли нам навстречу. Однако, помощию божиею, по немалом от них сопротивлении были обращены в бег».

Башкирская конница Салавата вихрем налетела на карателей. Ожесточенное сражение продолжалось несколько часов. Но и здесь повстанцы потерпели поражение, потеряли 300 человек убитыми, 17 пленными, 8 пушек. Михельсон потерял 8 убитыми и 19 ранеными. Он несколько дней преследовал Салавата. Но разгромить его окончательно и взять в плен не сумел. Башкирский герой вскоре вернулся на Симский завод, взял и 23 мая, покинув, сжег его.

Через неделю Михельсон приблизился к Кундравинской слободе. Не доходя до нее, он в горах разбил еще один башкирский отряд в одну тысячу человек. Окружил его, бросив в бой пехоту и кавалерию. Башкиры, по его признанию, бросались на его солдат «с великим бешенством». Они потерпели поражение, потеряли до 300 человек, остальные разбежались. Но и Михельсон понес потери — 18 убитых, 45 раненых. Он не мог понять причины такого упорства: «Живых злодеев я едва мог получить два человека, из забежавших в озеро (спасавшихся от карателей. — В. Б.). Каждый из. сих варваров кричал, что лучше хочет умереть, нежели сдаться. Я не могу понять причины жестокосердия сих народов».

Узнав в Кундравине о событиях под Троицкой и приближении Пугачева к Коельской крепости, Михельсон выступил ему навстречу. У деревни Лягушиной 22 мая повстречал до двух тысяч восставших. «Я, — писал Михельсон в рапорте 23 мая, — имев известие, что Пугачев разбит, никак себе не мог представить, чтоб сия толпа была Пугачева, а более думал, что идет корпус Деколонга, почему и послал разведать, а сам, выбрав по выходе из леса удобное место, построился к бою».

Повстанцы первыми напали на врага, бросились на орудия. Однако их копья не могли сравниться с солдатскими штыками и ружьями. Пугачев с конницей налетел на левый фланг Михельсона, смял иррегулярную «иноверческую» команду. Но одновременная контратака в разных местах привела в расстройство ряды повстанцев, и они, как это часто уже бывало, обратились в бегство. Их преследовали 15 верст. До 600 убитых, 400 пленных — таковы были их потери.

Михельсон пытался организовать окружение и захват «злодея». Но сделать это не удалось. Пугачев снова ускользнул. Пройдя Чебаркульскую крепость, он остановился на реке Миасс, простоял здесь четыре дня, собрал до двух тысяч человек, «пропустил» вперед преследователей — Михельсон, получивший известие, что предводитель на Саткинском заводе, повернул туда. 27 мая подполковник появился там, но нашел большой отряд башкир, быстро отступивший. Их преследовали 20 верст, но не догнали. Михельсон подошел к Симскому заводу, недалеко от него настиг и разбил отряд Салавата. 2 июня пришел к деревне Верхние Киги.

Здесь он снова настиг Салавата. Разгорелся бой. В разгар его в тыл карателям неожиданно ударил подошедший сюда же Пугачев, который до этого сжег Чебаркуль, Кундраву, Златоустовский и Саткинский заводы. Схватка закончилась отступлением повстанцев, потерявших опять до 400 человек (у Михельсона — 23 убитых, 16 раненых). На следующий день снова произошло сражение, опять неудачное для восставших. Правда, на этот раз отряд Михельсона с немалым трудом разбил восставших. Потом Пугачев говорил на допросе, что «Михельсон его не разбил, ни он, Емелька, Михельсону вреда не сделал, и разошлись». В словах Емельяна есть элемент преувеличения, но все же в этих сражениях его подчиненные проявили большое упорство и бесстрашие, а солдаты Михельсона к тому времени изрядно измотались, потеряли немало своих товарищей.

Потери в боях с повстанцами, наличие большого числа раненых, обоза, «великий недостаток» в боеприпасах и лошадях заставили Михельсона вернуться в Уфу. После отдыха и пополнения он планировал идти через Бирск на север, к Хлынову, наперерез Пугачеву. Но и этот план, как показали дальнейшие события, не удался. Передышку (уход Михельсона, бездействие Фреймана и Деколонга) Пугачев и Салават, силы которых под Кичами объединились, использовали для быстрого продвижения вперед — к Каме, а потом к Волге.

Он приближался к местам, где проживали большие массы русских крестьян, и это вселяло чувства беспокойства и страха в сердца и умы дворян, администрации. Правительство, Екатерина указывали местным чиновникам, чтобы они вели себя посдержаннее, не озлобляли население в русских губерниях, а также казаков на Дону. До столицы доходили какие-то слухи, оказавшиеся, впрочем, неосновательными, о том, что Пугачев якобы послал туда нескольких местных казаков с ядом, чтобы отравить особ императорской фамилии. Об этом на допросе в Яицком городке говорил Державину Иван Мамаев (настоящее имя — Н.М. Смирнов) — участник восстания, бежавший после взятия городка на Иргиз и там пойманный. Привезенный в Петербург, он признал, что сказал ложно, боясь, что поручик Державин будет его пытать. Однако подобные разговоры и слухи обеспокоили императрицу и ее окружение, особенно нового ее фаворита Потемкина, занявшего место Чернышева по руководству Военной коллегией. Екатерина сочла необходимым объединить две секретные комиссии в одну. Поставила во главе ее троюродного брата своего любимца — Павла Сергеевича Потемкина, срочно вызванного (как до этого и его брат) из действующей армии Румянцева и произведенного из бригадиров в генерал-майоры. Человек самонадеянный и хвастливый, он принял назначение и выехал в Казань.

К Казани вел свои силы, непрерывно обороняясь от карателей, теряя людей и снова их набирая, Пугачев. По пути он захватывал города и селения, крепости и заводы, расправлялся с теми, кто ему сопротивлялся, с народными угнетателями и обидчиками. «Государь» с войском вырвался из окружения, которое ему угрожало, и лавина повстанцев хлынула в Пермский край. Позади их, на Урале и в Башкирии, продолжали бороться многие отряды, сковывавшие силы карателей, которые иначе, не будь их, бросились бы вдогонку за Пугачевым.

Пугачевские призывы снова и снова поднимали людей, производили на них сильнейшее впечатление. В одном из указов этой поры «государь» жалует «верноподданных» «вольности» без всякого требования в казну подушных и прочих податей и рекрутов набору, коими казна сама собою довольствоваться может, а войско наше из вольножелающих к службе нашей великое исчисление иметь будет. Сверх того, в России дворянство крестьян своих великими работами и податями отягощать не будет, понеже каждый возчувствует прописанную вольность и свободу».

По Башкирии и Южному Уралу пылали заводы и крепости. Заводчики просили команды у Щербатова. Но тот резонно отвечал, что нет у пего таких сил, чтобы на каждый завод послать команду; их же владельцев упрекал: «Жестокость заводчиков с своими крестьянами возбудила их ненависть против господ». Каратели в разных местах преследовали отряды восставших, но они, когда им угрожали значительные силы, уклонялись от боя, собирались в других местах, совершали новые нападения. Иногда их действия носили весьма активный характер.

Повстанческие отряды действовали в районе Табынска, Стерлитамакской пристани и во многих других местах. Везде находились люди, агитировавшие в пользу «государя», его возведения на престол всероссийский. Толковали они разное, чаще всего сообщали слухи и сведения невероятные; главное в них — ожидания и помыслы простых людей, наивные надежды на приход «государя», его приближенных, на их победу.

«Подлинно государь Петр III император восходит по-прежнему на царство, — так говорил один из подобных агитаторов, Данила Котельников, среди своих односельчан в селе Троицком. — Был он по всему государству и разведывал тайно обиды и отягощения крестьян от бояр. Хотел он три года о себе не давать знать, что жив, но не мог претерпеть народного разорения и тягости. Взяв в свое владение Оренбург, Уфу, Ново-Троицкую и Чебаркульскую крепости, он отправил в Москву для покорения сто полков. А под Кунгур идет с полковником Белобородовым двадцать полков. Построил государь в степи пороховые и пушечные заводы, делает белый и черный порох. Белый порох сильно палит, а огоньку не дает. Пушек у государя великое множество, и поставлены оне в Ново-Троицкой крепости в шесть ярусов. Ту Ново-Троицкую крепость наименовал он Петербургом, а Чебаркуль— Москвою. Его высочество цесаревич Павел Петрович с великою княгинею Натальею Алексеевною и граф Чернышев приехали в Оренбург. Его высокопревосходительство генерал-аншеф Бибиков съехался с государем и, увидя точную его персону, весьма устрашился, принял из пуговицы крепкое зелье и умер. Полковник Белоборо-дов прислал в Кунгур к воеводе Миллеру указ, чтобы отнюдь не воевал, почему воевода и отозвался, что более воевать не будет, за что его государыня от воеводства отрешила. Казенный Уткинский завод и город Екатеринбург не воюют, а только мутит всею здешнею стороною асессор Башмаков, называя государя злодеем, за что государь приказал поймать и в мелкие части изрубить.

— От кого ты, — спросил его канцелярист Степан Трубников (впоследствии он и рассказал обо всем), — все это слышал?

— К степановскому мельнику писал служитель Юговского завода Гаврило Ситников, находящийся ныне при армии государя атаманом. Да и потому каждому разуметь можно, что если бы это был подлинно не государь, то давно бы полки были присланы. Теперь хотя две роты с майором и были присланы, но и те пропали без вести. Мы с часу на час ждем, чтобы быть за государем; и хотя за государыню другую присягу принимали, но не от чистосердечного своего желания, а по принуждению. Государь обещает во многих указах, что подушные деньги будут собираемы только по 70 копеек с души, как и при прежних государях было.

В рассуждениях Котельникова правда перемешана с вымыслом, фантазиями. Жители села Троицкого, слушая его, присутствовали при рождении легенды о Пугачеве, одной из многих, которые уже тогда и позднее в большом числе появлялись в народной среде. Его образ, сильно, конечно, идеализированный, поразил простых людей, благодарных ему за то, что он выступил против «обид и отягощений крестьян от бояр».